Армия Наполеона

Глава VI Вооружение

Прежде чем увидеть армию в ее основном деле – бою, необходимо понять, чем она была вооружена.

Эта глава не претендует на то, чтобы быть пособием для коллекционеров в точном определении места и даты производства того или иного образца оружия, для этого существуют узкоспециальные работы и справочники, указанные в библиографии. Здесь речь пойдет прежде всего о вооружении наполеоновской армии с точки зрения его боевой эффективности и того технического императива, который оно накладывало на действия подразделений пехоты, кавалерии и артиллерии.

Начнем, впрочем, с того, насколько удовлетворительно армия была обеспечена оружием.

Революционная буря вызвала к жизни не только огромный численный рост вооруженных сил, но и, что вполне понятно, резкий рост потребности страны в оружии. Не хватало всего: пушек, сабель, пистолетов… Но все же самую острую нехватку армия испытывала в ружьях. Ведь основное увеличение численности войск происходило за счет пехоты. «Нам не хватает не людей, а оружия!»[281] – вот лейтмотив всех докладов представителей Комитета общественного спасения с мест.

В начале 1794 года в армии Альп не хватало двух тысяч ружей, в Северной армии не доставало десяти тысяч, а в армии Восточных Пиренеев – двадцати тысяч![282] В трех батальонах из Сен-Кантена на 2600 человек было только 600 ружей и 200 патронов! В общей же сложности примерно один из десяти солдат не имел ружья вообще, еще большее количество пехотинцев имели неисправные ружья. В результате в 1793–1794 гг. пришлось вооружать даже часть людей пиками!

Декретом Комитета общественного спасения от 23 января 1793 г. предписывалось: «…принять все необходимые меры, чтобы предпринять производство оружия, достойное порыва и энергии французского народа…». Как известно, этот орган власти слов на ветер не бросал, и, подталкиваемые революционным энтузиазмом, а при необходимости и угрозой гильотины, по всей стране заработали мастеровые. Весной 1794 г. в Париже на производстве ружей непрерывно работали около трех тысяч рабочих, изготовлявших около 700 ружей в день. Заработали на полную мощь мануфактуры в Шарлевиле, Сент-Этьене, Туле, Мулене, Клермон-Ферране.

В результате огромного напряжения сил Республике в период якобинской диктатуры удалось увеличить количество изготовляемых ружей до 240 тысяч в год, а производство артиллерийских орудий для армии и флота выросло с 900 единиц в год до 12–13 тысяч. Армия, таким образом, получила достаточное количество оружия, однако его качество оставляло желать лучшего. Особенно снижение тщательности производства отразилось на изготовлении ружей. Появилось даже так называемое ружье «республиканской модели», представляющее собой смесь деталей от ружей различных систем. Однако, несмотря на все недостатки оружия, изготовленного в эпоху якобинской диктатуры, была выполнена основная задача: армия была снабжена необходимым, более того, усилия, предпринятые страной в этот период, позволили войскам иметь в достатке ружья и пушки и в эпоху термидорианского Конвента и Директории, тем более что численность армии, как уже указывалось, сильно сократилась в этот период.

В эпоху Консульства и Империи потери материальной части в ходе боев и новый рост численности войск снова остро поставили вопрос о производстве оружия. «Большая битва, такая как Аустерлиц, стоит по меньшей мере, двенадцати тысяч ружей, – писал Наполеон в 1807 г., – длительные марши также приводят к значительным потерям ружей. За два года мы их потеряли 60 тысяч…»[283].

Необходимо было всеми силами налаживать производство. Но отныне и речи быть не могло о революционных методах в решении этого вопроса. В работе оружейных мастерских был установлен строгий порядок. Императорский декрет от 8 вандемьера XIV года (30 сентября 1805 г.) предписывал: «Никакой предмет вооружения или его часть, каково бы ни было его предназначение, не может быть произведен где-либо, кроме как на императорских оружейных мануфактурах, и только с предварительного разрешения военного министра»[284]. В результате большой организационной работы качество ружей, сабель и пушек снова стало образцовым, зато в количественном отношении Франции трудно было достигнуть уровня производства периода кровавого революционного террора. Например, в 1806 году французские мануфактуры дали лишь 146 тысяч ружей. Император распорядился, чтобы производилось двести тысяч ружей в год, однако в последние годы Империи даже и этого количества стало недостаточно. В кампанию 1812 года было утрачено около полумиллиона ружей, а в 1813-м – около двухсот тысяч. Потому к моменту неприятельского вторжения 1814 года в вопросе обеспеченности вооружением Франция снова оказалась в ситуации, напоминающей начало революционных войн. 25 ноября 1813 года император писал: «Трудно быть в положении более тяжелом, чем мы в отношении ружей. Необходимо немедленно приказать изъять ружья у драгун (чтобы передать их пехоте )… Кроме 30–40 тысяч ружей модели 1777 года, которые могут давать в месяц мануфактуры, нужно производить еще 30–40 тысяч, менее строго придерживаясь регламента»[285]. Несмотря на экстренные меры, нехватка ружей имела место во многих полках, что же касается Национальной гвардии, то, как и в эпоху Конвента, ее снова пришлось вооружать чем придется. Согласно распоряжению императора от февраля 1814 года охрана барьеров Парижа должна нестись «50 национальными гвардейцами с ружьями военного образца, 100 – с охотничьими ружьями и 100 – с пиками (!)»[286].

Несмотря на эти трагические обстоятельства последних месяцев существования Империи, нельзя не отметить, что в общем наполеоновская армия была снабжена достаточным количеством вооружения. Особенно это очевидно в отношении артиллерийских орудий: как уже отмечалось, в 1805 году французская артиллерия имела в наличии 21 938 стволов. Учитывая же продолжающееся интенсивное изготовление орудий в период Империи, потери в ходе кампаний с лихвой перекрывались имевшимися резервами.

С тех пор, как в начале ХVIII века знаменитый французский инженер-фортификатор Вобан сделал простое, но гениальное изобретение – штыковую трубку, позволившую крепить штык к ружью, не теряя при этом возможности стрелять, а также усовершенствовал ударно-кремневый замок, сделав его простым и надежным, – кремневое ружье со штыком стало, без всякого сомнения, основным и фактически единственным оружием пехотинца. Ружье с вобановским замком сразу же было принято на вооружение всеми европейскими армиями и просуществовало практически без серьезных изменений почти полтора столетия!

Во Франции, начиная с 1717 года, последовательно принимались на вооружение различные его модификации. Последней, введенной незадолго перед революцией, была модель 1777 года. Фактически с этим ружьем французские пехотинцы и прошли все войны революции и империи. Хотя в 1801 году (IХ году республики) оно и было немного усовершенствовано, изменения касались лишь нескольких деталей и были незначительными (см. фото), поэтому, несмотря на официальное название: «ружье 1777 года, модифицированное в IХ году», его почти везде, в том числе и в официальной корреспонденции, продолжали называть просто «ружьем модели 1777 года».

Функционирование ударно-кремневого замка

Как уже отмечалось, во время острой нехватки оружия появилось так называемое «ружье республиканской модели № 1», но оно было ничем иным, как ружьем образца 1777 года, изготовленным более небрежно и с использованием ряда деталей от ружей предыдущих систем – 1763 и 1764 гг. Как отмечал Гассенди в своём справочнике, «то была смесь, которую породили и заставили временно терпеть обстоятельства революции»[287].

Поэтому, рассматривая огнестрельное оружие пехоты армии Наполеона, мы будем говорить лишь о «ружье 1777 года, модифицированном в IХ году». Его основные параметры были следующие:

общая длина 1,52 м

длина ствола 1,137 м

вес 4,646 кг

калибр 15,5 мм

стоимость 24–34 франка (в зависимости от времени и места производства)

штык со штыковой трубкой:

общая длина 48 см

длина клинка 40 см

вес 0,33 кг

вес пули 27,2 г (до революции) / 24,5 г (после революции)

Последняя характеристика может слегка озадачить: какое отношение политические перипетии могут иметь к весу пули одного и того же ружья? Дело в том, что как более тяжелые, так и более легкие пули гладкоствольного ружья были по диаметру несколько меньшими, чем калибр ствола. Зазор был необходим, чтобы не произошло разрыва ружья из-за неизбежных неровностей внутренних стенок ствола. Чем больше было несовершенств в производстве, тем больше возрастала вероятность разрыва. Именно поэтому, ввиду падения качества производства ружей в период революции, было приказано изготовлять не 18 пуль из фунта свинца (французский фунт – 489,51 г), как это делалось ранее, а 20. Уменьшение веса и диаметра пуль, а следовательно, увеличение зазора, конечно, несколько уменьшило убойную силу и точность стрельбы, зато сделало более безопасным использование ружья. По восстановлении нормального производства вооружения в эпоху Консульства было решено не возвращаться к старому весу пуль, также из соображений безопасности.

Каковы же были боевые возможности этого ружья, бывшего долгое время, по сути дела, универсальным оружием европейской пехоты? (В 1808 г. в России было принято на вооружение ружье, являющееся практически точной копией французского ружья 1777 года, ненамного отличались от него и ружья, использовавшиеся в других европейских армиях). В исторической литературе можно найти очень широкий спектр боевых характеристик ружья наполеоновской эпохи, причем часто данные, характеризующие скорострельность, дальнобойность и другие параметры, весьма расходятся. Дело в том, что большинство авторов дают не абсолютные цифры, скажем, дальнобойности при данном угле возвышения, а оценочные параметры эффективности, которые, конечно, весьма субъективны, особенно, если принять во внимание, что гладкоствольное кремневое ружье было инструментом, требовавшим немалой сноровки для его успешного использования. Например, скорострельность ружья целиком и полностью зависела от навыков стрелка, а точность огня определялась не только верностью прицела, но и качеством содержания оружия.

Больше всего разночтений связано в литературе с вопросом скорострельности ружей с вобановским ударно-кремневым замком. Авторы конца ХIХ века, желая, видимо, сильнее подчеркнуть дистанцию, пройденную в развитии огнестрельного оружия, нередко сильно занижали возможности старых ружей. В России некто Федоров опубликовал исследование по развитию оружия в ХIХ веке, где он утверждал, что ружье наполеоновской эпохи могло давать не более одного выстрела в 1,5 минуты[288]. Данная цифра с легкой руки этого автора попала чуть ли не во всю русскоязычную литературу по исследуемому вопросу.

Так как проблема скорострельности имеет принципиальное значение для понимания тактики войск в описываемую эпоху, мы рассмотрим ее подробно. Прежде всего обратимся к процессу заряжания, а для этого вспомним, как действовало ружье с ударно-кремневым замком.

При заряжании из патрона, который представлял собой бумажную трубку с отмеренным зарядом пороха и пулей, насыпалось немного пороха на полку замка, полка закрывалась. Далее основная часть пороха высыпалась в канал ствола, куда шомполом забивалась также и пуля с бумагой, выполнявшей роль пыжа. Для производства выстрела нажимали на спусковой крючок, приводивший в действие механизм замка. Курок с кремнем ударял по огниву – изогнутой металлической пластинке, от этого удара высекались искры и одновременно открывалась полка с порохом, так как нижняя часть огнива служила крышкой для последней. Воспламенение пороха на полке через затравочное отверстие передавалось заряду в канале ствола – происходил выстрел.

Данное описание в принципе упоминает все операции, которые необходимо было проделать с ружьем для производства выстрела. Тем не менее ряд специфических особенностей, проистекавших, в частности, из необходимости действовать с оружием в строю, вызывали создание четко отработанной системы заряжания – так называемого заряжания в 12 приемов – операции, знанием которой новобранец должен был овладеть как можно скорее. Солдат 2-го легкого полка Ж.Б. Буассон вспоминал: «Обучение продолжалось безостановочно. Наступила весна, и каждое утро мы отправлялись делать упражнения. После ружейных приемов нужно было овладеть заряжанием. Новые испытания, новые заботы, недовольные окрики унтер-офицеров… Я помню все, словно это было вчера. Построившись в одну шеренгу, новобранцы делали упражнения, стараясь как можно лучше выполнять команды»[289].

Указанные 12 приемов (команд) были следующими (см. рис.):

1. Chargez vos armes («Заряжайте Ваше оружие!») – «Заряжай»[290]

По этой команде нужно было повернуть ружье, которое солдат держал в вертикальном положении на плече левой рукой, ружейным замком наружу, а затем перехватить его так, чтобы оно легло в левой руке почти горизонтально. Конец ствола должен был оказаться на уровне глаз. Затем ладонь правой руки необходимо было приблизить к замку, уперев большой палец в огниво.

2. Ouvrez le bassinet («Откройте полку») – «Открой полку»

Большим пальцем правой руки необходимо было нажать на огниво и открыть тем самым полку для пороха. (Курок стоял при этом на предохранительно взводе). Затем правой рукой солдат открывал подсумок с патронами.

Заряжание ружья по регламенту 1791 г. (Униформа фузилеров-егерей Гвардии). На левом рисунке показана команда «Chargez vos armes» (“Заряжай”) (конечное положение) На правом «Prenez la cartouche» (“Вынь патрон”) (конечное положение)

3. Prenez la cartouche («Возьмите патрон») – «Вынь патрон»

Солдат брал патрон из подсумка и подносил его ко рту концом, противоположным тому, где была пуля.

4. Dechirez la cartouche («Разорвите патрон») – «Скуси»

Зубами скусывался конец бумажного патрона, так чтобы порох можно было высыпать.

5. Amorcez («Насыпьте порох») – «Сыпь порох на полку»

Порох насыпался на полку, после чего солдат зажимал большим и указательным пальцами конец патрона, чтобы порох не рассыпался в процессе дальнейших действий.

6. Fermez le bassinet («Закройте полку») – «Закрой полку»

Свободными пальцами правой руки нажатием на огниво солдат закрывал полку.

Заряжание ружья по регламенту 1791 г. (Униформа фузилеров-гренадеров Гвардии). На левом рисунке показана команда «Remettez la baguette» (“В ложу”) (промежуточное положение) На правом «Appretez vos armes» (“Товсь”) (конечное положение)

7. L’arme à gauche («Оружие налево») – «Обороти ружье»

Ружье опускалось прикладом на землю слева от солдата, ствол был повернут вперед, дуло оказывалось примерно у подбородка.

8. Cartouche dans le canon («Патрон в ствол») – «Патрон в дуло»

Солдат подносил патрон к дулу и вытряхивал внутрь порох, а пуля с бумагой притапливалась в стволе пальцем.

9. Tirez la baguette («Выньте шомпол») – «Вынь шомпол» Солдат вытаскивал шомпол из паза в ложе ствола, разворачивал его расширенной частью вниз и направлял ее в канал ствола.

10. Bourrez («Прибейте») – «Прибей»

Держа шомпол между большим и указательным пальцами, солдат должен был два раза прибить патрон, т. е. до отказа загнать пулю с бумагой в канал ствола.

11. Remettez la baguette («Вложите на место шомпол») – «В ложу»

Шомпол разворачивался в первоначальное положение и вкладывался в паз ложа ружья.

12. Portez vos armes («На плечо») – «На плечо»

Солдат возвращал ружье в исходное положение – «на плечо»: левая рука поддерживала приклад снизу, ружье лежало на плече, развернутое стволом вперед, правая рука свободно свисала вдоль корпуса.

Теперь, когда ружье было заряжено, отдавались следующие команды для производства выстрела:

1. Appretez vos armes («Изготовьте Ваше оружие») – «Товсь»

По этой команде солдат выносил ружье вертикально перед собой ложем вперед, подхватывал его правой рукой за шейку приклада и большим пальцем правой руки взводил до отказа курок.

2. Joue («К щеке») – «Кладсь»

Ружье опиралось в плечо, и осуществлялось прицеливание.

3. Feu («Огонь») – «Пли»

Солдат нажимал спусковой крючок, и производился выстрел.

Человеку, прочитавшему это описание и незнакомому до этого с кремневым ружьем, процесс заряжания должен был показаться бесконечно долгим. На самом деле речь здесь шла, разумеется, об учебных командах. Даже так называемое «ускоренное заряжание» (charge précipitée), которое делалось в 4 приема, было тоже прежде всего учебным. Фактически в бою солдаты заряжали ружья по одной команде: «Charge a volonté. Chargez vos armes» («Свободное заряжание. Заряжай») или еще проще: «Chargez vos armes» («Заряжай»). При этом, хотя и исполнялись все фазы заряжания в 12 приемов, но делались они практически слитно: одно движение тотчас переходило в следующее. В результате вся операция длилась не столь долго, как это может показаться на первый взгляд.

Сколько же именно времени? Согласно нашему принципу, мы начнем с экстремальной цифры, которая является в своем роде «абсолютной», ибо не подвержена субъективной оценке. Думается, что эта цифра многих удивит. Согласно распоряжению прусского генерал-лейтенанта графа Ангальта, данного им в 1783 году, хорошо обученные солдаты полков, находящихся в его подчинении, должны были «давать в минуту семь выстрелов и шесть раз зарядить ружье…»[291] (предполагалось, что перед первым выстрелом ружье заряжено).

Будучи максимальной, строго документально подтвержденной скорострельностью кремневого ружья, эта цифра является лишь отправной точкой для выяснения реальной боевой скорострельности. Ведь речь в данном документе идет, во-первых, о стрельбе холостыми патронами, которыми ружье заряжалось куда быстрее, чем боевыми. Во-вторых, имеется в виду учебная стрельба на плацу, да к тому же одиночными людьми. Наконец, распоряжение относится к профессионалам, подчас поневоле, которыми являлись прусские солдаты этого времени.

Если же мы примем во внимание, что нас интересуют боевые патроны, боевая обстановка и реальные солдаты армии Наполеона, нам придется ввести серьезные коррективы. Уже исходя из общих соображений понятно, что «идеальную» цифру в 7 заряжаний в минуту нужно уменьшить как минимум в два раза. И действительно, большинство источников сходятся на том, что солдат наполеоновской эпохи, имеющий среднюю обученность, мог без команды зарядить и выстрелить из ружья боевыми патронами 2–3 раза в минуту. (Кстати, многие члены групп исторической реконструкции (см. приложение) вполне могут заряжать свои ружья за 20–30 секунд).

Разумеется, когда велся залповый огонь по команде, стреляли куда реже, ведь необходимо было дождаться, пока зарядят ружья самые неловкие. Не могли быстро стрелять и новобранцы – ведь для проворного заряжания требовались долгие упражнения. И в том, и в другом случае войска могли не успеть выстрелить и за минуту, но это, строго говоря, не имеет никакого отношения к возможностям ружья как такового. Напротив, есть немало свидетельств и документов, подтверждающих реальность боевой стрельбы, доходящей до 4–5 выстрелов в минуту. В Пруссии, где особо обращали внимание на частоту пальбы, устав 1779 года требует, чтобы «ежедневно так долго упражнялись с рекрутами, пока эти новички не научатся стрелять 4 раза в минуту»[292].

Впрочем, высокой скорострельности в бою препятствовали не только технические возможности ружей с ударно-кремневым замком и недостаточная обученность солдат. Использование черного пороха быстро приводило к загрязнению канала ствола. Знаменитый «Справочник для офицеров французской артиллерии» Гассенди, являвшийся важнейшим пособием для использования артиллерийских орудий и ручного огнестрельного оружия в эпоху Наполеона, предписывал тщательно промывать ствол после каждых 60–65 выстрелов[293]. Ясно, что эту операцию, требующую полного демонтажа ружья, невозможно было провести в ходе боя, следовательно, частая пальба была чревата неприятными последствиями: в нужный момент оружие могло отказать. Иначе говоря, как бы вы часто не стреляли, сколько бы много у вас не было патронов, в бою вы всё равно не могли бы, не подвергаясь риску, дать более 60 выстрелов. В частности поэтому практики военного дела описываемой эпохи не слишком гнались за частотой стрельбы. В справочнике, не менее известном, чем работа Гассенди, «Книжка пехотного офицера» полковника Бардена говорится: «Если пехотный огонь не производит большого эффекта, то это объясняется недостатком подготовки и вредной привычкой палить беспрерывно вместо того, чтобы стрелять прицельно и метко»[294].

Немало противоречий встречается и в вопросе оценки дальнобойности ружей наполеоновской эпохи. В военно-исторических трудах можно найти самые разные данные, характеризующие дистанцию, на которой можно было вести огонь: 200 м, 400 м, 300 шагов и т. д. Конечно, как и в предыдущем случае, речь идет об оценке эффективности стрельбы. Что же касается объективных цифр, их указывают без всяких разночтений справочники того времени: при угле возвышения в 43° дальность полета пули была максимальной и составляла примерно 1000 м. При горизонтальном положении ствола она равнялась 120 туазам (234 м)[295].

Оценка же дистанции действительного выстрела по вполне понятным причинам различна. «Учебник для пехоты», изданный в 1808 году, указывал, что дистанция в 600–900 шагов принципиально возможна для производства выстрела, но попасть в одиночную цель на таком расстоянии можно только случайно. Дистанция в 450 шагов (около 300 м) оценивалась как расстояние, с которого можно было вести относительно действенный огонь, но авторы учебника сомневались в его целесообразности. Наконец, 300 шагов (200 м) считалось ими той дистанцией, с которой стоило начинать пальбу[296].

К этой оценке близки были и выводы Бардена. Он писал: «Все выстрелы на расстоянии, большем, чем 234 м (120 туазов)[297], и особенно на значительно большей дистанции, производят незначительный эффект и, следовательно, приводят к пустой трате боеприпасов и делают наше оружие менее опасным для врага»[298].

Необходимо отметить, что точное прицеливание затруднялось конической формой ствола, стенки которого были более толстыми в казенной части и более тонкими в дульной. Поэтому при стрельбе по близким объектам необходимо было целиться «под яблочко», а при стрельбе по удаленным объектам, вследствие кривизны траектории, нужно было направлять ствол выше цели. Упомянутый «Учебник для пехоты» дает следующие наставления в этом вопросе: в 150 шагах (около 100 м) от неприятеля надо целиться в колени вражеского солдата; в 300 шагах – в пояс; в 450 шагах (300 м) – в шляпу; в 600 шагах (400 м) – на фут выше головы; в 900 шагах (600 м) – на 3 фута выше головы[299].

Впрочем, последние два указания имели чисто теоретическое значение, ибо, как уже отмечалось, попаданий на таком расстоянии ожидать было почти невозможно. Согласно экспериментам той эпохи уже на расстоянии 200 туазов (390 м) среднее отклонение пули от директрисы стрельбы составляло примерно 2 фута (65 см)! Иначе говоря, ни о какой прицельной стрельбе, особенно по одиночным целям, говорить не приходилось.

Все перечисленные показатели, конечно, разительно отличаются от возможностей современного стрелкового оружия. Однако для своего времени по отношению к общему уровню развития техники ружье с ударно-кремневым замком и, в частности, одна из самых удачных его модификаций – ружье образца 1777 года – было довольно совершенным орудием. Тем не менее даже в масштабах наполеоновской эпохи оно обладало рядом существенных недостатков, отмечаемых всеми тогдашними практиками военного дела.

Кроме указанного выше быстрого загрязнения канала ствола, забивалось гарью и затравочное отверстие. В ходе боя его необходимо было прочищать с помощью специальной иглы, которую солдаты носили либо на цепочке, пристегнутой к пуговице лацкана, либо на ремне патронной сумы. Из-за загрязнения затравочного отверстия, а также в результате неудачных ударов кремня об огниво случались осечки (в первом случае не воспламенялся порох в стволе, во втором случае и на полке также). В среднем было принято считать одну осечку на 6-12 выстрелов. В дождливую погоду число осечек резко возрастало, ну а если дождь становился проливным, пехотинцу приходилось рассчитывать только на штык – ружье фактически не могло стрелять.

Механизм замка требовал тщательного ухода, и неумелое обращение с ним резко увеличивало процент осечек и быстро выводило ружье из строя. Так, Барден отмечает, что «…только один чрезмерно сильно закрученный винт приводит к нарушению функционирования всех элементов замка из-за усиления трения, изменяющего нормальное действие пружины»[300].

Солдат должен был не только прилежно чистить и смазывать ружейный замок, но и следить за состоянием кремня. Считалось, что хорошо приготовленный кремень должен был выдержать примерно 50 выстрелов.

Несмотря на все эти недостатки, ружье образца 1777 года не уступало, а, напротив, превосходило многие иностранные системы ручного огнестрельного оружия. При хорошем уходе, тщательной чистке, смазке и своевременной замене наиболее изнашивающихся частей (прежде всего пружин) оно было практически вечным. Незадолго до революции был проведен ряд экспериментов на выносливость ружей образца 1777 года. В опытах, осуществленных контролером вооружения Бланом, было взято наугад со склада 4 обычных ружья, и из каждого из них произвели по 25 тысяч выстрелов! При этом ни одно из ружей не разорвалось, а, напротив, их состояние говорило о том, что они могут продолжать службу. Этот и ряд других экспериментов показали, что «французские ружья высокого качества и могут надежно служить, если их не портить неумелой чисткой и плохим ремонтом»[301].

Рассмотренное нами ружье образца 1777 года состояло на вооружении подавляющего большинства французских пехотинцев эпохи Наполеона, однако оно все же не было единственным огнестрельным оружием пехоты. Роты вольтижеров линейной и легкой пехоты использовали драгунские ружья, а полковые саперы (в ряде пехотных частей также барабанщики и музыканты) – кавалерийские мушкетоны. На этих образцах ручного огнестрельного оружия мы остановимся ниже, в части главы, посвященной вооружению кавалерии. Забегая вперед, отметим лишь, что ничего принципиально иного по сравнению с ружьем они собой не представляли, отличия заключались лишь в размерах и деталях отделки.

Однако существовало и принципиально иное по сравнению с ружьем 1777 года пехотное оружие. Этим оружием был штуцер[302] с нарезным стволом. Еще с конца ХV – начала ХVI в. в Европе то в одном, то в другом месте оружейные мастера создавали отдельные экспериментальные образцы нарезного оружия. В ХVIII веке нарезные ружья производились в небольших количествах в Англии, Австрии, Пруссии и России, а также во Франции. Широкому распространению этого вида оружия препятствовала прежде всего сложность его заряжания. Так как штуцер, как и обычное ружье, заряжался с дула, то пулю, завернутую в промасленную ткань, необходимо было загнать в нарезы с помощью специальной колотушки (прибойника). Разумеется, подобная процедура требовала в несколько раз больше времени, чем заряжание обычного ружья, и одновременно большей аккуратности и осторожности, чего сложно добиться в боевой обстановке. Тем не менее выгоды штуцера – большая точность и дальность стрельбы – привели во второй половине ХVIII века к созданию во многих армиях специальных подразделений, вооруженных нарезным оружием: английских «Rifles», австрийских тирольских стрелков и др. Во Франции долгое время штуцер существовал лишь на вооружении отдельных элитных кавалерийских частей. Однако, столкнувшись в начале революционных войн с применением противником (прежде всего австрийцами) этого рода вооружения, якобинское правительство приняло осенью 1793 года решение широко развернуть производство штуцеров во Франции. Однако, изготовление нарезного оружия требовало больших средств и очень опытных мастеров, а потому не смогло стать массовым. С 1793 по 1800 гг. во Франции было произведено не более 10 тысяч штуцеров[303], а в 1800 году их производство было вообще прекращено. Впрочем, в 1806 году император отдал приказ возобновить их изготовление. Но и на этот раз оно не приобрело большого размаха. С 1806 по 1818 г. (время окончательного прекращения выпуска нарезного стрелкового оружия) было изготовлено всего 2091 штук штуцеров[304].

В чем причина столь невнимательного отношения сначала республиканского, а затем императорского правительства к оружию, которому в его усовершенствованном виде суждено будет впоследствии изменить все военное дело? Эти причины уже частично были упомянуты: чрезвычайная дороговизна и сложность производства, долгое и неудобное заряжание. Сверх этого, стоит вспомнить, что порох, которым стреляли в наполеоновскую эпоху, был дымным. Поэтому, если гладкоствольное ружье требовало основательной чистки после 60 выстрелов, нарезы штуцера забивались гарью уже через несколько выстрелов, а чистка его была очень сложным делом. При неаккуратном заряжании, если промасленная ткань, в которую была завернута пуля, не слишком плотно входила в нарезы, дальнобойность и точность резко уменьшались. Так что стрелок, потеряв время на работу с колотушкой, имел шанс дать из штуцера ненамного более меткий выстрел, чем из ружья. Наконец, если пуля была забита в ствол не до упора, т. е. не до контакта с пороховым зарядом, штуцер мог просто-напросто разорваться.

Эти причины вполне объясняют более чем прохладное отношение французского командования к этому виду оружия. Для того чтобы оно стало действительно мощным и перевернуло военное дело, необходимо было изобретение простой системы заряжания с казенной части и бездымного пороха, но это произойдет несколько десятков лет спустя и к описываемой эпохе не имеет ни малейшего отношения.

Почему же, если нарезное оружие было столь несовершенным, может удивиться читатель, его, хотя и в ограниченном количестве, но с успехом использовали пруссаки, австрийцы и англичане? Действительно, части этих армий, вооруженные карабинами, доставили французам немало хлопот, особенно английские «Rifles» в ходе Испанской кампании и в битве при Ватерлоо, где, как рапортовал полковник Лебо, командир 1-го полка, «почти все офицеры 1-го линейного и сам полковник были ранены пулями из нарезных ружей»[305].

Причина состоит в значительной степени в том, что для успешного массового использования столь деликатного и капризного оружия, как заряжавшийся с дула нарезной штуцер, требовалось наличие определенных условий, которые существовали, например, в Австрии, где батальоны егерей формировались из тирольцев, хорошо знакомых с охотничьими штуцерами. Во Франции подобных «самородных» стрелков не существовало, а в условиях непрекращающихся войн заниматься созданием и своеобразным обучением специальных частей не было возможности.

Наконец, существовал и еще один фактор – психологический. Действия с нарезным заряжающимся с дула штуцером требовали холодной спокойной флегматичности охотника-профессионала, которой французы никогда не отличались. Напротив, порывистая отвага, решимость сойтись грудь грудью с врагом, которыми славились батальоны республики и империи, были скорее бесполезны для стрелка из нарезного оружия. Не следует, кстати, забывать, что штуцер по технической необходимости был короткоствольным, иначе он был бы еще опаснее в употреблении и невообразимо сложен в заряжании. Поэтому, даже если он был бы снабжен длинным штык-ножом, как это делалось в австрийской, русской и ряде других армий, он все равно не мог бы достойно противостоять в рукопашном бою длинному ружью со штыком. Но у штуцеров Версальской мануфактуры штык отсутствовал начисто.

Именно поэтому французская пехота предпочитала обходиться без этого сомнительного вооружения. Сухой справочник Гассенди вдруг наполняется страстным красноречием, когда речь заходит о штуцерах. Перечислив недостатки этого оружия, автор заключает: «…Из всего этого следует, что штуцер – это оружие, которое не соответствует духу французского пехотинца и подходит лишь для терпеливых и флегматичных убийц»[306]. Отметим, кстати, что в русских войсках, где, подобно французам, также полагались больше на отвагу и штык, чем на англо-саксонское умение стрелять из засады, нарезное оружие не привилось. 25 июня 1808 года было высочайше повелено «всем нижним строевым чинам егерских полков иметь ружье с трехгранными штыками, а штуцеров и кортиков не употреблять»[307].

Указ от 22 вантоза ХII года (12 марта 1804 года) и императорский декрет от 2 дополнительного дня ХIII года (19 сентября 1805 года), создавшие роты вольтижеров в полках легкой и линейной пехоты, говорят о том, что офицеры и унтер-офицеры этих рот должны быть вооружены нарезными штуцерами. Однако эти распоряжения в значительной степени остались на бумаге. Большая часть унтер-офицеров указанных рот сохранила свои старые ружья. Что же касается офицеров, то многие из них приобретали за свой счет дорогостоящие экземпляры роскошно отделанных штуцеров. Это оружие служило им, впрочем, средством индивидуальной самозащиты, не более.

Кроме огнестрельного оружия, пехотинцы располагали также и холодным. Рядовые и унтер-офицеры имели полусабли (sabre-briquets) с коротким клинком (около 59 см). Впрочем, это оружие трудно отнести к разряду боевого. В мемуарах и дневниках современников нам нигде не встречались упоминания о применении полусабли в сражениях, зато с отменой этого оружия у фузилеров ношение полусабли стало знаком «элитности». Отныне имели право ее носить лишь сержанты и капралы всех пехотных частей, рядовые гренадерских и вольтижерских рот и, конечно, пехотинцы императорской гвардии (за исключением некоторых частей молодой гвардии, сформированных в 1813–1814 гг. из новобранцев). У гвардейцев полусабля была особого образца: более длинная и нарядная, чем в линейной пехоте, и, следовательно, более дорогая. Обвязанная красивым темляком, полусабля была непременным спутником ее обладателя в момент, когда он, получив увольнение, выходил на прогулку или отправлялся в отпуск. Увы, случалось, что после лишнего стаканчика бургундского этот короткий, но весьма увесистый клинок служил для сведения счетов между товарищами по полку или с соперниками из соседней части… Впрочем, у полусабли было и куда более мирное, а главное, более частое применение: она не раз служила солдатам подручным инструментом, например, чтобы нарубить веток для шалаша на бивуаке.

Как и во всех армиях Европы того времени, пехотные офицеры наполеоновской армии имели на вооружении личное холодное оружие – шпаги и сабли. Однако во французской армии, в отличие от других, шпага являлась регламентированным оружием только у офицеров фузилеров и егерей. Офицеры же гренадеров, карабинеров и вольтижеров носили сабли. Впрочем, офицерское оружие мало отвечало уставным нормам. Офицеры «рот центра» нередко носили сабли, и, напротив, командные кадры элитных рот часто не пренебрегали шпагами. Наконец, сами модели офицерского холодного оружия отличались большим разнообразием, хотя общий стиль в целом выдерживался. Порой, однако, были и исключения. Так, согласно ряду иконографических документов эпохи империи, некоторые из офицеров, сражавшихся в пешем строю, использовали легко-кавалерийские сабли, носимые на портупее кавалерийского образца. Эти портупеи были таковы, что, когда ее обладатель был в пешем строю, сабля волочилась по земле, что, как легко понять, не особенно удобно для совершения каждый день тридцатикилометрового марша. Увы, чтобы быть элегантным, приходилось страдать.

В заключение отметим, что наряду с этими образцами холодного оружия имелись и регламентированные сабли и шпаги для генералов и офицеров штаба (сабля для конного строя и шпага для выхода в город). Разумеется, генералы еще менее следовали регламенту, чем офицеры пехотных полков, и их оружие отличалось огромным разнообразием. Богато украшенные экземпляры этих видов оружия, изготовленные лучшими мастерами Европы, составляют сейчас предмет гордости любой коллекции. Однако их анализ относится больше к области искусствоведения, чем к военной истории, и выходит за рамки нашего исследования.

Наконец, существовали и специальные образцы сабель для тамбур-мажоров, полковых саперов, гвардейских моряков, составлявших часть пеших войск, и т. д.

«Сабля – это оружие, которому вы должны больше всего доверять; лишь в редких случаях она может отказать…»[308] – эту мысль из знаменитой книги де Брака вполне разделяли кавалеристы Великой Армии. Несмотря на наличие немалого количества огнестрельного оружия в рядах конных войск Наполеона, сабля (sabre) играла решающую роль в атаках французской конницы (напомним, что «sabre» означает по-французски и саблю, и палаш). Естественно поэтому, что мы начнем описание вооружения кавалерии с холодного оружия.

Наполеоновская эпоха не внесла, да и не могла внести каких-либо кардинальных изменений в конструкцию сабель и палашей. Тем не менее свой заметный отпечаток она оставила и здесь. Прежде всего, как и в случае с огнестрельным оружием, было покончено с революционной анархией в производстве. Отныне холодное оружие для армии производилось лишь на крупных государственных мануфактурах в Клингентале и в Версале (позже также и в Турине). Здесь издавна существовала строгая система приемки качества товара, еще более ужесточенная в годы империи. На каждом этапе производства будущая сабля проходила строгую проверку государственных контролеров, которые должны были поставить на принятом изделии свой личный штамп, расписавшись таким образом в его качестве. Эти люди знали, что в случае выпуска брака ответственного за него найти будет нетрудно, и потому они были неумолимы к рабочим. В случае изготовления некачественного изделия мастер не только не получал за работу деньги, что в нормальном государстве вполне очевидно, но и возмещал убытки предприятию за напрасно переведенный металл и попросту сожженный уголь. Так что на Клингентальской и Версальской мануфактурах, как справедливо высказался Мишель Петар, известный специалист по истории вооруженных сил Франции, «рабочий персонал был обречен на выпуск качественных изделий»[309].

Консульское, а затем и императорское правительство предприняли меры к тому, чтобы навести также порядок и в хаосе многочисленных моделей холодного оружия, использовавшегося в войсках во время революции. В IХ году (1800–1801) была образована комиссия, которая должна была выработать наиболее рациональные модели оружия для пехоты и кавалерии. Кстати, именно ее трудами было усовершенствовано ружье образца 1777 года. Комиссия выработала три образца, которые должны были стать прототипами для всего армейского холодного оружия:

1. Палаш (sabre) для тяжелой кавалерии в стальных ножнах. (Тот же палаш в кожаных ножнах предназначался для драгун).

2. Легко-кавалерийская сабля для полков гусар и конных егерей, а также для конной артиллерии.

3. Пехотная полусабля (см. выше).

Палаш и сабля образца IХ года оказались весьма удачными по конструкции и с небольшими изменениями фактически дожили даже до упразднения кавалерии как рода войск. Палаш, подобный принятому в IХ году, оставался на вооружении французских кавалеристов до 1-й Мировой войны, а сабля – вплоть до 1940 года.

Характерной чертой палаша и сабли IХ года было наличие боковых дужек на эфесе, неплохо защищавших руку кавалериста. Такой тип палашного эфеса имел многочисленных предшественников в ХVIII веке, но для легко-кавалерийской сабли подобная форма была совершенно новой. До этого французская легкая кавалерия ориентировалась в своем вооружении прежде всего на венгерские и польские гусарские сабли. Все указанные образцы были снабжены либо одной дужкой, либо просто имели лишь перекрестие эфеса. Отличалась от венгерских и польских образцов и форма клинка: отныне он был более прямой и увесистый, явно рассчитанный не только на рубящий удар, но и на укол.

Палаш и сабля IХ года имели, в общем, немало достоинств, однако боевая практика вскоре выявила и их недостатки. Самым очевидным оказалось качество ножен, выполненные из тонкого металла (всего 0,95 мм толщиной), они легко деформировались от самого незначительного удара. Эта деформация способна была привести к неприятным последствиям, вплоть до того, что оружие могло заклинить в ножнах в решающий момент. Поэтому новая комиссия, собравшаяся в ХI году, ввела изменения в принятые образцы. Ножны легко-кавалерийской сабли и кирасирского палаша отныне были изготовлены из толстой стали – 2,5 мм толщиной, внутрь для еще большей надежности конструкции и для предохранения клинка от контакта с металлом ножен был вставлен деревянный вкладыш с пазом. С другой стороны, чтобы как-то скомпенсировать увеличение общего веса оружия, клинок палаша, до этого плоский, стал двудольным. Проблема деформации ножен больше не стояла, однако кавалерийское оружие стало значительно более тяжелым, что никак не могло быть скомпенсировано незначительным облегчением палашного клинка. Общий вес палаша (с ножнами) увеличился с двух килограмм до трех с лишним. Легко-кавалерийская сабля вместо 1,65 кг стала весить 2,769.

Генерал Гассенди, начальник бюро вооружения в военном министерстве, считал, однако, что это увеличение веса не играет существенной роли. Он писал: «Жалуются, что ножны из стального листа слишком тяжелы… Но, будучи легкими… они быстро приходили в негодность… Поэтому нужно оставить этот добавочный вес, тем более что он пустяковый…»[310]. Кавалеристы наполеоновской армии так не считали, и в течение всей эпохи империи в бюро военного министерства поступали жалобы от командиров частей на чрезмерный вес сабель и палашей. Вследствие этого в 1811 году был разработан палаш с укороченным на 5 см клинком, имеющий кожаные ножны, подобно драгунским. По неизвестный причинам этот палаш не был введен в армии. Впрочем, еще ранее, в 1805 году, образцы холодного оружия кавалерии были слегка доработаны и, в частности, немного облегчены. В общем же кавалерия в эпоху империи была вооружена в подавляющем большинстве палашами и саблями IХ – ХI гг.

Сабель образца IХ года было выпущено 26 296, а ХI года – 156 052 (до 1815 года)[311]; кирасирских палашей образца IХ года – 18 199, ХI года – 54 640 (до 1817 года)[312].

Будучи основными типами холодного оружия французской кавалерии, сабля и палаш IХ – ХI годов не были единственными. Отличалось вооружение драгунских полков, которые, как ясно из вышесказанного, получили палаш не в стальных, а в кожаных ножнах. Командование карабинерных полков, рассматривавших себя как элиту армии, не пожелало вооружать свои части тем же оружием, что и остальные. На основе палаша IХ – ХI гг. был создан специальный карабинерский палаш с традиционной гардой из красной меди, украшенной гренадой. Ножны этого палаша были кожаными. Кроме этого необходимо отметить, что на вооружении кавалерийских полков оставалось немало старого оружия, особенно это относится к гусарам, ревностно хранящим свои традиции. Изображения этих образцов представлены в этой главе. В общем же старые образцы будут постепенно вытесняться холодным оружием модели IХ – ХI гг., и к концу империи последние будут практически единственными (исключение составляли гвардейские полки, получившие специально для них разработанное холодное оружие).

Сабля и палаш ХI года отражали и новую тактическую концепцию кавалерии. Особенно явственно это раскрывается в легко-кавалерийской модели. Вес этого образца оружия свидетельствует об общем «потяжелении» легких полков. Наполеоновская легкая конница давно перестала быть практически иррегулярными гусарами конца ХVII – начала ХVIII вв., не знавшими строя и выполнявшими лишь вспомогательные задачи на театре военных действий. Гусары и конные егеря отныне вместе с кирасирами и драгунами при необходимости атакуют «стеной» (en muraille) на полях генеральных сражений. Понятно, что эскадрон, обрушившийся на врага таранным ударом сплоченной массы коней, гораздо лучше мог реализовать себя в массированном колющем ударе тяжелыми клинками, чем в индивидуальной рубке легкими саблями.

Потребность в более увесистом, ориентированном на укол оружии и была сознательно или подсознательно реализована в новых образцах. Действительно, саблей ХI года удобнее колоть, чем рубить. Недаром все тот же опытный боец де Брак писал: «Удары, которые убивают, это удары колющим острием. Остальные лишь ранят. Колите, колите как можно больше! Вы сбросите на землю всех, в кого попадете, вы испугаете врага, сумевшего уклониться от ваших ударов, и добавите к этим выгодам то, что «не откроетесь» и будете всегда в состоянии взять защиту. В испанской войне наши драгуны своими колющими ударами создали себе такую репутацию, которая пугала испанские и английские войска…»[313].

В форме вопросов и ответов де Брак пояснял, как надо пользоваться саблей: «1. Твердо держать оружие; 2. выбрать цель, лучше всего открытый бок противника; 3. если наносишь удар в верхнюю часть корпуса, направить оружие так, чтобы острие клинка было сбоку (т. е. чтобы клинок находился в горизонтальной плоскости) и он мог войти между ребер неприятеля; 4. стремительно вынести руку в ударе на полную длину и тотчас же с помощью быстрого движения локтем увести ее обратно, особенно это важно, если противник готовился к ответному удару. Я видел много кавалеристов, которые травмировали себе запястье и тем самым выходили из строя на всю кампанию из-за неправильного нанесения удара… Если бы они вовремя отвели назад руку, они не получили бы травмы и имели бы возможность либо повторить выпад, либо вовремя парировать ответный удар неприятеля»[314].

Разумеется, предпочтение нанесению уколов нисколько не исключало применения рубящих ударов. Де Брак писал:

«Вопрос. Куда нужно наносить удар?

Ответ. Нужно целиться на уровне воротника неприятеля, ибо естественной реакцией кавалериста, которому угрожает удар, является попытка уйти от опасности, пригнув голову, в этом случае ваш удар придется ему по лицу, а если вы промахнетесь, нанеся удар ниже, вы попадете ему по плечу или предплечью и тем самым выведете неприятеля из строя.

Вопрос. Как наносить этот удар?

Ответ. Плотно сжать рукоять сабли, так чтобы клинок не мог повернуться и не попал по врагу плашмя, затем нанести удар, стараясь произвести «пилящее» движение. В этом случае сабля войдет глубже в тело противника. Не следует забывать, что любое острие – это в известной степени пила, но с очень маленькими зубцами. Действие будет большим, если лезвие проходит, совершая горизонтальные движения по цели. Для того чтобы добиться этого эффекта, в момент, когда вы рубите, резко отведите руку назад, это и есть секрет страшных ударов сабель мамелюков»[315].

В завершение мы, снова предоставив слово де Браку, остановимся немного на уходе за оружием. «Есть две причины, из-за которых сабля тупится быстро. Первая – это небрежность, с которой вкладывают саблю в ножны и с которой ее оттуда достают. Вторая – это то, что клинок болтается внутри ножен и трется тем самым о них острием. Чтобы избежать первого, никогда не бросайте свою саблю в ножны, но вкладывайте ее аккуратно, чтобы избежать затупления режущей кромки клинка. Чтобы избежать второго, следите за тем, чтобы деревянный вкладыш, который находится в ножнах, был правильно изготовлен и чтобы он плотно прижимал клинок, не давая ему шататься.

Э. Детайль. Карабин в бою – гусары в перестрелке на аванпостах

Одно из самых разрушительных воздействий оказывает на оружие влага. Никогда не вкладывайте вашу саблю в ножны, предварительно ее не протерев: не только дождь, кровь или сырой туман могут быть причиной ржавчины, но даже самая малозначительная влажность воздуха, которая приводит к оседанию капелек на глади клинка, где вода задерживается в мельчайших порах. Если вы вкладываете лезвие мокрым, оно передаст свою влагу ножнам, и вам непросто будет потом их высушить. Самое лучшее средство от этого на войне – держать всегда клинок хорошо смазанным…

Часто когда спешившийся кавалерист держит оружие в руках, он опирает конец сабли в землю, из-за этого острие ржавеет и тупится, так что не рассчитывайте тогда на него в день боя.

Часто кавалеристы на бивуаке жарят кусок мяса, насадив его на клинок. Что из-за этого происходит? То, что клинок теряет твердость закалки, и вы не можете больше положиться на него в опасный момент.

Общее правило: заботьтесь о лезвии вашей сабли, как о лезвии вашей бритвы»[316].

В общей характеристике холодного оружия наполеоновской кавалерии нельзя оставить в стороне и столь важный его элемент как пику. До эпохи Революции и Империи во французских конных войсках отсутствовали формирования, вооруженные пиками. Однако вместе с польскими легкими кавалеристами этот вид оружия пришел во французскую конницу. Сначала пика состояла лишь на вооружении польских улан, но с 1811 года появились и французские шеволежеры с пикой, а к концу империи ее получил и ряд других конных формирований.

Пики регламентированной длины 276 см, также как и сабли, изготовлялись на Клингентальской и Версальской мануфактурах. По внешнему виду они отличались от польского прототипа тем, что не имели шарообразного металлического утолщения, находившегося между древком и наконечником польской пики. Этот «шар» делался для того, чтобы при сильном ударе острие не входило слишком глубоко в тело врага, и улан мог бы вовремя вытащить свое оружие. В новой модели пики от шара отказались, по всей видимости, из желания облегчить оружие, а вот бело-красный польский флюгер остался. Всего за период с 1811 по 1814 г. мануфактуры империи произвели 28 551 таких пик.

Современники единодушно отмечали, что пика, будучи, с одной стороны, грозным оружием, имела в то же время ряд существенных недостатков. Пика, страшная для врага, когда ей владели закалённые в боях польские уланы, в неумелых руках была бесполезна. Если даже неопытный кавалерист, вооруженный саблей, мог так или иначе применить ее в бою и надеяться нанести ущерб неприятелю, то неподготовленный боец с пикой в серьезной схватке был просто беспомощен. Дело в том, что парировать прямой удар новичка пикой для уверенного в себе всадника не представляло особого труда: вследствие тяжести и длины пики укол ее был относительно медленным, и место нанесения его видно заранее. Отведенная же в сторону клинком вражеской сабли пика оставляла улана совершенно незащищенным перед его противником, вооруженным обычным холодным оружием. «…В ближнем бою коротким клинком можно действовать с большей легкостью, – писал маршал Мармон, – он более выгоден. При прочих равных условиях гусар или конный егерь побьют улана, они успеют парировать его укол и нанести ответный удар раньше, чем он сумеет защититься»[317]. Именно по этой причине пика, хотя и очень эффективная в ряде случаев, осталась все же второстепенным оружием по сравнению с саблей.

Напротив, огнестрельное оружие было для кавалериста непременным дополнением сабли или палаша. Драгуны, задуманные в свое время как ездящая пехота, имели на вооружении специальные ружья, являвшиеся, по сути дела, укороченными пехотными ружьями с небольшими видоизменениями. Общая длина драгунского ружья образца 1777 года (усовершенствованного в IX году) была 1,415 м, калибр 17,5 мм, вес 4,275 кг. Почти все параметры, таким образом, были близки к таковым пехотного огнестрельного оружия. Равным образом драгуны имели в своем арсенале штык (общая длина 46,5 см), практически аналогичный тому, которым располагали пехотинцы. Поэтому драгунское ружье использовалось нередко и пехотинцами, и артиллеристами. Нет необходимости описывать его принцип действия и тактико-технические данные. Его замок был абсолютно аналогичен и функционировал так же, как замок пехотного ружья, технические данные были очень близкими. Да и применяли драгуны свои ружья тоже по-пехотному, т. е. в тот момент, когда они спешивались для выполнения той или иной задачи. Отметим лишь, что с 1806 года драгунское ружье состояло также на вооружении карабинеров и гвардейских конных гренадер.

Несколько подробнее мы остановимся на кавалерийском карабине[318]. Это короткое огнестрельное оружие использовалось гусарами, конными егерями, шеволежерами, а с 1811 года – и кирасирами. В основном наполеоновская кавалерия была вооружена карабинами образца IХ года, однако использовались и более ранние модели – 1786 года и даже 1766-го, особенно часто их можно было встретить в гусарских полках. Основное отличие карабина от ружья – это его размер: общая длина была всего лишь 111,4 см, а вес – 3,29 кг, и способ ношения: карабин носили на пантальере через плечо.

В эпоху Наполеона карабин стал очень распространенным оружием. Достаточно сказать, что с 1802 по 1815 г. мануфактуры империи (Мобеж, Шарлевиль, Версаль, Турин и др.) выпустили 221 420 единиц этого вида оружия[319]. И это несмотря на то, что его тактико-технические данные сильно уступали таковым у пехотного ружья. Как читатель, очевидно, помнит, при стрельбе из ружья с расстояния в 450 шагов (около 300 м) необходимо было целиться в шляпу неприятеля. Фактически такой способ прицеливания означал предельную для относительно меткого выстрела дистанцию. Из карабина подобным образом надо было целиться уже в 195 шагах (125 м), иначе говоря, дистанция предельной стрельбы карабина была в два с половиной раза меньше, чем у ружья. Тем не менее карабин широко использовался легкой конницей, так как он был незаменим для службы на аванпостах, в боевом охранении, а также в тех случаях, когда кавалеристы вынуждены были вести бой в пешем строю.

Марбо, в 1812 году полковник 23-го конно-егерского, вспоминал о боях на Березине: «…необходимо было перейти мост, но, чтобы его взять, требовалась пехота, а наша находилась еще в трех лье от Борисова. Чтобы заменить ее, прибывший в это время маршал Удино приказал генералу Кастексу спешить три четверти кавалеристов его бригады. Они, вооружившись карабинами и построившись в маленький батальон, должны были атаковать мост. Мы поспешили исполнить приказание и, оставив наших коней на улице под охраной нескольких солдат, отправились к реке. Нас вел генерал Кастекс, который в этом опасном предприятии пожелал быть во главе своей бригады»[320].

Куда менее очевидной была необходимость такого оружия в кирасирских полках, ведь тяжелой коннице практически не приходилось нести аванпостной службы. Тем не менее в период подготовки к русской кампании Наполеон принял решение вооружить карабинами полки кирасир и шеволежеров-улан, приданных кирасирским дивизиям. «Признано, что кавалерии, имеющей кирасы, трудно пользоваться карабинами, – писал император военному министру в 1811 году, – тем не менее было бы абсурдно, если бы 3–4 тысячи этих храбрецов были захвачены врасплох на постое или остановлены на марше двумя ротами вольтижеров. Поэтому их необходимо вооружить (т. е. снабдить кирасир карабинами)»[321].

В результате дивизии тяжелой кавалерии перед вступлением в русский поход получили карабин, носимый через плечо на пантальере. Однако, это оружие, столь успешно употребляемое гусарами и конными егерями, оказалось нерациональным для кирасир и улан. «Наполеон не был кавалеристом, – писал позже уже известный нам де Брак, – Для него кони могли нести любой вес, питаться где угодно и идти повсюду… Мы получили приказ вооружаться карабинами, да еще и со штыком. Таким образом, каждый из наших улан был вооружен пикой, саблей, пистолетом, карабином и штыком… Так мы отправились в московскую кампанию… Наши уланы, изнуренные от того, что были вынуждены почти всегда идти пешком, чтобы облегчить своих коней, уступили без труда совету здравого смысла, который подсказал им, что носить с собой целый арсенал было бесполезно и смешно, и потому они освобождались от половины этой опасной некавалерийской роскоши»[322].

Если вооружение тяжелой, а также пиконосной конницы карабином вызывало немало сомнений, то необходимость наличия пистолетов, будь то у кирасира, будь то у гусара или улана, была очевидной. Все французские кавалеристы эпохи 1-й Империи имели в обязательном порядке один-два пистолета в седельных кобурах. В большинстве своем это были пистолеты модели IX и XIII гг., но встречались и более ранние образцы, в частности, модель 1763 года, а некоторые из кавалеристов имели на вооружении даже пистолеты, изготовленные в первой половине XVIII века. Часто использовались и трофейные экземпляры. Были, наконец, и специальные пистолеты для жандармерии, для мамелюков и для генералитета. В общем же за годы империи поступило на вооружение около 400 тысяч пистолетов. Из них 300 тысяч – это пистолеты образца ХIII года, 80 тысяч – пистолеты образца IX года, оставшиеся 20 тысяч приходятся на прочие модели этого вида ручного огнестрельного оружия.

По своим параметрам пистолет, как нетрудно предположить, сильно отличался от ружья и даже от мушкетона. Естественно, что он был легче и короче: пистолет модели ХIII года весил 1,29 кг, его общая длина составляла 37 см. Но особенно разительно отличались его тактико-технические данные. Так, прицельная дальность стрельбы из пистолета была такой, что практики военного дела рекомендовали стрелять из него предпочтительно… в упор! «Для этого не надо тщательно целиться, – вполне здраво отмечает де Брак, – но нельзя, чтобы конец ствола касался тела врага, потому что пистолет в этом случае может разорваться и ранить самого стреляющего»[323]. Конечно, стреляли и с десяти, и с двадцати и более шагов, однако точность при этом была невелика. Необходимо также добавить, что при стрельбе с коня на рыси в 50 % случаев пистолет давал осечку, а на галопе – в 75 %![324]

Несмотря на это пистолет широко применялся. 400 тысяч использованных экземпляров говорят сами за себя. Как и карабин, он использовался, прежде всего на аванпостах, в патрулях, в разведках, в цепи стрелков. Однако в дополнение к этому кавалеристы часто использовали пистолет и в момент схватки. Де Брак советовал своим конным егерям прикрепить пистолет на длинном шнуре к притороченной к седлу кобуре. Тогда с саблей, подвешенной за темляк к запястью, держа пистолет в руке, можно было атаковать одиночных всадников врага. В случае промаха пистолет отбрасывался в левую сторону, а сабля перехватывалась в руку. Почему именно в левую сторону? Дело в том, что пистолет, когда он был один, носился в правой кобуре. Привязав его на длинном ремешке к этой кобуре, было бы неразумно бросать его рядом с собой, тогда, он повис бы очень низко и болтался бы под ногами лошади. Будучи брошен влево, он повисал достаточно высоко, ибо ремешок проходил поверх вальтрапа[325].

Мемуары кавалеристов эпохи империи пестрят примерами употребления пистолетов в бою и показывают, что, несмотря на все их несовершенство, кремневые пистолеты не залеживались в кобурах. Вот, например, эпизод из кампании 1807 года, который рассказывает Паркен, тогда унтер-офицер 20-го конно-егерского полка: «С пистолетом в руке я устремился по равнине в галоп по направлению к группе казаков и, приблизившись к ним на десять шагов, выстрелил. Один из казаков упал. Пока все шло хорошо. Но неприятель атаковал меня, и я был вынужден отходить, чтобы добраться до линии наших стрелков. Но мой плохо подкованный конь поскользнулся и упал подо мной на снег. В этот критический момент я был бы, конечно, убит или взят в плен, если бы меня не спасло хладнокровие. Быстро выбравшись из-под упавшего коня, который тотчас же встал на ноги, и, взяв его за повод и взведя курок, по очереди направлял свой пистолет на казаков, которые приближались ко мне ближе других. Так я сумел сдержать врага до тех пор, пока ко мне на помощь не подоспел офицер 3-го гусарского полка г-н де Бомест…»[326].

Как видно из этого эпизода, пистолет активно употреблялся в схватке. Тем не менее не следует забывать, что в приведенном эпизоде речь шла о бое кавалерии в цепи стрелков. В момент же массированных атак конных дивизий французские кавалеристы полагались больше на силу своих клинков. Генерал Тьебо в своем «Учебнике штабной службы», изданном в 1813 году, очень удачно сформулировал, в чем состояло различие в употреблении холодного и огнестрельного оружия кавалерией: «Холодное оружие для кавалерии – это наступательное оружие, именно с ним она должна атаковать неприятеля. Огнестрельное же является для нее оборонительным, тем, с которым она удерживает врага на некоторой дистанции. Поэтому кавалеристы могут пользоваться холодным оружием и тогда, когда они сражаются в одиночку, и в сомкнутом строю, будь то в момент атаки кавалерии противника, будь то при атаке пехоты или вражеской батареи. Палить же они могут лишь тогда, когда противопоставляют свою цепь стрелкам неприятеля, чтобы прикрыть от огня боевую линию, или когда кавалерия высылает разъезды вперед на фланги и позади себя, чтобы вынудить противника своим огнем показать свое присутствие, или когда нужно прочесать лес, или, спешившись, атаковать мост, или при защите своего квартирного расположения или отдельного поста. Но во всех этих случаях кавалерия действует изолированно и для себя самой, это уже не тот род войск, который разбивает вражеские массы и опрокидывает линии»[327].

Так что, как бы ни были значимы пистолеты и мушкетоны в конном бою, мы недаром начали это короткое описание вооружения наполеоновской кавалерии с фразы де Брака, отдающей дань всемогущей сабле.

Стало уже почти общим местом отмечать высокое качество материальной части французской артиллерии в эпоху Наполеона, и мы не будем ради оригинальности изложения утверждать обратного, хотя ряд нюансов в это положение и будет внесен.

Прежде всего отметим, что именно во Франции с созданием регулярной армии во второй половине ХVII века были сделаны первые попытки привести в систему артиллерийское вооружение. Авторами не реализованной на практике реформы полевой артиллерии были инженер Антонио Гонсалес и генерал Фрезо де ла Фрезельер. Цель, поставленная этими людьми, была осуществлена на практике генералом Жаном Флораном де Вальером (1667–1759), который разработал и ввел в войсках единую артиллерийскую систему, принятую на вооружение в 1732 году.

Девальеровская материальная часть при наличии ряда достоинств имела особенности, вследствие наличия которых она очень скоро отстала от времени. Дело в том что де Вальер создавал свою систему, исходя из опыта войн Людовика ХIV, в которых преобладали не полевые сражения, а осады крепостей. Поэтому пушки де Вальера делались с расчетом на возможность их применения в крепостной войне, а следовательно, главное, чего желали от них добиться, – это дальнобойности и мощного начального импульса ядра. Отсюда необходимость больших пороховых зарядов и, как следствие, стволов с чрезвычайно толстыми стенками. Нетрудно догадаться, что пушки де Вальера для боя в открытом поле оказались тяжелы и плохо подвижны. Наконец де Вальер, также исходя прежде всего из опыта осад, сделал ставку не на быструю стрельбу, а, наоборот, на медленный, «размеренный» огонь, что должно было экономить ядра и порох. В результате из его системы были изгнаны картузы (мешочки с отмеренным пороховым зарядом), и артиллеристы, как и в начале ХVII века, насыпали порох в канал ствола с помощью специальных совков.

Недостатки системы де Вальера проявились в первых же войнах, где участвовали его пушки. Особенно они стали очевидными, когда в свою очередь в 40-е гг. ХVIII века пруссаки, а затем австрийцы ввели в войсках системы полевой артиллерии (соответственно системы Хольцмана и Лихтенштейна), где ставка делалась не на дальнобойность, а на легкость и маневренность орудий. Наконец теоретическим основам системы де Вальера был нанесен мощный удар, когда опыты Белидора (1739 г.), профессора артиллерийской школы в Ла Фере, доказали, что дальнобойность орудий не находится в прямо пропорциональной зависимости от веса порохового заряда. Более того, Белидор высказал предположение, что при больших пороховых зарядах сгорает далеко не весь порох в канале ствола, и только приблизительно масса пороха, равная 1/3 от веса заряда, работает эффективно.

Артиллерийскую систему, построенную на основе новых реалий войны и результатах научных исследований, суждено было создать генералу Жану-Батисту Вокетту де Грибовалю (1715–1789). Грибоваль по распоряжению военного министра проходил стажировку в прусских, а затем, во время Семилетней войны, в австрийских войсках. На основе увиденного и на базе глубоких теоретических изысканий, а также практических экспериментов он разработал стройнейшую систему полевой артиллерии, которой будет суждено не только пережить своего создателя, но и стать, пожалуй, самой известной артиллерийской системой в Европе. Система Грибоваля прошла все войны Революции и Империи и фактически в слегка измененном виде существовала во Франции вплоть до второй половины ХIХ века.

Эта ставшая впоследствии знаменитой артиллерийская система была введена в войсках королевским ордонансом от 13 августа 1765 года. Однако интриги завистников, и, в частности, де Вальера-сына, привели к тому, что в 1772 году было решено вернуться к старой материальной части. Но ненадолго. Уже в 1774 году система Грибоваля вновь восторжествовала и на этот раз окончательно. Более того, в 1776 г. министром-реформатором Сен-Жерменом, о котором уже говорилось в первой главе, Грибоваль был назначен генерал-инспектором артиллерии и смог провести в жизнь все свои идеи.

Каковы же были основные черты французской артиллерии, созданной Грибовалем? В его систему входило три стандартных типа полевых пушек: 12, 8 и 4-футовые и одна гаубица калибром 6 дюймов 4 линии (165,7 мм). Стволы всех этих орудий были отлиты из бронзы. Отныне было введено единообразие не только стволов, но и лафетов, колес, зарядных ящиков, передков, упряжек и даже специальных измерительных приборов для контроля качества изделий. Колесо, изготовленное в Страсбурге, могло теперь без всяких подгонок заменить сломавшееся колесо на лафете, сделанном в Гренобле.

Полевые пушки были отделены от осадной артиллерии, которая, в свою очередь, была реформирована Грибовалем. Им же были разработаны артиллерийские системы для крепостных и береговых батарей (рассмотрение этих орудий выходит за рамки нашего очерка).

Грибоваль выбрал соотношение веса ствола к весу снаряда полевых пушек, равное 150 вместо 225–280 в системе де Вальера, что позволило значительно облегчить вес орудий. Вес порохового заряда уменьшился с 2/3 от веса ядра до 1/3. Равным образом длина ствола сократилась с 20–25 калибров до 18 калибров. Все это, конечно, не могло не сказаться на дальности и точности стрельбы пушек. Однако небольшое уменьшение дальнобойности с лихвой компенсировалось во много раз возросшей подвижностью орудий и простотой их эксплуатации. Уменьшение веса стволов позволило значительно облегчить и лафеты, которые к тому же были снабжены отныне высокими колесами с большей степенью проходимости. Наконец введение металлической оси и чугунных втулок на колесах еще более обеспечило прочность и надежность конструкции.

Укорочение стволов позволило резко увеличить скорострельность пушек, тем более что грибовалевские орудия заряжались совершенно иначе, чем в системе де Вальера. Отныне заряд представлял собой заранее заготовленную дозу пороха, насыпанную в камлотовый мешок (кар туз). Ядро же прикреплялось металлическими полосками к шпигелю (sabot) – деревянному поддону, который, в свою очередь, был соединен с картузом. Таким образом вместо долгой и небезопасной процедуры заряжания совком для пороха, артиллеристы использовали теперь удобные в обращении заряды, похожие на современный унитарный патрон. Эти заряды перевозились в специально разработанных Грибовалем зарядных ящиках (caissons).

А. Адам. Утро 5 сентября 1812 г. неподалеку от Москвы-реки. Баварская конная артиллерия, приданная 4-му армейскому корпусу (слева на рисунке), ведет огонь, будучи поставленной на отвозы

Говоря о зарядах, нельзя не отметить, что знаменитым реформатором французской артиллерии была значительно усовершенствована и стрельба картечью. Отныне картечь – специальные пули очень крупного калибра – была заключена в жестяные банки с железным поддоном, что, как показали эксперименты и боевая практика, значительно увеличило дальность и точность стрельбы этим видом снарядов. Сами картечные пули стали делаться не из свинца, а из кованого металла. Теперь они не деформировались в полете и, сверх того, могли рикошетировать от твердой земли.

Для более точной наводки орудий появились мушки и прицелы, а также специальные винты под казенной частью для разворота ствола в вертикальной плоскости. Эти приспособления дополнялись таблицами дальности стрельбы, рассчитанной для разных углов возвышения.

Среди изобретений Грибоваля нельзя не отметить одно остроумное преобразование, сыгравшее большую роль в войнах Революции и Империи. Это так называемый «отвоз» (prolonge – дословно «продолжение»). Он представлял собой толстый канат длиной восемь метров, который крепился одним концом к передку, а другим концом – к кольцу на лафете орудия. Это простейшее приспособление позволяло мгновенно переводить пушку из походного положения в боевое. Особенно действия орудий на отвозах были выгодны, когда необходимо было прикрыть отход своих войск на поле боя. Лошади тянули передок, канат напрягался и тянул за собой орудие. Стоило же обозным остановить упряжку, как канат ослаблялся, и пушка сама собой становилась в положение для стрельбы. Длина каната позволяла не опасаться повреждения передка при откате орудия после выстрела. Хотя и с несколько меньшим успехом, отвоз использовался и при наступлении, наконец он был незаменим при перевозе орудий через препятствия на местности. Эта маленькая хитрость Грибоваля значительно усилила боевые возможности артиллерии и тотчас же была заимствована всеми армиями Европы. Генерал Фаве, специалист по истории артиллерии, считал, что одно только изобретение отвоза обеспечило бы Грибовалю важное место в истории развития военной техники[328].

Грибоваль был наконец первым, кто разработал новый метод производства стволов пушек, при котором канал ствола высверливался в отлитой болванке на специальном станке.

Перечисленные достоинства грибовалевских пушек сделали французскую артиллерию образцом для подражания во всей Европе. Орудия Грибоваля с успехом прошли боевое крещение в войне за независимость США и показали свои великолепные боевые качества в эпоху войн Великой французской революции. Тем не менее боевая практика выявила и ряд недостатков указанной системы.

В эпоху Консульства, когда короткая мирная передышка дала возможность подвести некоторые итоги опыту революционных войн, из высших офицеров артиллерии была создана комиссия, которая должна была выработать новую артиллерийскую систему. В комиссию, которая начала свою работу в декабре 1801 года под председательством генерал инспектора артиллерии д’Абовиля, входили видные специалисты своего дела: генералы Ламартильер, Андреосси, Эбле, Сонжи, Фольтрие, Гассенди. С сентября 1802 года работу комиссии возглавлял адъютант Первого консула и его личный друг молодой генерал Мармон. В результате довольно обширной теоретической работы была разработана новая артиллерийская система, которая получит название «Система ХI года». Впрочем, нужно отметить, что, несмотря на название, новый ансамбль орудий, стволов, лафетов, зарядных ящиков, упряжек и т. п. оставался в большинстве своем несколько видоизмененной системой Грибоваля.

В работе над новыми образцами полевой артиллерии генерал Мармон, как он позже вспоминал, исходил из следующих принципов: «… Лучшая артиллерия – это самая простая артиллерия. Если бы один калибр мог отвечать всем боевым потребностям, а один тип повозки – всем транспортным нуждам, это и было бы совершенством.

Однако дело обстоит так, что артиллерия должна производить разное действие, в соответствии с этим действием нужно определить калибр, ограничив количество этих калибров до минимума, потому что когда два калибра могут выполнять одну и ту же функцию, один из них лишний и, более того, вредный, потому что он вносит затруднения в доставку боеприпасов, замену необходимых частей и т. д.»[329].

«Я предложил заменить калибр 8 фунтов и 4 фунта единым 6-фунтовым, – рассказывал он в своих мемуарах. – Пушки этого калибра производят действие, близкое к восьмифунтовым и в то же время значительно превосходят четырехфунтовые; я предложил также делать отныне гаубицы калибром 5 дюймов 5 линий, что соответствует калибру 24-фунтового орудия»[330].

Сохранялись 12-фунтовые пушки с коротким стволом в качестве тяжелых полевых, а с длинным стволом – в качестве осадных орудий. В результате вся артиллерия вместе с осадной свелась к орудиям, имевшим канал ствола, соответствующий калибру 6, 12 и 24-фунтовых пушек.

Интересно, что шестифунтовые пушки, то есть основные орудия полевой артиллерии по мысли Мармона, делались калибром чуть большим, чем соответствующие шестифунтовые орудия основных европейских стран. Это позволяло французам использовать трофейные заряды, хотя и с некоторой потерей точности стрельбы. Напротив, французские боеприпасы не могли быть использованы противником.

Полевая артиллерия не только упрощалась, но и еще больше облегчалась. 6 и 12-фунтовые орудия системы ХI года предполагали вес ствола в 130 весов снаряда (вместо 150). Наконец, уменьшался допустимый зазор между ядром и диаметром канала ствола для осадных орудий с 1,5 линии (3,37 мм) до 1 линии (2,25 мм), что должно было повысить точность огня.

Система ХI года предполагала также существенное упрощение транспортной материальной части: вводились усовершенствованные повозки. Вместо 22 различных типов колес было сохранено лишь десять.

Тем не менее система XI года имела тот недостаток, что она не была достаточно опробована на практике. Если теоретических обсуждений было более чем достаточно – комиссия собиралась 51 раз на заседания, то тактических испытаний было проведено крайне мало. В результате ряд нововведений оказались не особенно удачными. Например, появившаяся в соответствии с новой системой ось с изменяемым расстоянием между колесами оказалась неудачной конструкции, плохо зарекомендовали себя и малые зарядные ящики, помещенные на передки вместо лафетов, как это было у грибовалевских пушек.

И все же, несмотря на отдельные недочеты, артиллерийская система, введенная указом от 12 флореаля ХI года (2 мая 1803 года), была бы, наверное, еще более удачной, чем грибовалевская, если бы не одно «но»… В 1803 году снова началась война, которая шла практически беспрерывно вплоть до конца Империи. В этой ситуации начатая реформа не могла быть проведена должным образом. Невозможно было сразу перелить тысячи стволов четырех– и восьмифунтовых орудий, переделать десятки тысяч зарядных ящиков и передков. Пришлось «временно» использовать старые, постепенно переходя на новые. Как следствие, вместо упрощения грибовалевской системы, которое ставили себе как цель Мармон и его коллеги, получилось лишь усложнение. Орудия четырех– и восьмифунтового калибра, зарядные ящики и передки Грибоваля продолжали использоваться, но к ним добавились шестифунтовые пушки и целый ансамбль новых повозок и передков.

Чтобы хоть как-то решить возникшие в связи с этим проблемы, было решено отправлять на испанский театр военных действий старые орудия, ибо в конце ХVIII века в испанской армии была принята система Грибоваля в ее классическом виде, и потому трофейные боеприпасы и материальная часть могли использоваться французскими артиллеристами. Напротив, на германский театр военных действий отправляли вновь изготовленные орудия, тем более что неприятель (австрийцы, пруссаки, русские) использовал там свои уже упоминавшиеся шестифунтовые пушки. Все возникшие сложности, однако, эта мера не решила. Рапорт, представленный императору военным министром 10 января 1809 года, гласил: «… нововведения ХI года, несвоевременно предложенные, вместо упрощения системы материальной части и боеприпасов артиллерии привели к путанице калибров и лафетов разных видов, которую необходимо прекратить»[331].

Однако было произведено уже столь много орудий новых типов, что стало почти невозможно в военное время прекратить их использование. В результате вплоть до падения Империи фактически сосуществовали две различные артиллерийские системы. После реставрации монархии Бурбонов была окончательно отменена артиллерийская система ХI года и вновь полностью возвращена система Грибоваля в ее классическом виде, однако это было связано скорее с политическими мотивами, чем с императивом технического характера: из армии и общества вытравлялось все, что напоминало о эпохе Революции и Империи.

Впрочем, несмотря на все эти пертурбации, материальная часть французской артиллерии оставались одной из лучших в Европе. Какими же тактико-техническими данными обладали эти орудия, грохотавшие на всех полях сражений от берегов Тахо до берегов Днепра? Те из них, которые не вызывают разночтений, мы свели в приведенную ниже таблицу:

Тактико-технические данные полевых орудий системы Грибоваля

Что же касается остальных важных характеристик орудий (скорострельность, дальнобойность и т. д.), то, прежде чем их указать, мы должны дать предварительный комментарий, ибо, подобно тактико-техническим данным ружей, они в немалой степени зависели от качества обслуживающего их персонала. Чтобы лучше это понять, обратимся к тому, как заряжались и вели огонь пушки наполеоновской армии.

Для обслуживания одного орудия, как мы можем видеть из таблицы, предназначалось довольно значительное количество прислуги – от 8 до 15 человек, однако фактически основную роль в орудийном расчете выполняли лишь 6 артиллеристов, остальные помогали подносить заряды и перетаскивать, когда это было необходимо, орудие вручную[332]. Упомянутые шесть человек имели определенные порядковые номера, за каждым из этих номеров были закреплены строго определенные функции при заряжании и стрельбе, а расположение этих людей (вплоть до положения рук и ног) четко фиксировалось регламентом. Двое старших в расчете назывались «канонирами» (canoniers), а остальные четверо – прислугой (servants). Размещение расчета вокруг орудия показано в таблице ниже.

Рассмотрим, как расчет исполнял свои обязанности в действии.

Только что с ужасающим грохотом вместе со снопом пламени орудие изрыгнуло в сторону врага смертоносный заряд. В густом пороховом дыму артиллеристы, не теряя времени, немедленно готовят пушку к новому выстрелу. Первое, что им необходимо было сделать, – это накатить орудие вперед. Ведь, как следует из элементарных законов физики, пушка получила импульс, обратный импульсу вылетевшего снаряда, и потому была отброшена на несколько метров назад[333]. В принципе ее можно было заряжать и даже стрелять с того места, где она оказалась, но тогда после нескольких залпов батарея укатилась бы с назначенной позиции и превратилась бы в бесформенную груду вразнобой стоящих пушек, что, разумеется, было неприемлемо как с точки зрения тактической, так и с точки зрения безопасности для самой прислуги. Поэтому, дружно взявшись за рукояти на лафете, артиллеристы возвращали пушку на место.

Затем командир орудия («канонир справа») выверял ориентацию пушки в горизонтальной плоскости. При действии с легким орудием он сам наводил его, взявшись за рычаги, при обслуживании тяжелых орудий ему помогали другие номера расчета (не входившие в рассматриваемые нами шесть человек). Едва пушка была развернута в нужном направлении, как командир орудия отдавал приказ: «Заряжай!» (Chargez). По этой команде первый артиллерист справа подносил к дулу банник, смоченный в воде с уксусом, и с помощью своего товарища (первого номера слева) энергичным движением прочищал канал ствола. Это делалось прежде всего для того, чтобы освободить его от тлеющих остатков картуза. Во время прочистки орудия канонир слева затыкал затравочное отверстие, чтобы преградить доступ воздуха в канал ствола и способствовать тому, чтобы упомянутые остатки быстрее загасали. Интересно отметить, что затравочное отверстие затыкалось пальцем, правда, на палец был надет специальный кожаный «напалечник». Одновременно, затыкая отверстие, канонир слева осуществлял и наводку орудия в вертикальной плоскости с помощью винта, находившегося под казенной частью орудия.

Пушка с прислугой (изображен момент перед вкладыванием заряда в ствол). Условные обозначения: КП – канонир справа, КЛ – канонир слева, 1П – 1-й номер справа, 2П – 2-й номер справа, 1Л – 1-й номер слева, 2Л – 2-й номер слева, ПЗ – подносчик зарядов.

Как только пушка была наведена и прочищена, подносчик снарядов передавал первому номеру слева заряд – ядро или картечную банку, соединенные со шпигелем и картузом. Заряжающий вкладывал снаряд в канал ствола, а первый номер справа разворачивал банник обратной стороной (прибойником), а затем оба первых номера, взявшись вместе за прибойник, загоняли снаряд до конца в ствол пушки. Во время этой операции канонир слева продолжал держать палец в напалечнике на затравочном отверстии, т. к. при сжатии воздуха от заталкивания картуза могли «ожить» тлеющие остатки предыдущего. Как только заряд был на месте, канонир отпускал руку с затравочного отверстия, а второй канонир слева брал «протравник» (длинный металлический стержень на деревянной ручке) и протыкал через отверстие картуз, находившийся в стволе, а затем левой рукой вставлял в затравочное отверстие «быстрогорящую трубку» (тростинку со специальной хорошо воспламеняющейся смесью). В этот же момент второй номер справа зажигал пальник от всегда находившегося в готовности фитиля.

Теперь орудие могло стрелять. Второй номер слева поднимал вверх руку, подавая сигнал офицеру о том, что орудие готово к бою. Если же пальба велась без общей команды, он самостоятельно отдавал сигнал к открытию огня. По его знаку второй номер справа подносил пальник к быстрогорящей трубке, которая мгновенно воспламенялась, выбрасывая сноп искр из затравочного отверстия, а через секунду раздавался грохот, орудие вновь извергало огонь и дым… и описанная нами операция начиналась сначала.

Мы не уверены, что читатель, первый раз знакомящийся с заряжанием пушки начала ХIХ века, сразу все понял из этого описания. Увы, короче его сформулировать вряд ли возможно. Поэтому тем, кто запутался в действиях артиллерийского расчета, мы можем порекомендовать лишь перечитать текст и внимательно рассмотреть приложенный рисунок. В любом случае из приведенного описания ясно, что скорострельность орудия всецело зависела от тренированности и слаженности расчета. В этом отношении французские артиллеристы не уступали никому в Европе. На полигоне им удавалось развивать фантастическую скорострельность 13–14 выстрелов в минуту! Однако сразу заметим, что речь идет об идеальных условиях учебных стрельб и о пальбе без накатывания орудия в исходную позицию и без прицеливания, и поэтому эта цифра имеет скорее теоретическое значение. Впрочем, даже при необходимости наводки и наката пушки наполеоновские канониры на учебных стрельбах могли палить очень и очень часто: до 5–7 выстрелов в минуту. В реальном же бою эта цифра уменьшалась до 2–4 выстрелов в минуту.

Фактором, серьезно уменьшавшим возможности орудий наполеоновской эпохи в этой области, был перегрев ствола. После серии часто произведенных выстрелов ствол накалялся настолько, что быстрогорящая трубка воспламенялась преждевременно, не исключалась и возможность самопроизвольного воспламенения пороха в картузе. Конечно, можно было бы охладить ствол с помощью нескольких ведер воды, однако такая возможность редко предоставлялась в пылу боя. Небольшое количество воды в ведре, входившем в непременный набор инструментов, прилагавшихся к орудию, тратилось на смачивание банника. Именно поэтому во французской артиллерии был формальный приказ, запрещающий использовать орудия по одному. Одиночная пушка могла заглохнуть в самый неподходящий момент. Тем не менее и с этой оговоркой можно отметить, что, как это ни покажется странным, орудия стреляли, в общем, ничуть не реже чем ружья. В критические же моменты французские артиллеристы палили с ошеломляющей скорострельностью. Например, батарея Сенармона, сыгравшая огромную роль в битве под Фридландом, отстреляла свои заряды со средней скоростью 3 выстрела в минуту на одну пушку с учетом того, что орудия по очереди на время прекращали огонь для охлаждения. Это значит, что в среднем каждая пушка этой батареи в момент ее работы вела огонь с частотой 4 и более выстрелов в минуту.

Необходимо также отметить, что картечью стреляли чаще, чем ядрами. 3–4 картечных банки в минуту, выпущенные во врага на поле боя, не представлялись особым рекордом. Это было связано с тем, что картечь не так тщательно забивали в ствол, не требовалось также и наводки, как при стрельбе ядром. Зато гаубицы действовали куда медленнее. Необходимость отдельно от картуза аккуратно вкладывать гранату в канал ствола (запальной трубкой в сторону направления полета) усложняло процесс заряжания. Поэтому от этого вида орудий в бою не приходилось ожидать более 1–2 выстрелов в минуту.

Остановимся теперь на дальнобойности орудий. Здесь также не все было однозначно. Максимальная дальнобойность 12-фунтовых орудий при углах возвышения около 45° составляла почти 4 км, а для 8-фунтовых – более 3 км! Однако на практике такая дистанция огня была недостижима, так как конструкция лафета не позволяла применять углы возвышения больше 6–8°, впрочем, это было и не особенно нужно вследствие большого рассеивания ядер на такой дистанции.

С другой стороны необходимо учитывать, что при малых углах возвышения, хотя ядро и летело куда ближе, но при попадании на твердый грунт оно отражалось и продолжало свой полет. Число рикошетов достигало 2–3 и даже более. Ниже мы приводим приблизительную траекторию ядра при рикошетировании, а также таблицу изменения длин рикошетов в зависимости от угла возвышения.

Как видно из таблицы, при малых углах возвышения длина рикошетирующих скачков ядра даже превосходит дальность его полета до первого падения. Особенно это было заметно при горизонтально поставленном стволе. Ядро пролетело менее 300 м, а рикошетировало в общей сложности на 1638 м! Эффект рикошетирования ядер был, разумеется, хорошо знаком французским артиллеристам, и в стрельбе они умело его использовали.

Приблизительная траектория ядра при рикошетировании

Дальность стрельбы и длины рикошетов для 24-фунтового орудия[334]

[335]

Что же касается дистанции эффективного огня, она, как и в случае с ружьями, оценивалась современниками по-разному. Сравнивая данные различных источников, можно заключить, что для орудия среднего калибра (огонь ядром) она равнялась примерно 1 км. Более подробно эффективные дальности стрельбы приведены в таблице.

Дистанции эффективного огня для орудий различных калибров[336]

Данные величины выглядят, конечно, весьма скромно по сравнению с дальнейшим прогрессом артиллерии. Однако, если сравнить эти параметры с тактико-техническими данными других видов оружия той эпохи, прежде всего с ружьями, можно ясно увидеть значительное качественное превосходство артиллерии. Это заметно также и в тех параметрах, которые характеризуют точность огня. Разброс ядер в направлении директрисы выстрела составлял всего лишь десятые доли процента от дистанции полета ядра. На дистанции 1000 м разброс ядер в направлении выстрела – L (недолеты и перелеты) и отклонение влево и вправо от цели – были таковы:

[337]

Как видно, максимальное уклонение в сторону от цели (при фиксированном прицеле) составляло l = 0,1L/2, т. е. всего 3 м для 8-фунтовой пушки.

При стрельбе в мишень, представляющую собой щит, в длину и высоту равный соответствующим параметрам роты пехоты в развернутом трехшереножном строю, с 1000 шагов было от 40 до 70 % попаданий, а у гаубицы – 20–30 %[338]. С учетом скорострельности орудий и относительно невысокой скорости перемещения сомкнутых строев это было очень высокой точностью.

Что же касается эффекта, который производило ядро при попадании в цель, об этом говорят следующие красноречивые цифры. Согласно подсчетам французских инженерных офицеров 12-фунтовое ядро пробивало с расстояния 500 м два метра земляного бруствера или кирпичную стену толщиной 0,4 м, по австрийским данным – 2,5 м земляного бруствера, что соответствует 36 поставленным друг за другом солдатам[339].

Читатель может с иронией заметить, что для того, чтобы избежать воздействия ядра, этим тридцати шести солдатам не следовало бы становиться один за другим. Увы, тактический императив времени был таков (и с этим можно достаточно полно ознакомиться в следующей главе), что, хотелось этого людям или нет, они вынуждены были прибегать к густым сомкнутым построениям. Для масс пехоты и конницы ядро было очень опасным снарядом, особенно если принимать во внимание его возможный рикошет, а при каменистой почве – воздействие разлета камней. Необходимо также добавить, что даже ядра, не попавшие в колонну пехоты или кавалерии, оказывали на нее свое воздействие. Оглушительный вой проносящихся над головой чугунных шаров деморализующе влиял на солдат противника.

Количество картечных пуль, попавших в мишень[340]

А. Адам. На дороге из Бешенковичей в Островно 25 июля 1812 г. На переднем плане художник запечатлел рикошетирующее ядро, выпущенное русской пушкой с другого берега Двины (справа на втором плане)

Теперь немного информации и о картечи. Эксперименты, проведенные в изучаемое нами время, наглядно иллюстрируют ее воздействие. При опытах использовались орудия разных калибров, которые стреляли с разных дистанций по мишеням размером 2,8 м высотой и 35 м шириной: это примерно соответствует параметрам фронта развернутого эскадрона. Затем подсчитывалось количество пуль, попавших в щит. Результаты этих экспериментов приведены в таблице.

Как видно из таблицы, даже на весьма значительных дистанциях картечь могла быть очень опасна. Тем более тяжелые картечные пули были убийственны при стрельбе с короткого расстояния. Генерал Тьебо приводит в своих мемуарах эпизод, когда во время штурма Чивитта дель Кастелло неприятель выстрелил из 24-фунтовой пушки картечью в атакующую французскую колонну. 44 человека были убиты и ранены одним выстрелом. 17 из них скончались на месте[341].

Немалый урон неприятелю могли наносить и гаубичные гранаты. Уступая в дальности полета пушечным ядрам, гранаты тем не менее, разрываясь, производили значительный эффект. Дальность разлета осколков в среднем составляла 20 м, однако отдельные куски корпуса гранаты могли быть опасными до 150–200 м. Каждая граната давала от 25 до 50 осколков. Практики того времени оценивали весьма высоко и моральное воздействие разрывов гранат. Наконец, разрывы пугали лошадей, что было совсем не бесполезно при отражении кавалерийских атак.

В общем же эффект действия орудий был весьма значительным, и, без всякого сомнения, основное количество убитых и раненых в сражениях приходилось на долю артиллерии.

Подводя итоги, необходимо отметить, что Великая Армия имела оружие высокого качества по меркам той эпохи, а многие из его образцов превосходили соответствующие единицы вооружения стран участниц антинаполеоновских коалиций. Однако ясно и другое. В эпоху Первой Империи не наблюдалось значительного прогресса в развитии вооружения. Продолжалось лишь медленное усовершенствование артиллерии и ручного огнестрельного оружия. Качественный скачок в развитии боевой техники начнется во второй половине ХIХ века, когда развитие крупного машинного производства создаст для этого необходимые предпосылки. В описываемое нами время в большинстве стран Европы наблюдалось достижение потолка тактико-технических характеристик, которого оружие могло достигнуть в эпоху мануфактурного производства.

Именно поэтому император Наполеон не проявлял повышенного внимания к изысканиям в области военной техники. То немногое новое, что было изобретено в его эпоху в этой сфере, было либо малозначительным, либо носило характер почти эксцентричных диковинок (например, воздушные шары, которые несколько раз применялись французами в ходе революционных войн). Все усилия императора были направлены лишь на то, чтобы снабдить армию достаточным количеством оружия хорошего качества. С этой точки зрения наполеоновская эпоха, уже такая современная во многих своих проявлениях, оставалась во многом принадлежащей по своему характеру к «традиционным» обществам. Люди, полные энергии, отваги и воли к победе, могли быть уверены, что смогут противостоять неприятелю, чем бы он ни был вооружен.