Атаманский клад

Глава двенадцатая

Леха Слонок метался по собственному особняку как зверь, загнанный в угол. Деваху, затраханную до полусмерти, он еще утром сволок по лестнице в прихожую на первом этаже, затем не поленился подняться еще раз, чтобы собрать в кучу ее одежду. Швырнул разноцветные тряпки на тело, распростертое посередине помещения. Вызвав по сотовому одного из охранников, приказал погрузить подругу в восьмидесятую «Ауди» и отправить ко всем чертям, хоть утопить в недалеком пруду. Сам вскарабкался снова на второй этаж, осмотрел оружие, припрятанное на случай осады в каждой комнате. Под подоконником, прямо по центру главного въезда в усадьбу, пристроился крупнокалиберный РПД на сошках, пристрелянный, в других помещениях были АК или АКСы с полными рожками, готовые к применению. Пули в магазины набивали разные: бронебойные, со смещенным центром с ртутной каплей в дырочке сбоку, просверленной и запаянной, трассирующие, даже зажигательные. Затем, удостоверившись, что все оружие пригодно к стрельбе, он набрал номер телефона Крохаля, недалекого но исполнительного, попросил, сообщив последние новости, обзвонить пацанов, чтобы те были готовы исполнить в любой момент его приказания. Лишь когда стрелки на часах показали половину восьмого, а сквозь зашторенные окна промялся серенький рассвет, решился звякнуть самому Хозяину.

— Говоришь, Сороку в заложники взяли чехи? — переспросил начальник базарной уголовки.

— Так сообщил по сотовому Скирдач, а ему успел передать сам валютчик, пока его катали по Нахаловке, — повторил Слонок. — Скирдачу его похитители еще не представлялись.

— И не представятся. Но это не армяне, те любят работать, как по паленому, так и по заложникам, под другие фирмы. Я думаю так, — пришел к выводу Хозяин, немного поразмыслив. — На Сороке можно поставить крест, парня, конечно, жалко.

— Почему? — Слонок затаил дыхание.

— Потому что он ничего не знает, выкупил Петра Первого у Тутушки, который ни слова не сказал про мужика, двинувшего нагрудный знак. Факт этот ясный, иначе крестьянина пас бы весь базар. И перепродал за символическую цену Чоху. Если бы Сорока был в курсе, сколько стоит вещица, он бы так не поступил, он скорее всего подумал, что это обыкновенные стекляшки. Это второй облом не в его пользу. А Чоха чуть придавили, он пальцем указал на Сороку, получается, что на нем сходятся все нити дела — он выкупил, он перепродал. Станут Сороку пытать, ему сказать будет нечего, финал в таких случаях известен — лишних свидетелей убирают.

— И где искать, к тому же, неизвестно, — почмокал бригадир губами. — Нахаловка хоть и низкая, да раскинулась на половину Железнодорожного с Октябрьским районов. Там не перечесть домов с нехоженными подвалами.

— Между нами, а кому это нужно, у каждого своих забот полон рот, — прогудел Хозяин с сочувствием в голосе. — В самой Москве убийц Листьева с Холодовым никак не найдут.

— Все правильно, — ухмыльнулся бригадир криво, он и рад был помочь подчиненным, попавшим в беду, но не знал чем. В первую очередь, по причине сохранения своей шкуры. — Если бы верховная власть страны захотела бы изловить Масхадова с Басаевым, те рассматривали бы уже внутренние стены Бутырского санатория с расстояния в полтора метра.

— Не будем об этом. Хоть УКГБ и поменяли на УФСБ, но никто не отменял прослушивание телефонных разговоров в государственных целях, — начальник уголовки помолчал. — Я попробую сейчас связаться с нужными людьми, глядишь, что и получится. У Скирдача положение получше, ориентиры его просматриваются, у Сороки, повторяю, надежд никаких, тем более, если дело связано с чехами.

— Вот в чем и проблема… звери намостырились провозить людей через непроходимые якобы кордоны. Сами предаем, сами продаем, в Чечне все подвалы забиты нашими.

— Ты понимаешь. А теперь к делу, — в голосе начальника послышались твердые ноты. — Я бы посоветовал тебе забить стрелки сначала с Пархатым, а потом с чехами.

— Стрелка с нахичеванскими у меня на третий день после Нового года, — запаниковал Слонок. — Все расписано по нотам.

— А я предлагаю забить на сегодня, часов на пять вечера. Не допер еще, что происходит? — Нажал Хозяин на железо. — Людей, имеющих крышу — нашу крышу! — стали воровать из-под носа. За подобное жестоко наказывают.

— Понял, — сглотнул бригадир слюну, ставшую поперек горла. — А когда с чехами?

— На этот же час на второй день. Если останешься в живых, — съязвил начальник уголовки.

— Заметано.

— Прикрытие твоей группе будет обеспечено. Работай потом, доложишь результаты переговоров.

Хозяин положил трубку. Слонок отключил сотовый, присел раз десять на корточки, чтобы унять дрожь, возникшую в коленях. Потом подошел к бару в стене, отвинтил пробку на бутылке с коньяком, сделал прямо из горла несколько крупных глотков, принялся вместе с бутылкой в руке наматывать километры, мотаясь семенящими шагами от одного окна к другому. Прошло с полчаса, ничего нового за это время на ум не приходило. Он завалился на диван, обитый плюшевой материей, взглянув на настенный терем с позолоченным маятником, присосался основательно к бутылке. Ничего не помогало, нервная лихорадка, встряхивающая с самого начала тело, продолжала колотить его, будто он очутился снова на мостике раздолбанного комбайна, списываемого каждый год за профнепригодность из родной механизированной бригады и ежегодно восстанавливаемого в тех же списках. Бригадир рывком поднялся с дивана, проскочил в одну из комнат к тумбочке с аптечкой. Выдернув из картонной коробки блестящую пластинку, выковырнул из ячеек несколько зеленых таблеток элениума. Забросил их, разинув пасть, на язык и с бульканьем запил коньяком. Минут через пятнадцать повело капитально. Он включил мобильник не дожидаясь, пока лекарство начнет действовать в полную силу, набрал номер соперника по контролю над ювелирными магазинами, со скупками золотого лома.

— Да, — отозвалась трубка недовольно.

— Пархатый…

— Эта нэ Пархатый.

— Мне нужен Пархатый, я сказал, — рявкнул бригадир.

— Сэйчас.

— Я слушаю, — голос в трубке был высоким и тоже жестким, но он оказался знакомым.

— Пархатый, я забиваю тебе стрелку сегодня, на пять часов вечера, — Слонок облизал липкие губы. — Ты меня понял?

— Что случилось, дорогой? — немного удивились на том конце связи. — Стрелка намечена у нас с тобой на третий день после Нового года, и я о ней не забывал.

— Она переносится из-за нарушения тобой и твоими людьми договорных условий. Сегодня в пять часов вечера на том же месте, я больше повторять не буду.

— Какие нарушения?.. Какими моими людьми?.. — обиделись вроде в трубке. — Дорогой, ты думай, о чем ведешь базар, за это можно и ответить.

— Вот ты и будешь отвечать, по полной. Я не стану напоминать, что бывает, если сорвешь стрелку. Конец связи.

Слонок, бросив мобильник на диван, поднял бутылку за донышко и вылил остатки коньяка прямо в горло. Опять посмотрел на терем на стене, стреловидные указатели замерли на восьми часах утра. Впереди, чтобы хорошенько отдохнуть и придти в себя, был достаточный период. Сняв с волосатого запястья накрученные «Сеико», он поставил будильник на три часа дня и напялил браслет обратно. Кажется, он сделал все, что в таких случаях было необходимо. Парни предупреждены еще до раскладов с Хозяином, оружие проверено до базара с ним же, можно отрубиться на несколько часов. А там судьба сама решит, кому проторять дорогу на том свете, а кому на этом продолжать боговать дальше.

Бригадира разбудил звонок на стационарный телефон, он долго не мог сообразить, в каком месте особняка находится и какие события предшествовали неожиданной пьянке. Но телефон трезвонил настойчиво и злобно. Слонок редко кому позволял пользоваться этим номером, обходясь вечно сотовым при нем. Во первых, по стационарному нетрудно вычислить местонахождение объекта, во вторых, прослушать по нему разговоры не составляло особого труда. Он оторвался от двуспальной кровати, на которой валялся не раздеваясь и не разуваясь, прошкандылял к узкой тумбочке. Номера накручивал Крохаль, глупый но исполнительный, замещавший Скирдача в несерьезных проблемах.

— Я тебе где-то с час уже звякаю. Ноль внимания.

— А почему не по сотовому? — дернул Слонок щекой.

— Ты ж его, видно, отключил, или слабый сигнал.

— Рассказывай, что там произошло, да покороче, — разрешил бригадир, кинув сердитый взгляд на диван, на котором оставил мобильник. — У меня есть тоже дело ко всем пацанам.

— На базаре объявился Коца, пришел к часу дня, занял свое место.

— Да и хер с ним, с этим Коцей, с ним разберемся потом. Ты по нему позвонил?

— Не совсем, у Кидалы в палатке расположился Микки Маус, балдеет будто ничего не знает. Я попытался прощупать его на предмет новых поступлений раритетов от Коцы. Молчит, как Сергей Лазо у паровозной топки.

— И с ним базар еще впереди. Сколько времени, ишак? У меня до трех дня мертвый час.

— Половина третьего, бригадир, извиняй, если что, — слышно было, что на том конце провода немного стушевались — Но главное не это, передаю теперь самую важную информацию.

— Достал уже, козел, давно бы передал! — завелся бригадир. — Когда я приучу вас сообщать в первую очередь основное.

— До Коцы подканали два чеха, прикинутые от и до, — Крохаль сразу заторопился. — Тихари от Асланбека, не иначе.

— Подробнее, — , приказал Слонок, внутренне подбираясь.

— Про треп между ними ничего сказать не могу, далеко, да и Коца не подарок. Сначала он съездил по зубам Скопе, выследившего его с мужиком, а потом устроил гонку за нашим из молодых, стрелявшим в него. Тот поклялся при всех, что пульнул вверх и в сторону, для острастки. Коца пообещал его закопать.

— Дальше, не томи.

— После базара с чехами Коца озверел вообще. О чем они толковали, хер их знает, только чехи тоже взвились на дыбы. Они разошлись с предъявами друг к другу.

— Когда это было?

— Часа с полтора назад.

— Кому еще про это известно?

— Никому, кроме наших.

— А теперь слушай внимательно, то, что ты сейчас продиктовал, мы замнем до лучших времен, — бригадир провел по лицу рукой, сгоняя остатки балдежного сна под элениум с коньяком. Но вялость таилась везде, она начала бесить, эта немощность некстати. — Предупреди пацанов, что все дожны собраться в четыре часа возле автостоянки, на которой я паркую свой джип. Пусть они наберут бойцов на пять машин, стрелка с Пархатым перенесена на сегодня на пять часов вечера, в район парка Авиаторов. Ясно?

— Это между вторым Орджо и Авиагородком? По Новочеркасской трассе.

— Именно. Броники, боекомплект, санпакеты. Дай парням маяк, чтобы не бздели, нас подстрахуют.

— Таких среди нас нет, — Крохаль как-то скомкал фразу.

— И не будет, — оборвал Слонок жестко.

— А что будем делать с Козырем? Он же полуармянин.

— Метла тоже армянин, то ли метис… Перс, Катала, Зурик. На рынке четверть валютчиков из местных армян, или из метисов, да еще хохлы. Дальше что?

— Понятно, евреи, падла, уже плачут… хотя, вместе больше двухсот лет живем.

— Козырь и другие армяне местные, а эти понаехали из наглючей материнской Армении, подбивать нахичеванских с чалтырскими. Скоро Чалтырь станет уже прозываться НАР — народная армянская република.

— А кто за ними пойдет? Чалтырские с нахичеванскими давно забыли свой язык, они обрусели. Хотя, дай волю, враз вспомнят.

— Все правильно. Выполнять.

…Вереница разномастых легковых машин во главе с джипом «Лэнд Крузер» просвистела по Садовой, затем по Советской. Она повернула на площади Карла Маркса, на которой местные армяне надумали водрузить памятник Екатерине Второй, в сторону проспекта Шолохова.

— Стоит еще, — Крохаль устроившийся рядом со Скопой, кивнул со злой усмешкой на гранитный бородатый монумент. — Давно бы снесли, если бы не был евреем, или похожим на армяна.

— Кого? — переспросил, не отрываясь от дороги, Скопа, сидящий за рулем шестого «Ауди».

— Карла, сочинителя «Капитала» только для русских, — пояснил Крохаль, подтягивая ремень на короткоствольном АКСе. — Я не против Катьки, которую они хотят взгромоздить вместо Маркса, она заслужила, она же наградила армянских беженцев, гонимых турками, нашими землями. А если честно, это туфта, понимаешь? Им лишь бы зацепиться, потом и вместо Катьки нарисуется какой-нибудь Вартапет-освободитель от Османского ига. А наш родной Ростов-папа почернеет и превратится в азиатский Эчмиадзин, где армяне начнут трахать в задницы не только наших девочек, но и мальчиков. Они повальные педики.

— Ну ты кореш, загнул, у меня из армян много друзей, неплохие ребята, хотя с ними ухо надо держать востро, — не согласился Скопа с доводами товарища. — А вот насчет памятника ты прав, дай разрешение, площадь через год не узнаешь. Станет армянской с аксакалами на лавочках, или как их, дашнаками в турецких шароварах, в туфлях на босу ногу с загнутыми носами. У них из своего только носки, теплые и пестрые, из овечьей шерсти.

— У них все овечье, даже телевизоры со стиральными машинами, — пробурчал Крохаль. — Своего ума хватает лишь на кидалово.

Монумент с Вечным огнем остались позади, но в салонах других машин базар на эту тему не затихал. Кавказцы, в частности, ростовские армяне, достали жителей донской столицы наглыми претензиями. На площади с Театром Юного Зрителя из-за памятника императрицы едва не разгорелась настоящая бойня между местными армянами и коренными ростовчанами. Если бы нахичеванские арямяне, подогреваемые посланцами из Еревана, установили ту статую, произошло неминуемо бы разделение единого Ростова-на-Дону на два города — на Ростов-папу и Нахичевань-на-Дону. И пошел бы гулять передел по всему югу России. Уже армяне Армавира на Кубани подняли горячие головы, объявив его древней столицей государства Айастан, зашевелились армяне из материнской Армении, скупившие за бесценок хибары по черноморскому побережью от Туапсе до Адлера. На трассах за южными городами появились плакаты с надписями: Россия, убирайся отсюда. Здесь территория Кавказа. На Кубани засилье армян превратилось в запредельное. За родной Арарат с территорией, отобранной турками, армянам затевать драку с басурманами было не с руки, вмиг бошки открутили бы, как в 1915 году, когда вырезали полтора миллиона. А с Россией, бесправно-лапотной после революции, чего не повоевать, она все простит. И теракты в московском метро, и паленую водку цистернами, с сотнями тонн животного жира вместо сливочного масла, из-за которых население расплачивалось тысячами жизней. И кидал, и фальшивые баксы, и даже то, что русскую девушку, завоевавшую на конкурсе красоты первое место, армянский изувер облил серной кислотой. За то, что отказала ему в мерзкой любви. Но… просчитались. Местные армяне не сумели поддержать разыгравшиеся аппетиты армяней ереванских, да и русские вспомнили, что данные территории испокон веков числились за славянами. Прозывались они Тмутараканью.

— Ну, сука, времена настали, то Москву оккупировали казанские татары, то прибалты носы отворотили. А теперь на мозоль наступают кавказские племена, — не мог успокоиться Крохаль, несостоявшийся историк. — Ничего, и черная напасть перемелется, как татаро-монгольское иго. Где они, татаро-монголы, и где теперь немытая для них Россия?

Скопа в знак солидарности положил руку на плечо товарища, он словно подтверждал помыслы последнего, что сегодня русскими парнями за право быть хозяевами на своей земле будет преподан урок ведения боевых действий.

Примерно такие мысли, после пересечения незримой границы с Нахичеванью, толпились в головах и остальных боевиков бригады Лехи Слонка, спешащих на стрелку с отморозками Пархатого. Парни заводили себя, провожая неприязненными взглядами каждого кучерявого на стоянках общественного транспорта.

Сразу за Берберовкой, на подъеме из заснеженной балки, от которой начинался парк Авиаторов, расположился на обочине трассы гаишный пост, состоящий из парочки «ДЭУ» с голубыми милицейскими полосками по бокам и УАЗика, приторчавшего по другую сторону дороги. Мент в форме гаишного патруля маякнул головному джипу карманным фонариком.

— Все в порядке, нас подстраховывают, — расслабился на пассажирском сидении Слонок. Баранку джипа крутил за него Козырь. Добавил. — Перед дорогой на Александровку сворачивай направо, прямо в рощу, остановишься не доезжая самолета на стреле. Осмотримся.

— Понял, — буркнул насупившийся Козырь.

Сзади с автоматами на коленях отдыхали трое штатных боевиков бригады, набранных из числа парней, прошедших горячие точки. Они представлялись очень удобными, эти молодые сухощавые ребята — чуваш, адыгеец и русский. Среди них попадались татары, коми, калмыки и какие-то саха-якуты из-за уральского хребта. Наемники не совались ни в какие дела, им было все равно, кого отправлять на тот свет. На рынке у многих из них родственники крутились валютчиками, скупщиками драгоценных металлов или промышляли зубным высокопробным золотом. Остальные считались их друзьями. Но все работали под началом Хозяина, поэтому назвать парней посторонними было бы неправильно. Скорее, они за добрую отстежку хоть российскими бабками, помогали, как и другие члены бригады, восстанавливать справедливость.

Кавалькада нырнула в заросли, покатилась по обледенелому узкому асфальту, в просветах показался серебристый реактивный самолет, насаженный хвостом на стреловидную наклонную стеллу. Вокруг не было ни души, гнутые стволы акации с сиренью и дикой жерделой, покрытые почерневшей корой, торчали из глубокого снега усохшими будыльями на замерзшем пруду. «Лэнд Крузер», неслышно рокочущий, остановился, затем просунулся на несколько метров вперед, не заглушая двигателя. Бригадир через лобовое стекло внимательно оглядел окрестности.

— Вот пидоры черножопые, — досадливо цыкнул он сквозь зубы, коронованные золотом. — Не дай бог не заявятся, все повешу на них. И покушение, и похищение, и захват не своих территорий.

— Каких территорий? — повернулся Козырь к нему. — Они со времен передела в девяносто третьем году границ не нарушали.

— Родная кровь взыграла? — Слонок вмиг ощерился. — А кто недавно скупку за «Яблочком» прикарманил? Мою скупку.

— Я не знал, что она стала твоей, надо предупреждать, Никто из наших тоже не в курсе, — сощурил помощник черные зрачки. — А если эту скупку мы взяли под свой контроль, то почему отстежка не поступает в общий котел?

— Потому что она только на днях включена в список нашей территории, — бригадир, стараясь унять бешенство, смахнул с губ слюну. — Я сделаю объяву, когда соберется очередная сходка.

— Ты успокойся, на стрелки с таким настроением не выезжают, — посоветовал Козырь.

Слонок молча выдернул из кармана широкий носовой платок, провел им по лицу, вытер губы. Сонное одурение от элениума с коньяком начало проходить, перерастая в тревогу, сдерживаемую с трудом. Пока она поселилась только под сердцем, но он знал, что тугой ее комок, маленький поначалу, способен в любой момент расползтись по всей груди. И тогда возникнет паника, унять которую можно будет лишь бешенством, вызванным искусственно. Клин вышибается клином. Он снова, сунув платок в карман, обвел дорогу и рощу вокруг сверлящим взглядом, на расстоянии видимости было по прежнему пустынно. Точное время встречи катастрофически исходило на нет. Бригадир, вытащив из бокового кармана куртки длинноствольный «ТТ», нажал на кнопку на рукоятке, проверил обойму, вогнал со щелчком ее на место. В это время мобильник запиликал одну из ростовских блатных песен, Слонок поднес к уху брус, утыканный кнопками.

— Не там ищешь, дорогой, с похмелья ты, наверное, не туда въехал, — высоким голосом Пархатого прогундосила трубка. Слонок от неожиданности чертыхнулся про себя, а мобильник продолжал издеваться. — Так бывает, когда коньяк постоянно торчит на виду, и пройти мимо бутылки нету сил. Я помню, что бар в твоем доме расположен прямо в гостинной.

— А где его нужно располагать? — ощерился Слонок. — В твоей заднице, что-ли?

— Ну зачем так грубо, бар со спиртным должен быть в баре, — не унималась насмешливая трубка.

— А ты не пьешь? Или говно, как некоторые, через тряпочку посасываешь? — Чуть не взревел бригадир, сдерживаясь из последних сил. — Помню, в моем доме лично я помогал тебе спуститься по лестнице, чтобы ты смог дойти до своей машины.

— Было дело, — не стала спорить трубка. На том конце связи поцыкали языком между зубами, смачно сглотнули слюну. — Слонок, оглянись назад, я уже здесь.

Хозяин машины невольно крутнулся на сто восемьдесят градусов, забыв, что обледеневшие тонированные стекла стали похожими на сценические шторы в оборках. Трое бойцов, расслабившиеся на сидении, никак не отреагировали на его выпад. Бригадир, приняв прежнее положение, сплюнул под ноги, он понял, что Пархатый пристроился в хвост его колонне, и сейчас находится на этой же дороге за поворотом, скрытом от глаз густыми зарослями кустарника. Во всей роще только этот участок, да еще по краям, не был прорежен усердными лесничими. Слонок чертыхнулся про себя, мол, хорош, армянский кряква с короткий нос. Выбор места стрелки принадлежал Пархатому, и бригадир согласился, уточнив лишь время, он еще тогда подумал, что следовало бы досконально проверить район встречи. Не родные русаки, разъезжающие по стреляющей Чечне верхом на бронетехнике, вместо того, чтобы за нее прятаться. Потому и гробы с грузом двести идут оттуда нескончаемым потоком, скупо поблескивающим странными цинковыми пятнами, как в Великую Отечественную. Словно на этих гробах заморозились капли материнских слез.

— Слышишь, Слонок, если гаишники на трассе подстраховывают тебя, то дело твое швах. Мы так не договаривались, — снова загундосила трубка. — Я все просчитал, отход в том числе, все менты, к тому же, схвачены и готовы порвать жопу тебе первому.

— Если они с нами, то тебе вообще труба, попал ты между молотом и наковальней, — не стал бригадир вдаваться в ненужную полемику. Не согласился он и на долг. — Отход ты имеешь ввиду куда, на тот свет?

— Вместе с тобой, у тебя дороги впереди нет, дальше завал, — взвизгнул Пархатый, не выдержав долгой беседы. — А у меня есть боковой отвод.

— Который тоже успели завалить мои гаишники, — подбавил Слонок хворосту в огонь. — Короче, Пархатый, выходим.

— Выходим, — отозвался, чуть помедлив, напряженный голос главаря бригады нахичеванских мучеников, у которых проблем было побольше. И территорию надо было свою отстоять, и площадь Карла Маркса украсить Екатериной Второй. В то время, как Слонку любые памятники не сдались вовсе. Пархатый с угрозой повторил. — Выходим, дорогой.

Бригадир, побегав по кнопкам сотового, повернулся к Козырю, сидевшему за рулем, махнул свободной рукой, чтобы тот выключил двигатель, работавший на малых оборотах. Приставив мобильник к уху, сдержанно приказал Крохалю, сидевшему в машине, следующей за ними:

— Выходим. Передай по цепочке — оружие на взвод.

— А где армяне? — засуетился помощник. — Их что-то не видно.

— Пархатый висит у нас на хвосте, за поворотом с кустами, — спокойно объяснил Слонок, он прекрасно понимал, что с недалекими людьми нужно говорить убеждениями. — В кучу не сбиваться, рассеяться на обе стороны. Ты лично держись от меня на расстоянии десяти шагов, если что, давай команду на гасилово. Тут не до базара.

— Ясно. Приступаем.

Слонок, спрятав мобильник, откинулся на спинку мягкого сидения и отключился от действительности. Потом дернул за ручку двери, скомандовал Козырю с троими бойцами сзади:

— Вперед, на том свете, говорят, тоже есть жизнь.

— Кто бы сомневался, — поддержал его Козырь, снимая «Макаров» с предохранителя.

Вокруг машин деловито суетились подчиненные бригадира, передергивая затворы автоматов, загоняя в рукоятки пистолетов обоймы, полные патронов. Некоторые, прислушиваясь к тихим приказам Крохаля с Метлой, быстро продвигались по направлению к недалекому отвороту дороги, охватывая как бы полукругом участок банды конкурентов с их невидимыми еще средствами передвижения. Слонок, щелкнув дверью, направился широким шагом за своими бойцами вдоль ряда автомобилей. Можно было, пока они занимали места, идти спокойно, не выказывая волнения. Один из бойцов возился за багажником иномарки, третьей по счету, с разобранным АКСом, он, раскрыв крышку ствольной коробки, ковырялся внутри механизма распрямленной булавкой.

— Нашел время, — притормозил бригадир, снимая свой «ТТ» с предохранителя большим пальцем правой руки. — Что случилось?

Он не опасался удара в спину, но с некоторых пор могло произойти все, если брать в расчет покушение на него самого в центре дневного рынка, набитого людьми. В голове начала крутиться мысль о том, что в среде преданных людей завелся доносчик. Иначе как объяснить тот факт, что о ценностях, выкупленных у мужика, знают члены других группировок, расплодившихся в Ростове словно крысы в период мора.

— Тормозится, сука, наверное, мусор какой подхватил, — отозвался боец, продолжая тыкать булавкой вовнутрь. — Затворная заедает.

Козырь, шедший с другой стороны, тоже приостановился, глазами дал понять, что он присмотрит. Бригадира у последней машины дожидался Крохаль, он широко расставил ноги, положив руки в кожаных перчатках на ствол и приклад АК семьдесят четвертого, давая всем видом понять, что ему подобные разборки не впервой. Слонок узрел еще через несколько шагов никелированный радиатор шестисотого «Мерса». А потом вереница «Мерседесов», от самого престижного до консервной банки сто девяностой модели, испачкала черной гадюкой укрытую снегом дорогу через рощу, давно не тревоженную протекторами.

— Козлы черножопые, на всем лоск стремятся навести, — не удержался Крохаль от оскорбления в адрес армян. — Я одному как-то доказывал, что кавказцы тупые. Штаны с сапогами, и те носят русские, не говоря об изобретении хотя бы стиральной машины. Ты знаешь, что он мне ответил?

— Что? — спросил Слонок машинально.

— Привезут.

— А ты бы не прикинулся дураком, а сказал бы тоже в ответ.

— Что?

— Только труд делает из обезьян человека.

Боевики из группы поддержки уже расположились полукругом перед колонной машин армянских беспредельщиков, успевших рассеяться по бокам дороги. Издалека, облокотившись о капот, посмеивался Пархатый, главарь банды в длинном черном пальто с шарфом грязного цвета. Высокая шапка не смогла прикрыть иссиня черных завитушек, выпершихся из-под ее низа.

— Наемник, падла, с таким надо базарить жестко, — сказал Слонок будто сам себе.

— Кто наемник? — Крохаль пошарил глазами впереди. — Пархатый, что-ли?

— Он самый.

— Я его, вроде, знаю уже сто лет, и все на Нахичевани крутится.

— Он ереванский боговик, не из местных. Говорят, скоро состоится воровская сходка, на которой его будут крестить в воры в законе.

— Этого отморозка? Шушеру эту? — воскликнул Крохаль, и тут-же согласился. — Не западло, в России после Славы Япончика остались одни грузинские да армянские воры в законе, еще азербайджанские с тарабарскими. И здесь порядка как не было, так и нет.

— Все, базар окончен. Значит, как договорились, — Слонок обдал соратника тяжелым взглядом, потрогал еще раз в боковом кармане куртки ребристую рукоятку пистолета. — Я пошел.

— Удачи, бригадир, я на стреме.

Фигура Пархатого, высокая и полная, тут-же отделилась от «Мерса». Слонок по мере приближения успел рассмотреть, что добрая треть боевиков тоже не местного происхождения, они заросли черной щетиной, имели длинные и тонкие носы. Русские дикие гуси, воевавшие в Нагорном Карабахе, рассказывали, что состав армяней не однородный, бывало, они принимали национального ополченца за азербайджанского поджарого патриота. Значит, главарь вызвал для поднятия боевого духа подмогу с гор, но и среди этой разношерстной команды попадались парни со славянскими чертами лица. Пословица не суй свой нос туда, куда собака хрен не сует, была не про них.

— Привет, Слонок, — протянул Пархатый руку в перчатке. — Рад встречи с тобой.

— Я обрадовался еще больше, — не стал и бригадир снимать перчатку. — Всю ночь не спал, думая о твоем здоровье.

— Хамишь, ара, — Пархатый с кислой миной коснулся тисненой кожи, у него проститутский номер не прошел. — Куда уходят теплые отношения, которые сопровождали нас на протяжении стольких лет.

— В Библии прописано, что все течет, все меняется. Вот и мы с тобой не стоим на месте.

— Ты что, за Библию взялся, что-ли? — приподнял главарь черные брови.

— Мне она ни к чему, но почему бы не запомнить хорошие мысли.

— Вот и давай обсудим по доброму проблемы, возникшие между нами.

— За тем и встретились, — Слонок в упор посмотрел карими зрачками, налившимися нездоровым блеском, в черные глаза соперника. — Первое, с этого момента вся территория по Садовой и Советской до магазина «Яблочко» со скупками драгоценного металла, с ювелирными магазинами, с обменниками валюты, объявляется территорией нашего влияния. Их будут контролировать наши люди.

— Никто на нее не претендовал, она и была вашей, — Пархатый с напускным удивлением развел руками. — Бригадир, какая муха тебя укусила?

— Объясню, — скрипнул Слонок зубами. — Мне доложили, что ваши золотушники с менялами прибрали к рукам все доходные места до Театральной площади и саму площадь от того же «Яблочка». Они сгоняют с мест наших людей, угрожают им, одного ограбили и побили. Это так?

— Подожди, дорогой, ты что-то путаешь. Межевая линия между Ростовом и Нахичеванью испокон веков проходила по пересечению улицы Советской с улицей Верхне Нольной, которая пролегает, если ехать из Ростова, за Театральной площадью. До тебя не дошло еще, почему местные власти не взялись переименовывать в Большую Садовую проспект Энгельса, бывший главным, до площади Карла Маркса, а поменяли название только до Театральной? Ведь трасса тянется стрелой от главного железнодорожного вокзала почти через весь город. Я тебе объясню, потому что за Театральной начинается территория города Нахичевани-на-Дону, поэтому и оставили улице прежнее название — Советская. На ней почти через остановку расположился магазин «Яблочко», получается, что наша территория от площади, в том числе и магазин.

— А я располагаю информацией, что Нахичеванская слобода начиналась с площади Карла Маркса, которая далеко за магазином «Яблочко», если ехать, как ты выразился, из Ростова. И если дошло до дележа, то черта раздела должна пролегать вообще за площадью Карла Маркса, потому что только за ней начинаются ваши убогие трущобы с кривыми переулками, в которых сам черт ногу сломает. Короче, благодарите Катьку за подарок и обустраивайте его как хотите, но на ростовский каравай рот не разевайте. Узнаю, что армяне продолжают моих людей изживать от исконно русских доходных мест, больше нормального базара — вокзала не обещаю.

— А что ты можешь нам пообещать? Войну объявишь? — расхохотался в лицо Слонка главарь нахичеванских отморозков. — Не боишься проиграть?

— Пархатый, как это воспринимать,? — Слонок налился нездоровой краснотой. — Ты мне угрожаешь?

— Ну что ты, дорогой, — продолжал армянин скалить зубы, он все больше утверждался в мысли, что перед ним обыкновенный отморозок, цена которому пятак в базарный день. Эта мысль возникла давно, с начала периода знакомства с ментовским ставленником. — Вот ты сказал, что армяне на подаренных императрицей землях со времен переселения ничего стоящего не возвели. А что успели с тех эпох возвести русские, кроме двух-трех этажных зданий вдоль главной улицы и в самом центре? Они все в трещинах, вся Богатяновка разваливается пополам, я промолчу про Нахаловку, Берберовку, Сельмашстрой, Кацапстрой, с медвежьими Наримановскими углами. Все мы, земляк, из Советского Союза.

— Тебе земляк ереванский отморозок, езжай туда качать свои права. — ощерился Слонок.

— Мои права при мне, и ты мне не указ, — сузил Пархатый черные зрачки, ощущая, что запал у противника ложный. Скоро на его место вернется страх, привычный таким людям.

— Значит, наших условий ты не принимаешь?

— Они неправильные, недостойные настоящего толковища, — отмахнулся главарь как от назойливой мухи. — Не мы должны решать этот вопрос, наше дело выкачивать бабки из любого доходного места, если оно оказалось без нужного присмотра.

— Тебе мои люди не предъява?

— Они работали плохо.

— Вопрос исчерпан, — бигадир всхрапнул.

— Он не стоит выеденного яйца, — подтвердил Пархатый, ухмыльнувшись. — Давай второй вопрос, только не тяни с вашими-нашими. Все наше, зачем лишний базар.

— Ты организовал на меня покушение? — спросил Слонок в упор. — Только не виляй, все равно все успело перейти в ваши руки.

— Да кто ты такой, какой-то паршивый отморозок! — вконец возмутился Пархатый. — Прими за честь, что я приехал на стрелку с тобой, скоро прикажу отрубить хвост лучшему твоему другу, и ты ему отрубишь. Сам.

— Хорошо сказал…, хотя в воры в законе тебя еще не короновали. А ты в этом уверен?

— До вора мне всего один шаг, и к бабке не пойду. А ты как был ментовским шакалом, так шакалом и сдохнешь.

— Опять поглядим, кого поставят смотрящим по Ростову, — Слонок понял, что вчистую проигрывает стрелку. Бешенство искало у него выход, и не находило его, но и авторитеты, как и монументы, ему тоже были до одного места. — Не рано возносишься?

— В самый раз, коронация не за горами. И кто знает, кто займет на этот раз место смотрящего в Ростове-папе, соблюдающем воровские законы.

— Тебя будут короновать грузинские с армянскими авторитеты, это они, что-ли, соблюдают законы? Ты дури, часом, не перекурил? — гоготнул бригадир внаглую. — Кто я такой, спрашиваешь? Я отсюда родом, это моя земля, а что представляют из себя такие, как ты, беженцы из нищих республик? Кто и когда на Дону признавал за истинных воров в законе армянских с грузинскими самозванцев, которые выкупают себе титул за бабки? Общероссийским общаком у нас заправляют свои, и если на трон взгромоздится выходец из черножопии, Ростов-папа упадет со смеху.

— Слушай, курва, исхода стрелки дожидается на александровской трассе гаишный патруль, который приставлен тебе на помощь. Ты думаешь, я ничего не понял? — Пархатый с презрением сплюнул сквозь зубы.

— Пусть будет так. Дальше что?

— Среди десятка русских ментов, твоих патриотов с боевым оружием, всего один армянин. И он один устроит так, что в твою защиту десять русских пальцем не шевельнут. Он уже так сделал.

— Каждого бабками обнес! — процедил Слонок с остервенением, понимая, что армянин говорит правду. — И они прижухли.

— И бабками, о чем разговор, но самое главное, ты своим соплеменникам сто лет не сдался, — сорвался главарь, наконец. — Они тебя первого готовы отправить на тот свет. Пош-шел на хер, сучка отмороженная, пока я тебя не опидарасил прямо здесь, на виду у твоих пидоров от рождения…

Слонок, отшатнувшись, заюлил глазами в поисках выхода из положения, но его, как и вначале, не находилось, лишь новая волна беспомощности взялась заглаживать гребень бешенства, вздыбившийся по первости. И тогда он попер по мужицки напролом — или по животному — когда оба существа попадают в положение, безвыходное для них. Выдернув из кармана пистолет, он приставил его к груди Пархатого:

— Это я опидарашу тебя, сучня черножопая, прямо на месте, чтобы все видели, что до вора в законе тебе как козлу до сохатого оленя, — брызнул он слюной в лицо армянину. — Ты откуда к нам заявился, чтобы устанавливать здесь свои порядки?

— Тихо, тихо, — главарь нахичеванских сбавил тон. Если бы на месте отморозка оказался блатной, он был бы обязан его уделать. Но для беспредельщиков законы никто не удосуживался написать. — Слонок, не води обезьяну, она тебе может дорого обойтись.

— Это ты обезьяна, — взвинчивал себя Слонок, понимая, что дальше отступать некуда. — Вот ты за все сейчас и ответишь. Пошли со мной.

— Куда?! — опешил армянин. — Опомнись, родной, мы не на сцене!

Кольцо из боевиков с обеих сторон начало сужаться с катастрофической быстротой, одно неловкое движение или возглас главарей могли заставить блевать свинцом немалое количество оружия, находившегося в их руках. Крохаль нервно повел стволом по черноголовым рядам, парни от Хозяина сделали это привычно, развернувшись боком к противнику и чуть подогнув колени раздвинутых ног. Точно так-же поступили заросшие и узколицие боевики с армянской стороны, этот прием как бы разделил обе бригады на бойцов, принимавших участие в боевых действиях, и на салаг, еще не обстрелянных. Остальные забегали глазами в поисках укрытий. Снова получалось, что больше преимущества оказалось у армян, они почти не отошли от своих машин.

— В мой просторный джип, для подробного расклада, — бригадир пожирал противника зрачками. — Не в твоих ли сейчас подвалах томятся валютчик Сорока и Скирдач, мой заместитель? Шкуру с них сдираешь, чтобы добыть информацию об орденах с камешками? Отвечай, с-сучня!..

— Каких подвалах?… Какие валютчики?… — Пархатый суетливо зашмыгал коротким, словно обрубленным, носом. — Что за ордена с камешками? С перепоя гальюники покатили?

Неспокойное поведение противника окончательно утвердило главаря базарных беспредельщиков в его догадке, что нахичеванские не только пошли на захват территорий, исконно принадлежавших местной братве, но и пронюхали подробности о ценностях из неизвестного клада, объявившихся на рынке. Этого было достаточно, чтобы предъвить претензии в полный рост.

— Вперед, пидор, не на морозе же трахать тебя. Ты обязан ответить за все.

— Да ты совсем с катушек слетел, грязная свинья… — взбесился Пархатый, потерявший чувство опасности.

Но преимущество над русским отморозком не покинуло его даже в этом случае, сняв перчатки, он швырнул их на землю, бросил руку в карман черного пальто, холеные пальцы с платиновым перстнем на одном из них успели обхватить удобную ручку браунинга и показать его всем. Слонок постарался нажать на курок первым. Подцепив за грудки тело беззаконника, такого же как он, притянул его к себе, защищаясь от града пуль, сыпанувшего в него, завалился на жесткую дорогу. Вокруг пошла молотьба колосьев из человеческих тел, созревших для жатвы, смерть будто решила устроить праздник урожая среди зимы. Она подсчитает потом, кто умрет стоя, кто в муках, а кто останется жить, пока же саван ее метался над озверевшими людьми белым на всех покрывалом…

Менты, разминавшиеся у патрульных машин на трассе, ведущей в Александровку, услышали стрельбу сразу, они, замерев на какое-то время, быстро повернули головы в сторону дороги, нырнувшей в рощу. Руки в теплых рукавицах потянулись к автоматам, повешенным на грудь поверх гаишной формы.

— Не договорились, теперь пойдет рубка до последнего, — сказал кто-то из них. — Помните славные бригады новочеркасца Сотника с дагестанцем Аликом, контролировавшие вещевые рынки? В живых тогда не остался ни один.

— Да и хер с ними, звери поганые, пусть хоть на куски порубятся, — отозвался его сосед. — Никакого к ним сожаления, одна ненависть.

— Это потому, что тебе платят мало, — буркнул первый из ментов. — Зависть, понимаешь?

В этот момент от автомобиля командира подразделения раздалась громкая команда:

— Приготовиться! Как только взмахну рукой, бегом по машинам.

— Вот и гони, тебе за боевые надбавки начисляют, — пробурчал под нос не побывавший в Чечне мент с крестьянским лицом, к которому успел подойти и все объяснить заместитель командира, армянин с погонами старшего лейтенанта — А мне бы сто лет оно не снилось, у меня семью кормить нечем и квартиры еще нет.

Примерно такие-же чувства отражались на большинстве лиц милицейских сотрудников, обмундированных в гаишную форму, набранных из близлежащих населенных пунктов, обнищавших за время перестройки. Когда смотришь по телевизору отрывки из военных архивов про Первую мировую войну, не встречается более подлых рож даже в тех нечеловеческих условиях, масса которых вдруг выбросилась на площади и улицы больших городов. Невольно возникает вопрос, откуда они повыпирлись, из каких захолустных углов!

— Пора, иначе они изрешетят друг друга, — расстегнул кобуру командир подразделения, прислушиваясь со вниманием к автоматной молотьбе. — Надо помочь Слонку сохранить боевой костяк. Эти отморозки еще пригодятся для контроля над настоящей оргпреступностью.

— А они что, еще не организованные преступники? — сощурил заместитель нагловатые глаза, пропуская сигаретный дым через толстые губы. — Не спеши, я слышу, что бригада Слонка работает слаженно.

— У него боевиков меньше, чем у Пархатого, — не согласился командир. — Ты заметил, сколько «Мерсов» завернуло в рощу от нахичеванских, и сколько «Ауди» с «Хитачи» от центрального рынка? У первых «немцев» штук двенадцать, у вторых всего пять иномарок. Уверен, они загнали Слонка в капкан и теперь решают его судьбу по своему.

— А тебе не все равно, какая у них судьба? — лениво проговорил старший лейтенант. — Они свою судьбу выбрали сами, всего лишь отморозки, что те, что другие.

— Не скажи, со своими беспредельщиками нам справиться будет легче, — не согласился командир, не переставая подставлять ухо отзвукам боя. — нН забыл про Буденновск с Первомайским, про дохлые базары Черномырдина и Ельцина с Басаевым и Радуевым. Представь себе, если хлынут эти банды из чехов, ингушей, татар и прочей сволоты на города и села России. Что от нее останется?

— Не забудь добавить — от светлой, — ухмыльнулся заместитель. — Ты бы лучше подсчитал, сколько зла натворили солнцевские с люберецкими бригады и подольские с тамбовскими. Грабили и убивали своих без оглядки, я не упоминаю про Уралмаш с Тольяттинскими автовазовцами.

— Я сказал, что мне справиться со своими легче, — напрягся командир.

— Тогда не стоило создавать Союз Советских, — не остался в долгу старлей.

— По машинам, — капитан, развернувшись к милиционерам, резко взмахнул кожаной перчаткой. Уже на ходу, усаживаясь в тесный «ДЭУ», бросил своему заму через плечо. — Не хера было самим проситься под крыло матушки-России, не создался бы и Советский Союз.

— Никто не просился, это была настоящая экспансия, — огрызнулся тот.

— Тогда надо было воевать лучше.

Милицейский «Уазик» с парой корейских «ДЭУ», исполосованных голубой краской, ворвались по узкой дороге в рощу. Проелозив какое-то расстояние на тормозах, выбросили из распахнутых салонов человек двадцать поджарых собровцев в пятнистых бронежилетах. Бойцы, вскинув на ходу стволы АКСов с откидными прикладами, дали в воздух дружный предупредительный залп. Наверное, его приняли за подоспевшую помощь к какой-либо из сторон, потому что стрельба усилилась. Собровцы придвинулись вплотную к людям, уничтожающим друг друга, повели стволами поверх голов, заставляя последних прижиматься к земле. Кто-то из мешанины беспредельщиков в горячке разборки пальнул в сторону ментов, и получил немедленно в ответ целый рой раскаленных пуль. Автоматные очереди тут-же прекратились, армяне, прячущиеся за автомобилями, побросали оружие подальше от себя. То же самое сделали их противники, лежащие за корявыми телами деревьев. На дороге и по ее обочинам разбросались с обеих сторон в различных позах члены двух отмороженных бригад, отпускающие души на небеса. Собровцам такая картина была не в новинку, они зорко следили за тем, чтобы кто-то не пальнул в них по дурости.

— Вот сука, взял бы чуть повыше, и как раз под горло, — боец, с трудом переводя дыхание, показывал сослуживцам пулю, застрявшую в бронике. — Нагнуть две акации, привязать падлу за ноги и разорвать пополам.

— Его без акаций порубили в капусту, — откликнулся товарищ, стоявший рядом, смахивая пот, выступивший из-под каски. — Родная мать не узнает.

Один из трупов на середине дороги зашевелился, все автоматы и пистолеты тут-же взяли его на прицел. Бойцы настороженно наблюдали, как расслаивается неторопливо на две половины толстое тело, разбухшее от одежды. Отбросив «ТТ», оно высвободило из-под широкого черного пальто сначала руку в джинсовом рукаве, потом ногу в зимнем сапоге на толстой подошве. Пальто ничком уткнулось в промороженный насквозь асфальт, а человек сел, наконец, задницей на укатанный наст, припорошенный снегом с алыми подтеками, замотал коротко стриженной головой. Казалось, его от мощного взрыва контузило. Командир подразделения, всмотревшись в окровавленную морду, хлопнул по бронежилету рукояткой «Макарова»:

— Твою мать… Уцелел.

— Кто это? — уставился на обрюзгшую фигуру, напрягая зрение, прапорщик, стоявший рядом. — По моему, он из бригады беспредельщиков с центрального рынка.

— Так и есть, бригадир, собственной персоной.

— Вот сука, повезло, а? — подключился заместитель командира. — По расположению трупов, на переднем крае стоял. Его должны были изрешетить.

— А он хитрожопый, из кацапского наплыва, как только прикатил из области, так сразу пошел в дамки, под крыло начальника уголовного розыска рынка, — сплюнул капитан с радостной злостью. — Замочил главаря конкурирующей группировки и тут-же прикрылся его телом. Проторчал до конца разборки под ним.

— Ворэт пуци кунэм, — матернулся старший лейтенант по армянски. — Всех отморозков надо следственным органам не сдавать, а перестрелять прямо на месте, чтобы больше не смердили.

— Опоздал, дорогой, уже воронки вызваны, — ухмыльнулся в усы командир. Крикнул бригадиру, продолжавшему качаться посередине дороги. — Слонок, поднимайся, пора своих пересчитывать.

— Стараюсь, — донесся хриплый ответ. — Слышь, служивый, разреши сотовым воспользоваться. Страсть, как захотелось с женой побазарить.

— Обойдешься, руки за голову и на раскорячку вон к той машине. Если не можешь идти, руки опять за голову и мордой вниз. Я два раза не повторяю.

Из-за деревьев показались крытые зэковозки с тупорылыми радиаторами.