Ангел сердца

Глава 13

Как это могло случиться? Никто не мог подумать, что это произойдет! Если бы я могла предчувствовать, то не задумываясь прикрыла бы его своим телом, как неоднократно делал это он сам.

– Дима! —падая перед ним на колени, всхлипнула я.

В ответ раздался ещё один тихий стон.

Он жив, жив! В этот миг я почувствовала, что готова плакать и смеяться одновременно. Главное, что он жив!

– Ты что, идиот? – выкрикнул Михалыч, отталкивая выстрелившего парня прочь и не забыв выхватить у него ружье.

Вся толпа незнакомых людей тут же окружила нас снова.

– Эй, парень, ты как? – главный этой шайки наклонился над Димой, бегло оценивая ситуацию.

– Что вы наделали? – прикрывая рот рукой, в ужасе прошептала я, и слезы начали струиться по моим щекам, падая на неровную поверхность земли.

Желание плакать победило. Желание смеяться было безумием, секундным помешательством, мигом ликования оттого, что Дима жив. Жив. Но я не знаю, насколько серьезно он ранен и можно ли ему помочь при нынешних условиях.

«Это неправда, – твердила я себе как заклинание, будто бы, повторив его несколько тысяч раз я смогла бы повернуть время вспять. – Этого не может быть. Сейчас он встанет и скажет, что всё в порядке».

– Дима, – умоляюще протянула я, опасаясь даже прикасаться к нему. Вдруг это может повредить ему ещё больше?

– Убежище далеко? – освещая фонарем тело Димы и пытаясь отыскать рану, допрашивал меня всё тот же мужчина.

Я ответила на автомате. Мне уже всё равно, кто они и на чьей стороне. Пусть только помогут. Пусть спасут его. Или убьют нас обоих.

Пуля попала в правую часть чуть выше живота. Я заметила рану вместе с руководителем этой шайки и содрогнулась от расплывшегося на одежде парня темно-алого пятна.

Меня отстранили в сторону. Двое крепких мужчин подхватили Диму на руки, ещё двое на всякий случай придерживали того мерзавца, что выстрелил в Диму. Его оружие лежало на земле, и я едва удержалась от порыва схватить его и выстрелить в этого гада. Я не могу так поступить. Потому что теперь жизнь Димы, да и моя тоже – всецело в их руках.

Я не запомнила, как мы добрались до убежища. Как не запомнила, кто нас встретили и куда делись эти люди. Я начала возвращаться в реальность лишь через некоторое время. Меня привел в себя холод. Я сидела на сырой земле рядом с медицинским крылом, потому что внутрь меня не пустили, и безотрывно смотрела в одну точку. Мысли вращались возле этого злополучного вечера – сначала такого счастливого и безмятежного, а потом ужасающе-непоправимого. Я жалобно застонала и уткнулась лицом в колени.

– Эй! Девушка, – раздался надо мной голос, и я медленно приподняла голову, словно не осознавая, что зовут именно меня. – Вы как?

– Всё в порядке, – отозвалась я, хотя, разумеется, ничегошеньки не в порядке.

В тусклом освещении я разглядела лицо пожилого мужчины, имени которого не знала, но была абсолютно уверена, что видела его раньше. Он живет здесь, в этом убежище.

– Это твой парень поймал пулю, да?

Я горестно вздохнула и кивнула головой. Сил говорить об этом у меня просто не оставалось.

– А ты чего здесь сидишь? Поспать бы тебе.

– Не могу. Не хочу, – я брезгливо поморщилась, словно самое ужасное, что я могла сейчас сделать – это отправиться спать как ни в чем не бывало.

– Тебе к нему нужно, – понимающе качнул он головой. – Погоди, я зайду, поговорю с Любочкой, это наш доктор, хорошая женщина, может быть, договорюсь. Погоди.

Он с необычайной резвостью засеменил к двери и тотчас скрывался в медицинском кабинете. Я покорно осталась ждать, не сомневаясь в том, что через пару секунд, в лучшем случае – полминуты, он выйдет оттуда и виновато пожмет плечами. Но мужчина всё не возвращался. И это вселяло в меня надежду.

Прошло, по меньшей мере, около двух-трех минут. Время тянулось как резина, и я невольно начала ерзать на месте в ожидании. Наконец дверь тихонько приоткрылась, и в коридоре появились два силуэта – один принадлежал пожилому мужчине, взявшему на себя участь похлопотать за меня перед врачом, а второй – женщине со строгим, безжалостным выражением лица – тем самым, с которым она выставляла меня из кабинета около часа назад со словами: «Девушка, вы не понимаете меня? Вам нельзя туда! Это медицинский кабинет, а не проходной двор!» Я боюсь, что она повторит это снова, и смотрела на нее с немой мольбой.

– Эта что ль? – кивнула она в мою сторону, бросив короткий взгляд.

– Ну! Посмотри, измаялась же вся. Ну пусть посидит немного. Может, и ему легче будет.

– Ну пусть посидит, – вздохнула врачиха, всем своим видом показывая, что делает великое одолжение.

Я не заставила её говорить об этом дважды. Мгновенно подорвалась с места и с тихим «спасибо» проскользнула мимо них в кабинет. Не понимаю, как такие люди могут лечить и спасать кого-то. Их самих от себя спасать надо. Вон какая злая. И вдвойне непонятно то, как этот милый дедушка смог убедить её и помочь мне. Нам с Димой.

Очутившись внутри кабинета, я забыла обо всем на свете и сосредоточила свой взгляд на койках, пытаясь отыскать Диму. У стены стояло четыре кровати, и все они были заняты. В небольшой проходной до входа к больным есть отсек – здесь я уже бывала, когда принимала душ. Отдельный уголок комнаты отделен ширмой – видимо, здесь работает врач. Но сейчас там сидела молоденькая девушка в белом халате и белой шапочке – медсестра. Скорее всего, это и есть дочь Людмилы Викторовны, подметила я. Услышав шаги, девушка выглянула из-за ширмы, улыбнулась мне уголками губ и снова скрылась, склоняясь над столом с какими-то бумагами.

Я порадовалась тому, что мне не пришлось снова объяснять, что я здесь делаю и поспешила к той кровати, где лежал Дима. Двое неспящих больных – мужчины пожилого возраста с растрепанными ото сна волосами, в темноте удивительно похожие друг на друга – с любопытством поглядывали на меня, не поднимая головы и не произнеся ни звука. Я присела на корточки перед кроватью Димы, потому что стула здесь не было, и взглянула на его бледное лицо. Никогда ещё он не казался мне столь беззащитным. Его губы были плотно сжаты, а лицо казалось совсем белым из-за плохого освещения и выражало застывшую маску боли. Дима всегда был сильным – сильнее меня. И смелым – за нас двоих, а теперь…

Слезы снова закапали из моих глаз, и я тихо, так, чтобы никто не услышал, прошептала:

– Не оставляй меня. Пожалуйста. Ты же знаешь, что я без тебя пропаду…

Справившись с собой и сжав зубы, я мысленно убедила себя: «Ты не будешь одна». Чего бы мне это не стоило, я выдерну его с этого края пропасти. Настала моя очередь позаботиться о нас двоих. И для этого я готова на что угодно.

Кажется, никогда ещё за прошедшие дни я не ощущала настолько остро, как он мне не безразличен. Все мое существование в эту минуту сосредоточилось в этом месте и рядом с этим человеком. Только вдвоем мы сможем двигаться дальше.

Я слушала тишину и думала о том, как неравномерно устроена жизнь: пару часов назад, стоя с Димой на берегу озера, я была наполнена счастьем, а сейчас дурные мысли не идут из головы и хочется, чтобы скорее настало утро.

Дверь кабинета приоткрылась и вновь захлопнулась с тихим шумом. Я обернулась и тотчас вскочила на ноги, спеша навстречу к вошедшей докторше.

– Простите, – преодолевая собственную неуверенность и страх перед тем, что могу услышать, остановила её я. – Мне нужно знать. Скажите, всё будет в порядке? Насколько опасна рана?

– Ничего, молодой, вылечим, – отрывисто сообщила она, натянуто улыбаясь, и я благодарно кивнула в ответ.

Только в эту минуту до меня вдруг дошло, что строгая и почти не улыбающаяся она вовсе не потому, что злая или бесчувственная, а от хронической усталости. Она одна, не считая медсестры, должна выхаживать всех больных, поступающих с разной степени тяжести ранениями, простудами, другими заболеваниями. Да ещё и принимать это близко к сердцу, зная, что в твоих руках и в Божьей милости жизнь того, кто перед тобой и фактически беззащитен. Я переживала лишь за одного человека – и то оказалась практически без сил и на грани истерики, а каково ей?

– Возьми стульчик, – предложила доктор, указывая на свободный стул у одной из кроватей. – Это Андрей Николаевич приходит днем играть к мужикам в шахматы.

По её кивку в сторону двери я поняла, что Андрей Николаевич и есть мой благодетель.

Поблагодарив за заботу, я вновь вернулась к кровати Димы и, склонившись над ним, провела рукой по его лицу. Всё будет хорошо. Я чувствую. Теперь, когда я получила более-менее четкий и обнадеживающий ответ от врача, мне стало легче.

В медицинском крыле был зажжен приглушенный свет, необходимый для круглосуточной работы медицинских работников и не мешающий спать пациентам. Он пробивался из-за ширмы и тонкой полоской ложился на Димино лицо.

Резко ощущался стойкий запах лекарств, который я не могла терпеть с детства, но вместе с тем вынуждена была время от времени с ним сталкиваться. Когда мне было одиннадцать, у меня обнаружили аппендицит, и я помню слова врача: «Нужно делать операцию». Тогда это слово – «операция» не казалось мне страшным, скорее – незнакомым и таинственным. «Интересно, как это мой живот будут резать, а потом зашивать», – думала я. Из всей вереницы тех дней, что я провела в больнице в компании с бойкими соседками по палате и упитанными медсестрами, больше всего мне запомнился запах лекарств. Первым, что я ощутила, придя в себя после наркоза оказалась тошнотворная смесь различных лекарственных препаратов, резко ударившая мне в нос. Потом этот запах ещё долго преследовал меня и всякий раз, заболевая гриппом или ОРВИ я старалась отлежаться дома, избегая посещения поликлиник, где, знала наверняка, вновь встречусь с этим ужасным запахом. Как ни странно, сейчас он меня не нервировал, и если Дима придет в себя, я готова назвать его лучшим ароматом в мире. Каких только глупостей не пообещаешь себе, находясь в безвыходном положении и бесконечно длящемся ожидании.

Больные иногда ворочались на своих койках, из-за чего раздавался противный скрежет старых пружин. Иногда слышались протяжные вздохи. А мне всё не спалось.

Чтобы немного успокоиться, я принялась повторять знакомые с детства молитвы, которым учила меня бабушка – мамина мама.

Через какое-то время ко мне подошла медсестра и, взглянув на Диму, участливо посоветовала:

– Вы бы поспали сами. С ним ничего плохого уже не будет. Мы с Любовь Ивановной за ним понаблюдаем. Любовь Ивановна хороший доктор, она уже не одного человека спасла с Божьей помощью.

Я кивнула, ободренная её словами, а девушка продолжала:

– У нас в самом начале, после эвакуации столько раненых было! Так все живы остались благодаря ей. Двоих на свой страх и риск отправили в Заморск, тут им нельзя было оказать надлежащее лечение, а остальные уже ходят, в общей комнате живут. Так что Вы не волнуйтесь, и с Вашим молодым человеком всё в порядке будет. Тем более что рана у него неглубокая. Так, маленький шрамик останется. Повезло ему, Бог миловал!

– Спасибо, – с улыбкой отблагодарила я, вновь обращая взгляд на Диму.

– Ну, мы если что за ширмой ночуем. Свет Вам нужен, оставить?

– Не нужно. Спокойной ночи!

В темноте я и сама скоро начала чувствовать, что засыпаю. Усталость навалилась на меня разом, укутав, словно байковое одеяло. Но мой сон не был крепким и безмятежным.

В три часа я проснулась с неприятным ощущением внутри, но, убедившись, что Дима спит и его дыхание звучит ровно и бесперебойно поняла, что дело в ночном кошмаре. С острым облегчением осознав, что вокруг царит мир и покой, а Дима из врага превратился в друга, я вновь откинулась на спинку стула, вымученно прикрывая глаза. Мысли носились между любовью и смертью, вызывая из памяти дорогие образы, которые то приближались на расстояние вытянутой руки, то снова исчезали, оставляя после себя след в виде соленых и мокрых полос на щеках и под глазами.

Некоторое время покрутившись на месте, стараясь устроиться поудобнее, я осторожно положила голову на одеяло рядом с Диминой рукой, опасаясь разбудить его, и незаметно уснула.

Проснулась я от звука своего имени. Вокруг было по-прежнему темно, и я даже подумала, что ослышалась, но звук повторился.

– Надя.

Голос принадлежал Диме. Я тотчас подняла голову с края его кровати, пытаясь сфокусировать взгляд. Сердце бешено скакало в груди.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ничего, – мужественно произнес он в ответ, – Наверное, обезболивающее всё ещё действует. Извини, что разбудил. Ты бормотала во сне, просила спасти от кого-то.

– Да? Не помню… Кажется, я всё ещё переживаю события сегодняшнего дня.

Некоторое время мы оба молчали. А потом я произнесла то, что чувствую.

– Я так испугалась за тебя…

Дима ничего не ответил. А спустя пару секунд с легкой долей иронии в голосе произнес:

– Наверно, шептала мне что-нибудь, вроде: «Живи! Пожалуйста!»

Оттого, что он почти безошибочно угадал мои слова, я удивленно и чуть смущенно подняла брови, не зная, что тут сказать. Нужно ли признаваться, что почти так всё и было?

Дима расценил мое молчание по-своему:

– Значит, нет?

– Да, – выдохнула я, словно признавалась в совершении тяжкого преступления.

– Надеюсь, это было не что-то в духе: «Если ты умрешь, я умру вместе с тобой»?

– Ты издеваешься? – яростно зашептала я, удивляясь, откуда он так точно может угадывать мои мысли.

– Нет. Пытаюсь поднять тебе настроение. А заодно докопаться до правды.

– Ты дурак! – выпалила я.

– Отлично. Я так и знал, что дуракам везет. Именно поэтому я и остался целёхонек.

– Как тебе не стыдно! Я правда волновалась за тебя. Этот идиот… он же чуть тебя…

– Тс-с-с… – каким-то образом он безошибочно находит в темноте мои губы и закрывает рукой. – Не надо злиться. Всё нормально.

– Тебе очень больно? – тут же безвольно сдаюсь я, меняя гнев на милость.

– Терпимо. Знаешь, никогда не думал, что способен на такую банальность, но мне кажется, что пока ты со мной, мне правда не так хреново.

– Это всё из-за талисмана, – уверенно произношу я. – Ты отдал мне свой крестик и поэтому случилось то, что случилось. Не надо было этого делать.

Несколько секунд Дима молчал, словно размышляя над моими словами, а затем произнес:

– Даже если так, то я рад, что сделал это. А вдруг он выстрелил бы в тебя?

Эта мысль не приходила мне на ум, и я почему-то не хочу в неё верить. Если бы крестик был на шее Димы, он бы не лежал сейчас здесь. Мы оба могли быть здоровы.

– Давай договоримся, – произнес он, поглаживая меня по волосам, – Это единственная ночь, которую ты провела здесь, и завтра ты будешь ночевать вместе со всеми. Тебе надо высыпаться.

– Боюсь, что это невозможно… – покачала я головой и поспешила объяснить. – Людмила Викторовна – женщина, с которой я здесь общалась, сообщила, что завтра всех будут эвакуировать в Заморск. Там уже всё готово. К тому же ты сам знаешь, скоро нагрянут стебачи и оставаться здесь опасно.

Мы оба молчим, раздумывая, вероятно, над одним и тем же вопросом. Скорее всего, ближайшие несколько дней, а то и неделю, Дима не то что не сможет уехать, но даже самое элементарное передвижение будет для него проблематичным.

– Наклонись поближе, – внезапно шепчет он, – Хочу тебе кое-что сказать.

Я наклоняюсь и чувствую, как его губы касаются моего виска. По телу тут же разлилось блаженное тепло. А затем я расслышала:

– Даже не думай. Ты уедешь вместе со всеми.

Я сердито отдернула голову, мгновенно забывая о всяческих нежностях.

– Спасибо, буду иметь в виду.

Мы оба знаем: что бы не случилось, я не уеду, пока он не сможет поехать вместе со мной. Я уже решила для себя этот вопрос. И попытка сбить меня с толку легким поцелуем не привела к успеху.

Дима вздохнул, и я поняла, что в этом вопросе мне удалось одержать победу. Может быть, только временную, но всё же.

– И почему ты такая упрямая?

– Стараюсь соответствовать тебе, – отрезала я.

Мы снова замолкаем, и лишь сбивчивое Димино дыхание свидетельствует о том, что он не спит.

– Интересно, который час? – через какое-то время произнес он.

– Не знаю, – прошептала я в ответ и склонила голову к подушке, поближе к его лицу.

– Хорошая идея, – тут же отреагировал он. – Думаю, нам обоим лучше поспать ещё немного. Говорят, во сне восстанавливаются силы. Может быть, мы и уедем вместе со всеми.

Я сильно сомневаюсь на этот счет. Точнее сказать, я абсолютно уверена, что нам этого не позволят, но ничего не произношу в ответ. Утро вечера мудренее. Я впервые решаю пустить всё на самотек и не предпринимать никаких действий. Главное сейчас – чтобы Дима поскорее поправился.

Наутро меня будит сердитый голос усталой докторши, но на этот раз я не воспринимаю его так категорично. Я улыбаюсь и желаю доброго утра, а затем, подмигнув Диме, исчезаю из палаты по требованию врача.

Отвлечься от мыслей об этом парне не так-то просто, и всё же я постаралась максимально загрузить себя делами, чтобы не думать о нем и о том, что нас ждет. Благо, работы на сегодняшний день предстояло гораздо больше, чем обычно – в связи с переездом. Мне было грустно смотреть, как люди с живым интересом и надеждой в глазах собирают свои нехитрые вещички и в ожидании прохаживаются по коридору. Оставаться здесь было угнетающе-тяжело. Я знала, что когда убежище опустеет, здесь станет совсем жутко, но ничего не могла с этим поделать.

После обеда прибыл первый автобус, и нас сразу стало заметно меньше.

Анатолий Васильевич, тщательно следящий за сборами, подошел ко мне со словами:

– Ты поедешь?

– Нет. Вы же понимаете.

– Есть приказ. Вывозим всех, за исключением больных и раненых, не подлежащих транспортировке.

– Но Вы же понимаете, что я не могу! – Я догадалась: раз он спрашивает, поеду ли я, значит, у меня есть альтернативные варианты, поэтому изо всех сил постаралась надавить на жалость. – Пожалуйста, Вы же можете повлиять. Я могу помогать в медицинском кабинете, или ещё как-нибудь. Лишних рук не бывает. Но мне очень нужно быть с ним!

– Ты же знаешь, что он будет против.

Я кивнула, и снова бросила на него умоляющий взгляд – всё, что мне оставалось, так это рассчитывать на поддержку Анатолия Васильевича.

Он понимающе вздохнул, а затем по-отечески погладил меня по плечу:

– Ладно, придумаем что-нибудь.

Он уже собрался было уходить и даже сделал шаг в сторону, когда меня неожиданно посетила новая мысль.

– Скажите, а эти люди, которые пришли вчера вместе с нами… Они кто?

– Это отряд партизан. Так сказать, добровольные борцы за мир во всем мире, которых не устраивает позиция страуса, как выразился вчера один из них, поэтому они хотят сами расправиться со стебачами.

– Они отправятся вместе с нами в Заморск? – уточнила я.

– Нет. Они останутся здесь до прибытия армии. Кстати, тот парень, что попал вчера в Диму, хотел с вами поговорить – извиниться что ли, не знаю. Я подумал, что лучше не стоит.

«Правильно подумали», – с нарастающей злостью на наглеца, который после случившегося ещё смеет думать о мирных беседах с нами, подумала про себя я, но вместо ответа лишь согласно качнула головой.

– А Вы – остаётесь?

– Я ответственен за вас, – тепло улыбнулся Васильевич, и я не могла не улыбнуться в ответ.

Войну нельзя оправдать. Нельзя искать в ней плюсов, потому что война – борьба за территорию путем жестоких убийств и человеческих страданий сама по себе один большой минус. Но всё-таки в мою жизнь она внесла нечто важное. Я уже не стану упоминать о том, что благодаря развернувшимся событиям (как кощунственно это звучит) я встретила Диму. Изменилась я сама, мой взгляд на жизнь, на людей. Появилось новое ощущение и понимание того, как драгоценен каждый миг этой жизни, как быстро и бесповоротно она может измениться.

А ещё, мне кажется, я научилась доверию. Доверие – это безоговорочная убежденность в том, что существует выход и решение любой ситуации, даже самой сложной, если ты не один. Доверие – это умение быть настоящей, способность закрыть глаза и поддаться чувствам, расслабиться и не думать о каждом неправильно сказанном слове и невысказанной мысли. За прошедшие дни мне неоднократно приходилось доверять свою жизнь другим людям, но лишь теперь я ощутила, что не только вынуждена доверяться кому-то, но и хочу этого! И, к счастью, вокруг меня есть люди, которые не подведут и не обманут. Которым можно вложить сердце в ладони и знать, что его будут беречь также тщательно, как и свое.

Я улыбнулась, углубляясь в свою философию всё больше и ощущая, как мыслями снова возвращаюсь к Диме.

Когда был отправлен второй автобус и время стало близиться к вечеру, я предприняла попытку проникнуть в медицинское крыло. К счастью, Любовь Ивановна меня узнала и не сказала ни слова упрека.

Убедившись, что доступ к больному открыт, я с радостной улыбкой поспешила к Диме. Он уже не лежал, а полусидел в кровати, правда, всё ещё был немного бледен и выглядел измученным и уставшим. Я не стала задавать банальных вопросов о самочувствии, зная, что он всё равно мне ни в чем не признается, а вместо этого будничным тоном поинтересовалась:

– Ты сегодня ел что-нибудь?

– Мне давали утром бульон.

– Утром? Уже шестой час…

– Я не хочу есть, – безапелляционно отрезал он.

– Это не обсуждается, – резко заявила я, меняя курс своего движения.

Я ненадолго покинула Диму, вернувшись с чашкой свежезаваренного бульона.

Дима лежал, вцепившись в край одеяла, и мне становится абсолютно ясно, что он не собирается так просто сдавать свои позиции. На то, чтобы переубедить его, уходит порядка пяти минут. Я чувствовала себя назойливой опекуншей, и мне было вдвойне неловко оттого, что на нас с любопытством взирали ещё четверо больных. Но отступать я не собиралась. Сейчас в его жизни и здоровье сосредоточена моя цель существования.

Наконец Дима сдался. Я помогла ему сесть поудобнее, и придержала тарелку. Упрямый парень отобрал её у меня и попробовал есть самостоятельно. Выражение его лица недвусмысленно говорило о том, что ему не нужны сострадание и жалость.

– Могло быть и хуже, – произнес он через силу.

Я пожала плечами, принимая равнодушно-показной вид.

– Ладно, раз ты такой самостоятельный, приятного аппетита! Может быть, кто-нибудь ещё хочет есть? – переключила я внимание на остальных больных.

В медицинском крыле оставались ещё три человека: два пенсионера, знакомые мне по вчерашней ночи, и женщина лет сорока – у нее многочисленные раны лица и рук – это то, что я вижу. Мне искренне жаль их, пострадавших от рук стебачей. Я догадываюсь, что в тот злополучный день они, вероятно, оказались в эпицентре событий или были схвачены стебачами после. Если события развивались по второму сценарию, то становится непонятным, почему же их выпустили. Мне казалось, что стебачи – нацеленные на убийства роботы. Но в последнее время моя точка зрения стала меняться. Вдруг они действительно преследуют немного иную цель – освободить территорию при минимальном количестве жертв?! Моя теория подтверждается многочисленными фактами: они не предпринимают активных действий с тех пор, как вселили в городе панику и навели беспорядки, они дают людям шанс спокойно эвакуироваться. И вместе с тем остается непонятным: нежели власти города никак не могут совладать с непонятно откуда взявшимся образованием людей? Неужели нет способа утихомирить стебачей, и проще вот так вот сдаться – освободить для них город и перебраться в другой населенный пункт?! Или мы тоже не так просты: делаем вид, что согласны на всё и безропотно принимаем их условия, а сами готовим ответный контрудар?

Бесконечное множество вопросов посещает мою голову в тот момент, когда я смотрю на эту женщину. Я слишком поздно поняла, что задержала на ней взгляд гораздо дольше положенного. Она уже смотрела на меня, как на врага и вот-вот готова была взорваться от вспышки охватившего её гнева и высказать мне в лицо всё, что думала о моей бестактности. Я бросила на неё извиняющийся взгляд и вновь обернулась к Диме. Он почти доел и поспешно сунул мне в руки тарелку, но я успела заметить, как он слаб – его ладони дрожали от напряжения.

– Вот и молодец, – не подавая вида, похвалила его я. – Думаю, что если и впредь не будешь сопротивляться медицине и кормёжке – скоро пойдешь на поправку.

Я старалась улыбаться и веселить его, но на самом деле мы, все здесь оставшиеся, чувствовали себя угнетенно. Словно ждать спасения больше было неоткуда, и последняя надежда покинула наши сердца. Шума из коридора больше не было слышно, узкие земляные стены давили и действовали на психику не лучшим образом, да ещё и неизвестность перед завтрашним днем. Никто не знает, на что способны стебачи и что нужно сделать, чтобы противостоять им.

Я осталась в медицинском крыле ещё на некоторое время, а когда окончательно собралась уходить, дверь чуть приоткрылась, и я едва не потеряла дар речи. Тот самый парень, что выстрелил вчера в Диму, затравленно обвел глазами комнату и, заметив того, кого искал, сделал неуверенный шаг вперед. Теперь я смогла разглядеть его лучше. Он был высокого роста, худой и сутулый, совсем ненамного старше нас, а может быть, даже ровесник. Наткнувшись на мой угрожающий взгляд, парень угнулся ещё больше, отчего превратился в совсем беззащитного пацаненка.

– Простите, я ненадолго. Можно?

Любовь Ивановна, вышедшая из-за ширмы, сурово сдвинула брови и, поинтересовавшись, по какому вопросу, получив в ответ: «Я вот к этому парню», со вздохом махнула рукой, снова скрываясь в своем «кабинете».

– Я ненадолго, – повторил парень, теперь уже для нас с Димой.

Он так и топтался в нерешительности возле двери, и теперь несколько пар глаз с любопытством взирали на него. Едва шевельнувшаяся внутри жалость и мысль о том, что ему наверняка неловко под столь пристальным вниманием посторонних, тут же были мной отвергнуты, стоило только вспомнить о том, что вчера я едва не потеряла дорогого мне человека по вине этого самого «пацаненка».

– Мне сказали, Вы не очень сильно ранены, – обращаясь к Диме на «Вы», произнес он затравленным голосом.

Я чуть не задохнулась от ярости, но Дима схватил мою руку, умоляя держать гнев в себе, и я как-то сразу обмякла.

– Я понимаю, Вы меня теперь ненавидите. Но я пришел извиниться и объяснить, по возможности, свое поведение.

Извиниться! Как будто украл из магазина жвачку и нанес ущерб в пять рублей. Как будто в давке в транспорте наступил кому-то на ногу и теперь – извиниться! Да он, на минуточку, чуть не убил человека!!!

Дима, в отличие от меня, был предельно спокоен и сосредоточен. Он внимательно смотрел на парня, словно ждал какой-то ценной информации, интересного рассказа. Он даже кивнул, призывая его продолжить!

Парень подошел ближе, не желая, чтобы свидетелями его исповеди стали все остальные, и встал по другую сторону Диминой кровати. Он колебался, не зная, с чего начать, и я решила ему помочь.

– Сложно стрелять в людей? – я взглянула ему в глаза, в упор, и мне не ничуть не было стыдно.

Дима одернул меня, но поздно. Я не жалела о сказанном. Я словно лишилась всех чувств, похожих на сострадание. Я продолжала злиться и не знала, смогу ли когда-нибудь простить или хотя бы понять этого парня.

Он перехватил мой суровый взгляд, и тотчас спрятал глаза, опуская голову и утыкаясь в пол.

– У нас у всех были измотаны нервы. К тому же Семен Михалыч сказал, что по ночам все мирные находятся в убежище, а стебачи как раз выходят в разведку. Вот мы и ходили… по ночам. Искали их. А тут вы…

Интересно, кто им сказал этот бред? Или это не бред, просто Дима не всё мне сказал? С него станется, ведь я девушка и, по его мнению, многого мне не понять – следовательно, меня нужно беречь от негативной информации.

– Никто из нас не застрахован от этой встречи. Так же, как и от пули. Когда я вступал в отряд добровольцев, я понимал, что однажды мне придется переступить эту черту между «не могу» и «смогу». Ради собственной жизни. Ради безопасности близких. Вы можете меня осуждать, потому что в этот раз, с вами, я и правда ошибся. Но знаете ли вы, сколько стебачей полегло от нашего оружия за эти дни?

Я в удивлении приоткрыла рот, словно лишившись воздуха, и тотчас постаралась вернуть себе самообладание. Они убивали стебачей? Значит, Дима не рассказал мне всего… Или и сам не знает многого, что казалось мне маловероятным.

– Да неужели вы не понимаете, что зло нельзя победить, причиняя ещё большее зло! – выкрикнула я, уверенная в правоте своего суждения на все сто процентов.

– А что Вы предлагаете? – смело взглянул на меня парень, вмиг обретя решимость. – Каким ещё способом можно наказать тех, кто напал на людей, нарушил их покой, благополучную жизнь ради собственных целей? Нам надо вернуть этот город! Нам нужно искоренить этих мерзавцев, считающих себя всемогущими. Нас в разы больше! – всё больше распалялся парень.

– Во-первых, нам надо остаться в живых, – неожиданно вступил в разговор Дима.

Его голос звучал непоколебимо-спокойно, но я видела, что он немного взволнован. Видимо, информация, доведенная до нашего сведения этим парнем кое-в-чем была и для него неожиданным открытием.

– Думаю, эту тему лучше отложить на другой раз, – прервала я, опасаясь, как бы это не повредило ему ещё больше, но Дима сделал предостерегающий жест рукой и взглянул на меня с укоризной.

– Не надо делать из меня смертельно больного. Я хочу сказать о том, что обычные люди – вы в том числе, многого не знаете, – обратился он к парню. – И ты не ошибся, когда причислил меня к числу стебачей. Можно сказать, что на какую-то долю я и есть он.

Парень испуганно отшатнулся, а с соседних коек на нас тут же воззрились несколько любопытных пар глаз. Видимо, разговор заинтересовал и их, а теперь столь стремительный поворот заставил выдать себя, потому что загнал в тупик своей неожиданностью.

Диме снова пришлось рассказать всё историю, ту, что я уже знала. О его брате, об убеждениях стебачей и давлении сверху.

– Это всё крайне неожиданно, – задумался парень. – То есть ты полагаешь, что стайка неуравновешенных психов пытается овладеть нашим городом, и при этом успешно?

– Не то чтобы стайка, их гораздо больше. Несколько тысяч, насколько я знаю. Но дело даже не в этом. Они одержимы идеей. Они живут по принципу секты – есть их правильное убеждение, а все остальные, имеющие другое мнение, заблуждаются. Они не хотят убивать, иначе бы давно уже обнаружили все наши убежища и очистили город. Они дают людям шанс добровольно покинуть город, при этом создавая иллюзию небезопасности, чтобы всё выглядело как гонения, настоящая гражданская война.

– Но кому это нужно? – задал парень интересующий нас всех вопрос.

– Боюсь, что на этот вопрос я вряд ли смогу ответить. Я был лишь мелкой пешкой в их иерархии, и был посвящен в то, что знаю сейчас лишь потому, что мой старший брат занимал там особые позиции.

– А ты не пробовал переубедить брата? – осмелев и почувствовав в Диме соратника, парень легко перешел с ним на «ты» и даже сделал пару шагов вперед, сокращая расстояние.

– Поверь мне, это бесполезно.

– Они знают? – он воздел глаза к потолку, имея в виду штаб.

– Знают. Всё, что мог я уже сделал. Боец из меня никакой, сам видишь, – Дима с горестной усмешкой воззрился на одеяло, в то место, где находилось его ранение.

На секунду парень потупился, встревоженный напоминанием о своем неразумном поступке, но всё же набрался сил произнести следующую фразу:

– Нужно узнать, что они собираются предпринять. Возможно, это можно сделать гораздо быстрее и проще, без человеческих жертв.

Мы с Димой бросили на него вопросительные взгляды, и парень спокойно и внятно объяснил:

– Нужно рассредоточить команду стебачей. Лишить их командования, и тогда, возможно, удастся их переубедить или воздействовать иным мирным способом.

«Лишить их командования» – идея хорошая, но это значит – убить. Убить Диминого брата.

Я встревоженно взглянула на Диму, но он сохранял спокойствие. По меньшей мере, видимое. Он столкнулся с моим понимающим скорбным взглядом и улыбнулся, хотя глаза стали жесткими.

– Хорошо. Иди, и, по возможности, расскажи потом, что там решили.

На прощание парни пожали друг другу руки и расстались едва не приятелями. Меня это почти не удивило.

– Кстати, я Виктор, – обернувшись у двери, уточнил парень. – Поправляйся! Я постараюсь заглянуть завтра утром, – сказал он на прощание, скользнув взглядом и по мне, но по-прежнему опасаясь моей напускной строгости.

Я ушла ближе к ночи, неохотно оставляя Диму в медицинском крыле. В опустевшей общей спальне помимо меня разместился отряд добровольцев, с которыми мы познакомились прошлой ночью, да Васильич, полномочия которого с отъездом постояльцев стали ещё скромнее. Необходимости спать на полу на матрацах больше не было, поэтому я перебралась на одну из пустующих кроватей и закрыла глаза, чувствуя, как по телу разливается усталость, которую я отгоняла весь день. Мне хотелось представить, каким будет завтрашний день. Будут ли стебачи нападать, как было запланировано изначально или их планы поменялись? Какую тактику выберут наши войска – оборонительную или наступательную? Едет ли на подмогу армия, или мы, как последние трусы, просто сдадимся перед стайкой опьяненных сумасшедшей идеей мерзавцев с оружием в руках?

Как ни пыталась я дознаться, Васильич не сказал ни слова о завтрашнем дне. То ли служебная тайна не позволяла, то ли туманность планов, то ли ещё какие-то трудности, о которых я могла лишь догадываться. Я решила не лезть не в свое дело, и полностью положиться на волю судьбы. Неужели она способна оставить нас после всего, что уже выпало на нашу долю?!

С утра я снова заняла пост возле Диминой койки. Любовь Ивановна уже не ругалась и даже смотрела на меня не так строго, как прежде. Наверно, смирилась с моим каждодневным присутствием здесь. Или привыкла, обращая на мое присутствие здесь столько же внимания, как на белый халат и шапочку, которые она всегда носила.

Мы с Димой болтали на разные темы, стараясь избегать всего, что касалось сегодняшнего дня и войны в целом, и я чувствовала себя почти счастливой. Парень явно шел на поправку, что не могло не радовать. Окончательно расслабиться мне не давало лишь висящее в воздухе напряжение и угнетающая тишина вокруг. Все ждали чего-то страшного, но при этом делали вид, будто всё, как обычно.

Между «постояльцами» медицинского крыла уже сложилась особая приятельская атмосфера. Когда я зашла, то увидела, как пенсионер Илья Николаевич, как оказалось, живший недалеко от меня, прямо на той же улице, играл с Димой в шахматы, задумчиво почесывая отросшую бороду. Видимо, Дима оказался сильным соперником.

Они пытались привлечь и меня, но я честно призналась, что не умею, и научить меня довольно сложно, так что «уж лучше как-нибудь в другой раз». А вот Дима запросто ставил «шах» и «мат», так что скоро против него сражались уже всей компанией, пока я любовалась на его озаренное лицо и блестящие от азарта глаза, в которые я была влюблена без меры. Так здорово было понаблюдать за довольными лицами или поговорить о чем-то положительном. Хотя бы о том, как заживают раны.

Несколько раз в день медсестра делала Диме перевязку и обрабатывала рану чем-то вроде спирта. Запах стоял на всю палату, а возможности проветрить помещение не было. Не обходила она вниманием и меня, сообщая, что её мама, Людмила Викторовна, взяла с неё слово приглядывать за мной, поэтому Танечка с периодичностью раз в три часа выгоняла меня из медицинского кабинета покушать или чуть-чуть отдохнуть, вздыхая о том, что возможности выйти на воздух не представляется. Васильич строго-настрого запретил любые вылазки, и перечить ему никто не решался.

День клонился к вечеру, а никаких новостей по поводу стебачей всё ещё не было. Мы поужинали тем, что смогли приготовить из оставшихся продуктов – нечто вроде гречневой каши, только без масла и сахара, с чаем. А затем, пообщавшись немного, решили ложиться спать. Мне не нравилась эта неопределенность. Она была похожа на затишье перед бурей. А вдруг именно ночью случится то, чего мы ждем и боимся одновременно?

На этот раз я легла в медицинском крыле, сумев заручиться поддержкой Тани, на одной из освободившихся кроватей. Всех больных, кроме Димы и раненой женщины за два часа до отбоя эвакуировали в Заморск, посчитав, что переезд не должен навредить их здоровью. Васильич стремился оставить как можно меньше людей, и я не знаю, каким чудом мне посчастливилось здесь остаться. Хотя посчастливилось или нет – это вопрос весьма спорный. Но я твердо решила, что мое место – здесь, рядом с Димой, и я ни за что не позволю заставить себя уехать, оставив его одного. Так что теперь нас осталось совсем немного – я, Дима, раненая женщина, от которой я ни разу не услышала ни одного слова, Любовь Ивановна, Танечка и Васильич, тщательно оберегающий наши жизни. Да ещё несколько человек из отряда добровольцев, которым не привыкать к трудностям, и которые сами же решили остаться для нашей защиты и необходимой обороны в случае внезапно возникшей опасности.

Уснуть удалось далеко не сразу, да и то ненадолго.

Меня разбудило движение и шум.

– Сейчас придут из штаба, – пояснил Дима, заметив, что я не сплю.

Наши кровати стояли рядом, и в неярком освещении ночника я заметила, что Дима сидит, а все остальные уже на ногах.

Я тоже приняла сидячее положение и спросила, стараясь не выдать охватившую меня панику:

– Который час?

– Около пяти.

– Что-то случилось? – догадалась я.

– Не могу сказать. Сейчас всё узнаем.

Я едва успела поправить одежду и собрать волосы в хвост, как дверь приоткрылась и в медицинском кабинете появились те двое из штаба, что допрашивали нас с Димой, в сопровождении Васильича.

Через десять минут мы уже были в курсе всего, что происходит. А происходит следующее: разведка в виде партизанских отрядов доложила, что поиски стебачей начались и продвигаются довольно активно. Они уже наткнулись на несколько пустующих убежищ и продвигаются как раз в нашу сторону. Но прежде, чем они дойдут до нашего убежища, они могут обнаружить места, где остались люди – там много больных и немощных, старики и матери с младенцами. Вывезти их пока не представляется возможным, поэтому руководство штаба приняло решение перейти к активным мерам.

– Мы собираем группу – небольшую по численности, но чтобы это не выглядело инсценировкой. Добираться до Заморска они будут на электричке – так мы наверняка сможем привлечь внимание стебачей. Мы не знаем, насколько радикальными будут их меры, но что-то они, конечно, решат предпринять. Возможно, им требуется снова показать свое влияние и запугать людей, – ничуть не стыдясь жестокости этой идеи, вещал штабский.

– Но ведь это опасно, – подал голос Васильевич. – Сработает это или нет, жертв избежать не удастся. Если эта идея не будет реализована, погибнут те, кого мы пытались оградить. А если всё получится, то мы лишим жизней тех, кто пошел на это.

– Да, это опасно. Но это действенно. По нашим подсчетам, потери будут не так велики, как могли быть – не более двухсот человек.

Я ахнула, зажав рот ладонью. Двести человек?! И они хотят сказать, что это немного? Уверена, он сам не стал бы подставлять свой лоб под пулю, чтобы кого-то спасти.

– И чего мы добьемся? – устало вопрошал Васильич, потирая пальцами переносицу.

Кажется, штабский стал выходить из себя. Ещё бы – его великолепную идею не поддержали с криками ликования. Я глядела на него исподлобья и думала, как можно было доверить такую миссию столь жестокому и абсолютно бесчувственному болвану.

– Мы дали им слишком много свободы и слишком много возможностей для мятежа. И мы же обязаны это прекратить. Я не стану смотреть, как мой город уничтожают изнутри.

– А как уничтожают его жителей по вашей же воле – станете? – не побоялся возразить Васильич.

Хотя расстояние между нами более метра, я чувствую, что боюсь этого человека ничуть не меньше, чем в тот момент, когда увидела его впервые в кабинете у Анатолия Васильевича. Как будто он может в любой момент наброситься на одного из нас и начать душить за то, что ему перечат. Он не лучше стебачей! Вот уж попали – из огня да в полымя.

– Чего вы добьетесь этим? – повторил свой вопрос Васильич, не обращая внимания на пускающий молнии взгляд штабского и смело глядя ему в глаза.

– Мы воспользуемся методом, предложенным Виктором: попытаемся оставить стебачей без командования. Они рассредоточатся, и тогда мы сможем взять их голыми руками. Мы накажем тех, кто не подчиняется законам и нарушает безопасность и спокойствие города. Конечно же, так просто этот мятеж им не сойдет. Не физически, конечно. У нас цивилизованное государство. Есть более доступные способы.

– Меньше всего я хочу знать, что вы собираетесь с ними делать. Единственное, что меня сейчас интересует – это то, что вы собираетесь рисковать жизнями десятков граждан, и я хочу понять, оправдан ли этот риск, – спокойно, но настойчиво произнес Васильич.

– Мне кажется, не Вы, а я осуществляю руководство штабом. Этот вопрос уже согласован и решение по нему вынесено.

– Хорошо. Но вы же не можете заставить людей участвовать в этом?

– Нет. Заставлять я не намерен. Повторюсь, у нас цивилизованное демократическое государство, – делая акцент на каждом слове, произнес тот. – Уверен, люди сами стремятся помочь своему городу и близким, вынужденным терпеть лишения. Разве не так?

– Я согласен, – первым отозвался Дима, и глаза всех присутствующих устремились на него.

«Нет! Что ты делаешь?» – мысленно взывала я, но он даже не обратил на меня внимания.

– На что ты согласен? – фыркнул Васильич, – Ты ещё ходить-то толком не можешь.

– А мне ходить и не требуется. А уж до электрички как-нибудь доберусь.

– Мне кажется, тебя не только в живот пуля задела, – с укоризной заявил Васильич, но его тотчас перебил довольный голос.

– Я не сомневался, что в нашем городе найдутся достойные граждане, настоящие патриоты! – штабский так расчувствовался, что даже пожал Диме руку.

Тот принял это с некоторым смущением, и всё-таки его решение, как и выражение лица, было твердым и непоколебимым. Поэтому мне не оставалось ничего иного, как выдавить из себя:

– И я тоже.

Прежде, чем кто-то успел отреагировать на мои слова, Дима отчеканил с неизменным спокойствием:

– Нет. Я считаю, что девушкам там не место.

Его слова и взгляд целиком были направлены штатскому, словно он меня и за человека не считал. Конечно, за свою смелость он быстро получил хорошую репутацию в его глазах, но я не готова была сдаваться так быстро.

– Думаю, инсценировка получится более убедительной, если в электричке будут не только мужчины и парни, но и девушки. Иначе может показаться, что набирали группу бойцов, а не эвакуировали обычных граждан.

Я знала: штабский не мог со мной не согласится. Он колебался лишь доли секунды, а затем сказал:

– Уважаю. Вы тоже поедете, если не передумаете, конечно.

Я знала, что иду на верную смерть, но впервые мне было всё равно, что со мной станет. И только легкий трепет в груди свидетельствовал о том, что сердце ещё живо и не очерствело окончательно. Может быть, это моё предназначение – ценой собственной жизни спасти этот город? Что ж, это не самая худшая миссия.

– Я не передумаю, – произнесла я с такой уверенностью, что даже Дима с неизменной ему сталью в голосе мог бы мне сейчас позавидовать.

Я украдкой бросила на него взгляд и заметила, как напряжено и сосредоточено было его лицо. Внутренне я ликовала победу, но, оказалось, что существовать моему триумфу было недолго, так как Дима вдруг произнес:

– У меня есть идея получше.

Штабский чуть наклонил голову, приготовившись слушать, в его глазах явно читался интерес к разгоревшейся дискуссии.

– Для этого не потребуется рисковать таким количеством жизней. Я пойду к стебачам, встречусь со своим братом и разыграю историю, будто здесь узнали о моей причастности к ним и хотели убить, поэтому я вернулся, возненавидев весь мир и уверовав в их идею справедливого общества. Я расскажу им о якобы планах властей, о том, что слышал. И когда они пойдут атаковать, вы будете ждать их в условленном месте, вооруженные и готовые к этой встрече.

Дима закончил свою речь и впервые за время своего монолога взглянул на штабского. Все молчали, пораженные этой мыслью. Я знала, что реакция на услышанное у нас у всех разная – представителю штаба идея Димы наверняка придется по душе, а я не могла поверить, что Дима способен на такое. Это же жестоко. Погибнет столько людей! И пусть они одержимы идеей «справедливого общества», но они всё равно люди. А может быть, это единственный возможный способ их усмирить? Что я знаю о политике? Ровным счетом ничего. Я просто хочу жить в мирной обстановке, с родными и близкими, и быть счастливой.

Но больше всего меня поразил не тот факт, что вооруженного столкновения всё же не избежать, а то, что Дима сам предлагает себя в виде жертвы. Это невообразимо. Так не должно быть! Я на собственной шкуре испытала жестокость этих людей, кроме того, я больше чем уверена, что во второй раз они не поверят Диме. Он уже предал их, и не однажды, если считать наш побег неделю назад. Неужели он сам не понимает, на что идет? Ради чего? Что он хочет доказать и кому? Штатскому – что он смелый? Или мне – что последнее слово всегда должно оставаться за ним?

Я старалась справиться с нахлынувшей на меня слабостью и страхом. Мне хотелось чувствовать смелость, решимость, может быть, даже злость. Вскочить бы сейчас, закричать, заставить к себе прислушаться. Вместо этого я сидела на краю койки и нервно теребила собственные пальцы.

Сердце чувствовало беду. Диме нельзя туда идти, ни в коем случае. Но я знала, что он меня не послушает. Если бы я могла его остановить! Но я не могу. Он всегда принимает решения сам. Да и кто я вообще, чтобы к моему мнению здесь прислушались?

Штабского можно понять. Ему всё равно, кого принести в жертву, лишь бы спасти собственную шкуру и выполнить поставленную задачу: восстановить в городе порядок. Все понимают, что жертв не избежать. Для них жизнь семнадцатилетнего парня не значит ничего. А для меня она значит слишком много…

– Вы не можете, – прошептала я, но меня никто не услышал, так как в это же время заговорил Васильевич.

– Это исключено, вы же понимаете. Он несовершеннолетний, и мы не имеем права рисковать его жизнью.

– Мы ничьей жизнью не имеем права рисковать. Но это неизбежно. А тот план, который предложил этот молодой человек – это же отличная стратегия! За свою смелость Вы будете вознаграждены, уж поверьте мне. Считайте это Вашим особым заданием.

– Если будет кому вручать вашу награду, – пробурчал Васильич.

Мое сердце снова сжалось. Я не могла начать говорить сейчас, но надеялась, что нам ещё дадут время побыть наедине, и тогда я смогу попробовать переубедить Диму.

– Он ранен, как он может выполнять ваше задание? – Васильич не сдавался, он защищал жизнь Димы так, как хотела, но не могла защитить я сама.

– Всё в порядке, – ответил Дима, и тотчас в доказательство своих слов рывком поднялся и уселся в кровати, свесив ноги, бросая на Васильича взгляд победителя.

– И ты думаешь, брат тебе снова поверит?

– Я сделаю всё от меня зависящее. Но у меня одно условие, – Дима повернулся к штабскому и четко произнес, давая понять, что альтернативного варианта здесь быть не может: – Мой брат должен остаться в живых. Вы должны пообещать мне сейчас, при свидетелях, что когда всё закончится, он будет помилован.

– Хорошо, – задумчиво проговорил тот, как будто это решение давалось ему путем нелегких размышлений и внутренней борьбы с самим собой. – Я согласен на Ваше условие. А сейчас, я думаю, нам не помешало бы обсудить дальнейшие планы с глазу на глаз. Анатолий Васильевич, мы можем воспользоваться Вашим кабинетом?

– Пожалуйста, – пожал тот плечами, понимая, что переубедить двух твердолобых товарищей ему не удастся.

Дима без посторонней помощи вышел из кабинета, немного нагнувшись вперед и придерживая рукой марлевую повязку в области раны. Штабский и Васильич вышли вслед за ним. Я легла на койку и закрыла глаза, чтобы не видеть этих сочувствующих взглядов оставшихся и не чувствовать тупую боль изнутри. Дима, Дима, что ж ты творишь?..

Дима вернулся через полтора часа. Мне показалось, что он был бледнее обычного, но, может быть, это просто сказалось мое волнение или дело было в плохом освещении. Я ждала, что он сам начнет со мной говорить, но он спокойно занял свое место на койке и даже не взглянул в мою сторону. Я подождала несколько минут и подошла к нему сама. Заняв маленький кусочек его кровати, я открыла было рот, чтобы что-нибудь сказать, но тотчас закрыла, предчувствуя, что стоит мне лишь произнести что-нибудь, как слезы градом польются из моих глаз.

«Я не хочу тебя терять», «Пожалуйста, не оставляй меня!», «Зачем ты это делаешь?» – вот что я хотела сказать. Вот что сказала бы, будь я чуточку посмелее.

Он понял всё сам и вздохнул так, словно объяснять в сотый раз одно и то же ему надоело.

– Надя, давай без истерик. Это не обсуждается, я уже всё решил.

– Ты решил! – возмущенно всплеснула я руками, – А как же: «мы в ответе за тех, кого приручили», а? Пойми ты, ты один не можешь спасти весь мир!

– Весь мир – нет, но то, что я могу сделать – я сделаю. Таков закон жизни: мужчины воюют – женщины ждут.

Он улыбнулся, но я совсем не разделяла его настроя.

– Дима, я говорю серьезно. Этим должны заниматься специально обученные люди, военные, а не школьники!

Он положил руки на колени, беспокойно проведя по ним несколько раз, и сказал:

– Ты забыла – я знаю то, что не знает ни один военный. Наша задача – опередить их, не допустить ещё большее количество жертв. Понимаешь ты, мне необходимо это сделать, чтобы помочь всем нам выжить и прекратить беспорядки в городе. И, возможно, единственный шанс спасти моего брата.

– А ты уверен, что он хочет спастись?

– Он не понимает, во что вляпался.

– Это ты не понимаешь, во что вляпался! – я уже не обращала внимания, что говорю на повышенных тонах. Для меня это был единственный шанс докричаться до Димы. В прямом смысле. – Ты даже не замечаешь, что начинаешь говорить фразочками людей из штаба: «это необходимо», «я всё решил», «наша задача»… На самом деле ты пытаешься убежать от себя и заглушить чувство вины от того, что был к ним причастен, разве не так?

– Надя…

– Ты просто эгоист! – выпалила я, не переводя дыхание.

– Эгоист? То есть, по-твоему, это эгоизм – жертвовать собой ради спасения тех, кого любишь?!

– Любишь? А ты вообще кого-то любишь? Ты мнишь себя тем, кто может спасти брата, но он же сам убьет тебя, как ты не понимаешь?! А на меня тебе вообще плевать, иначе ты никогда бы не стал соглашаться на то, что ты собираешься делать.

– Я не обязан сидеть с тобой вместо няньки. Ты будешь под защитой, Васильич сказал, что сегодня вечером всех остальных, то есть вас, перевезут в Заморск. Так что за тебя я буду спокоен. А эгоистка, по-моему, ты! Это ты сейчас кричишь, привлекая внимание, и вызывая к себе сочувствие. Это ты трясешься только над собой и своей жизнью, в то время как под угрозой жизни тысячи таких же людей, и детей, и взрослых. Ты окружила себя этой оболочкой и внушаешь себе, будто несчастий сильнее на свете не существует, но это не так. Ты жива и здорова, и это главное. Я уверен, что ты будешь счастлива, найдешь своих родных и заживешь прежней жизнью. А может быть и лучше.

Эта речь была похожа на прощание, но я решила не концентрировать внимание на этом факте, целиком и полностью сосредоточившись на обиде, нанесенной мне самым близким за последние две недели человеком.

– Ты просто… – я не находила слов, позволивших бы мне выплеснуть хоть малую часть переполнявшей меня боли. – Я поверила… Я думала, что ты… что я стала тебе дорога, как и ты мне. Но, да, ты прав, хоть и не говоришь этого прямым текстом: я дура! Только не эгоистка. Я думаю о тебе больше, чем о себе. Но теперь так не будет. Желаю удачи тебе и твоему братцу!

Я рывком вскочила с кровати и, не дожидаясь, пока Дима меня окликнет меня, выскочила из медицинского крыла. Больше всего мне хотелось подняться вверх, ощутить дыхание свободы и сбежать отсюда. Бежать, куда глаза глядят, пока не кончатся силы, и пусть со мной будет что угодно, пусть меня найдут стебачи, пусть убьют, пусть пытают, пусть! Но я вовремя опомнилась, и вместо этого со стуком вошла в кабинет Васильича.

Штабского уже не было. Васильич сидел один, сложив на столе руки и уткнувшись в них взглядом.

– Надежда, – удивился он, подняв голову на шум открывающейся двери. – По какому поводу? За Диму просить?

– Нет. Он сам уже всё решил – его право. Я хотела узнать, когда нас перевезут в Заморск?

– Через пару часов. Ждем автобуса.

Я кивнула вместо слов благодарности и тихо вышла в коридор. Помаявшись немного там, свернула в столовую. Здесь ещё хранились остатки припасов – засохший хлеб, немного твердого сыра, найденного на полках магазинов. Но глядя на эту пищу аппетит как-то резко пропал.

Я заглянула в спальню, где обнаружила уже знакомую мне компанию так называемых партизан. Они встретили меня улыбками, чему я была и рада, и смущена. Девушки оказались всего на три года старше меня и тотчас взяли меня под свою опеку, сумев ненадолго прогнать мои мысли о Диме.

Оказалось, что с Аленой мы жили на соседних улицах и у нас есть парочка общих знакомых. Маша вступила в отряд партизан вместе со своим парнем после того, как узнала, что на площади взрывом убило её отца. Она показалась мне ожесточенной и немного замкнутой, лелеющей мысль об отмщении стебачам. Удивительно, почему не она, а Виктор выстрелил тогда в Диму. Возможно, её удержало лишь то, что девушкам в отряде выдавали только ножи для самообороны.

Я слушала их, и почти не говорила о себе. Мне хотелось окружить себя словами, историями чужих жизней, чтобы немного абстрагироваться от своей – казавшейся никчемной. Меня почти ни о чем и не расспрашивали. Может быть, о чем-то догадывались. А может быть, просто нашли благодарного слушателя в моем лице. Как бы то ни было, я натянуто улыбалась и кивала, старалась к месту вставлять свои реплики и подбадривать их вопросами.

Мужчины из партизанского отрада всё это время находились неподалеку, в другом углу спальни, и вели свои разговоры. Самым младшим из них оказался Виктор, а возраст старшего перевалил за полвека. Я задавалась одним и тем же вопросом по отношению к каждому из них: что толкнуло их на этот шаг – стать добровольцами, а не присоединиться к пассивному ожиданию в убежище, как это сделали другие? Желание активно защищать родной город? Личная ненависть к стебачам, как у Маши? Что движет людьми в такие моменты? Что движет Димой?..