Антисоветская блокада и ее крушение

УЖЕСТОЧЕНИЕ БЛОКАДЫ

Настойчивые попытки торгово-промышленных кругов ряда скандинавских стран, и прежде всего Швеции, добиться возобновления коммерческих отношений с Советской Россией вызвали беспокойство руководителей великих держав. Правительства нейтральных стран все больше осознавали необходимость прекращения торгового бойкота РСФСР» возобновления экономических отношений, заключения сделок и договоров с нею. Летом 1919 г. значительные группы шведских промышленников дважды ставили перед своим правительством вопрос о необходимости добиться от союзников разрешения на торговлю с Советским государством через Петроградский порт.^{255} Под давлением буржуазии оно обратилось с соответствующим запросом к правительствам союзных держав.^{256}

Все это не могло не тревожить лидеров главных империалистических государств Запада, осуществлявших политику военно-экономической блокады Советской России. Их озабоченность усугублялась также тем обстоятельством, что с заключением в июне 1919 г. Версальского мирного договора с 12 июля 1919 г. официально прекращалась блокада Германии. Это лишало всякого основания любые чрезвычайные меры военного или полувоенного характера, применявшиеся союзниками в области международной торговли. К тому же ни одна из великих держав, как уже говорилось, не делала официального заявления об объявлении войны Советской России. В таких условиях экономическая блокада РСФСР не могла обосновываться даже ссылкой на военно-политическую обстановку в Европе и задачу обеспечения приемлемого мира с Германией. В новой ситуации нейтральные государства, вынужденные подчиняться политике Антанты, но не связанные с ней какими-либо формальными обязательствами в отношении участия в блокаде, получили возможность отказаться от навязанного им курса. Поэтому руководители великих держав предприняли шаги, направленные на преодоление скрытого сопротивления политике экономической блокады со стороны нейтральных государств, и попытались подыскать «законную» форму, которая позволила бы связать обязательством активного участия в блокаде их правительства. Одновременно принимались меры и для ужесточения военно-морской блокады Советской России.

Впервые эта проблема с точки зрения новых международных условий обсуждалась на заседании глав делегаций пяти великих держав в Париже 15 июля 1919 г. Французский представитель М. Сеиду пояснил, что этот вопрос был поднят Верховным экономическим советом союзных держав (специальный хозяйственный орган Верховного совета Антанты. — В. Ш.), которому затем было поручено Советом четырех разработать его по существу. Рекомендации Совета четырех от 17 июня 1919 г. сводились к следующему. После заключения мира с Германией следует отказаться от любых позитивных шагов или публичных заявлений, направленных на возобновление торговли с большевистской Россией, необходимо предложить меры, которые предотвратили бы любую возможность поступления товаров морским путем из Германии в Россию.^{257} Исходя из этих указаний соответствующими союзными органами был разработан доклад, дополненный докладом британской делегации. Смысл обоих документов сводился к тому, что необходимо оказать более жесткое воздействие на нейтральные государства, побудив их присоединиться к политике экономической блокады, которая исключала бы любые торговые сношения с Советской Россией через Петроградский порт.^{258} Обосновывая эти предложения, Сейду отметил, что позиция Швеции в этом вопросе требует быстрого принятия решения. Он подчеркнул, что особую тревогу с точки зрения прорыва блокады вызывает Балтийское море, где от Стокгольма или Копенгагена можно в короткое время достигнуть Петрограда.^{259} Его выступление поддержал представитель Великобритании Бальфур, предложивший информировать нейтралов, что, не объявляя формальную блокаду Советской России, союзники рассматривают Финский залив как зону враждебных действий и посему имеют право менять курс торговых судов, идущих к Петрограду.^{260}Представитель США Уайт заявил, что без консультаций со своим правительством он не может согласиться на открытое провозглашение блокады в условиях мира.^{261} По предложению американского делегата Д. Ф. Даллеса совещание решило подождать результатов запроса американских представителей президенту Вильсону по этому поводу.^{262}

Дальнейшие совещания представителей пяти великих держав по вопросу об ужесточении военно-экономической и морской блокады Советской России и позиции нейтральных государств имели место в июле и августе 1919 г. 25 июля Уайт, ссылаясь на ответ президента, сообщил, что американское правительство не может присоединиться к предполагаемой ноте нейтралам, поскольку оно не находится в состоянии войны с Россией.^{263} Это заявление отнюдь не означало, однако, что США являлись противниками блокады. Весь смысл рекомендаций Вильсона, полученных Уайтом, сводился к тому, что открытое провозглашение блокады вступило бы в явное противоречие с нормами международного права. Вместе с тем он совсем не возражал против практического осуществления самой последовательной военно-экономической блокады Советской России силами Англии, Франции и других держав.^{264}

В ответ на это выступление 25 июля Вильсону было послано письмо, подписанное Бальфуром от имени четырех великих держав: Англии, Франции, Италии и Японии. Обосновывая позицию союзных правительств, Бальфур указывал, что язык международного права действителен лишь в отношениях между цивилизованными странами, по говорить на этом языке с «неорганизованным хаосом» не имеет смысла.^{265} Ответное послание президента, обсуждавшееся 8 августа, показало, что по существу вопроса разногласий между сторонами нет. Вильсон подчеркнул, что он с величайшим пониманием относится к доводам в пользу применения военных мер для предотвращения экспорта в РСФСР, Далее он весьма решительно осудил любые возможные попытки нейтральных государств вести торговлю с Советской Россией, заявив, что не представляет себе, как правительства этих государств могут быть индифферентны к интересам всего цивилизованного мира. При этом Вильсон всецело одобрил идею обращения к нейтральным государствам с требованием предпринять немедленные шаги к предотвращению коммерческих сношений с Советской Россией. Единственное, что заставляло американского президента весьма деликатно не соглашаться на официальное присоединение США к открытому провозглашению политики военно-экономической блокады, было фарисейское стремление «соблюсти невинность» перед лицом общественного мнения. Именно поэтому Вильсон высказывал опасение, что конгресс не санкционирует такого военного акта, как блокада, объявленного по отношению к стране, с которой США не находятся в состоянии войны.^{266} Этим опасениям представители остальных четырех держав противопоставляли доводы в пользу необходимости срочных действий по отношению к нейтралам.^{267}

Анализ фактов, касающихся политики администрации Вильсона в отношении военно-экономической блокады Советской России, показывает, что никаких колебаний по поводу практического применения этих драконовских незаконных мер против суверенного государства она не испытывала. Официальные заявления госдепартамента на протяжении всего 1919 г. и его действия не оставляют никаких сомнений на этот счет. 17 апреля государственный секретарь США Р. Лансинг, находившийся в Париже на заседаниях мирной конференции, предписывает Филлипсу, исполнявшему обязанности госсекретаря в это время, отказываться от каких-либо отношений с советским представителем Л. К. Мартенсом, который, как отмечалось, был уполномочен Советским правительством «вести переговоры о возобновлении в ближайшем будущем торговых отношений, взаимно выгодных для России и Америки».^{268}26 апреля 1919 г. последовало заявление госдепартамента, которое предостерегало американских граждан от каких-либо шагов, связанных с получением концессий в Советской России, на том основании, что правительство США «не признавало большевистский режим в Москве».^{269} 6 мая 1919 г. аналогичное предостережение было сделано в отношении любых контактов с Л. К. Мартенсом.^{270} 5 июня Филлипс запрашивает мнение Лансинга по поводу возможной депортации Мартенса или хотя бы опубликовании нового заявления «о неодобрении коммерческих сделок с представителями большевиков».^{271} Примерно в это же время в письме Филлипса сенатору И. Л. Ленроту было ясно дано понять, что ни одно судно, направляющееся с товарами в советские порты, не будет выпущено из США.^{272} Характеризуя позицию правящих кругов Соединенных Штатов в вопросе о блокаде и торговле с Советской Россией, Л. К. Мартенс в письме в Наркоминдел с горечью констатировал: «.. официально нет ни войны, ни блокады, а неофициально война происходит, а блокада поддерживается — судов с товарами для Советской России из Америки не выпускают».^{273}Подлинную суть позиции правительства США в вопросе о блокаде Советской России в полной мере стали ощущать на себе сотрудники миссии Л. К. Мартенса как раз с лета 1919 г.

По мере того как правительство США, хотя и с оговорками и избегая публичных формальных обязательств, все более активно включалось в политику военно-экономической и морской блокады Советской России, положение советского представительства в Нью-Йорке во главе с Л. К. Мартенсом становилось все более трудным и опасным. Американское правительство начало против него кампанию преследования с целью высылки из США и прекращения деятельности в этой стране. В адрес Мартенса стали поступать анонимные письма с угрозами и с требованиями убираться из США. По ночам в его квартире раздавались телефонные звонки и неизвестные абоненты советовали ему тотчас же покинуть Америку, пока с ним не расправились.^{274} Проявляя стойкость и мужество, Мартенс и его сотрудники продолжали свое нелегкое дело. Особенно сложной была организация курьерской связи с Москвой. Непризнанное представительство не имело возможности официально принимать и посылать курьеров. Поэтому связь поддерживалась через различных лиц, которые чаще всего кружным путем прибывали в Нью-Йорк через другие страны, рискуя оказаться в полицейских застенках многих государств. По свидетельству самого Л. К. Мартенса, из двадцати курьеров, которые были направлены к нему из Москвы с почтой и денежными средствами для ведения торговых операций, десять были схвачены, несколько застрелены и только семь добрались до Бюро советского представительства.^{275} Для налаживания более надежного канала курьерской службы молодой сотрудник Бюро Б. С. Ша-пик был направлен в Мексику. Впоследствии он вспоминал: «Моя профессия моряка, наличие соответствующих документов давали мне возможность поступить на работу на один из пассажирских пароходов, которые регулярно курсировали по линии Нью-Йорк — Веракрус. Однако наняться на пароход оказалось не так-то просто. Тогда пришлось прибегнуть к старому, испытанному средству. В баре, где моряки любят посидеть после работы за кружкой пива, мне удалось познакомиться с неким боцманом, угостив его парой кружек пива и хорошей сигарой. Вскоре я был зачислен в состав экипажа пассажирского парохода, шедшего в Веракрус. Работу, правда, пришлось выполнять тяжелую, грязную, но выбирать, как говориться, не приходилось». Таким способом удалось установить курьерский маршрут в Нью-Йорк через мексиканских интернационалистов.^{276} Однако вскоре американские власти приняли решение и вовсе покончить с деятельностью Бюро Мартенса в США.

12 июня 1919 г. в 3 часа дня по забитой легковыми автомобилями 40-й улице Нью-Йорка проехал автобус с дверью и ступеньками сзади. Он резко затормозил у здания, где помещалось Бюро советского представительства, и из него высыпали двадцать сыщиков частного детективного агентства, на головах которых красовались модные в ту пору канотье, и с десяток полисменов. Они ворвались в подъезд и, растолкав посетителей, быстро поднялись лифтом на третий и четвертый этажи. В помещении Бюро советского представительства сотрудникам запретили двигаться с места, налетчики перерезали телефонные провода и около суток рылись в столах, шкафах, сейфах. Нападение было произведено на основании ордера на производство обыска и изъятие документов, подписанного одним из судей штата Нью-Йорк. Никаких компрометирующих материалов устроители этой первой облавы так и не нашли. Л. К. Мартенс направил резкую ноту в госдепартамент, в которой изобличил преднамеренный характер этой антисоветской провокации и выражал решительный протест против подобных действий американских властей.^{277} Однако это было только началом. Позднее был сформирован подкомитет сенатского Комитета США по внешним сношениям, который занялся разбором «дела» Мартенса. Слушание этого сфабрикованного «дела» продолжалось более двух с половиной месяцев. За это время состоялось 16 допросов; количество вопросов, заданных Мартенсу, превысило 4 тысячи. Среди общих провокационных антисоветских высказываний членов подкомитета и приглашенных опытных адвокатов были и такие, которые имели целью доказать незаконность торговли с Советской Россией — она-де будет расплачиваться за американские товары «краденым» имуществом бывших собственников. Вот один из примеров казуистики американской Фемиды в отношении деятельности Мартенса: «Элисс (адвокат, приглашенный подкомитетом Сената). И вы предлагаете торговать пли платить за американские товары из средств, вырученных от реализации имущества, которое находится в ведении вашего правительства, — имущества, ранее взятого от прежних владельцев? — Мартенс. Мы предлагаем платить из средств, вырученных за товары, произведенные или сделанные русскими как таковыми».^{278}

В конце концов, так и не доказав виновности Мартенса, после нового разбирательства его «дела» в специальной комиссии министерства труда США советского представителя выслали из Америки в январе 1921 г. В своем заявлении перед отъездом Л. К. Мартенс в числе истинных причин своей высылки назвал политику американского правительства, направленную на «отказ призвать даже де-факто существование Советского правительства и отказ разрешить возобновление торговли между Россией и Америкой».^{279}

Отношение к миссии Мартенса, отражавшее линию правительства США на фактическое участие в политике военно-экономической блокады Советской России, тем более показательно, что в то же самое время, летом 1919 г., это правительство заняло совсем другую позицию к антисоветски настроенной кооперативной делегации во главе с А. М. Беркенгеймом. В этом случае торговля допускалась с расчетом на использование «теории контраста». В июле 1919 г. (в день налета на Бюро советского представительства) был подписан договор между кооперативной делегацией А. М. Беркенгейма и военным министерством США. Согласно этому договору, делегации было разрешено закупить товаров на сумму в 25 млн. руб. на основе договорного кредита и распространять их в Сибири и тех губерниях Европейской России, где эти товары служили бы цели «установления устойчивого порядка среди упомянутого населения». Речь шла о занятых Колчаком и другими белогвардейскими генералами районах России. В этот период торговые контакты между русскими антисоветскими кооператорами и американскими правительственными, деловыми кругами и их представителями в России приобрели регулярный характер. Но как только к концу 1919 г. военное положение колчаковской армии стало катастрофическим, американцы тотчас же утратили интерес к торговле с этими районами.^{280} Использование «теории контраста» стало нереальным, но зато военно-экономическая блокада территорий, контролируемых Советским правительством, продолжалась с прежней последовательностью. Характеризуя общую линию политики правительства США по отношению к Советской России, М. М. Литвинов писал Л. К. Мартенсу 27 мая 1919 г., что, несмотря на «стремление к сближению с Америкой», которое в полной мере проявляло правительство РСФСР, она «на деле… солидаризировалась с бешеной политикой Клемансо и фактически участвовала во всех союзных военных и дипломатических выступлениях против нас, в экономической блокаде».^{281}

В. И. Ленин в беседе с корреспондентом американской газеты «Крисчен сайенс монитор» (сентябрь 1919 г.) сказал о позиции США следующее: «Я думаю, вы увидели в Советской России больше страданий, чем вы раньше могли себе представить. И все эти страдания порождены несправедливой войной, которую ведут против нас, экономической блокадой, в которой ваша страна играет не последнюю роль».^{282}

Таким образом, рассмотренные факты совершенно ясно свидетельствуют о том, что империалистические круги США отличались от своих европейских союзников лишь одним: проводя и поддерживая всеми мерами политику военно-экономической и морской блокады Советского государства и неся полную меру ответственности за участие в акциях международного терроризма, они всячески стремились закамуфлировать свою деятельность, ввести в заблуждение мировое общественное мнение и общественное мнение в своей стране. Последнее вызывалось тем, что в кругах республиканской парламентской оппозиции, среди довольно значительного слоя промышленников и торговцев, не говоря уже о широких кругах рабочих и прогрессивной интеллигенции, росло недовольство политикой интервенции и блокады. Эти обстоятельства как фактор, влиявший на действия администрации Вильсона, отмечались даже в донесениях представителе!! омского правительства Колчака за 1919 г.^{283} Так, в донесении консула колчаковского «правительства» из Нью-Йорка от 15 июля 1919 г. отмечалось: «Положительно нет ни одной отрасли труда, где бы в настоящее время не было забастовки… Сплошь и рядом бастующие не ограничиваются профессиональными интересами и настаивают перед правительством на принятии тех или других мер в пользу главным образом Советской России». Рабочие-табачники, согласно этому документу, постановили потребовать от правительства США «принять меры к скорейшему снятию блокады с Советской республики и к отозванию из России всех войск». «Американское правительство, — говорилось далее в решении их профсоюза, — не должно предпринимать ничего такого, что может помешать русскому народу в определении своей участи в соответствии с его собственными экономическими и политическими делами».^{284} Под влиянием этих причин и складывалась линия действий американского правительства как особая или несколько отличная от политики других империалистических держав в вопросе о блокаде Советской России. Однако это касалось лишь внешней стороны и нисколько не затрагивало существа дела. Анализ документов американской официальной публикации, в которых отражены завершающие заседания, посвященные рассмотрению проблемы на Парижской мирной конференции, подтверждает это со всей убедительностью.

Заседание глав делегаций пяти государств 19 августа продемонстрировало уже довольно дружную работу всех представителей, обсуждавших конкретные меры усиления торгового бойкота РСФСР.^{285} К следующему совещанию, 23 августа, был представлен проект ноты союзных и присоединившихся государств нейтралам, переданный для окончательной доработки в Комиссию блокады.^{286} Решающие обсуждения текста ноты состоялись на заседаниях глав делегаций пяти великих держав 25 и 29 сентября 1919 г. Оно завершилось согласованием позиций между представителями США и остальными участниками дискуссии. Американский представитель Ф. Полк заявил, что его правительство всецело поддерживает меры, предлагаемые нейтралам в целях предотвращения торговли с Советской Россией. Вместе с тем он возражал против последнего пункта проекта ноты, открыто провозглашавшего агрессивные действия против судов нейтральных государств со стороны союзного морского военного флота на Балтике, которому предписывалось задерживать эти суда и менять их курс. По словам Полка, этим создавался опасный прецедент.^{287} Представители Франции и Англии настаивали на сохранении этого пункта, без которого, по их мнению, военно-морские силы были бы лишены действительных полномочий, необходимых для осуществления военно-морской блокады на практике.^{288} 29 сентября после непродолжительных прений было решено направить согласованную ноту правительствам нейтральных государств от имени союзных и объединившихся держав без последнего параграфа, а этот последний сообщить устно.^{289}Таким образом, «невинность» американского правительства была соблюдена: пиратские санкции в отношении Советской России не провозглашались публично, но вступали тем не менее в силу.

В октябре 1919 г. ноту получили двенадцать нейтральных государств Европы и Америки, а также Германия. В ней ясно и недвусмысленно были сформулированы все цели и методы политики военно-экономической блокады. Союзные и объединившиеся державы предложили нейтральным государствам «вступить в немедленное соглашение с ними о мерах к тому, чтобы воспрепятствовать всякой торговле их граждан с большевистской Россией и чтобы обеспечить строгое проведение этой политики». Заключительный параграф, сообщенный устно, указывал, что британские и французские суда в Финском заливе будут «по-прежнему изменять курс тех судов, бумаги которых выписаны на порты большевистской России».^{290}

По мысли авторов ноты, благоприятные ответы на нее правительств нейтральных государств создали бы какое-то подобие законного основания для ужесточения политики военно-экономической блокады и пиратских действий союзного флота на Балтике. А сомневаться в таком ответе не приходилось, поскольку эти государства вряд ли были способны противостоять нажиму политической и военной мощи великих держав. Так и произошло.

Советское правительство в нотах, направленных 20 октября 1919 г. правительствам нейтральных стран — Швейцарии, Норвегии, Дании, Голландии, Испании, Швеции, заявило решительный протест против «варварской блокады, имеющей целью сломить силу сопротивления российских народных масс всякого рода лишениями, которым подвергаются также женщины и дети», Оно выражало надежду, что «нейтральные правительства ответят решительным отказом на не имеющие никакого оправдания требования держав Согласия».^{291} Однако действовать вопреки воле великих держав небольшие нейтральные государства были не в состоянии.

Вскоре представитель английского министерства иностранных дел сообщил основное содержание ответов нейтральных правительств, где говорилось, что меры, уже принятые нейтральными державами, находятся в полном соответствии с взглядами, высказанными Верховным советом Антанты.^{292}

Хотя методами политического и дипломатического воздействия империалистическим державам удалось добиться некоего юридического оформления участия нейтральных государств в полном экономическом бойкоте РСФСР, описанные события показали, что скандинавские страны отнюдь не являлись надежным звеном в цепи «экономического окружения», созданного союзниками. По существу это был первый симптом надвигавшегося краха политики военно-экономической блокады.

Другим уязвимым пунктом системы военно-экономической блокады была Германия, Версальский мирный договор вызвал глубокое недовольство политических и экономических кругов страны действиями союзных держав. Кроме того, германские промышленники, представители торговли и капитала были наиболее тесно связаны с довоенной Россией и как бывшие партнеры заинтересованы в возобновлении коммерческих отношений с нею. Конечно, правительство Веймарской республики после поражения Германии в войне длительное время следовало в фарватере политики держав-победительниц в «русском вопросе», не решаясь на какие-либо радикальные шаги.^{293}

Эти обстоятельства, а также рост недовольства среди самых различных слоев общества условиями Версальского мирного договора предопределили особую позицию германского правительства в отношении упомянутой ноты, а также в целом в отношении военно-экономической блокады Советской России.

В октябре 1919 г. германскому правительству через комиссию по перемирию с Германией был вручен текст ноты главнокомандующего союзными войсками маршала Фоша, включавшей в себя в виде составной части и перечень основных мер торгового бойкота PСФCP, предписанных нейтралам. В ноте Фоша, помимо указания на обязательность и для Германии этих же мер, содержалось разъяснение позиции Верховного совета Антанты в отношении блокады Советской России в связи с подписанием Германией мирного договора. «Союзные и дружественные державы, — говорилось в ноте, — несмотря на снятие блокады Германии, все же не позволили последней возобновить торговые отношения с большевистской Россией. Эти сношения должны были бы фактически происходить при посредстве главарей большевистского правительства, которые использовали бы полученные продукты в своих интересах».^{294} Кроме того, маршал Фош просил комиссию по перемирию передать германскому правительству, что английские и французские корабли в Финском заливе будут останавливать и менять курс судов, направляющихся в порты Советской России.^{295}Правительство РСФСР в ноте германскому правительству от 20 октября 1919 г. заявило, что будет рассматривать активное участие Германии в экономической блокаде как враждебные действия против себя, и выразило надежду, что на предложение союзников последует решительный отказ.^{296}

Ответная нота германского правительства, направленная союзникам в конце октября, по существу содержала осторожный отказ от участия в военно-экономической блокаде. В ноте говорилось, что правительство Германии придерживается политики невмешательства в русские дела. Что касается торговой блокады» то участие в ней Германии «едва ли имело бы какое-либо экономическое или политическое значение, ибо со стороны моря Россия блокирована союзными державами, сухопутной же границы между Германией и Россией после ратификации мирного договора не существует». Далее в ответе германского правительства приводились доводы против применения тактики экономической блокады, которая может только «укрепить большевизм». Вместо этого предлагалась тактика «единения» России с остальными европейскими государствами, которая только и может вернуть ей строй, «согласный с духом европейской демократии». Нота, кроме того, отмечала несовместимость блокады с принципами международного права и Лиги Наций. В заключение германское правительство выразило свою готовность к равноправному участию в обсуждении мер «взаимной защиты различных стран от большевизма».^{297} Как видим, антисоветская платформа, на которой базировалась нота, ничем не отличалась от позиции остальных империалистических держав. Признавалась и полная зависимость Германии от победителей в вопросе о возобновлении торговли с Советской Россией. Вместе с тем сам факт заявления об отказе от активного участия в военно-экономической блокаде РСФСР, хотя бы из соображений негодности этой меры в борьбе с большевизмом и ее несоответствия духу международного права, показывал совершенно определенное стремление не связывать себе рук в решении этого вопроса. Германское правительство хорошо понимало, что решительное присоединение к блокаде приведет его почти к полной политической и экономической изоляции. Только что подписанный на тяжелейших экономических и политических условиях Версальский мир не сулил ему радужных надежд на взаимовыгодные хозяйственные связи с западными державами.

Напротив, Версальский договор вызвал острое недовольство и разочарование в кругах германских промышленников, финансистов и торговцев и способствовал складыванию восточной ориентации таких видных политических деятелей, как граф Брокдорф-Ранцау, склонявшихся к мысли о необходимости пойти на экономическое и политическое сближение с РСФСР.^{298}Присоединиться в этих условиях к блокаде РСФСР означало лишить себя даже отдаленной возможности выхода на огромный восточный рынок и оказаться в полной политической и экономической зависимости от держав-победительниц. Кроме того, правительство не могло игнорировать интересы тех торгово-промышленных кругов Германии, которые в весьма широких масштабах вели коммерческие сношения с Россией до войны и все решительнее выступали за возобновление экономических связей с РСФСР.^{299} Таким образом, отказ Германии от активного участия в торговом бойкоте хотя и не имел своим практическим результатом прорыва блокады и возобновления экономических сношений с РСФСР, по, несомненно, послужил известным предостережением союзникам и впоследствии был при-пят ими во внимание как один из доводов в пользу «смены вех» в «русском вопросе».

Тем не менее в течение лета — осени 1919 г. политика военно-экономической блокады была как бы «легализована», нейтральные государства и Германия были принуждены выполнять все предписания октябрьской ноты союзных держав и следовать общей политике империализма в отношении Советской России.

Апогеем политики ужесточения военно-экономической блокады можно считать решение заседания Совета премьер-министров Англии, Франции, Италии, Японии и представителя США, состоявшегося в Лондоне 12 и 13 декабря 1919 г. Суть их действий в отношении Советского государства в это время можно суммировать следующим образом: полная военно-морская блокада, исключавшая всякую возможность доставки товаров морским путем, создание «барьера из колючей проволоки» для ограждения территории Советской России от остального мира на суше; отказ от вооруженной интервенции ввиду ее провала, но подготовка и поддержка антисоветского выступления Польши; свобода рук в отношении дальнейшего использования при благоприятных условиях против РСФСР прибалтийских государств и республик Закавказья; право для США и Японии решать вопрос о советском Дальнем Востоке.^{300}

Принятые меры нашли проявление и в более ревностном соблюдении военным флотом союзных держав военно-морской блокады, в особенности на Балтике и Черном море. Петроградский порт оказался со второй половины 1919 г. под еще более бдительным, чем прежде, надзором английского флота. В официальном заявлении МИД Финляндии, сделанном в ответ на протест шведского правительства в связи с захватом шведских судов, направлявшихся в Россию, откровенно признавалось, что «английские военно-морские силы заминировали устье петербургской гавани и английский военно-морской отряд расположен в этой части залива, чтобы препятствовать мореходству в упомянутый город».^{301} Об ужесточении политики военно-морской и экономической блокады на Балтике с лета 1919 г. свидетельствует инцидент с уже упоминавшимся шведским торговым судном «Эскильстуна-III».

В августе 1919 г. «Эскильстуна-III» с грузом мирного назначения снова прорвалась в Петроград, но на обратном пути была задержана английским сторожевым судном, а груз конфискован.^{302} Под воздействием Англии активизировалось участие и Финляндии в блокаде Балтийского побережья Советской России и Петроградского порта, 11 июля 1919 г. НКТиП и Наркоминдел выработали радиотелеграфное сообщение правительству Финляндии с предложением вступить в торговые сношения. Одновременно Петроградскому отделению НКТиП было поручено предпринять практические меры к организации товарообмена между двумя странами. Однако позиция финляндского правительства, прибегавшего к агрессивным действиям против РСФСР, исключала возможность нормального развития торговых отношений, и белофинский флот совместно с авиацией только в 1919 г. совершил 45 нападений и налетов на Кронштадт, советские военные суда Балтфлота, форт Красная горка и другие пункты в Финском заливе.^{303}

Вопрос о Петрограде и Петроградском порте в планах интервентов — одна из наиболее ярких иллюстраций того, что военно-экономическая блокада была органической частью общей политики удушения Советской власти. Об этом со всей определенностью говорит прямое участие английских военно-морских сил и авиации в нападении на Кронштадт в ночь на 18 августа 1919 г. По приказу адмирала Коуэна был разработан план атаки Кронштадта, В ней главная роль отводилась восьми специально доставленным быстроходным береговым военным катерам, которые имели низкую осадку и могли внезапно ворваться в мелководную Кронштадтскую гавань. Внимание советских войск предполагалось отвлечь одновременным бомбовым ударом аэропланов, совершавших налет на Кронштадт с воздуха. Британские крейсеры и эсминцы должны были обеспечить поддержку этой морской акции. План был реализован и привел к определенному успеху: в результате атаки были торпедированы и затонули советские линкоры «Петропавловск» и «Андрей Первозванный», учебное судно «Двина», хотя из-за мелководья противник и не смог их уничтожить. Это способствовало снижению активности советского военного флота в этом районе.^{304}

Таким образом, одной из главных задач военно-морских сил Антанты со второй половины 1919 г. было полное прекращение внешней торговли РСФСР через Петроградский порт. Капитан Беннет, автор книги о действиях британского флота на Балтике, утверждает, что непрерывное патрулирование военно-морских судов Англии в Финском заливе, установка мин вблизи Кронштадтского рейда и в добавление к ним военные операции против частей Красной Армии и Красного Флота обеспечили успех политике блокады.^{305} Американский профессор Кэролл также считает, что «эффективность блокады, хотя Франция и была ее ревностным инициатором, в конечном счете зависела от британского флота».^{306}

Особенно тесно переплелись политика военно-экономической блокады Советской России со стороны союзников и поддержка ими осеннего наступления на Петроград северо-западного корпуса генерала Юденича. Помимо военного снаряжения и обеспечения белогвардейских войск, шедших на Петроград, снова в качестве «идеологического фактора» была двинута в дело «теория контраста». Вот две выдержки из документов того времени.

21 августа 1919 г. в газете «Заря России» (Псков) было опубликовано обращение уполномоченного Великобритании в Прибалтийском крае Г. Пири-Гордона «Воззвание к гражданам Пскова». В нем в связи с подготовкой северо-западного корпуса к наступлению на Петроград и созданием белогвардейского «Северо-Западного правительства» говорилось, что союзники «ныне выгрузили запасы продовольствия, одежды и снаряжения, чтобы дать возможность вновь образованному правительству освободить как можно больше русских из-под тирании большевиков».^{307}

Политические деятели белых в этом районе — В. Д. Кузьмин-Караваев, А. В. Карташев и М. Н. Суворов — в сентябре 1919 г. писали в связи с помощью в снабжении корпуса Юденича со стороны союзников, что «в войне с большевиками продовольственные припасы, пожалуй, еще в большей степени обеспечивают успех, нежели пушки и ружья», поскольку-де белые войска будут рассматриваться населением как «освободители от голода». Однако тут же содержалось и признание провала этой политики, ибо американская мука стала продаваться населению вшестеро дороже против отпускной цены, что привело к «падению влияния на население» белой идеи.^{308}

Таким образом, усиление военно-морской блокады, снабжение корпуса Юденича вооружением, а Северо-Западного правительства продовольствием для эксплуатации «теории контраста» — все это в полной мере проявилось во время осеннего наступления белых на Петроград. В телеграмме поверенного в делах колчаковского правительства из Лондона в свое министерство иностранных дел в Омск от 18 октября 1919 г. восторженно сообщалось: «Черчилль выразил мне лично живейшую радость по поводу удачного наступления на Петроград. Интересуется дальнейшими планами и организацией управления по взятии Петрограда».^{309}

Однако вскоре белогвардейское наступление на Петроград потерпело жестокое поражение, корпус Юденича был разгромлен и отброшен. Военно-морская блокада союзников на Балтике как часть общей политики военно-экономической блокады Советской России не принесла сколько-нибудь ощутимого результата ее организаторам.

Другим районом, где наблюдалось ужесточение военно-морской блокады Советского государства, стало Черное море. Здесь, как и на Балтике, морская блокада была составной частью активизации действий белогвардейских войск, поддерживаемых империалистическими державами. Весной 1919 г., после того как союзники были вынуждены вывести суда военно-морского флота из крупнейших портов Юга Советской России, их активное участие в блокаде продолжалось. 19 мая 1919 г. В. И. Ленин говорил: «Мы знаем, что ушедшие и вынужденные уйти из Одессы и Севастополя военные суда союзников блокируют побережье Черного моря».^{310}После неудачи летнего наступления 8-й, 9-й и 10-й советских армий на Юге почти одновременно с наступлением Юденича на Петроград началось мощное наступление Деникина на Москву. События на Севере и на Юге развивались почти синхронно, и к сентябрю 1919 г. сложилась критическая обстановка для Советской России и на южном фронте, и под Петроградом! 20 сентября войска Деникина взяли Курск, в октябре — Воронеж и Орел, завязались ожесточенные бои под Тулой, которая прикрывала Москву с юга; войска Юденича, 20 сентября прорвавшие фронт 7-й армии, захватили в октябре Ямбург, Гатчину, Детское Село и вышли на ближние подступы к Петрограду.

По сути дела с лета 1919 г. усилилась и военно-морская блокада союзного флота в Черном море. В это время в портах Грузии и Крыма постоянно находились 2 крейсера и 4–5 миноносцев английского флота, 2–3 американских миноносца, 6–7 французских и 2–3 итальянских военных судна.^{311} «Союзный флот остался в Черном море, — говорится в официальной советской публикации, — продолжал блокаду, и его враждебные действия против Советской России не только не ослабели, а наоборот, усилились. Флот союзников оказывал всяческое содействие белым, доставляя им оружие и предоставляя транспортные средства для переброски войск, тормозил движение наших судов и неоднократно принимал непосредственное участие в боевых действиях».^{312}

В сводках в Морской генштаб РСФСР из портовых городов Юга России с начала июня 1919 г. сообщалось: «2 июня вечером канонерка обстреляла шедший в Одессу парусник и задержала его. В Очакове миноносец открывает стрельбу по парусникам и рыбачьим шаландам, пытающимся выйти в море. 2 июня французы предъявили Одесскому исполкому ультиматум и усилили блокаду побережья».^{313}

В начале июня англо-французские военные корабли, осуществлявшие морскую блокаду Черноморского побережья России, вели обстрел из орудий по советским войскам, действовавшим на юго-восточном берегу Крыма, и помогли деникинцам высадить десант в районе Феодосии, что привело к повторному овладению Крымом белыми. 23 июля 1919 г. французский эсминец прорвался в Одесский порт, обстрелял город и увел в море парусные суда. Другие французские корабли в тот же день обстреляли Очаков, разрушив значительную его часть, вели огонь и по Нижнему Викторовскому маяку. 23 августа английский флот бомбардировал Одессу и огнем своих орудий поддерживал десант белых близ Сухого лимана.^{314}

В одном из писем, полученных Л. К. Мартенсом из Наркоминдела в конце лета 1919 г., действия союзного флота на Черном море оцениваются не только с точки зрения его участия в морской блокаде, но и как прямые военные действия против Советской России. «Одесса, Херсон, и Николаев, — отмечалось в нем, — были взяты при активном содействии английского флота. Двусмысленнее всего роль Америки, тайно одобряющей и поддерживающей все эти операции, так же как и блокаду. Ее политика определяется желанием «и капитал приобрести и невинность соблюсти». Надеемся, что вы достаточно разоблачаете ее лицемерие в русском… вопросе».^{315}

В конце августа 1919 г. англичане объявили Батум и прилегающую к нему территорию своей оккупационной зоной и создали там военную администрацию. К началу 1920 г. в Батуме находились 4 английских оккупационных батальона и одна батарея артиллерии.^{316}

Морская блокада на Черном море, организованная военными кораблями США, Англии и Франции, фактически перекрыла все пути доступа продовольствия в порты Крыма и Кавказа и на длительное время привела к ликвидации прибрежных перевозок для снабжения населения, исключила возможность подвоза грузов из Турции. Как говорилось в докладе о силах союзников на Черном море в 1919–1920 гг., составленном Морским генштабом РСФСР, «английский флот блокировал берега Анатолии и имел задачу препятствовать сообщению Анатолии с советскими портами. С этой целью все встреченные в блокируемой зоне суда или осматривались, или проверялись самым тщательным образом. Изредка английские суда уходили также и к советским берегам с той же целью. Французские суда имели задачу всеми мерами препятствовать какому бы то ни было морскому сообщению между советскими портами и эту задачу исполняли с немалым рвением: даже самые ничтожные парусные суда ими задерживались. Были случаи обстрела мелких парусников, пытавшихся подвезти хлеб и продовольствие голодающей Одессе».^{317}

Таким образом, ужесточение политики военно-экономической блокады Советской России во второй половине 1919 г. привело к столь же явному усилению в этот период и военно-морской блокады на Балтике и в Черном море. Следствием этого стало почти полное прекращение внешней торговли Советского государства в 1919 г. В период блокады НКТиП вел в основном лишь подготовительную работу в целях быстрого развертывания внешнеторговых операций, когда блокада будет ликвидирована. В 1919 г. был окончательно определен экспортный товарный фонд НКТиП для внешнего товарообмена. Этот фонд, который находился на учете и хранении соответствующих ведомств, составляли: 1 млн. пудов льна, 590 тыс. пудов пеньки, 1.5 млн. штук кож, 50 тыс. пудов щетины, пушнина стоимостью 200 млн. руб. золотом, лесные материалы, благородные металлы, драгоценные камни и т. д.^{318}Впервые в истории советской внешней торговли был разработан также единый импортный план применительно ко второй половине 1919 г. Эта задача была выполнена путем сбора и обработки заявок заинтересованных организаций. Специальная комиссия ИКТиП выявляла степень действительной потребности в тех или иных товарах, сопоставляла заявки со статистическими данными за прошлые годы. В результате общая стоимость потребных к импорту товаров на вторую половину 1919 г. была определена в 39 млрд. руб.^{319}

Что касается практической организации внешней торговли, то в 1919 г. она сводилась к ряду случайных, главным образом импортных операций, которые, по удачному выражению Б. Е. Штейна, «походили скорее на снабжение провиантом осажденной крепости, нежели на организованную торговлю».^{320} Сложная международная обстановка препятствовала самостоятельному выступлению на международном рынке НКТиП как органа, ведавшего национализированной внешней торговлей, побуждала Советское правительство прибегать к более гибкой тактике, к попыткам использования для внешнего товарообмена других организаций, которые формально считались бы независимыми от правительства, а на самом деле являлись бы инструментом НКТиП.

В частности, осенью 1919 г. была предпринята попытка использовать для снабжения РСФСР некоторыми необходимыми товарами кооперативные организации. В октябре 1919 г. представители НКТиП и Центросоюза вели переговоры по этому вопросу с Петроградским иностранным бюро северных кооперативных объединений («Иностранбюро»).

Обсуждая результаты этих переговоров, коллегия НКТиП сочла целесообразным создание организации, которая выполняла бы ее поручения по закупке товаров за границей. Однако это не означало нарушения принципа национализации внешней торговли, поскольку в постановлении коллегии было отмечено, что с уничтожением блокады и возобновлением нормальной внешней торговли надобность в такой организации отпадет.^{321} В дальнейшем было разработано положение об «Иностранбюро» и дано разрешение на выезд его представителей в район Витебск — Орша — Двинск для организации работы. Однако каких-либо материалов о практических результатах деятельности «Иностранбюро» найти не удалось. Известно лишь, что позднее положение об этой организации было отменено постановлением СНК 8 июня 1920 г.^{322}

Наконец, к исходу 1919 г., появилась возможность использовать единственный открывшийся в это время дипломатический канал для некоторых закупок на внешнем рынке по поручениям НКТиП и ВСНХ. Речь идет о появлении в ноябре 1919 г. М. М. Литвинова в Копенгагене, где были начаты переговоры с английским представителем О’Грэди об обмене военнопленными. Г. В. Чичерин информировал Литвинова о наличии в распоряжении НКТиП экспортных товаров, которые могли бы быть использованы для товарообмена с Западом (лен, меха, масличные семена, шерсть, лес, платина).^{323} Регулярно в радиограммы Наркоминдела, адресованные Литвинову, включались и заявки ВСНХ на импортные товары. Конечно, конкретная торговая деятельность Литвинова стала возможной лишь после снятия блокады, но информацией ная и подготовительная работа началась раньше, и это позволило ему отправить в Советскую Россию медикаменты и другие товары, которые пробили первую брешь в экономической блокаде.^{324}

Вследствие политики военно-экономической блокады результаты случайных внешнеторговых операций Советской России в 1919 г. были мизерны: экспорт в западные страны отсутствовал совсем и не был зафиксирован таможенной статистикой. Импорт же по стоимости едва превышал 500 тыс. руб. в довоенном исчислении. Из этой суммы четыре пятых приходилось на долю Германии и Швеции. К этому следует добавить, что регистрация импорта велась по моменту выпуска товаров из таможен, поэтому известное их количество было завезено ранее. Однако и без этой оговорки видно, что в условиях полной военно-экономической блокады, и особенно после ее ужесточения во второй половине 1919 г., Советская Россия за этот год получила менее одной двухтысячной доли тех товаров (в стоимостном выражении), которые завозились в страну в любой из годов предвоенного пятилетия.^{325}