Андромеда

25. Совершенство

Волны разбивались о прозрачную маску. Я работала руками и ногами так, как никогда раньше. Раньше у меня была цель — давать телу правильную нагрузку, чтобы росла его сила и крепость. Теперь я хотела измотать его так, чтобы на мысли сил не оставалось.

Почему-то снова и снова я вспоминала Таинство, слышала слова, которые произносили участники пятёрки, решившейся привнести в этот мир новую жизнь.

Всё было связано. Дух, тело, душа, разум. Нельзя развивать одно и не заниматься другим — ты очень быстро упрёшься в стену, которую не пробить.

Нельзя и измотать тело так, чтобы всё остальное сохраняло бодрость. Физическая усталость притупляет разум, оглушает душу, ломает дух. Точно так же как сломленный дух, рушась, погребает под собою всё остальное, превращая тело в руины.

Пусть я родилась неправильно. Но я подчинялась тем же вселенским законам, слушала ту же музыку. И тело моё, устав, высосет силы из всего остального.

Тогда я смогу уснуть, так и не решив ни одну из своих проблем.

На исходе часа, выделенного мне куратором, я измучила себя до такой степени, что одеревеневшие мышцы просто отказались слушаться, и я пошла ко дну.

Всколыхнулась и улеглась паника.

Здесь было не так уж глубоко, и я расслабилась, позволила себе утонуть. Когда ноги коснулись дна бассейна, я оттолкнулась и взмыла вверх. Вынырнув, ухватилась за ближайший буёк и перевела дыхание.

Тяжело билось сердце. Казалось, всё, на что я теперь способна — это доползти (именно доползти, не дойти) до капсулы и уснуть. Уснуть, возможно, даже не сумев в неё забраться, прямо на полу.

Но даже такой возможности у меня не было, пока я в воде. Значит, собраться, вдохнуть, выдохнуть и — последний рывок.

Но теперь я уже не вкладывала ненужных усилий. Двигалась осторожно, поперёк бассейна, к ближайшему краю. Тело практически ничего не чувствовало, и это было плохо. Происходи всё в бурной реке или в море, я была бы уже мертва. Когда перестаёшь чувствовать — начинаешь терять связь с миром. А он не из тех, кто будет удерживать. Мир отпускает с лёгкостью и радостью.

Я едва слышно застонала, когда пальцы вцепились в металлический рифлёный борт. Сразу вылезти не получилось. Я сорвала маску, положила руки на борт, голову — на руки и закрыла глаза.

Тело плавно покачивалось на волнах. Не заснуть бы… Но с этой бедой мне помогли справиться ученики первого оборота, приютившиеся неподалёку. Их выкрики и смех заставили меня открыть глаза. Я тут же прищурилась от яркого буйства ментом.

Мои сверстники, с которыми я проводила почти всё время, уже отлично сдерживали внешние проявления внутренней жизни. Эти же, молодые, напоминали извергающиеся вулканы.

Трое колыхались в воде, не отплывая далеко, двое сидели на борту, болтая в воде ногами. Они как бы создали правильный пятиугольник, центр которого находился на воде. И там, в этом центре, стояла голограмма.

Над нею они смеялись, в неё тыкали пальцами, взахлёб комментируя и выражая то, что Айк презрительно обозвал бы «мнением», показав голосом огромные кавычки, как только он один и умел, из всех, кого я знала.

Это существо было маленьким, но я понимала, что оно просто уменьшенное, с сохранёнными пропорциями. Ведь я уже видела такое раньше.

Не такое. Подобное.

То существо вызвало лишь страх и отвращение. А это внезапно околдовало мой усталый рассудок.

Оно — даже с поправкой на уменьшенные масштабы — было тоньше, стройнее того, первого. Не тряслось и не кричало. Оно вообще не было живым, это была просто проекция, изображение. И в его молчаливой неподвижности было что-то величественное.

Дурацкая шерсть на голове, которая так неприятно поразила меня в первый раз, теперь выглядела иначе. Шерсть была одного из оттенков белого. Длинная, как будто никто и никогда её не стриг, она достигала спины, как энергопроводники хранителей.

— Уродство какое! — услышала я комментарий девчонки, что находилась в воде.

И мне внезапно захотелось вылезти. Чтобы не делить с нею одну воду. И уйти — чтобы не делить с ними воздух.

Я сделала усилие, выкарабкалась и встала на одеревеневшие ноги. И всё это время не сводила глаз с голограммы.

В этом было что-то неправильное, что-то, против чего восставало всё моё существо. Но тело слишком ослабло, разум не хотел заниматься анализом, дух уступил, а душа — приняла. Приняла за совершенство то, что видели мои глаза, снова и снова пробегая взглядом по каждому изгибу этого удивительного создания.

Я почувствовала себя уродиной.

Странное это было чувство.

Лишь безумцы на земле уделяли внимание внешности, некоторые даже приучились красить лица.

Откуда же во мне это, странное? Оно явилось и зашептало, что я — жуткое чудовище с серой сморщенной кожей, уродливыми руками, тупым и плоским лицом. Тогда как вот это, непонятное, что стоит передо мной — совершенство.

— Что это? — спросила я, подойдя к молодым.

Они повернулись ко мне, замигали ментомами дружелюбия.

— Здравствуй, друг!

— Ты ведь Алеф, да?

— Про тебя ходят легенды.

— Говорят, ты собираешь пятёрку?

— Правда, что ты пришла с земли?

— Я бы хотел войти в твою пятёрку!

— Я бы убила за то, чтобы войти в твою пятёрку, Алеф!

— Что это? — повторила я.

Сидящий рядом мальчишка, спохватившись, поспешил ответить:

— Она из одного из миров Безумца. Но это не зло, это так выглядят тамошние жители. Некоторые даже ещё страшнее. Как можно было выдумать такое!

— Безумца? — переспросила я.

— Так его все называют, — подтвердила девчонка из воды. И повторила слово: — Крейз.

Размахнувшись, я ударила кулаком по двери так, будто хотела её сломать.

Скорее сломала бы руку. Но боль лишь прибавила злости, и я заколотила по металлическому щиту снова, находя упоение в боли и грохоте, так же, как находила их в усталости.

Дверь скользнула в сторону, а я, увлечённая своим буйством, даже не услышала предупреждающего гудения.

Кулак замер в сантиметре от лица Виллара. В сантиметре от Наказания.

— Алеф? — удивился он и шагнул в сторону и назад. — Заходи.

— Я пришла сказать, что я тебя ненавижу! — сказала я, подчинившись. — Ты — худшее дерьмо из всех, что случались в моей жизни. И я отдала бы руку за то, чтобы увидеть тебя растерянным, плачущим, не знающим, что делать, потому что ты этого заслуживаешь, как никто другой!

Виллар внимательно слушал, глядя на меня. Так же внимательно слушал, полулёжа в капсуле, его сосед Тайо. Он даже опустил консоль, на которой только что читал какой-то технический текст, и теперь таращился на меня, не скрывая ментомы лёгкого удивления.

— У Музыки невероятно дерьмовое чувство юмора, если она наделила такого, как ты, таким даром. Ты — великий созидатель! Ты один стоишь всех, кто сейчас находится на этой станции, и кто когда-либо здесь ещё окажется.

— Ты… ругаешь меня или хвалишь? — спросил Виллар. — Я немного запутался…

— Я видела голограмму одного из твоих созданий, — выпалила я. — Вернее — одной.

— Ах, это… Но ты ведь видела и раньше, причём, не голограмму.

— Ты что-то изменил!

— Вовсе нет. Просто они разные. Для них внешность играет очень большую роль. Они отличаются цветом волос, кожи, глаз…

— Волос? — переспросила я, против воли втягиваясь в разговор.

— Это что-то вроде шерсти на голове.

— Ах, ясно…

— Кроме того, мужские и женские особи очень различны. Не говоря о возрастных изменениях. В тот раз я призвал пожилого мужчину. А на голограмме ты, должно быть, видела юную девушку, Эйли. Ей лет восемнадцать-двадцать, наверное. Забавно, что она тебе понравилась.

— И что в этом забавного? — Я скрестила руки на груди.

— Потому что она мне напомнила тебя.

— Меня?!

— Из-за твоей белой ментомы. В ней тоже есть что-то подобное. Такое белое, чистое, вроде бы беззащитное. Однако, понаблюдав за ней, я убедился, что она вполне способна надавать по заднице, если кто-то осмелится переступить черту. Подумываю взять её в стержень, когда дойдёт до дела…

— Не важно, — перебила я. — Мне — плевать, что ты будешь делать дальше. Я пришла сказать, что прощаю тебя.

— За что?

— За то, что ты украл моих друзей. Ты — великий созидатель, и они заслуживают шанса работать вместе с тобой. Знаю, тебе плевать на моё прощение. Пусть это больше нужно мне. Прошу об одном: убирайтесь отсюда как можно скорее. Вот и всё.

Я повернулась к двери. Но открыть её мог только Виллар, либо те, кому он доверил доступ. В этот круг я, понятно, не входила.

— Нихрена не всё, Алеф. — В его голосе зазвучала злость. — Всё только начинается. Нилли и Айк со мной лишь потому, что я — местная звезда. Они смеются над моими творениями. Они признают мою силу, но для них я — всего лишь одарённый чудак, безумец. Крейз! Они пойдут со мной просто потому, что я имею силу приказать. А ты будешь со мной, потому что ты видишь красоту того, что я делаю. Послушай, Алеф. Я — ничто. Меньше, чем ничто. Пылинка в потоке времени, которая однажды исчезнет. Но то, что я делаю — гораздо больше.

Я услышала странный звук. Повернулась и забыла, как дышать.

Виллар стоял передо мной на коленях.

— Если ты смогла увидеть красоту — ты сможешь всё. Ты поймёшь меня. У нас до обидного мало времени, мы до безумия разные… Но если ты всё ещё не видишь правильного пути — я прошу, доверься моему видению! Там, впереди, мы идём вместе, все пятеро. Ты, я, Айк, Нилли, Тайо. Так нужно Музыке, так звучит в её переливах, когда я различаю их за хренью, что врубают здесь, на станции. Посмотри мне в глаза, Алеф. Посмотри на меня — сейчас я не скрываю ничего. Я не эгоист, не самовлюблённый безответственный мальчишка. Пусть я — ребёнок, но я — ребёнок, который может уничтожить Кета, если ты и остальные будете рядом. Нам ещё многого не хватает, и большую часть этого я даже не знаю, где достать. Но когда я упаду, они лишь помогут мне вернуться к Общему Делу. А ты… Ты поставишь меня на ноги и, ругая на чём свет стоит, потащишь дальше. Вот почему мне нужна ты. Вот почему вся эта станция, весь этот треклятый мир был создан только ради тебя. Быть может, когда-то на каждой стене будут висеть мои портреты. Но мы, пятеро, всегда будем знать, что я был лишь острием копья, заряженной молекулой воздуха. Кто-то держал оружие, кто-то целился, кто-то нажимал на спусковую скобу. И кто-то — возможно, самый важный из всех них — берёг это оружие до той самой секунды, ради которой оно создавалось.

Я видела его ауру, в которую выплеснулось всё. Он и правда ничего не скрывал, весь был как на ладони. Ментомы слепили не хуже, чем у тех детей, что разглядывали голограмму в бассейне.

— Ты меня не знаешь, я тебя тоже не знаю, — послышался ленивый голос Тайо, — но ты вроде как добрая. По крайней мере, не гоняешься ни за кем по коридорам с кинжалом в руке. Так вот, если тебя волнует хоть немного моя жизнь — соглашайся. Если я ещё хотя бы день буду вынужден слушать его нытьё на тему «неужели я такое говно, что Алеф никогда не согласится со мной работать», я просто скончаюсь в страшных мучениях.

— Тайо, заткнись нахрен! — рявкнул Виллар.

— А, да, прости, тут ведь серьёзный разговор. Куда я влез, где мои манеры… — И Тайо отгородился от нас консолью.

Виллар заглянул мне в глаза. Я с трудом вернула себе способность дышать. И, вдохнув, сказала:

— Ты и вправду безумец.

— Ну что ж, — ответил Виллар, — от тебя я готов принять это имя и носить его с гордостью. Если те, кому повезло быть нормальными, загнали мир в этакую сраку, то, быть может, чтобы вытащить его обратно, вселенная и породила безумца вроде меня.

— Крейз, — повторила я.

— Алеф, — сказал он.

Я протянула руку, и его пальцы коснулись моих.