Ангелы

7

Ночью я проснулась в абсолютной темноте под звуки пулеметной очереди. Кровь пульсировала в моих жилах. Я вслушивалась, что будет дальше: крики, стоны, полицейские сирены? Ничего.

Мы больше не в Канзасе, Тотошка.

Лежа в ночи, я призналась себе в горькой правде. Я жалею, что приехала. Думала, что мне станет сразу легче, как по мановению волшебной палочки. Но как такое могло случиться, если я притащила с собой свою развалившуюся жизнь и себя неудачницу? Да и жить в чужом доме, пусть даже и у лучшей подруги, оказалось сложнее, чем я могла себе представить. Несмотря на восьмичасовую разницу с ирландским временем, я не могла уснуть, потому что Эмили врубила телик на полную громкость. Я ворочалась в своей спальне (вообще-то это был кабинет Эмили). Так хотелось, чтобы она сделала потише. Но я ничего не могла поделать. Это же не мой дом. Когда сквозь тонкую стенку донеслись раскаты хриплого пьяного хохота, я испытала жуткую тоску по прежней жизни с Гарвом. Так жить я бы не смогла. Внезапно я практически была готова признать разрыв ужасной ошибкой и снова возобновить привычные взаимоотношения. Я привыкла к гармонии. К тому, что всегда можно выключить телевизор, если он тебе мешает.

Но достаточно ли это хорошая причина, чтобы все начать сначала? С неохотой я решила: нет.

Наконец мне удалось уснуть, и вот меня снова разбудили.

Раздалась новая пулеметная очередь. Мое сердце глухо забилось где-то под ребрами. Что там, черт возьми, происходит?

Мне стало тоскливо. Ах, если бы только можно было поехать домой. Но, подозреваю, что придется поторчать тут какое-то время. Все решат, что я спятила, если получится, что я вернусь из Лос-Анджелеса, пробыв там всего один день. И это касалось не только меня. Определенно, Эмили нужен кто-то рядом. Господи, может, мы отправимся домой вместе? Парочка неудачниц. Нам придется сидеть в самолете за специальным ограждением, чтобы, не дай бог, не заразить остальных пассажиров.

Шум на улице заставил меня подпрыгнуть на кровати на целый метр. Что это такое? Ветка стукнула о стекло? Или же маньяк крадется в ожидании жертвы? Какой-нибудь девушки, чтобы помучить ее и убить? Я ставлю на маньяка. В конце концов, мы же в Лос-Анджелесе. По общему мнению, этот город просто кишит патологическими убийцами. В свое время я прочла пару романов Джеки Коллинз и почерпнула кое-какие сведения о психопатах, чьи мысли в основном печатают курсивом.

Уже осталось недолго. Скоро он отомстит. И тогда они пожалеют, что смеялись над ним и отказывались приходить к нему в гости. Он сейчас силен. Как никогда силен. И у него есть нож. Нож будет слушаться его. Сначала он отрежет ей волосы. Потом отрежет ей пальцы вместе с кольцами, сережки и разрежет ожерелье на ее шейке. Затем начнет освежевывать ее. Она будет умолять. Просить о пощаде. Чтобы кончились эти мучения. Но они не кончатся. Ведь сейчас ее очередь страдать. Ее очередь…

Я взмокла. У этих дощатых калифорнийских домиков такие тонкие стенки. И я остро ощутила, насколько легко меня можно достать на первом этаже.

Потная от страха, я зажгла лампу и начала осмотр книжного шкафа в поисках книги для чтения. Желательно какое-нибудь легкое чтиво. Чтобы как-то отвлечься от перспективы быть расчлененной на мелкие кусочки. Но я ведь была у нее в кабинете, так что удалось найти только учебники по сценарному искусству. И тут я заметила пачку бумаги на столе. «Деньги для красоты». Ее новый сценарий. Пойдет.

Прочитав пару страниц, я так увлеклась, что и думать забыла о толпах маньяков, шастающих у меня под окнами. Это была история о двух женщинах, которые ограбили ювелирный салон. Они хотели оплатить пластическую операцию своим дочерям, чтобы им больше везло с мужиками. Это была комедия, триллер, любовная история и, что самое важное для Голливуда, у нее был обязательный слезливый хэппи-энд. («Я люблю тебя, мамочка. И ну их на фиг, эти новые сиськи».)

Перед тем как провалиться в сон, я сквозь туман подумала: «А что, мне понравилось…»

Когда я проснулась в следующий раз, то перепугалась насмерть. Солнце ярко светило, заливая комнату лимонным светом. Сердце заколотилось часто-часто, как у кролика. Где я, черт возьми? Передо мной галопом промчались последние девять месяцев, самые неприятные воспоминания со свистом пронеслись перед глазами, и только тогда я вспомнила, что делаю в этой залитой светом комнате. Да уж…

Эмили на кухне кликала мышкой, сидя за ноутбуком.

– Доброе утро, – сказала я. – Работаешь?

– Ага. Новый сценарий.

– Новый-преновый?

– Да, – улыбнулась Эмили, встала из-за стола и приготовила себе, как я потом узнала, протеиновый коктейль. – Не знаю, хороший ли это текст, но нужно работать и над ним на тот случай, если пролечу с «Деньгами для красоты».

Это просто кошмар, подумала я. Чтобы развеселить нас обеих, воскликнула:

– Прекрасный день!

– Ну да, надо думать, – удивилась Эмили. – Но здесь все время так. Ты слышала вчера фейерверки?

– Фейерверки?

– Ну да, в Санта-Монике проходил фестиваль. Но ты, наверное, спала как убитая.

– Нет, я их слышала, – сказала я, а потом быстро добавила: – Только я думала, что это пулеметная очередь.

– Как тебе такое в голову пришло? Господь с тобой! – Она погрустнела, ее лицо выражало явное беспокойство. – Плохо дело!

Она встала из-за стола и обняла меня, прижавшись ко мне своим маленьким, тощим тельцем. Впервые кто-то обнимал меня с тех пор, как я ушла от Гарва. Я была так тронута, что чуть не разревелась. Во мне накопилось столько невыплаканных слез. Они застыли где-то далеко, вне пределов досягаемости. До этой самой минуты.

– Мне так грустно, – всхлипнула я. – Так грустно. Так гру-у-у-устно.

– Знаю. Знаю. Знаю. Как заведенная пластинка.

И вся печаль, которую до этого я видела лишь боковым зрением, внезапно открылась мне в полном масштабе. Я почувствовала всю тяжесть наших рухнувших надежд. Конец брака – самое грустное событие в мире. Разумеется, никто не шагает к алтарю, думая, что его семейная жизнь рухнет как карточный домик. У меня есть фотография с нашей свадьбы. Мне двадцать четыре, а Гарву – двадцать пять. И мы полны искренней веры в светлое будущее. Это меня просто убивает.

– У нас было столько надежд, и все так плохо кончилось. – Я промокнула влажное от слез лицо салфетками. – Мне нужно было уйти от него. Эмили, у меня нет выбора. Это так ужасно. Если бы я не ушла, то это сделал бы он. А теперь все ко-о-ончено-о-о.

– Знаю. Знаю. Знаю, – бормотала Эмили. – Знаю.

– Я думала, что мне уже не будет хуже, чем в прошлом феврале. – Я закашлялась от слез. – Но мне хуже. Мне сейчас грустнее, чем голодающим детям в «Прахе Анджелы».

– Грустнее, чем Мэри из «Маленького домика в прериях», когда она начала слепнуть?

– Да.

Но ей удалось испортить мой слезливый настрой. Я даже выдавила из себя улыбку. Затем Эмили вытерла мне слезы, заставила высморкаться и спросила:

– Выпьешь протеинового коктейля? Это местный деликатес!

– Давай.

Она приготовила и впрямь чрезвычайно вкусный напиток, и мы сели за домом, в крошечном, залитом солнцем садике. Я даже успокоилась чуток, пока она не решила снова разобраться в нашей с Гарвом ситуации.

– Честно сказать, мне кажется, вы поторопились. Все случилось так внезапно.

Я сидела молча. Моя рука зачесалась. Кожу начало жечь.

– Нельзя что-то закончить по команде «раз-два», – настаивала Эмили.

– Не было никаких «раз-два».

Она хитростью пыталась вывести меня на разговор.

– Вы пропустили жизненно важные стадии разрыва. Обычно события развиваются так. Сначала вы таскаетесь к психологу. А потом должны предпринять как минимум две попытки к воссоединению. Они заканчиваются полным провалом. Ты думаешь, у тебя сейчас все плохо? Это просто цветочки по сравнению с тем, что могло бы быть, если бы все шло своим чередом. И только тогда можно говорить «все кончено».

– Так дальше не могло продолжаться, ведь он с… – Я не могла заставить себя произнести «спит с…» —…другой. Я не смогу больше доверять ему. И простить его.

– Понимаю, – сказала она. – Но это же из-за…

– Прошу тебя, Эмили! – В моем голосе зазвучало раздражение, которое быстро сменилось отчаянием. – Все кончено. Просто поверь мне на слово. Я не хочу снова и снова трясти наше грязное белье.

– Ладно. Извини. – Казалось, она и сама рада закончить этот разговор. Она выглядела уставшей. – Чем бы ты хотела заняться сегодня?

– Без понятия.

– Мне надо с утра встретиться с бухгалтером и обсудить мою налоговую декларацию, – сообщила Эмили. – Если хочешь, поехали вместе. Но я могу закинуть тебя на пляж!

Мне не хотелось слоняться самой по себе. Но это же идиотизм – сидеть в пыльном офисе бухгалтера, пока Эмили разбирается со своими налогами. Солнце шпарит вовсю. Да и я уже взрослая девочка.

– Пойду на пляж, – решила я.

– Как у тебя с деньгами? – спросила Эмили и быстро добавила: – Не думай, я не собираюсь просить взаймы.

– Нормально. Гарв сказал, что сам выплатит взнос по кредиту в этом месяце. У меня есть моя кредитка. Конечно, пополнить счет я не смогу, пока не найду новую работу. – Почему-то это меня беспокоило меньше обычного. – Но кое-что у меня есть.

На самом деле на моем счете «милых дамских штучек» лежала довольно-таки большая сумма. Хотя я в последнее время и швырялась деньгами направо и налево, но это были деньги с нашего общего счета. И тут мне подумалось, что я копила деньги на своем счете, интуитивно предчувствуя разрыв с Гарвом. Мне понравилась эта мысль.

– А почему ты меня спросила про деньги?

– Я подумала, что ты сможешь взять напрокат машину, пока ты тут.

– А что, на автобусе нельзя?

Странный шум заставил меня поднять голову. Это давилась от смеха Эмили.

– Что я сказала смешного?

– «На автобусе нельзя?» – передразнила она меня. – Что еще? Предложишь прогуляться пешочком? Ну, насмешила!

– Так что, на автобусе нельзя?

– Вообще-то нет. Тут никто не ездит на автобусах. Общественный транспорт тут просто дерьмо. По крайней мере, мне так говорили. Я сама никогда не ездила на нем. В этом городе тебе нужна машинка. Можно взять в аренду отличный пикап, – мечтательно протянула Эмили.

– Пикап? Ты имеешь в виду джип?!

– Нет, пикап.

– Такой, на которых ездят в деревне?

– В принципе, такой, только новый. Сверкающий и без свиней, высовывающих свои пятаки из кузова.

Но мне не хотелось пикап. Я размечталась, как буду рассекать на прикольном серебристом автомобильчике с откидным верхом. Волосы будут развеваться на ветру. А я слегка опущу солнечные очки в виде сердечек, чтобы устанавливать зрительный контакт с другими водителями (разумеется, мужчинами!) на светофорах. Хотя, конечно, это мне не светит.

– Только туристы и жители отдаленных пригородов ездят на авто с откидным верхом, – презрительно фыркнула Эмили. – Коренные жители Лос-Анджелеса – никогда. Из-за смога.

Я вспомнила, что сама Эмили встречала меня в аэропорту на здоровенной полноприводной махине типа джипа. Выглядело так, словно она управляет многоэтажкой. Мне практически понадобились веревка и альпинистские кошки, чтобы вскарабкаться в кабину.

– Пикапы – самое то, – советовала Эмили. – Если не хочешь пикап, возьми джип, как у меня.

– Мне просто нужна машина, чтобы добраться из пункта А в пункт Б.

Ей-то хорошо. Жариться на солнышке круглый год. А у меня когда еще будет возможность прокатиться на авто без крыши и не промокнуть до ниточки?

– Слушай, в Лос-Анджелесе машина – это твое лицо. Машина и тело. Не важно, что ты бомжуешь и спишь в картонной коробке, если у тебя клевая тачка и ты на последней стадии анорексии.

– Ну, мне кажется, что откидной верх – это круто. Мне нравятся такие машины.

– Но…

– Мой брак развалился, – сказала я, – и мне хочется тачку с откидным верхом!

– Ладно! – Эмили поняла, что пора сдаваться. – Будет тебе откидной верх.

Только мы собрались выйти, как позвонила моя матушка.

– Все побережье вот-вот может быть затоплено Тихим океаном.

– Неужели?

– Я говорю это, потому что желаю тебе добра.

– Спасибо.

– Там солнечно?

– Очень. Мне пора.

До пляжа было рукой подать. Я вполне могла бы прогуляться. Если бы мне разрешили. Я спустилась на веревке из машины Эмили, и она помчалась дальше, сидя так высоко в своей передвижной громаде, что казалась просто микроскопической.

Передо мной раскинулся пейзаж как на открытках. Обрамление из цветов цитрусовых, тонкие силуэты высоких пальм, макушками упирающихся в ярко-синее небо. В обе стороны простирался белый рассыпчатый песок. А за кромкой песка весело блестел океан.

Все мы слышали, что в Калифорнии живут суперкрасивые люди. Это результат высокого уровня жизни, заботы о своем здоровье, солнца, высококлассных пластических операций и нарушений аппетита. В итоге они стройные, мускулистые и эффектные. Раскладывая полотенце на песке, я с подозрением оглядела других посетителей пляжа. Их было не так уж много. Вероятно, потому, что сегодня будний день. Но достаточно, чтобы подтвердились мои самые страшные опасения. Я самая жирная и тучная особь на этом участке песка. А может, и на территории всего штата Калифорния. Господи, вокруг меня были только худышки. Меня переполняла решимость (вперемешку с отчаянием), что мне придется снова заняться спортом.

Две девушки скандинавской внешности расположились неподалеку. Ближе, чем мне того хотелось. Внезапно я стала размышлять: может, одна из них в разводе. Меня интересовало семейное положение всех людей, с которыми приходилось сталкиваться…

Они сняли шортики и топы и явили миру крошечные бикини, плоские животы, загорелые стройные накачанные ножки. Вы вряд ли видели двух других женщин, которым было бы настолько комфортно в собственном теле. Мне захотелось выгнать их.

Их появление означало лишь одно. Я не смогу снять свой саронг. Прошло какое-то время. Только когда мне удалось убедить себя, что никому нет до меня дела, я разделась. Я задержала дыхание, ожидая, что спасатель начнет биться в конвульсиях от пережитого шока, а потом, как в замедленной съемке, подбежит ко мне под звуки рока с аптечкой под мышкой и скажет: «Простите, мэм, но нам придется попросить вас уйти. Это семейный пляж. Вы распугиваете посетителей!»

Однако ничего ужасного не произошло, так что я намазалась солнцезащитным кремом с фактором защиты 8 и приготовилась пожариться на солнышке. Рак кожи беспокоил меня в последнюю очередь. Господи, да я белая, как поганка! Стоило покрыть свои синюшные телеса автозагаром перед походом на пляж. Внезапно это натолкнуло меня на воспоминание о Гарве. Перед нанесением автозагара я всегда надевала хирургические перчатки, чтоб не ходить потом с шоколадными ладошками, а он любил говорить: «Что, дорогая, праздник хирургических перчаток?»

Боже мой. Я закрыла глаза. Ритмичные звуки волн, то обнимающих берег, то отступающих, убаюкивали. Как и жаркое желтое солнце, и легкие порывы океанского бриза.

Было довольно мило, пока я не перевернулась на животик и не поняла, что намазать мою спину солнцезащитным кремом некому. Это было прерогативой Гарва. Внезапно я почувствовала себя одинокой. И снова мне пришло в голову: моя жизнь кончена.

Когда я упаковывала вещи перед отъездом из Ирландии, то сказала Анне и Элен то же самое – моя жизнь кончена.

– Нет. – Видно было, что Анна расстроилась.

– Не сюсюкай с ней, – ехидно сказала Элен.

– Ты встретишь другого мужчину, ты ведь еще молода, – с сомнением сказала Анна.

– Не так уж она и молода, – опять встряла Элен. – Ей уже даже не тридцать три.

– И хороша собой, – упорствовала Анна.

– Ну, она, конечно, не уродка, – неохотно признала Элен и обратилась ко мне: – У тебя красивые волосы. И кожа хорошая. Для твоих лет.

– И ты такая положительная, – добавила Анна.

– Такая положительная, – эхом откликнулась Элен с важным видом.

Я вздохнула. Моя жизнь не была такой уж безупречной, хотя не была и такой аморальной, как у моих сестриц. А хорошей для своих лет кожи я достигла благодаря нанесению тонн дорогостоящих ночных кремов, которыми я к утру пропитывала подушку. Но не будем об этом.

– И… – задумчиво сказала Элен; я даже наклонилась к ней, чтобы лучше услышать похвалу, – …у тебя клевая сумочка.

Я отпрянула, разочарованная.

– Как странно, – удивилась Элен. – Никогда бы не сказала, что ты из тех, кто покупает дорогие сумки.

Я попробовала протестовать. Ведь я именно из тех. Почти уверена. Но не хотелось новой стычки с Элен, как тогда, когда я пыталась убедить ее, что безответственно отношусь к деньгам.

Кроме того, если уж на то пошло, ту сумку подарил мне Гарв.

– Да ладно, старушка, – заржала Элен. – Ты думаешь, я поверю, что наш мистер Скряга, который даже апельсины чистит, не вынимая их из карманов, раскошелился на дорогущую sac a main.[7] Это по-французски. Знаешь, почему именно твоя жизнь кончилась? Тебе не понадобится больше эта сумка!

Но я не сдавалась. Тогда она с подозрением заметила:

– Значит, не так уж кончилась?

– Заткнись, ты и так будешь ездить на моей машине, – оборвала ее я.

– Всего месяц. Кроме того, мне придется делить авто с этой чучундрой. – Она кивнула в сторону Анны.

И тут я услышала кое-что, что мигом вернуло меня в настоящее.

– Мороженое с вафлями!

Я села на полотенце. Молодой парень проходил мимо, шатаясь под весом ящика с мороженым, продать которое не было никакой надежды. Не среди этой толпы анорексиков.

– Фруктовое эскимо на палочке! – безрадостно выкрикивал он. – Замороженное желе! Вишневый лед!

Я почувствовала жалость к нему. И голод.

– Эй! – окликнула я. – Мне мороженое с вафлями!

Мы быстро произвели операцию «товар – деньги», и он вновь пошел своей дорогой, которая не сулила прибылей. Интересно, кто-нибудь орал на него или бросал в него камнями, когда он нес по пляжу свой высококалорийный товар с громадным содержанием сахара:

– Вали отсюда, чучело!

Так обычно люди прогоняют из своих районов продавцов наркоты.

И снова я осталась одна. Внезапно я обрадовалась, что я в Калифорнии. Ведь можно свалить это ужасное ощущение, что я иду не в ногу с остальным человечеством, на смену часовых поясов. Это снимает с меня ответственность. Так что пару дней я смогу попытаться обмануть себя саму, что со мной все в порядке.

С завистью глядя на двух скандинавских богинь, я пожирала мороженое. На их лицах было такое очевидное выражение, что мне стало неудобно. Я еле сдержалась, чтобы не предложить им кусочек моего лакомства. Меня не покидало ощущение, что если бы дело происходило в книге, то кто-нибудь пригласил бы меня присоединиться к игре в волейбол или, по крайней мере, заговорил бы со мной. Спасатель или кто-то из отдыхающих. Но единственным, кто перекинулся со мной парой фраз за весь день, был продавец мороженого. Думаю, я тоже была единственной, кто говорил с ним.