Автопортрет с отрезанной головой или 60 патологических телег

20. Брахманские четки Свами Шизонанды

Для того, чтобы хоть как-то разнообразить свое существование, Бог разделил его на жизнь и смерть. Точно так же, как мы спим и бодрствуем, Бог во время жизни смотрел всякие интересные сны, а во время смерти вновь возвращался к реальности. Как-то раз он воплотился в известного джнана-йога из Бенареса, которого все звали Свами Шизонандой или просто Гуруджи. У этого Шизонанды было три ученика и полторы сотни “последователей”, которым просто было в кайф посидеть рядышком с Гуруджи и послушать, как он бредит на религиозно-философские темы. Правда, у Гуруджи была еще и жена, которую звали Матаджи Праджнятара, а то и просто Матаджи, и которая очень не любила “последователей”, если они приходили не через деревянную коробку, что стояла в прихожей, намекая гостям, что лучший их подарочек это все-таки не они сами, а их рупии, заработанные честным трудом индийского пролетария. Таким “последователям” она подсыпала в чай пурген и надолго отбивала у них охоту наслаждаться даршаном святого Свами бесплатно. Шизонанда смотрел на это с неодобрением, но вслух ничего не говорил, а если и говорил, то в такой завуалированной форме, что все равно никто ничего не понимал. Впрочем, когда Праджнятара случайно услышала из его уст ненароком оброненную фразу, что “даже жена брахмана может переродиться ассенизатором где-нибудь в Ростове-на-Дону”, это навело ее на пару-тройку серьезных мыслей. Тем не менее, случилось так, что она перестала быть женой брахмана уже в этом воплощении, а все из-за длинного языка Шизонанды.

Однажды к нему на сатсанг пришло всего пять человек, из которых три были вышеупомянутыми учениками, а двое — “последователями”. Когда Праджнятара убедилась в пустоте их карманов, участь их была решена, и через полчаса они уже наперегонки мчались домой, стараясь ничего не расплескать по дороге. Оставшиеся три ученика, которые приходили к Шизонанде каждый день, навели его на мысль, что из всей иллюзорности мира, они — самая стойкая ее часть.

“Да, — задумчиво сказал он, — так скоро у меня ни одного бхагавата больше не останется…”

Ученики самоотверженно допили остатки дарджилингского чая, чтобы не показать Свами, как у них муладхара играет, и приготовились к шраване.

“Смысл того, что я вам сегодня расскажу, — скрипя голосом, начал Шизонанда, — заключается в полном своем отсутствии. Эту поучительную историю перед своей смертью поведал мне мой сат гуру Анаами Дасс, когда мы с ним посетили Золотой Храм сикхов в Амритсаре и отхватили от этих же сикхов неслабую пиздюлину за то, что нас застукали, когда мы забавлялись со священной коровой, не выдержав суровости трехмесячной брахмачарьи. Омывая смертельные раны в водах Амритсаркого озера, учитель сказал мне: „Запомни, мой верный шишья Шизонанда! Эти нехристи сами осквернили себя нанесением нам увечий, ибо им неведом древний тантрический обряд священного скотоложства, который облегчает тело и соединяет душу с природой. Я расскажу тебе старинное предание о великом русском махасиддхе Серафиме Саровском, который предрек перестройку и раскол между московским и киевским патриархатом. Серафим Джи обитал в джунглях близ города Сарова, где практиковал различные виды садханы, включая мантропение и уринотерапию. Еще в детстве его гуру Махарадж Досифей предписал ему строгую брахмачарью, но в возрасте шестидесяти шести лет в самадхи ему явилась Богородица Паравати и посвятила его в тантрическую садхану ритуального скотоложства. Три месяца Серафим Джи бродил по джунглям, утопая в сугробах, но так и не нашел подходящего священного животного. И вот однажды, когда он совсем выбился из сил в своем поиске, удача улыбнулась ему. Темной русской ночью, голодный и оборванный, он заблудился в джунглях, которые знал, как свои пять пальцев. Ему все казалось, что где-то здесь находится его Ближняя Пажнинка…“

„А что такое pajninka?“ — удивленно спросила Праджнятара.

„Что за польза слушать слова, — резонно возразил Шизонанда, — смысл которых известен заранее?“

Ученики многозначительно переглянулись и Свами продолжал: „…так вот, проваливается он, короче, под снег. А это оказывается вовсе не сугроб, а чье-то жилище. Фэн-шуй вполне православный — в печи горит огонь, на столе миска с горячим прасадом, в углу топчан с ватным одеялом. Слава Шиве-Натараджу, думает Серафим и садится за стол. А время-то уже позднее, поэтому как поел он, так сразу же и баиньки… но не тут-то было. Только стал он засыпать, как вдруг слышит чей-то голос: „Кто ел из моей чашки?“. Серафим молчит. А голос, значит, продолжает атма-вичару: „Кто сидел на моем стуле?!“. Серафим ни гу-гу. Тогда голос снимает с него одеяло и говорит: „А кто тогда лежит в моей кровати?“. Серафим говорит: „Я лежу“, а сам смотрит — стоит над ним здоровенное национальное русское животное гризли и все не унимается: „Кто же это я, которое здесь лежит?“. Подвижник хотел было ответить: „Ну, я — старец Серафим..!“ и вдруг просек всю медвежью махамудру. А медведь тоже, касатик мой милой, увидал, что с Серафимом происходит, и говорит: „Погоди, мужик! Так просто Просветление не удержать. Теорию практикой закрепить нужно“. Тогда Серафим понял, что отыскал-таки свое священное животное, и тут же всю теорию с ним и закрепил в классической позе, как Богородица научила. С тех пор на православных мурти Серафим Джи традиционно изображается вместе с медведем и никто не думает по этому поводу ничего плохого!“

После этих слов мой учитель Анаами Дасс вышел из воды на берег и сел в медитацию.

„Одного я не пойму, — вдруг сказал он, — медведь-то самец был, а по ритуалу, вроде, не положено…“

Если бы я только знал, что это — последние слова моего возлюбленного гуру, я напомнил бы ему, что теми же действиями, за которые обычные люди горят в аду на протяжении тысячи кальп, йогин обретает вечное спасение. Но ничего этого я не сказал. Гуру вновь вошел в самадхи и никогда больше оттуда не возвращался. Я сделал ритуальную джапу над трупом и тантрический некрофилический ритуал, после чего, следуя посмертной воле учителя, которую он неоднократно выражал в устных и непечатных выражениях, скормил его тело амритсарским псам.

Поэтому вы, мои ученики, — заключил Шизонанда, — никогда не должны путать чашки, из которых пьете свой чай!”

Праджнятара вежливо кашлянула.

“Как ты сказал, — спросила она, — называется тот тантрический ритуал, который ты проделал с телом своего гуру?”

“Что толку в названиях, — махнул рукой Шизонанда, — все имена пусты!”

“А что ты говорил про священных коров? — не унималась Матаджи. — Ты, значит, и с ними трахался?”

И тут наступает зловещая пауза, потому что, к ужасу Праджнятары и учеников, которые никак не могли этого ожидать, в дом входит главный брахман города Бенареса, командир всех брахманов и махаришей, Сатья Саи Баба. День не заладился у него с самой ночи — он заснул во время своей ночной медитации, а это для брахмана самый наихудший позор, какой только может быть. “Кто-то гадит в нашем брахманском эгрегоре!” — тут же смекнул он и с самого утра пошел обходить с ревизией дома всех подчиненных ему брахманов. И что вы думаете? Все брахманы как брахманы — сидят, медитируют или Упанишады домочадцам растолковывают, а здесь Шизонанда трахает священных коров, да еще учеников понуждает к скотоложству!

“Ну, все, Шизонанда, — говорит главный брахман Сатья Саи Баба, — снимай четки и давай их сюда, с этого дня никакой ты больше не брахман!”

Праджнятара падает в обморок, у учеников начинается спонтанный понос, а Шизонанда спокойно так отдает Саи Бабе свои брахманские четки и говорит: “Ты хотя бы чаю с нами попил, Баба. Устал ведь с дороги…” — и так же спокойно наливает ему чаю, потому как четки это всего лишь четки, а вот кто он такой — это он и без всякого Саи Бабы прекрасно знает.