Аптечка номер 4

7

Тело пылало, как будто его подключили к розетке. Хотелось бежать до потери сознания, чтобы накачать его усталостью, чтобы конечности одеревенели от перегрузки и прекратили проводить ток.

Рюкзак ничего не весил. Мы проскочили сквозь перелесок и обнаружили хрупкий сосудик цивилизации, о котором говорил Валентин.

Оставаясь в тени деревьев, Зарема с минуту высматривала камеры на станции.

— Вроде чисто.

— Вроде?

Зарема включила смартфон и поводила объективом по темноте, время от времени задерживая руку в воздухе.

— Это специальное приложение. Типа сканера. Показывает, что камер нет.

Я вздохнул и сделал шаг навстречу станции.

Пустой перрон встречал унылым равнодушием. Стальные арки, на которые крепились провода, анфиладой уходили за горизонт. От гальки, рассыпанной вдоль железнодорожных путей, рябило в глазах.

Зарема схватила меня за шиворот и оттащила от края платформы.

— Так шатаешься, что смотреть страшно. Отойди от рельсов.

Мы сели на металлическую скамейку под навесом. Зарема полезла в телефон и сообщила, что электричка приедет в шесть утра.

— Класс, — сказал я. — Отличное путешествие.

— Могло быть и хуже.

— Однозначно. Представь, мы бы пришли сюда, а на скамейке бомжарик спит. Неловко бы получилось.

— Не смешно.

— Еще как смешно. Как думаешь, хватило бы у меня духу и его замочить? Нашел бы бутылку в мусорке и пощекотал бы ему гланды. Или кадык бы вырезал. Подходит кондуктор в вагоне, так и так, мол, билетики предъявляем. А я ему — хоп, адамово яблочко под нос сую. И больше никаких вопросов.

Зарема отодвинулась от меня. Она вытащила из рюкзака ржаной сухарь и банку с острым соусом.

— Сейчас эта невозмутимая женщина будет с аппетитом есть, — сымитировал я интонацию спортивного комментатора.

Зарема молча окунула сухарь в соус и отгрызла краешек.

— Она жмурится. Чувствуется острота. Нужна краткая передышка, нужен добор воздуха. Наша героиня медленно пережевывает, пережевывает, пережевывает — и героически проглатывает огненную хлебно-перечную смесь. Прекрасный момент.

Делая вид, что ничего не слышит, Зарема покончила с сухарем.

— На твоем месте я бы тоже поела. Поделиться с тобой?

У меня вырвался смешок.

— А картошечки не предложишь? Я картошечку люблю.

— Как знаешь. Если упадешь без калорий, на своем горбу не понесу.

— С маслом люблю картошечку. С ярмарочным маслицем.

Я сократил дистанцию.

— Ты такая заботливая, аж слезы наворачиваются. Ладно, считай, что уговорила на острую пищу.

С этими словами я притянул Зарему к себе и прильнул к ее губам. Полные ярости глаза оказались перед моими. В следующую секунду меня скривило от удара в живот.

— Еще раз такое вытворишь — в больничку поедешь. Понял?

Не поднимая глаз, я кивнул.

— Я никогда не убивала и даже близко не представляю, что ты переживаешь. Психолога из себя строить не буду. У меня только одна просьба: не корми своего монстра и не спускай его с поводка порезвиться. Это опасно для обоих.

Зарема примолкла. Когда я подумал, что наставления закончились, она продолжила:

— Ты поступил жестоко, но другого выхода не было. И я благодарна тебе за то, что ты… За то, что совершил поступок, на который я бы не решилась. Учись жить с этим.

Я не смел поднять голову.

Раздалось шуршание, и передо мной возник ржаной сухарь.

Я согласился на мировую.

Зуд не давал усидеть на месте. Я отмерял шаги по перрону и уже не мог разобрать, отчего меня трясет. То ли мерзло тело, то ли дрожь продолжалась с той минуты, когда я запихал ярмарочное масло в проклятого психа, грозившего донести на нас.

Взор застилала пленка. Галька на моих глазах превращалась в камушки, устилавшие дно озера, к берегу которого я забрел бессонной ночью. Гипнотически холодная вода морщилась поверх камушков.

Моего плеча коснулись.

— Отойди от края.

Я послушался. Больше по инерции, чем из осторожности.

Сколько себя помню, всегда злило выражение «посадить на бутылку». Ха-ха, чувака на бутылку посадили, потому что родину не любит, как смешно. Так-то мы якобы за закон, но если закон не работает, ответственным патриотам позволительно сажать предателей на бутылку. Или хвататься за кувалду. Тем, кто много и не по делу болтает, полезно посидеть на бутылке. И прочее, и прочее.

Теперь я сам затолкал бутылку в глотку за то, что кто-то много и не по делу болтал. Двадцать пятая казнь, неофициальная.

Я вернулся на скамейку и накрылся курткой.

— Казалось, что к давлению я привыкла, — произнесла Зарема. — Папу убила система, айтишников судили за профсоюз, на работу не брали. По логике, такие события должны готовить ко всему. Как бы не так. Хочется упасть и разрыдаться. И никогда не вставать.

— Учись с этим жить, — уколол я.

Зарема достала наушники и плеер и углубилась в себя. Я накинул куртку на голову и попробовал задремать.

Не получилось. Мозг слишком утомился, чтобы, с одной стороны, отогнать скопом налетевшие мысли и, с другой, сосредоточиться на какой-нибудь из них.

В ушах эхом звучали обрывки вечерних фраз. Коллектив прихожан набрали, пожалуйте в мои покои, скромные какие и порядочные, конфеты вразвес. Даже мертвый, Валентин фонтанировал в моей голове.

Я обхватывал ее, тер виски, взбивал волосы, качался. Качался, качался, качался. Чем острее ощущалась потребность заснуть, тем дальше меня уводило от сна.

Ночная прохлада все отчетливей возвещала о грядущей осени.

Я дотронулся до Заремы. Она вытащила один наушник и вопросительно посмотрела на меня.

— Расскажи что-нибудь. Пожалуйста.

— Сказку, что ли?

— Я не против.

— Не знаю интересных сказок. Может, анекдот?

— Что угодно.

— Не хочу анекдоты. Давай лучше про папу.

Помимо своей воли я усмехнулся.

— Пускай про него.

— Это история из детства. О психической травме.

— Люблю истории из детства.

Зарема сделала демонстративно серьезное лицо.

— Папа был фрик. Не такой, конечно, как Валентин, но тоже давал жару. Например, запрещал смотреть капитал-шоу «Поле чудес». Якобы оно воспитывало извращенный вкус.

— Разве не воспитывало?

— Иногда тайком мне удавалось посмотреть один тур или даже целую передачу. Как видишь, алчной негодяйкой не выросла. И кроссворды не полюбила. Пронесло.

— Бог миловал.

— В третьем классе у меня часто болел живот. Это потом я узнала, что школа сменила поставщика для столовой. А тогда о причинах мало задумывалась. Болит — и все тут. Медсестра школьная кормила меня активированным углем. Однажды я пожаловалась папе. А он решил, что я хитрю. И повел меня на ФГДС.

По длинной паузе и по пристальному взгляду я понял, что от меня требуется реакция.

— И что? — спросил я.

— Как «что»? Ты много родителей знаешь, которые ведут третьеклассников к эндоскописту?

— Как минимум это информативная диагностика. Что она, кстати, показала?

Зарема махнула рукой.

— Она показала, что глупо рассчитывать на папину помощь. Потому что вредно таскать детей на пыточные процедуры. Это как если бы я на просьбу рассказать что-нибудь скинула бы ссылку на сборник народных сказок. Или на учебник по психологии.

Похоже, я ляпнул лишку. Не впервой.

Зарема вздохнула и подняла черный пакет. От одной мысли о его содержимом меня начинало трясти.

— Придумаю, как избавиться от этого. Диктофон не забыл?

Я молча протянул старый гаджет.

Моя спутница спустилась с платформы в перелесок и исчезла за деревьями.

Изрядно замерзший, я опять принялся вышагивать по перрону.

Всего за день осторожный тип превратился в злостного преступника. И не то чтобы я рисковал. Не то чтобы нарывался. По шкале авантюризма от одного до десяти, где один — покупка просроченного майонеза, а десять — вступление в ЧВК с целью накопить на беззаботную старость, автостоп с незнакомой девушкой едва дотягивал до четверочки. Скромное развлечение с легким романтическим привкусом.

И чем оно обернулась? Вчера — обычный студент. Сегодня — беглец, вор и убийца. Садист, ко всему прочему.

Идеальный кандидат для показательной расправы. Связался с активисткой-рецидивисткой, бросил родной университет ради страны НАТО, убил уважаемого человека.

Вместе с чувством вины меня терзали сомнения, действительно ли мы добили Валентина. Выбитые зубы, раскуроченное небо, сотряс — есть множество примеров, когда выживали и с более тяжелыми травмами. Легко представить, как Валентин приходит в сознание и вопит о помощи.

Бутылка, уродливо торчащая из пасти, развеивала опасения — и не развеивала.

Напрашивался вариант сгонять обратно в дом и убедиться в том, что я параноик. Самый разумный и самый немыслимый вариант. Проще в полицию пойти с повинной или на рельсы броситься, лишь бы не открывать крышку и не заглядывать в подвал.

Спасибо судьбе, генам и Вселенной: я, похоже, не из тех, кого тянет на место преступления.

Что точно ожидало впереди, так это кошмары. Однотипные, с повторами, как противная реклама. Недобитая жертва преследует, оживает после ударов, смеется в лицо, харкает кровью.

И хорошо, если только в кошмарах.

В горле запершило. Я поймал себя на мысли, что боюсь сглатывать слюну, дабы не раздражать горло.

Наверное, все-таки орал во всю глотку, когда бил по бутылке.

Зарема вернулась без пакета и полезла в рюкзак за влажными салфетками, чтобы вытереть руки.

— Слава стихийным свалкам, — сказала она. — Наткнулась на такую. Постаралась перемешать старый мусор и наш.

— Футболку мою тоже выбросила? С кровью?

— Запихала как можно дальше, под рваный матрас и какие-то гнилые корки. Сырость там что надо. Это лучше, чем везти улику с собой в электричке.

Звучало так же разумно, как и тревожно.

— А диктофон?

— Разбила камнем и закопала остатки.

И не такие выживали.

— Теперь, если ты не возражаешь, послушаю музыку.

Я не возражал.

В половину шестого Зарема вынула наушники и перетащила рюкзаки к краю платформы.

— Прикинь, электрички не будет? — спросила она.

Я слишком устал, чтобы тревожиться и насчет этого. Если не приедет, накидаюсь водки и усну на траве.

На перроне появился первый после нас человек. Плешивый мужик в оранжевой ветровке, мешковатых брюках и сандалиях. Он встал чуть поодаль и осторожно посматривал на нас, как посматривают на незнакомцев.

Меня пошатывало. Я убрал руки в карманы, прикрыл глаза и вообразил себя маятником. Со стороны могло показаться, что едва держусь на ногах от слабости и вот-вот рухну.

— Ты как? До электрички продержишься?

Я разомкнул веки.

— У меня для тебя подарок.

— Что ты несешь?

— Сегодня ты угостила меня яичком с солью…

— Вчера.

— Неважно. Моя очередь.

Я вытащил из кармана кошелек Валентина. Зарема моментально поняла и ахнула.

— Выброси немедленно. Хочешь, чтобы нас с уликами взяли?

Повернувшись спиной к гражданину в оранжевой ветровке, я извлек содержимое. Фотография три на четыре, канцелярская скрепка, скидочные карты и четыре с половиной тысячи наличными.

Купюры спрятал в карман, а остальное убрал в кошелек.

— Улики где выбросить?

— Прямо здесь и выкинь, на самом видном месте, — зашипела Зарема. — Дай сюда.

Вырвав кошелек, она спустилась с перрона в перелесок и скрылась из виду.

Пассажиры прибывали. Никто не перешептывался, не тыкал пальцем в мою сторону. Будь я посвежее, извелся бы от подозрений.

Зарема вернулась и зыркнула на меня. Следовало напомнить ей, что вообще-то деньги не помешают, что она вчера успела покемарить в машине, что оскорбительно давить на человека, переживающего психическую травму похлеще зонда в желудке.

И вообще-то это не я врезал столешницей в живот Валентину, когда еще оставался шанс на мирный разговор.

Послышался свист. Проскочив одну металлическую арку за другой, поезд остановился на станции.

— С кондуктором говорю я, — предупредила Зарема.

— Да на здоровье. А я пока посплю.

Я знал, что не засну.