Анекдоты и тосты от Раневской

Фаина Раневская и журналисты

Репортеры делятся на тех, кто сначала берет интервью, а потом печатает его, и тех, кто поступает наоборот.

Репортеру, намеренному взять интервью у Любови Орловой:

— Только не вздумайте спросить, сколько у нее платьев в шкафах.

— Почему?

— Начнет считать, до завтра не управитесь.

— Что нужно человеку для счастья? — задала Фаине Раневской вопрос журналистка, рассчитывая на афористичный ответ.

— Смотря кому. Вот вам, например, чтобы я острила, а мне, чтобы вы от меня отстали.

— Репортеры с каждым годом становятся все хуже, — жаловалась Фаина Георгиевна. — Но раньше глупости спрашивали о театре, а сейчас просто глупости. Названий пьес не знают, авторов не помнят, отвечать на их вопросы страшно, чтобы не поставить в тупик именами классиков. Скоро придется сначала лекцию читать о русской литературе и театре, чтобы знали, что спрашивать.

Фаина Раневская дает интервью. Журналист интересуется:

— Скажите, кем была ваша мать до ее замужества?

— У меня не было матери до ее замужества, — ответила актриса.

Как-то, во время интервью, упредив возможные вопросы журналиста, Фаина Георгиевна Раневская заявила:

— Я не пью, я больше не курю и я никогда не изменяла мужу потому еще, что у меня его никогда не было.

— Значит, у вас, совсем нет никаких недостатков? — уточнил журналист.

— В общем, нет, — скромно, но с достоинством ответила Раневская.

И после небольшой паузы добавила:

— Правда, у меня большая жопа и иногда я немножко привираю.

В эвакуации в Ташкенте Фаина Раневская решилась продать кусок кожи для обуви. Чтобы провести эту операцию легально, артистка отправилась в комиссионный магазин. Там кожу почему-то не приняли, а у выхода из магазина её остановила какая-то женщина и предложила продать ей кожу из рук в руки. В момент совершения сделки откуда ни возьмись появился милиционер и повел незадачливую спекулянтку в отделение милиции. Очень скоро их окружили люди. «Он шел быстро, а я старалась поспеть за ним и делала вид для собравшейся публики, что милиционер — мой хороший знакомый и я с ним беседую. Но, вот беда, ничего не получалось. Милиционер был узбек, не очень-то меня понимал, да и мне было решительно не о чем с ним разговаривать. И я стала весело и оживленно произносить тексты моих прежних ролей, жестикулируя и пытаясь сыграть непринужденную беседу. А толпа мальчишек и взрослых любителей кино, сопровождая нас, в упоении кричала: «Мулю повели! Смотрите, нашу Мулю ведут в милицию!» Они радовались, они смеялись. Я поняла, что народ меня ненавидит».

«Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова Прелестницу, соблазняющую юного красавца. Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю противно-нежным голосом: «Шаги мои легче пуха, я умею скользить, как змея…» После этих слов мне удалось свалить декорацию, изображавшую гору, и больно ушибить партнера. В публике смех, партнер, стеная, угрожает оторвать мне голову. Придя домой, я дала себе слово покинуть сцену».

«Белую лисицу, ставшую грязной, я самостоятельно выкрасила чернилами. Высушив, решила украсить ею туалет, набросив лису на шею. Платье на мне было розовое, с претензией на элегантность. Когда я начала кокетливо беседовать с партнером (актер Ячменев) в комедии «Глухонемой», он, заметив черную шею, едва не потерял сознание. Лисица на мне непрестанно линяла. Публика веселилась при виде моей черной шеи, а с премьершей театра, сидевшей в ложе, бывшим моим педагогом (П.Л. Вульф), случилось нечто вроде истерики».

Раневская кочевала по театрам:

— Зачем все это, Фаина Георгиевна? — спросили актрису.

— Искала… — ответила Раневская.

— Что искали?

— Святое искусство.

— Нашли?

— Да.

— Где?

— В Третьяковской галерее…

Однажды журналист спросил у Фаины Раневской:

— Как вы считаете, в чем разница между умным человеком и дураком?

— Дело в том, молодой человек, что умный знает, в чем эта разница, но никогда об этом не спрашивает.

Журналист поинтересовался у Фаины Георгиевны, что для нее самое трудное в жизни.

— О, самое трудное я делаю до завтрака, — сообщила актриса.

— И что же это?

— Встаю с постели.

Фаина Раневская о журналистах:

— Ох уж эти журналисты! Половина лжи, которую они распространяют обо мне не соответствует действительности.

Фаина Раневская как-то вспоминала:

«Меня пригласила к себе образованнейшая, утонченнейшая женщина девятнадцатого века Щепкина-Куперник[46]. Я благоговела перед нею, согласно кивала, когда она завела речь о Чехове, о его горестной судьбе и ялтинском одиночестве, когда супруге все недосуг было приехать. После третьей рюмки я почувствовала себя достаточно раскрепощенно:

— Татьяна Львовна, а ведь Ольга Леонардовна Книппер-Чехова — блядь.

И обмерла от ужаса: сейчас мне откажут от дома!

Но изысканная Татьяна Львовна всплеснула ручками и очень буднично, со знанием дела воскликнула:

— Блядь, душенька, блядь!..»

«Однажды — было это в театре Пушкина, потому и запомнила на всю жизнь — после «Игрока», я, как обычно, завела:

— Ой, сегодня я сыграла отвратительно!

И вдруг актер, мой партнер по спектаклю, согласился.

— Да уж, действительно: наговняли, как могли!

— Что?! — возмущенно вскрикнула я.

Еле удержалась, чтобы не надавать ему по морде. И избила бы не на шутку…»

Как-то раз в гости к Фаине Георгиевне зашла Наталья Богословская, жена композитора, и с большим воодушевлением рассказала, что она только что дочитала новую книгу Светланы Сталиной[47], которую Никите Владимировичу[48] чудом удалось провезти через нашу границу.

— В этой книге, между прочим, — сказала Наталья — и вам, Фаина Георгиевна, посвящено несколько страниц. Вы фигурируете под именем Фанни Невская.

— Я слыхала. Но что она пишет? Ничего компрометирующего?

— В общем, нет. Пишет, что вы — самостоятельный человек, что многие опасаются ваших острых оценок, да вот еще о том, что вы обозвали известную журналистку, Татьяну Тэсс[49], наверное.

— Как я обозвала? — осторожно спросила Фаина Георгиевна.

— Вы ей сказали: «Ты — сука!»

— Так и напечатано? — изумилась Фаина Георгиевна.

— Так и напечатано! — раскрасневшаяся Наталья довольно улыбалась.

— Но ведь это неправда! Я никогда не была с Таней на «ты». Я могла ей сказать и действительно много раз говорила: «Таня, вы — сука!», но «ты» — никогда!

Не могу жить без печатного слова. Впрочем, без непечатного тоже.

Раневская называла средства массовой информации средствами массового уничижения.