Аметистовый венец

18

Констанс была уверена, что Мабель не так уж плохо живется в Бейсингстоке, в противном случае она ни за что не оставила бы там сестру.

Откинув капюшон, она мчалась во главе колонны своих рыцарей. Уже светило солнце, и было безветренно. Рыцари скинули свои тяжелые, подбитые мехом плащи. Они были в пути весь день и остановились на ночлег в гостинице около Оксфорда. Констанс знала, что лучше избегать сельских постоялых дворов, обычно довольно убогих и грязных. Но хотя они проезжали мимо некоторых владений Клеров, Констанс была недостаточно хорошо знакома с вассалами Фицджилберта, чтобы попросить у них гостеприимства для себя и своих рыцарей. Поэтому они остановились в гостинице.

Еще днем Констанс послала Жерве найти их обоз, но он до сих пор еще не возвратился. Сержант был уверен, что они значительно опережают остальных.

Погода была нехолодная, и колонна ехала неторопливо, надеясь на скорейшее возвращение Жерве. С самого момента выезда из гостиницы Констанс непрерывно думала о своей сестре. Видно было, что Мабель примирилась со своей жизнью, но, конечно же, не была по-настоящему счастлива. Да и как можно быть счастливой, живя под одной крышей с де Варреннами? Люди они мрачные и угрюмые. И ясно дали понять, что осуждают образ жизни ее, Констанс.

Размышляя, она вынуждена была признать, что хотя ее средняя сестра и большая выдумщица, в ней есть что-то такое, чего она прежде не замечала. В конце концов старая графиня, очевидно, стала на сторону Мабель, и этому невеже, ее мужу, пришлось смириться с тем, что у него родилась девочка, а не наследник. Она не была удивлена, когда перед отъездом Мабель сказала ей, что ее место рядом с мужем и его семьей и она никуда не поедет.

«Ну что ж, – подумала Констанс. – Остается только сказать сестре, что, если ей понадобится помощь, пусть она найдет способ сообщить мне об этом». Сидя в седле, она размышляла о том, что после всего виденного в Бейсингстоке и во время рождественских праздников ее понятия о любви и браке сильно изменились.

Дорога, ведущая на север, была запружена людьми, для которых праздник все еще продолжался. Около маленькой деревушки они нагнали множество повозок с вилланами и их семьями, направлявшимися на рождественскую ярмарку.

Весело смеющиеся девушки окликали рыцарей, протягивали им кружки с элем и ореховые пирожки на меду. Констанс наблюдала, как ее рыцари флиртуют с деревенскими красотками. Все утро она размышляла над судьбой Мабель, недоумевая, как сестра может жить с таким человеком, как Юбер де Варренн. Она догадывалась, что ее срочный вызов в Бейсингсток отнюдь не был необходим, ибо жизни Мабель явно не угрожала никакая опасность.

Что до ее собственных чувств, то она пребывала в сильном смятении. Накануне Констанс ужинала в трактире вместе со своими рыцарями и, завернувшись в свой подбитый мехом плащ, спала на деревянной лавке перед камином. С одной от нее стороны лежал Карсфу, с другой – двое рыцарей, отделявших ее от остальных. Место, прямо сказать, не слишком удобное для ночлега. Всю ночь она беспокойно ворочалась. Несколько раз приходил мальчик-слуга, чтобы подложить дров в огонь. Когда он вел себя слишком шумно, постояльцы с другой стороны комнаты просыпались, кричали на него и кидались чем ни попадя.

Ее рыцари были рослыми, крепко сбитыми, мускулистыми молодыми людьми. После ужина они все выходили облегчиться перед сном. Возвращались со смехом и грубоватыми шутками. Затем, почесываясь и позевывая, стаскивали сапоги и укладывались на скамьи. Некоторые снимали доспехи и клали мечи у изголовья, другие спали в полном боевом облачении.

Констанс впервые спала среди них. Она лежала впотьмах, подложив руки под голову и прикрыв ноги меховым плащом, и слышала шумное дыхание своих рыцарей, их отрывистые разговоры и чувствовала запах дорожной пыли и пота, которым они были пропитаны.

Мужские тела. При виде их Констанс не могла не вспомнить о Сенреде, вытянувшемся на кровати в ее полутемной спальне. К ее удивлению, она ощутила жгучий жар между бедрами.

Это всколыхнуло ее. Лежа на скамье, она думала, что до того, как Сенред овладел ею, она никогда прежде не ощущала такого жгучего вожделения. И вот сейчас присутствие ее собственных рыцарей мучительно волновало ее.

Поудобнее устраиваясь на узкой скамье, Констанс думала о своей сестре Бертраде и о том, с какой легкостью в конце концов она отдалась жениху. Вероятно, он хорошо знал все уловки, с помощью которых можно возбудить женщину. Даже Мабель, видимо, получает удовольствие, когда спит со своим знатным, если можно так выразиться, мужланом.

Боль между ног стала почти нестерпимой. Чувствовать ее было невероятно унизительно. Под плащом она положила руку на источник этого мучительного томления.

И всем этим она обязана ему, безумцу с сапфировыми глазами, который забрался в окно ее спальни и буквально заколдовал ее своими губами, сильным телом и своим, столь похожим на меч, грозным оружием. Желание жгло ее с такой невыносимой силой, что, казалось, она просто не может жить без него. Констанс с трудом сдерживала стоны, рвущиеся из ее горла.

Карсфу что-то ей сказал.

Констанс – к этому времени она уже сидела в седле – вздрогнув, обернулась. Колонна оставила позади вилланов с их повозками.

Сержант выкрикнул приказ, и рыцари Морле плотно сомкнули ряды. Держа направление на север, они приближались к Чилтернским холмам. Эта земля, принадлежавшая Клерам, изобиловала густыми лесами.

– Леса – заповедные места для разбойников, – сказал Карсфу. – А уж тут у них самое любимое прибежище. – Он развернул коня и поехал вдоль колонны.

Констанс закрыла глаза, наслаждаясь ощущением солнечного тепла. Большой конь Гизульфа сам безошибочно выбирал дорогу под низко нависающими ветвями.

«Нельзя отдаваться во власть слепой страсти», – сказала себе Констанс. Плотское желание, поработившее Пьера Абеляра и его возлюбленную Элоизу, в конце концов погубило их. Только теперь Констанс стало понятно, как это могло произойти. Ее любовник, бродячий певец и жонглер, любил ее поддразнивать, бывал жесток, но он наполнил ее непреодолимой страстью, при одном воспоминании об этом ее лицо залилось краской стыда.

Тогда в спальне он уснул на ее груди, их пальцы так и остались переплетенными. Впечатление было такое, что он боится, будто запретный сон ускользнет от него. Простертый на ее постели, он был так красив, что один взгляд на него переполнял ее сердце любовью. Любовью и отчаянием.

Череда воспоминаний продолжалась. Каким смелым поступком с его стороны было переодеться рождественским шутом, проникнуть в зал, где праздновали Рождество самые знатные аристократы Англии, и бросить дерзкий вызов королю и архиепископу Солсберийскому. Да еще сделать это с таким изяществом, что им обоим пришлась по душе его дерзость. Все собравшиеся были в восторге от его фокусов. И Констанс была в таком же восторге, как и все остальные. Она не могла противостоять его смелым выходкам, его неотразимо опасному смеху. Точно так же, как Абеляр и Элоиза не могли противостоять друг другу.

«Такая же горькая судьба уготована и мне», – сказала себе Констанс. Предаться безудержной страсти к бродячему певцу означало бы безвозвратно погубить себя.

Весной Сенред, несомненно, возвратится во Францию. Нет никакой вероятности, что она снова увидит его. Если его рассудок прояснится, он, без сомнения, вернется к учебе. В Винчестере кто-то сказал, что Абеляр занялся преподаванием.

Солнце уже поблекло, когда рыцари въехали в лес. Сразу похолодало, и Констанс плотнее закуталась в плащ. Высокие дубы заслоняли почти весь свет, и в Чилтернских лесах было так же сумрачно, как и на душе у Констанс. Она не хотела отрекаться от единственной любви, которую ей суждено было познать в жизни, но эта ее любовь была обречена на горькие муки. Ведь она ничего не знает о нем, не знает даже, откуда он родом. Если верить слухам, он близкий друг Абеляра, лишившийся рассудка из-за постигшей его учителя трагедии, но ведь он отрицает даже это.

Констанс понимала, что не должна даже думать о нем. Если она обратится с прошением к королю Генриху, возможно, он разрешит ей выйти замуж за Томаса Моршолда или другого столь же достойного человека.

Это добрый, заслуживающий доверия человек, любящий детей, достаточно уже пожилой, чтобы стремиться к спокойной, хорошо устроенной жизни. Ее богатства достаточно, чтобы обеспечить ему все это. Если Томас Моршолд будет доволен, довольна будет и она.

Конечно, только довольна, но не счастлива. И вдруг в ней зародилось какое-то отчаянное бунтарское чувство. Что-то решительно воспротивилось в ней семейной идиллии с Томасом Моршолдом. Констанс готова была проклинать судьбу за то, что та лишила ее единственного человека, которого она полюбила.

Несколько минут она отчаянно боролась с собой, со своими мыслями.

Матерь божья, что с ней такое творится? Никогда в жизни не испытывала она ничего подобного. До сих пор всю свою жизнь она посвящала исполнению долга, но никогда, однако, не вкладывая в это своего сердца. Стремиться к любви и счастью всегда казалось ей глупостью. Такой бесценный дар был недоступен для наследниц короля Генриха.

Она выпрямилась в седле. У нее такие прелестные дочурки. И если она встретится и поговорит с королем, он разрешит ей выйти замуж за такого достойного, доброго человека, как Томас Моршолд.

Карсфу возвратился к ней. В тусклом свете впереди было заметно какое-то непонятное движение.

– Подождите меня здесь, миледи, – распорядился он, проезжая мимо.

Тем времени Констанс уже успела распознать смутные тени в лесу. Это были не разбойники, как подозревал Карсфу, а бродячие угольщики и свинопасы со своими оборванными семьями. Она не сомневалась, что они ищут себе какое-то пропитание, ибо зимой живут тем, что им удается собирать в лесах, и, конечно же, им приходится очень трудно.

Констанс пустила своего большого жеребца следом за Карсфу. У них была с собой провизия, которой снабдила их леди Селфорд, а Карсфу закупил мясо и свежий хлеб в гостинице «Туайфолд».

Угольщики стояли у дороги, наблюдая за их приближением. Ни Констанс, ни кто-либо из рыцарей не знали их языка. Седой пожилой человек, который, очевидно, был среди них главным, мог немного говорить по-сакски.

– Леди, – сказал Карсфу, возвратившись к ней, – лучше не останавливаться здесь. Мы не сможем накормить всех голодных, которые скитаются по этому лесу.

Своей безжалостностью Карсфу не уступал Эверарду. Натянув поводья, Констанс рассматривала детей. Какую-то заботу проявляли о лесных людях только монахи, но и они не слишком старались, зная, что эти люди не отличаются набожностью.

– Отдайте им хлеб и мясо, Карсфу. Все запасы, которые нам дали на дорогу в Бейсингстоке.

Она повернулась к главному среди угольщиков, чтобы заговорить с ним. Его глаза вдруг широко открылись, по толпе пробежала дрожь странного волнения, даже, может быть, страха.

В следующее мгновение лесные люди ринулись в лес.

– Возвращайтесь, мои рыцари накормят вас мясом и хлебом! – крикнула Констанс.

Ответа не было. Внезапно все вокруг наполнилось шумом и движением, из леса выехали многочисленные всадники. Предостерегающе закричали рыцари.

Констанс стала разворачивать своего жеребца, и он поскользнулся в жидкой грязи. Карсфу хотел подъехать к ней, но два всадника в масках и темных плащах разделили их. В следующий миг Карсфу уже топтали копыта лошадей.

Прежде чем она успела вскрикнуть, нападающие набросились на нее. Один из них схватил поводья ее коня. Констанс с ужасом услышала позади себя хриплые крики и звон мечей сражающихся рыцарей.

У нее даже не было времени выхватить свой кинжал, да и вряд ли он ей чем-нибудь помог бы. Она кричала, как могла отбивалась, вырывалась из чьих-то крепких рук, пока ей не нанесли сильный удар по затылку.

После этого для нее наступила полная тишина. И кромешная тьма.