Антисоветская блокада и ее крушение

БОРЬБА ПРОТИВ СКРЫТОЙ БЛОКАДЫ. ВОЕННО-МОРСКАЯ БЛОКАДА И ЕЕ ЛИКВИДАЦИЯ

Январское решение Верховного совета Антанты еще отнюдь не означало, что империалистические державы полностью покончили с политикой военно-экономической блокады. Документы свидетельствуют о том, что в течение почти всего 1920 и отчасти 1921 г. эта политика еще в значительной степени оставалась в силе, хотя открыто уже не провозглашалась, а ее результативность снизилась вследствие разгрома основных сил внутренней контрреволюции, ухода с территории Советской России части интервентов и заключения мирного договора РСФСР в феврале 1920 г. с буржуазной Эстонией, а затем с Латвией и Литвой.

Общее состояние отношений Советской России с капиталистическим миром в 1920 г. В. И. Ленин охарактеризовал на IX съезде РКП (б) следующим образом: «Государства Антанты с большевиками находятся ни в мире, ни в войне, у них есть и признание нас, и непризнание».^{388} И в самом деле, с одной стороны, решение о снятии блокады и возобновлении торговли с «русским пародом» означало заметный поворот в политике империалистических держав в «русском вопросе». В. И. Ленин считал это «крупным фактом международного значения», благодаря которому, хотели или нет того правительства стран Актанты, Советское государство оказывалось в «сфере всемирных междугосударствепных отношений» и получало известные возможности перехода к мирному строительству.^{389} С другой же стороны, совершенно справедливо резолюция Верховного совета Антанты от 16 января 1920 г» была оценена Советским правительством лишь как «теоретическое снятие блокады»,^{390} сопровождавшееся массой оговорок, недомолвок и возможностей возврата к прежнему курсу.

Ограниченность и недостаточность нового хода в «шахматной игре союзников»^{391} была хорошо раскрыта М. М. Литвиновым в интервью редактору одной из английских газет вскоре после опубликования резолюции Верховного совета от 16 января 1920 г. «Парижское решение относительно блокады, — говорил Литвинов, — пока является только бумажным заявлением, которое еще должно быть проведено в жизнь». Для нормального развития торговли необходимо создать политические условия: взаимное представительство, свободные телеграфные сношения и т. д. В заключение заместитель наркома иностранных дел отметил, что «экономическое значение парижского решения всецело зависит от искренности намерений и общей политики союзников по отношению к России».^{392} Общая же политика главных капиталистических держав в «русском вопросе» почти на всем протяжении 1920 г., представляла собой сочетание мирных и военных форм, колебание от переговоров с большевиками до подготовки и поддержки польского наступления на Советскую Россию.^{393} Все это, естественно, не могло не отражаться на характере отношений, складывавшихся под влиянием решения 16 января, и определяло состояние неполной, или скрытой, военно-экономической блокады Советского государства.

В чем же конкретно выражалась эта политика в 1920 г.? Основными элементами военно-экономической блокады было запрещение союзными державами гражданам своих стран вести торговлю с РСФСР, предложение нейтральным государствам следовать той же тактике, установление морской блокады северного, Балтийского и Черноморского побережий Советской России. Все эти меры не претерпели заметных изменений после принятия Верховным советом Антанты решения о возобновлении сношений с «русским народом» и лишь с течением времени и под влиянием изменившейся политической обстановки начали медленно отмирать. Вопрос о возможности деловым людям вести торговлю с РСФСР не получил никакого разрешения почти в течение всего 1920 г. во Франции и был чисто формально решен в США лишь в июле этого года. В официальном заявлении госдепартамента на этот счет от 7 июля 1920 г. единственная позитивная фраза об отмене ограничений, «стоявших до сих пор на пути торговли и сношений с Советской Россией», терялась среди массы оговорок, двусмысленных толкований и регламентаций. В нем говорилось о том, что остаются в силе прежние ограничения в отношении экспорта ряда товаров производственного назначения, отказ от «политического признания в данный момент или в будущем» Советской власти, ведение экономических отношений и торговли деловыми людьми исключительно на «свой страх и риск», без поддержки правительства США. В заявлении содержались различные предостережения относительно «законности» товаров, которыми располагало Советское государство, о том, что выдача паспортов, виз, а также почтовая связь с Россией не возобновлялись и т. п.^{394} Двусмысленность и лицемерие этого документа были сразу же вскрыты Л. К. Мартенсом, который 8 июля 1920 г. указал, что заявление госдепартамента от 7 июля 1920 г. «отнюдь не разрешает проблемы установления торговых отношений между Россией и Соединенными Штатами».^{395} Даже инициатор снятия блокады — английское правительство — был весьма далек от того, чтобы быстро и решительно покончить со старой политикой.

Из документов британской внешней политики за 1920 г. мы узнаем, что частичное снятие блокады вовсе еще не означало разрешения гражданам Великобритании начать торговлю с Советской Россией.^{396} Ряд материалов дает основание полагать, что эмбарго в течение значительного времени сохраняло свою силу применительно к самому важному для Советской России — ее импорту из Англии. «Нет возражений, — сообщал Керзон 20 мая британскому представителю в Копенгагене, — против того, чтобы английские граждане заключали сделки с русской делегацией, но экспорт товаров из Соединенного королевства в Россию еще запрещен».^{397} Даже в октябре 1920 г. министерство иностранных дел беспокоилось о том, чтобы товары английского происхождения, направляемые в Ревель, не оказались в конечном счете предназначенными для Советской России.^{398}

Другой важный элемент блокады — запрещение всем остальным государствам торговать с РСФСР — также не был устранен в полной мере. Конечно, договор с Эстонией позволил пробить брешь в экономическом окружении. Но если у союзников нашлось в 1918–1919 гг. время сначала фактически, а затем и юридически (нота 10 октября) позаботиться о привлечении к политике военно-экономической блокады нейтральных государств, то после решения Верховного совета Антанты 16 января никаких официальных документов, освобождающих эти страны от навязанных им обязательств, не последовало. Политическим деятелям Скандинавских государств, например, оставалось лишь догадываться, можно торговать с Советской Россией или нет, и согласовывать любой шаг в этой области с мнением лидеров великих держав, сложившейся общей политической обстановкой и т. д.

Больше того, обострение положения в Европе в августе 1920 г. в связи с наступлением белополяков против Советской России грозило рецидивом экономической блокады в полном ее объеме. На совещаниях английского и французского премьеров и военных представителей обеих стран в Хейте 8–9 августа 1920 г. обсуждались и были приняты резолюции, по существу означавшие возобновление — наряду с военными мерами — политики полной экономической блокады, в случае если Советское государство не согласится на предложенные союзниками условия мира с Польшей.^{399} Министерство торговли Великобритании в это время обратилось к правительству с предложением возобновить блокаду Советской России и разрабатывало практические меры запрета торговли «с врагом» на случай военного конфликта.^{400}

Л. Б. Красин, который в это время был в Лондоне в связи с переговорами о заключении торгового договора между двумя странами, сообщал в Москву 17 августа 1920 г., что «сейчас весь узел положения в политике» и что английское правительство фактически отказывается возобновить торговые переговоры.^{401}С другой стороны, правительство Ллойд Джорджа опасалось, что возврат к политике полной военно-экономической блокады приведет к острейшему внутриполитическому кризису. В июле — августе 1920 г. в стране царила атмосфера массового возмущения действиями правительства. Сначала конгресс тред-юнионов, а затем созванная «Советом действия» Национальная рабочая конференция потребовали от кабинета прекращения военных приготовлений, отказа от прямого или косвенного участия в блокаде Советской России, установления действительных торговых отношений с нею.^{402}

Все эти обстоятельства, а также начавшиеся вскоре советско-польские переговоры о перемирии предотвратили полное восстановление блокады, но хейтские решения показали, насколько непрочно еще утвердилось в сознании лидеров западного мира понимание необходимости навсегда покончить со старой политикой. Следовательно, говорить о ликвидации военно-экономической блокады в полном объеме на протяжении значительной части 1920 г. нет никаких оснований.

Весь 1920 и начало 1921 г. Советское государство было вынуждено шаг за шагом противодействовать политике экономической блокады в ее скрытой, половинчатой форме. Эти усилия приводили к определенным результатам, позволяя в ряде случаев сокращать зону ее применения, добиваясь ее прорыва на некоторых направлениях.

Первым таким успехом было завершение переговоров и заключение соглашения с Эстонией. Как уже говорилось, известие о решении Верховного совета Антанты 16 января 1920 г. позволило подписать 2 февраля 1920 г. мирный договор между Советской Россией и Эстонией. Договор этот содержал политические, территориальные и экономические условия у регулирования отношений двух сторон. Благодаря этому перед Советским государством открывалась реальная возможность установления первых легальных торговых связей и с этой страной, и с некоторыми деловыми кругами других капиталистических стран. Значение договора с Эстонией для Советской России, более года пребывавшей в состоянии полной политической и экономической блокады, было велико. В. И. Ленин считал, что благодаря миру с Эстонией Советское государство пробило «окно» или «окошко в Европу», которое позволяет начать торговые отношения с Западом и получать оттуда основные продукты, необходимую техническую помощь и т. д.^{403} Подписание мирного договора дало возможность уже 18 февраля 1920 г. направить в Эстонию довольно многочисленную советскую экономическую делегацию во главе с И. Гуковским, которая через три дня прибыла в Ревель и тотчас же приступила К закупкам товаров для Советской России.

До Октябрьской революции И. Э. Гуковский был активным участником рабочего движения в России. Его революционная деятельность началась в Петербурге в 1898 г. Отбыв пятилетнюю ссылку за агитацию среди ижорских рабочих и принадлежность к социал-демократической партии, Гуковский продолжал партийную работу в Баку, Одессе, Москве. После победы Февральской революции он был назначен казначеем ЦК РСДРП (б). Коммерческий опыт, приобретенный им в этой должности, пригодился в 1918–1919 гг., когда он был заместителем наркома финансов РСФСР, и позднее, после назначения полпредом в Эстонию, где ему пришлось заняться организацией внешнеторговых операций молодой республики Советов. На этом посту он и скончался в 1921 г. в возрасте 50 лет.^{404}

Конечно, Эстония не могла стать сколько-нибудь значительным партнером Советского государства в хозяйственной области. Однако она явилась той первой брешью, той отдушиной, через которую впервые со времени установления блокады удалось наладить ввоз товаров, отчасти местного производства, а главным образом изделий промышленности из других европейских стран. Перечень товаров, закупленных в Эстонии за первые четыре месяца работы советской делегации, показывает, насколько велики были потребности Советской России буквально во всем самом необходимом и насколько разнообразны были сделки и закупки этого периода. «Нам удалось, — говорилось в отчете Гуковского в НКВТ от 6 июля 1920 г., — закупить здесь за это время следующее: сельдей 5442 бочки, пил поперечных 249 000 штук, цементу 33 420 бочек, гвоздей 180 000 пудов, рельсовых скреплений 70 000 пудов, кожи подошвенной около 1000 тонн, сетей рыболовных 293 шт., колунов 5000 штук». Далее перечислялись многочисленные виды других товаров.^{405}

Благодаря миру с Эстонией 18 апреля 1920 г. легально по железной дороге поступили закупленные советской делегацией товары. Договор с Эстонией, как говорил Г. В. Чичерин на пленарном заседании ВЦИК 4 февраля 1920 г., «превратился, так сказать, в генеральную репетицию соглашения с Антантой, превратился в первый опыт прорыва блокады и в первый эксперимент мирного сожительства с буржуазными государствами».^{406}

Вторым направлением, которое избрало Советское правительство, для того чтобы добиться действительной ликвидации блокады и установить торговые отношения с капиталистическими странами, было использование «кооперативной схемы». Поскольку иных возможностей вступить в экономические связи с внешним миром не имелось, оно волей-неволей должно было вступить в «кооперативную игру», начатую союзниками. В этой игре большинство козырей оказалось в его руках. Расчеты лидеров западных держав на антисоветски настроенных русских заграничных кооператоров типа А. М. Беркенгейма и К. Р. Кровопускова довольно скоро потерпели полный провал. Подлинный хозяин кооперации — Центросоюз — после Октябрьской революции в России уже стоял на советской платформе.

С июля 1919 г. заместителем председателя Центросоюза был избран Андрей Матвеевич Лежава, член партии с 1904 г., активный участник революционного движения в Тифлисе, Воронеже, Нижнем Новгороде, Саратове, Москве. Он возглавил созданное по решению ЦК РКП (б) коммунистическое большинство в правлении Центросоюза, и постепенно буржуазные элементы были отстранены от руководства этим всероссийским кооперативным объединением.^{407}

Управление же заграничными конторами Центросоюза («Иноцентр»), возглавляемое А. М. Беркенгеймом, находилось в Лондоне. Оно утратило чувство реальности, ослепленное ненавистью к советскому строю, рассматривало себя как «наиболее здоровое организационное ядро русского народного хозяйства» и требовало полной независимости от Советской власти в выполнении «самых широких общественно-хозяйственных и государственно-хозяйственных функций».^{408} Советское правительство, учитывая, что в сложившихся условиях иначе как под флагом кооперации вступить в торговые отношения с капиталистическими странами и ликвидировать блокаду РСФСР невозможно, приняло решение направить для переговоров с представителями западных держав формально «кооперативную», а фактически — правительственную делегацию, наделенную самыми широкими полномочиями. Вместе с тем оно прекрасно понимало, что лидеры государств Антанты вынуждены будут делать хорошую мину при плохой игре и согласятся в конечном итоге на тот состав делегации русских кооперативов, который утвердит Центросоюз. Как отмечал американский историк и журналист Л. Фишер, «кооперативная схема» Верховного совета Антанты «была в Москве одним из хороших поводов для острот в течение продолжительного времени, и годы спустя Чичерин не мог удержать усмешки, говоря со мной об этом».^{409}

В самом деле, членами кооперативной делегации правление Центросоюза, одним из руководителей которого являлся А. М. Лежава, назначило 25 февраля 1920 г. Л. Б. Красина, М. М. Литвинова, В. П. Ногина, С. З. Розовского и Л. М. Хинчука.^{410}

М. М. Литвинов был в то время членом коллегии п заместителем наркома по иностранным делам. С ноября 1919 г. он уже находился за границей, в Копенгагене, где по поручению Советского правительства вел переговоры с британским представителем О’Грэди об обмене военнопленными и где поставил перед ним вопрос о ликвидации блокады. Однако именно его кандидатура и встретила наибольшие возражения британского правительства, которое не препятствовало тому, чтобы он оставался в качестве члена делегации в Копенгагене, но решительно отказывалось пропустить его в Лондон для предполагаемых последующих переговоров под фальшивым предлогом, что в 1918 г. он якобы занимался подрывной деятельностью на территории Англии. Другой член делегации, Л. Б. Красин, являлся наркомом торговли и промышленности РСФСР; В. П. Ногин, член партии с 1898 г., один из руководителей вооруженного восстания в Москве, был в то время членом президиума ВСНХ и руководителем Центротекстиля. Л. М. Хинчук не смог выехать в составе кооперативной делегации по болезни, и лишь один С. 3. Розовский представлял собственно Центросоюз. Между тем все члены делегации получили соответствующие доверенности этого кооперативного объединения, а Красин и Литвинов, сверх того, — полномочия Совнаркома, подписанные В. И. Лениным, на ведение мирных политических переговоров и заключение экономических соглашений, торговых сделок с капиталистическими странами. В. П. Ногин имел также мандат от ВСНХ, дающий ему право «разрешать… все вопросы, связанные с экономической жизнью РСФСР».^{411}

В делегацию, помимо ее членов, входили дипломатические работники (в их числе — Н. К. Клышко) и свыше двадцати торговых и экономических экспертов, и это отражало самые серьезные намерения Советского правительства добиваться установления хозяйственного сотрудничества со странами Запада. «Пусть Англия, — писал Г. В. Чичерин М. М. Литвинову в связи с посылкой делегации 30 марта 1920 г., — так и смотрит на поездку Красина как на серьезную поездку для основательного коммерческого соглашения, а не как на первоначальный контакт без окончательного и точного решения. Нам именно важно, чтобы теперь уже были конкретные деловые результаты, а не только декларативные выступления. Самый факт составления делегации из таких экспертов есть указание на то, что предстоят конкретные деловые решения».^{412} До 29 марта 1920 г. делегация находилась в Петрограде, где ожидала разрешения на проезд через территорию Финляндии в Швецию, откуда должна была отправиться в Копенгаген для переговоров с представителями Верховного экономического совета Антанты относительно условий ликвидации блокады и возобновления торговли через кооперативы. Наконец разрешение было получено. «Итак, едем и посмотрим, что из этого выйдет», — заключал Л. Б. Красин свое письмо Г. Е. Зиновьеву от 29 марта 1920 г.^{413}

На рассвете 30 марта поезд миновал Сестрорецк — последнюю станцию на государственной границе с Финляндией — и взял курс на север. В пути делегация уже фактически приступила к работе, ибо представители финляндского правительства начали с ней обсуждение предстоящих мирных переговоров и установления торговых связей. Вечером того же дня поезд прибыл в Або (Турку). 31 марта одна часть делегации во главе с Л. Б. Красиным приехала в Стокгольм и осталась на некоторое время в Швеции, а другая продолжала путь и 2 апреля достигла Копенгагена, где ее встречали М. М. Литвинов и представитель английского правительства. 7 апреля к ним присоединился и Л. Б. Красин с сопровождающими его лицами.^{414}

Переговоры в Копенгагене 7–9 апреля 1920 г. с представителями Верховного экономического совета от Англии и Франции показали, что последние не имеют никаких серьезных полномочий от своих правительств. Советские делегаты сообщили о платежных средствах, которыми располагало правительство РСФСР для внешней торговли, и поставили ряд конкретных вопросов для выяснения позиции западных держав: является ли отказ от блокады полным и окончательным, может ли Советская Россия торговать с нейтральными странами, какие правовые основы будут установлены для советских внешнеторговых организаций или Центросоюза, если Советское правительство останется непризнанным, и т. п.^{415} Никаких ответов на эти вопросы получено не было, и, видя бесплодность дальнейших общих рассуждений, Л. Б. Красин 21 апреля 1920 г. направил телеграмму на имя председателя союзной конференции в Сан-Ремо, где заседали в это время главы правительств Англии, Франции и Италии. В ней указывалось на необходимость «формального соглашения с союзными правительствами об устранении препятствий, стоящих на пути к возобновлению товарообмена с Россией и Украиной».^{416}Ответ Красину за подписью председателя конференции итальянского премьера Нитти, принятый в Сан-Ремо 26 апреля, вновь по существу оставлял представителям Верховного экономического совета Антанты лишь «право обсуждать с русской делегацией» различные вопросы, намечать меры, но ничего не решать.^{417}Вместе с тем он свидетельствовал о некотором отходе от «кооперативной схемы», поскольку предусматривал новые переговоры «с целью немедленного возобновления торговых сношений… через посредство кооперативных организаций либо иными способами». Местом встречи избирался Лондон.^{418}

За полтора месяца, проведенные кооперативной делегацией в Стокгольме и Копенгагене, ее члены сумели хорошо использовать этот короткий срок для установления торговых связей, заключения соглашений и сделок как с кооперативными организациями ряда стран, так и с отдельными фирмами.

В Стокгольме между шведским министром иностранных дел и Л. Б. Красиным было заключено особое соглашение, имевшее форму обмена письмами. В письме от 14 мая 1920 г. Пальмшерна выражал согласие шведского правительства на взаимный обмен торговыми делегациями (от РСФСР — Центросоюза, от Швеции — Всеобщего экспортного объединения). Члены делегаций наделялись определенными правами (пересылка дипломатической почты, свобода почтово-телеграфных сношений, право шифра и т. д.). Шведское правительство гарантировало неприкосновенность ввозимых советской стороной товаров и золота в размере, предусматриваемом договорами.^{419}

Договор с концерном шведских фирм от 15 мая предусматривал размещение заказов на самые разнообразные изделия шведской промышленности общей стоимостью в 100 млн. крон. Основным условием было внесение советской стороной депозита золотом на сумму 25 млн. крон в ряд шведских банков в качестве гарантии (заказы первой очереди). Второй договор представлял собой предварительное соглашение на поставку в Советскую Россию тысячи паровозов в течение 5 лет и базировался на тех же принципах расчета.^{420}

При всей слабости правовых основ договоров от 15 мая, вытекавшей из отсутствия хотя бы отношений де-факто между двумя государствами, эти первые крупные сделки имели очень большое значение для Советского государства. Их реализация позволила получить значительное число промышленных изделий, в которых остро нуждалась Советская Россия. Майские соглашения означали также известный шаг вперед на пути фактического признания Советского государства правительствами западных стран, так как допускаемая на продолжительный период в Швецию делегация Центросоюза была таковой лишь по названию. На деле же и сами договоры заключались с Советским правительством, и эта делегация была не чем иным, как его торговым представительством. С мая 1920 г. на основании договора с концерном шведских фирм в Стокгольме стала действовать миссия Наркомвнешторга во главе с проф. Э. Ф. Юоном.^{421} Некоторые сделки были заключены также с представителями деловых кругов Норвегии и Дании. 8 апреля было заключено соглашение с представителями итальянского кооперативного института. Кроме того, было принято решение направить в Италию представителя делегации для изучения рынка и установления постоянной связи с этим институтом.^{422}

Перспективы возобновления торговли между Советской Россией и рядом союзных или нейтральных стран побудили и правительство Германии предпринять некоторые шаги в этом направлении. Советская миссия по делам военнопленных в Берлине во главе с В. Л. Коппом с мая 1920 г. получила возможность закупать и отправлять различные товары в Советскую Россию: к августу она заключила 15 сделок, в основном на медикаменты и сельскохозяйственные машины. К концу года миссия закупила товаров на 300 млн. марок.^{423}

Однако все это были лишь самые первые шаги на пути преодоления блокады и возобновления торговли в весьма ограниченных размерах, лишь с малыми или нейтральными европейскими странами и отчасти с Германией. Но даже и на позиции этих стран сказывалась политика экономической блокады, которую продолжали проводить в скрытой форме по отношению к Советской России державы Антанты. До полного урегулирования отношений на основе признания РСФСР де-факто хотя бы с одной из них — Великобританией — покончить со старым курсом в «русском вопросе» было невозможно.

Об этом со всей очевидностью свидетельствует крайне медленно и непоследовательно осуществлявшаяся союзными государствами линия в отношении отмены морской блокады.

Политика военно-морской блокады, несмотря на временные послабления, фактически продолжала оставаться в силе на. Балтике почти весь 1920 г., а на Черном море захватила и начало 1921 г. Прежде всего ход военных действий на фронтах гражданской войны далеко не сразу позволил вернуть основные торговые порты Советской России и их акватории. Пользование Петроградским портом и беломорскими гаванями стало возможным лишь в феврале — марте, портами Азовского, западной и кавказской части Черного моря, а также Каспийского — весной 1920 г. Крымское побережье стало доступным только в ноябре — декабре» Однако выход к морю на юге страны благодаря успешному наступлению Красной Армии сам по себе не означал возможности открыть торговое мореплавание. Для этого нужна была уверенность в полной ликвидации союзниками морской блокады. Между тем правительства Англии, Франции и других государств явно не торопились с отказом от ее применения.

В ответ на запрос эстонского представителя в Beликобритании от 28 января 1920 г., выразившего озабоченность, не явится ли предполагаемое заключение договора с Советской Россией препятствием для нахождения британского флота в эстонских территориальных водах, лорд Керзон 20 февраля успокоительно заметил, что вопрос о продолжении присутствия военно-морских сил Англии в этом районе еще обсуждается с Адмиралтейством и решение будет сообщено правительству Эстонии. Что же касается возможного решения, то оно было предопределено позицией самого Форин оффиса, который в тот же самый день, 20 февраля 1920 г., направил в Адмиралтейство письмо, предлагая оставить без изменений морскую политику на Балтике. Вслед за тем, 6 марта 1920 г., эстонскому представителю в Лондоне был сообщен официальный ответ Форин оффиса: «…в британской военно-морской политике на Балтике перемен не произойдет, и соответственно корабли его величества будут продолжать в ее водах, поскольку разрешат условия и состояние льда, поддерживать связь с портами Балтийских государств».

На Балтике даже после заключения мира с Эстонией в феврале — марте 1920 г. британское Адмиралтейство, по рекомендации Форин оффиса, полагавшего, что «продолжение присутствия кораблей его величества является теперь не менее необходимым, чем прежде», сохраняло основной контингент военно-морских сил, участвовавших в блокаде.

Вместе с тем в марте — апреле 1920 г. Форин оффис и Адмиралтейство пришли к выводу о целесообразности несколько изменить схему военно-морского присутствия британского флота в этом районе. Адмиралтейство полагало, что «поскольку наступательные действия против большевистского флота не должны предприниматься, патрулирование Финского залива будет практически несостоятельным, что, однако, не может служить возражением против визитов время от времени в финские порты». 21 апреля Форин оффис согласился, что такие визиты были бы желательны и известил об этом посланника в Финляндии.^{424} Перед началом навигации в Финском заливе британский флот получил наконец приказ не вести наступательных действий против судов Советской России.^{425}

Но затем письмо Керзона от 7 мая 1920 г., направленное представителю Великобритании в Ревеле для передачи Г. В. Чичерину, предупреждало Советское правительство, что в случае «агрессии» с его стороны против прибалтийских государств британский флот «получит приказ оказать поддержку государствам, которые подвергнутся нападению». И действительно, 23 мая командующий эскадрой крейсеров получил инструкции Адмиралтейства, смысл которых сводился к тому, чтобы начать наступательные операции против советского флота «в случае его агрессии».^{426} На запрос одного из депутатов палаты общин об инструкциях, которыми руководствуются командиры английских кораблей в отношении торговых судов, направляющихся в Советскую Россию, первый лорд Адмиралтейства Крейг ответил 2 июня 1920 г., что «всем судам разрешается свободное следование в Балтийские порты и обратно, за исключением тех, которые подозреваются в перевозке оружия или снаряжения для Советского правительства и его агентов. Такие суда обыскиваются и отправляются для детального осмотра в один из портов».^{427} Ясно, что такая инструкция служила основанием для любых насильственных мер против торговых судов и позволяла негласно фактически осуществлять морскую блокаду Петроградского порта. Отмеченное обострение отношений с Англией в связи с провалом наступления войск Пилсудского на Советскую Россию по существу снова вызвало использование военно-морской блокады на Балтике и означало готовность империалистических держав вернуться к политике полной военно-экономической блокады. 4 августа 1920 г. Л. Б. Красин и Л. Б. Каменев были вызваны к Ллойд Джорджу, который заявил им, что «отдан приказ относительно выхода флота, о возобновлении блокады и приступлению к выгрузке амуниции, имеющейся в Данциге… Через три дня будет готов флот».^{428}

В ночь на 5 августа после консультации с Ллойд Джорджем первый лорд Адмиралтейства отдал распоряжение командующему военно-морскими силами на Балтике тотчас же отправиться в Гельсингфорс с двумя крейсерами для совещания с британским представителем в Финляндии о положении, вызванном продолжающимся отступлением белопольских войск под ударами Красной Армии. И действительно, английская эскадра покинула Скапа-Флоу и вышла в Балтийское море. В Данциге, помимо того, появились 4 английских военных корабля и французский крейсер.^{429}

7 августа ночью командующий британским флотом прибыл в Гельсингфорс. В переговорах с представителями МИД Финляндии рассматривались вопросы об объявлении союзниками войны Советскому правительству и о возобновлении блокады. В то же время стороны вынуждены были признать, что какой-либо непосредственной опасности Финляндии со стороны Советской России не существует.^{430} В этот период готовность возобновить участие в военно-морской блокаде на Балтике проявляли и американские представители в странах этого региона. Так, 9 августа 1920 г. представитель США в Риге Юнг телеграфировал госсекретарю Кольби: «Учитывая общую обстановку в Балтийских провинциях, я решительно настаиваю на посылке в балтийские воды американских военных судов, предпочтительно эсминцев».^{431} 11 августа государственный департамент ответил, что он запросил морское министерство относительно посылки военных судов, о которых запрашивал Юнг. Однако, поскольку единственным мотивом для такого решения могла быть только «непосредственная опасность» для американских граждан в этом районе, а Юнг вынужден был признать, что ее не существует, реализация этой акции не состоялась.^{432}

Зато реальными и враждебными были действия британских военно-морских сил на Балтике.

11 августа 1920 г. лорд Керзон сообщал британскому представителю в Финляндии: «Корабли его величества были посланы в Гельсингфорс в качестве предупреждения Советскому правительству, что правительство его величества намерено в определенных контингентах использовать флот против него». Далее Керзон предложил «посоветовать Финляндскому правительству отклонить предложение Советского правительства» о том, что «Финляндия должна запретить использование ее портов великими державами, вовлеченными в военные операции против Советского правительства». 14 августа посланник Великобритании ответил Керзону, что прибытие английских военных кораблей в Гельсингфорс произвело глубокое впечатление в Петрограде, а их присутствие укрепило позиции Финляндии в переговорах с Советским правительством. В заключение он передавал просьбу правительства Финляндии оставить британские суда в этом районе и дальше.^{433} В этих условиях ни о каком свободном торговом мореплавании в Финском заливе не могло быть и речи. Декларированный отказ от мор-ской блокады Балтийского побережья РСФСР не был подкреплен необходимыми мерами, и фактически доступ в Петроградский порт стал открыт лишь глубокой осенью 1920 г., после заключения польско-советского перемирия. Первым иностранным судном, да и то не торговым, а пассажирским, прибывшим в Петроград после почти двухлетней блокады порта, был германский пароход «Рюген», ошвартовавшийся у причала 12 ноября 1920 г.^{434} Британские военно-морские суда оставались на Балтике в течение всего 1920 г, и лишь в 1921 г. были окончательно отозваны из района, прилегающего к территориальным водам РСФСР.^{435}

Только этот год и можно считать временем ликвидации военно-морской блокады Советской России со стороны Балтики. Да и то посещения Петроградского порта торговыми судами западных стран и в еще большей степени — начало регулярных перевозок груза пароходами под советским флагом стали возможными фактически лишь летом 1921 г. 27 мая 1921 г. произошло знаменательное событие. К опустевшим за время блокады причалам Петроградского порта подошло первое иностранное торговое судно — голландский пароход «Александер-Польдер» с грузом сельди из Ярмута (Англия).^{436} Этот день и можно считать фактическим подтверждением полной ликвидации союзной военно-морской блокады в данном районе-В июле 1921 г. возобновили торговое мореплавание десять судов советского Балтийского флота — «Метель», «Аргунь», «Большевик», «Карл Маркс» и др., которые в навигацию этого года сделали всего 13 рейсов между Петроградом и портами Германии, Эстонии и Финляндии.^{437} Но психологические издержки периода блокады команды советских торговых судов продолжали ощущать и еще некоторое время. Условия, в которых приходилось вести работу морякам советского торгового флота, были, конечно, еще далеки от нормальных# В рейсовом донесении капитана парохода «Аргунь» А. П. Смирнова от 4 октября 1921 г. сообщалось, например, что в момент прихода советского судна в Гамбург властями было заявлено об отказе экипажу «Аргуни» сойти на берег «и у сходни с момента прихода был поставлен германский полицейский — на вахту.

Выход на берег был разрешен только для капитана и врача… Затем пароход был отведен в удаленную Park-Hafeu и ошвартован к чалам, не имея сходни на берег. При этом число вахтенных полицейских было доведено до четырех человек».^{438} Однако в 1921 г. начало торговому мореплаванию под советским флагом на Балтике все же было положено. За навигацию этого года Петроградский порт принял 308 иностранных торговых судов. Вновь, как и прежде, «все флаги в гости» стали привычными для этого крупнейшего порта Советской России.

Еще меньше спешили союзники с ликвидацией военно-морской блокады Черноморского побережья. В одном из документов английского министерства иностранных дел, датированном 20 апреля 1920 г., отмечалось, что «союзная политика блокады в отношении Черного моря еще остается в силе».^{439} Напряженная обстановка в этом районе сохранялась в течение всего 1920 и в начале 1921 г. Военно-морское присутствие разноязычной союзной эскадры в Черном море позволяло ей держать под контролем порты Крыма и Грузии. На протяжении значительной части 1920 г. в этих портах постоянно находились 2 крейсера и 4–5 эсминцев английского флота, 2–3 американских, 6–7 французских и 2–3 итальянских военных корабля.^{440}Чехословацкий представитель по эвакуации подданных республики на родину сообщал в свое министерство иностранных дел в мае 1920 г. из Тифлиса: «15 апреля я прибыл в Тифлис. Ситуация такова: Батум занят английскими войсками. В порту 2 английских дредноута и несколько миноносцев, миноносцы французские, итальянские. В Батуме консульства: французское, итальянское, американское».^{441}

Военно-морская блокада в этом районе продолжала преследовать те же цели, что и в 1919 г.: прервать торговое судоходство между черноморскими портами и портами других стран, оказывать содействие на этот раз войскам Врангеля, оставшимся единственной крупной контрреволюционной силой на Юге России. Так, в середине ноября 1920 г. британскими властями в Константинополе была подтверждена блокада «русского берега Черного моря». Они заявили, что «британские эсминцы патрулируют море, чтобы помешать большевикам сообщаться с турецкими берегами».^{442} В ноте правительства РСФСР правительству Великобритании от 4 февраля 1921 г. указывалось, что «на Черном море британские, как и французские, суда атакуют корабли России и других наций, везущие товары в русские порты, и британские эсминцы, такие как «Непобедимый», подстерегают их в соседних водах для враждебных действий против русской торговли и русских побережий».^{443}

Французские и британские военные корабли оказали самую непосредственную помощь войскам Врангеля на решающем этапе сражений с частями Красной Армии в Северной Таврии и в Крыму. В советской ноте отмечалось, что «десантные операции врангелевских войск не имели бы места без поддержки со стороны британского флота и без британского угля».^{444}Французские военные суда 1 ноября 1920 г., во время этих боев участвовали в обстреле Геническа при занятии его частями Красной Армии. Их враждебные действия на море продолжались и в последнем сражении за Перекоп, когда французские боевые корабли обстреливали наступающих красноармейцев.^{445}

Осуществление враждебных действий против советских торговых судов со стороны французских и британских кораблей не прекратилось и после разгрома Врангеля. Для понимания роли правительств Франции и Англии в проведении военно-морской блокады на Черном море в конце 1920 и начале 1921 г. небезынтересно ознакомиться с официальным заявлением МИД Франции, опубликованным в середине декабря 1920 г. В нем отмечалось, что «во Франции нет закона, воспрещающего вступать в торговые или финансовые сношения с Россией. Однако вследствие отсутствия соглашений между советским и французскими правительствами последнее слагает с себя всякую ответственность за сделки, заключенные коммерсантами или финансистами, которые действуют исключительно на собственный риск и страх». Далее, касаясь военно-морской блокады, заявление определенно указывало, что «торговые отношения через Черное море все еще подвергаются союзному морскому контролю».^{446}

То же самое, хотя и с обычными для себя оговорками, фактически вынуждено было признать и правительство Великобритании. 17 ноября 1920 г. в ответ на запрос в парламенте о блокаде лорд Адмиралтейства Грейг ответил отрицательно,^{447} однако на более точно сформулированный запрос, «нарушено ли мирное судоходство в Черном море?», заявил, что прежде чем ответить, он должен внимательно ознакомиться с положением дел. Но в том же месяце Ллойд Джордж в ответ на аналогичные запросы депутатов парламента был вынужден признать наличие блокады на Черном море против Советской России и факт протеста итальянского правительства против нарушения его интересов & результате военно-морской блокады. Признавая это, британский премьер, как обычно, попытался закамуфлировать политику Англии, заявив, что «блокада действует только в отношении снабжения турецких националистов, которое должно быть приостановлено».^{448} Реальные же действия французского и британского флота вполне подтверждали, что военно-морская блокада оставалась в силе.

В декабре 1920 г. французский миноносец около Батума остановил пароход «Зейнаб», члены команды которого были увезены в Константинополь и посажены там в тюрьму, а сам пароход потоплен.^{449} В этом же месяце, когда в Батумский порт пришел пароход «Анкона» и пытался следовать дальше, он дважды возвращался английскими военными судами, которые не выпускали его к берегам Советской России с товарами, закупленными Центросоюзом в Грузии. Только в конце месяца капитану П. А. Щепетову удалось прорваться на нем через сторожевое охранение и уйти в Новороссийск, а оттуда в Турцию, Италию и Англию.^{450}

Заключительный этап военно-морской блокады со стороны французских боевых кораблей сопровождался нападением двух миноносцев на рейде Анапы на советскую канонерскую лодку. Согласно советской официальной публикации, фактическое осуществление блокады военно-морскими силами Франции продолжалось здесь в течение всего 1921 г.: «Бесчинства французского флота в Черном море вызвали запрос во французском парламенте об отношениях к России, и министр иностранных дел заявил, что «блокада по отношению к России не применяется». На самом же деле французские суда поддерживали на Черном море блокаду до 1922 г.».^{451}

Важно отметить и еще одно обстоятельство, связанное с осуществлением блокады на Черном море в 1920 г. Дело в том, что русские военные и торговые суда после разгрома и бегства Врангеля и по его указанию были захвачены, переданы Франции и уведены во французский порт Бизерту. Сам Врангель признавал, что передал флот «под покровительство» Франции за ее поддержку «правительства» Юга России в борьбе с большевиками. «Вследствие этого, — заявил он, я отдал приказание русскому военному флоту и коммерческим кораблям при входе в Константинополь поднять на фок-мачтах французский флаг. Я заявляю, что корабли могут быть приняты в обеспечение платежей, которые падут на Францию, и расходов, связанных с принятием ею обязательств в отношении эвакуируемых воинских частей и населения».^{452}

В связи со сказанным следует особо остановиться на последствиях грабительских действий империалистических держав в отношении советского торгового флота.

За годы интервенции, военно-экономической блокады и гражданской войны национализированный в январе 1918 г. советский торговый флот понес огромный урон. Значительная часть годных к эксплуатации судов, приписанных к портам Черного, Белого, Балтийского морей и Тихоокеанского побережья, была уведена контрреволюционными правителями и интервентами за границу и постепенно либо попадала в руки прежних частных владельцев, либо была распродана. Советское правительство начиная с 1921 г. и в течение длительного времени вело активную борьбу за возврат этой части своего торгового флота: представителям Советского государства за рубежом были разосланы циркуляры с приложенными к ним списками судов, на возвращении которых предлагалось настаивать перед соответствующими правительствами; неоднократно делались заявления о недействительности всех сделок на суда торгового флота без согласия Советского правительства; право Советского государства на собственность и возврат пароходов было зафиксировано в декларации к торговому договору с Великобританией от 8 августа 1924 г. и в последующих соглашениях с капиталистическими странами; юридические и дипломатические шаги предпринимались в связи с распродажей части флота и отдельных судов во Франции и в Германии.^{453}

Однако все эти меры не дали результатов. Оставшаяся в распоряжении Советского государства часть прежнего торгового флота, естественно, не могла обеспечить внешнеторговых перевозок страны. Паровые суда советского торгового флота даже к середине 20-х годов составляли лишь 36 % численности и 31 % вместимости пароходов, которыми располагала царская Россия на 1 января 1914 г.^{454}