Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга

Французы видят в своих канадских братьях причудливое напоминание о прошлом. Жители Квебека говорят с акцентом, который большинство французов находят примитивным, даже комичным, чем-то вроде крестьянского говора семнадцатого века. Квебекцы употребляют забавные слова, как, например, char вместо car (автомобиль), blonde (блондинка) вместо girlfriend (подружка), а ругательствами у них служат древние религиозные термины — sacrament (таинство) и tabernacle (молельня)! Когда у жителя (или жительницы) Квебека берут интервью для французского телевидения, его (или ее) речь обычно сопровождают субтитрами на «нормальном французском», словно язык, на котором говорят во франкоязычной Канаде, настолько варварский, что парижане его попросту не поймут. Короче, французы относятся к квебекцам примерно так же, как нью-йоркцы к алабамцам. Разве что слегка отдраить — тогда сойдет.

Но в то же время любое упоминание об истории Квебека тотчас разжигает в сердце каждого француза антибританский и антиамериканский огонь, как если бы кто-то заикнулся о превращении их любимого кафе в «Старбакс». Канаду украли у Франции, станут уверять вас французы, и, если в разговоре вдруг всплывет Акадия, вам придется выслушать гневную речь по поводу британского геноцида. (Ну, это если собеседник знает об Акадии. Многие французы понятия не имеют, что это за штука — может, имя поп-звезды или уменьшительно-ласкательное прозвание Французской академии?)

Акади (Акадия) — так по-французски называлась нынешняя Новая Шотландия, полуостров на северо-востоке Канады, который в 1713 году, после полуторавековой конфронтации, наконец отошел Британии по Утрехтскому договору; после этого французских жителей Акадии, отказавшихся подчиниться британской короне, изгнали. В 1750-х годах около 12 600 жителей Акадии были насильно вывезены из Канады морем, и большинство из них осели как беженцы в Новой Англии, Британии, Франции и Луизиане (слово «каджун», которым обозначают франкоязычных жителей Луизианы, есть не что иное, как искаженное «акадиец»).

Если вы посетите остров Бель-Иль-ан-Мэр, неподалеку от побережья Бретани, то в его столице, Ле-Пале, найдете постоянную выставку, посвященную поселенцам из Акадии. На официальном веб-сайте острова есть трогательная страничка об акадийских беженцах, где рассказывается о «диаспоре этих скромных, миролюбивых людей, чья цивилизация была построена на вере в Бога, уважении к своим предкам и трудолюбии». Если коротко, Акадия, наряду с такими именами, как Жанна д’Арк, ассоциируется в памяти с подлым британским предательством и бессердечной франкофобией.

Однако, как это уже было с Жанной д’Арк, французы, похоже, забывают о своей далеко не выдающейся роли в этом деле…

В Новом Свете не нашлось места для Франции

Как только Колумб вернулся из своего первого трансатлантического плавания, король Испании и король Португалии попросили Папу даровать им в собственность открытые земли. Что он и сделал, позволив этим странам прочертить на имеющейся карте Западного полушария перерезающую Атлантику пополам линию от полюса до полюса. Все, что оказалось к востоку от этой линии — побережье Африки, обширные пространства океана и выступающая часть Бразилии, — отошло Португалии. Открытые земли к западу от линии были переданы Испании. Грубо говоря, 7 июня 1494 года, по Божественному повелению, Северная и Южная Америка почти целиком стали испанскими.

Францию крайне возмутило это обстоятельство, хотя все было ожидаемо, поскольку действующий Папа, Александр VI, он же Родриго Борджиа (да-да, из тех самых Борджиа [61]), стал понтификом по итогам выборной кампании, в которой были задействованы и политические лобби, и истеблишмент, и высокие обещания, и — как полагают — не обошлось без взяток. А Франция поддерживала конкурента Борджиа, расщедрившись аж на 200 000 золотых дукатов (по нынешним меркам, громадная сумма). Что ж, нет ничего удивительного в том, что Франция пролетела мимо одобренной Папой карты Нового Света.

Французы считали все это вдвойне несправедливым, поскольку, по их утверждению, именно они открыли Новый Свет задолго до Колумба. (Почему-то никому в голову не приходило, что коренные жители Америки могли открыть эти земли, а не прорасти в них, словно кактусы, да и никто не знал об экспедициях викингов в одиннадцатом веке. Они упоминались лишь в исландских сагах, но «Сага о гренландцах» еще не стояла на полках французских публичных библиотек. Может, просто потому, что во Франции пятнадцатого века публичных библиотек не было вовсе.)

В «Истории французской колонизации» издания 1940 года Анри Блэ ссылается на то, что церковь в Дьеппе еще в 1440 году была украшена мозаикой с изображением американских индейцев и что в городских архивах хранились записи моряков, которые бывали в Южной Америке, по крайней мере, за пятьдесят лет до Колумба. Мсье Блэ пишет, что по трагическому стечению обстоятельств все эти доказательства были уничтожены во время бомбежки Дьеппа англичанами в 1694 году. В общем, как всегда, виноваты англичане.

Тот же автор пишет, что «рыбаки из Байонна» (город на юго-западе Франции) издавна вели промысел китов на острове Ньюфаундленд у берегов Канады, но тут же все портит, упоминая, что они называли остров Баккалаос, а это название — производное от испанского названия трески. На самом деле эти рыбаки были басками, а не французами: это баски веками вялили и солили там рыбу, по понятным причинам сохраняя в секрете сведения о богатых рыбных запасах.

Мсье Блэ добавляет, что рыбаки из Нормандии, Бретани и Ля-Рошели тоже добирались до Канады за десятки лет до того, как Колумб пересек Атлантику, и делает вывод о том, что «французы приложили руку к этим великим открытиям. Только они держали в тайне свои путешествия…». Признаемся, что это был первый (и последний) случай в истории, когда французы не трубили о своих достижениях.

Как бы там ни было, синьор Борджиа, он же Папа Александр VI, издал буллу, признававшую за Португалией и Испанией право на владение Новым Светом. Можно усмотреть в этом легкую иронию судьбы, поскольку одной из диковин, привезенных обратно Колумбом, был сифилис — болезнь, которую потом подхватит греховодник Папа.

Генрих VII Английский, презрев недовольство Папы, снарядил экспедицию мореплавателя Джованни Кабото (тоже итальянец, как и Колумб), изменив его имя на Джон Кэбот, чтобы его открытия более убедительно звучали по-британски. В 1497 году Кэбот исправно «открыл» Северную Америку (Колумб не продвинулся севернее Карибского моря), хотя, наверное, помахал рукой баскам, когда прибыл на Ньюфаундленд — если вообще доплыл туда. Его карты были не настолько точны, чтобы кто-нибудь смог в них толком разобраться. Что, возможно, объясняет и его внезапное исчезновение во время второй экспедиции в 1498 году.

Тем временем французы развлекали себя жалобами на правление Папы. Все тот же Анри Блэ пишет, что король Франциск I ограничивался лишь нотами протеста в адрес испанцев, взывая к их совести: «Солнце светит для меня точно так же, как и для всех других людей, и я бы хотел увидеть тот пункт в завещании Адама, который исключает меня из дележа». Может, и остроумно, но не очень продуктивно, поскольку испанцы попросту его проигнорировали.

Позовите мистера Дарси!

В последующие два столетия английские и французские монархи только и делали, что отправляли через Атлантику исследователей и поселенцев, чтобы завладеть рынком бобровых шкур и трески. Французы, прибывающие на восточное побережье Америки, обычно бывали биты, но не бриттами, а дрязгами и склоками в своих же рядах. Все это время Францию раздирали религиозные войны, которые тормозили ее попытки колонизировать мир: дело в том, что крупнейшие судовладельцы были протестантами, в то время как страной обычно правили католики. Все, что требовалось от бриттов, это поддерживать огонь религиозных разборок и отправлять свои полупиратские корабли грабить французские колонии, которым удалось выжить в отсутствие внимания или должного управления со стороны метрополии.

По этой причине к концу 1600-х годов французские территории оказались в основном спрятанными в глубине материка, вдоль реки Сент-Лоуренс, в крепко укрепленных поселениях вроде Квебека и Монреаля, в то время как британские колонии протянулись от Вирджинии вверх до самого Мена, и на этой территории проживали тысяч двести плантаторов и торговцев. Население французских колоний едва дотягивало до двадцати тысяч, и все из-за того, что французы настаивали на отправке в поселения монахинь и священников-иезуитов, а ни те, ни другие не отметились в истории как группы с высокой рождаемостью.

Была и другая проблема: в 1590-х годах французский король Генрих IV постановил, что французские поселения должны располагаться выше сорокового градуса северной широты, подальше от вездесущих испанцев. Принимая такое решение, он полагал, что климат на сороковых широтах в Северной Америке такой же, как в Европе. И когда французские колонисты умирали от холода в Канаде, их стоны — «Но разве мы не на той же широте, что и Венеция?» — заглушали арктические ветры.

Но даже при таком раскладе к началу восемнадцатого века французы с завидным упорством продолжали осваивать Нувель Франс (Новую Францию, как они называли французские территории в Канаде) и Акадию, свою полоску канадского побережья. Что ж, тем более позорно, что в итоге Франция отдала эти земли бриттам.

В 1713 году король Людовик XIV подписал Утрехтский договор, согласно которому, помимо всего прочего, отказывался от притязаний на Ньюфаундленд и Акадию в обмен на снижение пошлин на французские товары, импортируемые Британией, а также от обладания Эльзасом, областью в восточной Франции. Короче говоря, канадское побережье было принесено в жертву более ценным и близким к дому интересам. Вот за что квебекцы до сих пор ненавидят Францию.

В Акадию тут же хлынул поток англоговорящих колонистов и солдат. В 1749 году бритты основали город Галифакс, намереваясь превратить его в новую, не франкоговорящую столицу. И акадийцы совсем не обрадовались, когда в 1754 году губернатором Новой Шотландии стал Чарльз Лоуренс, человек того типа, который описала в своих произведениях Джейн Остин: высокомерный английский фанатик, уверенный в том, что закон на его стороне, а потому он имеет право на любые отвратительные деяния. Джейн Остин наверняка призвала бы мистера Дарси [62], чтобы тот сбил спесь с губернатора, но, к сожалению, место действия находилось слишком далеко от сельской английской глуши, на диком полуострове в отдаленной части мира, где смерть была делом привычным, и целые общины стирались с лица земли или бесконечно переселялись с места на место на памяти одного поколения.

Лоуренс, человек военный, был садистом, наделенным неограниченной властью. Ко всему прочему, он чрезвычайно подозрительно относился к акадийцам и одним из первых актов потребовал, чтобы все они присягнули на верность Британии и дали согласие нести активную военную службу, отражая вторжение любого неприятеля — например, Франции. Акадийцы, естественно, отказались, и не только потому, что не хотели стрелять в своих бывших соотечественников. Им не хотелось, чтобы их отрывали от работы на земле и охоты каждый раз, когда какой-нибудь самовлюбленный парижский командир решит сунуть нос в их владения.

Лоуренс ответил введением абсурдно суровых наказаний за любые проявления нелояльности. Скажем, если акадийцу было приказано доставить в британское поселение дрова, а он тянул с исполнением, его дом разбирали на растопку. Лоуренс распорядился конфисковать у акадийцев ружья и каноэ — жизненно необходимые инструменты для охоты и рыбалки, он также планировал обратить всех французских поселенцев в англиканскую веру. Неудивительно, что акадийцы стали искать убежища подальше от этого английского сумасшедшего, благо Новая Шотландия была обширным и неосвоенным полуостровом с множеством рек и речушек, способных прокормить опытного рыбака и охотника.

Понятное дело, взбешенный коварством французов, подрывающих его авторитет, 28 июля 1755 года губернатор Лоуренс отдал приказ о начале депортации.

Он запросил Новую Англию прислать ему флот из двух десятков грузовых кораблей, с трюмами, переоборудованными в тюремные камеры без окон и удобств (колонизаторы из Новой Англии давно освоили такой вид транспорта, поскольку успешно практиковали работорговлю). Тем временем возле деревни Гран-Пре в Новой Шотландии расположились лагерем солдаты — тоже из Новой Англии; до поры они, согласно приказу, не предпринимали никаких действий, так как стояла пора сбора урожая, и губернатор хотел, чтобы акадийцы оставили после себя хорошие запасы свежих продуктов.

Не догадываясь о том, что на уме у солдат, мирные поселенцы продолжали жить, как раньше, но заподозрили неладное, когда к берегу подошли пять порожних грузовых кораблей, и Чарльз Лоуренс распорядился, чтобы все совершеннолетние лица мужского пола собрались в три часа пополудни 5 сентября в церкви Святого Чарльза в деревне Гран-Пре. (Трудно сказать, был ли выбор места шуткой. Возможно, нет. Чарльз Лоуренс не страдал несерьезностью.) Было объявлено, что тем, кто проигнорирует распоряжение губернатора, грозит «конфискация движимого и недвижимого имущества».

В тот день в церкви собралось 400 мужчин и юношей, которым некий полковник Уинслоу изложил «окончательную резолюцию Его Величества по дальнейшей судьбе французских обитателей Его провинции Новая Шотландия, которые до сих пор пользовались большей благосклонностью Его Величества, нежели остальные доминионы». Полковник Уинслоу сказал, что ему «весьма неприятно» делать то, что он намерен сделать, «и это так же печально для вас, потому что вы тоже представители рода человеческого». (Что ж, по крайней мере, он признал в акадийцах людей.) Далее он объявил: «Земли и постройки, домашний скот всех видов конфискуются в пользу Британской короны со всеми вашими личными вещами, сбережениями, деньгами и хозяйственной утварью, а вы сами перемещаетесь из этой провинции».

Это было, мягко говоря, шокирующее заявление, но Уинслоу сказал, что бритты играют по-честному, и прибавил: «От лица Его Величества я разрешаю вам взять с собой столько денег и утвари, сколько вы сможете унести, но так чтобы не перегрузить корабли». Учитывая то, что корабли могли вместить строго определенное количество пассажиров, это было заведомой ложью.

Он также пообещал, что «семьи в полном составе последуют на одном корабле», и это еще одна ложь, подтверждаемая приказом, который Лоуренс отдал одному из организаторов погрузки, некоему полковнику Роберту Монктону: «Я бы на вашем месте не стал дожидаться, пока подтянутся жены с детьми, отправляйте мужчин без них».

Поначалу объявление, сделанное в церкви, акадийцы встретили недоумением, поскольку по-английски знали только пару слов: «треска» и «бобер». Судя по всему, единственным лингвистом среди собравшихся был акадиец Пьер Ландри, который перевел британскую резолюцию, как только сам оправился от потрясения.

Тотчас зазвучали мольбы акадийцев о смягчении наказания. Некоторые предлагали заплатить выкуп за свое освобождение и переселиться на французские земли вглубь материка, но им было отказано. Другие умоляли разрешить им пойти домой и рассказать своим женам о том, что происходит, чтобы те могли собрать вещи. В конце концов малочисленную делегацию выпустили, а остальных Уинслоу оставил в качестве заложников, отправив 250 молодых людей в трюмы стоящих на якоре пяти кораблей.

Лишь к 8 октября подошла основная часть грузового флота, и Уинслоу мог начинать массовую депортацию. А за это время с кораблей спрыгнули двадцать четыре человека, причем двоих застрелили при попытке к бегству. Подходили женщины и дети, чтобы присоединиться к мужьям; они несли с собой столько скарба, сколько могли поднять, но, несмотря на обещания британцев, им пришлось бросить вещи на берегу, где они и оставались, пока их не обнаружили английские поселенцы, которые прибыли спустя пять лет.

Двадцать седьмого октября в море вышли четырнадцать кораблей с 3000 мужчин на борту, запертыми в трюмах, как рабы, и полуголодными. Если бы на кораблях имелись бортовые иллюминаторы, акадийцы увидели бы пламя и дым, поднимающиеся над их поселениями, где солдаты поджигали дома и амбары, обеспечивая полную зачистку территории.

В других местах Новой Шотландии депортация проводилась так же жестоко, но менее эффективно. Мужчины сбегали, многие семьи уходили в леса, скрываясь от поисковых отрядов, и, как могли, пытались выжить в суровом климате и без еды. Кое-где целые деревни снимались с насиженных мест и мигрировали вглубь материк в надежде создать новые поселения, где их не нашли бы бритты.

Чтобы акадийцы не могли получить помощь от дружелюбных индейцев, Лоуренс посулил местному племени микмаков щедрое вознаграждение: 0,30 пенсов (небольшое состояние) за каждого мужчину и 0,25 пенсов за женщину или ребенка, пойманных живыми, и — страшно сказать — 0,25 пенсов за скальп мужчины (хотя не очень понятно, как он собирался определять принадлежность скальпа).

Шла масштабная этническая зачистка, которую бритты не практиковали со времен Столетней войны, с той лишь разницей, что жертвы множились от давки в корабельных трюмах и голода и редко кто погибал от удара меча.

Всего, за период с 1755 по 1763 год, было депортировано около 12 600 акадийцев из тех 18 000, что составляли общину. Полагают, что 8000 умерли, включая тех, кто сбежал или спрятался.

Нельзя сказать, что Франция очень уж переживала за судьбу своих колонистов. Никто не поперхнулся, когда злой на язык Вольтер выразил словами то, что думали парижане о Канаде, написав в письме после разрушительного лисабонского землетрясения 1755 года: «Лучше бы землетрясение проглотило эту убогую Акадию». Вольтера часто поминают (по крайней мере, в Квебеке) также из-за того, что в 1757 году он сокрушался по поводу вражды между Британией и Францией за «несколько акров [63] снега в Канаде». И французские канадцы, у которых припасен целый список подобных цитат, нередко вспоминают еще одну декларацию Вольтера 1762 года: «Я бы предпочел выбрать мир, а не Канаду».

Нельзя сказать, что депортация акадийцев была звездным часом Британии или Новой Англии. Вот почему эти события упоминаются в книгах по английской истории гораздо реже, чем героические сухопутные операции на материке…

Волк в шкуре Вольфа [64]

В 1756 году, спустя год после начала депортации Акадии, разразилась Семилетняя война, и, вместо того чтобы размениваться на мелкие стычки, Франция и Британия вступили в официальную широкомасштабную битву за военное присутствие в своих колониях в Северной Америке и других частях земного шара.

Акадию более или менее оставили в покое, бросив на произвол судьбы, но для защиты своих интересов в остальной Канаде Франция отрядила опытного солдата — Луи-Жозефа де Монкальм-Гозона, маркиза де Сен-Веран (в наше скупое на слова время его обычно именуют просто Монкальм). Он участвовал в нескольких европейских конфликтах и был ранен мечом и мушкетной пулей. Весной 1756 года он пересек Атлантику с 1200 солдатами, чтобы поддержать четырехтысячное войско, уже базировавшееся в Нувель Франс. В его распоряжении имелись также около 2000 местных ополченцев, хотя он и знал, что вояки из них никудышные: их гораздо больше занимало потрошение животных, а не международные войны.

Поначалу Монкальм провел ряд успешных рейдов против бриттов, с захватом крепостей и столь необходимых пушек и амуниции. Но помощь, обещанная Парижем, запаздывала, поскольку британцы перехватили большую часть французских конвоев, и в сентябре 1759 года Монкальм укрылся в надежно укрепленном Квебеке.

И вот тут в игру вступил английский генерал Джеймс Вольф, который и должен был нанести решающий удар. Тринадцатого сентября 1759 года Вольф прибыл в Квебек, сумев пройти 450 километров вверх по реке Сент-Лоуренс с огромной армией из 9 000 солдат и 18 000 матросов на 170 ботах, — во многом благодаря тридцатилетнему капитану Джеймсу Куку, обладавшему талантом навигатора и картографа, который спустя годы сослужил ему хорошую службу.

Французы весьма комфортно чувствовали себя в городе-крепости на вершине неприступной скалы, им казалось, что долгий речной круиз Вольфа — совершенно напрасное предприятие. Но генерал категорически отказывался признавать поражение и послал отряд на штурм прибрежных скал. В иных обстоятельствах это ничуть не обеспокоило бы Монкальма, но бритты выгрузили на берег пушки, и он опасался, что британцы подвергнут город бомбардировкам, поэтому лично вывел из крепости 5000 солдат, чтобы сбросить противника в реку.

Вольф тоже вел в атаку свои войска, и у него был свой, смелый и хладнокровный стиль лобовых атак. Он позволил французам подойти совсем близко, так что между противниками оставалось метров сорок, а потом приказал своим солдатам открыть шквальный огонь из мушкетов, убийственным залпом опрокидывая оборону и вынуждая уцелевших французов — многие из которых были те самые ополченцы — мгновенно отступить. Сражение окончилось через четверть часа, и Квебек был взят.

Но оба командующих остались лежать на поле боя, смертельно раненные. Когда Вольфу доложили, что враг отступает, он сказал: «Слава богу, я умру спокойно» — и не замедлил это сделать. Тем временем Монкальму сообщили, что он не оправится от полученных ран, и он простонал: Tant mieux — «тем лучше». Казалось, он уже знал, что битва за Канаду проиграна.

Ступайте домой (если знаете, где дом)

Другой важный для Франции город материковой Канады, Монреаль, капитулировал годом позже. Бритты не тронули мирных жителей, и они там и остались, отрезанные от Франции, со своим архаичным акцентом и католическими большими семьями, благодаря которым большинство квебекцев следующего поколения имели по десять братьев и сестер.

Акадийцев лишили такой роскоши. Для тех, кто пережил тюрьму и изгнание, страдания еще не закончились.

Британские колонии не были предупреждены о надвигающейся волне беженцев, хотя губернатор Новой Англии Уильям Ширли активно участвовал в процессе депортации. Около 1500 акадийцев высадились в Вирджинии и Новой Каролине, но им отказали во въезде и вынудили жить на берегу или на кораблях в ожидании дальнейшей отправки в Англию.

Когда они снова покинули Америку, два судна затонули в Атлантике, а с ними и 300 человек, хотя тем, кто выжил, вряд ли пришлось слаще. Годами акадийцы жили в хижинах у Саутгемптонской гавани, в заброшенных гончарнях Ливерпуля и разрушенных зданиях Бристоля, и все они считались военнопленными.

Около 2000 беженцев прибыли в Массачусетс; многие умерли там от оспы, остальным пришлось идти в прислуги. А ниже вдоль побережья, в Нью-Йорке, 250 человек были брошены в тюрьмы или отданы в рабство.

В Мэриленде к акадийцам относились немногим лучше, чем к рабам, и если они немедленно не находили работу, пусть даже самую черную, то их сажали в тюрьму. При попытках покинуть колонию их убивали. Между тем в Пенсильвании всех акадийцев сначала запихнули в грязный вонючий городишко под Филадельфией («город братской любви»), а потом отказывали им в праве на работу. Многих подталкивали к эмиграции на Гаити, где французский губернатор острова использовал их как рабов на строительстве военно-морской базы.

Bienvenus en France [65]

В 1763 году Франция и Британия подписали Парижский договор, согласно которому вся Канада, за исключением пары крохотных островков неподалеку от Атлантического побережья, Сен-Пьер и Микелон, переходила к Британии. Одной из целей этого договора было улучшение франко-британских отношений, что позволило бы Франции вернуть своих военнопленных, акадийцев. Или, если посмотреть с другой стороны, теперь, когда война окончилась, у бриттов и американских колонистов появилась возможность избавиться от проблемных франко-канадских беженцев.

Соответственно, почти всем акадийцам, которым удалось выжить в эти годы заточения, рабства, лишений и уроков плохого английского, «разрешили» эмигрировать из американских колоний и Англии. Несколько сотен «счастливчиков» отправились на Гаити, но вскоре пожалели об этом: как и раньше, французы относились к ним не лучше, чем англичане, и половина умерла от недоедания и болезней. Несколько десятков эмигрантов были вывезены на Фолкленды, но очень скоро отправлены обратно, когда Франция уступила эти острова Испании. Около 1500 акадийцев пробрались во французскую Луизиану, где их имя исковеркали, и они стали каджунами.

И почти 4000 акадийцев выехали во Францию, из которых семьдесят восемь семей поселились на острове Бель-Иль. Эти новые беллильцы теперь имеют собственный музей в крепости Ле-Пале. Постоянная экспозиция показывает их в душераздирающих сценах депортации из Канады или благодарно взирающими на свои маленькие коттеджи на новой родине.

На Бель-Иль им дали землю и скот (не всякий французский крестьянин мог похвастаться таким богатством), и, как уверяет веб-сайт туристического бюро острова, «они довольно быстро ассимилировались среди местного населения, и в первый же год был всплеск смешанных браков».

Помимо того, что странно слышать о «смешанных браках» среди людей одинакового этнического происхождения (этот термин вообще-то всегда режет слух, но в данном случае особенно), владеющих одним языком, это к тому же и не вся правда. Акадийско-каджунский веб-сайт рассказывает, что «из-за эпидемий среди скота, неурожаев, засухи и сопротивления местных колония за семь лет вымерла».

Так что похоже, и во Франции акадийцы не чувствовали себя как дома. Ведь если вдуматься, они забирали землю, еду и работу у бедствующих французских крестьян. Более того, они заводили шашни с местными блондинками. Да и наверняка ставили ловушки на бобров, в которые попадались собаки и кошки островитян. И — что уж совсем недопустимо! — говорили со смешным акцентом.

За пару лет более 1500 акадийцев, «репатриированных» во Францию, снова покинули ее берега. Большинство отправилось к своим бывшим соседям, обосновавшимся в Луизиане. Впрочем, и новое прибежище оказалось временным, поскольку Франция уже собиралась продавать эти земли все тем же добродушным американским колонистам.

Сакраменто и табернакль!