Аптечка номер 4

9

И кто бы уснул после такого пожелания? Меня словно за водочкой послали.

Я менял позы. Поворачивался к окну, разворачивался к Зареме. Вытягивал ноги, убирал их под сиденье. Примагничивал подбородок к груди. Обращал его вверх и изучал ощущение, как кровь приливает к затылку, заполняя, как мне казалось, пространство между мозгом и черепной костью. Открывал глаза, закрывал.

Обрывки фраз мотались по голове, точно по лабиринту. Слова водителей, подвозивших нас вчера, соединялись в одну пеструю исповедь — исповедь человека, который замучился выдумывать мотивы, чтобы в который раз сесть за руль и выехать в путь по асфальтной полоске, разрезающей пейзаж средней полосы. Большие расстояния, большие города, большой разрыв между желаемым и действительным.

— Ты как будто не любишь китайцев, — произнес я.

— С чего такие выводы?

— Подчеркнула, что айтишники китайские.

— Вот оно что. Что ты знаешь о квотах для IT-сектора?

— Просвети.

— Во многих госкомпаниях и органах есть квоты для китайских айтишников. Китай обкатывает у нас молодых спецов. Фармит опыт. А мы в ответ поставляем дешевую рабочую силу, которая за гроши собирает холодильники на китайских предприятиях где-нибудь в Челнах.

— Умно.

— Надеюсь, в один день рабочие в Китае восстанут и раскулачат местных олигархов.

К Москве горло пересохло. С тревожным предчувствием я сглотнул слюну. Словно пемзой по ссадине шкрябнул.

Очередной торгаш подстерегал нас на перроне. На этот раз нам впаривали аптечку, «базовую и многофункциональную» одновременно. Эксклюзив, с дефицитными китайскими турникетами.

— Маме своей подари, — порекомендовал я.

Оказалось, что поезда в Тверскую область уезжали с Ленинградского вокзала. Зарема, безусловно, знала об этом, когда подписывала меня на такой бросок.

— Пожалуйста, только продержись до Ленинградского, — повторяла она, включив мамку-мотиватора. — Не падай без сил, хорошо?

Чуть ли не за руку меня повели в метро. Я покорно спустился по эскалатору в жерло станции Курской. По белому залу с имперскими колоннами и люстрами двигались москвичи и так называемые гости столицы вроде меня.

Перекатываясь с Курской на Комсомольскую, как с уровня на уровень в компьютерной игре, я вслушивался в голос диктора. Диктор постиг дзен и потому вещал обо всем величественно и отстраненно. Голос сообщал, что закрыт участок между Автозаводской и чем-то там еще, и велел пользоваться иноземным транспортом.

На Площади трех вокзалов курсировала толстушка-промоутер в синем прямоугольном плаще, надетом через голову. Табличка с номером телефона болталась на груди.

— Линзы от производителя. Япония, Германия, Южная Корея. Качественно и доступно. Линзы от производителя.

Наверное, все-таки наземным транспортом, а не «иноземным». Не так впечаталось в ухо.

— Поспешим, умоляю тебя. У нас пятнадцать минут. Пятнадцать долбаных минут.

Я засеменил вслед за Заремой к кассам самообслуживания. Она на ходу достала тысячную купюру.

— Вроде наше направление.

Зарема начала тыкать пальцами в кнопки меню.

— До Твери не поедем. Клин — слишком рано, это Подмосковье. Выбирай, Редкино или Завидово.

Я вообразил тертую редьку, и в горле засвербило.

— Завидово, — прошептал я.

— Никогда там не была.

Рамка металлодетектора, лента для сумок, спасибо.

Меня переполняла решимость втащить первому же продавану. С удвоенным ожесточением, если осмелится толкать мне что-то с таким видом, будто от сердца отрывает.

Охотников не нашлось.

Сиденья, по три в ряд, украшала яркая обивка. Я сел у окна, в оранжевое кресло. Зарема заняла синее. Между нами осталось зеленое с засохшими разводами, будто от йогурта.

Напротив нас пристроился интеллигентного вида тюрк-киргиз, казах, якут — с горчично-желтым, в тон джемперу, лицом.

Едва тронулись, Зарема подключила телефон под сиденьем. Мы на всех порах помчались в новую глушь.

— Успели! — воскликнула она. — Не могу поверить, что успели. Отлично сработали. Спасибо тебе!

Обманом увлекла в поездку, завезла в глушь, лишила сна и теперь сподобилась на благодарность. И как язык не отвалился от добрых слов.

— Хардкор закончился. Завидово через час с небольшим. Теперь пока спи. Хочешь, постерегу твой сон?

— Так мило, я расплачусь.

Реакция на сарказм последовала незамедлительно. Мелькнувшая в тоне Заремы нежность улетучилась.

— Даже отвечать не стану.

— Ну и не отвечай.

Якут, до того наблюдавший за разговором, вмешался:

— Какой-то ты, парень, нервный.

— Тебе чего?

— В поход собрались? С таким настроением в поход не ездят.

— Зря к нему пристали, — нарочито понизила голос Зарема. — У него горе. Такую жесть сотворил, что рассказывать страшно. Приготовил картошку на прогорклом масле.

Кофеиновый заряд иссяк. Название «Завидово» засело в голове.

Смыслы, его наполнявшие, вертелись вокруг одного-единственного слова. Жители, завидовцы и завидовки, завидчане и завидчанки, завидяне и завидянки, собрались на завалинке и придумали себе такое название, чтобы им завидовали. Или кто-то из москвичей так завидовал местным, что нарек безымянную станцию звучным именем, вложив в него сердце. Или туда в эпоху Российской империи свозили завистников со всех краев, чтобы проводить в Тверской губернии парад зависти.

Ничего нет желаннее, чем въехать в Завидово на электричке и сдохнуть. Находишь укромный уголок и рассыпаешься в прах. Никаких тебе угрызений совести, душных споров и двой ных стандартов. Тихо скончаться в Завидово под финальные летние аккорды — все равно что секретную Нобелевскую премию мира получить. Наверняка Нобелевский комитет каждый год вручает сотни таких для самых скромных жителей планеты, возделывающих свой сад, пока остальные собирают на тепловизоры и швыряются злобой в чатах.

Толстой, кажется, умер на станции с похожим названием. Калиново, Сатаново, Сатрапово.

— Загугли, где умер Толстой, — попросил я.

Не отрывая взгляда от смартфона, Зарема прекратила скролить и набрала в поисковике.

— Астапово.

— Спасибо.

Я помолчал и добавил:

— У меня горло отекло, языком больно шевелить. Ты не в курсе, ковид еще актуален?

Зарема коснулась моего лба и задержала руку.

— Да ты горишь. Давно у тебя?

— С ночи, наверное. Задняя стенка конкретно так припухла. Нужен антибиотик.

— Говори меньше. Я пока поищу аптеки в Завидово.

На стене тамбура нас встретили инструкции на случай форс-мажора. Потянуть, переключить, открыть. Я закрыл глаза и расслабился. Меня покачивало как на ветру. В ушах свистело, а под ногами с лязгом проносилась земля, которую кто-то считал настолько своей и родной, чтобы проливать за нее кровь в тысячах километрах отсюда.

На перроне Зарема предложила понести мой рюкзак.

— Сам.

— Тогда давай пенку и палатку.

— Они ведь такие тяжелые.

Тем не менее я отдал.

— Аптеку нашла?

— Она в двух шагах.

По битому асфальту мы прошли сквозь частный сектор и очутились в микрорайоне с советской типовой застройкой. Дети катались на карусели, синие трико и тапочки торчали из-под машины, бабка в халате цветочно-луговой окраски развешивала белье на балконе. Выцветшие фасады и лужи размером с лодку наводили уныние. Точно такие же виды попадались на фото из Чернобыля накануне ядерной катастрофы и повторялись в снах о моем глубоко провинциальном детстве.

— Постой тут, — сказала Зарема перед аптекой.

— Возьми антибиотик.

Пробыв за дверью вечность, моя спутница вынесла пакет с медикаментами. Хлоргексидин, жаро-понижающее, модные таблетки для рассасывания и морская вода.

— Где антибиотик?

— Не продали без рецепта.

Я выругался и решил самолично объяснить педантичной крысе, что без лекарства окочурюсь прямо тут, на пороге, в загнившей дыре посередине нашей дорогой родины.

Получилось плохо. Аптекарша пригрозила вызвать полицию, если я не уберусь. Мне хватило разума последовать совету.

— Здесь нам не рады, — заключил я на улице. — Веди в другую аптеку.

Зарема вновь приложила ладонь к моему темени.

— Не поведу.

— Что еще за демарш?

— Выслушай меня.

Я приготовился возражать.

— Ты выглядишь так, как будто вот-вот упадешь. Поэтому поступим иначе. Доберемся до леса — он рядом — и разложим там палатку. Ты ляжешь отдыхать, а я сбегаю за антибиотиком.

— «Хочешь, постерегу твой сон?» — спародировал я.

— Принесу антибиотик и постерегу. Обещаю.

— Нет. Сначала в аптеку. Вдвоем.

— Она по другую сторону от железной дороги. Лес гораздо ближе.

— Все равно.

— Что «все равно»? Ты похож на полутруп, которого на ногах держит только ненависть ко мне.

Не дожидаясь моего согласия, Зарема зашагала мимо луж по разбитой дорожке. Я был вынужден догонять.

— Ты меня ни во что не ставишь, — говорил я вслед. — Тупо решаешь на глаз, на что я способен, а на что нет. Стой здесь, иди сюда, все будет по-моему — и так два дня подряд. А потом: «Ой, он меня ненавидит! Как так? За что? Я же такая милая».

— Все я, все я, — поддакивала Зарема. — За шкирку утянула с собой в дорогу. Повела в гости к шизу, чтобы отведать домашней картошки. Направляла твои руки, пока ты до смерти забивал доброго весельчака стеклянной бутылкой. Все я. Все моя вина.

— Не смей! Не смей все в цирк превращать. Если я поправлюсь, мы расходимся.

— Знаешь, что? Неси-ка сам.

С этими словами Зарема остановилась и сунула мне пакет с лекарствами.

Я на ходу достал таблетки для горла и выколупал из блистерной упаковки одну.

За типовым микрорайоном выросла частная застройка. Дома с сайдингом, без сайдинга. С высоким забором, с низким. Какой ограниченный выбор. Убитая в зародыше фантазия. Фантазия, приглашенная в гости и застреленная на пороге. Город, село. Прямые, косые. Чай, морс. iOS , Android .

Частная застройка сменилась полем, заросшим тысячелистником и прочим бурьяном. В траве что-то стрекотало. Над головой жужжали линии электропроводов.

За полем последовала лесополоса. Тонкие и высокие деревья, в основном березы, росли плотно, словно сомкнув ряды перед лицом потенциального врага.

— Вижу полянку.

Зарема шагнула в зазор между деревьями.

Вскоре я наблюдал, как она расчищает землю от сучьев, как продевает дуги в шуршащую ткань и возводит палатку. Хотя Зарема работала быстро и ловко, ее движения казались медленными. Усталость застилала глаза, так что я снял рюкзак и прислонился к березе.

Зарема бросила через плечо:

— Сполосни горло хлоргексидином.

Я выполнил.

— И обработай носоглотку морской водой. Может щипать.

Со стороны я напоминал, наверное, моего отца. Не раз в нашем доме разыгрывалась сценка, когда с похмелья папа стоит перед зеркалом с измученным видом, а мама раздает команды принять то-то и сделать то-то. Разве что стакан сама подносит, хоть какое-то отличие.

Закончив с палаткой, Зарема вместе с ковриком и спальником исчезла в проеме.

Ждать ее долго не пришлось.

— Приготовила тебе место для сна. Подожди минуту.

Из рюкзака появились на свет жестяная кружка и бутылка с водой. В воду гранулами, как корм для рыб, полетел жаропонижающий порошок.

— В холодной не растворится же.

— Не нуди.

Зарема помешала порошок ложкой. На вкус жидкость напоминала мел, не до конца разведенный в сладкой газировке. Стакан все-таки поднесли.

— Теперь ложись. Только сними куртку и обувь.

Хотелось втолковать, что, даже будь я круглым идиотом, все равно бы снял, без нравоучений. Иначе в спальник не помещусь.

Вместо вразумлений я выдал короткое:

— Выдохся.

Тело, подогретое предвкушением отдыха, получило покой. Я вытянул ноги и застегнул молнию спальника до самого подбородка. В тишине и тепле.

На миг стало неловко, что я тут нежусь, а Зарема бегает за лекарством. Затем чувства стерлись.