Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга

Наполеон чувствовал себя вполне уверенно. Нельсон, может, и лишил его флота, но уж на суше его армия была непобедима. К тому же у Британии не было сухопутного Нельсона, не так ли?

Все так, но (к несчастью для Наполеона) вскоре он появится — некий Артур Уэлсли, бывший ирландский парламентарий и экс-губернатор княжества Майсур в Индии. Уэлсли предстояло стать герцогом Веллингтоном. Он вернулся домой, в Англию, в 1805 году, по странному совпадению сделав по пути остановку на скалистом острове Святой Елены, в том самом доме, который позже приютит и самого знаменитого французского гостя. Кстати, Уэлсли принимал участие и в русско-австро-французской войне, которая бесславно завершилась поражением третьей антинаполеоновской коалиции под Аустерлицем.

В конце 1805 года карьера Уэлсли была на спаде, но он не собирался сидеть сложа руки и словно готовился к тому, чтобы подарить Лондону железнодорожный вокзал с названием, которое не забудет ни один француз: Ватерлоо.

Из России без любви

Лишь в 1808 году Уэлсли стал источником головной боли для Наполеона.

Император недавно поставил своего старшего брата Жозефа королем Испании, а Уэлсли как раз был послан туда для разжигания бунтарских настроений. Наполеону, увлеченному захватом Берлина и Варшавы, пришлось бросить все дела и поспешить в Испанию, чтобы вышвырнуть неугомонных бриттов из королевства своего братца. Французская армия силой вынудила захватчиков отправиться на родину, но смутьян Уэлсли вскоре вернулся.

Между тем Наполеон озаботился двумя проблемами, которые на время отвлекли его от навязчивой идеи покончить с британским вмешательством в его дела. Во-первых, он решил, что ему, как императору, необходима жена королевских кровей. Поэтому он заколотил дверь, ведущую в спальню Жозефины, и, словно этого намека было недостаточно, объяснил ей, что дарует себе развод на основании непреодолимых различий в социальном статусе. Бедной Жозефине не оставалось ничего другого, как удалиться в свой загородный дом (который ей достался после развода) и выращивать розы.

И тут опять история ехидно усмехнулась: Наполеон обратил взор на Марию-Луизу, дочь австрийского императора Франца II и внучатую племянницу Марии-Антуанетты. Да-да, спустя всего пятнадцать лет после того, как французы гильотинировали свою австрийскую королеву, они получили такую же, только новенькую. Наполеон так торопился с женитьбой, что церемонию провели в его отсутствие, а позже, когда Мария-Луиза прибыла во Францию в карете, он лично выехал встречать ее на коне и настоял на том, чтобы они немедленно занялись сексом. Восемнадцатилетней невесте, должно быть, понравился такой грубый напор, потому что после свершившегося она сказала Наполеону: «Если захочешь, можешь проделать это еще раз». Хотя какой-нибудь циник возразит, что это скорее наполеоновская версия событий, и добавит: откуда нам знать, не сказала ли она: «И что, это все?» А уж полный циник пойдет дальше и предположит, что если даже Мария-Луиза и предложила ему заняться сексом еще раз, то исключительно потому, что в первый раз все прошло слишком быстро. Но это типично английские шуточки, и, скорее всего, новая императрица Франции была вполне счастлива, выйдя замуж за бравого сорокалетнего генерала. В конце концов, ей вполне могли сосватать какого-нибудь сумасшедшего старца вроде Георга III. Уже через год она родила сына, которого счастливый отец назвал Наполеоном (ну, а как иначе — разве Франции не надоела череда Людовиков?). В качестве подарка на крестины малыш получил Рим. Не модель и не картину, а сам город, и Наполеон-младший был тотчас провозглашен его королем.

Другим развлечением Наполеона, и куда более разрушительным, стала Россия. Как мы теперь знаем, это была его роковая ошибка, но в то время идея казалась заманчивой. В конце концов, Россия сама была огромной империей, которой правил царь, и его армия не уступала наполеоновской, а это завидный куш для такого игрока, как император. К тому же французы вступали в эту кампанию не в одиночку: силы вторжения насчитывали более полумиллиона солдат из всех стран наполеоновской империи, а сопровождал их десятикилометровый обоз с провиантом, в котором было 28 миллионов бутылок вина и 2 миллиона бутылок бренди. Предполагалось устроить пиршество с размахом.

В конечном итоге прогулка оказалась изнурительной. Куда бы ни ступал Наполеон, его встречала полная разруха, оставленная русскими, а завоевывать пустошь — дело невеселое. Ни тебе водки для солдат, ни икон, которые можно было бы переправить в Лувр. И когда Наполеон занял Москву, русские попросту подожгли город. Тут он и допустил тактическую ошибку, попытавшись вернуться во Францию перед самой зимой, и его Великая армия вскоре превратилась в дрожащую толпу с отмороженными конечностями, а некогда прославленные солдаты опустились до того, что вспарывали лошадям животы, чтобы согреться в тепле выпотрошенных туш. Из полумиллионной армии до Франции дотянули лишь двадцать пять тысяч. Нельзя сказать, что остальные погибли: около 100 000 солдат оказались в плену, а германские и австрийские войска попросту остановились по пути на запад. Но в целом это было катастрофическое поражение.

Как ни странно, Наполеон обвинил во всем Англию. «Если бы англичане оставили меня в покое, — сказал он, двигаясь в санях по направлению к Варшаве, — я жил бы в мире». Правда это или нет, но мир ему уже не светил. Во всяком случае, во Франции. Британцы планировали устроить ему веселую жизнь.

Веллингтон срывает банк

Пока Наполеон терпел жестокие неудачи на востоке, Британия вовсю старалась ослабить его позиции на западе. К 1813 году Испания и Португалия познали настоящее нашествие бледнолицых, которое не сравнить даже с туристическим бумом, случившимся здесь через 150 лет. И во главе его, вместо сопровождающего гида, стоял маркиз Веллингтон, удостоенный дворянского титула за победу в сражении под Мадридом.

Он снова вернулся в Испанию и, так же как Нельсон, горел желанием отомстить французам. Но еще более воинственными были испанские партизаны, которым надоел французский ставленник, король Жозеф, и они с удовольствием пакостили французским оккупантам.

Совместные англо-испанские силы упорно гнали армию Жозефа к границам Франции, и 21 июня 1813 года Веллингтон провел решающую схватку в стране басков на северном побережье Испании, в местечке Витория.

Пока Жозеф развлекался с любовницей, солдаты Веллингтона внезапно атаковали французские войска, и те, застигнутые врасплох, попросту поджали хвост и рванули прочь. Жозефу чудом удалось избежать плена: британский кавалерист обстрелял его экипаж, но потом отвлекся на богатые трофеи. Пока часть солдат контролировала бегство французской армии, остальные занялись обозами с оружием и провиантом, захватив всю артиллерию Жозефа (151 пушку) и миллион снарядов, а помимо этого и более соблазнительные призы — всю королевскую наличность, драгоценности и сотни женщин, «компаньонок» французских офицеров.

Веллингтон был крайне раздражен тем, что его войска разом не покончили с французами, пока те пребывали в растерянности, но на самом деле волноваться было не о чем. Его солдаты, хотя и обремененные трофеями, продолжали натиск и вскоре выгнали наполеоновскую армию обратно во Францию. Попутно они отвоевали Тулузу и Бордо, где Веллингтона встречали как освободителя. Казалось, будто вернулись времена Элеоноры Аквитанской и Генриха II. Юго-Западная Франция снова оказалась в британских руках, и для Наполеона, любителя истории, это был нож в сердце.

Чужие на Елисейских Полях

Тем временем и на севере дела складывались не лучше. Пруссаки уже шагали по просторам Франции, во главе с фельдмаршалом со звучным именем Гебхард Леберехт фон Блюхер. Это было вдвойне болезненно для Наполеона: мало того что на него надвигалась такая махина, так еще и половина этого войска принадлежала его тестю, австрийскому императору Францу II. Мы привыкли к анекдотам про тещу, но в мужском варианте они бывают куда менее смешными.

И, в довершение ко всему, один из закадычных дружков Наполеона, Талейран, французский дипломат, который в свое время вел переговоры о продаже Луизианы, оказался предателем. Он стал распускать по Парижу слухи, будто так называемый император вот-вот «от страха спрячется под кроватью».

Но не на того напали. Наполеон поднял армию навстречу Блюхеру и — вот вам еще одно историческое совпадение — разгромил его в районе Бриенна, где когда-то ходил в школу. Возможно, вдохновленные таким символизмом, французские войска вынудили австро-пруссаков отступить и, несмотря на перспективу тяжелых потерь, продолжали сражаться еще целый месяц, причем Наполеон всегда был в самом пекле, словно бросал вызов смерти, предпочитая закончить путь в блеске славы и не остаться в памяти потомков жалким трусом. В местечке Арси-сюр-Об (здесь родился лидер Революции Жорж Дантон), в провинции Шампань, Наполеон особенно отличился. Он пронесся на скачущем галопом коне рядом с миной замедленного действия; она убила бедное животное, и окровавленный всадник рухнул на землю. Но он тут же вскочил на другого коня и продолжил атаку, а пули свистели вокруг, пробивая дырки в его серой униформе (да, на нем был простой серый армейский плащ: время золотых галунов прошло).

Впрочем, одной лишь решимости и отчаянной храбрости недоставало, чтобы продолжать сопротивляться внешним врагам, поскольку у Наполеона было недостаточно войск, и вскоре Париж подвергся атаке пруссаков, австрийцев и русских. Всем им не терпелось расквитаться за тот урон, что нанесли французы, маршируя по их странам. Возможно, парижане предпочли это забыть, но в марте 1814 года на Елисейских Полях стояли лагерем казаки, как раз на месте стройплощадки, где медленно и не очень уверенно продвигалось сооружение наполеоновской Триумфальной арки.

К чести Наполеона, следует сказать, что он не сбежал из страны. Вместо этого он пытался найти выход из затруднительного положения. Он даже пробовал растопить имперское сердце своего тестя, отправив ему гравюру с портретом его внука, Наполеона-младшего.

Впрочем, восточно-европейские противники вовсе не горели желанием сместить его с трона. Когда русский царь Александр, прусский король Фридрих Вильгельм и представитель австрийского императора принц Шварценберг в конце марта 1814 года прибыли в Париж (бритты все еще были на юго-западе Франции), они охотно пошли на переговоры. Единственное, чего они хотели, это гарантии, что Наполеон со своей Великой армией больше никогда не нагрянет к ним с ответным визитом.

Но червячок во французском яблоке все-таки сидел, и им оказался — как это часто бывает — француз. Талейран действовал как самопровозглашенный переговорщик, и именно он подливал антинаполеоновского яда. Ему уже давно приплачивали пруссаки, а теперь он активно обхаживал русского царя, убеждая его в том, что долговременный мир возможен только при условии свержения Наполеона и возвращения королевской семьи. Александр сильно сомневался в этом — за время пребывания во Франции он ни от кого не слышал доброго слова в адрес старого королевского режима, зато видел, как французские солдаты умирали со словами «Да здравствует император!». Но Талейран был опытным и беспринципным дипломатом (не зря же Наполеон называл его «куском дерьма в шелковых чулках»), и в кармане у него имелся козырь — документ с требованием к Бонапарту отречься от престола в пользу Людовика XVIII. Талейран убеждал русского царя, что тому стоит только подписать документ, и воцарится долгожданный мир. Александр, человек мягкий и податливый, в конце концов взял протянутое ему перо. Судьба Наполеона решилась.

Конечно, если не считать того, что сам он не собирался никуда уходить. В его распоряжении по-прежнему оставалась верная гвардия численностью 60 000 солдат, и все они горели желанием устроить взбучку бошам и русским. Но один фактор — голос его генералов — неизменно усмирял мегаломанию Наполеона, и сейчас его ближайшие сподвижники заявили, что сражаться бесполезно. Они видели, что случилось с покоренной Москвой, и не хотели, чтобы та же участь постигла их собственный любимый город. Одно дело видеть, как горят русские православные церкви — но Нотр-Дам? Лувр? Дома терпимости?

Наконец, после того как один из маршалов пошел еще дальше и сдался австрийцам со своими 16 000 солдатами, Наполеон согласился. И справедливости ради стоит отметить, что расставаться с троном и коллекцией мундиров было для него не так мучительно, как сознавать, что король погубит его реформы. Он искренне надеялся на то, что новый монарх ограничится лишь «сменой белья на моей постели». (Кстати, его слова оказались почти пророческими: возвратившийся король распорядился прежде всего вышить королевские лилии поверх пчел на коврах во дворце Тюильри.)

Шестого апреля 1814 года Наполеон отрекся от престола. Этот миг был для него самым тяжелым — хуже, чем арест как предателя в Ницце, хуже, чем Москва, даже хуже, чем когда британские газеты публиковали истории о романе Жозефины с гусаром. В голливудских фильмах это миг, когда главный герой остается один, всеми брошенный, и напивается в стельку, продав свою последнюю собственность — золотые часы, которые он купил, заработав свой первый миллион.

Конечно, в киноленте производства фабрики грез картинка быстро меняется, и уже через двадцать минут наш герой получил бы часы еще круче, прежде чем его положили бы в постель с главной героиней, — но падению Наполеона суждено было продлиться куда дольше. Он попросил — вот уж идеалист! — чтобы его с семьей отправили в ссылку в Англию, где он уже представлял себя сельским джентльменом (большие возможности для твидовых мундиров). Но он явно не знал о том, как против него настраивалось общественное мнение. В просьбе ему отказали, и Марию-Луизу с Наполеоном-младшим отправили на воссоединение к Vater-in-law[94]. Больше Наполеон их не видел.

Он попытался покончить с собой, но принял яд с истекшим сроком годности, и его стошнило. В итоге он смирился с меньшим злом — ссылкой на итальянский остров Эльба, чуть восточнее Корсики. Кстати, ссылка не обещала быть такой уж тяжкой. Его прочили в короли острова (может, это был английский юмор, но Наполеон воспринял это очень серьезно), назначили ему щедрую французскую пенсию, и к месту ссылки бывшего императора эскортировали 600 его самых верных гвардейцев. Последнее, как мы увидим позже, оказалось не слишком мудрым решением.

После проникновенной речи перед своими войсками, которую все слушали со слезами на глазах, в том числе пруссаки, австрийцы и бритты, наблюдавшие за его отъездом, Наполеон схватил за древко штандарт Старой гвардии с длинным списком его побед и сказал своим воинам: «Прощайте — и не забывайте меня». Это был великий момент hasta la vista[95], однако французским войскам оставалось ждать недолго — меньше года — триумфального возвращения своего Наполеона-императора.

Наполеон получает Эльбу

В мае 1814 года придурковатый Людовик XVIII, втиснутый в британский военно-морской мундир и мучимый подагрой, плюхнулся на трон, освобожденный его братом Людовиком XVI, и озаботился тем, как бы снова сделать свою семью крайне непопулярной во Франции. Он устроил церемонию сожжения наполеоновской Конституции, проигнорировал настойчивые требования Сената принять послереволюционный триколор, вернул аристократам конфискованную у них собственность и быстро забыл свои обещания снизить налоги на самые ходовые товары (табак и алкоголь).

Состоялись, конечно, и шумные празднества по случаю коронации, но отношения короля с его покровителями оставались натянутыми. Веллингтон был назначен британским послом во Францию — весьма провокационный шаг Англии. Как-то за обедом, холодно встреченный французскими придворными фельдмаршал сказал: «Это не важно, мне уже приходилось видеть их спины». Браво!

Между тем Наполеон развил бурную деятельность в своем новом королевстве. Как и во Франции 1800 года, на Эльбе было что переустраивать. Эльба не имела своего флага, так что он занялся его дизайном, добавив три золотые пчелы к прежнему фамильному штандарту Медичи с красной диагональной полосой на серебристом фоне. На острове отсутствовало сельское хозяйство, и местная жизнь полностью зависела от импорта (Наполеон ненавидел такой порядок вещей, опять же из-за британского засилья на морских просторах), так что бывший император занялся посадкой овощей, оливковых деревьев и каштанов (столь любимых на Корсике). Он нашел минеральный источник и приобщил местное население к торговле целебной водой. Он научился пахать с помощью впряженных в плуг быков и ловить гарпуном тунца и даже захватил соседний островок Пьяноза, объявив себя его правителем. Он спал на старой походной кровати в обычном доме — и, казалось, представлял себе происходящее очередной иноземной кампанией.

Однако островную идиллию нарушила печальная весть. В мае от дифтерии умерла Жозефина, и, хотя Наполеон не слишком хорошо обошелся с ней при разводе, горевал он так искренне, что целых два дня провел в траурном молчании и одиночестве.

Но постоянным раздражителем был англичанин, сэр Нейл Кемпбелл, британский посланник на Эльбе — другими словами, надзиратель, приставленный к Наполеону. Он следил за каждым шагом бывшего императора и докладывал обо всем, и Наполеон знал, что ему следует проявлять осторожность, поскольку Талейран все еще строил козни, подговаривая европейских монархов услать изгнанника еще дальше, куда-нибудь на Азорские острова.

Талейран и в самом деле нервничал, потому что во Франции нарастала кампания за возвращение Наполеона во Францию. Все, кроме, пожалуй, наиболее привилегированных аристократов, уже давно поняли, что реставрация монархии была огромной, к тому же инспирированной иностранными державами, ошибкой. Париж вновь оказался во власти напудренных фатов, и среди них самым напудренным и высокомерным был король. Популярная песенка, высмеивающая Людовика XVIII, обвиняла во всем бриттов и заканчивалась словами: «Я обязан своей короной англичанам».

Но если Людовик и компания надеялись удержать Наполеона на его острове, им не следовало бы допускать фатальной ошибки. Дело в том, что они отказались выплачивать ему обещанную пенсию, а француза ничто так не раздражает, как нарушение его пенсионных прав. Наполеон, понятное дело, начал разрабатывать план побега.

В феврале 1815 года ему улыбнулась удача. Сэр Нейл Кемпбелл объявил, что ему нужно поехать во Флоренцию, на прием к врачу по поводу проблем со слухом (правда, поговаривали, что он просто хотел провести время с любовницей), и десять дней его не будет.

Как только англичанин покинул гавань, Наполеон приступил к делу. Он нанял судно, раскрасил его в цвета британского флага, заставил пушками и загрузил всем своим золотом. Зная о том, что остров кишит шпионами Талейрана, он отправил ценности в Неаполь и, чтобы создать видимость привычной жизни, послал своих солдат копать цветники.

Его план едва не рухнул, когда один из агентов узнал о его истинных намерениях, но отправить сообщение он мог только с британским судном, которое пришло на остров узнать, как идут дела в отсутствие Кемпбелла, а французский шпион не хотел делиться информацией с врагом.

Секрет Наполеона был сохранен, и 26 февраля он отплыл во Францию с 600 своими гвардейцами, 300 местными и корсиканскими добровольцами и 108 кавалеристами, у которых были седла, но не было лошадей. И днем 1 марта эта отчаянная, но малочисленная освободительная армия высадилась на французской земле возле городка Антиб.

Император вернулся.

Император примеряет старые одежды

Впервые Наполеон не стал придумывать новый мундир, предпочитая разыграть ностальгическую карту и вернуться к своему старому серому плащу, белому камзолу и черной треуголке. Впрочем, ему требовался новый боевой штандарт, и он приказал свои людям смастерить деревянного орла из обломков кровати. После этого он двинулся на Париж, оставив отряд из двадцати пяти солдат освобождать Антиб.

Новость о возвращении императора разлетелась мгновенно, и его тепло встречали: одни дарили букеты фиалок (это был его фирменный цветок, императорской фиолетовой окраски), другие предлагали лошадей и ослов — по заоблачным ценам — его безлошадным кавалеристам. Наполеон продвигался на удивление быстро, и уже 4 марта его маленькая армия подошла к Греноблю в Альпах, где ей предстояла первая проверка на прочность: навстречу выдвинулось войско численностью около 700 человек. Наполеон имел численное преимущество на тот момент, но ему не хотелось провоцировать вооруженный конфликт. В конце концов, эти 700 французских солдат ох как пригодились бы ему в дальнейшем походе на север.

Так что он медленно ехал на коне и за несколько десятков метров до противника спешился и продолжил сближение пешком. Театральным жестом он распахнул свой серый плащ, чтобы продемонстрировать войскам белый камзол, и спросил солдат, хотят ли они убить своего императора. Молодой капитан приказал открыть огонь, но солдаты проигнорировали приказ, выкрикнув: «Да здравствует император!»

Подобные эпизоды повторялись практически в каждом гарнизоне по всей стране. В Лионе брат короля, Карл, граф д'Артуа, лично решил возглавить сопротивление, но когда приказал солдатам кричать «Да здравствует король!», лишь его одинокий голос эхом пронесся по площади. Граф вежливо попросил одного из солдат показать остальным, как надо кричать, но солдат храбро молчал. Граф догадался, к чему все идет, и рванул прямиком в Париж. Девятнадцатого марта, среди ночи, брат-король последовал его примеру и скрылся в Бельгии.

Чем не хеппи-энд? Исполнители главных ролей выходят на поклоны, Наполеон стоит на Триумфальной арке, а его ссыльный сын подходит сзади и берет его за руку. Император оборачивается и видит свою жену, которая улыбается ему с верхней ступеньки лестницы. Камера медленно отходит назад, и, пока воссоединившаяся семья обменивается объятиями и поцелуями, зрителю открываются виды парижских улиц, где царит атмосфера праздника: канкан, аккордеон и прочие анахронизмы. Конец фильма, забирайте свое ведерко с недоеденным попкорном и освобождайте зрительный зал.

Впрочем, это еще не совсем конец.

Наполеону устраивают Ватерлоо

В интересах Наполеона было сохранять мир. Безусловно, его войска энергично кричали бы «Да здравствует император!» любому, кто захотел бы их послушать, но сил было недостаточно, чтобы заставить слушать всю Европу. К сожалению, Реставрация пробила брешь в ауре всемогущества императора, так что дома все громче звучали требования новых свобод — суда присяжных, свободы слова. Парламент так вообще захотел новую конституцию. Работы впереди было немерено.

Но негодяй Талейран все это предвидел и даже заготовил речь. По случайному совпадению (возможно) он оказался на Венском балу вместе с Веллингтоном, царем Александром и государственным министром австрийского императора, принцем фон Меттернихом (с совершенно непроизносимым именем: Клеменс Вензель Непомук Лотар Фюрст фон Меттерних-Виннебург зу Бельштайн), когда в зал ворвался гонец с новостью о возвращении Наполеона во Францию. Талейран тотчас озаботился вооруженным ответом и заручился обещаниями британцев, австрийцев, пруссаков и русских обеспечить по 150 000 солдат. Этой внушительной силе могли противостоять лишь 200 000 французов, но у Наполеона не было другого выбора, кроме как готовиться к войне.

В середине июня Веллингтон и Блюхер вошли в Бельгию, планируя там соединиться и вместе двигаться на Францию. Наполеон, нисколько не смутившись, выехал из Парижа в своем экипаже, заявив, что готов принять новый вызов. По разным причинам ему еще никогда не доводилось лично возглавлять армию в сражениях с бриттами. Впрочем, для начала Наполеон планировал атаковать пруссаков; он знал их тактику, и это давало ему возможность тряхнуть стариной, проверив, сильна ли еще магия вояки Бони.

Он присоединился к своему войску под Шарлеруа в Бельгии 15 июня и в последующие два дня довольно успешно разгромил пруссаков. Он даже был близок к тому, чтобы взять в плен самого Блюхера, когда пруссак упал с лошади. Тем временем Наполеон попросил своего старого приятеля, маршала Нея, заняться бриттами, пока он управится с двухголовой вражеской гидрой и вышвырнет ее из Бельгии. Он с уверенностью предсказывал, что возьмет Брюссель той же ночью и война закончится через день-другой.

Однако Ней совершил ошибку, которая впоследствии стоила Наполеону трона и лишила Францию возможности забить решающий гол в ворота противника в битве, давшей название лондонскому вокзалу. Ней колебался и, вместо того чтобы атаковать, слишком долго ждал, пока Веллингтон подтянет свои войска на возвышенность вблизи никому не известной деревушки Ватерлоо.

Впрочем, не стоит во всем винить Нея. Наполеон должен разделить с ним ответственность за эту роковую ошибку. Утром 18 июня 1815 года до него дошел слух, будто британцы и пруссаки планируют объединить силы для совместной атаки. В отличие от Нельсона, который всегда принимал во внимание данные разведки, Наполеон отмахнулся от слухов. Он не сомневался, что задал пруссакам хорошую трепку и они продолжат отступление. Как же он ошибся!

Беда в том, что Наполеон на некоторое время вышел из военной игры, из-за чего был не в курсе тактических новинок. Веллингтон же знал, что лучшая защита от традиционного гамбита наполеоновской армии — артиллерийской бомбардировки — отход на заранее подготовленные позиции на возвышенности. Эта простая стратегия привела к тому, что пушечные ядра Наполеона безобидно взрывали промоченную дождями бельгийскую почву [96]. Как уверяют французы, именно эти затяжные, в английском стиле, дожди и обеспечили Веллингтону победу, потому снаряды наполеоновской артиллерии, даже если не поражали цель, всегда наносили убийственный урон противнику рикошетом. Только вот мокрая грязь не давала никаких рикошетов.

Французы предлагают и другие, менее убедительные объяснения своего поражения. Так, по одной из версий, возможности Наполеона как командующего были сильно ограничены острым приступом геморроя. Его обычно лечили пиявками, но 16 июня, в промежутке между битвами с пруссаками, пиявки потерялись или разбежались. Поэтому для Наполеона было сущей мукой держаться в седле и сохранять мобильность во время битвы при Ватерлоо, а настойка опия, которую он принял, чтобы облегчить боль, притупила его умственные способности. Впрочем, это миф на грани абсурда: все видели Наполеона лихо скачущим на коне по полю сражения и отдающим приказы артиллерии. Все дело в том, что, как только войска Веллингтона и Блюхера наконец соединились, как планировали, уже ни один, даже самый искусный, командующий не смог бы их победить.

Как и многие другие сражения, битва при Ватерлоо состояла из череды пеших и конных атак под шквальным огнем противника. Никакой тебе камуфляжной формы, бронежилетов, танков, поддержки с воздуха или ракет с лазерной наводкой. Ты просто шел на врага, надеясь, что он погибнет или отступит, прежде чем убьет тебя. В те времена генералы тоже ходили в атаку, а не отсиживались в уютных командных пунктах, отдавая приказы по рации за чашкой чая. Как мы уже знаем, Наполеон и Нельсон бесстрашно шли под пули, а в битве при Ватерлоо маршал Ней лично возглавил несколько кавалерийских атак на линию обороны противника, сменив не одну убитую под ним лошадь [97].

Восемнадцатого июня, по самым скромным оценкам, было убито и ранено около 25 000 французских солдат, потери армии Веллингтона составили 15 000 человек, Блюхер потерял 7000 человек. В ходе этого десятичасового сражения потери составляли 4700 человек в час, и это значит, что каждую секунду кто-то падал, убитый или раненный. И, с учетом медицинских технологий того времени, шансы выжить после поражения ружейной пулей, отравления ядом свинца или ампутации оторванной конечности были призрачными.

Если сравнить эту битву с боксерским поединком, то можно сказать, что по его окончании обоих измученных спортсменов, с перебитым носом и опухшими глазами, налитыми кровью, растащили бы по углам, а победу присудили бы по очкам тяжеловесу, просто потому, что он нанес больше ударов. Но, ради исторической справедливости, давайте все-таки назовем Ватерлоо победой. Не победой Британии, разумеется, — без Блюхера Веллингтон не выиграл бы ни за что. Говорят, что герцог днем 18 июня бормотал молитву: «Господи, дай мне ночь или пошли мне Блюхера». Да и армию Веллингтона нельзя назвать чисто британской. Фактически лишь половина ее, а то и меньше, состояла из бриттов, а большую часть составляли солдаты из Нидерландов и мелких германских государств, таких как Ганновер, Брауншвейг и Нассау.

Но, как и при Азенкуре, именно бриттам выпала честь дать название битве. Ее могли бы назвать Мон-Сен-Жан, по названию возвышенности, на которой стоял Веллингтон, но тот выбрал соседнюю деревушку с близким к английскому названием.

В сознании французов сражение при Ватерлоо закрепилось как франко-британский кошмар. И нет никакого совпадения в том, что в 1940 году генерал де Голль именно 18 июня обратился из Лондона к французам с призывом оказать сопротивление Гитлеру, тем самым смывая национальный позор с этого листка календаря. А в народе Ватерлоо стало именем нарицательным, означающим полный провал, и мне довелось прочувствовать это сразу по приезде во Францию. Я знал, что у моего коллеги неприятности с боссом, и спросил, как дела в офисе.

«О, сущее Ватерлоо!» — воскликнул он.

«Что ж, очень хорошо». Я улыбнулся, полагая, что все идет отлично. Ему пришлось объяснять мне, что на самом деле он имел в виду «хуже некуда».

И спустя почти 200 лет Ватерлоо все еще заставляет французов страдать.

Святая где?

Для Наполеона это еще был не конец страданий. Он помчался обратно в Париж, где ему сообщили, что Ассамблея (парламент) хочет, чтобы он отрекся от престола. Он выполнил это пожелание, передав трон сыну, узнику Вены (так выразился сам Наполеон). По крайней мере, для него это был единственный шанс снова увидеть мальчика и даже остаться при нем регентом. Но вмешался Веллингтон, который предупредил Ассамблею, что ни Британия, ни ее прусские друзья, которые вот-вот войдут в Париж, не допустят того, чтобы Франция осталась в руках Бонапарта.

Наполеон решил, что лучший для него выход — отъезд в Америку. В те времена, в отличие от начала двадцать первого века, французы пользовались там большим почетом, и, обладая навыками пахаря и рыбака, приобретенными на Эльбе, а также полученными в школе познаниями в садоводстве, он надеялся начать новую жизнь.

Наполеон поспешил в торговый порт Рошфор на реке Шаранте, в 10 километрах от Атлантического побережья Франции, но обнаружил, что порт заблокирован британским военным кораблем «Беллерофон», известным в народе как «Билли Руффиан» («Головорез Билли»), который участвовал в морских баталиях и вблизи берегов Египта, и у мыса Трафальгар. Призрак Нельсона преследовал Наполеона.

После долгих и мучительных колебаний французский беглец решил сдаться британцам, не иначе как вспомнив свои давние мечты о жизни в английской деревне и думая, что ему разрешат тосковать со старыми вояками о былых временах и походах. Его тепло приняли на борту и даже предоставили капитанскую каюту. Но британское правительство уже решило, что отправит самого влиятельного политического узника со времен Марии Шотландской куда-нибудь подальше от английской деревни.

Если вы попытаетесь с помощью сервиса «Карты Google» проложить маршрут от Парижа до Святой Елены, то получите ответ о невозможности «рассчитать расстояние от Парижа во Франции до острова Святой Елены».

На самом деле вы получите такой же ответ насчет маршрута до этого острова из любой другой точки земного шара — и это в двадцать первом веке! А в 1815 году отправиться в ссылку на вулканическую глыбу, расположенную за две тысячи километров от ближайшего континента, было равносильно ссылке на Луну. Но в этом и состоял замысел, собственно как и условия содержания Наполеона: его изолировали от островитян, охрану несли 125 караульных, и, если в поле зрения появлялось какое-нибудь судно, все пушки Святой Елены тотчас разворачивались и гремел предупредительный выстрел. Наполеону не светило возвращение в Европу до тех пор, пока за ним не явятся британцы. И уж, конечно, не было у него никакой надежды убежать и вернуться во Францию и свергнуть возвращенного на престол Людовика XVIII.

Играть в короля на Святой Елене тоже было проблематично, как и пытаться превратить остров в наполеоновскую империю. Местный климат сильно отличался от средиземноморского рая на Эльбе, здесь властвовали атлантические бури и проливные дожди, особенно в поселке Лонгвуд, где в кишащем крысами фермерском доме на сырой пятисотметровой возвышенности находилась новая обитель Наполеона.

Бывшему императору все-таки удалось слегка облагородить окружающую действительность. Он разработал аристократическую униформу для своего слуги — расшитый серебром зеленый камзол, черные шелковые брюки и белые шелковые чулки, — а после обеда читал сцены из пьес Мольера, Расина и других великих французских драматургов группе друзей, которым разрешили сопровождать его в ссылке.

Большую часть времени он диктовал мемуары, но основные силы приберегал для сражений со своими британскими надсмотрщиками. Это была своеобразная партизанская война. Наполеон специально прятался, чтобы у офицера, призванного дважды в день лично проверять местонахождение узника, возникли неприятности. В ответ бритты перехватывали подарки, присылаемые на Святую Елену, а однажды отказали Наполеону в просьбе заказать новую пару обуви, пока он не предъявит изношенные туфли британскому губернатору, генералу с садистскими наклонностями, сэру Хадсону Лоу.

Постепенно эта война «на измор» подкосила самого Наполеона. Он перестал кататься верхом, потому что ему надоело вечное сопровождение британских офицеров, и как-то просидел взаперти целых два месяца, только чтобы не видеть своих сторожей. Его физическое состояние резко ухудшилось, начались серьезные проблемы с желудком.

Наполеон попросил прислать ему личного доктора, и его письмо было отправлено во Францию. Французы, как и положено, добавили свою дозу жестокости к британским издевательствам, и лишь через восемнадцать месяцев на остров прибыл некий Франсуа Карло Антоммарчи. Он имел диплом медика, но до последнего времени работал прозектором, готовил трупы для анатомических классов Флорентийского университета. И конечно, он был вовсе не парижский врач высокой квалификации, которого надеялся увидеть больной Наполеон.

Боли в желудке усиливались, и Антоммарчи, диагностировавший гепатит, лечил слабительным своего подопечного, от чего ему становилось все хуже. Губернатор Лоу решил, что Наполеон симулирует, и предложил, чтобы кто-нибудь вбежал к нему в спальню и сильно испугал его, заставив вскочить с кровати.

К апрелю 1821 года Наполеон был уже прикован к постели и стремительно угасал. Он озвучил свою последнюю волю, попросив похоронить его тело «на берегах Сены». О своей второй жене, Марии-Луизе, он тоже не забыл — попросил законсервировать его сердце и отослать ей как прощальный подарок.

Бывший император почти всей Европы умер в 17 часов 49 минут по местному времени 5 мая 1821 года, и его смерть дала наконец Антоммарчи шанс выполнить работу по специальности. По просьбе Наполеона он провел вскрытие и обнаружил обширный рак желудка. Опасения Наполеона подтвердились: это была та же болезнь, что погубила его отца, и он хотел удостовериться в этом, чтобы предупредили теперь уже его сына. Британский врач, присутствовавший при вскрытии, добавил одну деталь в отчет Антоммарчи, отметив, что пенис и яички у Наполеона «очень маленькие». Даже после смерти императора бритты не смогли устоять перед соблазном последний раз его лягнуть.

Ну, раз уж мы взялись обсуждать все гипотезы, стоит сказать, что после вскрытия императору был нанесен еще более жестокий удар. Говорят, что, когда свидетели удалились, Антоммарчи тайно отрезал пенис Наполеона и отдал его Анж-Полю Виньяли, священнику, который проводил последние приготовления и служил заупокойную службу. Один из журналов напечатал, со слов слуги Наполеона, что Виньяли лично отрезал императорский «багет» и взял себе в качестве сувенира — и это в 1852 году, задолго до того, как вошло в моду обвинять католических священников в сексуальных извращениях.

Как бы то ни было, когда в 1916 году семья Виньяли продавала свою коллекцию наполеоновских реликвий, в ней значились локон императора, посмертная маска и еще один объект, описанный как «мумифицированное сухожилие, взятое из тела Наполеона во время вскрытия», и в аукционном каталоге он значился как «редкий» экспонат (хотя, если это был пенис, определение «уникальный» было бы более уместным). Раритеты приобрел американский коллекционер А. С. Розенбах, который выставил этот отвратительный кусок плоти в нью-йоркском Музее французского искусства в 1927 году, и его уверенно идентифицировали как императорский орган. Заинтригованные зрители, описывая экспонат, изощрялись на все лады: сморщенный угорь, шнурок, морской конек и изюм. Не слишком лестно.

«Маленький капрал» Маленького капрала снова всплыл на аукционе, уже в Лондоне в 1969 году, но не был продан, а когда попал под молоток (прошу прощения у мужской аудитории) в Париже в 1977 году, французское государство даже не попыталось завладеть им. Лот приобрел Джон Кингсли Латтимер, уролог из Нью-Джерси (специалист по гениталиям), пожелавший добавить этот экспонат в свою коллекцию жутковатых исторических объектов, в которой уже присутствовали забрызганный кровью шейный платок Авраама Линкольна, пустая капсула из-под цианида Германа Геринга, детали кузова даласского лимузина Джона Кеннеди. Латтимер отказался выставлять орган Наполеона, хотя, по рассказу очевидца, который видел его после смерти коллекционера в 2007 году, он выглядел как «палец младенца». Если так, то он явно подрос с 1927 года, когда его сравнивали со шнурком.

В любом случае, история сильно попахивает англосаксонским юмором, и когда я обратился за комментариями к одной даме, из потомков Наполеона, она ответила: «Я никогда ничего подобного не слышала, поэтому не могу быть вам полезной». Короче, это не тот сюжет, который волнует современных Бонапартов, да и французов вообще, и уже одно это ставит под сомнение подлинность странной вещицы.

Но императорский «багет» оказался не единственным органом, вызвавшим противоречивые суждения. Волосы тоже породили много разговоров. Некоторые, прежде всего французы, обвиняют бриттов в отравлении Наполеона и указывают на следы мышьяка, обнаруженные в локоне. Была проведена экспертиза куска облупившейся краски со стен дома в Лонгвуде, и в ней нашли яд. Exactement! [98] — воскликнули обвинители. Ну да, перед тем как поселить там Наполеона, бритты покрыли стены ядом, уверенные в том, что с годами краска начнет осыпаться и ядовитые крошки будут падать в императорский кофе или бокалы с вином. И разве это не всем известный факт, что французы обожают облизывать стены?

На самом деле объяснение следов яда в доме куда более прозаично. В те времена зеленый краситель обычно содержал мышьяк, и такие же краски, настолько же токсичные, можно было найти практически в каждом доме на острове. Разумеется, нельзя сказать, что краска не наносила вреда. Правда, это никому и в голову не приходило, да и кто бы захотел красить стены ядом. Но никакого британского заговора не существовало. Банальная правда заключается в том, что беднягу Бони в возрасте пятидесяти одного года унесла преждевременная смерть от наследственного рака.

Конечно же никто не переправил на родину его тело, чтобы оно было захоронено на берегах Сены, и безутешной вдове оно тоже не досталось. Губернатор Лоу получил приказ не выпускать останки Наполеона с острова, и только в декабре 1840 года тело вернулось во Францию, и его провезли под Триумфальной аркой, строительство которой закончили лишь четырьмя годами ранее. Наконец прах императора упокоился в Доме инвалидов, хотя гробница, которую заказала Франция, была готова только к 1861 году.

Есть одна интригующая особенность могилы Наполеона в Доме инвалидов, которую редко обсуждают: в ней было оставлено место для сына Наполеона, Наполеона-младшего, который умер в 1832 году, но его останки были перенесены туда лишь в 1940 году горячим австрийским фанатом императора. Адольфом Гитлером.

Музыкальная дань Наполеону

Так что же оставил Наполеон потомкам? Налицо, конечно, тенденция сравнивать с ним любого французского аристократа (а их немало). До сих пор живы и его законы, которые по-прежнему формируют французское мышление. И разумеется, тут как тут незабываемый хит АББЫ «Ватерлоо», где в первой же строчке звучит имя Наполеона, но нет ни слова о Веллингтоне и Блюхере.

Но, на мой взгляд, истинное наследие Наполеона не имеет никакого отношения ни к войне, ни к политике.

Когда Наполеон отправился на завоевание Египта, его никто не заставлял сажать на свой корабль ученых. Он вполне мог устроить традиционный военный поход и взять побольше солдат, пушек и пороха — кстати, об этом его и просили военные. Но он поступил по-своему, и именно его археологи отыскали Розеттский камень, который в 1822 году, спустя всего несколько месяцев после смерти Наполеона, позволил Жану-Франсуа Шампольону совершить прорыв в изучении древней истории — дешифровать иероглифический текст. Бесспорно, это куда более щедрый подарок человечеству, нежели реформы в законодательстве, новые элитарные школы и пара железнодорожных станций, названных в честь боевых сражений.

Однако и это открытие нельзя считать исключительно французским успехом. Шампольон ничего не добился бы без британца по имени Томас Янг, который прочитал демотическую надпись на Розеттском камне, открыв миру текст поздравления с первой годовщиной коронации фараона Птолемея V. После этого Янг приступил к прочтению иероглифов, но застрял, поскольку не догадался, что иероглифы на самом деле пересказывают другие тексты, а не дают дословный перевод. Фактически Шампольон развил начатую Янгом работу, и ему даже пришлось исправить одну из своих статей о транскрипции, когда Янг указал на ключевые ошибки.

Так что и к наследию Наполеона англичане приложили руку. Прошу прощения, мсье экс-император, но неужели вы и впрямь рассчитывали на посмертный триумф без британского вмешательства?