Александр Грозный. Исчадия Ада

Глава 14

На самом деле, кхе-кхе, и нашли, и покарали братьев Азы и саму Азу. Но покарали как? Не стал на свою душу Санька грех брать. Забросил он всю эту семейку далеко-далеко за озеро Байкал. В «избушку», что кикиморки с оборотнями построили для его услады и успокоения его нервов. И где он, Санька, и был-то всего один раз. Хариуза половил, да поохотился всласть. Хорошее место…

Вот туда и спровадил братьев с их жёнами, детьми и Азу. Избушка та имела несколько пристроек, как водится, с двух уровневых. Так, что на первое время, и жилья и припасов «переселенцам» хватило. Луки со стрелами имелись, бердыши с запасом пороха, дроби и пуль тоже, рыболовные снасти в виде тонко-сплетённых сетей, мордушек и иного имелись. Санька и сам пожил бы там в одиночку с превеликим удовольствием, да не судьба. Да-а-а…

Черкесы, правда к лесу не особо были привычны, но не татары всё-таки. Те вообще бы в лесу не выжили. Зачахли. Им степь подавай, простор. А черкесы — горный народ, где леса и долины чередуются, а потому привыкли они охотиться на лесную дичь. Но Санька даже не заморачивался. Захотят выжить — выживут. Однако лешего, пару русалок и домового присматривать за своими «родственничками» оставил. Наблюдателей для мониторинга ситуации оставил, так сказать.

Отправил Санька в погоню за Азой с братьями не кого-то, а верных ему черкесов, но они, добросовестно ведя погоню, никого не нашли. Да и не могли никого найти, так как уже после дневного перехода беглецы исчезли, перенесясь за тысячи километров. А потому, сам Темрюк обиду на Саньку не держал, а был вроде как даже в долгу, за то, что дети его покушались на жизнь великого государя всея Руси.

У беглецов был неплохой — по меркам настоящего времени — отряд. Кроме детей Темрюка покинули Ростов пятьдесят восемь двуконных хорошо вооружённых воинов. Им места в «избушке», конечно же не хватило, но лес вокруг стоял реликтовый, топоры в «избушке» имелись, а потому шалашей и иных укрытий себе воины построили быстро.

В общем, Санька за бывших родичей и их сторонников не переживал. Да и прошло уже порядком времени, чтобы обустроится и обжиться и Санька знал, что и отошли они от неожиданности переноса, и обустроились на новом месте беглецы, и обжились.

Кстати, заблокировал он Азе возможность блуждания по ноосфере и в прямом и в переносном смысле. Давал ранее, чтобы той легче было жить и управлять дворцовым хозяйством, а сейчас отнял. Снова Аза стала обычным человеком, наполненным и светлой и тёмной силой. Даже, сказать по правде, тёмной силы в Азе сейчас стало много больше. Оттого и оставил Санька рядом с ней «средства мониторинга», что опасался перехвата Азы темными силами. Да и перебросил он её подальше от себя по той же причине.

Эти мысли пронеслись в Санькиной голове почти мгновенно. Ещё он подумал, что на счёт Крыма ситуацию сильно приукрасил. Крым был в руках Гиреев и вырвать из этих рук никто не смог бы. Даже, наверное, султан. И торговый шёлковый путь Царь и Великий государь всея Руси контролировал только лишь потому, что удерживал Тамань и кораблями переправлял караваны на «большую землю», а именно на Большой тракт. По которому караваны шли за пороги на Хортицу и далее под охраной казаков Вишневецкого до Киева.

А другие купцы приходили на Тамань и кораблями доезжали до Ростова и далее поднимались по Дону до Воронежа. Правду сказать, сей путь для Ростова, Воронежа и других городков расположившихся по Дону имел для Саньки предпочтение. Даже больше чем через Астрахань по Волге. На Дону он мог обеспечить купцам полную безопасность провоза товара, а вот на Волге пока нет. Слишком активно вели себя ногаи, зимовавшие в низовьях Великой Реки и на левом, и на правом берегах.

— Так-то вот, други мои, — закончил царь доклад. — Теперь вы расскажите мне, как справились с бунтовщиками?

— Да, кхе-кхе, никак не справились. Сами они разбрелись по городам и весям. Пожгли и разорили, правда, в округе Москвы всё, что можно разорить и пожечь. Оттого сейчас и голодаем, а от голода спасаемся твоими дарами. Обезлюдела Москва. К тебе на Дон поуходили людишки.

— О том ведомо мне, но то не горе для вас, а радость. Не хватало ведь землицы, чтобы прокормить всех и крестьян и горожан. Теперича следует расписать крестьян в первую голову по государевым землям.

— Да, как же, государь⁈ — возмутились бояре. — А нам на что жить да войско содержать?

— А мне на что жить и войско содержать? Моё войско по более вашего будет. Кто из вас сотню ратных даёт?

Бояре потупили взоры.

— Давно уже от вас проку нет. Кто с десятком воюет, в кто и вовсе на войну не является. Да и грабите вы крестьян своих нещадно. Отчего они ко мне на Дон бегут? А от того, что не жирую я как вы здесь. Хлеб да каша — пища наша. А у вас? Докладывали мне, какие вы пиры в осаждённой Москве устраивали, когда народ крыс ловил и жрал. И по именно знаю, кто краёв не видит и о своём животе больше думает, чем о государстве. Хотите о себе думать — езжайте в Литву. Там вас встретят, обласкают сначала, а потом ограбят, как Горбатого-Шуйского. Дал ему Казимир вотчину, а соседи отняли. Горбатый к королю, а тот руки и развёл: Нет, говорит, у меня на них управы. Так и вернулся ко мне на Дон Шуйский. Да и Андрюшка Курбский… Хе-хе… Погулял-погулял по Литве, посмотрел, как православные церкви католикам отдают, да и вернулся обратно. Никого не держу, верите? Хоть все уходите, коли не нравится власть моя. А коли останетесь, то будете делать так, как я скажу.

— Да, как же, государь? — вскочил Басманов. — Верой и правдой служили, кровь проливали…

— Погоди, — остановил жестом вскрик Басманова царь. — Или я вас чем обидел когда рассчитывался за кровь вашу пролитую? И землями, и деньгами одаривал. Или нет?

Бояре потупились.

— Или вы теперь всю жизнь вспоминать про подвиги ваши прошлые будете? Заплачено за них уже сполна! Сейчас за что вас благодарить? Что вы жрёте и пьёте от пуза, да своих крестьян голодом морите? А в казну шиш, да маленько? Вон, Горбатый… Казань брал и Иваном Васильевичем одарен за то землями был изрядно, а потом? Только козни от него и склоки! И в итоге что? Сбежал! А кто его тиранил? Я? Адашев? Владимир Старицкий? Да, побойтесь Бога. Никто его не трогал и не думал даже. Указ на то мой был. Никому головы не рубить. Даже бунтовщикам, коих в полон возьмут. Если в битве не сгинут. В узилище — да. Но не более. Кстати, сколько у нас в узилище томится?

— Э-э-э… С десяток, наверное, — ответил Старицкий.

— Как живут? Не жалуются на содержание?

— Да, как им жаловаться, коли сами пожгли все веси, да крестьян полонили. Чем кормить-то.

— Но не померли?

— Не знаю, государь. Давно не проверял. Не до того было. Только-только разбежались последние воры от стен Московских. Как про тебя, про твою рать прознали, так и разбежались все.

Царь крякнул от неожиданности.

— Ну, ты, это, Андрейка, разберись уж… И доложишь. А сколько их было-то последних воров? — спросил неожиданно царь.

— Да немного. Несколько банд человек по сто вокруг Москвы бродили.

Царь удивлённо округлил глаза и аж привстал.

— Вот, мать вашу! Сто человек… Ну триста… Пусть пятьсот вы сами, бояре, не могли отогнать от Москвы.

— Так ведь, государь, — воскликнул Старицкий. — до этого три года отбивались. Много полегло ратников.

— А на хрена? — спросил Сенька. — Зачем раньше надо было им головы складывать, коли за стенами сидели.

— Так на стенах и сложили, в основном.

— А бояре, значит, не выводили свои рати за стены? — скептически вопросил царь. — Ой ли? Ни за что не поверю. Ведь выводили?

— Выводили, — опустил голову Старицкий.

— Почему разрешил⁈ — вскричал Санька, нагоняя жути.

— Да, кого же они послушают? — тихо произнёс Старицкий.

— Во-о-т! — поднял палец вверх Санька. — И на хрена мне такое войско? Которое когда хочет — собирается, когда хочет — воюет не спрашивая надо ли, когда хочет — расходится. Зачем мне такое войско. Сидите на своих землях и сами их обрабатывайте, и где хотите крестьян набирайте, но только не на Дону. А в запустение введёте — отберу. Надоело мне цацкатся с вами, бояре. Толку от вас чуть, а то и ни чуть, как с козла молока. И управляете вы Москвой не разумно. Довели Русь до усобицы. Ну, какая может быть на Руси земщина? Какое-такое самоуправление? Русский человек и под кнутом едва ли работает, а сам на сам так и вовсе. Не будет у вас хлеба в казне от земщины, вот увидите. Говорил я брату твоему, Алексей, что не будет прока от земщины, а только междоусобица выйдет. То на то и получилось. И как вы теперь справляться будете? Не кормить же мне вас и впредь?

Царь оглядел понурившихся бояр, никак не ожидавших прибытия царя и совсем по другому видевших свои личные перспективы. А тут… Свалился, как снег на голову и отобрал своей волей всех оставшихся крестьян, переведя их в чёрносошные, то есть — государевы.

— Всё? Вопросы ещё есть? — спросил Санька спокойно. — Вопросов больше нет. Всем можно расходиться. Заседание думы закрыто. Прошу наместников и патриарха остаться. Писцы тоже не нужны.

Бояре и дьяки, вставая, зашумели одеждами, заохали, загомонили, забубнили. Вся эта звуковая какофония, показалась Саньке недовольным водным потоком, хлынувшим через открывшийся шлюз. Он, конечно, перегибал палку, но уж очень давно он хотел сказать боярам то, что сейчас сказал.

Иван Грозный в своё время, поломал бояр через колено своей опричниной, многих просто изничтожив. И не одних, а с семействами и даже, иногда, крестьянами которые не хотели переходить в казённые. Санька же не хотел этого, а потому стал опираться в построении хозяйства на нежить, которой проще командовать, чем русским человеком. Русичи просто уходили, если вдруг что им не нравилось. Далеко уходили. В основном к Литву. А когда и там православных стали угнетать, то пошли за Урал-камень, в Сибирь, да на Север. Много городков русских потом нашли по речкам Сибирским «первопроходцы» Хабаров, Ермак, и другие. А пока народ русский, слава Богу, идёт на Дон. Да-а-а…

— Вот что, наместники мои. То, что наговорил я тут сейчас, в голову не берите. Давно надо было по боярам пройтись, да повода не было. Всё, что потребуется для поддержания жизни в Москве и окрестностях получите. Запасы нами специально сделаны. Но бояр из Москвы гоните. Нечего им здесь проедаться за казённый счёт. Узнаю, что на прокорм выдаёте в ущерб работному люду, накажу. Кончились игры в бирюльки. Я вам о том говорил, когда сюда ехали из Сергиева Посада. По серьёзному всё. Представляете, сколько мне сейчас корма потребуется на Дону да в Воронеже?

— Представляем, светлый государь, — сказал Адашев, который именно так стал величать Александра после того, как самолично увидел восставших из мёртвых и когда Кирилловские монахи объяснили им суть происходящего.

— А я всё же не понимаю, великий государь, откуда в тебе столько силы взялось? — спросил патриарх. — Чувствовали мы благодать твою, но чтобы Бог дал тебе силы воскрешать мёртвых! Не понимаю!

Санька вздохнул.

— Не мёртвых, а праведников! Сколько раз говорить? — вопросил он. — Разные это понятия. Праведники они и сами готовы воскреснуть. Вон в том же Кирилловском и Белоозерском монастырях некоторые старцы сами воскресли. Варлаам, например. Ты же знаешь, что он умер сколько лет назад! А теперь снова верховодит. Да и не один он там такой…

— Что же он с тобой не пошёл?

Санька снова вздохнул.

— Молятся они за нас. Самые-самые праведные, тех, кого мы старцами зовём, не в сражении с тёмными силами нужны, а в молении за Русь. Без сна и покоя молятся они. Такие сами воскресли и в иных монастырях, да только не показывались они ни тебе, ни какому другому простому люду.

— А как же сейчас? — нахмурился Грек.

— Сейчас я пришёл, — вздохнул Санька. — Они меня за мессию принимают.

Грек раскрыл широко глаза и открыл рот, чтобы сазать, но Санька перебил.

— Да, знаю я, что ересь сие. О том и говорил им всем. А они все, как один считают моё пришествие за второе пришествие Христа. Ничего не мог поделать.

В голосе царя слышалось такое не поддельное сокрушение, что патриарх нахмурился и всмотрелся в царя.

— Кхм-кхм, — откашлялся он. — Там видно будет. Сказано, что по делам поймём, кто есть кто.

— Вот и я говорю, — поднял голову царь, и во взгляде его не было неуверенности и смирения. — Давайте жить одним днём, как Христос завещал. А потому, похожу я по погостам, и уйдём мы на Дон. Там ждать станем пришествия тёмных сил.

— Почему ты знаешь, что на Дон придут вороги? — спросил Старицкий. — Почему не на Москву?

— Не знаю я наверное, но полагаю, что не нужны исчадиям ада обычные люди. Не истреблять они их идут, а истреблять светлых, праведных. Знают они, что восстали из мёртвых праведники. Прописано о том в заветах апостолов. Вот и придут они туда, где встанем мы светлой ратью. Чего радии сражаться с обычными людьми, которые наполовину темные, а наполовину светлые. Или и того хуже совсем тёмные. Есть ведь и такие. Чего их работить? Они и так порабощённые.

Санька посмотрел на каждого с вопросом в глазах: «Понятно ли?».

— Вы же видите, что мало со мной праведников идёт. Тех, что не воскресшие, а живые. Ведь сейчас со мной из тех, что пришли от Кириллова монастыря и присоеденившиеся по дороге всего лишь тысяча. К тем двум тысячам восставших праведников. Всего тысяча примкнула. А сколько осталось по домам сидеть? И здесь в Москве присоединятся тоже немногие. Одни — искренние противники света, а иные — просто трусливые и осторожные, что не хотят живот свой класть на алтарь борьбы с нечистью.

— Вот-вот, — сказал Старицкий. — И так крестьяне на Дон уходят, так ещё и ты заберёшь. Кто здесь останется?

— Да, сколько я заберу? — грустно усмехнулся царь. — Говорю же, немногие пойдут за мной. Много ещё останется. И я понимаю их. Такие тоже нужны. Такие и выживают в войнах, что осторожничают и больше думают о своей жизни, да о близких своих, что умрут без кормильца. Таким всё равно кому служить, лишь бы его не трогали. И если бы не они, земли совсем бы вымерли. Давно бы Русь опустела.

— Я не понял, светлый государь! — нахмурился Адашев. — Ты сейчас, что сказал? Что трусы Русь спасают?

— Они человечество от вымирания спасают, — грустно усмехнулся Санька. — Храбрые бьются до последней капли крови, а трусы, разумно пытающиеся сохранить жизнь, сдаются на волю храброго. И выживает, и рожает детей. А из этих детей лишь двое храбрые. Остальные такие же трусы, как и их отцы. Так и живём. Миром правят трусы. Как храбрецы умирают, так и война заканчивается. По сути своей, храбрость — это безумие. Разум охраняет тело от гибели, храбрость губит.

— Я тоже не согласен с тобой, — возмутился Старицкий. — Ты сам сейчас идёшь на верную гибель. Где тогда твой разум, светлый государь?

Санька вздохнул.

— Иногда чужая храбрость… Э-э-э… Или скажем так — сумасшествие, вынуждает защищаться, ибо направлена на уничтожение человеков, а не на завоевание. Тогда нет другого выбора, кроме, как драться и, возможно, умереть. Да и в другой раз разве знаешь точно, что враг тебя пощадит?

Тут Санька имел ввиду планы тех же гитлеровцев по уничтожению тридцати миллионов человек в СССР во время войны сорок первого — сорок пятого годов. Тогда Германии люди, проживающие в СССР были совсем не нужны. Нужны были ресурсы, а именно хлеб и иное продовольствие, и совсем не нужны были люди, который этот хлеб съедали. Ведь город Пушкин, например, полностью вымер, когда его захватил фашисты. Германцы просто не давали жителям никаких продуктов. Продовольствие вывозили в Германию и кормили солдат вермахта. Да-а-а…

Да и сейчас Европа «трещала по швам». Там тоже не хватало ни простора, ни ресурсов, особенно продовольствия. Да и земель больше не становиться, а аристократов становиться всё больше и больше.

— В Литве, на пример, стали изыматься земли у православных лояльных королю магнатов, и передаваться католическим магнатам. В орденских землях тоже происходит передел собственности в натуральном виде. Вот у нас и нет выбора, други мои, кроме как драться, за веру, царя и отечество. Драться не на жизнь, а на смерть. Не нужны исчадиям ада праведники, а ведь на праведниках Русь держится. А тем, кто придёт за ними не нужны здесь просто люди, а только рабы, реки, леса, поля, и всё, что в них живёт или произрастает. Не оставят они нам ни рыбы, ни пушнины, ни жемчуга, ни хлеба, ни овса. Всё вывезут.