Артюр Рембо

КИПР: ТУДА И ОБРАТНО

Весной 1877 года Рембо снова трогается с места. Невозможно было оставаться в Арденнах более трёх месяцев даже при том, что мать с годами стала меньше его раздражать.

Как ив 1875 году, он решил попытать счастья в Германии. Его зигзагообразный маршрут проходил через Трир, Кёльн, Гамбург и Бремен, где однажды утром он явился в консульство Соединённых Штатов. Там он подал заявление на английском языке за подписью «Джон Артур Рембо» с просьбой зачислить его в американский военно-морской флот. Не то чтобы он вдруг почувствовал какое-то родство со страной Эдгара По, а просто ему захотелось открыть её для себя. У него были о ней путаные представления, навеянные ещё в юности романами Майн Рида. Ещё ему приходило на ум то и дело появлявшееся в газетах имя американца Грэма Белла, о котором писали, что он изобрёл необыкновенный аппарат, позволяющий разговаривать на расстоянии и названный телефоном.

В своём заявлении Артюр сообщал, что ему двадцать три года, что он здоров, что был преподавателем гуманитарных наук и языков, что он говорит и пишет на немецком, французском, итальянском, испанском и, разумеется, на английском языках, хотя сочинённый им текст официального документа изобиловал ошибками и галлицизмами. Кроме того, он указал, что в течение четырёх месяцев был матросом на шотландском судне, сделав на нём переход с Явы до Куинстауна, и что дезертировал из 47-го полка французской армии, словно это могло быть истолковано в его пользу.

Попытка эта ни к чему не привела, и Артюр возвратился в Гамбург, крупнейший из трёх вольных ганзейских городов. В поисках работы он вскоре увидел объявление, которое его заинтересовало: французский передвижной цирк Лyacce, известный по всей западной Европе, искал служащего, кассира и контролёра для предстоящего турне по Скандинавии.

Скандинавия — вот ещё одна terra incognita.

Место он получил без каких-либо затруднений, и у него появилась возможность побывать в Стокгольме, Осло, а потом и Копенгагене, узкие и извилистые улицы которого в центральной части напомнили ему об ушедших в прошлое эпохах. В течение полугода он выполнял свои обязанности в цирке, а потом надумал отправиться в Египет. По пути, завернув в августе в Шарлевиль, он небольшими переходами достиг Марселя и в сентябре сел на корабль, который должен был доставить его в Александрию.

Он уже представлял себе, как плывёт по Нилу, ходит у подножия сфинкса и великих пирамид. Подобные картины — рисунки, гравюры, фотографии — он видел бесчисленное множество раз в книгах и журналах вроде «Кругосветного путешествия» (который выходил с 1860 года), и они обильно питали его воображение. Но на рейде римского порта Чивитавеккья у него начались острые боли в животе. Осмотревший его врач, ставя диагноз, колебался между воспалением брюшины, вызванным, очевидно, излишней ходьбой, и острым колитом как следствием пищевого отравления.

Как бы то ни было, Артюра высадили на берег и доставили в одну из римских больниц. Выйдя из неё, он смешался с толпой туристов и начал обходить город во всех направлениях. А потом, вместо того чтобы сесть на корабль, идущий в Египет, повернул в противоположную сторону.

Можно подумать, что в грандиозной географии его устремлений, предпочтений, его нетерпения он не мог обходиться без постоянных возвращений в свои Ардомфы и Чарлстаун. Можно подумать, что они были у него обязательным пунктом любого маршрута, любого возможного и мыслимого направления.

Летом 1878 года, поработав некоторое время в Гамбурге, в импортно-экспортной компании, специализировавшейся на колониальных товарах, а потом вновь исходив без какой-либо определённой цели запад Германии, он потрудился в Роше: впервые в жизни предложил свою помощь в работах на семейной ферме.

Обстановка там разрядилась, поскольку приехал его брат Фредерик, освобождённый наконец от воинской службы. Госпожа Рембо уже строила далеко идущие призрачные планы: она видела обоих своих сыновей прочно обосновавшимися в Роше и дружно ведущими полевые работы. А поскольку она унаследовала небольшое владение в Сен-Лоране, в двух километрах от Мезьера, ей казалось, что братья могли бы работать каждый на своей земле. Артюр из снисходительности или равнодушия не нарушал её сладких иллюзий.

Между сельскими работами он наезжал в Шарлевиль, чтобы пропустить там несколько стаканчиков либо под аркадами на Герцогской площади, либо в кафе «Вселенная». Публика там уже начинала его узнавать. Было известно, что он всегда где-то странствует и что пишет стихи. Относительно того, какого рода эти его стихи… Однажды друг Эрнеста Делаэ, археолог и историк (его коньком была история революции в Арденнах) Луи Пьеркен, с 1878 года служащий таможни в Шарлевиле, сказал Артюру, что купил несколько стихотворных сборников, изданных в Париже у Альфонса Лемера. Рембо, сразу же повысив голос, изрёк следующее:

«Покупать книжки, особенно такие, — это полный идиотизм. Они годятся только на то, чтобы заставить ими полки и скрыть плесень на старых стенах»^{98}.

Когда в Роше закончился сбор урожая, Рембо снова отправился в путь. Он дошёл до Вогезов, а оттуда — до Альтдорфа в Швейцарии, где уже бывал, потом до Амстега, после чего повторил маршрут, которым проходил тремя годами ранее: Сен-Готард — Тессен — Лугано — Комо — долина По и наконец Лигурия и Генуя, куда он прибыл утром 17 ноября. О своей экспедиции он рассказал в длинном письме родным. Он называл их «дорогие друзья», включая в эту эпистолярную формулу мать, брата и сестру Изабель. Себя он в письмах называл «ваш друг».

Он подробно, в своеобразной вольной и в то же время точной манере описал Сен-Готард и тамошний странноприимный дом, где остановился отдохнуть и провести ночь.

«Вот! Больше никакой тени ни сверху, ни снизу, ни кругом, хотя мы и окружены огромными предметами; больше нет ни дороги, ни пропасти, ни ущелья, ни неба: только одно белое — думай, трогай, смотри или не смотри — так как невозможно оторвать взгляд от белого оцепенения, по которому проходит тропа, невозможно поднять носа из-за сильнейшего ветра; ресницы и борода в ледяных сталактитах, уши разрываются, шея опухает. Не будь собственной тени и телеграфных столбов, идущих вдоль предполагаемой дороги, чувствовал бы себя здесь совсем потерянным.

Теперь нам надо пройти километр, чтобы подняться на метр. Это разогревает. Но дышать тяжело, ещё полчаса таких мучений — и сил уже не останется и мы будем засыпаны снегом, подбадриваем себя криками… <…>

Вот караван саней в конной упряжке, одну упавшую лошадь наполовину засыпало. Дорога теряется… <…> Куда-то сворачиваем, ныряем в проход, по бокам снег доходит до рёбер, до подмышек. В конце просеки что-то темнеет: это странноприимный дом Готарда, гражданское благотворительное заведение, грубая постройка из сосны и камня; рядом небольшая колоколенка. На звонок выходит подозрительного вида молодой человек и пропускает нас внутрь. Входим в грязноватое помещение с низким потолком, пришедшим дают хлеба с сыром, суп и немного спиртного. Во дворе красивые крупные жёлтой масти собаки с известной родословной. Вскоре пришли запоздалые полумёртвые путники. К вечеру собралось человек до тридцати, после супа всех разместили на жёстких матрасах и выдали тонкие одеяла. Ночью было слышно, как хозяева приюта в священных песнопениях выражают свою радость от того, что и в прошедший день им удалось обворовать власти, которые выдают денежное пособие на содержание их хижины.

Утром после хлеба-сыра-спиртного, подкреплённых даровым гостеприимством, которое может продолжаться, пока погода не успокоится, мы выходим. В то утро солнце и горы были великолепны; ветер утих, дорога всё время вниз через препятствия, с прыжками, километровыми спусками, которые приводят вас в Аироло, по другую сторону туннеля, где дорога вновь принимает характерный альпийский вид с бесконечными поворотами, ущельями, но всё время вниз. Это Тессен»^{99}.

В порту Генуи, защищённом гигантскими волнорезами, Рембо раздобыл себе место на корабле, который направлялся в Александрию. Он прибыл туда дней через десять и сразу же начал подыскивать работу. Довольно быстро представились разные возможности: работа в одной крупной сельскохозяйственной компании, служба на англо-египетской таможне «с хорошим содержанием»^{100} или переводчиком на Кипре при строительной бригаде французского предприятия «Эрнест Жан и Тиаль-сын», которое занималось прокладкой железных дорог, строительством фортов, казарм, госпиталей, портовых сооружений, рытьем каналов.

Он решил отправиться на Кипр.

Четвертого июня того же 1878 года, по Сан-Стефанскому договору и согласно решениям Берлинского конгресса, Турция за солидную ежегодную арендную плату передавала управление островом Англии. В соответствии с заключёнными между ними соглашениями, позволявшими англичанам развернуть там батальон, они получили превосходный пост слежения посредине морского пути от Дарданелл до Суэцкого залива.

Когда Рембо высадился в порту Ларнаки, второго по величине после Никосии города на острове, администрация компании «Эрнест Жан и Тиаль-сын» определила ему обязанности, к которым он не был готов: надзирать над шестью десятками рабочих каменоломни. Карьер находился на восточном побережье острова, в совершенно пустынном месте под названием Патамос Лиопетриу, в часе ходьбы до ближайшей деревни Ксилофагу. О том, что когда-то там обитали люди, свидетельствовали только развалины сторожевой башни, построенной во времена оккупации острова венецианцами.

Несколько недель спустя Артюра назначили начальником карьера. Его обязанности состояли в надзоре за рабочими, взрывавшими каменную породу и обтачивавшими камни, и наблюдении за их погрузкой на пять ботов и пароход, принадлежавшие компании. Он должен был также «вести учёт расходов на питание и других издержек» и производить выплаты рабочим-киприотам.

Так как среди рабочих часто происходили стычки и драки, Артюру приходилось держать при себе огнестрельное оружие, чтобы обезопасить себя и поддерживать дисциплину. Местные условия были далеко не самые благоприятные: страшная жара (нередко температура поднималась выше пятидесяти градусов), блохи и комары днём и ночью были «чудовищной пыткой»^{101}.

В мае 1879 года Артюр заразился тифом, хотя в одном из писем родным похвалялся тем, что его, в отличие от других европейцев, побывавших в Патамосе, эта болезнь обошла. Из предосторожности компания отправила его за свой счёт во Францию, на судне, которое выходило из Ларнаки и делало остановку в Марселе, откуда он без передышки сел на поезд и вернулся в Рош к семье. Выздоровев, он смог вновь участвовать в работе на ферме и в поле.

В сентябре верного и неизменного Эрнеста Делаэ пригласили провести несколько дней в Роше. Он был сильно удивлён тем, как изменился Артюр: жёсткий взгляд глубоко посаженных глаз, тёмный, как у североафриканца, цвет лица, пробивающаяся светлая неровная борода, низкий, внушительный и энергичный голос, сильно отличающийся от его прежнего, почти детского тембра.

Артюр рассказывал Эрнесту о своих путешествиях по Германии, Скандинавии с цирком Луассе, по Швейцарии и Италии, подробно — о своей работе начальником каменоломни на Кипре, которая, несмотря на чрезмерную жару и многочисленные стычки с рабочими, ему понравилась, так как позволяла брать на себя ответственность и упражняться в иностранных языках, особенно в новогреческом. Он добавил, что теперь может жить только в тёплой стране и с первыми же признаками зимы в Арденнах рассчитывает вернуться на Кипр через Александрию.

Когда они уже собирались распрощаться, Делаэ робко спросил друга, думает ли он ещё о литературных занятиях. Этот вопрос вертелся у него на языке с момента приезда в Рош. Опустив глаза, Артюр покачал головой, слегка усмехнулся то ли иронически, то ли раздражённо, словно у него спросили: «А ты ещё гоняешь палкой обруч?»^{102} А потом сухо ответил, что больше этим не занимается, поскольку ему хватает дел поважнее. И Делаэ оставил эту тему.

К концу года Артюр, обняв родных, уехал в Марсель, чтобы сесть там на корабль, отправлявшийся в Александрию. Но в момент отплытия у него начался приступ лихорадки, и он был вынужден спешно возвратиться в Рош, где слёг в постель.

От скуки, но также из-за того, что у него появилась такая потребность, он вновь окунулся в чтение. Но это были уже отнюдь не литературные произведения и не труды по политике или философии, а книги по прикладным наукам, а также всевозможные самоучители, которые он поглощал с невероятной жадностью. Он сожалел, что не читал их раньше, упрекал себя за то, что пренебрегая ими, понапрасну идиотски увлёкся поэзией.

В марте 1880 года его нетерпение достигло предела. Спешно собрав багаж, он устремился на вокзал Шарлевиля. В голове у него была одна мысль: Ближний Восток.