Аврора Флойд

Глава XXXIII КАПИТАН ПРОДДЕР ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ДОНКЭСТЕР

Мистер Сэмюэль Проддер, воротившись в Лондон после своей незначительной роли в трагедии, разыгравшейся в Меллишском Парке, находил этот город необыкновенно скучным и мрачным. Он занял квартиру в доме, находившемся в лабиринте каменных строений между Тоуэром и Уэппингом. Его знали и уважали в этом доме. Он пил грог, играл в криббэдж с другими моряками. Он даже отправился в театр и смотрел на представление морской драмы, которой он рад был бы поверить, если бы в ней не выражались такие необыкновенные мореходные маневры, что у капитана волосы чуть не стали дыбом от удивления.

Капитан напрасно искал развлечения от одной идеи, которая постоянно преследовала его после его поездки в Меллишский Парк. Его потребуют в Йоркшире рассказать, что он знал о мрачной истории этой роковой ночи; его позовут объявить, в котором часу вошел он в лес, с кем он там встретился, что он там видел и слышал; от него захотят вырвать то, что он скорее умрет, чем скажет. Его будут допрашивать, его будут мучить, пока он не скажет всего — пока он не повторит слово в слово запальчивые слова, которые были высказаны — пока не скажет как за четверть часа до пистолетного выстрела он был свидетелем отчаянной сцены между своей племянницей и убитым — сцены, в которой сосредоточивались ненависть, жажда мщения, презрение и отвращение, выраженные ею — ею одной. Этот человек был спокоен и довольно воздержан. Сердилась она: она громко выражала свою ненависть.

По какой-то странной несообразности, свойственной слабой человеческой натуре, капитан, хотя преследуемый день и ночь слепым ужасом, что закон заставит его выдать тайну племянницы, не мог оставаться спокоен в лабиринте Уэппинга, а непременно захотел явиться на место убийства: ему захотелось узнать результат следствия. Воскресные газеты написали весьма мало, а только слегка намекнули на каких-то подозреваемых лиц. Капитану захотелось удостовериться самому, что происходило на следствии и не подало ли его отсутствие повода к подозрению. Ему хотелось опять увидеть племянницу — увидеть ее при дневном свете и не волнуемую гневом. Ему захотелось видеть эту прелестную тигрицу в спокойном расположении духа, если только она могла быть спокойна когда-нибудь. Богу известно, как ужасные обстоятельства первой и единственной встречи капитана с дочерью его сестры Элизы расстроили его.

Неужели она — он боялся, что люди подумают это о ней, когда услышат рассказ о сцене в лесу? Нет, нет, нет!

Она была дочерью его сестры — дочерью этой веселой, пылкой девочки, которая носила белые передники и играла в мячик. Он помнил, как сестра его рассердилась на Томми Берниса за то, что он сплутовал раз в игре, и упрекала его почти так же запальчиво, как Аврора упрекала убитого. Но если бы Томми Бернис был найден удавленный или застреленный через четверть часа после этого, неужели брат Элизы подумал бы, что она должна быть виновна в убийстве этого мальчика?

Капитан рассуждал таким образом в своем душевном расстройстве. Дочь его сестры может быть запальчива, но она должна быть добрым и великодушным созданием, не способным к жестокости ни в мыслях, ни в поступках. Он помнил, как сестра его, Элиза, дала ему пощечину за то, что он выколол глаза ее восковой кукле; он помнил также, что эта черноглазая девочка рыдала при виде ягненка, которого жестокосердый мясник тащил на бойню.

Но чем серьезнее капитан Проддер обдумывал этот вопрос, тем решительнее намеревался он ехать в Донкэстер, и в то самое утро, когда тихая свадьба происходила в неизвестной церкви в Сити, он отправился к портному купить себе аристократический костюм за семьдесят шиллингов и шесть пенсов. В своем желании сделать себя совершенно непохожим на того моряка, который принес известие об убийстве в Меллишский Парк, капитан подвергся пытке туго накрахмаленного воротничка, и прямо от портного отправился на железную дорогу и взял билет в Донкэстер. Он намеревался осмотреть этот город как аристократический турист; он хотел держаться поодаль от Меллишского Парка, но намеревался разузнать о результате следствия и самому удостовериться: не имела ли неприятностей дочь его сестры.

Капитан поехал не с тем экстренным поездом, с которым мистер и мистрисс Меллиш отправились в Донкэстер, но с поездом медленным, который тихо ехал по дороге и вез пассажиров низшего класса, для которых время не измерялось золотом, которые курили, спали, ели, пили довольно безропотно в те восемь или девять часов, в которые продолжалось путешествие.

Было темно, когда Сэмюэль Проддер доехал до спокойного городка, из которого он бежал в ночь убийства. Он отправился в узкий переулок, который привел его в тихую улицу на конце города. Он ужасно боялся отважиться поблизости гостиницы Реиндира, чтобы его не узнал кто-нибудь из этой гостиницы.

В этой улице капитан нашел гостиницу, называвшуюся «Кривой Рябчик» — гостиницу такую дальнюю и ничтожную, что Сэмюэль Проддер считал себя безопасным в ее грязных стенах.

Капитан мог бы расспросить хозяйку гостиницы об убийстве в Меллишском Парке; она, вероятно, знала об этом все, но он удержался от этого, может быть, для того, что не хотел привлечь на себя внимания каким бы то ни было образом, как на человека, хоть сколько-нибудь интересовавшегося убийством. Почему он мог знать, не отыскивали ли пропавшего свидетеля? Может быть, за его отыскание назначили огромную награду и одно слово, один взгляд могли изменить ему в жадных глазах тех, кто стремился получить эту награду.

Вспомните, что этот широкоплечий капитан был несведущ, как ребенок, во всем, что не касалось его собственного корабля и водяного пути, по которому он привык странствовать. Жизнь на суше была для него торжественной тайною, британские законы — непроницаемыми загадками, о которых можно было говорить только не иначе, как с удивлением и благоговением.

Если бы кто-нибудь ему сказал, что его схватят и повесят за его пассивное участие в катастрофе Меллишского Парка, он поверил бы на слово. Но во всем этом капитан Проддер думал не о собственной безопасности: для беззаботного моряка это не представляло большой важности. Он так часто подвергал жизнь свою опасности на море, что не слишком ценил ее на суше. Если бы вздумали повесить невинного, то это будет их ошибка, а не его, и он имел простодушную, весьма неопределенную уверенность, что честный и деятельный моряк, всегда смиренно повиновавшийся повелениям своего Создателя, не пострадает невинно.

Ради племянницы своей моряк боялся, чтобы его не узнали, ради нее решился он соблюдать чрезвычайную осторожность, к какой только способна была его простодушная натура.

«Я не сделаю ни одного вопроса, — думал он, — здесь наверно много пребывает посетителей и я послушаю не проговорятся ли они об этом деле».

Капитан заснул с час и проснулся от звука голосов в комнате и от табачного дыма. Газ горел в низкой комнате, когда он раскрыл глаза, и сначала он едва мог рассмотреть, кто был в этой комнате, от ослепительного света газа.

«Я не встану, — подумал он, — притворюсь спящим и посмотрю не говорят ли они об этом деле».

В комнате было только три человека: один — хозяин, а другие двое, дурно одетые мужчины, вовсе не презентабельной наружности. На одном был бархатный сюртук с большими медными пуговицами и синие чулки. Другой был бледный мужчина, с рыжим усами, в поношенном сюртуке, похожий на бродягу.

Они говорили о лошадях; когда капитан Проддер проснулся, и моряк несколько времени прислушивался к языку совершенно для него непонятному; но он ждал терпеливо, все притворяясь спящим и не мешая этим людям, которые не удостоили обратить на него ни малейшего внимания.

«Они сейчас заговорят об этом деле, — думал он, — непременно заговорят».

Проддер был прав.

Разобрав достоинство половины лошадей, записанных в спортсментском календаре, все трое оставили этот привлекательный предмет; трактирщик сходил еще за пивом для своих посетителей и, воротившись, спросил: не слыхали ли они чего нового о происшествии в Меллишском Парке.

— Сегодня в газете напечатано письмо, — прибавил он, прежде чем отвечали на его вопрос. — Письмо это обвиняет в убийстве кого-то в доме; но не называет кого именно. Я полагаю, этого еще не следует говорить.

По просьбе обоих, трактирщик прочел письмо, напечатанное в манчестерской ежедневной газете. Письмо это было очень остроумно написано и очень строго осуждало способ, по которому произведено было следствие. Мистер Проддер дрожал, пока хозяин читал одно место, в котором замечали, что незнакомец, принесший известие об убийстве в дом хозяина жертвы, человек; слышавший выстрел и нашедший тело, не был призван на следствие.

«Он исчез таинственно и его не вздумали отыскать, — писал корреспондент газеты… — какое же обеспечение может иметь человек в своей жизни, когда преступление, совершившееся в Меллишском Парке, исследовано таким небрежным, равнодушным образом? Катастрофа случилась в самом Парке. Надо было разузнать, не было ли в замке Меллиш человека, имевшего причину лишить жизни Джэмса Коньерса. Человек этот был чужой в тех местах, следовательно невероятно, чтобы он сделал себе врагов за границами имения своего хозяина, но он мог иметь какого-нибудь тайного врага в этих границах. Кто был он? Откуда? Какова была его прежняя жизнь? С кем он прежде имел сношения? Пусть бы дом был обведен кругом стражею, пусть все живущие в нем находятся под надзором закона до тех пор, пока терпеливое исследование не сделает своего дела и не откроет виновных».

Это письмо трактирщик прочел громко, хотя запинался на некоторых словах, а другие глотал.

Сэмюэль Проддер немного понял из этой статьи, кроме того, что он не находился на следствии и что о его отсутствии идут толки. Хозяин и дурно одетые люди долго разговаривали об этом; человек в бархатном сюртуке был лондонский житель, только что приехал в Донкэстер и потребовал, чтобы ему было рассказано это происшествие подробно. Он говорил сквозь зубы, не вынимая изо рта глиняной трубки, разве только когда ее надо было набить. Он очень внимательно слушал историю убийства, одним глазом глядя на говорившего, а другим на свою трубку, одобрительно кивая головою время от времени в продолжение рассказа.

Он вынул трубку изо рта; когда рассказ был кончен, и набил ее из кисета, который надо было вывернуть каким-то таинственным образом, чтобы достать из него табак. Укладывая его мизинцем, он сказал чрезвычайно небрежно:

— Я знал Джима Коньерса.

— Неужели? — воскликнул трактирщик, вытаращив глаза.

— Я знал его, — повторил этот человек, — когда я прочел об убийстве в газетах в прошлое воскресенье, вы могли бы сбить меня с ног перышком — так это поразило меня. — Джиму досталось, наконец, — сказал я. — Он ведь любил только самого себя; а когда человек любит только себя да поставил себе за правило ни о ком не заботиться в жизни, кроме себя самого, то он не должен удивляться, что никто не позаботится о нем. Да, я знал Джима Коньерса, — прибавил он медленно и задумчиво. — Я знал его в обстоятельствах довольно странных.

Трактирщик и другой мужчина навострили уши.

Берейтор в Меллишском Парке, как нам известно, достиг популярности с того самого часа как упал на траву в лесу, простреленный в сердце.

— Если нет каких-нибудь особенных препятствий, — сказал трактирщик, — мне хотелось бы послушать, что вы знаете об этом бедном Коньерсе. Здесь, в Донкэстере, дело это очень всех интересует, и мои посетители после следствия ни о чем почти больше не говорят.

Человек в бархатном сюртуке потер подбородок и задумчиво курил свою трубку. Он, очевидно, был человек не весьма общительный, но было также очевидно, что ему приятно играть такую значительную роль в гостинице.

Это был ни кто иной, как Мэтью Гэррисон, продавец собак: человек, который торговал тайною Авроры и остался последней связью между нею и низким мужем, которого она бросила.

Сэмюэль Проддер так заинтересовался этим разговором, что не мог уже притворяться спящим. Он встал, протянул руки и ноги, зевнул, как бы пробудившись от освежительного сна, и просил трактирщика приготовить ему стакан грогу.

Капитан закурил трубку, пока трактирщик пошел за грогом. Моряк внимательно посмотрел на Гэррисона, но он желал ждать, пока разговор пойдет своим чередом и подаст ему случай сделать несколько вопросов.

— Странные обстоятельства, в которых я знал Джэмса Коньерса, — продолжал продавец собак, — относятся к одной женщине, красавице, с которой даже и Джэмс, при своем медном лбе, сладить не мог. Я видел, как ее большие, черные глаза сердито на него сверкали — прибавил Гэррисон, задумчиво смотря перед собой, как будто он даже в эту минуту мог видеть сверкавшие глаза, о которых он говорил. — Я видел, как она глядела на него, как будто хотела стереть его с лица земли тем презрением, которое чувствовала к нему.

Сэмюэль Проддер растревожился, когда этот человек заговорил с ним о сверкающих черных глазах и о сердитых взглядах, бросаемых на Джэмса Коньерса; разве он сам не видел, как глаза племянницы его бросали молнию на этого человека только за четверть часа до его смерти?

— Должно быть, она была зла, — заметил трактирщик Гэррисону.

— Она была зла, — отвечал продавец собак, — но она была женщина хорошая, несмотря на это, и добрый друг для меня.

Он налил себе стакан пива и вылил его в свое объемистое горло, пробормотав:

— За ее здоровье.

Другой человек вошел в комнату, пока мистер Проддер курил трубку и пил грог, человек необыкновенно бледный, вошедший в комнату тихими шагами, как будто он не имел прав находиться тут, и сел за одним из столов.

Сэмюэль Проддер помнил этого человека. Он видел его в окно освещенной комнаты в северном коттедже, куда было перенесено тело Джэмса Коньерса, следовательно, было невероятно, чтобы этот человек видел капитана.

— Это, кажется, Стив Гэргрэвиз, из Парка, — сказал трактирщик, — он нам расскажет подробно. — Вот мы говорили об убийстве, Стив, — прибавил он.

Гэргрэвиз потер голову своими неуклюжими руками и взглянул украдкой, но проницательно на каждого члена маленького общества.

— Да, — сказал он, — кажется, теперь ни о чем другом не говорят. Уж в Парке-то плохо, а в Донкэстере еще хуже.

— Вы в город, Стив? — спросил трактирщик, который казался в весьма хороших отношениях с бывшим конюхом Меллишского Парка.

— Да, я в городе пока; я без места после этого происшествия. Вы знаете, как меня выгнали из дома, в котором я жил с самого детства, и вы знаете, кто это сделал. Нужды нет, я теперь без места, но вы можете дать мне элю, у меня достанет денег заплатить за него.

Сэмюэль Проддер взглянул на Стива с значительным интересом. Он играл небольшую роль в великой катастрофе, но вряд ли мог набросить какой-нибудь свет на тайну. Ведь он был бледный полоумный слуга убитого, потерявший все по милости преждевременной смерти его господина.

Стив выпил пива и сидел молча, такой непривлекательный, неприятный между всеми другими.

— В манчестерской газете много толков об этом убийстве, Стив, — сказал трактирщик, начиная разговор. — Мне кажется, что это дело не прекратится так спокойно. Я полагаю, не будет ли другого следствия.

Лицо Стива, почти всегда не выражавшее ничего, и теперь выразило только одно полное равнодушие; глупое равнодушие полоумного, для тупого рассудка которого даже убийство хозяина было каким-то темным событием, не имевшим силы пробудить его внимание.

— Да, я уверен, что скоро поднимутся хлопоты, продолжал трактирщик, — газеты очень сильно намекают, что убийство сделал кто-нибудь в доме, кто-нибудь, более знавший этого человека и, следовательно, имевший более причин сердиться на него, нежели посторонние. Вы, Гэргрэвиз, жили там, вы, верно, видели и слышали то, чего другие не имели случая видеть и слушать. Что вы думаете об этом?

Гэргрэвиз задумчиво почесал в голове.

— Газеты умнее меня, — сказал он наконец. — Где такому ничтожному человеку, как я, спорить с ними! Я думаю, что думают они; я думаю, что кто-нибудь в доме сделал это, кто-нибудь, имевший причины сердиться на покойника.

Неприметный трепет пробежал по телу Стива, когда он заговорил об убитом. Странно было, с каким удовольствием другие трое рассуждали об этом страшном предмете, возвращаясь к нему настойчиво. Это было страннее, нежели то, что Стив Гэргрэвиз неохотно разговаривал о таком ужасном происшествии.

— А кто же, вы думаете, имел причину питать на него злобу, Стив? — спросил хозяин. — Не поссорился ли он с мистером Меллишем как-нибудь насчет конюшен?

— Мистер Меллиш и он никогда не разменивались ни одним сердитым словом, сколько мне известно, — отвечал Стив.

Он сделал такое сильное ударение на слове «мистер», что трое мужчин переглянулись с удивлением, а капитан Проддер вынул трубку изо рта и так крепко ухватился за спинку соседнего стула, как будто имел серьезное намерение бросить его в голову Стива.

— Кто же мог иметь злобу на этого человека? — спросил кто-то.

Сэмюэль Проддер сам не знал кто это спрашивал, потому что его внимание сосредоточивалось на Стивене Гэргрэвизе, и он не спускал глаз с его бледного лица.

— Кто приходил к нему поздно ночью в северный коттедж, — прошептал Стив, — кто бранил его сердитыми словами, бросал на него гневные взгляды? Кто написал к нему письмо — это письмо у меня и я его сохраню — приглашал его быть в лесу в такое-то время в самую ночь убийства? Кто встретился с ним там в темноте? Это и другие могут сказать так же, как и я. Кто сделал это?

Никто не отвечал. Все переглядывались между собою, глядели на Стива, разинув рот, но не говорили ничего. Сэмюэль Проддер схватился за спинку кресла еще крепче, и его широкая грудь поднималась под его модным жилетом, как бурное море; но он сидел в тени и никто не обращал на него внимания.

— Кто убежал из дома и спрятался после следствия? — прошептал Стив. — Кто боялся оставаться в своем собственном доме, а должен был убежать в Лондон, не сказав никому ни слова, куда отправляется? Кого видели утром перед убийством с ружьями и пистолетами мужа, а это видел я сам, кто был это?

Опять ответа не было. Бурное море еще сильнее бушевало под жилетом капитана Проддера, но он не говорил ни слова. Может быть, он узнает еще что-нибудь и ему понадобятся все стулья в комнате, как орудие для утоления своего мщения.

— Вы разговаривали, когда я вошел, об одной молодой женщине и мистере Джэмсе Коньерсе, сэр, — обратился Стив к Мэтью Гэррисону. — О черноглазой женщине вы говорили; может быть, это была его жена?

Продавец собак вздрогнул и думал несколько минут, прежде чем ответил.

— Да, она была его жена, — сказал он наконец довольно неохотно.

— Она была выше его по званию — не так ли? — спрашивал Стив. — У ней была куча денег — э?

Продавец собак вытаращил глаза на говорившего.

— Вы, верно, знали, кто она? — спросил он подозрительно.

— Кажется так, — прошептал Гэргрэвиз. — Она была дочерью мистера Флойда, богатого лондонского банкира, и вышла за нашего сквайра, когда ее первый муж был еще жив; она написала к покойнику письмо и просила встретиться с ним в ночь убийства.

Капитан Проддер отбросил стул — это было слишком бедное орудие для его гнева — и одним прыжком бросился на Стива, схватил его за горло, опрокинув стол, с которого полетели рюмки и стаканы.

— Это ложь! — заревел моряк. — Как ты смеешь говорить ложь? Дайте мне что-нибудь, чем я мог бы связать этого человека, или я убью его своими кулаками. Это на дочь моей сестры Элизы осмеливаешься ты лгать таким образом? Лучше держи язык за зубами, когда находишься в одной комнате с ее дядей. Я хотел сидеть здесь тихо, — закричал капитан, смутно вспомнив, что он выдал себя и свою цель. — Но как мог я сидеть спокойно, когда лгут на мою родную племянницу? Берегись! — прибавил он, тряся Стива так, что зубы Гэргрэвиза застучали, — или я всуну все твои кривые зубы в твое безобразное горло, чтобы не допустить тебя лгать на единственную дочь моей покойной сестры.

— Это не ложь, — угрюмо проговорил Стив, — я сказал, что у меня есть письмо, оно точно у меня. Пустите меня и я покажу вам.

Моряк выпустил грязный галстук, за который он держал Стива Гэргрэвиза, но все еще держал его за воротник сюртука.

— Показать вам письмо? — спрашивал Стив.

— Да.

Гэргрэвиз пошарил в карманах и вынул грязную и скомканную бумажку. Это было коротенькое письмецо, которое Аврора написала Джэмсу Коньерсу, чтобы он встретился с нею в лесу. Убитый небрежно бросил эту записку, а Стивен Гэргрэвиз поднял ее.

Он не выпустил из рук этого драгоценного документа, а держал его перед капитаном Проддером.

Моряк устремил на письмо глаза с трепетом, с изумлением, с страхом; он не знал, как важна будет эта улика в суде. Конечно, эти слова были написаны широкой, почти не женской рукой; но эти слова сами по себе не значили ничего, пока не будет доказано, что их писала его племянница.

— Почему я могу знать, дочь ли моей Элизы написала это? — сказал он.

— Конечно, писала она, — отвечал Стив. — Но выпустите меня, — прибавил он с раболепной вежливостью, — я не знал, что вы ее дядя. Как я мог это знать? Я не желаю сделать вред мистрисс Меллиш, хотя она мне недруг. Я ничего не сказал на следствии, хотя мог бы сказать то же, что сказал сегодня. Но когда ко мне пристают насчет убитого и спрашивают то и другое, кажется, я имею право говорить свободно мои мысли?

— Я прямо отправлюсь к мистеру Меллишу и скажу ему, что ты наговорил, негодяй! — закричал капитан.

— Ступайте, — коварно прошептал Стив Гэргрэвиз. — Это будет для него новостью.