Аптека Пеля

Глава 11

Конечно Санек рисковал, но не взирая на грозившую опасность, все же задел плечом соперника, выбив из его рук какой-то потрепанный том. Внутренне готовый к драке, он уже раздувал ноздри, как боевой бегемот, но похоже враг его не видел. Бомбист поднял книгу и как ни в чем не бывало поспешил за прекрасной барышней, убежавшей вперед.

Значит еще есть шанс вернуться, смекнул Саня.

Из-за приоткрытых дверей доносился дребезжащий граммофонный бас: «очи черны-яяя, очи страстны-яяя, очи жгучи-яяя и прекрасны-яяя…»

Артюхин закинул голову, прикрыл глаза и тоненько завыл, подпевая басу: «…лишь увидел я вас, потерял покой, и весь мир забыл, я для вас одной…» Лицо его сделалось чрезвычайно глупым, каким-то уморительно пошлым, таким что Санек чуть не расхохотался, но закашлялся, чем выдернул из задумчивой грезы сентиментального деда.

Впрочем допеть ему и так не дали. На пороге вырос огромный косматый мужик с топором в руке. Он сверкнул безумными глазищами на отшатнувшихся незнакомцев и тяжело затопал вниз по лестнице, грозя топорам кому-то невидимому: «А ру-бля-то и не-ту-ти…»

«Не-ту-ти… ту-ти…» — подтвердило гулкое эхо печально.

— Может он кого грохнул, — предположил Санек протискиваясь в квартиру.

За первой дверью пели про очи черные. За следующей кто-то громко ругался. В коридоре он едва разминулся с человеком ухватившим одной рукой два стакана в медных подстаканниках, во рту его дымилась папироса, на волосатой груди болталась несвежая манишка. Завитой гребешок чуба, приподнимавшийся надо лбом, придавал лицу горделиво-петушиное выражение.

— Поберегись, кипяток! — не выпуская из зубов папиросы протрубил он и скрылся за дверями, где страдали черные очи.

Хихикающая девица с длинной, уложенной на груди косой, в накрахмаленной наколке и белоснежном фартуке, выбежала из третьей двери, поздоровалась, сделав незнакомым мужчинам легкий книксен. И не переставая повизгивать от смеха, унеслась куда-то по коридору.

Наполненная людьми квартира теперь не казалась ужасной до дрожи. Да, и смешливая девица прехорошенькая, от такой соседки в привычном Питере он бы не отказался. Но за какие-то грехи ему досталась в сожительницы напористая Луша. Сашок вздохнул и по-хозяйски толкнул знакомую в любом Питере дверь.

В чисто прибранной комнате никого не оказалось.

На столе под льняной тряпицей на глиняной тарелке лежал кругляш хлеба и две сваренные в мундире картофелины. В кувшине темнел квас. Саня, не церемонясь, отхлебнул через край и, сунув в рот картофелину, уселся на сундук с удовольствием пережевывая корнеплод.

— Пожрать могу… — сообщил он как-то безрадостно, топтавшемуся в нерешительности Артюхину. — Да, вы проходите, Петр Михайлович. Присаживайтесь рядом. Сундук крепкий, выдержит. — Стукнул он пятерней по дубовой крышке.

— Значит вы тут обитаете, — наконец изрек дед, задумчиво озираясь.

— Значит… только в моем Питере соседей нет. И обстановка поскромнее, а кровать помягче.

— Где же ваша знакомая?

— Надеюсь у себя, а не у меня. Ее ж тоже мотает… внезапно… Будем ждать.

— А вот и труба… — Артюхин озабоченно разглядывал кирпичную кладку, маячившую за стеклом.

— Хм… действительно выше нашей, — Саня высунулся из окна, протяжно вдохнул гнилой воздух питерского двора-колодца. — Вот, значит, откуда зловредные газы выходят. — Он глянул вверх: красно-кирпичная труба уходила высоко в небо. — Что то не видно тварей…

— Я вот, что подумал, Александр, — перебил Артюхин, приподнимая мохнатые брови, отчего лицо его сделалось загадочным. — Еще разок окунусь, чтобы закрепиться в обозначенной реальности окончательно. Стар я. Лета уже не те. Может с эликсиром молодости и в вашем веке сгодился бы. А доживать хоть бомжом, хоть губернатором уж предпочту в своем. Да-с. Невероятная эта история сделала из меня философа и мистика. Людей такого рода в свое время я не жаловал. Дрянные людишки, раздуваются пузырем бесхребетным, а толку от них для общества нуль. Одна смута в головах. А вот подишь ты, какой кунштюк учудил господин Пёль, что и сам я попался в эту яму.

За дверью лязгнуло и шумное семейство ворвалось в комнату лая, хохоча и рыдая. Но двое незнакомых мужиков, рядком сидящих на спальном сундуке Лушиных отпрысков, заставили замолчать даже самого младшего. С мамашиных рук он взирал на незваных гостей, забыв прикрыть рот, свободный от рыданий.

— Баа! — роняя медный таз, то ли удивилась, то ли обрадовалась Луша. Ее натертое мочалом лицо сияло. — Ляксандр! А это кто с тобой? Что-то не признала… — Баба усадила малыша на кровать в подушки, старшие залезли сами. Получив по куску хлеба все трое увлеченно зачавкали.

Присев на стул, Луша дернула сероватую тряпицу с головы — темные пряди тяжело упали на плечи. Как норовистая лошадь она мотнула головой, так что брызги разлетелись по сторонам. Санек ощутил на губах прохладные капли. Лукавая баба до скрипа чистая, аппетитная под тонкой рубахой, совсем распоясалась, скинув уличную одежду, теперь прохаживалась мимо мужчин в почти прозрачном, продувном наряде, развешивая на натянутую через всю комнату веревку мокрую детскую одежонку из распакованного узла.

— Вот настирала. У нас ваннов нету. Где моемся, там и стираемся, — она встряхнула детские портки и закинула на веревку. — Каво ты мне привел-то, Ляксандр? — ожигая взглядом косматого деда, не сводящего с нее почти безумных глаз, спросила Луша, усаживаясь на стул. — Извиняйте, но угощать вас нечем.

Она вскинула руки и быстро закрутила на затылке «кукиш» из едва подсохшие волосы.

Санек открыл было рот, но дед Артюхин опередил. Сорвался с сундука и, подскочив к хозяйке, по-привычке щелкнул пятками.

— Разрешите представиться. Артюхин Петр Михайлович. Градоначальник Санкт-Петербурга, Его высочества…

— Зачем ты мне в дом умалишенных таскаешь? — тут же отшила хозяйка бравого старикашку. — Какой губернатор? Откудава? Тока если с Пряжки сбег.

Она укрыла одеялом задремавших отпрысков и неласково глянула на гостей.

— Поздно уже, скоро стемнеет. Дружка сваво проводи и приходи. Спать будем ложиться, — заявила Луша, так словно Саня муж ей, да еще и подкаблучник.

Дед смутился и сразу сник, сгорбился, точно на плечи ему взвалили мешок фунтов на сто. Он поднялся, собираясь на выход, но Санек вступился за его превосходительство.

— Мы по делу к тебе пришли. Слушай, что человек говорит, если не хочешь мотаться туда-сюда. Присядьте, Петр Михайлович. — Он пододвинул стул по губернаторский зад. — Слушай и запоминай.

Мрачный взгляд и жесткий тон мигом остудил бабу. Она присмирела и рассеянно кивнула.

Артюхин с тоской поведал собственную историю. Был он краток, но убедителен настолько, что хозяйка почти поверила. Сделать это было ей несомненно легче, чем какой-нибудь образованной мадемуазели. Хоть и жила Луша в столице, но ни царя, ни градоначальника в глаза не видела. Возможно он и есть такой страшный и старый, чисто леший.

Что там отмочил аптекарь Пель из объяснений деда Санек так и не понял, но точно знал — если не достанет порошок вряд ли тут долго протянет. То холера, то революция, поди узнай что страшнее. Узнавать совсем не хотелось. Нужно было срочно выбираться из скверной истории. А безмозглая баба только о своем о сучьем думает. Тьфу.

С полминуты все трое сидели за столом, молча, только беспокойно и глухо бился в стекло ночной мотылек. Узкие тени гуляли по стенам из открытого окна тянуло сыростью и конским навозом.

— Не знаю я кода позовет. Скока уже тута, разов пять всего и была. Пусть Ляксандр идет. Куды скажу. Через аптеку налево и вниз по лесенке… да и не вспомню я какой такой порошок…

Идти в подземелье Луша отказалась, да и кто бы ее туда пустил без приглашения.

— Мне тоже не сильно охота светиться. Я сегодня огреб уже… — Санек осторожно потрогал лиловатое ухо. — То вижу-то не вижу. В прятки играть что ли…

Задачка оказалась прям сказочной: пойди туда — не знаю куда, найди, то — не знаю что.

— Однако, мне пора… — вдруг встрепенулся Артюхин и подскочив, будто блохой укушенный, заторопился на выход бормоча что-то несвязное, что именно Санек не мог различить хоть и старался во все уши. Ошарашенно глядя вслед губернатору, он и слова не успел вымолвить, так стремителен был побег его превосходительства от их общей проблемы. Хотя, судя по недавним откровениям деда, его все устраивало в собственном веке и ни революция, ни холера не пугали. Даже ночевки в склепе стали привычным делом. Да, только Санек не желала быть заложником чужого столетия. Все его нутро сопротивлялось, желая побега любой ценой!

— Чо вылупилась? — зло отбрил он Лушу, не сводившую с него разгорающихся дурных глазищ. — Не подходи! — угрожающе выкрикнул и дернул к выходу вслед за Артюхиным.

— Замерзнешь, вертайся! — хохотнула вслед баба, но Саня уже бежал по лестнице в надежде догнать дезертира.

Беззвездная ночь, прохладная и сырая разогнала народ по домам. За пустынным переулком показалась такая же безлюдная улица. Возле рынка темнел экипаж. Знакомый силуэт по-обезьяньи ловко запрыгнул внутрь, кучер хлестнул мощный круп лошади и та сорвалась с места в галоп.

В секундном замешательстве Санек огляделся и, не раздумывая, рванул к дремавшему на козлах кибитки щуплому мужичку. Плечом он сшиб полусонного на мостовую и, развернув телегу, погнал такую же сонную клячу вслед за ускользающим ландо.

Пегая кобыла, яростно настеганная, неслась изо всех своих гужевых сил по гулким камням, распугивая встречные и попутные экипажи. Возницы матерясь и улюлюкая едва успевали уворачиваться от не управляемой никем кибитки, летевшей по собственной воле сбрендившей лошади.

Саньку теперь было все равно видимый он или нет. Только бы не упустить господина губернатора. Знатный упырь явно спешил на свидание со смертушкой, поджидавшей его ровно в полночь.

Шумный, развеселый Невский, освещенный огнями ночных кафешантанов, остался позади, они свернули на Литейный, там еще раз, мимо темного Таврического сада…

В этом заезде она пришла второй.

Загнанная перепуганная кляча, раздувала потные бока, мелко вздрагивала, виновато качала башкой, вроде соглашаясь, что в фавориты не годится. Под темным тентом кибитки стоял тошнотворный запах. Дорогой Саня чувствовал уже привычный аромат столицы, однако теперь тот был отчаянно едким до слез, точно его заперли в деревенском нужнике. Ему и в голову не пришло, что бочка за спиной полна свежевычерпанным дерьмом. А завтрашние желтые газетные листки будут пестреть заголовками: «Дерзкое похищение говна!»

Санек бросил вожжи и вдоль ограды парка поспешил к тому месту, где извозчик высадил деда Артюхина.

Высокий дом на перекрестке двух улиц, казалось давно уснул. Был он темен и тих. И только башня под железным куполом вроде сонного часового изо всех сил таращилась на город круглыми тускло-желтыми глазами окон.

За которой из дверей скрылся Артюхин оказалось еще тем ребусом. Было их две: на одном и другом крыле дома. Черной пастью ощерилась подворотня зарешеченная и глухая. Стучать? Ждать припозднившегося жильца? Санек перебирал в голове варианты, когда услышал за спиной фырканье мотора. Отступив в темноту, он наблюдал как из авто вышел мужчина в плаще и надвинутой на глаза фуражке. Дверь перед ним раскрылась, высветив на мгновенье знакомые черты нынешнего градоначальника, с которым Санек имел неудовольствие недавно завтракать в «кафе де Пари».

Теперь у него не было сомнений который из входов брать штурмом. Оставалось проверить свой теперешний статус: видим — не видим.

Оглядев себя, он пожалел, что не разжился фланелькой в Гостиных рядах. Кроссы, джинсы и рваная футболка — для визитов не самая подходящая одежда. На всякий случай невидимка пригладил волосы, и переодел футболку, скрепив рваные концы краденной булавкой. Теперь грудь его стала белоснежной, как у пингвина. А то, что на спине славянской вязью красовалось: «Я ЦАРЬ!», авось не заметят.

Не надеясь на звонок, он пару раз пнул ногой дубовые двери и отступив замер, приготовившись… хотя в голове не было никаких идей насчет визита: куда, зачем?

В проеме сперва появилась пшеничная борода, за ней длинный нос и наконец голова в зеленой фуражке, под блестящим козырьком, скрывавшим глаза. Швейцар не спешил распахивать двери, он то ли осматривался, то ли принюхивался, смешно дергая носом, и абсолютно не замечал стоящего перед ним человека.

В узкую щель при всем желании Саня не смог бы протиснуться не замеченным. Пусть он не видим, но вполне осязаем.

Не обнаружив источника шума, привратник затворил дверь. Но гость отступать не собирался, забарабанил еще сильнее.

Через минуту дверь распахнулась. В проеме, чуть покачиваясь, стоял огромный лохматый мужик по пояс голый и с колуном в руке. «Х-х-х-тоо?!» — проревел он в ночь и, размахнувшись, рубанул воздух, — Санек едва увернулся и, не теряя времени, проскользнул внутрь освещенной электролампами парадной. Загнанным зверем по ковровой дорожке, а после по гулкому мрамору, он пробежал все этажи едва отдышавшись на последнем и не успел перевести дух, как единственная дверь на лестничной клетке отворилась, выпустив двух молодых людей интеллигентной наружности при пиджаках и галстуках. Один из них, в золотом пенсне, с безукоризненными чертами античного бога, хохоча откинул с глаз курчавые пряди, а тот что постарше, бородатый с глазами печального Арлекина вдруг резко подался вперед, замкнув хохочущий рот поцелуем.

С минуту они неистово сосались.

Таких фильмов для взрослых Санек не ожидал, да и не любил, потому зажмурился от соблазна дать пенделя обоим.

Что стыдиться, что жалеть?

Раз ведь в жизни умереть.

Скидавай кафтан, Сережа.

Помогай нам, святый Боже!

Продекламировал один из … кто именно Санек не понял и только плюнул им вслед.

Искать Артюхиных в гей-клубе ему бы и в голову не пришло, но оставленная неприкрытой дверь манила в чужую квартиру, как матерого сплетника в чужую жизни.

И Саня поддался.

В огромной полутемной передней сновали какие-то люди: появлялись и исчезали в тусклом свете дальних комнат. В ближайшей, что попалась на его пути, за накрытым белоснежной скатертью столом, чаевничали человек пять, тихо переговариваясь. Поживится там было нечем, кроме «конфект» в большой жестяной коробке. Невидимый гость прихватил пару штук, сунул в карман и вышел вслед за одним из уже откушавших чаю из самовара.

В дальней комнате, размером с танцпол деревенского клуба, куда вела проторенная дорожка вновь прибывающих гостей, под потолком горела многорожковая люстра, освещая странную жизнь. На коврах, а кто и просто на голом полу, в вперемешку сидели-лежали мужчины и женщины. В тяжелом воздухе стоял гул многоголосья, точно в оркестре каждый настраивал свой инструмент перед началом спектакля. Лишь один худощавый господин, облаченный в цилиндр и фрак с красным тюльпаном в петлице, предпочел полу стул, с которого иронически скривив уголок рта, взирал на нижний ярус. Холеные белые пальцы сжимали набалдашник изумительной трости.

— Друзья, революция сознания ценнее для нас всех других революций ибо она открывает перед человечеством необозримые горизонты возможностей… — уловил Санек в общем гомоне. Он, вглядывался в лица, досадуя, что снова нарвался на бомбистов. Только эти бомбят мозги, а те власть. Вряд ли среди них отыщется хоть один Артюхин.

Кто-то дернул его за футболку: «Садитесь!»

От неожиданности он рухнул на пол, пытаясь понять в какой момент проявился. Люди не обращали на него внимания, занятые собой, своими мыслями и разговорами. Одежда нового гостя их явно не смущала. Да и кого смутят джинсы, если сам обмотан банной простыней и мнишь из себя римского патриция.

— Вы видели Анну? — обратился к нему тот же хрипловатый голос. Ища его источник, Санек обернулся. За спиной сидела до боли некрасивая женщина, горящими, как в лихорадке глазами, она пожирала ту, что назвала Анной.

Худая, горбоносая девица вступила в желтый круг света посреди зала. Из складок юбки выудила коробок, раскрыла и достав спичку, зажала ее вертикально между двух граней. Медленно с томной грацией опустила на пол. Оглядев притихших зрителей, передернула плечами — цветастая шаль скользнула с острых плеч. В следующий миг девица дугой перегнулась назад и вырвала из коробка зубами торчащую спичку. Под общий восторг зала она как ни в чем не бывало, прямая и строгая, подобрала шаль и ушла со сцены в сумрак дальнего угла.

А желтый круг уже высвечивал следующую веселую акробатку.

Стянув со стриженой головы широкую резинку, девушка закрепила ей юбку чуть выше колен и медленно переместилась с ног на голову, заставив публику ликовать и аплодировать стоя.

Стараясь никого ни задеть, Саня покинул зал, а следом и квартиру. Он спустился вниз на пару этажей, по пути пристально рассматривая медные таблички с именами обитателей квартир.

На третьем заскрежетал лифт. Из-за чугунных кружев решетки показался похожий на цаплю, длинноногий господин в коротком пиджаке. Набалдашником трости господин пять раз стукнул в двери и та отворилась запуская гостя.

Хоть и не был Санек образован, но житейская смекалка заменяла ему все энциклопедии с Википедией в придачу. Чуть помедлив, он отбил костяшками пальцев условный сигнал.

Гостя впустили без вопросов. С керосиновый лампой в руке, молчаливый лакей провел его темным коридором и, оставив возле наглухо задернутых плотных штор, не проронив ни слова, удалился. Санек медленно отодвинул занавес. В синеватом сумраке виднелся круглый стол под абажуром, вокруг него стулья, какие-то темные разновеликие предметы у стен. Луна мутным глазом прильнула к окну, будто высматривая добычу.

Неожиданно фигуры ожили и сошлись. Тела людей скрывали плащи. Островерхие капюшоны в лунном свете отливали тревожно-багряным…

За столом было четверо.

Санек таращился до слез, пытаясь опознать знакомые личности, но смог заметить лишь взмах руки из-под плаща и молнией сверкнувший в темноте кинжал.

Впрочем, обошлось без смертоубийства. Обладатель клинка уложил его на середину стола и крутанул на манер игры в бутылочку. Но вряд ли сидящим напротив предстоял жаркий поцелуй. Если только холодный. Холодный поцелуй смерти.

Над головой Санька захлопало и запищало остро и звонко. Он дернулся в сторону, путаясь в пыльных шторах, несколько раз чихнул и перепугано замер, боясь, что упыри обнаружат чужака и этим кинжалом вскроют, как консервную банку. Но господа вурдалаки и ухом не повели. Санек осмелел, высунул голову из-за плюшевого полога, чтобы лучше рассмотреть представление.

Первое, что заметил — летучие мыши, гроздьями висевшие на карнизе и занавесках. Чего-чего, а этих тварей у них на чердаке в старом доме зимовало десятками. С виду страшные, а по сути мухожоры ушастые… Только не ясно откуда они в городской квартире. Мысленный вопрос остался без ответа, потому что двое участников жутковатого ритуала поднялись и, не поднимая голов, окутанные таинственным колдовским мраком, направились к Саньку. Тут он не на шутку сдрейфил! Но его не заметили, прошуршали мимо, едва коснувшись руки кровавым шелком хламид.

Оставшиеся двое сидели недвижимо, будто две точки, соединенные прямой стального клинка. Словно повинуясь невидимому знаку они, молча, откинули капюшоны и взглянули в глаза друг другу. И тут же, смягчая мрак, в подсвечнике затеплились свечи. Черты людей теперь вполне различимые, ни одного из них не смутили. Даже Санька, по-прежнему наблюдавшего за губернаторами из-за портьеры.

Так вот куда спешил дед Артюхин! Аудиенция. Не днем, так ночью, но он ее получил и теперь уже бесцеремонно начал с козырей.

— Разрешите представиться: генерал-губернатор Санкт-Петербурга Артюхин Петр Михайлович.

Внезапно руша хрупкий политес с улицы донеслось веселое и разухабистое:

Люди все меня страшатся,

Пусть не пробуют соваться.

Сторонись, хоронись, берегись

Да, держись!

Ой-там, да ту-дам! — подхватило пьяное многоголосье, уносящее звуки все дальше в Петербургскую ночь.

— Я слушаю, — каким-то мертвым голосом, напитанным обреченностью и страхом, откликнулся его превосходительство, как только смолкли последние ноты пьяного хора.

Дед Артюхин, казалось, напротив оживился. Нотки злорадства окрасили его суховатый баритон:

— Что ж, любезный, Петр Михайлович, давеча вы не изволили меня принять. Зато молодчики ваши попотчевали нагаечками от души. — Дед Артюхин тронул запекшуюся на лбу корку. — А ведь, я к вам не с прошением, не с кляузой. Я можно сказать… — тут дед замешкался, подбирая слова, — … можно сказать по-родственному. Да-с.

От таких речей собеседник будто оттаял. Стул под ним скрипнул. До того сгорбленный и напряженный, он расправил плечи и утвердился в царственной позе, взирая на собеседника с подозрительным интересом.

Дед Артюхин прибавил в голос металла и продолжил:

— Вы что же думаете, я за вами по всему городу гоняюсь, чтобы рассказать охотничью историю. Как мы с императором Николаем Александровичем под Гатчиной лис стреляли. Или памятник Стерегущему открывали в Александровском парке.

— Позвольте… какой памятник? — неуверенно перебил его превосходительство. Но дед Артюхин не слышал, продолжая сыпать фактами их совместного бытия.

— А как на строительстве Астории выгодное предложение получили, ваше превосходительство. Да и приняли…

— Позвольте! — не на шутку встревожился губернатор.

— Вот грех-то! Вот грех… –

— Но!

— Да, сколько еще этих идей у нас в голове!

— Однако…

— Зуб бессмертия захотели, как эти два идиота. — Дед Артюхин мотнул косматой башкой в сторону дверей, где за пыльным плюшем подслушивал Саня, но из несвязных речей сокамерника так и не понял зачем им рубиновый клык, если не вампирить. Похоже, и сам генерал-губернатор не понял деда. Однако, посчитал его опасным носителем знаний. Откуда добытых, еще предстояло разобраться — подобные мысли достаточно ясно читались на его физиономии, освещенной канделябром.

— Сейчас вы, достопочтенный Петр Михайлович, услышите главное! — Его глаза пламенели. — Я — это вы! А вы — это я! — вскочив со стула, словно перчатку бросил в лицо визави дед Артюхин.

Генерал-губернатор медленно поднялся, скинул плащ.

— Да, вы, я погляжу, сумасшедший! Опасный сумасшедший!

— Я хочу вас предостеречь. Бегите! Бросайте все! Уходите в отставку. Иначе будете жить в склепе и не будет душе вашей покоя. Я знаю что говорю. Вижу… вижу вы мне не верите. Смотрите! Смотрите сюда.

Дед Артюхин рывком скинул плащ, пальцы его торопливо заплясали по пуговицам кителя. Обнажив впалую грудь в клочьях седых волос, он ткнул кривоватым мизинцем под левый сосок, где чернело родимое пятно величиной с пятак.

— Узнаете?! Узнаете… — торопливо закивал. Вот она меточка-монеточка! Не вытравишь. Бьюсь об заклад у вас такая же! И жена ваша Анна Сергеевна целует ее ночами с благодарностью…

— Да как вы смеете! — резко выдохнул генерал. Неожиданно растерявшийся, он запустил в густую шевелюру тонкие нервные пальцы.

— Вот! — обрадовался дед Артюхин. — Вот этой щеткой на голове вы обязаны доктору Пёлю. Еще год назад у вас волоски на черепе пересчитать можно было. Но его снадобья творят чудеса. В обмен бумажку под сукно. Пёля прикрыли от сыскных доберманов. А это уже государственное преступление.

Дед перешел на шепот и зачастил:

— А профессор вам в благодарность эликсир чудесный с газом. Внутри сафьяновой коробочки пузырек, прикрыт визиткой. На ней от руки: вдохнуть при смертельной опасности…

С искаженным лицом его превосходительство прыгнул на деда Артюхина и удушающим приемом прижал к столу.

— Не за-будь… не… за-будь флакон… — хрипел старик, — … расстреля-ют…

— Человек! — разнеслось по дому, как выстрел. — Сюда! Дайте свет! Веревку!

Еще миг и генерал-губернатор лишил бы себя жизни.

Перепуганный лакей поспешил на крик. В комнате вспыхнула люстра. Санек зажмурился и приготовился к худшему. Выдавать себя не входила в его планы, да и не ясно в какой ипостаси теперь прибывает его плоть — рассосалась во времени и пространстве или по-прежнему при нем.

— Звоните в полицию, вызывайте санитаров! — скомандовал, показавшейся в дверях ошеломленной горничной, его превосходительство, выворачивая руки сумасшедшему старику.

Полотенце стянуло запястья. Вторым губернатор заткнул рот безумца.

— Везите к Пантелеймону, — устало распорядился генерал, — И никому ни слова!

Санька замутило. В голове мелькнуло: «домой» и он отключился.