Ангел сердца

Глава 14

От убежища, где я провела последние шесть дней, до Заморска, в который переезжали оставшиеся в городе мирные жители, мы ехали около трех часов. Я провела их в полудреме, прислонившись к оконному стеклу и прикрыв глаза.

Рядом со мной сидел Виктор – тот самый парень из числа добровольцев, который выстрелил в Диму. Я уже не чувствовала к нему той ненависти, что кипела во мне прежде. Дима жив, здоров, и как прежде упрям. Вот только не известно, надолго ли? Как поступят с ним стебачи не знает никто. Их действия невозможно предугадать.

Автобус мерно покачивался. Маша и Алена, сидящие передо мной, негромко разговаривали о чем-то. Я не старалась вникнуть в суть их беседы. Мягкий рокот автобуса и невнятные голоса сплелись для меня в колыбельную.

Я заснула, и проснулась лишь через полтора часа, когда ехать до Заморска оставалось меньше половины пути. Сонным взглядом я обвела салон автобуса. Чужие люди вокруг. В основном с угрюмыми лицами. Кто-то дремал, устало откинувшись на спинку сиденья, кто-то смотрел в окно, где мелькал почти не меняющийся пейзаж – облетающие деревья, почерневшие поля, разбитые дороги.

Мы не знали точно, куда нас везут – в какую часть города, и как будут выглядеть эти пункты временного размещения. Да это и не важно. Мы едем туда, где будет безопасно – вот это главное.

Я всё ещё не нашла своих родных, но я не теряла надежды. Это единственное, что всё ещё держит меня на плаву. Пока со мной был Дима, он не позволял мне отчаиваться. Одной мне было бы во много раз хуже. Я вообще боюсь одиночества. Я никогда ещё не сталкивалась с ним так близко – лицом к лицу.

Когда мы добрались наконец до конечного пункта, передо мной открылась отнюдь не та картина, что я себе представляла. В пункте временного размещения было столько народу! Я старалась не терять из виду Алену и Машу, но это оказалось непросто. Нас зарегистрировали, выдали одежду согласно размеру, а затем направили в пункт временного размещения, коротко именуемый ПВР-ом. Нам сообщили, что в худшем случае через неделю начнется расселение по квартирам, но даже неделя среди такого огромного количества людей казалась мне нереально большим сроком. По сравнению с ПВР-ом, где нас поселили, убежище с пятьюдесятью семью жильцами просто не сравнить! Здесь людей в два, а то и в три раза больше.

Я не знаю, откуда в Заморске так много свободного жилья, что каждой семье новоприбывших обещают выделить свой собственный угол – комнату в общежитии или даже квартиру. Но вскоре и эта тайна приоткрывается. А узнаю я её от Алены, которая в силу своей общительности уже успела познакомиться с некоторыми мирными, перебравшимися сюда раньше нас. Среди них – девушка с русыми волосами чуть ниже плеч, небольшого роста, худенькая, моя ровесница. Она здесь с родителями, их переселили через два дня после начала беспорядков в городе, поэтому они уже успели освоиться. Оказывается, Заморск не пользовался особой популярностью. Это довольно небольшой и не самый чистый город. Неподалеку есть море, но оно привлекает туристов лишь летом. В остальное же время здесь довольно прохладно, работы для молодежи не находится, а, соответственно, и круг перспектив на будущее весьма ограничен, вот все и едут в города покрупнее. Так что квартиры выкупает государство и передает нам, за арендную плату, разумеется. Единственная льгота для нас, переселенцев – это отсрочка платежей за квартиру и коммунальные услуги на два месяца. Якобы за это время трудоспособные граждане должны будут привыкнуть к новой жизни и найти себе работу. Ну и ещё обещают выплатить что-то вроде единовременного пособия, но в такой смешной сумме, что этого хватит разве что на то, чтобы не умереть с голоду в течение нескольких дней. Я стараюсь не думать о плохом. Мне нужно найти своих близких, ведь это именно то, к чему я стремилась всё это время.

Даша – так зовут девушку с русыми волосами, подсказала мне, куда обратиться, но заметила:

– Они до восьми выдают информацию, так что сегодня уже не получится. Но ты не переживай, завтра узнаем. Я могу сходить с тобой.

Я благодарно улыбнулась в ответ. Может быть, и хорошо, что завтра. Мне нужно собраться с мыслями и подготовиться к любой информации, которую я могу получить.

В ПВР-е слишком шумно, и мы вчетвером – я, Маша, Алена и Даша решаем пройтись по городу. Я рада, что девчонки приняли меня в свою компанию. Оставаться наедине с собой мне совсем не хочется. Я боюсь дать себе слабинку, боюсь даже думать о том, что происходит сейчас там, откуда мы только что уехали.

Даша выступает за провожатую. На фоне нас она казалась совсем девочкой. Но в ней чувствовался стальной характер, стержень, который не позволяет ей сломаться. Она – лидер по натуре. Этот контраст – нежная, почти детская внешность и непобедимая сила духа, стойкость, упрямость, иногда даже резкость, которую я успела заметить в её характере за этот вечер, кажутся мне несочетаемыми в одном человеке. Но, оказывается, возможно и такое.

Мы брели по засыпающему городу, подсвеченному фонарями, и мне не верилось, что можно идти вот так: открыто, говоря в полный голос, и не бояться, не шарахаться от каждого шума. Хотя, признаться, я по-прежнему была напряжена и чувствовала себя загнанным зайцем. Если бы Дима был здесь, возможно, я могла бы чувствовать себя более счастливой. Но я не могла наслаждаться жизнью и дышать полной грудью, зная, что он сейчас там, в опасности, рискует собственной жизнью. Зря я уехала, не помирившись с ним. Зря накричала. Нужно было поддержать его, сказать, что люблю – ведь это так! Возможно, это придало бы ему сил. Возможно, нам обоим было бы так чуть спокойнее.

Я сделала глубокий вдох и сосредоточилась на том, что происходит сейчас вокруг меня. Из кафе неподалеку звучала джазовая музыка. С моря доносился слабый ветерок, оставляя на губах солоноватый привкус. В детстве мы с мамой и папой ездили к морю, и я остро помню этот привкус. Но здесь он был резче. Может быть, из-за сменившегося времени года.

Рассмотреть город в темноте нам почти не удалось, да и осенний холод не располагал к долгим прогулкам. Даша сказала, что в ПВР-е режим более мягкий, чем в убежище: ты не должен ставить кого-то в известность, куда идешь и зачем, возвращаться необходимо к десяти, а выходить – после восьми. ПВР разделен на две комнаты – женскую и мужскую, в каждой по пятьдесят человек. До сегодняшнего дня этот ПВР оставался единственным незаполненным, а сегодня подселили нас, хотя всем сказали, что из города давно уже всех вывезли.

– Там остался кто-то ещё? – уточнила Даша.

Я закусила губу, затрудняясь с ответом, а Алена и Маша тут же отрапортовали:

– Нет, только армия и добровольцы.

– Много добровольцев?

– Не очень. Никто не хочет подставляться под пулю, когда есть выбор, согласись?

Эта тема задевает все мои болезненные чувства и растравливает душу, но я не могу попросить их замолчать, так как опасаюсь, что последуют дальнейшие расспросы. А Даша как бы между делом заметила:

– Я прекрасно помню, как мы с моим другом смотрели в небо и обсуждали последние новости, о том, что в одной из восточных стран опять началась война. И я тогда сказала: «Вот бы нас туда! Мы бы им показали! Наши воины всегда самые смелые и отважные, а мы сами – непобедимый и стойкий народ, который умеет сплочаться против любой неприятности». Не прошло и двух недель, как я уже лежала на асфальте, прикрывая голову руками, кругом раздавались не прекращаемые шаги и выкрики, а я не могла заставить себя подняться, и всё смотрела на непонятно откуда взявшуюся передо мной ромашку – пластмассовую детскую игрушку, оброненную ребенком, и мечтала лишь об одном: проснуться. Наверное, эта игрушка помогла мне не сойти с ума в тот день и вместе с другими людьми добраться до убежища. Эта война научила меня осмотрительнее относиться к своим словам. Не думаю, что это случилось именно из-за брошенных мной вслух фраз, но неприятный осадок в душе остался – и это самый легкий побочный эффект, который остался мне на память.

Мы вернулись обратно, потому что время до комендантского часа, введенного в ПВР-е, стремительно приближалось к концу, и, едва мы перешагнули порог нашего нового общего жилища, я отделилась от компании. Мне хотелось спать, поэтому я легла на спину, не снимая коричневого одеяла, которым застелена кровать с номером тридцать один и закрыла глаза. Удивительно, но как только в комнате погас свет и звуки голосов постепенно затихли, мое желание спать испарилось. Словно мозг наконец дождался тишины и теперь готов был активно подбрасывать мне картинку за картинкой, вызывая в душе чувство жалости к самой себе и приступы отчаянного бессилия по отношению к тому, что я – здесь, а Дима – там. Лежа на своей кровати я ощутила странное стеснение в груди. Оно не было похоже на резкую боль, скорее на небольшое недомогание.

Я повернулась на один бок, затем на другой. Потом уселась в кровати и немигающим взглядом уставилась в единственное широкое окно, занимающее половину правой стены, на колеблющийся огонек уличного фонаря вдали. Потом обхватила себя за плечи и глубоко вздохнула.

Наверно, это было то чувство, которое называют одиночеством в толпе. Мне никогда ещё не приходилось испытывать его до этого дня. Со мной всё время кто-то был рядом. Кто-то, кто меня опекал, заботился, помогал решать проблемы. А теперь я осталась одна. Ни родителей, ни подруги, ни…

С неслышным стоном я упала на кровать и уткнулась лицом в подушку. Не думать, не думать, не думать! Почему мысли нельзя захлопнуть, как скучную книгу? Почему они хоть ненадолго не могут оставить меня в покое?!

Иногда мне кажется, что я схожу с ума. А иногда кажется, что это единственный способ быть счастливой – быть не такой как все, чуть-чуть сумасшедшей, болтающей с самой собой и даже спорящей с собственными мыслями. Интересно, много ли нас таких?

Через пару часов меня сморил сон, но ночь я провела в беспокойстве: то просыпаясь, то засыпая, ни на миг не забывая о человеке, с которым я провела последние дни. Самые страшные дни в моей жизни. Я отчетливо слышу все звуки: вот кто-то встал и вышел, затем вернулся, чей-то громкий кашель, детские крики, потом тишина – блаженная тишина, которая через некоторое время вновь нарушается отрывистыми звуками.

Наутро я чувствовала себя разбитой, и всё-таки нашла силы, чтобы подняться, позавтракать вместе со всеми и отправиться вместе с Дашей в бюро, чтобы узнать информацию о своих близких.

Тетечка в очках, сидящая за компьютером, спросила мои фамилию и имя, кем приходятся мне эти люди, и только потом начала поиск. Я чувствовала, как внутри разрасталось волнение. Вдруг она скажет, что людей с такой фамилией в базе нет? Где я буду искать их тогда? А если с ними что-то случилось, и они не смогли добраться до убежища вовремя? Я поймала на себе понимающий и ободряющий взгляд Даши и постаралась сосредоточиться. Женщина за компьютером пристально вглядывалась в монитор, с определенной периодичностью стуча по клавишам. Кажется, прошло чуть больше минуты, но мне показалось, что минула вечность, прежде чем она отчеканила спокойным тоном:

– Добронравовы Алексей Николаевич и Виктория Викторовна размещены в пункте временного размещения номер четыре.

У меня моментально словно камень упал с плеч. Я не могла скрыть улыбку и едва не начала пританцовывать от счастья. Живы! Мои родители живы!

– А как туда добраться?

– Это в двух остановках отсюда, на улице Спивака. Там спросите, Вам подскажут.

– А еще, посмотрите, пожалуйста, Анжелика Крылова. Это моя подруга.

– Отчество и дата рождения, – доведенным до автоматизма тоном потребовала женщина.

Я ответила и снова приготовилась ждать, кусая губы от нетерпения. На этот раз поиски продвигались быстрее.

– Пункт временного размещения номер два. Это на соседней улице, дойдете до перекрестка и повернете налево.

– Спасибо, – от души поблагодарила я, обрадованная хорошими новостями.

Все мои близкие живы и, надеюсь, здоровы. Конечно, психологическую травму, которую нанесла эта война придется залечивать ещё очень долго, но сейчас главное – снова встретиться, убедиться, что всё хорошо и осознанно подумать наконец о благополучном будущем.

Однако моя радость немного меркнет, когда я, сделав пару шагов в сторону от информационного бюро столкнулась с рыдающей девушкой, тоже отходящей от столика. Новости, которые сообщили ей, явно разительно отличаются от моих, и мне тотчас становится не по себе оттого, насколько странно и непонятно устроена жизнь. Не знаю, почему судьба решает, что кому-то суждено пройти этот путь войны и страданий с минимальными потерями, а кому-то – потерять всё и начать жизнь заново с осколками разбитого счастья в сердце.

Хотя сказать о том, что опасность для меня миновала на сто процентов я всё ещё не могла. Не то чтоб моей жизни что-то угрожало, но только ещё один человек, за которого я очень переживаю несмотря ни на что, находится сейчас в эпицентре. И я не могу ему помочь. И я не могу о нем забыть и сделать вид, что мы не знакомы и нас ничего не связывает.

Рука непроизвольно потянулась к крестику на груди. Я обхватила рукой под свитером Димин подарок и несвязными словами, сбивчиво, как получалось, стала просить Бога о помощи.

«Пожалуйста! Помоги ему выжить! Пусть потом всё будет так, как Тебе угодно, пусть он обижается на меня, пусть мы даже никогда не увидимся больше, только бы он был жив! Пожалуйста! Я знаю, что Ты и так мне помог, мои родные живы, я сама совсем не пострадала, но ведь это благодаря ему! Ты приставил его ко мне на это тяжелое время в качестве моего земного ангела-хранителя. Без него я бы пропала. Но, пожалуйста, не дай ему умереть! Пусть он будет жив и здоров! Прошу Тебя! Помоги ему!»

Закончив свой мысленный разговор с Богом я словно очнулась, заметив, что так же стою неподалеку от бюро информации держась за теплую ткань свитера и ощущая под ней Димин крестик, а рядом со мной стоит Даша – смотрит с улыбкой и ждет, что я скажу.

– Мне нужно найти родителей, – закусывая губу и чувствуя себя немного неловко, промямлила я.

– Поддерживаю эту идею! – оптимистично отозвалась она, задорно тряхнув головой, отчего её чуть-чуть курчавые русые волосы весело дрогнули, обнажая светлое хорошенькое лицо и незамеченную мной прежде татуировку на шее. – Вы можете попросить, и вас поселят в одном ПВР-е. Мы-то с мамой и в убежище были вместе, а некоторые из тех, с кем я успела здесь познакомиться, после того, как находили своих родных, писали заявление и перерегистрировались в другой ПВР.

– Спасибо. Я тоже так сделаю. Ты мне очень помогла, правда. И поддержкой и вообще.

– Не за что, – улыбнулась она. – Я слышала, ты ещё и подругу нашла?

– Да, Лику. Мы с ней были неподалеку от площади в тот момент, когда всё началось, и в жуткой толпе потерялись. За неё я боялась больше всего.

– Ну вот, видишь, как хорошо всё закончилось.

Я проглотила эту фразу, не дрогнув ни единым мускулом и непринужденно спросила:

– А ты всех нашла? Друзей?

– Нет. Но я не теряю надежды, – она неопределенно пожала плечами и улыбнулась, но в её улыбке читалась неприкрытая горечь и сожаление.

Я постаралась замять эту тему, чтобы не расстраивать её, ведь мы обе знали и обсуждали это вчерашним вечером: вчера был последний день эвакуации и в городе остались только те, кто намерен сражаться и пленные – их жизнь или смерть невозможно зафиксировать, потому что они находятся в руках у стебачей, и никто не знает, что с ними будет.

Дима… Где он сейчас?

– Может быть, ты сходишь со мной в четвертый ПВР? Я познакомлю тебя с родителями, – перебивая собственные мысли, со всей беззаботностью, на которую была только способна, предложила я.

– Да нет. Проводить могу, если хочешь, но, думаю, ты и сама не заблудишься. Я же понимаю, что вам нужно пообщаться. Это зрелище не для посторонних лиц, – она улыбнулась, и я смущенно кивнула.

Мне хотелось пойти к родителям прямо сейчас, сию же минуту, но пришлось дождаться обеда и только после этого отправиться в путь. Обнаружить ПВР номер четыре действительно не составило труда. Пятнадцать минут пешком, и я у цели. Тем более что все ПВР-ы имели одинаковый внешний вид и были заметны издалека.

На входе я столкнулась с охранником и, объяснив цель своего визита, легко прошла внутрь. Несколько секунд я ошарашенно обводила глазами большую толпу снующих туда-сюда людей, пока до моих ушей не долетел крик:

– Надя! Надюша!

Я резко повернула голову вправо и тут же заметила маму. Она спешила мне навстречу так быстро, как только могла. И я раскрыла руки для встречного объятия, не в силах сдержать накопившиеся слезы.

Следующие полчаса уходят на то, чтобы убедиться, что это не сон, и мама с папой действительно рядом, а также чтобы переоформить меня в пункт временного размещения вместе с ними. Затем мы втроем отправились в ПВР, где я зарегистрирована, чтобы забрать мои вещи. Я наскоро попрощалась с Дашей, Машей и Аленой, а потом, уже у порога, вспомнила ещё об одном человеке, которого не видела за истекшие сутки не разу, но который ехал в автобусе вместе с нами. Васильич. Он один может знать, что происходит в городе, но как его найти – я не знаю. В информационном бюро мне вряд ли что-то подскажут, я не знаю ни фамилии, ни даты рождения этого человека. Но ведь он должен быть здесь!

Я бродила вокруг, вглядываясь в незнакомые лица, и не могла его найти. Может быть, Васильича разместили в другом ПВР-е? Кто теперь скажет мне о том, что творится в нашем городе? Телевиденье умалчивает об этом. Дикторы беспечно болтают о погоде, словно в мире, в одном из городов нашей огромной страны нет ничего необычного – никакой войны, никакого раскола. А город меж тем практически стерт в лица земли.

Отсутствие Димы и хоть каких-то новостей о нем сводят меня с ума. Что ни говори, а возможность видеть его, знать, что он в безопасности, утешали меня и придавали сил. Теперь, когда он вызвался добровольцем в борьбе со стебачами, и сам же отправился им навстречу, кто знает, что с ним может случиться? Этим людям ничего не стоило спустить несколько бомб прямо на площадь, где находились мирные граждане. Так что же может помешать им нажать курок и лишить жизни ещё одного человека, возникшего на их пути?

Я не могу сказать, что страдаю от потери, потому что Дима мне не принадлежит. Больше того, у него есть девушка, и если он вернется, то к ней, а не ко мне. И всё-таки печаль и гложущее отчаяние внутри давят и не дают дышать полной грудью. Пусть он вернется. Пусть только вернется. Живой. И я его отпущу.

Уйти мне пришлось ни с чем, потому что всё, что удалось выведать у Алены, так это то, что Васильича направили в штаб, а попасть туда у меня, разумеется, не было никакой возможности.

Родители всю дорогу расспрашивали меня о том, где и как я жила всё это время. Я понимала их беспокойство, они ведь с ума сходили, зная, что я собиралась на площадь. Но я жива. И во многом заслугами Димы.

Я почти не говорю о нем. Упоминаю, что меня вывел с площади парень, что мы вдвоем скитались по городу в поисках убежища, и никакой конкретики. Кажется, родители не обратили на такие мелочи никакого внимания. Мама беспрестанно целует меня и не выпускает из объятий, и всё повторяет одну и ту же фразу: «Я чуть с ума не сошла!» Нам не хочется обсуждать то, что было, но это самые острые впечатления, избавиться от которых не так-то просто.

Ближе к вечеру, когда страсти немного утихли, я сообщила им, что собираюсь наведаться в другой ПВР – тот, где находится Лика. Мама воспринимает мою идею без особого энтузиазма. Понятное дело, пережив такое потрясение она боится отпустить меня от себя хоть на шаг. Пришлось напомнить, что две недели куда более беспокойного времени я смогла продержаться, так что со мной ничего не случится, если я пройдусь по городу, где мне ничего не угрожает, в ПВР, располагающийся неподалеку. С этими доводами мама нехотя согласилась, и я поспешила отправиться в путь, пока не стемнело.

По пути я размышляла о том, стоит ли говорить Лике правду о Диме, о том, что с нами случилось, о своей влюбленности, и пришла к однозначному выводу: да. Она моя подруга, а мне сейчас как никогда нужен дельный совет.

Я отчетливо представляла нашу встречу, и при мысли об этом невольно ускорила шаг. Но всё произошло совсем не так, как я ожидала.

Вход в ПВР здесь осуществлялся так же, как и везде. Охранник уточнил, с какой целью я иду, после чего отступил в сторону, освобождая путь. Внутри было много людей, но я безошибочно, почти сразу определила свою подругу по идеально-ровной осанке. Она сидела в пол-оборота ко мне на кровати с номером четырнадцать, увлеченно читала книгу и ни на кого не обращала внимания. Я сделала несколько шагов назад, чтобы не попасться ей на глаза, и, незаметно подкравшись сзади, закрыла глаза рукой.

Лика вздрогнула от неожиданности и немного испуганным голосом спросила:

– Кто это?

– Угадай, – засмеялась я, убирая ладони.

Лика повернулась ко мне лицом, и мы обе замерли.

Она изменилась. Причем так разительно, что я не сразу узнала в ней прежнюю девушку – свою подругу. На секунду мне кажется, что я ошиблась, что это не Лика, а всего лишь похожая на неё девушка. Но это была она. Изменившаяся до неузнаваемости.

Всегда яркая, улыбающаяся, с макияжем и маникюром, теперь передо мной сидела совсем иная девушка – не накрашенная, с потухшим взглядом. И, мало того, в глаза бросался узкий, отчетливо видимый шрам, идущий от левой щеки вниз к подбородку.

Лика бледна и молчалива. Её глаза были широко распахнуты и полны слез, но она не плакала. И не говорила, уткнувшись глазами в пол.

«Я ничего не могла сделать, – шептала я про себя, словно оправдываясь. – Это не по моей вине».

Я спрятала глаза и молчала. Никогда прежде между нами не было такого смущения и не понимания того, как вести себя дальше. Когда я спешила себя, то не думала, что будет так тяжело.

– Прости меня, – на всякий случай произнесла я, хотя не была уверена, что это именно то, что нужно.

Как бы то ни было, я всё равно ощущала свою вину. Тяжелым свинцом она лежала на моем сердце. Ведь я могла быть на её месте, но измученная и уставшая, с искалеченной душой и пораненным лицом сидит сейчас Лика, а не я.

И именно в этот момент злая, беспощадная мысль мелькнула в моей голове: а что, если из-за меня с Димой тоже что-то случится?

– За что? – тихо переспросила подруга, перебивая мои мысли.

– Это в тот день? – я осторожно подняла глаза и покосилась на её шрам, игнорируя вопрос, на который я не смогла бы ответить. Я чувствовала, что виновата перед ней, но выразить это словами не могла.

Лика согласно кивнула в ответ.

– Стебачи?

– Не знаю, – сжав губы, словно от острой боли, качнула она головой. – Там была такая давка. Кто-то полоснул ножом по щеке. Может, и нечаянно… Так больно было, что я даже соображать на миг перестала. А потом меня схватила за руку какая-то женщина, приложила к щеке салфетку и потащила за собой. У меня даже не было сил сопротивляться. Я думала, что скоро умру. Если не от рук этих гадов, так от боли. Мы заскочили в какой-то троллейбус, лишь бы уехать подальше. У этой женщины ещё и свой пятилетний ребенок был. Он всё время плакал. А она плакала, потому что не могла дозвониться мужу. Ты не представляешь, какой это был сумасшедший дом. Люди бросались под колеса, водитель отчаянно сигналил и ругался, в салоне кричали и выли наперебой. Мы приехали на конечную, подальше от эпицентра, и кто-то сказал, что знает, где здесь убежище. Все рванули за ним, какое-то время искали убежище… У меня всё кровь не останавливалась… Потом нашли. Я смутно помню. Кажется, к тому моменту нас стали как-то организовывать, громко выла сирена. Нас же учили в школе правилам безопасности, и рассказывали о местах, где расположены убежища, помнишь? И по какому принципу они построены. Только в экстремальной ситуации я всё забыла. Да ещё и эта щека. Кое-как сподручными средствами мне смогли остановить кровь, потом пришел врач – старенький такой, его выделили на наше убежище, вроде. Он зашивал мою щеку, сказал, что постарается сделать это как можно аккуратнее, но ювелирной работы в таких условиях не получится, и шрам всё равно останется на всю жизнь. Я даже не помню, больно ли мне тогда было. Зато отлично помню, как взглянула на себя в зеркало и закричала, потому что то, что я увидела там, было ужасно. Первые двое или трое суток я не думала ни о чем: ни о родителях, ни о тебе, ни о войне и погибших людях, ни о том, что вообще с нами будет, а только о своем испорченном лице и о том, что теперь меня никто не полюбит. Я стала уродом. Ты представляешь, каково это, осознать подобное? – помимо воли они повысила голос, но тут же взяла себя в руки и пристыженно опустила глаза.

Я не представляла, поэтому слушала молча и плакала вместе с ней. Никто не обращал на нас внимания. Люди вокруг давно привыкли к подобным сценам.

– Я хотела убить себя. Потом решила, что с этим можно подождать. Может быть, когда это всё кончится, кому-нибудь пригодится моя здоровая почка или ещё какой-нибудь орган. В моей голове было столько ужасных мыслей. Я и сама не знаю, что помешало мне осуществить задуманное. Наверно, остатки здравого смысла. Или осознание того, что людей вокруг много, кто-нибудь заметит и всё равно ведь спасут. Ещё я злилась на доктора, избегала его, не здоровалась. Теперь мне так стыдно. Он сделал всё, что мог в таких условиях, а я уехала в Заморск и даже не поблагодарила его.

Лика тяжело вздохнула.

– А родители? Ты нашла их? – осведомилась я.

– Да. Они сейчас гуляют по городу. Говорят, что не могут сидеть здесь целые сутки. Каждый раз зовут с собой, и каждый раз я отказываюсь. Не могу выйти в люди с таким лицом.

– Ты привыкнешь. Со временем шрам рассосется и станет почти незаметным, – постаралась убедить её я, чувствуя, как банально и фальшиво звучат эти слова, но Лика прервала меня резким жестом.

– Не надо. Я всё понимаю и не нуждаюсь в сочувствии. Почему все твердят: «не переживай», «пройдет», «привыкнешь», но при этом никто не рискнет сказать правду: «ты урод и это навсегда»?

– Потому что это неправда! – воскликнула я.

– Правда! И ты это знаешь. Может быть, лицо у меня изуродовано, но глаза ещё на месте, и я могу видеть свое отражение в зеркале.

Я не нахожу, что ответить. Слова о том, что главное в человеке – душа, а у Лики она добрая и светлая я не решаюсь. Знаю, что она снова прервет меня и обидится за непонимание. Но я понимаю её. И мне безумно жаль. Я не представляю, что чувствовала бы на месте подруги, но также понимаю, что я бессильна. И помочь смириться с действительностью, как ни банально, сможет лишь время.

– Я соскучилась, – сообщила я после короткой паузы и почувствовала, как у меня неизвестно почему перехватило дыхание.

Я взялась за её ладонь и слегка пожала. Это касание словно возвращает нас в те времена, когда мы каждый день вместе ходили в школу и обсуждали уроки, учителя алгебры и симпатичных парней из параллели.

– Как ты пережила это время? – уже более ласковым и спокойным тоном интересуется Лика.

Я бросила на неё растерянный взгляд и ничего не ответила. После того, что она мне поведала, мне кажется неуместным выкладывать всю правду. Я не знаю, с чего начать. Переделать историю, выбросив из неё лишние элементы не так-то просто.

– Эй! – окликнула меня Лика. – Что произошло? Только не пытайся скрыть это от меня. Я же насквозь тебя вижу.

Я вдохнула побольше воздуха, подняв голову вверх, и постаралась собраться с мыслями. Мой рассказ длился целую вечность, но Лика внимательно слушала и ни разу не перебила. В этот момент я поняла, что давно нуждалась в таком благодарном слушателе. Мне необходимо было выплеснуть из себя эти эмоции, поведать кому-то то, что всё это время носила в себе. При Диме мне приходилось держаться подобающим образом, хотя это не всегда удавалось, а теперь я могла вновь прочувствовать то, что было. Я то плакала, рассказывая о том, каким ужасом было столкновение со стебачами и сутки в плену, то невольно улыбалась, вспоминая наше купание в холодной речке и не углубляясь в подробности вслух.

Когда я закончила, достигнув в своем рассказе сегодняшнего дня, то ощутила себя опустошенной. И всё-таки мне хотелось услышать реакцию Лики, узнать её мысли по этому поводу. Она не заставила себя долго ждать.

– Я даже не знаю, что тебе сказать. Честно говоря, я и предположить не могла, что такое бывает на самом деле. Но мне кажется, в жизни всё это воспринимается гораздо болезненнее, чем когда смотришь фильм с подобным сюжетом.

Она взглянула на меня, ожидая подтверждения, и я кивнула. Да, это сложно. И больно. И страшно. Но я бы никогда не отказалась от этой встречи, если бы мне предложили отмотать время назад. На самом деле я только сейчас поняла, что неидеальный, слишком серьезный и упрямый Дима и был моим идеалом…