Ангелы полуночи

САН-ФРАНЦИСКО август 1978 года

Эшли Гордон стояла на обочине Калифорния-стрит, дожидаясь, пока проедет канатный трамвай. В небе не было ни облачка, солнце светило ярче обычного, в воздухе ощущалась жара, не характерная для умеренного климата Сан-Франциско.

Отбросив с лица прядь длинных темных волос, Эшли наклонилась, чтобы поправить белое полотняное платье, и бросила быстрый взгляд на часы. Десять сорок пять. Отлично, опоздание ей не грозит. Центр Эмбаркадеро, куда она направлялась, представлял собой восемь с половиной акров земли, занятых зданиями ультрасовременной архитектуры, множеством тенистых мест для гулянья, площадями, скульптурами, причудливыми фонтанами, ресторанами, магазинами… И галереями, в одной из которых полтора года назад состоялась первая выставка Эшли. «Тот вечер, – с глубоким удовлетворением подумала она, – изменил всю мою жизнь».

На одной из тенистых площадок группа туристов удивленно таращилась на фонтан Вейлленкорт. Уникальную скульптуру, установленную на нем, многие критики заслуженно называли «Руины Стонхенджа» или «Осколки после взрыва». Эшли тоже удивилась, увидев этот фонтан впервые – сквозь него можно было пройти не замочившись, и сейчас, мысленно улыбаясь, вспомнила свои тогдашние впечатления. Улыбка коснулась и губ, когда ей на глаза попалась молодая пара. Держась за руки, парень и девушка перешли по камням пруд, в котором отражалось солнце, дурачась, вбежали внутрь громады фонтана, похожей на вытянутые руки, и тут же выскочили наружу. Вода падала с равномерным гулким звуком. Услышав его, молодые люди рассмеялись и тут же шарахнулись в сторону от водяных струй. И снова Эшли с нежностью вспомнила, как сама впервые оказалась здесь два года назад, когда только приехала в Сан-Франциско, горя желанием начать новую жизнь. В тот первый раз она пришла сюда одна, но с тех пор страдала от чего угодно, только не от одиночества.

Эшли быстро шла по тротуару в направлении рыночной площади и уличного кафе рядом с отелем «Хайат ридженси», раздумывая о том, как тесно ее светская жизнь переплелась с карьерой и как личные контакты способствовали осуществлению ее планов. Ей нравилось думать о себе как о достаточно искушенной в житейских вопросах, чтобы для реализации своих замыслов использовать все возможные источники, и достаточно зрелой, чтобы справиться с любой возникшей в результате этого ситуацией. Все то время, пока она ожидала своей первой победы, ей приходилось рассчитывать исключительно на себя. Что плохого в том, чтобы, используя личные связи в мире искусства, облегчить себе проникновение в мир, который так неудержимо притягивал ее? Многие богатые, влиятельные люди находили ее очаровательной и остроумной. Им нравилось ее общество. И, что важнее всего, они были знакомы с другими нужными людьми. Некоторые из них стали ее любовниками, но Эшли считала, что ни разу не скомпрометировала себя. Она никогда не спала с мужчиной только ради карьеры. Множество упоительно страстных ночей она провела просто с привлекательными мужчинами, которые вообще ничего не смыслили в искусстве.

Эшли уселась за один из столиков на краю рыночной площади, глядя на уличную ярмарку, где среди торговых рядов слонялось удивительно много для этого времени дня туристов. На лотках были выставлены изделия макраме, безделушки из кожи, музыкальные инструменты, керамика, украшения ручной работы, картины и скульптуры. Все это продавали сами ремесленники и художники. Обычно люди тут начинали толпиться только около полудня.

Уличная ярмарка навеяла воспоминания о том первом лете в Сан-Франциско, когда Эшли сама продавала здесь свои картины, написанные в течение трех последних лет жизни в долине Напа. Это очень помогло ей в финансовом отношении – она смогла пережить то первое лето в Сан-Франциско. Картины покупали хорошо, но в особенности повезло с одной из них. Можно сказать, именно эта работа положила начало ее карьере.

Майкл Энтони. Эшли никогда не забудет его имя, как и все остальное, связанное с ним. Один из самых привлекательных людей, с которыми ей когда-либо приходилось встречаться. Высокий и стройный, с густыми иссиня-черными волосами, пронизывающим взглядом голубых глаз, чеканными – точно на римской монете – чертами энергичного лица и ослепительной улыбкой. Ему было тридцать семь, и он отличался естественной привлекательностью и грацией человека, обладающего этими достоинствами с пеленок.

Неповторимый, ни на кого не похожий. И уж тем более на тех, с кем Эшли выросла в долине. Красивый человек в самом широком смысле этого слова, а не с точки зрения дешевого шика Сэма Кавелли и его приятелей. В тот августовский полдень она сама, похоже, заинтересовала его гораздо больше, чем ее работы. И все же Майкл оказался достаточно тонким ценителем, чтобы купить картину, больше всего нравившуюся ей самой, ту, которая стоила ей стольких трудов и изображала людей, работающих на виноградниках Санта-Елены. Он купил это полотно и тем самым положил начало ее карьере.

В тот вечер они вместе пообедали и затем вместе проводили почти каждую ночь. Майкл стал первым любовником Эшли, удивительно нежным и чутким. Он пробудил в ней физическую страсть, о существовании которой девушка даже не подозревала. И был очарован ею – по крайней мере такие признания Эшли слышала от него, – очарован настолько, что финансировал ее первую выставку.

Выставка имела безоговорочный успех и принесла Эшли признание, которое не снилось ей даже в самых фантастических снах. Местные критики назвали дебютантку «наиболее многообещающей пейзажисткой последних лет». Она продала свои картины по ценам, о которых начинающая художница не может и мечтать. Это было что-то! Той ночью они с Майклом отпраздновали презентацию выставки у нее дома. Они занимались любовью с такой страстью, какой никогда не испытывали прежде. И именно той ночью Эшли узнала о том, что Майкл женат.

Странно, конечно, но это известие не слишком выбило ее из колеи. В глубине души она подозревала, что дело обстоит именно так, но никак не решалась спросить его об этом прямо. Видимо, подсознательно не хотела знать правду. И сейчас, как ни безумно это выглядело, даже испытывала облегчение.

На протяжении предшествовавших выставке недель Майкл вел себя все более и более требовательно. Это доставило Эшли немало беспокойных минут и породило чувство неудовлетворенности их отношениями. Признавшись в том, что женат, он терял возможность заявлять о своих правах на нее, но ему ничего не оставалось, кроме как сказать правду. Для него их связь была игрой с огнем, поскольку всеми деньгами распоряжалась семья жены. Ее отец владел компанией, в которой Майкл служил в качестве старшего вице-президента. Эшли выслушала его признания спокойно, но настояла, чтобы их отношения на этом закончились. Он возражал, конечно, продолжал звонить, приходил к ее дому… Она ни разу не открыла ему дверь.

После Майкла были и другие. На протяжении нескольких последних месяцев ее имя появлялось в светской хронике и колонках сплетен чаще, чем в обозрениях художественных критиков. И всегда рядом с именами самых привлекательных и заметных мужчин Сан-Франциско.

Вернувшись мыслями в настоящее, Эшли не сводила глаз с художников, которые сидели около выставленных картин, пытаясь привлечь внимание толпы. И в который раз она отчетливо осознала, что единственной ее подлинной страстью была и остается работа.

– Эшли! – Знакомый голос прервал плавное течение мыслей. К столику спешила Мара Кортленд, владелица новой галереи, только что открывшейся в районе Ноб-Хилл.

– Мара! Как ты быстро! Нам нужно поговорить…

Квартира Эшли находилась на верхнем этаже нового ультрасовременного многоэтажного дома на Телеграф-Хилл, где обитало большинство художников Сан-Франциско. Выходя на залив со стороны Норт-Бич, Телеграф-Хилл представлял собой очаровательный, тихий жилой район. В основном он состоял из узких переулков и каркасных домов, построенных после 1920 года. В то время жильцов итальянского происхождения тут потеснили многочисленные представители богемы. Обнаружив, что жилье здесь не слишком дорогое, они обосновались в этом районе, решив таким образом свои жилищные проблемы и обеспечив себе возможность посвятить все время созданию литературных или живописных произведений или воплощению в жизнь других творческих замыслов.

В 1950 году сюда пришли битники, одним своим появлением придав району особый шик и вызвав приток людей с большими средствами. Эти последние скупили, привели в порядок и переоборудовали многие старые дома, превратив их в просторное, прекрасно обустроенное жилье. В результате квартирная плата немыслимо подскочила, вытесняя неподходящих жильцов. В последние годы здесь было построено несколько многоэтажных домов, что, по слухам, являлось частью общего плана реконструкции района.

Из студии Эшли открывался великолепный вид на залив. Утреннее солнце обеспечивало прекрасное освещение – как раз такое, какое ценят художники. Повсюду были расставлены мольберты, холсты в рамах и все прочее, необходимое для рисования. На стенах в рамках висели газетные вырезки, восторженные отклики ведущих местных критиков на ее работы и самые любимые карандашные рисунки и наброски углем.

В студии постоянно стоял запах масла и скипидара – работа тут никогда не прекращалась; на каком-нибудь из мольбертов непременно стояла неоконченная картина. Здесь же находились предметы, от случая к случаю служившие Эшли натурой: изумительная антикварная эмалированная ваза из крошечного магазинчика в Чайнатауне, в которой теперь стояли чудесные шелковые цветы; плетеная корзина, увековеченная на одном из холстов; две фарфоровые куколки в нарядах начала века, очень тщательно скопированных, со множеством живописных деталей. Эта комната, в которой порядка никогда не было, стала самой любимой комнатой Эшли; здесь она проводила большую часть дня.

Сейчас, занимаясь на наружной террасе приготовлением соблазнительного завтрака на двоих и с удовольствием ощущая дуновение мягкого, теплого бриза со стороны залива, Эшли невольно сравнивала свою жизнь здесь с той, которую вела в долине. Как разительно все изменилось с тех пор, когда у нее хватило мужества покинуть привычный мир и отправиться на поиски лучшей доли в город, столь же непохожий на Санта-Елену, как, к примеру, Париж или Рим! Она не признавалась в этом никому, но от себя самой не скрывала, что на протяжении первых месяцев в Сан-Франциско было много моментов – слишком много! – когда казалось, что все ее усилия пойдут прахом. Никогда прежде не бывало ей так страшно, как в то самое трудное время ее жизни. Несмотря даже на финансовую и психологическую поддержку Майкла.

Отбросив с лица тяжелую завесу волос и с такой же легкостью выкинув из головы все грустные мысли, Эшли наконец перестала суетиться и окинула оценивающим взглядом прекрасно сервированный стол: сверкающий хрусталь и фарфор, столовые приборы без единого пятнышка, хрустящая белая скатерть, продуманный до мелочей завтрак – яйца по-бенедиктински, ломтики спелых персиков (чтобы бросить в охлажденное шампанское) и только что выжатый апельсиновый сок.

Убедившись, что все получилось великолепно, она, как была босиком, лишь в прозрачной темно-голубой ночной рубашке, вернулась в спальню. Мужчина в постели все еще крепко спал, лежа лицом вниз. Простыня сбилась вокруг мускулистых плеч, рыжевато-коричневые волосы выглядели взъерошенными от неспокойного сна и страстных любовных утех.

Эшли с улыбкой подошла к постели и нежно потрясла мужчину за плечо.

– Дэниэл, – почти шепотом сказала она. – Дэниэл, пора вставать.

– Гм-м-м… – Он еле заметно шевельнулся, но глаз не открыл.

– Просыпайся, Дэниэл! – Теперь голос Эшли звучал настойчивее, и трясла она его заметно сильнее, чем в первый раз. – Через полтора часа ты должен быть у себя в офисе!

Он снова что-то промычал.

Эшли осуждающе покачала головой. За те два месяца, что они были любовниками – познакомились на одной из ее выставок, – ей никогда не удавалось вытащить его из постели с первого раза.

Девушка отошла к окну и медленно раздвинула шторы. Ослепительный утренний свет хлынул в комнату. Вернувшись к постели, Эшли рывком сдернула бледно-голубую атласную простыню, решив на этот раз во что бы то ни стало добиться своего. И только протянула руку, чтобы снова потрясти спящего, как вдруг мужчина резко перевернулся, схватил ее за руки и притянул к себе.

– Дэниэл! – удивленно вскрикнула она. – Черт возьми! Ты, выходит, все это время не спал!

– Ну да. – Он с чувством поцеловал ее. – Хотелось посмотреть, как далеко ты зайдешь, чтобы поднять меня.

Одним быстрым движением мужчина приподнял ночную рубашку Эшли и принялся ласкать ее, прикасаясь к самому чувствительному месту, настойчиво и сильно.

– Дэниэл! – Ее дыхание участилось. – Все остынет…

– Забудь об этом, – пробормотал он, целуя ее в шею.

– Ты не хочешь позавтракать? – засмеялась Эшли.

– Смотря что называть завтраком. – Дэниэл стянул с нее ночную рубашку и принялся целовать грудь.

– Дэниэл, перестань! – не выдержала она, когда его рот захватил сосок.

– Ты что, в самом деле не хочешь? – с усмешкой спросил Дэниэл, вопросительно глядя на нее.

– Мне казалось, тебе надо в девять быть в офисе, – не слишком уверенно возразила Эшли.

– Все мысли вылетают из головы, когда ты рядом. – Он снова принялся ласкать ее.

– Дэниэл…

Как и следовало ожидать, в конце концов Эшли прекратила сопротивление и полностью отдалась наслаждению, которое дарили его руки, рот и все великолепное тело.

Родители Эшли никогда не приезжали в Сан-Франциско, и это, в общем, не удивляло ее – складывалось впечатление, что из долины Напа их может вырвать только смерть. Сама она не могла ездить к ним часто – слишком много было работы, выставок и светских приемов. Однако она все же старалась выкраивать время и проводить у них уик-энды при любом удобном случае.

Те самые люди, которые на протяжении многих лет составляли неотъемлемую часть ее прежней жизни, теперь относились к ней совсем иначе. В их взглядах сквозило даже что-то вроде благоговения, смешанного с ужасом, точно перед ними вообще была не местная девушка, а кто-то совсем другой, сохранивший лишь ее внешность. И впрямь это не я, думала Эшли, прекрасно понимая, как сильно изменилась за прошедшие два года. И ей очень хотелось верить, что в лучшую сторону.

Даже родители, безусловно, гордясь ее достижениями, успехами и победами, чувствовали себя рядом с ней совсем не так, как раньше. Несмотря на все их старания не показывать этого, она все равно ощущала перемену. Порой казалось даже, что они не находят слов, не знают, как теперь говорить с ней. Со своей собственной дочерью!

«Это пройдет, – успокаивала себя Эшли. – Мы просто слишком долго не виделись». И все же нередко задавалась вопросом: чем вызвано возникшее между ними отчуждение? Только ли расстоянием во много миль?

– Я ведь все еще твоя дочь, папа, – как-то раз попыталась она сгладить в очередной раз возникшую неловкость. – Уж в этом-то ничего не изменилось. И не может измениться никогда.

– Разве? – Чувствовалось, что ее слова не убедили Тони Гианнини. – Ты уже и сейчас совсем другая. Выглядишь по-другому. Говоришь по-другому. И, что важнее всего, живешь по-другому. Ты теперь модная художница, большая знаменитость. Вот гляжу я на тебя и спрашиваю себя: что сталось с моей Абби? Ее больше нет. Моей милой, упрямой Абби больше нет, а ее место заняла вот эта блестящая светская девушка.

Эшли засмеялась и обняла его.

– Вовсе не так уж сильно я изменилась, папа, – упрямо повторила она. – Стала старше, да. И, наверное, внешне выгляжу чуть-чуть иначе. Ничего не поделаешь. Как говорится, с волками жить – по-волчьи выть, иначе в Сан-Франциско нельзя. Но в сердце своем я все та же.

– И почему только мне казалось, что, даже покинув нас, ты все равно останешься той же милой, неиспорченной девушкой? – вырвалось у Тони с оттенком разочарования и горечи.

– Все меняется, папа, – мягко ответила Эшли.

– Вот уж точно. – Он высвободился из ее объятий и взял с соседнего стула номер газеты, выходящей в Сан-Франциско. Она была сложена таким образом, чтобы оставалась видна фотография Эшли с Дэниэлом Редмондом на открытии ресторана в Ноб-Хилле. Заголовок красноречиво намекал на бурную связь между известной художницей и не менее известным адвокатом одной из крупных корпораций. – Это правда, Абби? Ты… увлечена им?

На мгновение Эшли заколебалась.

– Смотря что ты подразумеваешь под словом «увлечена», папа, – ответила она, осторожно подбирая слова.

– Ты спишь с ним, Абби? – прямо спросил Тони.

Соблазн солгать был слишком велик, но толку от этого не было бы, конечно. Отец слишком хорошо знал ее и сразу почувствовал бы ложь.

– Да, папа, – ответила Эшли, отведя взгляд. – Да.

– Зачем, Абби? – Во взгляде отца вспыхнула боль. – Эти мужчины, которые вьются вокруг тебя… Они обещают что-нибудь? Говорят, что женятся на тебе? Помогают в карьере?

Эшли помолчала, вспомнив о Майкле.

– Нет, – ответила она в конце концов. – Никто мне ничего не обещает. Да я и не хочу.

– Тогда зачем, ради Бога?

– Папа, в Сан-Франциско все совсем не так, как здесь. – Как ей хотелось, чтобы он понял! – Намного сложнее. Это тут первая же встреча мужчины и женщины часто оканчивается свадьбой. Там бывает так далеко не всегда. Чаще даже совсем наоборот. Первый возлюбленный вовсе не обязательно должен стать спутником на всю жизнь. И часто люди любят друг друга, но не женятся. Это…

– …именно то, из-за чего мне не хотелось отпускать тебя в Сан-Франциско, – резко оборвал ее отец. – Я всегда боялся, что ты пойдешь там по кривой дорожке. Что успех испортит тебя.

– Вовсе он не испортил меня! – продолжала убеждать его Эшли. – Я изменилась, да, но не обязательно в худшую сторону…

– Ты торгуешь собой, – необычно резко для него прервал ее Тони Гианнини. – Отдаешься всем этим мужчинам… Стоит открыть газету, и пожалуйста – каждый раз ты там с кем-нибудь другим. Танцуешь до самого рассвета, ходишь на вечеринки и презентации… Вот я и задаю себе вопрос: неужели это та самая девушка, которая хотела полностью посвятить себя рисованию?

– Так и есть, я действительно посвятила себя искусству, – ответила Эшли. – Но в моем положении нельзя пренебрегать светской жизнью. Приходится встречаться с нужными людьми…

– …спать с ними, чтобы они покупали твои картины? – Отец даже не пытался скрыть своего глубокого огорчения.

– Нет! Папа, я не хочу оправдываться, да и бесполезно… Мне не по силам объяснить тебе… Ты все понимаешь неправильно. – Эшли чувствовала, что терпение ее иссякает. – Знаю, ты не одобряешь и никогда не одобришь всего этого. Но, пожалуйста, позволь мне жить так, как я хочу.

– Разве в моих силах помешать тебе, девочка? – спросил Тони, опустив глаза и покачав головой. – Ты ведь живешь не на соседней улице.

– Я люблю тебя и маму всем сердцем. – Эшли нежно обвила его шею руками. – Вряд ли ты когда-нибудь согласишься, хотя…

– Твоя жизнь – это твоя жизнь, Абби. Я не могу прожить ее за тебя, – вынужден был уступить отец. – Мы с твоей матерью сделали все, что смогли, – старались воспитать тебя правильно, привить определенные взгляды. Но, как и все люди на свете, ты будешь совершать свои собственные ошибки и расплачиваться за них. Что бы ты ни делала, мы тебя меньше любить не будем.

Абби крепко обняла его.

– Меньше всего, папа, мне хотелось бы, чтобы ты разочаровался во мне.

Возвращаясь в Сан-Франциско, Эшли всю дорогу обдумывала этот разговор. Самый откровенный из всех, что она когда-либо вела с отцом. Ей с детства страстно хотелось заслужить его одобрение. И несмотря на все происшедшие в ней перемены – как и на те, которые ждут ее впереди, – одно очень важное обстоятельство всегда было и останется неизменным: Эшли Гордон или Абби Гианнини – она все равно была его дочерью, их дочерью. Бесконечно благодарной за воспитание, которое ей дали родители, и силу, унаследованную от мужественных итальянских предков, не побоявшихся оставить насиженные места и отправиться в неизвестность на поиски лучшей жизни.

Может быть, родители и не отдавали себе в этом отчета, но именно сила духа и решительность многих поколений тосканцев, текущая в ее жилах вместе с их кровью, подтолкнули ее к тому, чтобы пуститься в погоню за мечтой, рискнуть принять вызов, брошенный жизнью. Ей досталось славное наследие, и она по праву гордилась им.

Верх в машине был откинут, и, пересекая залив по мосту Золотые Ворота, Эшли чувствовала ласковое прикосновение теплого солнца к лицу и бодрящий ветерок, играющий волосами. Хорошо бы, если бы родители не видели газет, выходящих в Сан-Франциско, не читали того, что там пишут о ней. Хорошо бы, если бы они ничего не знали о тех сторонах ее новой жизни, которые так расстраивают их. Газеты обладают удивительным даром раздувать из мухи слона. В их изложении взаимоотношения Эшли с мужчинами – она ненавидела слово «связь», оно отдавало какой-то… дешевкой – всегда выглядели более мелкими и поверхностными, чем были на самом деле.

Эшли покачала головой. У нее было немало любовников, верно. Более того, среди них попадались мужчины, в которых она не была даже влюблена, ни в какой степени не помышляла о сколько-нибудь продолжительных отношениях с ними. Не такая уж редкость в наши дни. Но она никогда не отдавалась мужчине просто так, не питая к нему интереса или влечения, по крайней мере физического. И если ее отношения с мужчинами до сих пор оканчивались ничем, то лишь потому, что очень быстро становилось ясно: это не тот человек, который ей нужен. Чуда пока не произошло, а на меньшее Эшли была не согласна. Ей хотелось иметь все: успех, деньги, признание и… да, любовь. И она добьется своего так или иначе.

Разговор с отцом навел ее на мысль, что нужно каким-то образом попытаться отгородить свою здешнюю жизнь, жизнь Эшли Гордон, от мира, в котором она выросла. Мира, где все еще обитали ее родители и жива была память об Абби Гианнини.

Ей стало ясно, что Эшли Гордон и Абби Гианнини сосуществовать не могут.