Аметистовый венец

25

– Говорю вам, до самой Пасхи у нас не будет возможности выступать. И в этом феврале, и в марте погода может быть самая неустойчивая.

Владелец актерской труппы, чьи фургоны стояли около рэксхемской гостиницы, отошел в сторону, пропуская местного лорда и группу охотников на лошадях. Молодой человек, вассал графа Харфорда, и его друзья, звонко трубя в рожки, проехали рысью по двору гостиницы. За ними последовали псари с десятками тявкающих и рвущихся с поводков собак.

Сезон охоты на оленей уже закончился, вассал графа и его друзья отправлялись охотиться на вепрей, прежде всего на того вепря, который неделю назад напал на женщин, собиравших валежник в приграничных лесах. Вилланы описывали его как огромное голодное чудовище. Впрочем, в это время года, на исходе зимы, перед весной, голод обуревал не только зверей, но и многих людей.

Когда охотники проезжали мимо, хозяин труппы почтительно снял шляпу и вновь повернулся к Сенреду.

– Сейчас лучше всего, – начал он, – идут фарсы. В эти суровые, холодные времена зрителям хочется посмеяться, хочется забыть обо всех своих неурядицах. Что до школяров, – он посмотрел на Тьерри с легким пренебрежением, – то я никогда не поручал им никаких ролей в своем театре. Разве что он умеет декламировать какие-нибудь выразительные отрывки. Сельчанам это нравится. А, как вы знаете, платят они столько же, сколько и знатные господа.

Он перевел взгляд на Сенреда:

– Жонглер у меня в театре свой, сын моей сестры, племянник. Вряд ли я могу как-то отделаться от него. Но мне всегда нужен красивый юноша на женские роли. Насколько я вижу, такой у вас есть.

Хозяин труппы взял Констанс за руку.

– Скажи, парень, ты можешь играть милых девушек? Послушай, – сказал он, пристально глядя на Сенреда. – С твоего согласия, я могу взять его на постоянные роли.

Констанс едва успела открыть рот, как ручища Сенреда легла на руку толстяка и отвела ее в сторону.

– Нет, тебе придется взять всех нас, – тихо сказал он, – включая и валлийку.

Хозяин труппы, хмурясь, шагнул назад.

– Так вот как обстоит дело? – Он так и не мог отвести глаз от Констанс. – Верно говорят в народе: «У всякого свой вкус». Конечно, он хорош собой, ничего не скажешь, хотя я бы не стал делать из-за него глупости. А вон та женщина, – он поглядел на Лвид каким-то странным взглядом, – она-то что умеет делать, это чертово отродье?

– Она умеет гадать, – ответил Сенред с непроницаемым лицом. – Гадалки очень популярны среди деревенских кумушек. Все, что она наберет, мы разделим пополам.

Констанс нагнула голову, чтобы скрыть улыбку. Сенред, как говорится, может «обдурить и лондонскую шлюху». Выражение на лице Лвид было препотешное. Она явно не ожидала, что ей придется путешествовать с бродячими актерами да еще и гадать на камешках.

Констанс наблюдала, как, сдержанно жестикулируя, Сенред убедительно, красноречиво ведет разговор с хозяином труппы. Чисто выбритый, аккуратно подстриженный, в голубом шерстяном жакете, черных панталонах и модных сапогах, Сенред производил сильное впечатление. Из гостиницы то и дело выглядывали служанки и поварихи, только чтобы поглазеть на него. Тьерри был одет, как обычно одеваются школяры, и перепоясан красным кушаком. Только одна Лвид осталась в потрепанном черном плаще, хотя и надела под него новое платье.

Нарядно одета была и сама Констанс. На ней был короткий жакет, панталоны, плотный плащ и шапочка с длинным петушиным пером. Мужская одежда необычайно шла ей, она уже успела к ней привыкнуть и чувствовала себя вполне естественно.

Был уже канун дня святой Агаты. Они провели в пути четыре недели, когда начался снежный буран. Если бы ткачи из Шрусбери не подарили им одежду, они выглядели бы сейчас последними оборванцами.

После того как грумы сэра Уиндболда Маллона отвели их к границам владений графа Харфорда, путники встретили двух женщин и мужчину, ехавших на запряженной мулом телеге. Оказалось, что ткачи из Морле обратились к своим братьям из Шрусбери с просьбой поискать графиню Морле в окрестностях и помочь ей чем можно.

В первом же доме, куда они постучались, сразу же узнали Констанс и долго удивлялись ее одежде, коротко стриженным волосам да и голодному, оборванному виду всей группы.

Констанс еще раз поведали историю о сэре Эверарде и девушке Эмме. Так она впервые услышала ее имя. Констанс до сих пор удивляло все случившееся: как Эверард отправился в Морле с коровой, нашел там себе девушку, переспал с ней и на обратном пути подвергся нападению. Предводитель ее рыцарей был всегда таким суровым человеком, с такой преданностью служил ей. Она просто не могла себе представить его возлюбленным какой-то простолюдинки. Из слов женщин она поняла, что молодая ткачиха Эмма оказалась на редкость преданной возлюбленной. Когда Констанс узнала об этом, ревность невольно кольнула ее в сердце.

Ей сообщили, что Эверард поправляется медленно, потому что у него переломаны кости. Рыцарь просил заверить ее в своей преданности и передать, что он молится за ее благополучие.

В добавление к словам женщины передали деньги, собранные среди ткачей Морле, лично от кузнеца и других горожан. Эти деньги пришлись как нельзя кстати.

Сенред и Тьерри восприняли неожиданные подношения как дары свыше. И все они, включая язвительного Сенреда, знали, что, если бы на помощь им не подоспели грумы сэра Уиндболда, они вполне могли погибнуть во время снежной бури.

Ткачи из Морле просили передать ей, что, хотя Клеры ввели в замок свой гарнизон, все ей верны и умоляют как можно быстрее возвратиться и вернуть себе все, принадлежащее ей по праву.

Именно это им и предстоит, думала Констанс, наблюдая за Сенредом. После короткого пребывания у ткачей Шрусбери они продолжали путь на север. Ко дню святой великомученицы Агаты озимые уже зазеленели. Но после долгой зимы вилланы и их скот выглядели голодными и изможденными. Движение по раскисшей дороге было достаточно оживленное. Они встретились со множеством свободных людей – фрименов – и вилланов, направлявшихся на юг, чтобы вступить в армию короля Генриха, сражавшегося против своего племянника Роберта Клито во Франции.

Констанс вместе с Тьерри и Лвид терпеливо ждала, пока Сенред закончит переговоры и убедит толстого хозяина труппы взять их всех.

Все время, пока они путешествовали, она проводила ночи в его объятиях. Они занимались любовью в конюшнях, амбарах, в полях, а как-то раз, закопавшись в копну, где уже устроились на ночлег Тьерри и Лвид, которые могли хорошо слышать каждый их вздох, каждый стон.

Невзирая на все трудности и опасности, это были для них золотые дни. Ее возлюбленный проявлял себя нежным, пылким, чувственным, нетерпеливым, дерзким, порывистым, вспыльчивым и насмешливым. Вспоминая о некоторых их бурных ночах, она вся заливалась румянцем. И все же часто, когда он засыпал, утомленный, она так и порывалась крикнуть ему: «Забудь свою возлюбленную Элоизу! Люби меня!» Но она хорошо знала, что это было бы бесполезно и бессмысленно. Даже если бы Сенред и любил ее, а она знала, что он не любит, все равно он оставил бы ее. Ничего другого он никогда и не обещал.

Ко всему прочему, их совместное пребывание было чревато многими опасностями. От нее не ускользнуло, с каким выражением смотрели на них ткачи в Шрусбери. Наивно было бы предполагать, что ткачи не понимают, что происходит, и не будут высказывать вслух свои догадки и предположения. Достаточно было видеть их вместе – графиню Морле и высокого поразительно красивого певца и жонглера.

«Мы не можем быть вместе», – твердила себе Констанс. То же самое говорили ей лица всех окружающих, то же самое говорили глаза валлийской колдуньи.

На этот раз слова ее пророчества представились Констанс более осмысленными, чем раньше, хотя в них и звучали отголоски языческих верований. И господь, и святые знают, как она страшится предстоящего расставания. Чувство, ею испытываемое, пожалуй, даже не страх, а ужас. Ее сердце разрывалось от боли.

– Сенред заканчивает торги, – прошептал ей на ухо Тьерри. – И, похоже, успешно. Труппа возьмет нас всех.

Повернувшись, он взглянул на ее лицо.

– Боже, что с вами?

Констанс неопределенно покачала головой.

Сенред подошел к ним с мешком и чем-то похожим на связку блестящей соломы.

– Пошли. – Сенред улыбался, но чувствовалось, что он зол. Он взял Констанс за руку. – Лучше отойдем подальше от этого шарлатана, прежде чем я его не придушил. Я обещал ему и эту проклятую луну, и звезды, если он отведет нас в Морле.

– В Морле? – Они обменялись взглядами, и Констанс поняла, что у него есть какой-то замысел. – Ты чего-то недоговариваешь?

– Тише.

Сенред отвел ее подальше от фургонов. Оставив Тьерри во дворе гостиницы, они пошли по дороге.

– Мы отправимся в Морле вместе с комедиантами. Только, пожалуйста, помалкивай.

Констанс попыталась высвободить руку из его пальцев.

– Пусти меня. Ты не можешь задумывать такие вещи, не посоветовавшись со мной. Я не возвращусь в свой замок, пока ты не объяснишь мне, что замышляешь. – В твой замок? – Он искоса поглядел на нее. – Да, но ведь Роберт Фицджилберт и этот ублюдок, который называет себя твоим братом, наверняка уже там. Сидя на отнятом у тебя добре, они надеются, что ты не посмеешь бросить им вызов. А тем временем Клеры придумают какой-нибудь способ, чтобы окрутить тебя с их племянничком.

При одной мысли о возможности такого исхода ей стало дурно.

– Погоди, я хочу поговорить с тобой.

Сенред не обратил на ее слова никакого внимания, словно не слышал. Ей пришлось пробежать несколько шагов, чтобы догнать его.

– Что это такое у тебя в руках? А что в мешке?

Он чуть не силой потащил ее по дороге. Но в следующий миг им пришлось отпрыгнуть в сторону, потому что мимо них промчалась еще одна группа охотников.

Констанс посмотрела им вслед.

– Прошлой зимой я тоже охотилась здесь, на землях графа Харфорда. – Она оставалась все той же Констанс Морле, но для скачущих мимо всадников она стала одной из многих безымянных, безликих женщин, каких много встречается на дороге.

Сенред дернул ее за руку.

– Для нас эти люди – никто.

Он перепрыгнул через каменную ограду и подождал, пока она сделает то же самое.

Земля здесь в этом году лежала под парами, покрытая шуршащим ковром сухой листвы. Каменная ограда защищала их от ветра, неяркое зимнее солнце, казалось, даже слегка пригревало.

– Ну-ка посмотрим. – Сенред приблизился к ней и надел на голову связку соломы. Затем отступил, посмотрел на нее и удовлетворенно кивнул: – Похоже, ты подойдешь.

– Теперь я понимаю, почему вилланов зовут соломенными головами.

Нахмурившись, Констанс попыталась снять соломенный парик.

– Послушай, – остановил ее Сенред. Его точеное лицо, высвеченное зимним солнцем, приняло сосредоточенное выражение. – Есть такой небольшой фарс, который называется «Джек и Маленький Джек». Его часто разыгрывают на сельских ярмарках.

Открыв мешок, он вытащил из него надутый вдвое больше обычного свиной пузырь и сунул его под мышку.

– Маленький Джек ходит обычно вот так.

Сенред отошел от нее и изобразил, как неуклюже, не сгибая коленей, забавно ходят некоторые деревенские увальни.

– Можешь повторить?

Подняв руки, Констанс притронулась к соломенному парику. Ей совсем не хотелось изображать Маленького Джека, в ее голове роились сотни вопросов. Но напряженно-серьезное выражение его лица остановило ее.

Она заколебалась:

– Я попробую.

Констанс пошла по траве, стараясь воспроизвести его походку. Это оказалось не так легко, как она думала.

Сощурившись, Сенред наблюдал за нею.

– Господи, да у тебя вроде бы есть актерский талант. Повтори это, только постарайся не крутить задницей.

Констанс изумленно вскинула на него глаза. Затем, надув щеки и глупо ухмыляясь, вернулась назад. Он отступил в преувеличенном замешательстве.

– Ах ты, дурень безмозглый, ты испортил мой свинарник!

И ударил ее свиным пузырем. От неожиданности она споткнулась и шлепнулась навзничь. В следующий же миг Сенред навалился на нее.

– Да я тебя убью! – вскипела Констанс, выплевывая попавшую ей в рот соломинку. Она еще сильнее обозлилась, когда почувствовала, что его большое тело сотрясается от хохота.

– Констанс, моя дорогая… – Он попробовал повернуть ее голову и поцеловать. – Ты была просто великолепна. Труппа направляется в замок Морле, – сказал он, не обращая внимания на ее сопротивление. – Там, с божьей помощью, мы будем играть с тобой Маленького Джека и фермера Джека, пока гарнизонные рыцари не закроют главные ворота Морле. Там-то мы схватим и рыцарей Фицджилберта, и самого красавчика, а заодно и твоего ублюдочного брата, который оказался такой свиньей.

Констанс перестала сопротивляться и подняла на него глаза. Он снял с нее соломенный парик и легонько поцеловал.

– Когда все верные тебе рыцари соберутся в зале, ты сбросишь с себя соломенный парик, вскочишь на главный стол, за которым сидят высокопоставленные гости, и откроешься всем собравшимся, и да поможет нам святой Георгий! Я сам не мог бы написать лучшей драмы, чем та, что будет разыграна в замке Морле. Мы исполним ее под звон мечей до триумфального конца. И тогда все, что дорого тебе, моя графиня, – сказал он с грустью и нежностью, глядя на нее, – снова станет твоим, как в былые времена.

Сенред отпустил ее руку, чтобы она поправила волосы и вытащила из них несколько колючих соломин.

– Моя отважная, прекрасная Констанс! – пробормотал он. – Свидетель – бог, ты моя душа, моя совесть, и, поверь, я отнюдь не шучу. Я видел, как сильно любят тебя твои люди. Молюсь, чтобы хоть кто-нибудь любил меня так, как они.

Какой-то миг она даже не смела дохнуть.

– Но ведь мне предстоит потерять тебя, – шепнула она, взглянув на него.

Его лицо переменилось.

– Нет, Констанс!

Она закинула руки ему на шею и притянула к себе.

– Я не хочу возвращаться… Я предпочла бы разделить с тобой твою бродячую жизнь. Не оставляй меня, – взмолилась она. – Я не хочу, чтобы ты покинул меня. Никогда в своей жизни я не была так счастлива, как с тобой.

Сенред криво усмехнулся:

– Ты хочешь снова жить той жизнью, которой мы жили по пути из Бейсингстока? Неужели ты говоришь серьезно, прелестная графиня? А что будет с твоими детьми?

Ее дети! О Пресвятая Мать, он же знает, что Констанс не может их покинуть.

Ее губы задрожали, она отвернулась.

– Не плачь, дорогая. – Сенред склонился к ней и нежно тронул губами ее заплаканные щеки. – Поверь, я ни за что не стану губить тебя, как хотел погубить однажды. И без того погублены уже многие. Я не могу дать тебе ничего, кроме нищеты и горя. Ты принадлежишь своим людям, своим детям, своим рыцарям, своим поместьям и этому проклятому замку. Надо быть полным глупцом и слепцом, чтобы не замечать этого.

– Нет! – простонала она.

– Да.

Его руки, проскользнув под одежду, ласкали ее груди, воспламеняя своими прикосновениями все тело.

– Милая моя, наши с тобой желания не имеют никакого значения. Ты никогда не сможешь быть подругой бродячего жонглера. Ты моя дивная госпожа Луна, гордая, добрая и поразительно смелая. И конечно, не заслуживаешь того, что с тобой сделали король Генрих и эти проклятые Клеры. Но ты сумела их покорить, как, – шепнул он ей на ухо, – покорила и меня.

Констанс обняла его, заливаясь слезами. Он не стал говорить того, что и так было ясно, это последний раз, когда они смогут быть вместе.

Он расстегнул ее жакет, задрал тунику.

– Я хочу видеть твои чудесные груди.

Его губы жадно прильнули к ее губам.

– Я хочу видеть тебя всю-всю.

В свете зимнего солнца ее тело сверкало ослепительной белизной. Она сняла с него панталоны и взяла в руки то, что доставляло ей такое наслаждение. Если сравнить его с оружием, то оно было в полной боевой готовности. Он снова застонал.

– Иди ко мне, любимая, – глухо шептал он. – Позволь мне вознести тебя в рай прямо отсюда, с зимнего поля.

Сенред поднес ее руку ко рту и поцеловал каждый палец в отдельности, а затем и всю ладонь, слегка касаясь ее языком.

– Я не могу перестать о тебе думать, Констанс. И я хочу помнить всю тебя, всю целиком, такой, какой ты снилась мне все эти недели.

Шепча ласковые слова, он целовал ее живот и бедра, а затем, когда она томно застонала, начал ласкать полные округлые груди, в конце концов обхватив губами ее розовые соски, которые, казалось, так и ждали этой ласки. Констанс вся извивалась и изгибалась под ним, стараясь прижаться к нему плотнее. Его рука скользнула вниз, к теплому пушистому островку между бедрами. Когда он проник пальцем внутрь, она глубоко вздохнула, затем громко и сладострастно застонала. Он продолжал ласкать ее, глядя на разрумянившееся лицо, на полузакрытые глаза.

– О боже! Как я тебя хочу, Констанс. Знала бы, как сладостно тебя любить, вот так, когда ты отдаешься мне вся целиком. Я все время мечтаю о тебе, все мои мысли заполнены тобой.

Он навис над ней, дрожа всем телом.

– Поласкай меня.

Когда она стала гладить его естество, которое наливалось и крепло, отзываясь на ее прикосновения, с его губ сорвался какой-то странный звук, что-то вроде громкого всхлипа.

Целуя ее влажные приоткрытые губы, Сенред тихо спросил:

– Ты все еще меня любишь?

Погрузившись взглядом в озерную синеву его глаз, она кивнула.

– Тогда скажи это, моя возлюбленная. Я хочу запомнить, как сильна твоя любовь.

Изгибаясь в любовном экстазе, Констанс всхлипывала от переизбытка охвативших ее чувств. Он все еще неподвижно нависал над ней, его лицо неузнаваемо изменилось от наслаждения и боли. Ее руки тем временем бродили по его телу, гладя рельефные мускулы его спины под рубашкой, упругие ягодицы, его предплечья, пока он тоже не начал двигаться, едва не насквозь пронизывая ее тело. Черная дымка подернула ее сознание. Она впилась зубами в мягкую плоть между его плечом и шеей и услышала, как он прерывисто застонал.

В яростном безумии, захватившем их обоих, она вновь и вновь слышала свое имя. Да еще стук своего и его сердца. Время, казалось, остановилось, мир распался. Они обрели друг друга, слились в единое целое, и все остальное не имело значения.

После того как ураган их страсти отбушевал, в полном изнеможении они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Сенред перекатился на бок, прикрыл рукой глаза. Постепенно дрожь, сотрясавшая их тела в момент любовного экстаза, унялась.

Протянув руку, Констанс положила ее ему на живот. Он быстро накрыл руку своей ладонью.

– Нам надо продумать план наших дальнейших действий, – сказал Сенред.

Приподнявшись на локте, она взглянула на него.

– Сенред.

Он убрал ее руку.

– Нет, даже и не говори об этом, – сказал он, уклоняясь от ее взгляда. – Я не могу дать тебе ничего, решительно ничего. И этого уже никак нельзя изменить.

Он сел и подтянул панталоны.

– Мы должны встретиться с этим проклятым гасконцем, которого ты так высоко ценишь. Стащить его с любовного ложа, чтобы он, тайком от Клеров, собрал всех своих рыцарей в замок Морле.

Сенред встал на колени и привел в порядок свою одежду.

– Кроме того, нам нужен какой-то человек, который распространил бы слух, что графиня Морле погибла во время снежной бури, свирепствовавшей после Рождества, и что ее тело только что было найдено в тающем сугробе. Я хотел послать с этой целью Тьерри, но боюсь, что валлийская ведьма непременно увяжется за ним. В последний раз Лвид видели в Морле закованной в цепи, и я не сомневаюсь, что ее тут же опознают.

Констанс села, в упор глядя на него.

«Я не могу дать тебе ничего, решительно ничего». Его слова по-прежнему звучали в ее ушах, причиняя невыносимую боль.

Констанс провела кончиками пальцев по припухшим и влажным от его поцелуев губам.

Повернувшись, он поглядел на нее.

– Ты слышала, что я сказал?

Она с трудом кивнула.

Сенред поднялся, взял мешок и убрал в него соломенный парик и свиной пузырь.

Стало быть, он собирается оставить ее. Это для нее как нож острый, но она ничего не может поделать. Все, что он сказал, совершенно верно. Она не может скитаться с ним по дорогам, ведь он бродячий певец, графиня Морле не подходит для роли уличной потаскухи, его подруги. И еще он хорошо понимает, что она не может покинуть своих детей.

Ей хотелось зарыдать во весь голос, но глаза ее оставались сухи, и ни единого звука не вырвалось из ее груди. Она почувствовала, что ее лицо словно одеревенело.

И вдруг что-то мелькнуло за его плечом. Услышав ее приглушенное восклицание, Сенред с быстротой молнии обернулся.

Над каменной оградой виднелись чья-то голова и плечи. Черные курчавые волосы, темные глаза. Очевидно, это был охотник, ибо он положил на ограду длинный охотничий лук.

– Миледи? – Он неуверенно смотрел на них. – Неужели это вы? Мне сказали в гостинице… – Не договорив, охотник уставился на Констанс широко открытыми глазами. – Да, это она! – вырвалось у него. – Клянусь мощами святого Давида, это не мальчик, а наша леди Морле.

Прежде чем они могли его остановить, он положил одну руку на ограду и перепрыгнул через нее.

– Все, как поется в песне: «Госпожа Луна, ах, как далека от нас она…»

– И давно ты тут наблюдаешь за нами? – грозно нахмурился Сенред.

Констанс взглянула на него, затем перевела взгляд на молодого мужчину.

– Вы же знаете меня, миледи, – сказал тот. – Вы разбирали в суде мое прошение о том, чтобы мне разрешили жениться на дочери кузнеца из Неверсби. Ведь это благодаря вам она стала моей женой, милой, любящей женой.

– О господи! – Сенред поднялся с мешком в руке, его рот подергивался. – Сколько же у тебя таких вот преданных людей, Констанс? Похоже, ты успела осчастливить весь мир.

Охотник метнул на него негодующий взгляд и упал на колени перед Констанс.

– Я Ральф, егерь. Мой господин – рептонский шериф.

Теперь она его вспомнила. Черные курчавые волосы, гордый, вовсе неподобающий виллану, взгляд.

– Леди, – продолжил Ральф, – я обязан вам и своей жизнью, и своим счастьем. У нас с женой родилась чудесная девочка. С вашего разрешения мы назвали бы ее благородным именем Констанс. – Он предостерегающе взглянул на Сенреда. – Умоляю вас, дайте мне какое-нибудь поручение. Любое, какое хотите, чтобы я, недостойный, мог хоть чуть-чуть отблагодарить вас за то счастье, которым вам обязан.

Констанс могла только молча смотреть на него.

Стоявший подле нее Сенред, откинув голову, расхохотался.