Аптечка номер 4

11

Сначала меня разбудили птицы. Они истошно кричали и перебивали друг друга.

Затем сон прервала сирена. Где-то вдалеке загудел поезд. Мне представился полный состав новобранцев, натянуто беспечных.

В третий раз я проснулся окончательно. Во рту словно плесень завелась, пока я беспамятствовал. Горло, к большому удивлению, перестало болеть.

За пределами палатки шла жизнь. Что-то шуршало, что-то лязгало. Я мог выжидать, но тело противилось. Оно нуждалось в воде и в движении.

— Ты как?

Зарема готовила на газовой плитке. Благодушная, свежая, с волосами, заколотыми крабиком.

— Какой сегодня день?

— Понедельник.

В субботу мы выехали и нарвались на господина из Лемешек. В воскресенье я отключился. В понедельник Валентин не выйдет на работу. Не вышел.

— У тебя волосы чистые, — заметил я.

— Спасибо за комплимент.

Так как я не сводил взгляда с Заремы, она пояснила:

— Помыла голову в Твери. И привезла оттуда сухой шампунь.

В ее голосе не было враждебности.

— Тебе тоже нужен?

Я провел пальцами по своим лохмам.

— Не надо. Мне и мокрый не поможет.

Из Твери, кроме сухого шампуня, Зарема пригнала пятилитровый баллон с водой и антибиотики.

Короче, нашли меня в бреду и запихнули в пасть таблетку.

Я умылся, ополоснул рот и умял полную пластиковую тарелку гречневой каши с фасолью. Острая паста, которой обильно сдобрила свою порцию Зарема, меня не то чтобы прельстила. Тогда она предложила острую пасту с соевым соусом. Такое упорство в попытках разнообразить мой рацион заслуживало уважения.

— Благодарю, но в еде я консерватор, — произнес я. — Мой девиз: питайся плохо и традиционно. Если в меню будет «Доширак» и куча незнакомых блюд, выберу «Доширак».

Зарема закатила глаза.

— Может, не заразилась от тебя лишь потому, что ем острое.

После завтрака я все-таки почистил голову сухим шампунем и расчесал волосы. До вечера сойдет, за неимением альтернативы. Вот бы еще сухой душ изобрели. Где раздеваться не надо.

— Прежде чем поедем, — сказал я, — проясним одну вещь. Только пойми меня правильно.

— Ты о чем?

— Прошу не обижаться.

— Говори уже.

Я набрал воздуха.

— Раз ты не убежала, почему забрала куртку? Хотела меня кинуть и в последний момент передумала?

— Какую куртку?

— Мою. С деньгами и банковскими картами.

Недоумение на лице Заремы ранило больше, чем обида или злоба, которых я ждал.

— С чего ты решил, что я забрала твою куртку?

— Тогда где она, по-твоему?

Куртка обнаружилась за рюкзаком. С кошельком и ворованной наличкой.

— Ты как российское правосудие, — заключила Зарема. — Предъявляешь от балды.

— Я решил, что ты как раз и бежишь от российского правосудия. Нам грозит смертная казнь, вот ты и сбрасываешь балласт, чтобы побыстрее смотаться из страны.

— Откуда такая логика?

— Мы бежим из России в страну НАТО. Мы убили уважаемого чиновника. Ты политическая активистка. По-моему, мы идеальные кандидаты для показательной расправы.

— Ой-ой, какое самомнение. Идеальный кандидат. Извини, ты не дотягиваешь. Как и я. Мы Коран не сжигали, Библию тоже, государственной тайной с коллективным Западом не делились.

— Говорю же, ты легкомысленная.

— Тогда ты тяжеломысленный. Прикинь сам, парная казнь двух молодых россиян — это подарок всей оппозиции. Профита для власти мало, а ущерб гарантирован. Нас же моментально мучениками признают, придумают нам любовную драму. Либеральная эмиграция, которая сейчас между собой собачится, из нас иконы сделает.

Звучало здраво и совсем не успокаивало. Как будто власть до этого не показывала, что ей класть на репутацию.

— На самом деле я подумывала тебя оставить, — призналась Зарема. — Но сразу отбросила этот вариант. Во-первых, пришлось бы тебя убить и куда-то прятать труп. Во-вторых, мы столько преодолели вдвоем.

— Почему убить?

— Да ты же, оставшись один, сдашь нас первому патрулю. И ориентировки на меня разойдутся по всей Ленобласти и Карелии.

— А ты высокого мнения обо мне. Это очень мило.

— Потому и отбросила этот вариант. Так что у нас один выход: держаться вместе и сохранять верность намеченному плану. Если у тебя нет ничего получше.

Ничего получше я предложить не мог.

Мы сложили палатку и зашагали на вокзал. Через белеющий тысячелистник, через частный сектор, через советские дворы с ямами для луж. Перематывая назад поцарапанную пленку.

Вместо станции Астапово Зарема привела меня на станцию Завидово. Великий старик Толстой умирал не здесь.

Полупустой вагон по-своему умиротворял. Колесный ритм превращал в рутину едва ли не всякий пейзаж. Деревни — поля — коровы — лес, деревни — поля — коровы — лес. Беспросветная идиллия, хоть музыку накладывай.

Лишь раз я встрепенулся, когда сразу за кладбищем в окне проплыл баннер с рекламой контрактной службы, бесстыдно дополнявший ряд свежих могил, над которыми развевались триколоры. Ведомства шагали вразнобой. Левая рука знать не знала, что творит правая.

— Ни слова о Валентине, — сказала Зарема.

Она листала новости.

— Завтра на работе спохватятся. Направят к нему полицию.

Моя спутница усмехнулась.

— То, что ожидаешь, никогда не случается.

— А что случается?

— Все оборачивается либо хуже, либо лучше, чем самые очевидные прогнозы. Обычно лучше, но худшее запоминается сильнее.

То ли Зарема играла в загадочность, то ли не находила слов выразиться точнее.

На выходе из Тверского вокзала возвышался белокаменный храм. Золото на куполах сияло так ярко и дёшево, что отпадало всякое желание гадать, подлинный это драгметалл или грубая подделка. За церковью прятался торговый центр из серых строительных блоков. Его фасад украшала непритязательная реклама аптеки, пивной, букмекерской конторы «Энциклопедия спорта» и ремонтного сервиса.

— Мы здесь на день, — объявила Зарема. — Оклемаешься, накопишь сил. Дальше поедем стопом.

— Ночуем в хостеле?

— Никаких хостелов.

Зарема пояснила, что связалась с надежным товарищем, который и помог с дефицитным антибиотиком. Товарищ вписывал нас на ночь.

— Левак? — уточнил я.

— Айтишник. Начитанный молодой человек.

— Из профсоюза, который судили?

— Причастен.

Короче, целый вечер предстояло выслушивать, что Карл Маркс уже полтора века назад с точностью до ароматов предсказал задницу, в глубине которой окажется рабочий класс. Спасибо за аналитику, конечно. Как-то легче становится, как-то светлее, что ли, когда тебе на пальцах объясняют, что твоя никчемность предопределена.

— Про Валентина ни слова, — предупредила Зарема.

Можно подумать, я возражал.

Товарища звали Денис, и он жил один в двухкомнатной хрущевке. Большая комната соединялась с кухней на манер студии. Вместо книжных шкафов от пола до потолка, подобающих начитанному молодому человеку, в студии на видном месте располагались барная стойка и подвесные полки с красивыми бутылками. Хозяин — в кислотной футболке, оливковых шортах и с шевелюрой в духе Джима Моррисона — плохо сочетался с интерьером. По сосредоточенному виду нельзя было доподлинно определить, как он относится к гостям. Не исключено, что параллельно.

— Я спать, — сообщила Зарема. — Разбудите вечером.

Она скрылась в комнате за студией.

— Я бы тоже прилег, честно говоря, — сказал я. — От болезни толком не восстановился.

Денис показал на раздвижной диван у стены. На нем дожидались плед и подушка.

Перед тем, как уснуть, я увидел, как Денис наливает себе что-то в бокал со льдом и садится к ноутбуку. Хотелось пошутить про пьянство на рабочем месте, но сон опередил.

Я пробудился поздним вечером и, довольствуясь тем, что меня не тычут в бок, немедленно уснул снова.

Мне снилось, что Денис не сдвигается с места.

Открыв глаза утром, я убедился, что Денис по-прежнему сидел перед экраном с бокалом. Лед как будто не таял.

— Ты спал вообще?

Вместо ответа Денис кивнул в сторону надувного матраса на полу.

— Кажется, мы оккупировали все кровати в твоем доме…

— Это съемная хата.

— Все равно. Неловко вышло. Выспался?

— Не преувеличивай мои жертвы.

Зарема говорила, что мы в Твери на день. И просила разбудить ее вечером. Судя по всему, план пошел вкось.

— Который час?

— Половина двенадцатого?

Я вскочил.

— Почти полдень?

— Ну не полночь же.

— Ты Зарему будил?

— Трижды.

— Трижды?

— В первый раз она прогнала меня и отвернулась к стенке. Когда она прогоняла меня во второй раз, то приказала закрыть дверь с обратной стороны. В самой категоричной форме. В третий, уже утром, ее величество наконец-то оказали нам милость. Теперь принимают ванну.

Я вспомнил, как тоже просыпался в три захода. Птицы, поезд, завтрак на газовой плитке.

— Обо мне она ничего не говорила?

— Сказала, что любит.

— Я серьезно.

— Ничего не говорила. Уж не знаю, плюс это или минус.

Скорее плюс.

Когда Зарема вышла из ванной с полотенцем на голове, ее лицо излучало удовольствие. Как будто это не нам грозила высшая мера.

— Ну ты и легкомысленная.

— А что так?

— Да ничего. Мы теряем время, а ты тут наслаждаешься комфортом.

— Если мне суждено встретиться с Богом, пусть у меня будет чистая голова и хорошее настроение.

С Богом, как же. Как насчет того, чтобы с органами встретиться?

— Тоже искупаюсь, — сказал я.

— Не торопись. С меня завтрак.

Ясно. Сейчас она нарочно станет растягивать каждое действие.

Лёжа в ванне и слушая, как лопаются пузырьки пены, я ловил дежавю. Сейчас меня накормят остывшей яичницей, а вскоре загородный автобус высадит нас на федеральной трассе.

Макароны с кетчупом и салат из огурцов стерли намечавшийся паттерн.

— Новостей нет, — произнесла Зарема. — Предлагаю сегодня накопить сил и завтра рано утром выехать в путь.

Я покосился на Дениса. Он критически взирал на экран и не проявлял к нам ни малейшего интереса. В бокале, полном прозрачной жидкости, плавали кусочки подтаявшего льда.

Наверное, воду пьет или газировку.

Тем не менее, громкость я убавил.

— Насчёт новостей — ты про Владимирскую область?

— Ну уж не про чемпионат России по футболу.

С одной стороны, свободная половина дня, с учетом предыдущего рывка сквозь целые республики и области, перепала кстати. Точно Дед Мороз из мешка вытащил. Я не восстановился после болезни. С другой, мы зависли на перевале и забили на собственные планы.

Давила неопределенность, и мне требовалось побыть одному. После завтрака я решил прогуляться.

Рекламные щиты выглядели так, словно жизнь не рушилась. Финансовый коуч в костюме с бабочкой обещал легкий заработок в кризис, потому что кризисные времена — это эпоха возможностей. Торговая сеть рекламировала сосиски от местного производителя с безупречной репутацией, безупречность которой приходилось принимать на веру. По-летнему стильная девушка в юбке цвета электрик и белоснежной блузке, размахивая сумкой, торопилась домой, чтобы успеть к любимому сериалу от второсортного ТВ-канала.

На втором курсе, когда мы изучали телевидение, об этом канале я чуточку узнал. Там крутили типа исторические разоблачения и мыло категории С, сваренное на отечественных кинокомбинатах.

Насколько ущербно надо жить, чтобы твой досуг замыкался на посредственном сериале, на который ты спешишь с работы?

Дорога привела к торговому центру. Из динамиков доносилось приторное старье, эскалатор не функционировал.

Я выпил капучино и скормил мелочь автомату с мягкими игрушками. Эта дрянь родом из детства все еще соблазняла.

В разделе «Примечательное» с явным преимуществом выигрывал магазин «Ладимир». В его продукции языческий новодел гармонировал с православным мерчем. Футболки с надписью «Милосердствуй!» соседствовали с имперскими поло и толстовками с символикой боевого отряда «Русич». Кокошники и милитари-ремни с руническими ставами мирно уживались с рюкзаками, возвещавшими с патологическим упорством, что Бог есть любовь. Со всех сторон на меня взирали лонгсливы и косынки, патриотические кардиганы и премиальные косоворотки, резные кресты и браслеты непременно ручной работы в духе «дорого- богато». Шрифты кричали о верности предкам. Пока в стране закрывались гражданские фабрики и военные заводы, тысячи ремесленников, в иных условиях делавших бы полезные дела, трудились на машину симулякров.

За кассой одинокий мальчик славянской внешности скучал в телефоне.

Градус абсурда пробуждал иллюзию, что я смелее, чем есть.

— У вас плащаницы продаются? — поинтересовался я. — Размера L .

Продавец притворился, что понял запрос.

— Не завозили пока. А что это?

— Жаль. Это одежда, на халат похожа. А иконы? Недавно новая вышла, с Евгением Пригожиным.

— Икон тоже нет. С осени появятся.

— Обязательно зайду.

Славянин за кассой с упорством отказывался догонять иронию.

— Можете оставить номер телефона.

— Я свой выкинул в крещенскую прорубь. Телефоны от дьявола.

Кажется, я наконец-то понял значение слова «скрепа». Скрепа — это связка между неоязычеством и лжехристианством. Скрепа зовет в благоустроенное прошлое, которого никогда не существовало.

После скрепного магазина мое внимание привлек отдел с холодным оружием. Здесь тоже буйным цветом цвел закос под что-то проверенное временем и континентами. Финки НКВД от кизлярских мастеров, переименованные в «свинорезы» серборезы, швейцарские ножи, ножи от викингов и ирландцев, ножи для метания, казачьи кинжалы, матросские кортики, дамасская сталь, переливающиеся цветами радуги керамбиты, мультитулы для выживания — все это на раз побивало мой невнятный пацифизм, как грамотный маркетинг побивает скверно поданную искренность.

Продавцу надоело, что я молча трусь возле товаров, и он спросил, есть ли у меня вопросы.

Я сказал, что вопросов не имею, и купил филиппинский нож-бабочку. Даже не потрогав.

Повелся на масляные разводы. И на красивое название — балисонг.