Аптека Пеля

Глава 12

— Эй, царь! Ц-а-а-рь! Поднимайся. — Пузатый легонько пнул его бок запыленным ботинком. — Вставай говорю, ваше величество. Харе валяться. Кто подогнал императора? — обратился он к тощему мужику с ног до головы осыпанному цементной пылью и, не дожидаясь ответа, продолжил деловито осматривать стены. — Вижу кухню начали штробить? Хорошо. Хозяйка в субботу будет с проверкой. Это что за мешки. Сразу в мусор. Развели тут, понимаешь…

— Так не успеваем…

— А надо. Царя приобщи. Что валяется без толку. Вон какой здоровенный.

— Держи, самодержец. — Пузатый подхватил мешок и сунул вскочившему Саньку.

— Где помойка знаешь?

Он кивнул, вцепился в мешок и дернул к выходу лавируя между пакетами с цементом и коробками с плиткой.

Во дворе бросил возле контейнера. И тут заметил пакет с вещами. Обычное дело по нынешним временам. Отыскать там что-то ценное вряд ли возможно, но теперь ему не до трендов. Понтоваться в царских одёжах себе дороже. Здесь унизят, а там и в кутузку угодить можно, а того хуже — в дурку.

Санек вытряхнул содержимое пакета, разворошил и — о чудо! — майка-алкоголичка вполне себе нейтральный предмет гардероба. Пожелтевшая от старости, всего-то в двух местах молью прострелянная — аккуратные дырочки по краю «царя» не смутили. Он скинул футболку и бросил рядом с пакетом. Растянутая майка свисала по бокам. Санек глянул на себя в осколок большого зеркала, стоявшего тут же — таким стильным он еще не был.

Не глядя ни на кого, никого не замечая, вышел на улицу, и вдруг спохватившись, припустил обратно. Рядом с разворошенным мешком уже присел какой-то бомжарик, заботливо перебирая тряпье. В последний момент Саня вырвал из его немытых рук свою футболку — булавка на месте! Бродяга недовольно выругался, но у Санька были свои планы на серебряный трофей.

В ближайшей скупке антиквариат оценили в пять тысяч, чему бывший "царь" обрадовался несказанно, сразу прикупив все, чтобы чувствовать себя полноценным членом современного общества — «зарядку» для телефона, пакет интернета и бикмак.

Перекусив и построив маршрут от Макжрака до саркофага, путешественник отправился на Смоленское лютеранское, где недавно в другом Питере они с дедом Артюхиным пугали вдов и сироток, тщетно пытаясь отыскать могилу господина Берёзкина. В ней-то Санек и надеялся обрести покой. Вернее принять ванну раньше, чем из лохани надгробья исчезнет вода с порошком Пеля. Шанс в такую жару был, но минимальный. Шарахаться из века в век ему порядком надоело.

На этот раз неведомая сила вела его по серым камням Лютеранского погоста нужным маршрутом, куда-там Глонассу. Мимо готического склепа, превращенного в подсобку дворников, с граблями и метлами внутри вместо родовых могил. Мимо разрушенных надгробий и поваленных стволов столетних лип, мимо прогнившей металлической беседки, где «пил Даня»…

Вроде здесь. Санек огляделся.

Почерневшая от времени береза трухлявым стволом устремилась в небо. Давно не живая, с растопыренными пальцами угольных веток, она казалась чудовищем из детских кошмаров — зазеваешься утащит, удушит, зажует. За ней как и предполагал дед Артюхин на постаменте саркофаг господина Берёзкина. Надпись полустертая, но вполне различимая. Санек схватился за край мраморной лоханки и заглянул внутрь.

Слабая надежда тусклым фонарем освещавшая его путь к заветной емкости испарилась, как вода из саркофага. На дне поблескивал неглубокая лужа, в которой не то что человек, даже мышь вряд ли утонет. В таком случае полагалось проклясть питерскую жару, так некстати задержавшуюся в городе, но Санек не посмел — вдруг обидится и никогда не вернется. Лето в плюс пятнадцать так себе удовольствие.

Он бессмысленно пялился на каменную лохань прожаренную со всех сторон полуденным солнцем, на черный остов березы, давно не дающий зеленой листвы и снова на лохань… Зачерпнуть воды, намочить руки… Варианты лениво проплывали в голове, точно редкие куцые оболочка в небе над Питером. Растрепанный воробей, слетел на мраморный бортик, видно решил охладиться, но не успев и коготка намочить — сгинул! Пропал на глазах ошарашенного Санька, прямо как дед Артюхин тогда на кладбище.

Постояв немного в растерянности Саня заметил возле одной из могил облезлую табуретку, присел и достал телефон.

«Евлампия Серёдкина» отчеканил верткими пальцами.

Поисковик выбросил множество ссылок, но только в одной было ее имя. Из монографии какого-то американца, очевидно никому не интересной, кроме самого исследователя, да Санька, он смог выудить несколько строк о недосягаемом ангеле. Только это знание оглушило так, что свет померк, словно кто-то щелкнул небесным выключателем.

Взгляд выхватывал отдельные слова и строки:

«Террористка-эсерка…участница революционного движения в Российской империи в начале XX века… В 1918 году принимала участие в эсеровском восстании… Арестована… Осуждена… Убита при попытке к бегству…»

Вот это сюрприз! От загадочности не осталось и следа. Санек сидел насупившись. Где-то тоскливо завыла собака. Вой ее сжал сердце. Желание умыкнуть террористку из прошлого века в нынешний уже не казалось таким заманчивым. Он поднялся, подошел к надгробью. Хитрый дед Артюхин, этот лохматый бес все же изловчился и остался в своем Питере, а сколько туда-сюда мотаться ему, «пель» его знает…

Вода в саркофаге была темна, как в глубоком колодце. Ни соринки, ни мушки, ни листика на дне, вроде все попадая, как в омут исчезало бесследно. Саня набрал побольше слюны, но передумал и побрел прочь с равнодушием обреченного, вот только на что, он пока не понял.

Через Смоленский мост неслись автобусы и машины, громыхали, дымили, но за воротами обоих кладбищ жизнь почтительно замирала перед смертью. Тенистые острова тишины и покоя будто шептали: жизнь — свеча трепещущая, трескучая когда-нибудь догорит, возможно погаснет, не дойдя и до середины, если тот кто вдохнул ее в нас, захочет выдохнуть раньше срока.

Солнце струилось по листве и падало на крест, освещая дату рождения возлюбленной. Даты смерти по-прежнему не было. Становилось невыносимо душно. Запах земли, цветов, травы перемешивался в тугом воздухе дурманя и тревожа. Мгновеньем ему послышался тихий шепот… Нет. Это над головой шелестели листья. Санек смахнул ладонью с перекладины креста белый пух… и снова шепот… и этот шепот испугал его, так что задрожали ноги. Он был уверен, что за ним, похолодевшим от ужаса, кто-то стоит. Так и есть! В двух шагах позади. Лицо скрывала плотная вуаль. Легкий шарф развивался превращаясь то в перламутровых змеек с золотыми раздвоенными языками, шипящих, как газ в горелке, то снова обретал форму невесомой прозрачной ткани. От дамы тянуло гнилым погребом, зловонным болотом и чем-то еще неописуемо мерзким, таким, что хотелось выдохнуть и никогда не вдыхать.

То что дед Артюхин водится со всякой нечистью, Санька давно перестало удивлять. Но вот то, что эта нечисть привязалась к нему пугало похлеще пистолета.

Неожиданно мадам Домински подпрыгнула, словно под ее ногами просвистела скакалка и исчезла.

— Твою пасть… — с ненавистью прошептал Санек почти неживой, почти убитый. Ему хотелось одного — домой! Вот только где тот дом…

К воротам кладбища подъехала маршрутка. Вспотевшие граждане обмахиваясь и отдуваясь выгрузились на волю из душной коробочки газельки и направились к месту своего паломничества. Последний пассажир замешкался, глотая воду из небольшой пластиковой бутылки, но подгоняемый женой, плеснул себе в лицо остатки и бросил ее в урну, но промахнулся.

Саня поддел ногой пустую тару и тут его точно кирпичом ошарашило. Он подхватил бутылку и рванул обратно через мост на Лютеранское к саркофагу Березкина. Живая та вода или мертвая теперь без разницы. Пить он ее не собирался, а вот окатить мадам Домински при встрече не помешало бы. Хотя для таких целей скорей подошла бы святая, только Санек об этом и не догадывался.

Кое-как, не замочив пальцев, он нацедил почти пол-литра, плотно прикрутил крышку. Мутновато-рыжая субстанция похожая на чай колыхалась в бутылке, когда Саня, крепко сжимая ее в потной ладошке, шел через Дворцовый мост, мимо бирюзового Эрмитажа, по Миллионной… Он шел куда несли ноги, оттягивая момент возвращения в другой Питер и почему-то уже не сомневаясь, что туда ему и дорога. Затеряться в привычном городе среди множества покорных судьбе ему теперь не удастся. И виной тому этот чертов порошок Пеля! О барышне Серёдкиной старался не думать, а оно все думалось и не шло из головы, из огорченного сердца: «Да неужели… неужели… не может быть…»

Ослепленный невеселыми мыслями Санек незаметно оказался на Марсовом поле и замер. Обычно немноголюдное и спокойное, как все погосты, теперь оно колыхалось людскими волнами и реяло флагами. Черный ОМОН в мотоциклетных шлемах едва сдерживал толпу, рвущуюся навстречу Сане. Толпа напирала все яростней и, наконец, нашла слабое звено. Цепь разомкнулась, в прореху хлынул поток несогласных сограждан.

Его отбросило к стене, но тут же зацепило и поволокло людское море прямо к Зимнему. Не успев разобраться в подробностях, Саня почувствовал обжигающий удар по хребту. Трое в черном навалились, подхватили под руки и понесли вперед. Он не сопротивлялся. Покорно зашел в автобус и приткнулся на задним сидении, крепко сжимая бутылку. Как никогда теперь хотелось свалить из привычного Питера. Санек прислушался к своему телу — нет, не болит: голова ясная, в животе порядок.

Автобус наполнялся людьми, все больше молодыми, смешливыми, бойкими. Да и кто еще попрет наперекор властям с запрещенным митингом. Из разговоров он понял, что теперь их отвезут в отдел для составления протокола. А дальше суд, штраф или работы на благо общества, суток на пятнадцать. Денег у Сани не было, как и желания работать даром.

— … паспорт заберут, проверят… если были задержания повторно можешь огрести и по УК. А так административка… — со знанием дело объяснял парень сидевшему рядом новобранцу-протестанту. — А ты что такой траурный? Что у тебя там? Кола? Чай? Дай глотнуть, а то в глотке пересохло.

Парень уже положил руку на бутылку, видно не сомневаясь в положительном ответе. Тут ведь все одна сущность, общность, семья. Одно дело делают. Если бы он только знал на что позарился!

Саня дернул бутылку из-под чужой лапы и отвернулся, уставившись в окно.

Их отвезли в полицейский участок. Часа два мариновали в тесном коридоре, вызывая поочередно для составления протокола.

В преддверии неминуемого кошмара, Санек ерзал на стуле. То, что он в картотеке, или как-там у них называется сводная таблица преступного элемента, сомнений не было. Сейчас предъявит им паспорт и — амба! — Чепухин Александр Невзорович задержан при попытке проникнуть в полицейский участок в одних трусах, совершил побег при задержании и вообще его место в дурке рядом с дедом Артюхиным.

— Можно в туалет? — обратился он к дежурному сержанту, но тот по старой доброй традиции ответил, что разрешает сходить ему в бутылку, тем более опыт уже имеется. Шутка полицейского рассмешила только его и парня, просившего попить в автозаке.

Саня запустил руку в задний карман нащупал паспорт и незаметно вытащил. Обронил бутылку и та закатилась под стул. Операция прикрытия заняла несколько секунд. Не вставая он наклонился, делая вид, что ищет бутылку, и согнув желобом корки, сунул в кроссовок документ.

— Следующий! — скомандовал сержант. Санек поднялся, потому что остался один без протокола. — Стоп! — преградил ему путь полицейский, когда из кабинета вышел офицер и направился к двери с надписью «Служебное помещение». Изнутри щелкнула задвижка.

— Разрешите в туалет! — ринулся он навстречу отлившему. — Я мигом. У меня недержание! — Соврал так убедительно, что офицер кивнул в сторону сержанта, и тот нехотя приказал: «Иди. Две минуты. Не запираться!».

Какие минуты! Тут секундное дело. Залетев в туалет, Санек мигом открутил крышку и вылил на макушку все содержимое бутылки. Вода стекала по потемневшим волосам коричневыми струйками на майку, темнела пятнами на джинсах. Но ничего не происходило.

Постояв еще немного, Саня вышел.

Озадаченный сержант принюхался, видно не зная что и подумать. И подумать-то не успел, как услышал команду: «Заводи!»

Не глядя на конвоира задержанный, присевший было на стул, поднялся и тут же плюхнулся на место вроде ему разом обе ноги прострелили. Вместо родного мента на него смотрел какой-то хрен в голубом мундире, сапогах и с саблей на боку. Редкие метелки белесых усов браво топорщились и взгляд у человека был таким подозрительным, что Саня забеспокоился и засомневался верно ли поступил облив себя Пелевской жижей.

— Кто таков? — спросил «хрен», придирчиво осматривая типа в майке кроссовках и джинсах. — По какой надобности? — пучил глаза жандарм.

Онемевший Саня таращился в ответ.

— Так это по делу Ковалева, — подсказали откуда-то слева, куда и взглянуть было боязно.

— Тогда ему к Семенову в третью комнату.

— Поднимайся, горемыка. — Такой же усатый ткнул его кулаком в бок.

В просторной комнате с иконами Спасителя и Богородицы в красному углу за деревянными столами сидело человек восемь таких же усатых офицеров. На всякий случай перекрестившись, задержанный застыл на пороге.

— По делу Ковалева, — представил конвоир вошедшего и удалился.

— Ко мне прошу, — донеслось от окна. — Мережкин?

Саня зачем-то кивнул. Офицер указал на венский стул, отодвинул костяные счеты, разложил перед собой бумажки, исписанные бисерным почерком и, пробежался по ним, словно освежая в памяти сюжет еще не ясной Саньку драмы. То что он влип, прямо-таки по самый усы в какую-то историю сомнений не было. Вот только чем она пахнет: политикой или криминалом хотелось узнать поскорее. Куда его теперь в тюрьму, на каторгу или сразу вздернут. В голове свистели пулями мысли и очень хотелось пить.

— Что вы можете показать по делу об изнасиловании мещанки Кучкиной жандармским ротмистром Ковалевым? — офицер глянул на свидетеля огромными, как у жеребенка глазами в густых ресницах и фальшиво улыбнулся.

— Разрешите водички? — от такого неожиданного поворота свидетель оторопел и взмок. Одно утешало, что насиловал Кучкину не он.

Офицер налил из графина в стакан. Саня глотал медленно, да и соображал так же. Потому напившись, лишь пожал плечами — не знаю мол, что сказать, давай наводящие…

— Из показаний обвиняемого следует, что все произошло по обоюдному согласию, один раз и за приличное возрождение. Однако, Кучкина утверждает, что кричала и сопротивлялась. Вы слышали крики в ночь на восьмое августа?

Саня замотал головой.

— С целью вымогательства мещанка Кучкина шантажировала ротмистра Ковалева, так как тот имеет жену и несовершеннолетних детей. Кучкина грозилась предать огласке факт насилия и требовала пятьсот рублей ассигнациями в качестве отступного. Что вам известно по этому делу? Что можете показать о нравственном облике Кучкиной, проживающей отдельно от мужа и являющейся вашей соседкой? — тихо бубнил по написанному суд-следователь, будто молился.

Ах, вот в чем дело! Соседка. Саня заметно повеселел. И все же нужно было что-то ответить.

— Про нравственный облик Кучкиной ничего не знаю. Ко мне она не приставала.

Офицер возвел на свидетеля жеребячьи очи, подернутые слезой и устало вздохнув, сунул какую-то бумажку под роспись. Санек подмахнул пером, не глядя, размашисто и жирно. Дознаватель, уже было потерявший интерес к свидетелю, оживился.

— Однако… — рассматривая бумажку протянул офицер. — Студент?

— Ага. Студент. Химик, — вспомнив бомбиста, соврал Саня.

Штаб отдельного корпуса жандармов это вам не опорный пункт полиции. Так удачно он еще не перемещался. А уж как легко отделался и говорить нечего. Сидел бы сейчас в привычном Питере в обезьяннике или с граблями газоны обустраивал. А тут свобода, жара и все тот же Питер под широким небом, с теми же подлостью, пустяками и пошлостью. Вот только здесь есть ОНА!

«Женюсь и перевоспитаю», — пьянея от нечаянной радости, решил Санек. Навсегда застрять в царской столице, возможно лучший для него вариант. В общем-то везде одно и то же. Кто-то в карете, а кто-то в лаптях. Что богатым, что бедным один конец. И нет в жизни ничего такого за что стоило бы отдать душу… кроме любви.