Аметистовый венец

16

Король так и не соблаговолил посетить Констанс в четвертый вечер рождественских праздников. Для обсуждения проблемы престолонаследия был неожиданно созван совет всей высшей знати Англии. По всей видимости, никто, даже достопочтенный епископ Роджер Солсберийский, не мог убедить короля, что нормандские вельможи никогда добровольно не согласятся признать женщину в качестве законной претендентки на английский трон.

Столь упорное сопротивление привело короля в бешенство. Он подозревал, что его племянник Уильям Клито, недавно опустошивший его герцогство в Нормандии и объявивший себя законным наследником английского престола, пользуется широкой тайной поддержкой среди его подданных. Констанс решила, что у нее нет причин для огорчения из-за его отсутствия: приезд короля в таком убийственно мрачном настроении, естественно, не сулил ничего хорошего.

Погода в тот вечер была холодная и ветреная. Непогода задержала кое-кого из гостей. Когда пиршество началось, зал был еще полупуст.

Отсутствовал даже Роберт Фицджилберт, без сомнения, отправившийся сопровождать своих могущественных родственников – Клеров, собиравшихся вступить с английской знатью в спор о намерении короля возвести на английский престол женщину.

Вместе с извинениями по поводу своего отсутствия на празднестве, устраиваемом его любимой подопечной, Констанс Морле, король прислал несколько дорогих подарков: золотой испанский браслет, отделанный рубинами и жемчугом, рулон вышитого французского шелка и породистого щенка из своих псарен.

И все же, думала Констанс, наблюдая за выступлением труппы английских комедиантов, которых ее вассалам удалось ангажировать по баснословно дорогой цене, нельзя сказать, что ее вечер имел успех. В отсутствие Генриха и других знатных вельмож она устроила невероятно дорогое пиршество для отнюдь не самой высокой знати и среднего духовенства.

Но, в конце концов, это не самое худшее, что могло бы случиться, утешила она себя. Если вспомнить, что происходило во время рождественских праздников, включая и неожиданное вторжение в ее спальню Сенреда, отсутствие короля вряд ли можно было назвать невосполнимой потерей. И хвала святым, в этом году она вполне может позволить себе такие крупные расходы.

После окончания ужина Уильям де Кресси и Эрно Фицгамелин удалились в заднюю часть зала, чтобы рассеять свое разочарование в обществе нескольких вассалов графа Лейчестера. Судя по их разговорам, Констанс была убеждена, что предыдущую ночь они провели со шлюхами.

Оба вассала были старше ее, Фицгамелину уже перевалило за третий десяток, а Уильяму де Кресси исполнилось двадцать семь. Он был уже женат, имел двух дочерей и еще совсем маленького сына. Однако в ее присутствии они оба часто вели себя как легкомысленные юнцы.

Барон Томас Моршолд, тот самый, что подводил к королевскому столу поэта, чтобы воздать Констанс поэтическую дань, попросил разрешения сесть рядом с ней.

– Я видел ваших очаровательных дочек, – сказал он Констанс, устраиваясь возле нее. – Вы замечательная мать.

Она окинула его изучающим взглядом. Это был осанистый рыцарь с седеющими волосами. Он рассказал ей, что у него самого трое сыновей, слишком еще юных, чтобы стать хотя бы оруженосцами. И еще о том, что очень тоскует по своей покойной жене, которая при жизни была такой нежной и заботливой. В придворных кругах Томас Моршолд слыл человеком справедливым и честным. Может быть, даже слишком честным. Констанс слышала, что он обладает обширными земельными угодьями в северном Линкольншире, но все они заложены и перезаложены.

Смакуя вино, Констанс наблюдала за парой шпагоглотателей, мужчиной и женщиной, которые засовывали себе в рот раскаленные кочерги. Она полушутя думала, что если бы вышла замуж за человека с собственными детьми и вела спокойный, размеренный образ жизни, то отнюдь не была бы несчастлива. Могла бы завести еще детей. Об этом, во всяком случае, стоит подумать. Может быть, она и не возражала бы, если бы их отцом был добрый, надежный рыцарь, любящий своих детей, как их, несомненно, любит Моршолд.

Раздумывая над всем этим, Констанс невольно искала взглядом высокую фигуру в туго облегающем пестром трико. Неужели она влюблена в Сенреда? Это же чистейшее безумие. Неужели именно так ей суждено провести свою жизнь? Постоянно, словно влюбленная по уши служанка или кухарка, ища глазами, не появится ли он в толпе или на сцене во время веселого представления.

А ведь она взрослая женщина, богатейшая наследница Англии. Для нее величайшая глупость – потерять голову из-за уличного жонглера, бродячего певца, которому может взбрести в голову невесть что: забраться в ее походный шатер или вскарабкаться в окно спальни.

«Почему бы мне не влюбиться в кого-нибудь основательного и степенного?» – спрашивала себя Констанс, жестом повелевая слуге подлить вина в кубок барона. Почему бы, например, ей не остановить свой выбор на таком красивом и, похоже, влюбленном в нее Роберте Фицджилберте?

Невозможно отрицать, что племянник Клеров очень популярен при дворе. Из всех молодых рыцарей он пользуется наибольшим успехом. Девицы ходят за ним табуном, украдкой от матерей, они томно вздыхают и закатывают глазки за спиной у Роберта. И, видя, как упорно ухаживает Фицджилберт за ней, думала Констанс, они, без сомнения, говорят между собой, что в свои двадцать два года она просто старуха, да еще с двумя детьми на руках. В их возрасте она, вероятно, придерживалась бы такого же мнения.

Шпагоглотатели покинули сцену. Вместо них в центр зала с веселыми громкими возгласами, позвякивая небольшими цимбалами, выбежали ярко одетые танцовщицы-сарацинки. Констанс нагнулась к Томасу Моршолду:

– Мои вассалы говорят, что король Генрих просто обожает подобные зрелища.

Сарацинки были мускулистыми женщинами с дерзкими глазами. В длинные черные косы у них были вплетены золотые монеты. Танцевали они босиком на грязном дощатом полу, одетые, как и предсказывали де Кресси и Фицгамелин, в платья с открытыми лифами, которые почти не скрывали их грудей, и прозрачные шелковые юбки, завивавшиеся во время танца вокруг их лодыжек. Констанс буквально онемела, когда они обеими руками высоко подняли юбки и закружились в бешеном вихре.

Томас Моршолд быстро повернулся, заслоняя собой это пикантное зрелище, и перевел разговор на скачки, которые всю неделю происходили на винчестерском ипподроме. Ставки там были, как никогда, высоки.

Его маневр, однако, имел мало успеха. Ему так и не удалось полностью закрыть танцовщиц.

О святой Иисусе, у этих женщин не было никакого нижнего белья под юбками! Когда они задирали свои цветастые юбки и трясли ими перед собравшимися гостями, можно было видеть не только их интимные места, но и что они чисто выбриты. Констанс не могла оторвать от них глаз. Да и все другие тоже.

– Я не играю на скачках, – отчаянно пытался отвлечь ее Моршолд, – хотя и выставлял пару своих кобыл.

Констанс вдруг повернула к нему свое пылающее лицо.

– Но их же пригласили мои вассалы, – с трудом выговорила она.

– Да, я знаю, – быстро отозвался он. – Я слышал, как они хвалились, что подобрали специальную развлекательную программу для короля Генриха, но они и сами не знали, что это за программа. – Кончики его губ стали нервно подрагивать. – Но я вынужден признать, что де Кресси прав, утверждая, что, будь Генрих здесь, ему это очень понравилось бы.

В этот момент на подмостки вспрыгнула полненькая танцовщица и задрала свои юбки прямо перед Моршолдом. Сначала он был захвачен врасплох, но тут же оправился, его глаза широко открылись.

Взглянув на его лицо, Констанс невольно прыснула.

Барон поднял руки, как бы отгораживаясь от танцовщицы. Но это только ее подзадорило. Она обнажила свои белые зубы в веселой ухмылке и звякнула цимбалами. Затем опустила юбки и вытащила из открытого лифа смуглую грудь. Сарацинка перегнулась через стол и, подхватив грудь ладонью, потрясла ею перед бароном.

Констанс разбирал смех, но она сдерживалась, понимая, что должна держать себя в руках перед бедным Моршолдом. Она замахала рукой на танцовщицу и с трудом выговорила:

– Уходи отсюда, уходи!

Рыцарь, стоявший позади нее, воспринял эти слова как приказ. Он перепрыгнул через стол и схватил танцовщицу за обе руки.

Прежде чем Констанс могла что-либо предпринять, Карсфу подал сигнал, и его рыцари ринулись на подмостки, разгоняя визжащих танцовщиц, которые в панике так и не поняли причины вооруженного вмешательства, если таковая и была. В полном смятении они стали сбрасывать с себя одежды и кидать их в рыцарей. Домашняя охрана Констанс, захваченная врасплох такой беззастенчивой тактикой, не знала, что ей делать. Только коренастый Карсфу взвалил одну полуголую орущую сарацинку на плечо и попытался ее унести.

Несколько мгновений гости сидели в смятенном молчании.

Затем раздался всеобщий взрыв хохота.

– Сэр Томас, я… – начала было Констанс, но так и не смогла добавить ни слова. Она подперла подбородок ладонью и вся затряслась от сдерживаемого смеха.

Он поглядел на нее суровым взглядом. Тем временем рыцари Констанс гонялись между столов и скамей за полураздетыми, громко вопящими танцовщицами.

– Король был бы в восторге, – торжественно произнес он, перехватив ее взгляд.

Его лицо сморщилось, и он вдруг захохотал.

Констанс не могла вымолвить ни слова. Икая от безудержного смеха, она прислонилась головой к его плечу. Наконец люди де Кресси и Фицгамелина очистили подмостки и вывели две пары борцов, которые мужественно сцепились друг с другом. Но знатные гости с ехидными насмешками кидали в них кусками хлеба и требовали, чтобы на сцену вернули сарацинок.

В это уже довольно позднее время в мокром от дождя плаще появился Жюльен Несклиф и бросился на скамью рядом с Констанс, довольно небрежно кивнув Томасу Моршолду. Его намоченные волосы спутались, рыжеватая борода слиплась в узкий клин. Нетрудно было догадаться, что не только де Кресси и Фицгамелин задерживались на всю ночь в городе.

Констанс вытерла глаза:

– У тебя не очень-то веселый вид.

– Господи, неужели у тебя нет никакого другого занятия, кроме как пировать день и ночь? – Он жестом велел слуге налить ему вина. – И я не вижу, чтобы ты хоть пальцем шевельнула, чтобы помочь мне, Констанс. Тебе наплевать на то, как мне живется.

Она сразу прекратила смеяться.

– Ты прав, у меня не было ни одной удобной минуты, чтобы поговорить с королем о твоем назначении.

Он сердито пожал плечами:

– Это все проклятый епископ Солсберийский. Он ненавидит бастардов. Говорят, ему пришлось вычистить всю казну, чтобы обеспечить двадцать таких незаконнорожденных, как я. Король Генрих хотя и признает их, но осыпает проклятиями. Он говорит, что они сущая чума для Англии.

Констанс любила своего сводного брата, и видеть его в таком настроении ей было тягостно.

– Извини, это моя вина, Жюльен. Я обо всем забыла, когда приносила присягу королю.

– Ладно, не будем об этом. – Он пошатываясь поднялся, вытирая руки о камзол. – Я не нуждаюсь ни в твоем сочувствии, ни в твоих деньгах, дорогая сестра, да и не жду от тебя ни того, ни другого. – Он подобрал свой мокрый плащ и набросил его на сгорбленные плечи. – Я один из тех, кто является проклятьем для Англии, как провозглашает Роджер Солсбери. Глядя на прекрасных сыновей, окружающих короля Генриха, которые, однако, не могут быть его наследниками, трудно с ним не согласиться.

Он отошел от стола, крича, что идет искать де Кресси и Фицгамелина.

Вслед за ним поднялся и Томас Моршолд.

– Он вылитый Жильбер де Конбург. Но у вашего отца, насколько я помню, был еще один сын.

Констанс наблюдала, как брат пробирается через толпу.

– Да, у моего отца была та же проблема, что и у короля Генриха. Ни одного законнорожденного сына, только дочери.

В зал вошла вымокшая группа людей во главе с пестро разряженным человеком. Констанс едва не задохнулась от волнения.

«Неужели это Сенред?»

Присмотревшись, она увидела, что это обычные лицедеи. Она откинулась назад с чувством облегчения и разочарования. Отхлебнула вина и подумала: «Я просто сошла с ума». Она заметила, что Томас Моршолд внимательно за ней наблюдает.

Дождь прекратился ночью. На заре подул холодный ветер. Все, кто был в доме, уже готовились к возвращению в Баксборо. Каждый раз, когда они возвращаются домой, думала Констанс, проходя по людному двору, в фургонах куда больше вещей, чем при отъезде. Хотя уже тогда, казалось, фургоны были загружены сверх всякой меры.

Писец и счетовод брат Эланд был так груб, что Констанс даже пожалела, что не взяла с собой отца Бертрана. Глядя на испитое лицо брата Эланда, она догадалась о причине его дурного настроения.

– Я слышала, – сказала она Карсфу, – что среди бенедиктинцев не принято проводить ночи в тавернах.

Он пожал плечами:

– Он молод. К тому же англичанин.

Когда Констанс повернулась, он добавил:

– Будь он нормандцем, дело, вероятно, было бы еще хуже.

Грум подвел Констанс ее кобылу. Она вручила ключи сторожу и дала ему последние распоряжения. Во дворе было очень шумно, брат Эланд громко вел свои подсчеты; проводя лошадей между фургонов, рыцари переругивались с кучерами и слугами, и Констанс пришлось повысить голос, чтобы привратник мог ее расслышать.

– Надеюсь, миледи, вы довольны тем, как прошли праздники? – спросил Карсфу, подставляя ладони и нагибаясь, чтобы помочь ей усесться в седло.

Хорошо ли она провела праздники? Констанс поудобнее устроилась в седле и взяла поводья. Миг-другой она не могла ответить, потому что вспомнила о ночи, проведенной при свете свечи в своей спальне, вспомнила об обнаженном теле своего любовника, переплетенном с ее телом. Она как будто заново осязала его гладкую кожу под своими пальцами, слышала страстные слова о том, как сильно он в ней нуждается. Как будто заново чувствовала, как он входит в нее.

Она сидела, словно вдруг ослепшая и оглохшая, ощущая жгучее томление между бедрами. Тем временем ее кобыла проявляла явное беспокойство, кусала мундштук.

– Миледи? – переспросил сержант.

Она сразу очнулась.

– Я думаю о нашем бедном сэре Эверарде.

Если бы ее верный страж был рядом, Сенреду никогда бы не удалось забраться в ее окно. И она не испытывала бы сейчас этих нестерпимых мук, мук любви.

Он глянул на нее искоса:

– Мы все постоянно вспоминаем о нем, миледи.

Она сделала глубокий вдох:

– Да благословит вас Всевышний, Карсфу! Да, Рождество прошло совсем неплохо. – И она направила кобылу к воротам.

Чтобы вывести фургоны на улицу между авангардом и арьергардом рыцарей, понадобилось довольно много времени.

Все ее сопровождающие, включая и рыцарей, купили подарки на рождественской ярмарке, чтобы отвезти их в Баксборо. Констанс, естественно, не отставала от других. Она накупила бирюзовых и янтарных бус для своих девочек и летние платья из льняного полотна.

И Оди, и Беатрис росли, как дички в поле. Особенно Оди. Казалось просто невероятным, что через пять лет они будут уже вынуждены подыскивать ей мужа. Помолвка в двенадцать, свадьба в тринадцать.

«Или в четырнадцать, – сказала себе Констанс. – Возможно, мне удастся выпросить этот лишний год у короля».

В небе ярко заискрилось солнце, и хотя все еще дул ветер, стало теплее. Это был всего лишь пятый день Святок. Улицы Винчестера были запружены толпами гуляющих. На площади благодушно настроенная толпа наблюдала за представлением мистерии. Идя на рождественскую мессу, прихожане переступали через строительные материалы, нагибались, чтобы не задеть леса.

Констанс ехала вместе с Карсфу во главе колонны. Рядом с лошадьми, прося милостыню, бежали ребятишки.

– Проваливайте! – погрозив кулаком, крикнул Карсфу. – Не такие уж вы нищие, чтобы попрошайничать.

Это были дети торговцев. Констанс со смехом сказала ему, чтобы он бросил им несколько фартингов. Сержант достал свой кожаный кошелек и вынул оттуда горсть монет. Дети с громкими воплями бросились собирать со звоном раскатившиеся по мостовой деньги.

Винчестерское святилище, хотя и строилось почти полвека, было далеко от завершения. Старый сакский храм снесли в последние годы правления Вильгельма Завоевателя, чтобы построить на его месте гигантский нормандский кафедрал. Самый большой во всей Англии, как не преминул похвалиться епископ. И не только в Англии, но и в Европе.

С другой стороны площади стояла большая повозка с натянутым над ней навесом, которая использовалась как сцена для представления мистерии. Опираясь на свою косу, одетая во все черное, Смерть наблюдала, как толстяк, олицетворение Обжорства и Порока, соблазнял молодого человека в парике с длинными белокурыми волосами, который пытался изображать девушку.

– Храни нас святой Георгий от таких уродин, – пробурчал Карсфу. – Не знаю, найдется ли глупец, который поверит в ее добродетель.

Констанс внимательно наблюдала за фигурой Смерти. Когда она повернула свою размалеванную белой краской маску в ее сторону, по ее спине пробежали мурашки. Во рту пересохло. Глаза в прорезях маски были темными, а не голубыми, как она ожидала, фигура довольно приземистая. И все же Констанс была потрясена. Пришпорив кобылу, она поехала сквозь толпу.

– Миледи! – крикнул один из ее рыцарей.

Натянув поводья, она обернулась.

Ее свита остановилась. Незнакомый рыцарь в доспехах, с открытым забралом, проехал на своем жеребце мимо Карсфу.

Она не сразу узнала его, все же уловив в нем что-то знакомое. Рыцарь был всего в нескольких футах от нее, когда его задержали продавцы пирожками. Только теперь Констанс узнала плотно сколоченную фигуру, лицо под шлемом. Это был Юбер де Варренн, муж ее сестры Мабель.

Он остановил своего боевого коня рядом с ее кобылой.

– Она зовет вас к себе! – крикнул он. – У нее начинаются роды. И она хочет видеть вас, только вас.

Оправившись от первого потрясения, Констанс подумала, что Мабель, должно быть, умирает. Она крепко сжала поводья.

– Где она?

Он оглянулся на ее рыцарей, на застрявшие в толпе фургоны.

– В поместье моей матери к северу от Бейсингстока. Вы поедете со мной, графиня?

Да, конечно. Ее ладони стали влажными от страха. Слава Христу, Бейсингсток находится не очень далеко отсюда.

Констанс схватила его поводья:

– Как она? У нее какие-то осложнения?

– Я ничего не знаю. Знаю только, что она просила послать за вами. Да, моя мать сказала, что у нее начинаются роды.

На какой-то миг Юбер де Варенн утратил свое привычное высокомерие. Вообще-то он был недурен собой. Сестра даже считала его красивым, но Констанс не любила мужчин с мясистыми лицами.

– Мой отец, мои братья и я – мы все как можно быстрее едем на север. Наши слуги последуют сзади с нашим обозом.

Констанс осмотрелась. Трудно было сказать, по какой именно причине Мабель послала за ней. Потому ли, что роды проходят трудно, потому ли, что ей угрожает какая-то опасность. Или просто она хочет ее видеть. Только бы, храни ее господь, она не умерла.

Тем временем Юбер говорил, что он, его отец и братья постараются доскакать до Бейсингстока еще засветло. Констанс знала, что ее кобыла не сможет выдержать такой скачки.

Она вспомнила, что у ее гонца Гизульфа превосходный жеребец. Он очень быстро доскакал из Морле в Винчестер, показал просто отличное время.

– Я должна поговорить со своими людьми, – сказала Констанс и поехала к авангарду рыцарей.

Ее зять развернул коня и последовал за ней.

– Моя сестра рожает в поместье графини Селфорд, в Бейсингстоке, – объяснила она Карсфу, – и послала за мной. – Ее голос заметно дрожал. Заметив на его лице беспокойство, она добавила: – Я ничего не знаю. Только молюсь богу, чтобы все прошло благополучно.

– И я тоже буду молиться, леди.

Когда Констанс сказала ему, что пересядет на другую лошадь и поедет вместе с де Варреннами, он скользнул цепким взглядом по мужу Мабель.

– Я разделю пополам отряд наших рыцарей, миледи, – сказал он вполголоса. – Половина останется с обозом, половина будет сопровождать вас в Бейсингсток.

Она сразу поняла, о чем он думает. В сильном беспокойстве за сестру она готова была помчаться одна, без всякой защиты, с де Варреннами, а это могло быть небезопасно.

– С вашего позволения, – сказал Карсфу, – я возьму на себя командование вашим эскортом.

Констанс смотрела, как Юбер де Варренн, сгорбившись, сидит в седле, его лицо было насуплено. Он и его братья – сущие звери. Она не верила, что он питает сколько-нибудь теплые чувства к ее сестре.

– Хорошо, – согласилась Констанс, – поезжайте со мной.

Она соскользнула с седла наземь и стала ждать, когда Гизульф подведет к ней своего скакуна.