Армия Наполеона

Глава VII Армия в бою

На основании данных второй главы можно сделать вывод, что основные потери, а следовательно, и главные тяготы, солдаты Великой Армии претерпевали не в огне схваток, а в утомительных переходах, на холодных бивуаках и в заброшенных госпиталях… И все же, отставив пока в сторону бивуаки и госпиталя, мы начнем с боя. Недаром великий Клаузевиц писал: «Бой есть подлинно военная деятельность, и все остальное лишь ее проводники»[342]. Именно ради боя набирали солдат, обмундировывали, вооружали, муштровали, ради боя совершали форсированные марши, спали в грязи и на снегу, недоедали… а из-за результатов боя раненые и искалеченные мучились на грязных госпитальных койках… Кроме этого нужно добавить, что знакомство с тактическими формами необходимо также и для понимания походных порядков, организации лагеря и размещения на бивуаках.

Прежде чем перейти к описанию тактики наполеоновских войск, обратимся вкратце к тому, что непосредственно ей предшествовало. Только сделав небольшой экскурс в середину ХVIII века мы сможем ясно осознать процессы, происходившие в тактической области в период Революции и Империи, когда старые методы ведения боя оказались несостоятельными и на место их пришла совершенно иная тактика.

Манеру сражаться в ХVIII веке современные историки описывают нередко с долей иронии: «время неспешных и величественных войн… с их длительными осадами и размеренными сражениями, с расшаркиванием и поклонами»[343]. «Маршалы и генералы-набобы были уверены, что секрет побед… состоит в точных негибких бесконечных эволюциях – величественность прежде всего»[344]. В результате бытует мнение, что бой в ХVIII веке был чуть ли не игрой, а командующие армиями то ли в силу глупости, то ли в силу трусости, а скорее всего, потому, что им была недоступна «мудрость» современного человека, воевали напудренными солдатами с помощью каких-то неразумных, условных, ритуальных маневров…

Действительно, сражения века Евгения Савойского и Фридриха Великого отличились картинностью: батальоны в красочных мундирах, построенные в плотно сомкнутые линии, марширующие с развевающимися знаменами под звуки военной музыки, стройные эскадроны кавалерии, пышно разодетые штабы. И все эта пехота и конница неторопливо маневрируют, словно на огромном смотру. В области тактики особенно удивляет современного человека почти полное отсутствие рассыпного строя, залповый неприцельный огонь пехотных линий, в стратегии – медленность и осторожность маршей, большие обозы, относительный «комфорт» на походе, если не для солдат, то по крайней мере для офицеров.

И вот на смену этим «театральным» войнам приходят кампании сначала Революции, а затем Империи с их форсированными маршами, яростными штыковыми атаками и стремительным движением цепей стрелков. В чем причина столь резкого изменения облика войны, связано ли это с эволюцией вооружения или, быть может, с деятельностью отдельных гениальных личностей?

Прежде всего отметим, что в ХVIII веке, так же как и во все эпохи, люди сражались так, как это единственно было возможно при данном уровне развития техники, при данной системе социальных связей, моральных норм, государственной системы и т. д. Методы ведения боя были ничуть не более надуманными и условными, чем у немецких танкистов операции «Барбаросса», советских штурмовых отрядов в битве за Берлин или у американских десантников во Вьетнаме. Вот только реалии, из которых исходили генералы, были совершенно иными.

С одной из этих реалий – технической оснащенностью войск – мы уже неплохо познакомились, ибо в середине ХVIII века ружья и пушки были во многом сходными с таковыми наполеоновской эпохи, хотя, конечно, уступали им по ряду параметров. Ясно, что описанные нами ружья могли давать значительный эффект только при их массовом употреблении. Особенно действенен был огонь залпами. Достаточно очевидно, что такой огонь проще всего вести от группы, построенной ровными шеренгами и действующей по команде, поданной голосом. Так естественным образом родился батальон в развернутом строю, а так как максимально возможное количество людей, которыми можно командовать голосом (при условии сомкнутого строя) 500–900 человек, то это количество стало обычной численностью батальона.

Батальон пехоты, построенный в три шеренги, ведущий максимально частый залповый огонь, становится основой всех боевых порядков. Вполне вероятно, что такой строй является предпочтительным, более того, забегая вперед, отметим, что он продолжал оставаться немаловажным и в наполеоновскую эпоху. Тем не менее нельзя не отметить, что, даже исходя из общих соображений, можно предположить, что рассыпавшиеся в кустах стрелки могли бы принести неприятелю немалый вред в бою, что кроме линии в ряде случаев могли бы оказаться удобными и другие построения. Что перетаскивание за собой войсками целого палаточного города, замедлявшее до предела всякие действия армии, и т. п., никак не может быть объяснено лишь императивом технических возможностей ружья или пушки.

Действительно, подавляющее большинство военных историков отмечает, что основная причина вышеозначенных методов ведения войны заключалась в низких морально-боевых качествах наемных армий ХVIII века. На этом обычно объяснение исчерпывается. Но любой здравомыслящий человек должен поставить следующий вопрос: «Почему именно в ХVIII веке наемники стали плохого качества?» Ведь римские легионы эпохи Цезаря, совершившие столько подвигов, были тоже наемными. Наемными были и полки Густава-Адольфа, и полки Тюренна, но они, как известно, сражались с отвагой, переносили лишения со стойкостью.

Причина ухудшения качества солдатского материала в западноевропейских армиях конца ХVIII века кроется в социальной и экономической сферах. Образование централизованных абсолютистских государств в конце ХVII – начале ХVIII в. дало в руки монархов большие денежные средства, чем раньше, позволившие резко увеличить численность армий. Как указывалось в первой главе, регулярные вооруженные силы Франции возросли численно с 15–20 тысяч человек в начале ХVII века до 400 тысяч в 1690 году[345], при этом количество подданных французской короны увеличилось за то же время совсем незначительно по сравнению с этими цифрами, приблизительно с 18 млн человек до 20 млн.[346]

Уже поэтому ясно, что у этой массы солдат было куда меньше доброй воли, чем у «старых наемников», которые по причине малочисленности были практически все людьми не только добровольно пришедшими, но и наделенными природной воинственностью, поступившими в армию в поисках приключений и в надежде обогатиться. В первой главе отмечалось уже, что ХVIII век был временем значительного улучшения уровня жизни европейцев, что сильно изменило отношение к воинской службе. Люди нового времени, в отличие от свирепых ландскнехтов ХVI века, не готовы на то, чтобы бросить родной дом, терпеть лишения и опасности в поисках наживы. Для того чтобы оторвать их от обычных занятий и бросить с остервенением уничтожать себе подобных, требовалась бы либо религиозно-национальная рознь, либо пропагандистская мощь современного государства, способного разжечь идеологическую вражду. Но в ХVIII веке, когда в Европе еще не закончилось складывание национальных государств в современном понимании этого слова, национализм был еще мало известен, религиозные страсти угасли, но, самое главное, классические монархии были слишком слабыми государственными образованиями для того, чтобы организовать идеологическую обработку своих подданных, заставив их поверить, что жители враждебной страны являются воплощенным злом, а свой общественно-политический строй – воплощенным добром.

Итак, у среднего европейца не было острого желания ринуться в бой, а государство было куда слабее современного и совершенно не имело возможности осуществлять полицейский контроль над всеми своими подданными, ни набить их головы пропагандой, ни даже эффективно проконтролировать убежавших из полков дезертиров. Поэтому тактика, а в особенности стратегия, должны были исходить из этих реалий: солдату наплевать на войну; при плохом снабжении, при слишком больших трудностях на походе он дезертирует, и никто его не поймает…

Достаточно только обратиться к произведениям Фридриха Великого, чтобы понять, какие проблемы беспокоили прежде всего полководца в эту эпоху: «Если вы собираетесь совершить какое-либо предприятие против врага, – писал прусский король, – нужно, чтобы армия не испытывала ни в чем нужды… Как только армия войдет на вражескую территорию, необходимо немедленно захватить всех пивоваров и изготовителей водки… чтобы у солдата не было нехватки в этих напитках, без коих он не может обойтись… это благо, которое бедный солдат заслуживает, особенно в Богемии, где воюешь как в пустыне (!)»[347]. Фридрих также наставлял: «Существенный долг каждого генерала – предотвращать случаи дезертирства. Это можно сделать следующим путем: надо приказывать почаще навещать ребят в палатках; вокруг лагеря надлежит наряжать гусарские патрули; на ночь следует расставлять посты егерей во ржи, а к вечеру удваивать посты кавалерией; нельзя позволять солдатам разгуливать, офицеры обязаны вести их строем, когда идут за соломой или водой…ночных маршей не следует делать; строго запрещать солдатам покидать свои взводы на походе; с боков должны следовать гусарские патрули, когда пехота проходит через лес: надо внимательно следить за тем, чтобы войска не терпели недостатка в необходимом: будь то в хлебе, мясе, водке, соломе и пр.»[348].

Нечего и думать было в таких условиях о форсированных маршах и наступлении в любых условиях. «Очевидно, – писал король, – что лучшая армия мира не выдержит подобных (зимних) походов, и поэтому надо избегать войны зимой»[349].

В тактике, как в зеркале, отражались все перечисленные императивы: солдат безынициативен, у него нет ненависти к врагу, нет жажды драться во что бы то ни стало, зато есть желание дезертировать при первой же возможности. «…Тактика вполне соответствует составу армии, – справедливо отмечал Дельбрюк, – рядовому ничего не остается делать самому, ему надо только слушаться: он идет, маршируя в ногу, имея справа – офицера, слева – офицера, сзади – замыкающего; по команде даются залпы и, наконец, врываются в неприятельскую позицию, где уже не ожидается действительного боя. При такой тактике добрая воля солдата, если он только остается в руках офицера, не играет особенной роли, и можно было рисковать подмешивать в строй чрезвычайно разношерстные элементы»[350].

Так совершенно естественно родилась тактика, получившая позже название линейной, основой которой являлся уже упомянутый развернутый в трехшереножную линию батальон, выровненный как на параде, с офицерами и унтер-офицерами позади и на флангах. Между тонкими линиями отдельных батальонов невозможно было оставить большие интервалы, так как фланги и тыл каждого из них были очень уязвимы, в результате армия строилась, по сути дела, в единый огромный боевой порядок, состоявший чаще всего из двух поставленных одна за другой на дистанции 200–300 метров линий развернутых батальонов. Кавалерии оказалось нечего делать в ином месте, кроме как на флангах этого построения. Так боевой порядок армии стал неуклюжим и тяжеловесным. Так как всякий разрыв боевой линии грозил тем, что неприятель вломится в него, армия, если она желала предпринять какой-либо маневр или передвижение, вынуждена была действовать как одно целое, над ней, как сказал Клаузевиц, царило «проклятие единства» – отсюда медлительность и негибкость всех маневров.

Конечно, данное описание – не более чем общая схема. Не следует, как это делается в ряде трудов, сводить все многообразие форм борьбы в ХVIII веке только к приемам линейной тактики. Как на теоретическом, так и на практическом уровне, в течение всего столетия происходил поиск иных возможных форм борьбы. Еще в начале ХVIII века французский генерал Фолар выступил с идеей применения в бою глубоких колонн пехоты, с помощью которых он надеялся прорвать тонкие линии врага[351]. Идеи Фолара позже поддержал другой французский военный теоретик Мениль-Дюран[352]. В военной литературе Франции той эпохи возникнет даже бурная полемика между сторонниками «тонкого боевого порядка» и «глубокого боевого порядка». Последний получил даже название «французского», так как согласно мнению его авторов он более соответствовал французскому характеру с его порывистой отвагой и энтузиазмом.

Батальонные и полковые колонны не раз применялись в ходе Семилетней войны французскими войсками, их использовали в боях под Бергеном, Зондерсгаузеном, Минденом и Клостеркампом…

Рассыпной строй стрелков также не был изобретением американских повстанцев в ходе войны за независимость США. «Вольные батальоны» Фридриха II, добровольческие «легионы» французской армии, кроаты и пандуры австрийцев сражались почти всегда только таким способом.

Однако все эти теоретические диспуты и практические эксперименты оставались маргинальными по отношению к основной форме боя. Вплоть до Великой французской революции линейная тактика, как естественным образом вытекающая из всех социальных, политических, моральных и материальных условий войны, оставалась доминирующей. Напрасно знаменитый французский военный историк Колен доказывал, что основной причиной будущего глобального изменения облика войны было развитие огнестрельного оружия: появление ружья 1777 года и пушек Грибоваля. Согласно его концепции неудобный мушкет и несовершенные артиллерийские орудия были причиной неповоротливых форм построений, а с облегчением оружия само собой произошло появление тактики колонн и рассыпного строя: «Могущество полевой артиллерии, развитие дорожной сети, прогресс тактики – все способствовало в конце ХVIII века тому, чтобы в исполнение был приведен наступательный дух… Отныне, снабженные маневренной артиллерией и достаточной наступательной силой, армии могли вести войну с невиданной дотоле энергией…»[353].

Трудно найти что-либо более противоречащее фактам. Хотя батальонная колонна формально и появилась во Франции в Уставе 1763 года, но вплоть до Революции все обучение войск происходило прежде всего из основных концепций линейной тактики. Стремительные марши и отчаянные атаки полководцев ХVII века Тюренна и Конде куда больше напоминают наполеоновский стиль, чем битвы Семилетней войны, а самая пассивная, самая пронизанная духом линейной тактики война произошла почти накануне Французской революции, в 1778 году.

Этот конфликт между Пруссией и Австрией вошел в историю как «картофельная война», так как обе противоборствующие армии так «активно» искали встречи друг с другом, что за всю кампанию не состоялось ни одного решительного боя, и вся война свелась к переходу войск с одного места на другое, занятию оборонительных позиций и… поеданию картофеля, который хорошо уродился той осенью в Богемии.

Смешно было бы утверждать, что эта пассивность проистекала из того, что австрийские пушки Лихтенштейна или прусские Хольцмана имели дальнобойность на несколько десятков метров меньше, чем грибовалевские. Никогда, напротив, с такой явственностью не проявлялся тезис Клаузевица о том, что «война – это продолжение политики другими средствами». Ограниченные политические цели, отсутствие национальной, религиозной, идеологической ненависти вызывали к жизни и крайне умеренные формы борьбы… И, быть может, о времени, которое вошло в историю как эпоха «войн в кружевах», можно вспомнить с сожалением, но никак не приписывать ему того, что оно не создало.

Переворот в военном деле произвели, конечно, не ружье образца 1777 года и не пушки Грибоваля, а гигантское политическое, социальное и моральное потрясение, которым была Великая французская революция. Мы говорили уже о том, что она вызвала к жизни невиданные, дремавшие дотоле силы, она разбудила джина национальных и идеологических страстей, она бросила в огонь людей, одержимых жаждой победы, пылом и революционным энтузиазмом.

Разве могли многочисленные батальоны новобранцев, впервые взявших в руки оружие, маневрировать с такой же точностью, как вымуштрованные прусские, австрийские, саксонские, гессенские полки? Комитет Общественного спасения постановил 2 февраля 1794 года: «Общим правилом должно стать всегда действовать массами и наступательно, при каждом случае бросаться в штыки и преследовать врага до полного уничтожения»[354].

Необученные батальоны не могли удержать равнение в линиях и превращались в толпы стрелков, ведущих частый огонь без команды, другие, шедшие за ними, сбивались в подобие колонн, «так как все равно не собирались стрелять»[355], и решительно шли вперед. «Когда град пуль и ядер врага становился все более жестоким, – рассказывает очевидец, – офицер или солдат, а порой и представитель народа запевал гимн победы. Генерал поднимал на острие шпаги свою шляпу, над которой развевался трехцветный плюмаж, чтобы его видели издалека и храбрецы могли следовать за ним. Солдаты бросались вперед бегом, первые шеренги брали штыки на руку, барабаны били атаку, воздух наполнялся криками, тысячу раз повторяемыми: «Вперед! Вперед! Да здравствует Республика!»[356].

Конечно, если бы французов было меньше или равное число с обученными вражескими солдатами, они вряд ли смогли бы добиться победы подобными импровизациями, но на стороне республиканцев было численное преимущество, дерзкий порыв и самозабвенная отвага. В результате все премудрости линейной тактики начали рассыпаться перед этим шквалом.

Казалось бы, на этом можно было бы поставить точку и сказать, что с этого момента родилась новая тактика, которую, разработав и улучшив, применяли позже наполеоновские войска. Увы, все было не так просто. Едва республиканские части получили самые общие понятия о строе, как они снова стали тяготеть к линейному боевому порядку. Ведь старые унтер-офицеры и офицеры, обучавшие волонтеров, не знали иной тактики, кроме той, которой их учили раньше, а победы, достигнутые описанным выше способом, относили не без основания к случайным.

Этому возвращению к старым формам боя придается слишком большое значение в научно обоснованных трудах Колена, где он на примере корреспонденции республиканских генералов показывал, что фактически все обучение велось в 1793–1794 гг. по старой методике и направлено было на использование привычных стереотипов[357]. Совсем недавние исследования документов революционной эпохи: реляций, отчетов, рапортов о боях Северной армии – позволили американскому исследователю Джону Линну показать несостоятельность положений Колена. Несмотря на бесспорное возвращение линии как боевого построения в 1793–1794 гг., она отныне соседствовала и с широко употребляемыми цепями застрельщиков, и с батальонами в колоннах, смело идущими в штыковые атаки[358].

Гибкая система ведения боя, сохранившая из линейной тактики все полезное, все то, что определялось техническими возможностями оружия, но отбросившая все рутинное, стала естественной для всей республиканской армии. В своих первых походах Бонапарт ничего не изменил в боевых формах, выработанных революционными войсками, он просто мастерски использовал их на полях сражений и добивался блестящих результатов, более того, тактика французских войск фактически не претерпела изменений и в период Консульства, и в первых походах Империи. Так что, описывая манеру сражаться Великой Армии 1805–1807 гг., мы фактически расскажем и о тактике армии молодого Бонапарта. Только в последующих кампаниях Империи эти боевые формы претерпят ряд изменений, о чём будет рассказано ниже.

Наверняка император был бы поклонником таланта Клаузевица, если бы последний написал свои военные произведения на пару десятилетий раньше. Впрочем, то, о чем великий немецкий военный теоретик писал с большим талантом, Наполеон реализовывал на практике. Подобно Клаузевицу император считал, что успех боя решается не хитростью надуманных комбинаций и заумных построений, а отвагой, натиском, решимостью победить или умереть, спаянностью боевых единиц и единством командования, а все прочее – детали. Это пренебрежение к «низшей» области военной науки и отрицание формализма и педантизма заходили в наполеоновской армии, пожалуй, даже слишком далеко. В частности, несмотря на значительные изменения в тактике войск и их организационной структуре, во французской армии так и не были разработаны и введены ни строевой, ни полевой уставы, отвечающие новым методам ведения войны.

Это кажется удивительным, но солдаты Аустерлица, Ваграма и Бородина формально должны были руководствоваться в своей боевой практике полевым уставом, написанным чуть ли не в эпоху войны за Австрийское наследство! Официально, впрочем, этот документ назывался «Полевым уставом 1792 года», но на самом деле это был просто перепечатанный регламент 1788 года, который, в свою очередь, был ничем иным, как копией с устава 1778 года. Что же касается последнего, он был построен на основе базового регламента 1753–1755 гг. и немного дополнен опытом Семилетней войны! «Невозможно, чтобы при огромной разнице в организации армии в военных операциях тогда и сейчас, – писал в 1812 году генерал Преваль, – чтобы этот устав отвечал потребностям боевой тактики. Удивительно другое: что он еще, несмотря на все, хотя бы для чего-то подходит»[359].

Что же касается строевого устава, введенного в войсках в 1791 году, о нем можно сказать, что для своего времени, конечно, он был последним словом воинской науки, и, будучи достаточно ясным и исчерпывающим, отвечал реалиям королевской армии 80-х гг. ХVIII столетия. Однако уже к началу войн Империи этот совсем не старый документ казался древней историей. В нем ничего не говорилось о новой организации полков, батальонов и рот, ни словом не упоминалось о рассыпных строях стрелков, даже и полунамеком не давалось никаких рекомендаций для обучения штыковому бою, зато были, например, параграфы, где тщательно расписывалось, как надо отдавать почести Св. Евхаристии, и это при том, что многие солдаты в 1805 году, вероятно, уже и не знали, что такое Евхаристия, и тем более не понимали, зачем ей надо отдавать почести.

Генерал Фуа, которому, как и тысячам других наполеоновских офицеров, пришлось разбираться в этом хаосе, поистине выстрадал следующую фразу: «Тот, кто, желая изучить историю французской армии, будет изучать ее письменное законодательство, предпримет работу пространную и бесполезную. В этом ворохе монарших ордонансов и министерских постановлений, которыми можно заполнить сотню томов, противоречия будут останавливать его на каждом шагу. Он не сможет отличить положения, которые находятся в силе, от тех, которые уже не находятся, и от тех, которые никогда в силе не находились»[360].

Так как изменения происходили практически непрерывно, старые уставы предпочитали не трогать, зная, что все равно к моменту публикации новых изменится еще что-нибудь. Да и в постоянных походах императору уже некогда было этим заниматься. Вспоминая позже на острове Святой Елены о своих многочисленных проектах по поводу реформ в армии, Наполеон писал: «Я обдумывал все эти изменения, но не осмеливался их реализовать на практике, для этого мне потребовался бы период полного мирного спокойствия. Армия во время войны не позволила бы это сделать, она… послала бы меня подальше»[361]. Впрочем, в 1809 году в Шенбрунне после заключения перемирия с австрийцами император поручил генералу Матье Дюма разработать новый полевой устав, однако наскоро составленный документ был, по признанию самого автора, не более чем компиляцией предыдущих регламентов (все тех же уставов 1778, 1788 гг.), в которые был включен ряд текстов новых приказов. Только в 1812 году, накануне похода в Россию, генерал Преваль составил проект действительно нового устава, отвечающего реалиям войн Империи. Однако официально он так и не был введен в войсках, на его анализ и доработку уже не нашлось времени.

Взвод, построенный по регламенту 1791 г. Примечание: солдаты стоят тесно в строю. Каждый слегка касается локтями своих соседей. Расстояние между шеренгами (измерялось от ранца впередистоящего солдата до груди сзадистоящего) – 1 фут (32,4 см.)

Что же касается строевого устава, то здесь даже не было сделано и подобных попыток. Поэтому мы начнем знакомство с боевыми приемами пехоты прежде всего с устава 1791 года.

Вполне понятно, что, разработанный на основе опыта сражений ХVIII века регламент предполагал в качестве основного построения пехоты батальон в развернутой трехшереножной линии. В этой линии солдаты стояли очень тесно по фронту, в среднем на одного человека приходилось меньше одного шага[362], и каждый должен был слегка касаться локтями соседей справа и слева. Достаточно близко друг от друга располагались и шеренги – на дистанции одного фута (расстояние измерялось от ранца солдата передней шеренги до груди солдата задней). Позади линии располагалась большая часть унтер-офицеров и офицеров, исключение составляли капитаны, которые должны были стоять на правом фланге своей роты, и часть сержантов, которые также находились в строю. Конкретное местоположение каждого из солдат, унтер-офицеров и офицеров хорошо видно на рисунке.

Важно отметить, что при построении в боевой порядок каждая рота получала название «взвод» (peloton)[363], два рядом стоящих взвода назывались «дивизионом» (division). Это было связано с тем, что организационная единица и единица строевая не совпадали. По той или иной причине в ротах могло оказаться разное количество солдат, строевые же маневры требовали одинакового количества людей в подразделениях. Поэтому людей из рот, где их было с избытком, ставили в те роты, где их не хватало, в результате строевой взвод хотя и соответствовал приблизительно роте, но полной идентичности не было.

Батальон в развернутом строю

Построение батальона в колонну повзводно

Регламент предполагал, что данное построение должно было быть основным, более того, фактически единственным, используемым в бою. Именно поэтому построение батальона в развернутую линию называлось построением «en bataille», т. е. просто боевым. Вообще в регламенте все перестроения взвода, дивизиона или батальона, приводящие к тому, что данное подразделение оказывалось в развернутой сомкнутой линии, назывались перестроением в «боевой порядок».

Итак, трехшереножная сомкнутая линия батальона являлась, по мысли авторов регламента, основным и естественным построением. Модулем же ее, из которого, как из кубиков, выстраивалась как линия, так и все прочие построения, был взвод. В отличие от пехоты ХVII века, которая для похода, боя или парада принимала построение, где совершенно по-разному, с различными дистанциями и интервалами размещались бойцы, батальон рассматриваемого периода был составлен из как бы неразрушаемых, нерасчленяемых кирпичиков. Преобразование одного построения в другое осуществлялось за счет изменения положения взводов, которые делали захождения плечом вперед, перемещались вперед или назад, вправо или влево, сохраняя при этом внутри себя неизменным положение практически всех солдат и офицеров.

Например, основным строем для передвижения батальона по дороге или по полю была колонна повзводно. Строилась она следующим образом: командир батальона отдавал приказ:

1. Par peloton à droite Повзводно направо

2. Marche Марш

По второй команде каждый взвод заходил левым плечом вперед на 90°. В результате получалась последовательность построенных один за другим взводов.

Необходимость двигаться и маневрировать развернутой линией батальона, быстро «ломать его фронт»[364] и обратно строиться в линию привела и к появлению особой строевой стойки солдата, соответствующего шага и всей системы обучения, которые могут показаться сейчас весьма неудобными, но которые тем не менее являлись единственно возможными в тех условиях. Лучшим доказательством этого является то, что все войска Европы от Петербурга до Мадрида обучались примерно по сходным регламентам.

Первое, чему должен был обучиться рекрут, – это правильно стоять в строю. Устав так описывал правильную стойку солдата: «Каблуки на одной линии, сближенные настолько, насколько позволяет телосложение, ступни разведены и составляют одна по отношению к другой угол чуть меньше прямого, колени держатся прямо, но не натянуты, тело прямо и чуть наклонено вперед, плечи разведены, руки держатся естественным образом, локти прижаты к телу, кисти рук слегка развернуты ладонями наружу так, чтобы мизинец лежал по шву штанов, голова прямо, подбородок чуть приближен к шее, но не слишком, глаза смотрят на землю примерно в пятнадцати шагах»[365].

Строевая стойка солдата по регламенту 1791 г. (Рисунок из издания 1809 г.)

Непросто было научить простого крестьянского парня держать ступни разведенными, так чтобы они «составляли одна по отношению к другой угол чуть меньше прямого», тем не менее это было необходимо. Чтобы в строю солдат занимал минимальное пространство по фронту, чтобы он выполнял все ружейные приемы, не мешая другим, требовалась максимальная собранность всех движений. Напомним, что в одной шеренге по фронту стояло 200–250 человек! Малейший толчок сразу передавался как волна и мог нарушить равнение и сомкнутость.

Исходя из этих же принципов был выработан и основной строевой шаг, так называемый «обычный шаг» (pas ordinaire)[366]. По современным понятиям он может показаться просто черепашьим – 76 шагов в минуту, то есть примерно та скорость, с которой идет неторопливо прогуливающийся человек. Столь медленный шаг также легко объясняется уже названными императивами. Ведь линия развернутого батальона, занимавшая по фронту 100–120 метров, должна была перемещаться не только по плацу, но и по реальному полю боя со всеми его рытвинами, камнями, кустами, обломками лафетов и изуродованными телами, не нарушая или почти не нарушая равнения! Понятно, что даже очень хорошо обученные войска, если бы они вздумали двинуться вперед со скоростью парадного шага современных армий (100–120 шагов в минуту), не сумели бы сохранить равнение, превратились бы из стройной линии в бесформенную толпу.

Движения солдата во время шага также исходили из необходимости сохранять равнение и сомкнутость в огромной линии. Правая, свободная от ружья рука не давала отмашки, а держалась плотно прижатой к телу. Солдат должен был шагать, «вытягивая носок, но не слишком, причем так, чтобы он сохранял выворотность наружу, верхняя часть корпуса должна быть наклонена вперед, икры должны быть напряжены. Ставить ногу на землю надо плоско, без стука. Голову держать прямо…»[367]. Вся техника шага была построена на том, чтобы избежать малейших колебаний корпуса, которые могли бы привести к давлению на соседей справа или слева и тем самым разрушить линию: «…Солдаты в строю не могут идти так, как это мог бы позволить себе отдельно взятый человек, так как нет двух людей, ходящих одинаковым образом. Необходимо, чтобы рекруты научились ходить одинаковым шагом, чтобы этот шаг был четким и ритмичным, без чего не будет единства»[368].

Этот строевой шаг совершенно не походил на театрально-аффектированный «гусиный шаг» германского Вермахта, ни на иные выверты современных строевых приёмов, предназначенных только для парадов. Невысокое поднятие ноги без всякой нарочитости, отсутствие отмашки, небольшая скорость. Это шаг не для развлечения публики, а для передвижений тактических единиц на поле боя, под огнём врага.

Кроме «обычного шага» применялся также и ускоренный – сто шагов в минуту. Этот тип шага применялся при движениях в колоннах, где вследствие узости фронта гораздо легче было сохранить равнение. Наконец, как уточнял регламент, «в атаке и при всех прочих обстоятельствах, которые могут потребовать особой быстроты движений», использовался особо ускоренный шаг или, как его называли, «шаг атаки» (pas de charge) – 120 шагов в минуту. Однако устав подчёркивал, что «подразделение, идущее таким шагом, не сможет долго держать равнение и, конечно же, скоро придет в беспорядок, поэтому шаг этой скорости рассматривается как выходящий за рамки нормального обучения»[369].

В наборе возможных типов маршировки, предписываемых регламентом, был еще один, который может поразить военного XX века, – это так называемый «облический шаг» (pas oblique) вправо или влево. Облический шаг вправо выполнялся следующим образом: солдат шагал вперед левой ногой, а затем выносил правую ногу под углом 45° к направлению движения, не поворачивая корпуса, затем снова левой вперед, правой вбок и т. д. Соответственно при облическом шаге влево ходили вперед правой ногой, а левой – в бок. Скорость облического шага была 76 шагов в минуту.

Современный читатель может подумать, что это что-то из области балета. Конечно, облический шаг не принадлежит к числу первых и самых естественных форм движения человека. Тем не менее его употребление также вытекало из необходимости действовать сомкнутой развернутой линией. Если во время боя линию требовалось сместить под углом вперед, сохраняя в то же время ее ориентацию фронтом к неприятелю, это можно было сделать только облическим шагом, при всех прочих вариантах пришлось бы изменить направление фронта боевого порядка либо ломать строй.

Наконец, добавим, что устав предусматривал и самый обычный человеческий шаг, который назывался «походным шагом» (pas de route). Как можно догадаться из его наименования, этот шаг использовался на марше. Скорость походного шага не была зафиксирована с такой же точностью, как для остальных (так как солдаты на марше шли не в ногу) и могла варьироваться в пределах 85–90 шагов в минуту. Солдаты, двигаясь по-походному, шли, как кому удобно, оружие также неслось произвольным образом, разрешалось разговаривать и петь.

Солдат, обученный правильно ходить, должен был затем овладеть приемами с оружием. Прежде всего это было ношение ружья по команде «на плечо» (portez vos armes). «Инструктор должен обратить особое внимание на то, чтобы солдат держал ружье не слишком низко и не слишком высоко, – указывал регламент, – если ружье держится чрезмерно высоко, левый локоть будет слишком отставлен в сторону, и солдат в результате будет занимать больше, чем положено, места в шеренге, оружие будет держаться нетвердо. Если же оружие держится слишком низко, у солдата не будет места, чтобы свободно действовать с ним, потому что его соседи, придвинувшись ближе, стеснят его движения…»[370]. Как мы видим, и здесь главной задачей было добиться максимальной слаженности в действиях в плотном строю.

После занятий по основным «принципам ношения оружия» рекрута обучали заряжать и стрелять (см. предыдущую главу), а затем и выполнять прочие ружейные приемы: брать ружье «под курок», «держать вольно» и т. д. Наконец, солдат обучался и примыкать штык и «брать на руку», то есть выставлять ружье со штыком прямо перед собой.

Вероятно, современный читатель будет удивлен, но последним приемом исчерпывалась вся индивидуальная подготовка рядового к рукопашному столкновению. Никаких уроков штыкового боя, а тем более каких-либо других видов единоборств на оружии или без оружия не давалось. Впрочем, отметим, что и во всех других армиях Европы: австрийской, русской, прусской, испанской – дело обстояло точно так же. Причина этого явления очень простая: дело в том, что, как мы неоднократно подчеркивали, устав, используемый в наполеоновской армии, как и все уставы других армий этого периода, был составлен исходя из опыта сражений эпохи линейной тактики, а в них, как уже отмечалось, по возможности избегали рассыпного строя, в действиях же массами полагались прежде всего на залповый огонь. Знаменитый австрийский полководец ХVIII века принц де Линь писал, что ему много удалось повидать в своих походах, но вот лязг скрещивающихся в бою штыков он слышал лишь один раз в сражении под Монсом (1757 г.).

Только наполеоновская эпоха с ее отчаянными штыковыми схватками под Эсслингом, Бородино, Люценом, Линьи и в ряде других сражений поставила на повестку дня необходимость подобного обучения. Но и здесь надо сделать следующую оговорку: почти все сражения, где действительно встречался серьезный штыковой бой, относятся к поздним войнам Наполеона, в основном 1812–1815 гг., выводы из них можно было сделать лишь после падения Империи. Наконец, при всей ожесточенности отдельных эпизодов штыковых схваток подавляющее число потерь и в эти годы наносилось неприятелю за счет артиллерийского и ружейного огня, а потому и не ставился остро вопрос об обучении индивидуальному бою, тем более что для таких занятий потребовались бы специально подготовленные кадры, дополнительные денежные средства и, самое главное, время. Ни того, ни другого, ни третьего не было ни у Наполеона, ни у его противников. Начало обучению рукопашному бою, гимнастическим приемам, физической подготовке солдата вообще будет положено в европейских армиях лишь во второй четверти ХIХ века, и наполеоновская эпоха в этом смысле еще целиком принадлежит ХVIII веку.

Более или менее обученный индивидуально рекрут переходил к занятиям по «программе» взводной школы. В этой части подготовки будущий солдат еще тверже закреплял пройденное в отношении шага, равнения и ружейных приемов, и везде главное внимание обращалось на слаженность исполнения, на то, чтобы взвод действовал как единое целое, не теряя равнение, маршировал фронтом, заходил правым или левым плечом вперед, менял скорость шага, четко выполнял ружейные приемы, а также вел залповый огонь. Усвоив эти упражнения, солдат должен был продолжать обучение в составе всего батальона. Конечно, когда на это имелось время, но в наполеоновской армии его очень часто не хватало, и нередко конскрипты пополняли ряды боевых частей, пройдя лишь взводную школу. Одним из важных моментов «батальонной школы» было обучение солдат разнообразным методам ведения огня, которые применялись на практике.

Основными способами стрельбы из сомкнутого строя были следующие: батальонный огонь (feu de bataillon), огонь пополубатальонно (feu de demi bataillon), огонь взводами (feu de peloton), и, наконец, огонь «двумя шеренгами» (feu de deux rangs).

В первых трех случаях речь шла о залпах, даваемых соответственно целым батальоном, полубатальоном или отдельными взводами. При этом регламент предполагал, что залп давался сразу всеми тремя шеренгами, причем по уставу первая шеренга вставала на колено, а третья стреляла в промежутки между солдатами второй шеренги. Для производства залпа всем батальоном командир отдавал следующие приказы:

По второй команде солдаты брали ружья наизготовку и взводили курки, причем солдаты первой шеренги одновременно садились на колено. По третьей и четвертой, как достаточно ясно, производилось прицеливание и осуществлялся залп. Аналогично отдавались команды и для стрельбы полубатальонами, только слово батальон заменялось на правый или левый полубатальон. Впрочем, этот тип огня редко встречался на практике. Зато весьма распространенным был огонь взводами. Командир батальона отдавал приказ:

Во второй команде командир первого взвода командовал изготовиться и стрелять своему подразделению, тотчас же после производства залпа первым взводом стрелял третий, затем немедленно каждый по очереди: пятый, седьмой, второй, четвертый, шестой и восьмой. Огонь, таким образом, быстро перекатывался по фронту всего батальона.

Однако самым «любимым» методом огня французской пехоты был так называемый «огонь двумя шеренгами» (feu de deux rangs), при котором достигалась максимальная скорострельность. Для его начала командир батальона отдавал следующие команды:

После того как все солдаты первых двух шеренг с заряженными ружьями становились наизготовку, отдавалось распоряжение:

По этой команде в каждом взводе целились и стреляли два солдата крайнего правого ряда, затем тотчас за ними – солдаты второго ряда, затем третьего, четвертого и т. д. (напоминаем, что «рядом» по уставу как во французской, так и во многих других армиях называются солдаты, стоящие один в затылок другому). Огонь, таким образом, прокатывался по фронту каждого взвода[371]. После первого организованного выстрела каждый вел огонь так, как это было ему удобно, и, в частности, солдаты второй шеренги уже не обязаны были стрелять одновременно со своим соседом спереди. Огонь начинал беспорядочно, но с большой скоростью «метаться» по всей линии батальона. Интенсивность этого огня была очень велика. Достаточно сказать, что батальон средней численности (т. е. около 700–750 человек) при весьма скромной степени обученности солдат давал около 1000–1200 выстрелов в минуту[372] или приблизительно 16–20 выстрелов в секунду!

Построение батальона в колонну к атаке

Это был настоящий шквал огня, линия батальона окутывалась пороховым дымом, в котором с непрекращающимся треском ежесекундно вспыхивали несколько десятков снопов вылетающего из ствола пламени. Пытаться остановить такую пальбу командой голоса, было бы просто бесполезно, поэтому сигнал для прекращения огня подавался с помощью короткой барабанной дроби. Добавим, что во время производства стрельбы командиры взводов и знаменосец с охраной отходили назад, на один шаг позади третьей шеренги.

Как видно, устав 1791 года нацеливал на обучение личного состава в духе линейной тактики и, безусловно, рассматривал развернутую трех-шереножную линию как основное боевое построение. Правда, на страницах 235–238 регламента описывалась «колонна к атаке». Она представляла собой колонну подивизионно (дивизион – два рядом стоящих взвода) и «строилась на центр». Это означало, что центральные 4-й и 5-й взводы батальона оставались неподвижными, а остальные с правого и с левого крыла скорым шагом отходили за них. Получались четыре (иногда пять)[373] стоящих одна за другой коротких линий, расстояние между которыми равнялось фронту «секции» (половины взвода). Таким образом, если считать батальоны в 600–700 человек, колонна насчитывала примерно 50–55 человек по фронту, а в глубину 12 полных шеренг плюс 4 неполных (шеренги замыкающих), что представляло собой прямоугольник, имевший около 25 метров по фронту и 40 метров в глубину.

Построение батальона в каре

Устав 1791 года, описывая построение колонны к атаке, не делал из этого никаких выводов. Не указывались ни случаи, при которых нужно было ее применять, ни как управлять этой колонной на поле боя. Зато очень подробно описывались построения разнообразных колонн для передвижений в дороге и выдвижений из резервов, а также многообразные «эволюции линий». Последним термином назывались маневры, производимые одновременно большим количеством развернутых батальонов. Устав подробнейшим образом описывал такие перестроения, как «перемена фронта на пятый батальон левым крылом вперед», «облическая перемена фронта вперед на оконечность правого крыла первой линии», «перпендикулярная перемена фронта левым крылом вперед на центр первой линии» и т. д. Уже исходя из этих замысловатых формулировок можно усомниться в ценности подобных маневров на поле реального боя. Действительно, как будет ясно из вышесказанного, на практике они не применялись.

Против кавалерийских атак регламент предписывал строить каре[374] в шесть шеренг – громоздкое построение из четырех батальонов. Подобное каре, конечно, с успехом могло бы противостоять вражеской коннице, если бы его можно было построить где-нибудь, кроме как на маневрах на Марсовом поле.

Боевые реалии революции полностью отмели все сложные маневры, годные лишь для обучения на огромном ровном плацу. Зато не обходилось ни одного сражения без использования цепей стрелков, без атак батальонных колонн, без необходимости на ходу изобретать простые построения против кавалерийских атак. Наконец, как уже отмечалось в предыдущих главах, в 1804–1805 гг. в батальонах появились роты вольтижеров, одновременно росло число батальонов в полках, и, наконец, декрет 1808 года вообще в корне изменил организационную структуру пехотных частей и подразделений. (Напомним, что отныне батальон состоял из шести рот: четыре роты центра, одна гренадерская (карабинерная) и одна вольтижерская).

Все эти организационные изменения и боевая практика войск остались без всякого отражения в строевом уставе. Поэтому в наполеоновской армии и не существовало абсолютного единообразия в боевых приемах пехоты. Если на уровне «школы солдата» и «взводного учения» устав не вызывал особых сложностей в использовании, то уже на уровне батальона, а тем более многих батальонов он просто не мог быть применен буквально даже при желании. Генерал Фуа справедливо отмечал, что «регламент 1791 года… был для младших чинов книгой истин, но командирам в высоких чинах его приходилось изменять и применять к потребностям войны»[375].

В каждом армейском корпусе существовал свой «стиль» управления войсками; своя трактовка строевого устава. Некоторые из этих версий уставов оставались, возможно, даже не записанными, другие, хотя и были сформулированы на бумаге, но не дошли до нас, некоторые же сохранились. Среди них «Инструкции для войск корпуса левого крыла», составленные маршалом Неем, скорее всего, в 1804 году и опубликованные вместе с его бумагами в 1833 году, а также строевые наставления маршала Даву «Маневры рот стрелков или фланкеров», «Инструкции по образованию резервов и построению каре» и др., датируемые октябрем-ноябрем 1811 года. Последние вместе с бумагами маршала попали в руки русских войск во время отступления из России и были полностью опубликованы в Петербурге в 1903 году вместе с другими материалами военно-ученого архива Главного штаба, относящимися к войне 1812 года[376].

Как наставления Нея, так и предписания Даву дают нам действительные реалии обучения и боевой практики войск в эпоху Империи. Отметим однако, что, написанные в разные годы, они немало отличаются друг от друга.

Рассмотрим для начала инструкции маршала Нея. Они резюмируют боевую практику революционных войн и в немалой степени еще отражают тактические привычки конца ХVIII века. Основным качеством колонн Ней считает «легкость развертывания во всех направлениях, построение в линию (en bataille) вперед или на центральные дивизионы…»[377]. То есть главным боевым порядком для маршала остаются еще батальоны в развернутом трехшереножном строю. Кроме того, в инструкции Нея немало места отводится и знаменитым «эволюциям линий», которые так пространно описывал регламент. Правда, эти эволюции куда менее сложны, чем уставные, но даже и они, как покажет опыт, практически не нашли боевого применения.

Впрочем, если войска Нея учили столь сложные маневры, это не прошло для них даром: полки под командованием «храбрейшего из храбрых» действовали на поле боя слаженно и умело, хотя в войне 1805 года, как и в последующих кампаниях, сами собой отсеялись все чрезмерно хитроумные эволюции.

Инструкции Нея вносили серьезные коррективы в устав в том, что касается ведения огня из линий. Маршал полностью отвергал практическую ценность стрельбы всеми тремя шеренгами: «Для производства пальбы всей линией те, кто стоит в первой шеренге, должны сесть на колено. Это движение обычно не нравится солдатам, так как они подвергаются опасности со стороны стреляющих, когда встают для заряжания ружья. Другой немаловажный недостаток такой стрельбы заключается в том, что линия не может быстро двинуться вперед, чтобы атаковать неприятеля в штыки… Замечено также, что когда солдаты в опасных обстоятельствах посажены на колено, весьма трудно поднять их снова, так как они в определенном смысле укрыты в этом положении от огня врага, ибо местность, какая бы она ни была открытая, всегда имеет некоторые неровности, прикрывающие сидящего человека… Огонь «двумя шеренгами», он же «огонь рядами» – это единственный способ стрельбы, который дает преимущество хорошо обученной пехоте…»[378]. Впрочем, Ней замечал, что передачу заряженных ружей от солдат третьей шеренги впередистоящим следует упразднить, ну а самым лучшим методом маршал считал «…после общего залпа двумя первыми шеренгами смело двинуться на врага в штыки, третья шеренга сохранит ружья заряженными, держа их «под курок», чтобы применить свой выстрел по обстановке»[379].

Говоря об инструкциях маршала Нея, написанных во время пребывания войск в Булонском лагере, нельзя не обратить внимания на следующий вопрос: насколько хорошо пехота императорской армии была обучена как простейшим, так и сложным маневрам. По этому поводу существуют два прямо противоположные мнения. Обычно принято писать, что в Булонском лагере войска прошли хорошую тактическую школу.

Вот как, например, характеризует маршал Мармон степень обученности войск вверенного ему корпуса в эту эпоху: «…необходимо было подтянуть строевую подготовку. Примерно месяц ушел на изучение ее элементов, а после этого два дня в неделю занимались батальонной школой и три дня в неделю маневрами целыми дивизиями. В воскресенье весь армейский корпус, составленный из трех дивизий, маневрировал вместе, а каждые две недели были большие маневры с огневой подготовкой; специальный полигон был задействован для обучения артиллерии… так что каждый день был заполнен, и даже во время отдыха солдаты приходили посмотреть, как упражняются другие. Войска быстро достигли степени обученности, которую трудно себе вообразить. Я никогда не видел французские части достигшими в боевой подготовке столь высокой степени совершенства. Полки, получившие такую отличную подготовку, сохранили ее надолго; и даже после длительных войн в них оставались следы пребывания в этих лагерях…»[380].

Однако существуют и другие, прямо противоположные свидетельства. Одно из самых интересных из них курьезным образом относится к упомянутому нами корпусу Нея. «Я удивлю моих читателей, рассказав им, сколь мало в Монтрейльском лагере (корпуса Нея) командование занималось нашим обучением и как плохо оно использовало ценное время, – сообщает в своих мемуарах генерал Фезенсак, тогда офицер 59-го линейного полка. – Маршал Ней приказал провести большие маневры осенью 1804 года и в 1805 году, я участвовал в них первый раз как солдат, второй раз как офицер. Было много хлопот и много усталости. Мы уходили засветло, поев супа, и возвращались заполночь, получив за весь день лишь глоток водки. Генерал Малер собрал дивизию едва три раза, и мы маневрировали плохо, что же касается занятий побригадно, то их вообще не было, так как генерал, командующий бригадой, отсутствовал в лагере. Каждый полковник обучал свой полк, как хотел: немного теории, немного работы с новобранцами, а каждую весну снова занимались с унтер-офицерами, начиная с азов – строевой стойки без оружия…»[381].

Последнее свидетельство должно конечно сильно нюансировать наше отношение к интенсивности обучения в Булонском лагере, тем не менее нельзя не отметить, что большинство очевидцев все же склоняются скорее к традиционной точке зрении. Ее же, хотя и с куда меньшим энтузиазмом, чем в описании не скупящегося на похвалы себе Мармона, подтверждают бесстрастные свидетельства рапортов инспекций.

А вот что вспоминает очевидец Аустерлицкого сражения, автор удивительно точных мемуаров хирург д’Эральд из дивизии Сюше, о поведении французской пехоты в этой битве: «Мы стояли в развернутом строю… В каждом батальоне командиры приказали выйти вперед (на несколько шагов) знаменосцу и фланговому с фаньоном[382], а затем выдвинули батальон на эту линию. Шеренги были выровнены, и была отдана команда “под курок”…Мы не двигались… Русские ядра врезались в сомкнутые ряды. Наши солдаты встречали смерть, недвижно стоя на месте, держа ружья в соответствии с командой… Русская артиллерия прекратила огонь, и линии пехоты двинулись на нас под звуки музыки. Мы стояли с ружьем под курок в полной тишине, наши роты вольтижеров отступали перед русскими батальонами, ведя убийственный огонь. Когда до неприятеля оставалось около 200 шагов, маршал Ланн, постоянно носившийся в галоп вдоль нашей линии, подъехал к барабанщикам… приказал бить атаку и ускакал. Генерал Сюше спрыгнул с коня и встал справа от гренадер, сказав, что в этой ситуации он хочет доказать им все свое доверие. Солдаты закричали “Вперед!”, и по всей линии раздался громовой клич “Да здравствует император!”, который всегда предвещал смертельную схватку. Офицеры удерживали солдат, которые хотели идти слишком быстро… Перед нами был небольшой овраг, отделявший русских от французов. Наши стрелки держались в нем некоторое время, а затем оставили его, побежав в нашу сторону. Русские устремились вперед, перешли овраг и скорым шагом двинулись на нас со штыками наперевес. Наши батальоны, держа ружья «под курок», медленно шли навстречу. В десяти шагах от нас первая линия русских остановилась и дала залп. Французские батальоны взяли штыки на руку, идя стройными рядами, как на маневрах в Булонском лагере. Они ускорили шаг. Многие русские батальоны заколебались и повернули назад, другие встретили нас стоя на месте. Они получили залп в упор и были опрокинуты с первого удара»[383].

Из описания д’Эральда видно, что пехота дивизии Сюше действовала в безупречном развернутом строю, сохраняя равнение под сильным артиллерийским огнем. Причем эту прекрасную обученность французской пехоты автор связывает с маневрами в Булонском лагере.

Так что генерал Фуа был прав, когда писал о войсках, сражавшихся под Ульмом и Аустерлицем: «никогда во Франции не было столь мощной армии. Хотя храбрецы, восемьсот тысяч которых в первые годы войны за свободу поднялись по призыву «Отечество в опасности!», были наделены большими добродетелями, но воины 1805 года имели больше опыта и подготовки. Каждый в своем звании знал свое дело лучше, чем в 1794 году. Императорская армия была лучше организована, лучше снабжена деньгами, одеждой, оружием и боеприпасами, чем армия Республики…»[384].

Армия Наполеона, обученная в Булонском лагере, использовала на практике боевые порядки, которые описывал регламент 1791 года: линия, батальонная колонна (повзводно и подивизионно). К ним добавились те, которые привнес опыт революционных войн: рассыпной строй, а также батальонные и полковые каре, строившиеся для отражения атак кавалерии. Эти каре, в отличие от регламентированных, получались в результате очень простых движений.

Стрелковая цепь по регламенту Даву

Вот, например, как производилось построение батальонного каре. Батальон, стоявший в колонне подивизионно на взводных дистанциях (т. е. каждый дивизион располагался в затылок за предыдущим на расстоянии, равном длине фронта взвода), получал приказ:

По последней команде правые взводы 2-го и 3-го дивизионов заходили левым плечом вперед, а левые взводы тех же дивизионов – правым.

4-й дивизион примыкал вперед и делал поворот кругом. Барабанщики, знаменосец и командир батальона уходили в центр каре.

Что касается рассыпного строя, то в кампаниях 1805–1807 гг. для этой цели использовались как вольтижерские роты, так и целые батальоны легкой пехоты. Стрелковая цепь действовала на расстоянии 100–200 метров перед фронтом сомкнутого строя, чаще всего колонны, так как линия сама предназначалась для стрельбы. Застрельщики вели огонь, разобравшись попарно: в момент, когда один солдат стрелял, другой прикрывал его, стоя наизготовке.

Э. Детайль. «Массы» пехоты в стрелковом бою

Итоги эволюции тактики в период войн 1805–1811 гг. подводились в циркулярах Даву, адресованных его дивизионным генералам Фриану, Гюдену, Дессе и Компану. Они дают действительно реалистическую картину пехотного боя этих лет. Остановимся поэтому на них более подробно.

Во-первых, в «уставе» Даву батальоны указаны, наконец, такими, какими они были в реальности: шести ротного состава с вольтижерами и гренадерами. Во-вторых, из циркуляров маршала полностью исключены все теоретизирования и схоластические «эволюции линий». Наконец, регламент Даву нацелен на обучение новой форме боя – гибкому сочетанию колонн, линий и рассыпного строя. Хотя указанные циркуляры не являются всеобъемлющим уставом, и многое в них не разъясняется, так как подразумевается очевидным, тем не менее, ясно, что основной боевой формой становится теперь колонна подивизионно (вследствие уменьшения числа рот она состояла лишь из трех дивизионов). На это косвенно указывают ряд разделов. В частности, объясняя, каким образом необходимо строить каре, Даву без предварительных объяснений предполагает, что батальоны уже стоят в колоннах. В параграфах устава, говорящих о действиях стрелков, лишь один раз упоминается линия, в остальных случаях речь всегда идет о колоннах и т. д.

Даву уделяет большое место действиям цепей стрелков. Маршал считает, что маневрированию в рассыпных строях должны быть обучены не только вольтижеры, но и вся пехота без исключения. Чтобы поддержать огонь стрелковой цепи, батальоны выделяют последовательно то одну, то другую роту. Совершенно очевидно также, что полностью стерлось различие между полками легкой и линейной пехоты. Теперь вся пехота при надобности выполняет службу, которой ранее занимались лишь солдаты легких частей, а позже – солдаты легкой пехоты и вольтижеры.

Фабер дю Фор. Рядом с Валутиной горой (19 августа 1812 г.). Французская линейная пехота (корпуса Нея) в колонне повзводно выдвигается на боевые позиции. Слева – адъютант, спешащий передать приказ

Маневры цепей отныне тщательно продуманы. Для того чтобы прикрыть батальонную колонну стрелками, выделялась одна рота, которая выходила на 200 шагов вперед и разделялась на три равные части. Средняя часть в сомкнутом боевом порядке оставалась на том месте, куда выдвинулась рота, при ней находились капитан – командир роты, старший сержант, два сержанта, два капрала и два горниста для подачи сигналов. Другие две части роты расходились в стороны: одна на сто шагов направо, другая на сто шагов налево. Из этих подразделений две трети, а именно первые две шеренги, рассыпались в цепь попарно, а третья с командиром оставалась на месте в качестве маленького резерва. Цепь, таким образом, была поддержана тремя небольшими сомкнутыми группами, которые использовались в качестве источника подкрепления застрельщикам и опорных точек для командования. К этим же группам стрелки сбегались в случае кавалерийской атаки врага, формируя небольшие «массы» (masse) пехоты, ощетинившиеся штыками во все стороны.

Как показал боевой опыт, такие «массы» могли быть очень эффективными. Вот что рассказал Коленкур в своих мемуарах о действиях вольтижеров 9-го линейного полка под Витебском 27 июля 1812 года: «…рота вольтижеров, направленная на наш левый фланг, доказала, что в состоянии сделать решимость этих замечательных пехотных частей, даже когда они изолированы… Эти храбрецы, окруженные в сто раз более сильной кавалерией, вели с ней перестрелку, чтобы поддержать наши слабые эскадроны; они стреляли без перерыва и все время выводили из строя неприятельских конников… Много раз мы видели, как пять или шесть вольтижеров стоят группой в пятидесяти шагах от неприятельских эскадронов под обстрелом целой тучи всадников и держатся против них, прислонившись спиной друг к другу, экономя свои патроны и выжидая неприятеля с таким расчетом, чтобы можно было стрелять в упор»[385].

От солдат, ведущих бой в цепи стрелков, теперь требовалось много инициативы, ловкости и навыков. Наконец, их передвижения должны были быть быстрыми. «Стрелков необходимо учить не только обычному и ускоренному шагу, но и бегу, ибо все перемены направления движения фронта, броски вперед, чтобы захватить лес, деревню либо другие позиции, где они могут обезопасить себя от кавалерийский атаки, должны осуществляться бегом. Также бегом они должны отходить к взводам резерва, если покажется кавалерия, готовящаяся к атаке, если только они не найдут канавы, рва, изгороди, за которыми они могут вести огонь в безопасности. На равнинах стрелки должны двигаться в строжайшем порядке, сохраняя хладнокровие и тишину, беречь патроны и быть готовыми к исполнению любых передвижений… Если равнина, по которой движется колонна, пересечена оврагами, или на местности имеются холмы или перелески, стрелки должны прочесать овраги, забраться на вершины холмов, обойти и прочесать перелески… Если встречается дом, усадьба, хижина, капитан вышлет туда необходимые силы, чтобы их осмотреть, а если есть подозрение, что там находится враг, он тотчас же предупредит командира колонны, стянет к себе стрелковую цепь, чтобы не быть опрокинутым внезапным нападением…»[386].

А. Адам. Битва на Москве-реке 7 сентября 1812 г. Войска IV корпуса Великой Армии выдвигаются для атаки батареи Раевского. Батальоны, изображенные на рисунке, построены в линии

Кроме действий цепей стрелков Даву обращает большое внимание и на построение и маневры каре, в которые он вносит ряд усовершенствований. В частности, маршал отмечает, что «опыт показал необходимость помещения резервов в центр каре… Его светлость монсеньер маршал князь Экмюльский заполнил этот пробел в регламенте»[387]. Для резерва выделялась одна двенадцатая часть имевшихся солдат. Даву предписывал, каким способом необходимо строить каре из одного, двух, трех или четырех батальонов. При построении одновременно нескольких каре они должны были располагаться поэшелонно, чтобы своим огнем поддерживать друг друга. Углы каре, как особенно уязвимые, должны были быть по возможности защищены передками орудий, повозками и фургонами, если таковые двигались с пехотой. При этом вольтижеров выдвигали в рассыпном строю, чтобы они, прикрываясь повозками, вели непрерывный огонь по вражеской коннице. Более того, на марше в условиях угрозы кавалерийской атаки стрелки должны были быть смело выдвинуты вперед, даже на открытое поле, будучи готовыми либо отбежать к повозкам, либо, сбившись в «массы», первыми встретить порыв неприятельских всадников.

Итак, боевые приемы наполеоновской пехоты, которые можно ясно представить себе по наставлениям Даву, освободились от рамок линейной тактики. Новый облик солдата, знавшего, за что он сражается, позволил применять все виды боевых форм, соответствующих техническому уровню развития вооружения. Тактика стала гибкой, лишенной формализма и шаблонности. Пехотные батальоны в ходе боя постоянно меняли свои построения: для движения выстраивались в колонны, разворачивались затем в линии, чтобы уменьшить потери от огня, снова сворачивались в колонны, выдвигая цепи стрелков, снова развертывались в линии, чтобы встретить залпами наступающую пехоту врага, или строили каре, чтобы отразить налет конницы. Наконец, в решающий момент батальоны в мгновение ока строили колонны к атаке и бросались на врага в штыки… «Обычный» шаг употребляли все реже, чаще всего использовался ускоренный, наконец, как видно из наставлений Даву, пехотинцы при необходимости перестраивались, маневрировали и атаковали врага бегом.

Собственно говоря, ничего лучшего, соответствующего реалиям оружия той эпохи, выдумать было уже невозможно. Более поздние уставы французской, русской, прусской, австрийской и других армий лишь резюмировали все то, что сделали на практике солдаты армии Наполеона, и лишь появление в середине ХIХ века новых видов оружия вызовет к жизни и новые тактические формы.

В нашем коротком очерке общей эволюции тактики с начала ХVIII века до Великой французской революции мы намеренно практически ничего не говорили о кавалерии. Ибо как бы ни были значимы конные войска на поле боя в этот период времени, они все же не определяли общий характер развития тактики, а тем более стратегии. Наконец, эволюция боевых приемов кавалерии шла несколько иными путями, чем пехоты. Все, что было сказано о недостаточно высоком качестве солдатского материала в наемных армиях ХVIII века, в определенной степени относится и к кавалеристам, но лишь в определенной степени…

Во-первых, кавалерия, как бы многочисленна она ни была, составляла все же относительно малую часть армии, поэтому умеренная потребность в рекрутах позволяла быть более разборчивыми при вербовке. Во-вторых, более высокое жалование и вообще престижность службы в конных частях удерживали солдат от дезертирства и позволяли надеяться, что на поле сражения на них можно будет положиться куда больше, чем на пехотинцев. Наконец, не следует забывать, что конница была в определенном смысле «техническим» родом войск: здесь требовались хорошие навыки в искусстве верховой езды, умение ухаживать за лошадьми, хорошее владение холодным оружием – все эти качества вырабатывались годами и значили для кавалерии не меньше, чем вера солдат в правоту своего дела. Эту веру заменяла корпоративная солидарность опытных профессионалов, часто рассматривавших себя как элиту армии.

Все эти факторы привели к тому, что Французская революция, ставшая поворотным моментом в эволюции облика войны в целом и пехотного боя в частности, мало отразилась на тактических приемах конницы. Вспомним, что в отличие от пехоты кавалерийские части французской армии не только не претерпели глобальной перестройки в эпоху революции, но продолжали даже носить практически ту же униформу, что и раньше, лишь убрав с нее монархическую символику. Огромный численный рост армии происходил почти что лишь за счет пехоты, а корпоративная солидарность, о которой мы только что упоминали, помогла сохранить в рядах кавалерии значительное количество кадров, по крайней мере, унтер-офицерских. В результате эскадроны конницы насчитывали в процентном отношении куда больше старых служак, чем «амальгамированные» пехотные батальоны. Вполне понятно, что в этой ситуации офицеры и генералы французской кавалерии не имели ни надобности, ни желания искать какие-либо другие тактические приемы, чем те, которым они обучились еще при Старом порядке. В результате появление новых форм боя будет связано для кавалерии не с периодом Революции, а с эпохой Империи и объясняется не качественными, а скорее количественными изменениями. В отличие от пехоты эти новые тактические приемы будут не столь радикально отличаться от старых, да и выгоды их применения будут не столь очевидны.

Настоящая «революция» в методах кавалерийского боя произошла раньше, в середине ХVIII века, когда, идя по пути, намеченном еще выдающимся шведским полководцем королем Густавом-Адольфом, Фридрих Великий провел кардинальную реформу прусской кавалерии. Отныне конница должна была достигать победы прежде всего с помощью стремительности и слаженности движений, главным оружием всадника стал не столько палаш, сколько плотно сомкнутый строй эскадрона, слитого в единую, мчащуюся в галоп массу. «Кавалерия одерживает верх в бою не саблей, а хлыстом», – якобы говаривал знаменитый прусский кавалерийский генерал фон Зейдлиц. Его высказывание надо понимать в том смысле, что таранный удар – «шок» несущегося бешеным галопом сомкнутого эскадрона стал намного важнее для достижения победы, чем индивидуальное владение кавалеристами холодным оружием.

Эту концепцию конного боя переняли, в общем, все страны Европы и с большим или меньшим успехом применяли на практике. Исходя из этих же принципов, составлялись и уставы для французской кавалерии, на основе которых она действовала в эпоху Революции и Империи. Нужно отметить, что в отношении тактики кавалерии мы располагаем гораздо более точными официальными предписаниями, чем в отношении пехоты. В 1804 году был опубликован так называемый «Временный ордонанс для упражнений и маневров кавалерии», который и являлся основной базой для теоретической и практической подготовки конницы Наполеона. В отличие от пехотного устава, где мы вынуждены только догадываться о его реальном практическом применении в ходе войн Империи, в отношении кавалерии такого положения нет. Мы четко знаем, где стояли в строю полка офицеры, унтер-офицеры, трубачи, какие подавались команды для того или иного маневра и т. д. Хорошо известно, каким образом обучались рекруты. Именно с процесса подготовки будущих кавалеристов мы и начнем этот раздел.

Прежде всего отметим, что искусство верховой езды не было поставлено в наполеоновской армии на высоком уровне. Вообще в целом, по сравнению, скажем, со второй половиной ХIХ – началом XX вв., индивидуальная подготовка кавалеристов всех европейских армий была не очень высока. Требование массовости употребления конницы приводило к тому, что на тщательное индивидуальное обучение верховой езде рекрутов смотрели как на слишком дорогое удовольствие. Это настроение многих практиков кавалерийского боя XVIII века очень хорошо резюмирует ироничная фраза маршала де Кастри, известного кавалерийского командира эпохи Семилетней войны: «Без искусства верховой езды нет кавалерии, но когда этого искусства слишком много, кавалерии нет тем более».

Обучение будущего кирасира или гусара начиналось со «школы пешего кавалериста» (école du cavalier à pied), то есть с основ пехотного строя и обращения с оружием. Только после этого переходили к конной подготовке. Вначале несколько занятий кавалеристы обучались ездить без седла и запрыгивать на коня без помощи стремян. При этом обучение шло в основном на корде шагом и рысью. Инструктор стоял в центре описываемого кавалеристами круга и выверял правильность посадки, особенно следя за тем, чтобы «голова и верхняя часть корпуса не изменяли своего положения при движении»[388]. Затем постепенно переходили к работе с седлом и стременами. Новобранец приучался твердо сидеть на коне, уверенно совершать эволюции в одиночку, как рысью, так и шагом. После этого начинались занятия с оружием, а также небольшими группами, в составе которых кавалеристы приобретали необходимую привычку к слаженности движений: обучались держать равнение, совершать заезды шеренгой, строиться в колонну по два и по четыре. Наконец, кавалерист учился работать на галопе, в одиночку и группой, брать барьеры и даже целым взводом на галопе преодолевать препятствия, держа при этом равнение!

Конечно, если бы все делалось в строгом соответствии с регламентом, то рекруты могли бы стать неплохими наездниками. Однако времени не хватало. В результате нередки были ситуации как та, что описывал генерал Рош Годар в своих мемуарах, рассказывая о драгунах-новобранцах в армии Массена, сражавшейся в Португалии. «Большинство драгун не прошли и десяти уроков верховой езды и не умели ни держать лошадь, ни направлять ее»[389]. Сам император отмечал в 1807 году с сожалением: «Наша кавалерия недостаточно обучена. Люди не умеют толком ездить на коне…»[390]. Это вполне понятно, уже хотя бы потому, что в 1806 году один из приказов Наполеона, адресованный маршалу Келлерману, занимавшемуся организацией пополнения кавалерии, гласил: «Нам мало толку от тех, кто прибудет после боя, исходите из этого принципа… Здесь мы находимся в краю, удобном для действий конницы. Поэтому, как только в каком-либо кавалерийском депо будет 15 человек новобранцев в состоянии отправиться к армии, посылайте их тотчас же»[391].

Обучение рекрутов верховой езде осложнялось трудностями в бесперебойном снабжении кавалерии конским составом. Все источники единодушно отмечают огромные потери лошадей во время быстрых маршей наполеоновских войск. Самой катастрофической в этом смысле была, конечно, русская кампания. Великая Армия вступила в Россию, имея около 60 тысяч лошадей под седлом и примерно 80 тысяч в упряжках. К концу похода осталось не более трех тысяч! Общие потери конского состава за годы Империи составили приблизительно 300 тысяч голов[392].

В известной степени и поэтому требования к качеству коней были весьма умеренными. Вот какой рост определял для них регламент: кирасирские и карабинерские – 1,56–1,59 метров в холке, драгунские – 1,53– 1,57, легко-кавалерийские – 1,49–1,53 м. По современным понятиям это очень невысокие лошади. Даже если принять во внимание, что и средний рост людей был несколько меньше, чем сейчас, все равно по отношению к человеку строевая лошадь была ниже, чем современный скаковой конь по отношению к сегодняшнему жокею нормального роста.

Согласно уставам, лошади должны были быть «обстреляны», прежде чем они будут использоваться на войне. Чтобы создать у животных положительный условный рефлекс на выстрелы, кавалеристы должны были во время кормления лошадей палить из карабинов на некотором расстоянии от конюшни. С каждым «занятием» это расстояние уменьшалось. В конце концов стреляли прямо в конюшне, давая лошадям понюхать пороховую гарь, одновременно производя кормление. Завершалось обучение следующим упражнением: хозяева лошадей выстраивались в шеренгу с карабинами, заряженными холостыми патронами, их товарищи по полку, оседлав обучаемых коней, «атаковали». Эту атаку спешенные кавалеристы встречали дружным залпам, а когда конники доезжали до строя, хозяева лошадей тотчас же забирали своих четвероногих друзей, встречая их похвалой и, конечно же, хорошей порцией овса.

В дореволюционной французской армии эти положения кавалерийского устава 1766 года в общем выполнялись. Что же касается эпохи Империи, то здесь, увы, опять-таки не хватало времени. Хотя мы не располагаем точными данными на этот счет, но, судя по поспешным ремонтам, заниматься этим вопросом не успевали, и нередко лошади привыкали к грохоту битв прямо в ходе боевой практики.

Так что не обходилось без курьезов. Вот какой случай описывает майор Гонневиль в своих мемуарах. Во время осады Гамбурга в 1813 году из отдельных подразделений кирасир были наспех сформированы эскадроны. Не хватало конского состава. В июне Гонневиль получил-таки 120 лошадей для своих кирасир, и почти тотчас же им был получен и приказ «отправиться на разведку на десять лье от Гамбурга в Штеклиц». Лошади были хорошими, но абсолютно необъезженными и, уж конечно, необстрелянными, что же касается «кирасир», то все они были новобранцами. Так что неопытным солдатам стоило больших усилий поседлать своих ретивых скакунов. После долгих трудов кирасиры выехали на улицу, с грехом пополам двигаясь более или менее сомкнутой колонной. Проезжая мимо караульного поста, Гонневиль на горе себе приказал взять палаши наголо. Звон стали, выходящей из ножен, и сверкание клинков так перепугали коней, что многие кирасиры вылетели из седел, остальные же ускакали кто куда. Потребовалось два часа, чтобы снова собрать эскадрон![393] Конечно же, этот эпизод – не более чем забавное происшествие, и не стоит воображать, что так происходило во всех кавалерийских частях, но все же подобный курьез был немыслим во французской армии до Революции.

Эскадрон в развернутом строю по ордонансу 1804 г.

Недостаточное индивидуальное обучение верховой езде части рекрутов тем не менее не сводило на нет боевые возможности конных частей вследствие особенностей тактики того времени. Как только кавалерист мог сносно держаться в седле, он начинал обучаться «эскадронной школе», то есть маневрам в составе основного боевого подразделения.

Начиная с эпохи Фридриха Великого эскадроны кавалерии стали строиться в две шеренги. Если линейный боевой порядок пехоты наряду с выгодами имел и массу недостатков, то целесообразность развернутого сомкнутого построения конницы с середины ХVIII века ни у кого не вызывала сомнений. Дело в том, что «давление», которое оказывают в пехотной колонне задние шеренги, обеспечивая превосходство глубокому боевому порядку в рукопашном бою, фактически отсутствует в кавалерийском строю. Лошади задних шеренг почти не увеличивают силу удара передних, особенно на быстрых аллюрах. Глубокие построения кавалерии конца ХVI – начала ХVII вв. были вызваны низкой выучкой рейтар и от того спецификой кавалерийской тактики, построенной на употреблении огнестрельного оружия. С того момента как конница снова стала полагаться на палаш и получила сносное обучение, выгода линейного боевого порядка стала очевидной.

Построение эскадрона в колонну (повзводно направо)

Итак, основным построением эскадрона императорской кавалерии был развернутый двухшереножный строй. В каждой шеренге кавалеристы стояли очень близко друг к другу – колено к колену. Таким образом, на одного всадника в строю приходилось меньше метра пространства. Кирасирский эскадрон в 48 рядов (т. е. состоящий из двух шеренг, в каждой по 48 человек) в соответствии с регламентом должен был занимать 37–38 метров по фронту, драгунский эскадрон – 36–37 метров, а легко-кавалерийский – 35–36 м. Конечно в реальности из-за неизбежных нарушений сомкнутости строя эту цифру можно округлить до 40 метров, а более поздний французский кавалерийский регламент (1832 года) считал даже до 48 метров по фронту. Глубина эскадрона была около 6 метров, из которых два фута (2/3 метра) приходились на дистанцию между первой и второй шеренгами, и соответственно на каждую шеренгу приходилось приблизительно 2,5–2,7 метра.

Эскадрон в строю делился на два «дивизиона», каждый из которых подразделялся на два взвода, – итого четыре взвода в каждом эскадроне. В действительности эскадрон организационно состоял из двух рот, но по той же самой причине, что и в пехоте, необходимость уравнять количество людей в строевых подразделениях приводила к тому, что дивизион не соответствовал в точности роте. «Избыточных» кавалеристов отправляли либо в другой дивизион, если там не хватало людей, либо отряжали в отдельный взвод фланкеров, строившийся в резерве за линией эскадронов.

Эскадрон в колонне повзводно

Так же как и в пехоте, развернутая линия была справа, слева и сзади обрамлена унтер-офицерами и офицерами. Каждый взвод, в свою очередь, имел на флангах бригадиров, поддерживающих равнение во время всех перестроений. Отличие заключалось, однако, в том, что в кавалерии перед фронтом линии также находились офицеры. Как вполне понятно, в пехоте такое расположение исключалось – оно помешало бы залповому огню. В кавалерии такого затруднения не было, и поэтому большая часть офицеров (кроме капитана второй роты, стоящего в замке) находилась перед строем вверенных им солдат, показывая своим подчиненным пример неустрашимости.

Интересно отметить, что в армии Наполеона не существовало специального эскадронного командира, им был капитан, командовавший первой ротой (дивизионом). Что же касается офицера в звании командир эскадрона (chef d’escadron), он командовал двумя эскадронами и согласно регламенту находился в бою на несколько шагов впереди в интервале между вверенными ему подразделениями.

Аналогично пехотным батальонам эскадроны кавалерии совершали эволюции не за счет перестроения составляющих их бойцов, а с помощью изменения положения взводов, которые маневрировали практически как нерасчленяемые «атомы» строя. Например, основным приемом, с помощью которого эскадрон перестраивался в колонну повзводно, был маневр почти аналогичный таковому в пехоте. Командир отдавал приказ:

Построение эскадрона в линию (повзводно налево)

По последней команде каждый взвод заезжал левым плечом вперед до тех пор, пока не оказывался на перпендикуляре к линии своего первоначального положения. Регламент, правда, предполагал построение в походную колонну по четыре и даже по два, что, естественно, приводило к расчленению взводов, однако в бою этого не рекомендовалось делать. «Нужно воздерживаться… от всякого движения по четыре – одно ядро развалит подобную колонну так, что ее будет не узнать. Пусть взвод будет единственным минимальным тактическим подразделением»[394], – советовал молодым офицерам де Брак.

Поэтому главным маневром, которым в совершенстве должны были овладеть кавалеристы, являлось перестроение из линии в колонну повзводно и обратно.

Развертывание из колонны могло осуществляться в обратном порядке тому, который мы только что описывали, то есть взводы заезжали правым плечом вперед и выстраивали линии. Для этого подавались команды:

Построение эскадрона в линию (повзводно вперед)

При необходимости практиковалось построение колонны повзводно «левым крылом вперед». Тогда из линии эскадрона каждый взвод заезжал в противоположную сторону, для возвращения же в исходный боевой порядок командовали:

Наконец, очень часто необходимо было выстроить линию, ориентированную в том же направлении, в котором двигалась колонна. Это делалось после следующих команд:

По команде «Марш!» первый взвод проезжал вперед 20 шагов, остальные же взводы делали полуразворот налево (demi à gauche) и двигались под углом 45° к первоначальному направлению. Доезжая до линии, на которой встал первый взвод, командиры взводов командовали заезд левым плечом вперед, и подразделение становились в боевой порядок.

А. Адам. Бой под Островно 25 июля 1812 г. На рисунке изображены гусары 7-го полка, атакующие в колонне повзводно русскую артиллерию и пехоту

Разумеется, существовал и обратный маневр – из развернутой линии строилась колонна в том же направлении, в котором была первоначально ориентирована линия. Приказы для этого построения были таковы:

Существовали и более сложные комбинации перестроений, в которых взводы компоновались в обратном порядке, строили линии назад контрмаршем и т. д. Однако практики военного дела старались воздерживаться от подобных маневров: «Вне опасности со стороны врага нет причины делать сложные движения… в присутствии врага тем более надо их избегать, потому что они никогда не совершаются с тем же спокойствием и точностью, что и на учебном плацу; нас могут застигнуть врасплох и разгромить. Если вы можете заменить сложные эволюции простыми – делайте это. Исполняйте лишь те маневры, которые ваши кавалеристы знают, так сказать, лучше, чем нужно, в которых офицеры и солдаты не спутаются, потому что, я повторяю: необходимо, чтобы вы учитывали неизбежное волнение людей на поле боя…»[395].

Кавалерийский полк в «густой» колонне (colonne serrée).

Условные обозначения:

C – капитан,

L – лейтенант,

SL – суб-лейтенант,

SC – старший вахмистр,

МС – старший вахмистр,

M – вахмистр,

BF – бригадир-фурьер,

В – бригадир

Опытные командиры неустанно упражнялись со своими подчиненными в как можно более сложных перестроениях, так что в бою эскадроны совершали перестроения чаще всего рысью, а иногда и галопом. Самое главное, чего стремились добиться от кавалеристов как авторы устава, так и те, кто применял его каждодневно в походах и сражениях, – это умение вовремя выстроить эскадроны в линию и атаковать врага сомкнутым строем на максимально возможном аллюре.

Причем ряд опытных генералов ценили сомкнутость и слаженность выше, чем скорость. «Не думайте, что порыв всегда решает схватку в действиях кавалерии против кавалерии, – писал известный военный теоретик и талантливый штабной работник генерал Жомини. – Когда противник идет на вас крупной рысью, будет неосторожным ходом броситься на него в галоп, так как вы достигнете его в беспорядке, а столкнетесь с компактной сомкнутой линией, которая опрокинет ваши рассеянные эскадроны… Лассаль, один из самых способных генералов, сказал, видя вражескую кавалерию, атакующую галопом: “Вот погибшие люди!”… Действительно, эти эскадроны были опрокинуты атакой на рыси»[396].

В общем же действия конницы представляли собой постоянные перестроения из колонн в линии и обратно. На поле боя кавалерия появлялась обычно в колоннах повзводно или подивизионно, затем занимала назначенные ей позиции, разворачиваясь в линию или, еще чаще, в линии эскадронов. В ходе боя ей приходилось часто менять эти позиции и выдвигаться на исходный рубеж к атаке, что опять-таки делалось в колоннах повзводно. Наконец, наступал самый важный для кавалерии момент, когда приходил приказ атаковать, тогда колонны снова разворачивались в линии эскадронов и бросались вперед…

Когда кавалерии было много, полки, бригады или даже дивизии строились в так называемые «густые колонны» (colonnes serrées – дословно сомкнутые, сжатые колонны). Это были боевые порядки, в которых эскадроны строились в затылок один за другим на очень короткой дистанции. Подобные построения применялись прежде всего для крупных кавалерийских масс, стоящих в резервах, чтобы держать их максимально сконцентрированными. В момент выдвижения на боевые рубежи густые колонны обычно разворачивались в линии эскадронов.

Выдвижение стрелков из линии эскадрона.

Условные обозначения: C – капитан, L – лейтенант,

SL – суб-лейтенант, SC – старший вахмистр,

МС – старший вахмистр, M – вахмистр,

BF – бригадир-фурьер, В – бригадир

Что же касается рассыпного строя, то, как это ни покажется странным современному читателю, он не играл для регулярной кавалерии существенной роли. Предполагалось и действительно многократно подтверждалось на практике, что эскадрон, действующий в сомкнутом строю, всегда разобьет эскадрон, атакующий в беспорядке. Поэтому атаку в рассыпном строю применяли лишь в ряде случаев: для внезапного броска на вражескую батарею, для наскока на неприятельскую стрелковую цепь, в случае нападения на обоз противника и т. п. Предполагалось также и выдвижение застрельщиков в рассыпном строю из линии эскадрона. Для этой цели использовался четвертый взвод, который галопом должен был выдвинуться вперед и, рассредоточившись, вести огонь по неприятелю из пистолетов или мушкетонов (если таковые имелись). Стрельба с коня применялась, конечно, не с целью разгрома неприятеля, а в тех случаях, когда нужно было прикрыть основные силы эскадрона от назойливых вражеских стрелков или, наоборот, попытаться вызвать противника на активные действия.

Основным же и главнейшим маневром кавалерии, ради которого делались все подготовительные эволюции, была решительная атака сомкнутой стеной с саблями наголо. Момент, предшествующий атаке, был волнующим и величественным. По команде:

раздавался лязг стали, вынимаемой из ножен, и гул от ударов сотен копыт. Эскадроны трогались с места и медленно набирали скорость. Командиры в это мгновение должны были «следить за тем, чтобы точно соблюдалось направление движения, не допускать ни малейших колебаний рядов, смыкать насколько возможно плотно своих людей и смотреть за тем, чтобы они сохраняли абсолютное молчание»[397].

Через сто пятьдесят шагов после начала атаки, когда всадники уже шли крупной рысью, раздавалась команда: «В галоп… Марш!» (Au galop… Marche!). По этому приказу, повторенному вслед за полковником всеми старшими офицерами полка, кавалеристы давали шпоры лошадям. Земля тряслась от грохота копыт, с лязгом бряцали ножны о стремена, но всадники, храня молчание, постепенно превращались в сгусток энергии, ожидая последнего сигнала.

И вот, когда до противника оставалось примерно сто метров, командир привставал в стременах и выкрикивал одно лишь слово: Chargez! (дословно: Атакуйте!). Этот короткий приказ словно взрывал весь сжатый до этого порыв. Трубачи полка громко трубили атаку. Кавалеристы привставали в стременах, сабли первой шеренги наклонялись острием в грудь врага, сабли второй приподнимались для удара. Громовое «Vive l’Empereur!» сотрясало воздух, кони, шедшие до этого галопом, переходили на карьер… Еще мгновение, и безумный шквал людей и лошадей обрушивался на неприятеля…

Так должна была происходить атака согласно регламенту. И так в действительности тысячи раз ходили в бой эскадроны Великой Армии. Опытные кавалерийские командиры советовали: перед атакой, если это возможно, «распорядиться подтянуть подпруги у лошадей и дать солдатам выпить глоток водки. Иногда, чтобы придать кавалеристам порыва, если они должны атаковать пехоту или артиллерию, неплохо поставить их ненадолго под пули стрелков или под ядра (!). Войска, которые понесли потери, атакуют с большим напором, ибо они не только желают взять реванш за потери и отомстить, но их также легко убедить, что атаковать менее опасно, чем оставаться на месте, и что мощный быстрый удар освободит их от необходимости быть мишенью и погибать поодиночке без результата. Общее правило: когда атака уже начата, ведите ее до конца и держитесь во что бы то ни стало. Тогда вы одержите победу… У атаки есть свой момент порыва, момент схватки, затем момент колебания, а затем может наступить момент, когда придется отходить. Будьте твердыми во второй и третий момент, и победа будет за вами…»[398].

П. Бениньи. Атака кирасир

Действительно, решительность и упорство были характерными чертами атак французской кавалерии эпохи Наполеона. Пусть кавалеристы были подчас плохо обучены, пусть их кони не отличались блестящей выездкой скаковых жеребцов, но у них были отвага, порыв, товарищеская солидарность и взаимопомощь, слаженность в массовых действиях, и, наконец, их вели блестящие кавалерийские командиры Лассаль, Мюрат, Монбрен, Кольбер, Пажоль, Брюйер, Корбино…

В результате французская конница била гораздо лучше обученные, сидящие на прекрасных немецких конях эскадроны пруссаков и австрийцев. Чего только стоит одно преследование отряда эрцгерцога Фердинанда в октябре 1805 года! За пять дней боев четыре тысячи французских драгун и легких кавалеристов, поддержанных горстью пехоты, разгромили целый корпус, в котором было много отличной кавалерии, взяли в плен 12 тысяч человек, захватили 128 пушек, 11 знамен и сотни зарядных ящиков. А в октябре 1806 года на поле битвы под Иеной французские эскадроны своими массовыми атаками буквально смели хваленую прусскую конницу. А затем началось преследование, гигантское стратегическое преследование, где каждый день французская кавалерия обрушивалась на врага, не считая его. 26 октября под Цедеником Лассаль с восьмьюстами гусарами атаковал двухтысячный отряд генерала Шиммельпфенига – знаменитых прусских черных гусар. После первого успеха французские кавалеристы были отброшены и могли бы погибнуть в неравной схватке, но прибытие на поле боя драгун Груши решило успех дела. Хваленые прусские гусары, прозванные «мясниками армии», были наголову разгромлены: два эскадрона прижаты к болоту и сдались в полном составе, пятьсот прусских кавалеристов были зарублены или ранены в ходе схватки.

28 ноября под атаками кавалерии Лассаля, Груши и Бомона сдался уже целый корпус – 10 тысяч человек, 45 знамен и 60 пушек! 29 ноября конные егеря Мильо (500 человек) у Пазевалька заставили сдаться отряд в 4200 человек, куда наряду с пехотой входили элитные части прусской кавалерии: лейб-кирасирский полк и кирасирские полки Гейснига, Гольцендорфа, Бюктига. Отныне в соответствии с формальным приказом начальника штаба Мюрата генерала Бельяра французская кавалерия должна была атаковать неприятеля при любом соотношении сил! Этот приказ перекликается с наполненными верой в себя, в своих товарищей, в отвагу словами другого кавалериста Империи, де Брака, о том, как надо атаковать врага: «Вы можете все! Атакуйте их, врубайтесь в их ряды, захватывайте их пушки, генералов, заставляйте сдаваться каре, превращайте их отступление в бегство, вы можете все, нет пределов вашим успехам!»[399].

Но кавалерия Великой Армии не только лихо умела действовать массами в дни побед и успехов. В часы неудач она всегда была готова на самопожертвование. Ее эскадроны бросались очертя голову навстречу смерти, если это было необходимо для спасения армии. В первый день битвы под Эсслингом, 21 мая 1809 года, когда французской армии численностью в 27 тысяч человек пришлось удерживать позиции от атак 95-тысячной армии эрцгерцога Карла, к восьми часам вечера сложилась катастрофическая ситуация. Австрийцы напирали со всех сторон, но если по флангам, в деревнях, французская пехота еще как-то держалась, то в открытый центр двинулись напролом многочисленные массы вражеской пехоты и кавалерии.

Б. Зис. Капитуляция прусских войск в Эрфурте 16 октября 1806 г. Рисунок пером. Справа на рисунке изображены французские кавалеристы, перед которыми складывает оружие шеститысячный прусский гарнизон

Нужно было задержать их любой ценой. Тогда было приказано бросить на прикрытие центра кирасирскую дивизию д’Эспаня. Генерал обратился к своим солдатам с несколькими словами, напоминая им об их славе и призывая сделать все возможное для спасения армии. Дивизия, уже сильно потрепанная в ходе боя, ринулась в безумную атаку на десятикратно превышающие силы врага. Австрийская артиллерия встретила атакующих шквалом картечи, пехотные батальоны свернулись в каре, кавалерия выдвинулась для контратаки… Но кирасиры д’Эспаня ворвались на батарею, обрушились на первую, вторую линии каре, атаковали эскадроны неприятеля, штабы… Трудно сказать, сколько времени бушевал ураган кавалерийской атаки, известно точно только одно: австрийский центр оказался парализован до конца боя: перевернутые пушки, спутавшиеся батальоны, смешавшиеся эскадроны… Французская армия была спасена, но кирасиры д’Эспаня заплатили за это дорогой ценой. Примерно три четверти офицеров (а значит, приблизительно столько же рядовых) были убиты или ранены, среди них были и трое из четырех полковников. Погиб смертью храбрых и сам генерал д’Эспань.

А. Адам. Бой под Островно 26 июля 1812 г. В русской литературе этот бой называется сражением при Какувячино. Слева на переднем плане – Евгений Богарне со штабом, справа – французская пехота и кавалерия, идущие в атаку

В моменты самых тяжелых испытаний кавалерия Империи, не колеблясь, поступала так же. Ее атаки под Эйлау, на Березине, под Вахау и Монтеро, при Линьи и Ватерлоо вошли в бессмертие и легенду.

Подобно пехоте и кавалерии артиллерия не получила каких-либо принципиально новых уставов в эпоху Революции и Империи. Более того, этот род войск вообще не имел никакого тактического устава в современном смысле этого слова. Существовало только наставление под названием «Обслуживание и маневры полевых орудий», однако оно описывало лишь обязанности прислуги в действиях с отдельно взятой пушкой, при этом ни слова не упоминалось даже о месте, которое должен занимать зарядный ящик во время стрельбы. В тексте наставления, как и в тексте пехотного устава, встречались анахронизмы; о маневрах батареи не говорилось вообще ни слова. Тем более не существовало никаких официальных руководств для действий артиллерии на поле боя. Весь боевой опыт артиллеристов передавался чуть ли не как средневековый эпос: из уст в уста. К счастью, в упоминавшемся уже основательном справочнике Гассенди есть глава «Маневры с полевыми орудиями».

Автор отмечает: «Маневры пушек… не зафиксированы регламентом. Все, что мы будем описывать, есть не что иное, как приемы, используемые в ряде полков, либо те, которые мы предлагаем использовать»[400]. Благодаря означенному документу, а также свидетельствам очевидцев и практическим наставлениям командного состава Великой Армии можно восстановить основные тактические приемы, используемые в эту эпоху.

Как уже отмечалось в главе VI, пешая артиллерия была разделена на роты по восемь орудий, конная – по шесть; в момент начала кампании вместе с присоединенной ротой обоза это подразделение образовывало артиллерийский дивизион, который и являлся основной тактической единицей артиллерии. Необходимо отметить, что в реальной боевой практике дивизионы могли иметь меньшее количество орудий: пешие – шесть, а конные – четыре; однако число орудий всегда было четным, так как дивизион подразделялся на отделения по две пушки, и этот организационный момент соблюдался достаточно строго.

Для выезда на боевые позиции, если позволяло пространство, дивизион разворачивался в боевую линию (en bataille). В пешей артиллерии каждую пушку, поставленную на передок, везли, поддерживая равнение с соседними. Артиллеристы шли по сторонам от орудий, в том положении, которое они должны были занять в момент заряжания и стрельбы. Позади, на расстоянии 30–40 метров, везли зарядные ящики, каждый из них следовал за своей пушкой. По достижении назначенного места отдавался приказ: «En batterie» (дословно – «в батарею!», т. е. в боевой порядок).

По этой команде линия останавливалась, артиллеристы снимали лафет с передка и отвозили упряжку с передком назад, провозя ее слева от орудия, если смотреть в сторону неприятеля, затем пушка разворачивалась в боевое положение вокруг своего левого колеса. Если орудие было грибовалевской системы, то артиллеристы кроме того снимали короб (маленький зарядный ящик) с лафета. Орудия выравнивались строго в линию, причем равнение должно было соблюдаться по их осям. Правила предусматривали расстояние между пушками батареи 4 туаза (около 8 метров). Нормальным положением считалось такое, при котором орудия большего калибра стояли на правом фланге батареи, а гаубицы – на левом. Однако, разумеется, при необходимости этот порядок менялся.

В конной артиллерии все было практически идентично, разница заключалась в том, что пушки должны были быть поставлены на отвозы (prolonge), «как только они прибудут на учебный полигон или поле боя»[401]. В момент движения в линии артиллеристы располагались не по бокам орудий, но скакали верхом позади них, в колонну по два, равняясь в затылок один другому по орудийным колесам. Наконец, по прибытии на место развертывания, прежде чем встать в боевой порядок, отдавалась предварительная команда «Стой, спешиться» (Halte, pied à terre). Разворот упряжек осуществлялся при ослабленном натяжении отвоза, чтобы сократить радиус развертывания.

Разумеется, передвижение развернутой линией, хотя и было выгодным – позволяло тотчас же поставить батарею в боевой порядок, но не всегда было возможным. Поэтому, чтобы маневрировать в любых условиях, предполагалось построение артиллерии в колонны, чаще всего по отделениям или по одному орудию. Эти колонны строились способами, очень напоминающими те, которые применялись в кавалерии для построения колонн повзводно налево, направо и вперед.

Построение батареи по команде «На первое отделение развернуть колонну»

Например:

По этой команде, как и в кавалерии, каждое подразделение заезжало левым плечом вперед на 90°, и выстраивалась колонна. Такая же команда отдавалась и при построении колонны по одному орудию (слово «отделение» заменялось лишь на слово «орудие») налево или направо.

Развертывание из колонн в линию также осуществлялось методами, очень напоминающими кавалерийские:

Первая пушка (отделение) продолжала двигаться вперед, остальные же, приняв влево, выезжали с ней на одну линию.

Существовали и другие методы построения колонн и их развертывания.

Необходимо отметить, что, когда пушки двигались одна за другой, конные артиллеристы ехали рядом с ними в колонну по два. Если же строилась колонна по отделениям, то артиллеристы скакали справа и слева от нее, но никогда между пушек. Это делалось во избежание травмирования людей и лошадей при быстрых разворотах орудий.

Как и в случае с пехотными уставами, артиллерийские регламенты составлялись во второй половине ХVIII века и во многом не отражали боевые реалии наполеоновской эпохи. В справочниках и наставлениях для артиллерийских офицеров можно найти массу сведений о том, как нужно стрелять из «камнеметов» (perriers) тяжелых осадных мортир, давно уже не применяемых, как действовать полковыми пушками в составе развернутого батальона в соответствии с требованиями линейной тактики и т. д.

Зато нет ни слова о ряде важнейших вопросов боевой практики. Например, не ясно, где должны были располагаться большие зарядные ящики во время маневров дивизионов. Гассенди дает только следующее указание: «Положение передков указано в регламенте, а зарядные ящики располагаются в 16–20 туазах позади своих орудий, соблюдая равнение (речь идет о дивизионе в развернутом строю), или в колоннах, подобных орудийным (ou en colonnes semblables à celles des pieces)[402].

Последняя фраза допускает неоднозначное толкование. Можно либо предположить, что зарядные ящики строятся вместе с орудиями в колонны, продолжая двигаться за своей пушкой, либо строятся в отдельные колонны только из зарядных ящиков, с фронтом таким же, как у орудийной колонны. Если исходить прежде всего из лексического анализа, то скорее нужно предположить второе, т. к. зарядные ящики должны были двигаться отдельно. К этому же выводу можно прийти, если проанализировать ряд рекомендуемых перестроений артиллерийских дивизионов.

Однако большое количество изображений той эпохи, нарисованных специалистами, показывает колонны артиллерии, где зарядные ящики идут вперемешку с пушками. Чему верить? Скорее всего, в зависимости от обстоятельств могла применяться либо одна, либо другая комбинация. Однако ни слова об этом в официальных документах.

А. Адам. 27 июля в полдень под Витебском. Изображен момент, когда франко-итальянские войска 4-го корпуса ведут бой с арьергардами 1-й русской Западной армии, продвигаясь в направлении Витебска (вдали, в глубине картины). Хорошо видно, что французская пехота использует развернутые линейные построения. Справа – 6-фунтовые пушки (образца XI г.) итальянской артиллерии выдвигаются в колоннах, где орудия идут вперемешку с зарядными ящиками

Несмотря на молчание наставлений по многим вопросам, никоим образом нельзя сделать вывод о том, что французская артиллерия маневрировала неуверенно и хаотично, путаясь в своих многочисленных пушках, упряжках, зарядных ящиках и передках. Здесь, как и везде, солдаты и офицеры Великой Армии действовали исходя из огромного опыта и действовали образцово. Все мемуары единодушно отмечают слаженность, четкость и профессионализм наполеоновских артиллеристов.

Однако батареи императорской армии добивались замечательных успехов не только благодаря образцовой выучке. Наполеоновская эпоха внесла значительные коррективы в область артиллерийской тактики. Если на уровне элементарных маневров батареи все оставалось почти таким же, как и накануне Революции, то стиль их действий в бою стал совершенно иным.

Еще в 70-е годы ХVIII века в работах ряда французских военных теоретиков появляется идея об иных способах применения артиллерии, чем те, которые были характерны для линейной тактики, где в полевом бою пушки, обычно относительно равномерно распределенные по фронту, лишь усиливали огонь пехоты, но не выполняли самостоятельных тактических задач. Гибер в своем нашумевшем произведении «Общий этюд о тактике» (1777), дю Пюже в «Эссе об употреблении артиллерии в полевых сражениях» (1771), дю Тей в книге «Об употреблении новой артиллерии в полевой войне» (1778) предрекали новые способы употребления орудий. Основная мысль этих произведений состоит в том, что батареи должны использовать концентрацию своих усилий на важнейших участках боевой линии: «Цель артиллерии – не убивать понемногу людей из всего неприятельского фронта, а опрокидывать, разрушать избранные части этого фронта»[403], – писал Гибер.

Одновременно Гибер и дю Тей настаивали на активных действиях артиллерии: «Нужно, чтобы батареи… привыкли маневрировать с отвагой, вставать даже на опасно выдвинутые вперед позиции и поддерживать друг друга огнем, не думать о том, прикрывают ли их другие войска, если огонь пушек может сыграть решающую роль, наконец, снимать орудия лишь тогда, когда враг, так сказать, сядет на них верхом, потому что именно последние залпы в упор – самые решительные. Нужно, чтобы артиллеристы думали прежде всего не о сохранении своих орудий, которые в конечном итоге есть лишь легко заменяемые машины, но о том, чтобы стрелять как можно эффективнее…»[404].

Эти смелые для своего времени мысли были не только реализованы на практике французской артиллерией в ходе войн Революции и Империи, можно сказать больше: действительность превзошла самые дерзкие ожидания теоретиков.

Известный финский военный историк Матти Лауэрма в своем прекрасном исследовании «Французская полевая артиллерия в эпоху революционных войн» высказывает мнение, что первым примером артиллерийской атаки являются действия конной артиллерии республиканской армии в сражении под Аарлоном 9 июня 1793 года, когда в критический момент боя французская батарея Сорбье, будущего героя войн Империи, дерзко выдвинулась на дистанцию 50 метров от врага (!), открыла ураганный огонь по австрийцам, проложив дорогу для кавалерийской атаки, и тем решила участь схватки[405].

Трудно сказать, действительно ли этот эпизод был первым примером такого рода в истории войн, известно, как легко создаются «приоритеты» в подобного рода открытиях, однако не вызывает сомнения, что революционные войны стали поворотным моментом в тактике артиллерии. Ясно также и то, что именно Бонапарт был тем генералом, который систематически стал применять эту смелую и эффективную тактику в ходе боев вверенной ему Итальянской армии.

Ярким примером, иллюстрирующим манеру действия батарей молодого полководца, является эпизод битвы при Кастильоне. Это знаменитое сражение, в котором на карту была поставлена судьба Италии и армии Бонапарта, произошло 5 августа 1796 года. В ходе битвы назрела критическая ситуация, когда стало ясно, что от обладания высокой Монте-Медолано на левом фланге австрийской армии зависит исход боя. Тогда французский главнокомандующий отдал приказ своему любимому адъютанту Мармону подготовить штурм этого ключевого пункта решительными действиями артиллерии.

Э. Детайль. Артиллерия в бою (1796 г.)

«Он отдал всю конную артиллерию в мое распоряжение, – рассказывает Мармон, – она состояла из пяти рот, обслуживающих 19 орудий… У неприятеля были орудия более крупного калибра, и я мог выйти победителем из борьбы, лишь приблизившись к нему вплотную. Хотя местность, в общем, была открытой, прежде чем подъехать к подножию холма и развернуться на нужной дистанции, необходимо было пройти через узкое дефиле. Вражеские ядра осыпали его. Я устремился в этот проход в колонну по отделениям, то есть по два орудия, поставив впереди роту, которую я считал самой худшей. Колонна устремилась вперед, ее голова была разбита вражеским огнем, но остальная часть моментально развернулась на короткой дистанции от врага и интенсивным точным огнем сбила половину его пушек, неприятельской пехоте также досталось. Подошедшая дивизия Серюрье… атаковала неприятеля. С этого момента битва была выиграна…»[406].

Таким образом, со времени походов Бонапарта тактика, основанная на концентрации огня и на решительных наступательных действиях, становится типичным образом действий французских батарей. Наполеоновские артиллеристы совершали в реальных боях маневры, которые намного превзошли своей отвагой дерзкие идеи Гибера и дю Тея. Последний считал, например, довольно смелым маневром выдвижение пушек на дистанцию 800 метров от неприятеля. Батареи же армии Наполеона выносились в галоп на пистолетный выстрел от противника! В битве при Ватерлоо гвардейская конная артиллерия, ведомая майором Дюшаном, понеслась прямо к английским позициям. Офицеры штаба недоуменно следили в подзорные трубы за пушками, мчащимися во весь опор на линии неприятельской пехоты. «Можно подумать, что Дюшан дезертирует» – якобы даже сказал император. Но орудия гвардии остановились на расстоянии 25 (!) метров от врага и открыли огонь.

«Самый лучший принцип (действий конной артиллерии) – это подъезжать как можно ближе и палить как можно чаще»[407], – так резюмировал будущий генерал, тогда полковник артиллерии, Фуа первую составляющую тактики конных батарей. Его старший коллега генерал Леспинасс, командовавший артиллерией в Итальянской армии Бонапарта, коротко сформулировал вторую составляющую: «Не разбрасывать пушки по боевой линии, но всегда занимать мощными батареями выгодные позиции и крушить врага массированным огнем»[408].

Ярким примером действий артиллерии армии Наполеона, где были полностью реализованы эти принципы, является атака батареи Сенармона под Фридландом. 14 июня 1807 года в генеральном сражении у этого города с русской армией под командованием Беннигсена император поручил генералу Сенармону проложить дорогу наступающим колоннам. Сенармон получил под команду 36 орудий, с которыми он выдвинулся на 400 метров от противостоящих ему войск и открыл частую пальбу, затем, когда бившие в ответ французам батареи частично снялись с позиций и ослабили свой огонь, Сенармон приказал продвинуться еще на 200 метров вперед, а затем, после нового ураганного обстрела, он выехал на дистанцию 100 метров от русских позиций. Его орудия грохотали не умолкая. Все попытки пехоты и кавалерии атаковать батарею были отражены шквалом картечи: как уже упоминалось в предыдущей главе, французские пушки давали по три-четыре выстрела в минуту. Не считаясь с потерями, Сенармон продолжал свою жестокую канонаду, пока не подавил противостоящие батареи и не проложил своим огнем дорогу для наступающих колонн. Потери французских артиллеристов были немалыми: 56 человек убитыми и ранеными, однако можно себе представить урон, который они нанесли храбро стоящим под их жерлами батальонам, если учесть, что все 2816 зарядов были выпущены по сомкнутым густым массам с дистанции хорошего ружейного выстрела!

Пример действий батарей Великой Армии на поле боя под Фридландом показывает, что фактически в наполеоновскую эпоху произошел настоящий переворот в тактике артиллерии и ее роли на поле боя. Из «полезного и важного дополнения» для пехоты и кавалерии она превратилась в самостоятельный могучий род войск, способный решать важнейшие тактические задачи.

Теперь, когда мы знаем, как обучались, строились и маневрировали батальоны, эскадроны и батареи, посмотрим, как различные рода войск взаимодействовали между собой на поле сражения.

В отношении изучения боевого применения всех родов войск нам также, как в вопросе о тактике пехоты, будут весьма небесполезны некоторые полуофициальные документы той эпохи, в частности уже упомянутое «Наставление» маршала Нея.

«В день битвы, – советовал Ней, – все гренадеры бригад, дивизий или армии (здесь подразумевается армейский корпус) будут собраны вместе, чтобы составить резерв, который должен будет решить исход дня мощным ударом… Все войска будут тщательно проинструктированы перед боем, и, если обстоятельства позволят, генералы обратятся к солдатам с призывом исполнить свой долг, они не забудут упомянуть, что храбрецов ждет награда, и объяснят справедливость дела, за которое будут биться войска, и необходимость победить врага.

Генералы и командиры частей будут оставаться на своих местах, чтобы исполнить все движения и маневры, которые прикажет осуществить главнокомандующий. Генералы имеют право в этот день увеличить количество персонала своих штабов, взяв себе для этого по одному офицеру или унтер-офицеру из кавалерийских полков, а также по одному конному полковому адъютанту или конному старшему унтер-офицеру от полков пехоты, чтобы передавать приказы подчиненным и рапорты начальникам. Важные рапорты необходимо передавать главнокомандующему через штатных офицеров штаба…

Багажи, экипажи, фургоны с провиантом и т. д. необходимо собрать позади резервов на все время, пока будет длиться бой, все ранее выделенные в их распоряжение отряды должны вернуться к своим частям – резерв их заменит. Артиллерийский и понтонный парк, прочие воинские обозы останутся в расположении резерва, но если последний должен будет перейти в наступление, командующий резервом должен оставить батальон пехоты и эскадрон кавалерии для охраны парков, о чем он обязан предупредить главнокомандующего…»[409].

А. Адам. Сражение при Сан Микеле 25 мая 1809 г. На картине изображено сражение войск Евгения Богарне с австрийскими войсками генерала Иелачича. Слева на переднем плане Евгений Богарне отдает приказы своим офицерам. В центре, ближе к зрителю мы видим 2 эскадрона конных-егерей в развернутом строю, перед ними батальон линейной пехоты в развернутом строю. По флангам действуют застрельщики. В глубине картины австрийская армия на оборонительных позициях

Указывая, какие подготовительные действия необходимо выполнить перед боем, Ней, однако, не описывает, как, по его мнению, должен выглядеть «нормальный» боевой порядок армии (корпуса), а также ничего не говорит о взаимодействии родов войск в ходе боя. На этот вопрос отвечает генерал Преваль в своем проекте полевого устава: «Когда войска окажутся вблизи от неприятеля, они будут построены в несколько линий, если это позволяет их количество. Если же возможно будет выстроить лишь две линии, необходимо поставить несколько батальонов за крылья второй линии. Каждая линия может состоять из войск, построенных в колонны или в развернутых строях, в зависимости от условий местности и обстоятельств…

Резерв следует располагать позади центра или важных пунктов позиции, он должен быть, насколько это возможно, составлен из элитных частей пехоты и кавалерии, ибо его цель – довершать разгром врага, либо восстанавливать ход неудачно разворачивающегося боя, либо прикрывать отступление. Возможность быстрого ввода резерва в бой – одно из его важнейших качеств.

Кавалерия должна быть распределена поэшелонно на крыльях, если условия местности позволят ей там сражаться, ибо ее главная сила в атаке. Кавалерия обязана действовать с отвагой и стремительностью, стараясь охватить врага, никогда не ждать неприятельской атаки, а самой бросаться вперед, но самое главное – всегда сохранять сомкнутость рядов и потому переходить в галоп лишь в ста шагах от противника…

В боях и операциях необходимо всегда стараться захватить инициативу, принуждая врага к обороне. Так как в бою всегда есть ключевой пункт, нужно подготовить все к тому, чтобы атаковать его внезапно и с превосходящими силами…

Император предполагает, что корпуса, дивизии и бригады будут взаимно помогать друг другу. Его Величество не рассматривает как удачу и, более того, считает вредным успех, достигнутый генералом на одном пункте за счет неудачи другого, которому первый мог бы помочь…»[410].

Текст Преваля хорошо резюмирует боевую практику наполеоновской армии. Почти слово в слово с ним совпадает и тактические рекомендации генерала Тьебо в его известном «Генеральном учебнике штабной службы» (1813). Единственным дополнением последнего источника в отношении боевых порядков является то, что «…изолированная дивизия, имея хороший резерв, может сражаться в одной линии, потому что редко поле боя бывает столь узким, что можно будет (без опасности охвата) построить ее в две линии»[411]. Тьебо добавляет также, что при построении нескольких линий они должны находится на расстоянии 300 шагов одна от другой.

Еще раз подчеркнем, что, говоря о линиях, генералы Преваль и Тьебо имеют в виду совсем не обязательно развернутые строи, речь идет, напротив, скорее о выровненных между собой на одном «уровне» батальонных, реже полковых, колоннах.

Бой обычно завязывали цепи батальонов легкой пехоты или выделенные роты вольтижеров. Одновременно артиллерия выдвигалась на позиции и открывала мощный огонь: «Задачей артиллерии при подготовке атаки является подавление неприятельских батарей. В обороне же необходимо вести огонь по тем войскам противника, которые двигаются в атаку. В обоих случаях артиллерия должна концентрировать свой огонь, ибо он эффективен лишь при условии его максимального массирования»[412].

Под прикрытием огневой завесы в пороховом дыму продвигались вперед линии пехоты в батальонных колоннах. В кампаниях 1805–1807 гг. нередко при приближении к врагу на дистанцию действительного ружейного огня колонны, шедшие с большими интервалами по фронту, развертывались в линии. Стрелки тогда отходили к флангам или за фронт линий, а батальоны открывали огонь «рядами». Впрочем, и в эту эпоху французская пехота не особенно долго занималась пальбой.

«…Огонь пехоты – лишь вспомогательное средство и не составляет ее единственную силу, – писал генерал Тьебо, – особенно в нашей армии, где он только сдерживает порыв, который нужно стараться усилить; поэтому нужно стрелять как можно меньше и лишь в тех случаях, когда надо остановить неприятеля, выиграть время, чтобы оценить его позиции и маневры… выполнив эти задачи, необходимо построить колонны и идти на врага. Это движение, поддержанное самым жарким артиллерийским огнем, должно начинаться медленно, постепенно его нужно ускорять, но не теряя слаженности и порядка, твердо сохраняя заданное направление; нужно, чтобы войска шли прямо вперед, поддерживая равнение колонн, которые должны обрушиться на врага… одновременно в максимально возможном количестве пунктов… В ста шагах от неприятеля колонны удвоят шаг и в двадцати пяти бросятся на него бегом»[413].

«Учебник» Тьебо дает и отвечающие реальным условиям боя практические рекомендации для развития успешной атаки: «Когда враг будет опрокинут… только легкая пехота и гренадеры будут его преследовать, впрочем, не слишком увлекаясь и держась в связи с войсками первой линии. Что же касается тех частей, которые осуществили атаку, они тотчас же приведут себя в порядок и снова двинутся обычным шагом, стараясь, чтобы он был неторопливым и укороченным, чтобы порядок был как можно быстрее восстановлен до того, как артиллерия, которая во время атаки не оставалась позади для ведения огня, не войдет в новую боевую линию.

Если атака была произведена вместе с кавалерией, то только несколько эскадронов драгун, егерей или гусар, назначенных с самого начала для этой цели, займутся преследованием неприятеля, все остальные соберутся и двинутся вперед в самом строгом порядке на тех участках фронта, где позволяют условия местности и обстоятельства.

Действительно, можно предположить, что опрокинутая первая линия неприятеля отхлынет через интервалы второй и что войска этой второй линии двинутся вперед, чтобы отбить потерянное пространство и попытаться вырвать победу из наших рук. Поэтому наши войска, добившиеся первого успеха, не должны его переоценивать, а сделать все, чтобы новый натиск был удачным.

Этот новый бой будет происходить по тем же правилам, что и предыдущий… но нужно, чтобы войска были вовремя поддержаны или заменены свежими, для этого вторая линия и резерв будут следовать за первой… Если воинская удача будет благоприятна, останется лишь получить от победы все, что она может дать… Кавалерия, поддержанная некоторой частью пехоты и легкой артиллерией, может сыграть тогда самую блестящую роль… Если же, напротив, сделав все усилия, чтобы победить, вы будете принуждены к необходимости уступить числу врага… или непредвиденному случаю, порой решающему участь битв, не следует пытаться собрать войска под сильным огнем неприятеля. Это невозможно… и приведет лишь к тому, что увеличит испуг солдат. Их надо остановить и построить лишь там, где они будут укрыты от огня, и откуда их снова можно будет повести в атаку… Если же неприятель одержит успех по всему фронту, необходимо провести отступление в шахматном порядке… Причем, если это отступление неминуемо, необходимо отдать приказ о нем, не колеблясь, и совершить, двигаясь «проходом линий» («par un passage des lignes» – то есть когда вторая линия пропускает сквозь свои интервалы батальоны первой, а затем, задержав на некоторое время неприятеля, отступает сквозь интервалы вновь построившейся позади первой линии и т. д.) или же, сомкнув батальоны в плотные «массы», если со стороны неприятеля угрожает лишь кавалерия, или в каре, если враг может бросить на вас кавалерию, поддержанную артиллерией.

А. Адам. 7 сентября 1812 г.

Картина изображает выдвижение 4-го корпуса Великой Армии для атаки русских позиций. Слева видна колокольня Бородинской церкви. В центре в глубине – Батарея Раевского. Справа на переднем плане штаб командира корпуса – Евгения Богарне

Важно, чтобы командующие всех рангов помнили, что в критические моменты боя, особенно когда судьба должна склонить чашу весов успеха в ту или иную сторону, необходимо, чтобы они показывали войскам пример личным мужеством, что одно дело приказать солдатам двинуться на врага и совсем другое – лично повести их вперед, и что в такие моменты пример… делает во сто крат больше, чем приказы и диспозиции и что битвы выигрывают самые упорные»[414].

Приведенные выдержки из малоизвестных наставлений, составленных практиками войны, очень хорошо демонстрируют нам обобщенную картину боя эпохи Империи (отметим еще раз, что все процитированные в этом разделе источники не являются официальными введенными в войсках регламентами). Они были написаны в те годы и резюмируют реальный боевой опыт. По сути дела, описанная картина оставалась практически неизменной на протяжении всего описываемого нами периода, за исключением некоторых небольших изменений, например, постепенной утраты легкими полками особой роли или употребления в цепи застрельщиков вольтижеров всех полков, а позже и не только вольтижеров.

Возможно, читатель будет несколько удивлен, не найдя в этой картине боя образа императора-полководца. Мы вполне сознательно временно оставляем его в тени. Часто описание тактики эпохи Империи сводится лишь к анализу битв, где командовал Наполеон. Но, во-первых, на десятки сражений, данных великим полководцем, приходятся тысячи мелких, средних и крупных боевых столкновений, где он отсутствовал. Среди них есть и крупномасштабные, повлиявшие, а иногда и определившие судьбу кампаний: Кальдиеро в 1805 году, Ауэрдштедт в 1806-м, Гутштадт в 1807-м, Медина де Риосеко в 1808-м, Сачиле, Рааб, Талавера, Оканья в 1809-м, Бусако в 1810-м, Фуэнтес де Оньоро в 1811-м, Арапилы, Полоцк в 1812-м, Виттория, Денневиц в 1813-м, Минчио, Тулуза в 1814-м…

Во-вторых, еще раз напомним, что император почти не занимался «базовой» тактикой на уровне батальона, полка и даже дивизии. Область применения его талантов – прежде всего стратегия и оперативное искусство. Закономерно поэтому рассмотрение действий подразделений в бою, даже когда в нем участвовали все три рода войск вне полководческой деятельности Наполеона. Это ни в коей мере не означает недооценку роли величайшего полководца. Наоборот, мы уверены, что если полки Великой Армии совершали подвиги и побеждали под Эльхингеном, Ауэрдштедтом или Оканьей, то прежде всего не потому, что ими командовали конкретные маршалы, а потому что их создал, организовал, подобрал для них выдающихся командиров, заставил поверить в свои силы Наполеон. Император одухотворял армию своим появлением в ее рядах, при необходимости, не колеблясь, подставляя себя опасностям, он пронизывал армию своей волей и силой духа, он вовремя и в нужном месте вводил в бой корпуса и дивизии, реже бригады и полки, но почти никогда не интересовался, в какие именно тактический формы выльется их участие в бою.

Именно поэтому мы будем говорить о Наполеоне-тактике в главе, где пойдет речь о стратегических и оперативных комбинациях. Тем не менее на одной детали необходимо остановиться здесь. В исторической литературе (особенно русской) сложилось убеждение, что с годами тактика наполеоновских войск претерпела существенные изменения. «Желание Наполеона действовать массами сделалось после 1807 года своего рода манией… Он придумывал чудовищные построения в колонны, которые составлялись из целых дивизий пехоты или кавалерии, располагая развернутые батальоны и полки один за другим. Случайный успех таких колонн в 1809 г…привел к тому, что Наполеон упорно применял их в дальнейшем»[415]. Французские историки, хотя и с меньшей долей уверенности и обобщения, также высказывают подобную мысль. Жан Гарнье, автор, ответственный за военную тему в монументальном «Наполеоновском словаре» Тюлара, пишет: «Для императора стало характерным употребление больших маломаневренных колонн»[416].

Трудно сейчас, да и нет необходимости устанавливать, с чьей легкой руки эта мудрая мысль принялась гулять из одной исторической работы в другую, но ясно, что эту мысль историки переписывали друг у друга, мало вдумываясь в ее значение. В качестве базы для столь глобальных выводов приводятся два примера, всегда одни и те же: «колонна» Макдональда под Ваграмом и построение дивизий Друэ д’Эрлона под Ватерлоо. Уже тот факт, что речь идет лишь о двух примерах, должен заставить задуматься о правомерности далеко идущих выводов. Но внимательное рассмотрение данных эпизодов фактически сводит и их значение на нет.

Действительно, под Ваграмом Макдональд, которому император поручил атаковать центр австрийской армии, избрал для построения своих войск достаточно своеобразную форму: «Я выдвинул вперед бегом четыре батальона, за которыми последовали четыре других, – рассказывает в своих мемуарах Макдональд, – развернув их в две линии; и в то время, пока артиллерия вела огонь, а гвардейские батареи вставали на свои позиции… две мои другие дивизии готовились построить колонны к атаке (это были часть дивизии Бруссье и дивизия Ламарка, двигавшиеся в батальонных колоннах, одна за левым, другая за правым флангом развернутой линии…). В этот момент, увидев, что неприятельская кавалерия выдвигается, чтобы меня атаковать, я приказал, так как времени было мало, примкнуть второй линии развернутых батальонов к первой, две дивизии, шедшие по флангам, остались на местах, и это каре было прикрыто с тыла кавалерийской дивизией генерала Нансути…»[417].

В результате получилось некое гигантское каре, которое, отбив атаки кавалерии, затем двинулось вперед практически в том же порядке. Из мемуаров Макдональда ясно видно: 1) подобное построение было предпринято им по личной инициативе, 2) оно получилось таковым вследствие перипетий сражения и никоим образом не было какой-либо заранее обдуманной боевой формой. Наконец, нужно добавить, что «время жизни» этого построения было недолгим в самой битве под Ваграмом и никогда более не повторялось. Нигде в документах, исходящих из главной квартиры императора в это время, ничего не говорится о каком-либо тактическом эксперименте с корпусом Макдональда, тем более о каком-то опыте, который надо использовать. Таким образом, совершенно очевидно, что знаменитая «колонна Макдональда» не имеет никакого отношения к эволюции тактических приемов Наполеона. Ее построение произошло случайно и никак не отразилось на тактике наполеоновской армии в многочисленных последующих боях и сражениях.

Колонна Макдональда в битве при Ваграме (6 июля 1809 г.)

Несколько сложнее обстоит дело с колоннами Друэ д’Эрлона под Ватерлоо. Действительно, дивизии Донзело и Марконье 1-го корпуса Северной армии построились для атаки на плато Мон-Сен-Жан довольно странным образом*. Батальоны этих дивизий были развернуты в линии и поставлены в затылок друг за другом на дистанции 15–20 метров. В результате получились две гигантские неповоротливые колонны (примерно 120 метров по фронту и 200 метров в глубину каждая), несшие огромные потери от огня вражеской артиллерии. В этих колоннах батальоны фактически были лишены возможности маневрировать независимо, так как слишком близко были прижаты друг к другу, и поэтому не смогли построить каре в момент контратаки английской кавалерии. Неизвестно точно, кто приказал построиться в эти неприемлемые для боя «фаланги». Существует точка зрения, согласно которой д’Эрлон неправильно понял распоряжение императора и, вместо батальонных колонн подивизионно, построил колонны по дивизиям (по-французски дивизия и дивизион обозначаются одним словом «division», соответственно «colonnes par divisions» может означать и обычные батальонные колонны, и колонны по дивизиям – построения, применяемые для больших смотров, которые и были использованы д’Эрлоном).

Но даже если построение чудовищных колонн 1-го корпуса было неслучайно, то, зная, что император оставлял всегда тактические детали на усмотрение подчиненных, очень сомнительно, чтобы эта идея исходила от него. В любом случае – была ли это ошибка в понимании приказа или неуместная и неудачная инициатива маршала Нея или генерала д’Эрлона, и здесь никоим образом нельзя говорить о какой-либо продуманной эволюции тактики, тем более что все остальные дивизии и корпуса действовали под Ватерлоо в своих обычных боевых порядках.

Подводя итог, можно совершенно уверенно сказать, что нет никакого основания на базе двух примеров корпуса Макдональда под Ваграмом и Друэ д’Эрлона под Ватерлоо заявлять о каком-либо направлении в эволюции тактики Наполеона.

Однако определенные изменения все же имелись. Частично они были связаны с имевшим место ухудшением качества пехоты в кампаниях 1809–1815 гг. по сравнению с батальонами 1805–1807 гг., прошедшими школу Булонского лагеря, частично – с увеличением размаха боевых действий. Судя по рапортам, письмам, мемуарам современников в этих кампаниях все реже стал применяться развернутый строй батальонов. Дело в том, что само по себе несложное перестроение из батальонной колонны в линию и обратно все же не было столь простым, чтобы молодые солдаты могли уверенно проделать его не на учебном плацу, а под огнем неприятеля. Однако если вплоть до кампании 1812 года включительно наличие старых кадров еще позволяло совершать подобные маневры, то, судя по всему, новобранцы 1813–1814 гг. часто оказывались к этому неспособны. Наконец, в таких грандиозных битвах, как Бородино, Люцен, Бауцен, Дрезден и Лейпциг, зачастую не было места для того, чтобы прибегать к маневрам развёрнутых линий.

Колонны дивизий Донзело и Марконье в битве при Ватерлоо (18 июня 1815 г.)

В результате в тактике последних войн Империи преобладает построение пехоты в батальонные колонны. Дивизии почти всегда строятся в две линии батальонных колонн, каждая либо в шахматном порядке, либо батальоны второй линии в затылок батальонам первой (но на расстоянии 200–300 метров). Вольтижеры прикрывали фронт спереди и с флангов стрелковой цепью.

Как видно, это то же построение, которое использовали и армии республики в революционных войнах, и войска Великой Армии под Иеной и Фридландом, и нельзя говорить о появлении каких-то новых небывалых чудовищных колонн. Тем не менее с «отмиранием» линий тактика становится более «жесткой», рассчитанной на натиск и штыковой удар. Это характерно и для сражений, где командовал сам император, и для боев меньшего значения, где распоряжались его подчиненные.

Среди распространенных в литературе мнений о тактике наполеоновской армии есть еще одно, на котором нам хотелось бы остановится. Успешность применения английскими войсками под командованием Веллингтона в ходе войны на Пиренеях огня из развернутых батальонных линий, а также победа «железного герцога» при Ватерлоо заставили многих историков поставить вопрос: а так ли уж выгодна была тактика колонн и рассыпного строя, не является ли она лишь ненормальным отклонением от общего процесса эволюции тактических форм, связанным со спецификой революционных войн. Тем более что позже, с усовершенствованием оружия, тактика, хотя и на совершенно ином уровне, вернулась к приоритету стрелкового боя над штыковым ударом.

Что касается битвы при Ватерлоо, то она произошла при столь невыгодном для французов соотношении сил, что из ее результата трудно делать какие-либо выводы (в самом начале сражения у Наполеона было 72 тысячи солдат против 67 тысяч англо-голландцев, но через три часа к Веллингтону на помощь прибыли 30 тысяч пруссаков Бюлова, а спустя еще несколько часов – более 50 тысяч солдат Пирха и Цитена. В результате 72 тысячи французов сражались против приблизительно 150 тысяч неприятельских солдат, причем часть которых атаковала с фланга и тыла).

Иное дело – война на Пиренейском полуострове. В ходе боевых действий в Испании и Португалии английские войска не раз отражали атаки французов, построенных в колонны. Французские маршалы не смогли сбить британскую армию с позиций под Талаверой (в июле 1809 г.), под Бусако (в сентябре 1810-го), при Фуэнтес де Оньоро и Альбуэре (в мае 1811-го). Наконец, Веллингтону удалось выиграть два крупных сражения под Арапилами (в 1812 г.) и при Виттории (в 1813 г.).

В общем, достаточно очевидно, что в сражениях испанской войны англичане гораздо чаще добивались успеха, чем их противники. Этот факт неоспорим, но его нельзя рассматривать в отрыве от общей стратегической обстановки. В Испании французская армия оказалась в тяжелейшем положении, против нее было все: время, пространство и люди. Объятая пламенем народной войны, Испания выставила сотни тысяч ополченцев и солдат регулярных войск, которые с героизмом, граничащим с фанатизмом, дрались за каждый город, за каждую мало-мальски значимую крепость, десятки тысяч партизан-герильясов постоянно наносили удары по тылам французов. Императорская армия не могла разорваться на тысячу частей, не хватало сил действовать по всем направлениям: прикрывать занятые города, дороги, форты, базы, осаждать неприятельские крепости, отражать наступление регулярных сил испанцев и в то же время сражаться с крупными силами англо-португальцев.

Веллингтон гениален в том, что он понял и твердо проводил до конца одну-единственную стратегическую идею: ни в коем случае не участвовать ни в одной рискованной операции против французской армии, так как время работало на него. Конечно, для того чтобы реализовать эту идею на практике, несмотря на давление со стороны испанцев, непонимание своего правительства, недовольство подчиненных и т. д., требовалось много твердости, воли, настойчивости, и никто не собирается отнимать у английского полководца его заслуженных лавров. Однако в тактическом смысле это означает, что Веллингтон давал сражение только тогда, когда у него были все шансы на успех.

Если у англичан было меньше сил, чем у их противника, они просто отступали сколь угодно далеко, с полным безразличием бросая на произвол судьбы испанские гарнизоны или португальские города, превращая цветущие города и долины в выжженную равнину. Земля была чужая, и джентльменам с туманного острова было нисколько ее не жалко. Если же силы были примерно равны с французами, то Веллингтон занимал такую позицию, атаковать которую мог либо безумец, либо человек, у которого не было выбора. И французские маршалы, у которых подчас такого выбора не было, атаковали. Предвидеть результат было нетрудно. Волна французского натиска разбивалась об английские линии, которые с высоты горных круч почти безнаказанно расстреливали приближающиеся батальоны…

Умелая организация борьбы, в результате которой удачно использовались лучшие стороны английских войск: хладнокровие и точность огня, конечно, делает честь их полководцу, но никак не говорит о возможности применения подобной тактики вне тех исключительных условий, которыми располагали англичане на Пиренеях. Интересно, что делал бы «железный герцог» со своими мастерами по пальбе из-за укрытий, если бы ему пришлось, как австрийцам под Ваграмом или русским при Бородине в открытой равнинной местности Центральной Европы, имея позади себя стратегически важные пункты своей страны, дать генеральное сражение, удерживая натиск настоящей Великой Армии, ведомой Наполеоном. Нет сомнения, что знаменитая «thin red line» («тонкая красная линия») была бы сметена ураганом артиллерийского огня, раздавлена натиском пехотных колонн, растоптана шквалом кавалерийских атак. Для того чтобы сдержать этот напор, нужны были не только линии, но и глубокие построения и та же решимость погибнуть, но не отступить. И австрийцы, и русские стояли в густых колоннах, бросая навстречу пешим и конным массам французов такие же плотные массы своих войск.

Наконец, вне обороны маневры в английском стиле более чем сомнительны. «Возможно ли вести в атаку огромную линию в развернутом боевом порядке, и к тому же вести огонь? – писал по этому поводу генерал Жомини. – Я думаю, что каждый скажет, что это абсурд. Повести вперед двадцать или тридцать батальонов, ведущих огонь повзводно или рядами, с целью занять хорошо защищенную позицию – это значит подойти к ней как стадо баранов или, точнее, вообще никогда к ней не подойти»[418].

Именно поэтому основные тактические методы французской армии как наиболее рациональные были переняты всеми европейскими армиями. Австрийский устав 1806 года, прусский 1809-го, русский 1811-го взяли на вооружение колонну к атаке и стрелковую цепь. Что же касается общего управления войсками в бою, то стоит лишь обратиться к планам сражений 1812, 1813, 1814 гг. на основном театре военных действий, чтобы увидеть, насколько идентичными стали боевые формы, употребляемые войсками противоборствующих сторон. Это ли не самое лучшее доказательство того, что тактика, доведенная до совершенства армией Наполеона, была тактикой наиболее гибкой, отвечающей степени развития вооружения того времени, особенностям массовых армий и позволяющей использовать ее в самых различных обстоятельствах.