Анекдоты и тосты от Раневской

Фаина Раневская о работе

Не секрет, что работа для Фаины Раневской была едва ли не синонимом слова «жизнь». «Не терплю каботинства», — сказала актриса в одном из своих интервью.

…Самым трудным для меня было научиться ходить по сцене. Я так и не научилась.

После премьеры спектакля «Дальше — тишина», в котором сыграла Фаина Георгиевна, у актрисы поинтересовались, как складывались взаимоотношения с режиссером этого спектакля, на что Раневская заявила:

— Мы изображали любовь слонихи и воробья.

Кошмар — это когда мне снится, что я снимаюсь в кино.

Мне бы только не мешали, а уж помощи я не жду… Режиссер говорит мне — пойдите туда, станьте там, — а я не хочу стоять «там» и идти «туда». Это противоречит моей внутренней жизни.

В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части.

Не желая спорить с режиссером по поводу какой-то сцены:

— Я всегда согласна договориться по-хорошему, если вы обещаете, что будет по-моему.

У нас в театре удивительные лестницы — в них ступенек, ведущих наверх гораздо больше, чем вниз, особенно, если подниматься — уставшей, а спускаться после пинка под зад.

Я к старости смолоду привыкла. В двадцать два года старуху играла, загримировавшись. Я столько всяких подлых сыграла, что могла бы и к этому привыкнуть…

Спрашивают, много ли заработала, снимаясь в последнем фильме:

— Этого хватило бы на всю жизнь, умри я сегодня.

Не умею отказывать. К тому же, постоянно нужны деньги. Поэтому, когда предлагают сняться в фильме, в котором сниматься не хочу, начинаю выдумывать немыслимые требования, чтобы плюнули и пригласили кого-то другого. Не плюют, самые гнусные требования выполняют, словно без меня очередную дуру сыграть некому. После этого совестно отказываться и от роли, и от требований. Ползет слух, что Раневская зазналась и набивает себе цену капризами.

Марине Нееловой[23]:

— Вы, деточка, можете стать либо великой актрисой, либо никем. Только дерьмо может быть кем-то наполовину.

— Чтобы стать видным деятелем культуры, нужно стараться не высовываться, идти в ногу с нужными людьми и наступать на ноги тем, кто может обогнать.

— Ах, ничего не может быть хуже этой мышиной возни, — делано возмущается обиженная актриса, прикладывая к сухим глазам платочек.

Раневская возражает:

— Ну почему же? Крысиный яд, например.

Великие экспериментировали в театре. Теперь экспериментируют театром.

Отремонтировали зрительный зал, оснастили сцену, расширили гримерные и в туалетах теперь не воняет… Все сделали для театра, об одном забыли — актеры-то прежние.

В нашем театре бездарей не больше, чем в остальных. Беда в том, что они активны и, кажется, размножаются делением.

Есть спектакли, на которых рты зрителей не закрываются от восхищения или смеха. В нашем, к сожалению, из-за зевков.

Раневская на репетиции:

— Мата не хватает!

Завадский обомлел:

— Мат на сцене? Что вы, Фаина Георгиевна? Пьеса и без того фривольная.

Та в ответ ехидно:

— Мат это спортивный инвентарь такой, Юрий Александрович. Генке Бортникову на голый пол на сцене падать неудобно.

Молодая актриса, извиняясь за неудачно исполненный куплет песни на сцене, кокетливо пожимает плечиком:

— Прошу простить, мне медведь на ухо наступил.

Раневская фыркает:

— И по всему остальному тоже потоптался?

(Раневская почти восемь лет пыталась играть в знаменитом Московском драматическом театре имени А.С. Пушкина, очень надеясь на серьезные драматические роли. Но не прижилась там. В театре достаточно было своих прим, кроме того, репутация язвительной нарушительницы спокойствия вовсе не способствовала получению тех ролей, которые Раневской были нужны).

— Примы во всех театрах всех городов похожи между собой, как очковые змеи. Они готовы играть Джульетту до восьмидесяти лет, только бы роль не досталась сопернице, — говорила Фаина Георгиевна.

— Новый спектакль обойдется Завадскому куда дороже прежних.

— Это почему? — недоверчиво интересуется Марецкая, зная, что декорации на сей раз самые простенькие, костюмы тоже, даже программки напечатаны на серой бумаге.

— Именно потому. Заманить зрителей на этакую серость можно будет только раздавая контрамарки принудительно или к продуктовым наборам в нагрузку.

Скоро третий звонок, а зрительный зал наполовину пуст.

За кулисами паника: что случилось, ведь до сих пор спектакль пользовался успехом. Наконец, кто-то из актеров соображает:

— В фойе Раневская! Пока она оттуда не уйдет, зрители в зал не пойдут.

Действительно, Раневская, решившая посмотреть спектакль как все остальные зрители — из партера, купила билет и пришла.

Режиссер по громкой связи сообщает, что пора в зал.

В зале повторяется нечто похожее — зрители-то расселись, но по рядам ходят программки, которые передают Фаине Георгиевне, чтобы подписала, и обратно, большинство голов отвернуты от сцены в ее сторону.

Тогда Раневскую решают вызвать на сцену, чтобы не отвлекала тех, кто в зале.

— Раневская, на сцену. Скоро ваш выход! — вещает помощник режиссера.

(Проблема была в том, что Раневская пришла посмотреть, как роль миссис Сэвидж[24] играет Вера Марецкая. В результате, Марецкая весь спектакль просидела в своей гримерке, надув губы, а Раневская играла на сцене. Зрители решили, что это такая режиссерская задумка).

«В театре небывалый по мощности бардак, даже стыдно на старости лет в нем фигурировать. В городе не бываю, а больше лежу и думаю, чем бы мне заняться постыдным. Со своими коллегами встречаюсь по необходимости с ними «творить», — писала в одном из писем Фаина Раневская.

Хорошо, что Чехов не дожил до наших дней, иначе непременно принял бы яд, сходив всего лишь на одну постановку его пьесы.

Очередь перед кассами театра вовсе не означает, что спектакль хорош, актеры талантливы, а режиссер гениален. Может, просто играет кто-то, намозоливший глаза в кино, или в бомонде пронесся слух, что спектакль в этом сезоне в моде.

Страшный сон современного режиссера — нахмуренные брови чиновника, принимающего спектакль. А ведь должно быть иначе: нахмуренные брови Станиславского, не принимающего его халтуру.

Сейчас в актеры может идти каждый, даже тот, у кого ни таланта, ни голоса. И раньше шли, да только публика освистывала, и уходили. А теперь профсоюз не позволит уволить самую бездарную бездарь, если та зачислена в штат театра.

После очередного едкого замечания Раневской актриса раздраженно:

— Фаина Георгиевна, вам нравится оскорблять и унижать людей?

— Кто вам сказал, что нравится? Может, я делаю это с усилием?

— Это так сложно, так сложно: сначала написать, а потом сыграть пьесу так, чтобы зрители не приняли антракт за финал и не бросились в гардероб. Станиславский не прав, сказав, что театр начинается с вешалки. Гардероб — лакмусовая бумага, если там много пальто и мало людей — спектакль удался, хуже, если наоборот.

— Фаина Георгиевна, вам понравился спектакль?

— Да. Я прекрасно выспалась. Правда, сначала мешало хлопанье кресел, зато потом, когда почти все ушли, стало спокойно. И в гардеробе никакой очереди.

Есть две категории известных артистов. Те, кому дали звание на юбилей, чтобы отвязаться, и те, кому звания вообще не дали, но народ их любит.

Если Верка Марецкая звезда, зачем ей место под Солнцем?

Раньше актеры на сцене заявляли о себе, а теперь только поддакивают…

Фаина Георгиевна услышала отзыв о работе немолодого уже актера:

— У него открылось второе дыхание:

— К сожалению, искусственное…

— Сегодня еще раз посмотрела фильм «Золушка». Знаете, Жеймо[25] играет с каждым разом все лучше, а вот я — все хуже.

(В фильме Янина Жеймо исполнила роль Золушки, а Фаина Георгиевна — роль мачехи).

— Фаина Георгиевна, как вы можете играть на разных сеансах по-разному, это же фильм, все снято на пленку? Кино тем и отличается, что ничего нельзя изменить, как сыграли, так и сыграли.

Раневская упрямо:

— Это вы в своем фильме «Рассвет в Вездесранске» сыграли плохо на века, а Жеймо с каждым разом играет все лучше.

— N талантливая актриса, — заявила Раневская.

— Раньше вы были иного мнения.

— Разглядела. Она даже ответственность снимает с себя так, словно это ночная рубашка. Не всякой дано.

— Никто не может быть абсолютно похожей на Любовь Орлову!

Не замечавшие у Раневской приступов льстивости, актеры ждут продолжения, которое следует незамедлительно:

— Даже ей это не всегда удается!

— Страшно раздражают актерские улыбки.

— Почему?

— Никогда не знаешь всерьез, или это ради репетиции?

Раньше актеры в театре служили, потом ролью жили, теперь роли играют, а скоро будут просто присутствовать на сцене. Навесят таблички: «Иванов», «Гаев», «Лопахин»…, а остальное зритель пусть сам додумывает.

Раневская, у которой было ничтожно мало ролей при ее таланте, очень страдала от невостребованности. Одна из актрис насмешливо посоветовала:

— Ах, Фаина Георгиевна, наслаждайтесь ничегонеделанием!

Раневская горько усмехнулась:

— Безделье доставляет удовольствие только тогда, когда у тебя куча неотложных дел.

Сейчас режиссеры в театре, как кошки: не нагадили, уже молодцы.

Известная актриса:

— Народным платят поминутно за пребывание на сцене! У меня роль в три слова! Аплодисментов — шквал, а денег — гроши.

Раневская сочувственно:

— Попросите роль фикуса в кадке. Он целый акт на сцене стоит. Представляете, какие деньжищи?!

— Какой ужас! На Западе женщин снимают голыми за деньги!

Раневская басом:

— Что же тут удивительного? Женщин всегда снимают за деньги. Бесплатно — только по любви или в ЗАГСе.

Молоденькая актриса демонстрирует новую прическу и хвастает тем, как трудно найти хорошего мастера и как дорого это стоит.

Раневская некоторое время молча прислушивается к болтовне, потом мрачно интересуется:

— Милочка, стоит ли тратить столько денег на уход за своими волосами, если головой вы все равно не пользуетесь?

Актриса на сцене шепотом:

— Мне срочно нужно уйти! Боюсь не успеть — у меня расстройство желудка.

Раневская театральным шепотом:

— Милочка, бояться не следует, а то результат получится немедленно…

Во время очередного порицания выпивающего актера:

— Он не пьет, он бутылки коллекциони рует.

— Пусть бы коллекционировал полные.

— Нельзя. Скажут — спекулянт.

— Уйду в ТЮЗ[26] зайчиков играть…

— Фаина, какой из тебя зайчик?

Со вздохом:

— Значит, толстую разожравшуюся слониху.

— Гениальный актер спит в каждом. К сожалению, у большинства — мертвым сном.

— Полно вам, у этого актера всего один недостаток.

— Какой, Фаина Георгиевна?

— Отсутствие всех достоинств.

Талантливейшего и очень любимого зрителями актера Геннадия Бортникова без конца ругали за приверженность к однополой любви.

Раневская возмущенно:

— Идиоты! Генку Бортникова любят за талант! Если бы зрители любили за задницу, я была бы примой.

В нашем театре любая актриса может стать примой, при условии, что это Верка Марецкая или Любовь Орлова.

Тротуары у театра в дни спектаклей вымощены поклонницами Генки Бортникова.

Раньше были прекрасные пьесы и гениальные режиссеры, потом режиссеры стали просто хорошие, теперь режиссеры — говно, осталось испортиться пьесам и театра не будет.

— Фаина Георгиевна, вас так любят зрители!

— Не меня, а моих героинь. За ними меня никто не видит.

С тоской:

— Теперь в театр ходят в чем попало, в том, в чем и на работу… Скоро вовсе будут в пижамах ходить.

— Фаина Георгиевна, какая вам разница, в чем сидят зрители? Главное, чтобы они приходили, смотрели и слушали.

— Смотреть и слушать они могут в кино, а в театр ходят душу лечить. Для этого настрой нужен…

— У этой актрисы прекрасное образование…

— Вы уверены, Фаина Георгиевна? Она вообще непонятно как попала на сцену.

— Как попала, как раз понятно. Но ее образования вполне хватает, чтобы расписываться в ведомости на зарплату. И это хорошо.

— Чем же это хорошо?

— Представляете, что было бы, окажись она грамотнее? Она писала бы пьесы!

Марецкая о новом актере, который непонятно как оказался в театре:

— Боже мой, как он будет играть, он же заикается?!

Раневская «успокаивает»:

— Не переживайте, это только когда разговаривает.

В театре, как и во всех других учреждениях культуры (и не только культуры), дважды в неделю проводились политзанятия, на которых полагалось конспектировать работы классиков марксизма-ленинизма, а по окончании учебного года сдавать своеобразный экзамен на «политическую зрелость».

Конечно, к актерам не очень придирались, но пропустить возможность немного поиздеваться над народными артистами тоже не могли, хотя принимали у них этот экзамен отдельно от остальных.

Первым «допрашивали» Завадского. Ему решили задать очень серьезный вопрос:

— Расскажите о работе Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».

Солидный и важный Завадский несколько секунд, словно размышляя, крутил в руках свой знаменитый карандаш, без которого не появлялся нигде, потом важно кивнул:

— Знаю! Дальше…

Чуть растерявшиеся члены комиссии вспомнили другую работу:

— Хорошо, расскажите о работе Энгельса «Анти-Дюринг».

Ситуация повторилась, Завадский чуть подумал и снова кивнул:

— Знаю! Дальше…

Поняв, что ничего не добьются, Завадского отпустили.

Вызвали Веру Марецкую. Актрису решили подробно расспросить о троцкизме.

— Троцкизм — это… — горестным голосом начала великолепная актриса, — это…

И вдруг она принялась буквально заламывать руки в отчаянье:

— Это такой ужас! Такой кошмар! Я… я не могу… Не заставляйте меня рассказывать об этом ужасе…

Ее поспешно отпустили, чтобы не случилось истерики.

Раневской не пришлось отвечать на подобные вопросы, но Марецкая ехидно поинтересовалась, как Фаина вышла бы из такого положения.

— Я? Я бы подробно рассказала, как проклятый троцкизм сказался на моей судьбе.

— На твоей судьбе? Как он мог сказаться?!

— Не столь важно… Главное, им пришлось бы выдержать рассказ о моей несчастной юности, загубленной молодости и почти искалеченной старости. Я бы рассказала им о том, как едва не полюбила троцкиста, и что этот мерзавец мог со мной сделать, не раскуси я его подлую троцкистскую сущность.

Раневская постоянно опаздывала, особенно на собрания или читки пьес, вызывая шквал отрицательных эмоций у Завадского.

После очередного скандала, актриса пришла вовремя, села на свое место и тихонько сидела, не вступая ни в какие разговоры. Привыкшие к ее постоянному препирательству, актеры даже забеспокоились — не больна ли Фаина Георгиевна? Нет, сидит, на часы поглядывает.

До самой Раневской очередь дошла нескоро, но вместо того, чтобы произносить свою реплику, она вдруг объявила:

— Тридцать восемь минут!

— Что?! Разве это есть в вашем тексте?

— Тридцать восемь минут я могла еще сидеть в туалете, но маялась здесь.

— Раньше театр был другим, — на весь репетиционный зал заявляет Фаина Георгиевна.

В ответ молчание, актеры сговорились не замечать выпадов Раневской.

— …актеры лучше играли…

Снова молчание.

— …по-настоящему…

Убедившись, что ссориться никто не желает, заключает:

— …а нынче сдохли все!

— От вас никогда не дождешься похвалы…

— Зачем вам моя похвала? Хвалить должны зрители или Завадский. От первых хоть цветы будут, а второй роль даст.

Глядя на то, как лихо выплясывает Вера Марецкая на сцене:

— А говорят, ведьм не существует…

— У Завадского в театре были три сестрицы. Верка Марецкая — ткачиха, я — Бабариха, а Орлова — царица, хоть Гвидона и не родила, но по заморским странам все время болтается.

— А почему вы-то Бабариха?

— Из-за жопы.

Театр жив, пока на сцене «Три сестры», а в зале толпа народа. Вот если будет наоборот, тогда конец.

Расстроенный актер читает вывешенный приказ о вынесении выговора:

— Но ведь вчера уже лично зачитали, зачем же нужно вывешивать на видное место?

— Голубчик, у нас только в любви признаются шепотом и на словах, а гадости обязательно громко и на бумаге.

Нелегка жизнь актера! Чтобы сорвать аплодисменты, нужно посадить голос.

Бездарности, как сорняки — такие же наглые, крепкие и частые. И также заслоняют солнце талантам.

Услышав о неудачном спектакле известного режиссера:

— С опытом даже провалы получаются качественнее.

О режиссере:

— Он всегда хвалит себя вслух, а других молча…

Начинающему актеру, который на сцене просто невыносим:

— Если не можете играть сами, не мешайте делать это другим! Лучше уйдите, мы ваши реплики между собой распределим.

О ненавистном режиссере:

— Нет, он не последняя сволочь, за ним целая очередь.

— Фаина Георгиевна, о чем задумались?

— У меня закралось подозрение, что нынешние актеры, произнося фразу «души прекрасные порывы», полагают, что «души» — это глагол.

— Как прошел спектакль?

— На ура.

— Неужели? — сомневается приятельница, зная, что спектакль не очень удачный.

— Зрители кричали «ура!», когда все закончилось.

На репетициях с Фаиной Георгиевной иногда бывало невыносимо сложно. Полностью выкладываясь, она требовала этого же и от окружающих, даже от новичков, и имея привычку не сдерживать эмоции, нередко оскорбляла тех, с кем работала. Кто-то привык и не обращал внимания, кто-то просто молчал, не желая ввязываться в скандал, кто-то испытывал трепет перед властной актрисой, но были и те, кто обижался, и вполне справедливо.

После одного из таких выпадов Завадский потребовал:

— Фаина Георгиевна! Немедленно принесите извинения!

Раневская, еще не остыв от возмущения, фыркнула:

— Примите мои оскорбления…

После очередной стычки на сцене во время репетиции, одна из «сочувствующих» успокаивала актрису:

— Фаина Георгиевна, не нервничайте. Нервные клетки не восстанавливаются.

Раневская усмехнулась:

— Это ваши не восстанавливаются, а мои так очень даже. А потом еще и мстят тем, кто их погубил! И это стоило бы учитывать некоторым несознательным режиссерам и актерам.

Раньше в театре была окружена творцами, а сейчас — натворившими…

Решался вопрос, как быть с молодым актером, который вовсе ничего не может:

— За год ничему не научился, ничего не добился…

Раневская решила заступиться:

— Зато самостоятельно!

Среди молодых актеров половина по-русски не говорит, вторая — не понимает.

Пока Генка Бортников будет отвлекать автографами поклонниц у служебного входа, можно с комфортом уйти через главный.

Как бы плохо ни играли в этом сезоне, в следующем обязательно найдется кто-нибудь, кто сыграет еще хуже.

О посредственной актрисе:

«Недостаток ума и таланта компенсирует бешеной активностью. Ей бы лучше в профсоюзе, а не на сцене».

У нас в театре сумасшедшая конкуренция среди дураков и бездарностей. Думаю, не только у нас и не только в театре.

Какие-то несчастные 99 процентов отвратительно играющих актеров портят репутацию целого театра!

Не признаю слово «играть». Играть можно в шашки, в карты, на скачках. На сцене жить нужно.

В театр хожу, как в мусоропровод: фальшь, жестокость, лицемерие, ни одного честного слова, ни одного честного глаза! Карьеризм, подлость. Алчные старухи!

«Я сегодня играла очень плохо, — сетовала Фаина Раневская. — Огорчилась перед спектаклем, вот и не могла играть: мне вдруг сказали, что специально для меня вымыли сцену. Думали порадовать, а я расстроена потому что сцена должна быть чистой на каждом спектакле».

Очень тяжело быть гением среди козявок (об Эйзенштейне).

Талант — это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности.

— Я дожила до такого возраста, когда исчезли все домработницы, — сокрушалась Раневская. — И знаете почему? Все домработницы ушли в актрисы.

В апреле 1976 года в гримерной Фаины Раневской яблоку некуда было упасть. Восьмидесятилетнюю актрису наградили орденом Ленина.

— У меня такое чувство, — заявила Фаина Георгиевна, — будто я голая стала мыться в ванной и тут пришла экскурсия.

Это случилось на гастролях, в одном из украинских городов. Вечером Фаина Георгиевна решила подышать перед сном свежим воздухом. Актриса вышла на балкон своего гостиничного номера и с ужасом обнаружила на крыше стоящего напротив здания светящееся неоновыми буквами огромного размера неприличное слово на букву «Е». Только лишь на рассвете Раневская поняла, что в названии магазина «Мебля» первая буква погасла из-за неисправности.

В Московском театре имени Моссовета Николай Павлович Охлопков[27] ставил «Преступление и наказание». Как раз в это время актеру Геннадию Бортникову посчастливилось съездить во Францию и встретиться там с дочерью Федора Михайловича Достоевского. Вернувшись на родину и обедая в буфете с коллегами, Бортников с восторгом рассказывал коллегам о том, как поразительно дочь писателя похожа на своего отца.

— Вы не поверите, друзья, абсолютное портретное сходство. Одно лицо!

Сидевшая тут же Раневская отложила ложку и поинтересовалась:

— Что и борода есть?

Фаине Раневской прислали пьесу Жана Ануя[28] «Ужин в Санлисе», где была крохотная роль старой актрисы. Недолго думая, Фаина Георгиевна позвонила Марине Нееловой:

— Представьте себе, что голодному человеку предложили монпансье. Вы меня поняли? Привет!

Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала как комар.

Терпеть не могу юбилеев и чествований. Актер сидит как истукан, как болван, а вокруг него льют елей и бьют поклоны. Это никому не нужно. Актер должен играть. Что может быть отвратительнее сидящей в кресле старухи, которой курят фимиам по поводу ее болезней. Такой юбилей — триумф во славу подагры. Хороший спектакль — вот лучший юбилей.

Моя слава ограничивается «улицей», а начальство не признает. Все, как полагается в таких случаях.

Когда Фаину Раневскую спросили, почему у Веры Марецкой больше наград и званий, чем у самой Раневской, актриса ответила:

— Милочка моя! Чтобы получить все это, мне нужно как минимум сыграть Чапаева.

Ненавижу бездарную сволочь, не могу с ней ужиться, и вся моя долгая жизнь в театре — Голгофа.

«Для меня всегда было загадкой, — писала Фаина Раневская, — как великие актеры могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком».

(Отказываясь от предложения написать о себе) — Срывать с себя одежды в моем возрасте может только сумасшедшая!

Однажды Фаине Георгиевне предложили выступить на телевидении.

— Только мне и лезть на телевидение, — возмутилась актриса. — Только представьте: мать укладывает ребенка спать, а тут я своей мордой из телевизора: «Добрый вечер!» Ребенок на всю жизнь заикой останется.

Или жена с мужем выясняют отношения, и только он решит простить её — тут я влезаю в их квартиру. «Боже, до чего отвратительны женщины!» — понимает он, и примирение разваливается. Нет уж, я скорее соглашусь станцевать Жизель, чем выступить по телевидению.

Три года писала книгу воспоминаний, польстившись на аванс две тысячи рублей и с целью приобрести теплое пальто. Книгу писала три года, прочитав, порвала.

Герой и героиня кричали так, будто их оперируют без анестезии.

Художник без самоотдачи для меня — нуль. Да это и не художник, а так — продажная блядь на зарплате.

Раневская познакомилась и подружилась с теткой режиссера Львовича, которая жила в Риге, но довольно часто приезжала в Москву. Тетку эту тоже звали Фаина, что невероятно умиляло Раневскую, которая считала свое имя достаточно редким. «Мы с вами две Феньки, — любила при встрече повторять Раневская. — Это два чрезвычайно редких и экзотических имени». Однажды, сразу после выхода фильма «Осторожно, бабушка!», Фаина Раневская позвонила в Ригу своей тезке и спросила, видела ли та фильм.

— Еще не видела, но сегодня же пойду и посмотрю.

— Так-так, — сказала Раневская. — Я, собственно, зачем звоню… Звоню, чтобы предупредить — ни в коем случае не ходите, не тратьте деньги на билет, фильм — редкое говно!

Вчера любимый директор сделал мне изуверское предложение: просил на гастролях сыграть за месяц десять спектаклей! При этом, был так ласков и любезен, что я, старая шлюха, не смогла отказать ему.

«Эта «Плять» Славка даже воскликнул: «Блистательно!». Славку Плятта хлебом не корми — дай только подсюсюкнуть руководству.» (О Ростиславе Плятте)[29].

Я никогда не заведу учеников. Чему их учить, если у меня все не как у людей?

Беседуя с Фаиной Георгиевной, Василий Катанян сказал, что смотрел «Гамлета» у Охлопкова.

— И как вы нашли Бабанову[30] в Офелии? — спросила Раневская.

— Очень интересна. Красива, пластична, голосок прежний…

— Ну, вы, видно, добрый человек. Мне говорили, что это болонка в климаксе, — иронично заявила актриса.

Я — выкидыш Станиславского.

Когда мне не дают роли в театре, чувствую себя пианистом, которому отрубили руки.

После очередной ссоры с главным режиссером Мосфильма Иваном Пырьевым[31], Фаина Раневская заявила, что она лучше будет принимать «антипырьин» три раза в день, чем согласится вновь на совместную работу.

Режиссеры меня не любили. Я платила им взаимностью.

Это не театр, а дачный сортир. В нынешний театр я хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости — рвать зубы.

…Сняли на телевидении. Я в ужасе: хлопочу мордой. Надо теперь учиться заново, как не надо.

Когда нужно пойти на собрание труппы, такое ощущение, что сейчас предстоит дегустация меда с касторкой.

…Мне осталось жить всего сорок пять минут. Когда же мне все-таки дадут интересную роль?

Актер театра и кино Олег Даль[32], которому довелось работать с Фаиной Раневской вспоминал о коллеге:

«Снималась сцена в чистом поле. Когда съемка была прервана, Фаина Георгиевна отделилась от группы, направилась к какому-то зеленому домику и…исчезла. Нет ее и нет. Несколько раз отправляли за ней ассистентку. Раневская сидела в домике, за запертой дверью и успокаивала: мол, все в порядке, повода для волнений нет, у нее лишь немного болит живот.

Через какое-то время артистка, наконец появилась и во всеуслышание заявила: «Господи. Кто бы мог подумать, что в человеке столько говна!»

Чтобы получить признание — надо, даже необходимо умереть.

Ну и лица мне попадаются — не лица, а личное оскорбление.

Я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия.

Нас приучили к одноклеточным словам, куцым мыслям, играй после этого Островского.

Театр катится в пропасть по коммерческим рельсам.

После спектакля, в котором я играю, я не могу ночью уснуть от волнения. Но если я долго не играю, то совсем перестаю спать.

— Почему, Фаина Георгиевна, вы не ставите свою подпись под этой пьесой? Ведь вы почти переписали ее заново.

— А меня это устраивает. Я играю роль яиц: участвую, но не вхожу.

— Говорят, что этот спектакль не имеет успеха у зрителей…

— Ну, это еще мягко сказано, — заметила Раневская. — Вчера я позвонила в кассу и спросила, когда начало представления.

— И что?

— Мне ответили: «А когда вам будет удобно?»

Четвертый раз смотрю этот фильм и должна вам сказать, что сегодня актеры играли как никогда.

Когда Фаина Раневская узнала, что ее не утвердили на роль в фильме «Иван Грозный», она расстроилась и в сердцах крикнула кому-то из коллег:

— Лучше я буду торговать кожей с жопы, чем сниматься у Эйзенштейна!

Создателю «Броненосца» не преминули эти слова передать. Через некоторое время Фаина Георгиевна получила телеграмму.

«Как идет торговля?» — интересовался Эйзенштейн.

Сняться в плохом фильме все равно, что плюнуть в вечность!

О своих ролях, сыгранных в кино: «Деньги проедены, позор остался».

— Жаль, Фаина Георгиевна, что вы не были на премьере моей новой пьесы, — сказал Раневской Виктор Розов[33]. — Люди у касс устроили форменное побоище!

— И как? Удалось им получить деньги обратно?

Критикессы — амазонки в климаксе.

Из разговора Фаины Раневской с композитором Вано Ильичом Мурадели:[34]

— А ведь вы, Вано, совсем не композитор.

— Это почему же?

— Потому, что фамилия у вас такая. Вместо «ми» у вас «му», вместо «ре» — «ра», вместо «до» — «де», вместо «ля» — «ли». Вы же, Вано, в ноты не попадаете!

У меня склероз: забываю вовремя проснуться на репетицию.

Раневская сообщает знакомой по телефону: — У нас сегодня премьера. Не приходите — не пожалеете.

Раневская начинающему композитору:

— Уважаемый, даже колыбельную нужно писать так, чтобы люди не засыпали от скуки.

Вот бывают же такие люди, которым язык так и чешется задать вопрос: «Сложно ли вам живется без мозгов?»

Кино — заведение босяцкое.

Ростиславу Плятту.

— Опять эти ваши пляттские шутки?!

— Ну-с, Фаина Георгиевна, и чем же вам не понравился финал моей последней пьесы?

— Он находится слишком далеко от начала.

Перестала думать о публике и сразу потеряла стыд. А может быть, в буквальном смысле «потеряла стыд» — ничего о себе не знаю.

— Я была вчера в театре, — рассказывала Раневская. — Актеры играли так плохо, особенно Дездемона, что когда Отелло душил ее, то публика очень долго аплодировала.

— Вы слышали, как не повезло писателю N? — спросили у Раневской.

— Нет, а что с ним случилось?

— Он упал и сломал правую ногу.

— Действительно, не повезло. Чем же он теперь будет писать? — посочувствовала Фаина Георгиевна.

Однажды председатель Комитета по телевидению и радиовещанию С.Г. Лапин[35] зашел в гримуборную Раневской после спектакля и начал восхищаться игрой актрисы.

— В чем я могу вас еще увидеть, Фаина Георгиевна? — спросил большой начальник, собираясь уходить.

— В гробу, — ответила Раневская.

Маша Голикова, внучатая племянница Любови Орловой, подрабатывала корреспондентом на радио. После записи интервью она пришла к Фаине Георгиевне и сказала:

— Все хорошо, но в одном месте нужно переписать слово «феномен». Я проверила, современное звучание должно быть с ударением в середине слова — «феномен». Раневская переписала весь кусок, но дойдя до слова «феномен», заявила в микрофон:

— Феномен, феномен, и еще раз феномен, а кто говорит «феномен», пусть идет в жопу.

Узнав, что ее знакомые идут сегодня в театр посмотреть ее на сцене, Раневская пыталась их отговорить:

— Не стоит ходить: и пьеса скучная, и постановка слабая… Но раз уж все равно идете, я вам советую уходить после второго акта.

— Почему после второго?

— После первого очень уж большая давка в гардеробе.

В «Шторме» Билль-Белоцерковского Раневская с удовольствием исполняла роль «спекулянтки». Это был сочиненный ею текст — автор разрешил. После сцены Раневской — овация, и публика сразу уходила. «Шторм» имел долгую жизнь в разных вариантах, а Завадский ее «спекулянтку» из спектакля убрал. Раневская спросила у него:

— Почему?

Завадский ответил:

— Вы слишком хорошо играете свою роль спекулянтки, и от этого она запоминается чуть ли не как главная фигура спектакля… Раневская предложила:

— Если нужно для дела, я буду играть свою роль хуже.

— Фаина Георгиевна, я решила там заняться режиссурой. Хочу поставить пьесу «Миллион за улыбку» Софронова, которая идет у нас в театре, — сообщила Фаине Георгиевне коллега.

— Да зачем вам эта гадость? Поставьте лучше «Отелло». Их там много.