Авиация и космонавтика 1994 03-04

Он был моим богом

А. МАРКУША, писатель

Имя Валерия Чкалова – веский аргумент в нашей истории: оно было и остается символом мужества и преданности своему народу. Впрочем, для меня существеннее другое – Чкалов виделся мне, мальчишке, мечтавшему стать летчиком, персональным Богом, Я готов был молиться на него, доверял больше, чем себе, и хотел выстроить собственную жизнь по образу этого удивительного, независимого, совестливого и доброго человека, первого, как представлялось тогда, пилотажника России.

Теперь вспоминаю.

Стараниями старого солдата В. Головешкина, хранителя боевых знамен в Центральном музее Вооружённых Сил, нежданно-негаданно я был приглашен в очень высокий авиационный штаб на торжественное собрание, посвященное памяти Валерия Чкалова, приуроченное к очередной годовщине со дня его гибели.

В конференц-зале собралось человек двести. Первые ряды светились золотом генеральских погон, майоры располагались где-то от восьмого ряда.

Первым, с вступительным словом, выступил генерал-лейтенант, следом говорил генерал-майор, за ним – полковник. Меня представили, деликатно опустив воинское звание, в качестве автора книги «Бессмертный флагман». При этом было сказано, что писателю удалось воссоздать правдивый образ Героя Советского Союза Чкалова на фоне той сложной эпохи… ну, и так далее.

После этих слов сделалось как-то очень грустно и вдруг подумалось: на всех похоронах и на всех юбилеях всегда одно и то же – и будто предварительно отрепетированные скорбные выражения на лицах, и липкая паутина – ее не скрыть – усталого равнодушия. В конференц-зале творилось плановое «мероприятие».

А Чкалов был моим Богом! Поймите же – Богом!

Шагнув на трибуну, обратился к залу: попробуйте вообразить обшарпанный пригородный поезд на паровозной тяге, ленивый перестук колес. На площадку выходят покурить двое – Чкалов и его попутчик. Холодрыга, сквозняк. Неловко взмахнув рукой – доставал спички из кармана, – Валерий Павлович упустил кожаную, подбитую беличьим мехом, словом, по спецзаказу изготовленную перчатку за борт… Приятель-попутчик рванулся было к стоп-крану, но Чкалов уже выбросил на снег вторую перчатку. И рассердился.

– Или ты сдурел – поезд останавливать?! Кто-то найдет, порадуется пусть – пара…

Зал вяло улыбнулся.

…Шла предвыборная кампания. Валерий Павлович, как назло, заболел. Поднялась температура, он охрип. Но митинг был уже объявлен, и Чкалов решил ехать. Он поднялся на трибуну и, не обращая внимания на двадцатиградусный мороз с ветром, снял с головы шапку. Стоявший рядом товарищ ужаснулся:

– Валерий Павлович, так нельзя, совсем свалитесь…

Чкалов только зыркнул глазами.

– Соображай, я с народом говорить буду. – И так было произнесено – с народом,- что тот, сопровождающий, переживший Чкалова на много-много лет, до самой своей смерти не мог забыть это.

Кажется, зал начал оттаивать. Правда, медленно.

В стране были летчики, как я теперь понимаю, не уступавшие Чкалову. Один Александр Анисимов, как шутили в летной комнате – «заклятый друг» Чкалова (они соперничали неустанно), чего стоил. Но едва ли кто-нибудь из летчиков чкаловского ранга мог потягаться с ним в отзывчивости, в готовности не сказать, а сделать, помочь человеку.

…Пришел на депутатский прием работяга и долго жаловался – его обсчитали, недоплатили, а с проклятых бюрократов разве получишь… Но человек не желал уступать «им» – из принципа!

Внезапно Чкалов спросил:

– На сколько тебя обсчитали, мужик?

Мужик ответил.

– Плюнь! – решительно сказал Чкалов. Вынул из кармана деньги и смутился: как бы не обиделся работяга, как бы не посчитал чкаловские деньги подачкой.

– Ты вот что… бери – это из депутатских, чтобы не волынить. Вырвешь свою копейку – отдашь, а пока – держи…

Вообще отношение к деньгам, к вещам у Валерия Павловича было довольно специфическое. Когда он прилетел в Америку, с удивлением обнаружил в кармане комбинезона завалявшуюся копейку. Как об этом узнали вездесущие репортеры, мне неведомо, но в газеты попало: единственная в мире русская копейка, побывавшая над Северным полюсом… И началось! Любители сувениров ринулись к Чкалову: покажите, сменяйте, продайте… предлагали сумасшедшие деньги… После приземления в Штатах Чкалов пустил на сувениры весь остаток бортпайка. Он терпеливо раздавал автографы. А тут уперся и не отдал. Самому настырному коллекционеру рубанул весьма решительно:

– Запомни, не все в мире продается! Андерстен? – и добавил еще кое-что, чего джентльмен никак понять не мог.

А копейка? Она вернулась в Россию, я видел ее под стеклом в музее Чкалова, рядом с простенькими наручными часами, перочинным ножичком и какими-то еще мелкими предметами, перелетевшими из Москвы в Америку.

Зал слушал вежливо. Но настоящего контакта не было, я не ощущал столь желанной связи с аудиторией, которая придает уверенности всякому выступающему и веселит душу.

Чкалов, как известно, имел звание комбрига, или, по-нынешнему, – генерал-майора. К чину своему относился более чем спокойно. Человек азартный, он очень любил играть на бильярде. В летной комнате бильярд был, играть на деньги, естественно, запрещалось. Но просто так гонять шары тоже неинтересно. И придумали: проигравший должен пролезть под столом, при этом всячески понося себя. Чкалов проигрывал очень редко. Но все-таки бывало. И тогда, к удовольствию случившейся при этом публики, безропотно лез под стол и строго соблюдал ритуал.

Тут я взглянул в зал, и во мне взыграл бес, терзавший душу с мальчишеских лет. Сделав паузу, я обратился к первым двум рядам:

– Товарищи генералы, кто из вас готов сегодня повторить этот маленький подвиг Чкалова, будьте любезны поднять руки.

Секунд десять в конференц-зале было тихо-тихо, и вдруг грохнули аплодисменты: первыми захлопали прапорщики из последних рядов, к ним присоединились лейтенанты и… пошло.

Чуть позже, когда официальная часть осталась позади, умница генерал-полковник, покачивая седой головой, протянул мне рюмку с коньяком и, весьма многозначительно улыбнувшись, заметил:

– Мерси вам за урок демократизма.

Мы чокнулись.

– Это не мне мерси, – сказал я, – Чкалову.