Аметистовый венец

20

– На помощь! – Констанс ударила ногой в дверь. Они забрали все ее одежды, не оставили даже обуви, поэтому звук получился довольно слабый. – Помогите мне кто-нибудь!

Тяжело дыша, она прислонилась к стене. Вот уже целый день она не могла прийти в себя. Как обычно, никто не откликнулся на ее просьбу о помощи.

Даже то немногое, что она сделала, потребовало от нее больших усилий. Голова все еще гудела от нанесенного ей удара. Ее тошнило, несколько раз вырвало, но никто даже не зашел в комнату, чтобы убрать то, что изверг ее желудок. Ей просто не верилось, что она, Констанс Морле, находится в сырой, грязной темнице, закутанная в старое одеяло, а ее всегда такие ухоженные волосы всклокочены и слиплись от крови.

Закрыв глаза ладонями, она сделала глубокий вздох. Сколько времени она находится тут, в заточении? Констанс напрягла память, стараясь воскресить происшедшее.

Вспомнила первый день – это был день, потому что сквозь плотные ставни все же пробивался тусклый свет. Она лежала на койке, не в силах даже поднять голову. У нее едва хватило сил подвинуться к самому краю и облегчиться, не запачкавшись.

Во второй день у нее был сильный жар. Этот день она почти не помнила. Помнила только, что в келью кто-то заходил и пытался напоить ее водой. Как ни старалась Констанс, она так и не могла вспомнить, кто это был. Возможно, монахини.

Лишь одно она знала твердо, что находится в монастыре, потому что слышала, как колокола сзывают к мессе. Констанс могла только предположить, что он расположен на землях Фицджилберта.

Даже теперь, когда Констанс чуточку отошла и внимательно осмотрела свою темницу или келью, она так и не смогла определить, где и у кого в плену находится. Только чувствовала, что, раздетая, в одном одеяле, промерзает до самых костей.

Констанс плотнее закуталась в ветхое одеяло, убрала под себя ноги, обхватила себя руками, чтобы создать хоть какую-то иллюзию тепла. Она догадывалась, что ее подвергают этому унижению, этим мучительным страданиям, чтобы добиться от нее того, что им нужно. Что бы это ни было.

Нелегко было переносить и полное одиночество. Она испытывала искушение поговорить с собой, но понимала, что это не развеет ее одиночества. Один этот собачий холод может довести до безумия. По ночам, когда в келью проникало ледяное дыхание зимы, она плакала от боли. Особенно болели у нее руки и ноги.

Сначала отзвуки собственного голоса, когда она пыталась говорить вслух, угнетали ее. Констанс была уверена, что они привлекают внимание и тех, кто прячется за дверью.

В двери была узкая щель, закрываемая доской. Иногда доска отодвигалась, и она чувствовала, что за ней наблюдают. Но как бы быстро она ни поворачивалась, ей не удавалось ничего заметить. Даже не удавалось уловить звука шагов. Кто бы там ни был, он старался не производить ни малейшего шума. Ничто не нарушало здешнего спокойствия. Даже колокольный звон, казалось, звучит где-то далеко-далеко.

Сначала она гневно думала, что те, кто осмелился похитить подопечную короля, рискуют своими жизнями. Особенно после этого Рождества в Винчестере, когда за ней ухлестывала целая армия поклонников и король с явной благосклонностью посматривал на ухаживание Роберта Фицджилберта. Только безумцы могут решиться на такое.

Однако постепенно ее гнев стал сменяться приступами ужасного отчаяния. Ведь ни одна живая душа не знает, где она и кто ее похитил. Лица тех, кто набросил на нее мешок в Чилтернском лесу, были закрыты капюшонами. Нет сомнения, что они так и остались неузнанными.

Когда она в последний раз оглянулась на своих рыцарей, они отчаянно бились с напавшими на них врагами, а Карсфу был простерт на земле, тяжело раненный или убитый.

В этой келье она вполне может провести остаток своих дней.

Но с какой целью ее сюда упрятали?

Удерживая отчаянный крик, Констанс бросилась на койку, исступленно застучала кулаками по стене. Она не могла понять причины своего похищения. Никто не может быть заинтересован в ее смерти. Живая она стоит куда дороже. За нее можно получить большой выкуп, на ней, в конце концов, можно жениться.

Тогда для чего морить ее голодом, держать в насквозь промерзшей келье в каком-то отдаленном монастыре? Неужели они надеются, что король забудет о ней и не поинтересуется, где графиня Морле? Пресвятая матерь, плохо они знают Генриха, если могут предполагать подобное!

А ее дети? Что станет с ее дочерьми? Что бы ни случилось, она не должна впадать в отчаяние, просто не имеет права оставить Оди и Беатрис сиротами.

Но кто же ее все-таки похитил? Этот вопрос неотступно ее преследовал, но она не находила разумного ответа.

Волоча за собой одеяло, она расхаживала взад и вперед по холодному каменному полу. Когда она думала о тех, кто будет по ней тосковать, вспоминать ее, кто будет прилагать все усилия, чтобы отыскать ее, сердце как будто схватывали железные клещи. Куда мог запропаститься Эверард, ее верный защитник, преданный рыцарь, который, несомненно, обыскал бы всю землю и небо, чтобы найти ее? Ее сводный брат Жюльен сейчас наверняка на пути в свое поместье Несклиф.

Конечно, де Варренны могли бы отомстить ей за ту взбучку, которую она устроила их сыну, но, после того как она побывала у них в гостях, это маловероятно. Если бы они хотели причинить ей какое-нибудь зло, то сделали бы это еще много месяцев назад.

Констанс застонала. Какая-то дьявольская загадка. Она не могла вспомнить ни одного человека, который хотел бы ее смерти. Ведь в этом случае все ее состояние и все ее земли отойдут к королю.

Королю Генриху?

Она вздрогнула. Клянусь Иисусом, он способен и не на такое. Но если он и прибегал к убийству, то делал это очень изощренно, отнюдь не таким примитивным путем.

К тому же король Генрих очень богат. Для него выгодно выдавать ее замуж со всем ее богатством за какого-нибудь своего знатного вельможу, а не гноить в темнице.

Сама того не сознавая, Констанс произнесла эти слова вслух.

В этот момент дверь отворилась, и вошла монахиня с чашкой воды, куском хлеба и ведром-парашей. Однако, судя по всему, она не собиралась производить никакой уборки.

Услышав ее слова, монахиня уставилась на нее с таким видом, как будто совершенно не понимала французского языка. Констанс повторила то же самое по-сакски, но не увидела на ее лице никаких признаков понимания. Констанс жадно осушила чашку. Отсутствие воды ей было еще труднее переносить, чем отсутствие пищи.

– Кто вы? – спросила она. – Где я нахожусь? Почему вы меня держите в заточении?

Маленькая монахиня даже не взглянула на нее. Молча вручила Констанс хлеб и направилась к двери. Кто-то отпер ее с другой стороны.

– Погодите!

Констанс бросилась вперед с протянутыми руками, чтобы остановить ее, но монахиня успела ускользнуть от нее. Дверь захлопнулась перед самым лицом узницы.

Прижавшись к двери, Констанс стала умолять монахиню вернуться и сказать ей, чего от нее хотят. Но никакого ответа так и не последовало.

Выждав несколько минут, она вернулась к своей койке, села и стала размышлять, как ей бежать отсюда. В каменной келье была всего лишь одна дверь и окно, закрытое ставнями. Камни, из которых сложены стены, были хорошо подогнаны и прочно сидели на своих местах.

Оставалась лишь дверь, через которую ей приносили хлеб и воду. Завернувшись в одеяло, лязгая зубами, она обдумывала, что бы ей предпринять.

Когда монахиня войдет, можно, например, притаившись в стороне от двери, схватить ее и повалить на пол. Сил у нее для этого достаточно.

Она пригрозит им, что, если они не отпустят ее, она задушит монахиню.

Да, помня об Оди и Беатрис, она сделает это. Для спасения своих детей она может пойти даже на убийство.

Констанс откинулась спиной к стене и закрыла глаза. Она и не заметила, как погрузилась в тяжелый, беспокойный сон.

Разбудил ее лязг отодвигаемого засова.

Констанс села. Она сразу поняла, что это не монахиня. Те, что стояли в дверях, держали в руках свечи. Высокие тени, освещенные бледно-желтым пламенем. Она прикрыла глаза ладонью, чтобы они привыкли к свету.

Они вошли внутрь. Сердце Констанс бешено заколотилось. Тень, что шла впереди, не видя ее, подняла свечу, которая ярко высветила знакомое лицо.

– Ты! – вскричала она.