Автопортрет с отрезанной головой или 60 патологических телег

42. Провозвестие смерти

Когда Ефимович, покойницкий сосед, выходил на связь с инопланетянами, во всем доме начинало вонять серой, поэтому покойник молча уходил на час-другой погулять. Ежов вообще говорил, что Ефимович — творец вселенной, а с инопланетянами общается только из вежливости, но Ежов больше не внушал покойнику доверия, потому что ежовская крыша уехала окончательно. Если раньше Ежов был вполне нормальным просветленным, который лишь иногда позволял себе по должности полагающиеся эксцентричные выходки, то теперь он лишь иногда позволял себе быть нормальным, да и то, наверное, только наедине с женой. Покойнику очень нравился тот хатха-ежик, который рубил Адвайту, как таблицу умножения на два, давал комментарии к теории солипсизма и предлагал народу сидячие практики типа випассаны. Нынешний же ежик превратил свои иглы в антенны, стал, подобно алкоголику Ефимовичу, общаться с цивилизацией Сириуса, а также объявил себя штатным курьером для доставки астральных посланий из Шамбалы в Атлантиду и обратно. Будь ежовское помешательство оригинальней, покойник, быть может, и простил бы, и смирился с ним, но такой пошлости его тонкая душа вынести не смогла, в результате чего всякие контакты с хатха-ежиком были прекращены. Некоторое время он подсознательно ожидал, что Ежов прекратит валять дурака и снова вернется на землю, но года через два оставил надежду и вздохнул свободнее — оказалось, что самостоятельное продвижение по пути также имеет свои прелести. Никто больше не морочил покойнику голову и мало-помалу он сам научился морочить голову другим, пресекая ответные попытки сделать то же самое с ним. Единственное, что слегка омрачало его жизнь, это паутина апатии и инертности, в которую его заволокло с руками и ногами. Чрезмерная духовность сгубила нашего покойника — люди стали его кумарить, а жизнь разделилась на рабочую неделю и выходные. На работе покойник в основном шланговал, а дома или ел семечки, или медитировал. Он, конечно, догадывался, что это какая-то странная у него духовность получается, но все признаки просветления были налицо, поэтому чего ж еще хотеть? Друзья к покойнику приходить совсем перестали, потому что покойник заимел дурацкую привычку спрашивать их, зачем они к нему приходят? Этот барьер преодолел только Петруха Самсонов, да и то только потому, что был покойницким товарищем еще с бурсы и не обращал внимания на вербальную сторону общения. Обычно он садился в кресло и молчал, так как подпадал под давление атмосферы этой подорванной квартиры. “Такое впечатление, — говорил он, — что мне вкатили пару кубиков димедрола…” Покойник, конечно, все отрицал, типа он ничего не делает, но это был не аргумент, потому что когда у человека воняют носки, они воняют именно потому, что он ничего не делает — ему бы взять их, да и постирать, а он, видите ли, недеяние практикует. Иногда Петруха рассказывал новости из мира религии и духовного бизнеса, он всегда был в курсе, потому что состоял членом пары десятков различных сект, от сайентологии до харизматического христианства. В действительности Петр был тоже ебанутым на всю голову, но с покойником почему-то этого не демонстрировал, видимо, из уважения к узам старой дружбы. Только один раз его переклинило и он пригласил покойника поехать в Таганрог на ритрит к Нарайана Свами, всемирно известному гуру из Индии. “Всемирно известный” было частью его официального титула, а не характеристикой, потому что о великом мудреце мало кто слыхал даже в самой Индии, не говоря уже о мире. Но было время, когда покойник входил в секту почитателей просветленного гуру, а теперь Петруха вспомнил это время и не перестал наезжать на покойника до тех пор, пока тот не согласился взять отпуск и поехать в Таганрог.

Только в поезде, когда родной мухосранск скрылся за горизонтом, Петруха не выдержал и сказал:

— Между прочим, Ежов о тебе спрашивал, когда я у него был.

— А чего ты к нему поперся? — рассердился покойник на петрухину бестактность.

— На семинар ходил, — невинно ответил Петруха.

— По летающим тарелкам?

— Нет, мы с помощью концентрации мысли укрепляли ауру Земли, чтобы отразить приближающийся к ней астероид. Ежов купил как-то газету и прочитал, что астрономы сделали открытие…

— Понятно, — процедил покойник. — Ты ему Толкиена в следующий раз принеси почитать, пускай хоббитов от гоблинов защищает.

— Его на книжном рынке достать можно? — поинтересовался Петруха.

— Толкиена? Сколько угодно.

— А Ежов говорил: как там покойник, совсем про меня забыл?

— Я про него все время помню, — сдержанно возразил покойник и Петруха оставил тему.

До покойника вдруг дошло, что он ни хрена не понимает, зачем он сел в этот поезд и едет в какой-то вшивый Таганрог к какому-то непонятному индусу, если ему, покойнику, никто не нужен? Сначала он подумал, что просто уступил петрухиной просьбе, но потом понял, что когда Петруха с гораздо большей настойчивостью посылает его на хуй, он никогда не спешит следовать этому предложению.

— Петя! — разбудил он Самсонова прямо посреди ночи. — Ты спишь?

— Нет, — соврал тот деликатно. — Чего тебе?

— Скажи мне, Петя, — неласковым голосом сказал покойник, — зачем ты укреплял ауру Земли? Ты в натуре веришь в то, что какой-то астероид…

— Нет, конечно, — вразумительно ответил Петр. — Просто это прикольно.

— Так ты думаешь, что Ежов не с ума сошел, а только прикалывается?

— Насчет Ежова я тебе точно сказать не могу, — секунду поразмыслив, сказал Петр, — уж очень он неадекватный. Так что, скорее всего, что сошел. Тем не менее, это не мешает ему жить в свое удовольствие и другим помогать. Жить в свое удовольствие, я имею в виду, а не с ума сходить. Поэтому, может быть, что он все-таки нормальный. Но утверждать это я не берусь.

— А вот я, — ненатурально изобразил внезапное пробуждение мужик с соседней полки, — берусь отличить нормального человека от ненормального, а ненормального от аномального. Я в дурдоме десять лет санитаром работал. Потом пять лет в роддоме и два года в морге, но это к делу не относится. Так вот, нормальный человек от ненормального тем отличается, что ненормальному уже поставили диагноз, а нормальному еще не успели.

— А кто такой аномальный человек? — полюбопытствовал Петруха.

— Это тот, кто сам может кому угодно диагноз поставить и снять. Просто по желанию. За всю свою жизнь я только одного аномального человека встретил и это — мой коренной гуру Нарайана Свами!

Покойник тихо выматюкался в подушку, а Петруха стал доебываться к экс-санитару с вопросами. Выяснилось, что без санкции Нарайана Свами мужик даже ногти себе подстричь не рискует. Будучи всегда подключен по телепатическому каналу к гуру, он был разбужен условным сигналом и услышал беседу покойника с Петрухой. Теперь же он считает своим долгом вмешаться в разговор и выразить волю Свами, которая заключается в том, чтобы покойник оставил все мысли о своем прежнем мастере из мухосранска и посвятил свою жизнь его, Нарайана Свами, учению, которое пришло в купе этого поезда через цепь преемственности от самого Анаами Бабы.

Кое-как утихомирив преданного санитара-контактера, покойник с Петрухой улеглись спать и пришли в себя уже в Таганроге.

В это время Нарайана Свами уже сидел на открытой веранде оббитого евродоской коттеджа в пригороде Таганрога, недалеко от лесной турбазы, где уже целую неделю шли приготовления к предстоящему ритриту. В двух метрах от Свами громко храпел переводчик. Он спал в неудобном плетеном кресле и морщился во сне. Вообще говоря, он сам напросился помедитировать вместе со Свами в предутренние часы. Весь искусанный комарами, он пытался интуитивно найти наиболее удобную позу для сна, но это ему никак не удавалось. Все это происходило в правой части панорамы, обозреваемой Свами, тогда как в левой части был дятел, который уселся на перила веранды и постукивал терминаторским клювом по подгнивающей древесине. На лес опустился туман, и если бы не одеяла, в которые были закутаны сидящие на веранде люди, переводчик не смог бы спать, а Свами схватил бы воспаление легких. Привычный к нормальному климату Индии, он уже заимел полный нос соплей и пачку одноразовых носовых платков. Пара часов ушла на то, чтобы переводчику перестало сниться, что его повторно забрали в армию, а под утро он перестал ворочаться и на его искусанном комарами лице появилась еле заметная улыбка. В конце концов, Свами несколько утомился и переводчик проснулся.

— Доброе утро, Свамиджи! — сказал он единственную фразу, которую Свами понимал по-русски. — The morning is wonderful!

— Dobroye utro, Vova, — с усилием ответил Свами и стал сворачивать одеяло.

Переводчик пошел готовить чай с молоком для себя и Свами. Он давно уже перестал удивляться, что чайник, чашки, стены кухни, пол, потолок, весь дом и лес вокруг почему-то светятся после того, как он хорошенько выспится рядом со Свами, и, протыкая светящееся пространство руками, просто совершал нехитрые махинации с чайником, водой и газовой плиткой.

Когда покойник увидел переводчика в первый раз, то просто скользнул взглядом по счастливой роже тупоголового фанатика, а когда тот стал безбожно коверкать перевод, тихо сказал сидящему рядом Самсонову:

— Тоталитарные секты создаются не учителями, а ебаными переводчиками.

Петр молча кивнул, но ничего не понял.

Под куполом белой, наводящей на мысли о цирке-шапито, палатки собралось около трех тысяч последователей Свами со всей необъятной территории бывшего Союза. Все они, затаив дыхание, влюбленными глазами впивались в старого, толстого и беспрестанно сморкающегося индуса, который на искалеченном инглише поучал эту разновозрастную толпу недоумков различным духовным премудростям. Свами принял решение ограничивать сатсанги лекциями, отвергнув первоначально внесенную в распорядок дня медитацию. “От ваших медитаций, — мучительно сморкаясь, объяснил он, — мне плохо становится…” Настроение у Свами с виду было препаршивое, да и по жизни он был, скорее всего, полным мудаком, поэтому покойник только диву давался, когда очередной преданный начинал громко рыдать прямо посреди лекции или проявлять другие показушные признаки религиозного экстаза. Каждую лекцию Свами начинал со слов: “Поклонение Шиве!”, после чего секунд пять смотрел в потолок и, опомнившись, начинал медленно проговаривать текст лекции, причем всегда казалось, что он читает с середины. До конца, впрочем, Свами тоже никогда не доходил. Произвольно остановив лекцию, он просил переводчика узнать у зала, нет ли вопросов, после чего сатсанг превращался в сущее уже безобразие, и покойник, стараясь быть незаметным, в спешке покидал шатер. Смысла лекций он никогда не запоминал и узнавал его лишь тогда, когда покупал аудиокассеты с записями сатсангов. Они были, например, такого содержания:

— Поклонение Шиве!.. Пускай мир, который есть одновременное превращение хаоса в космос и космоса в хаос, выслушает провозвестие смерти, против которой он идет. Каждый, кто идет против смерти, идет ей навстречу. Смерть свойственна человеку. Не логично ли, что каждый, кто ищет смерти, не находит ничего, кроме жизни? Человек понимания следует прежде всего своей судьбе, а не предпочтениям. Практикующий Йогу после достижения понимания низводит себя до пути факира. Этот йогин не разумеет смерти и видит красоту только в возведении песочных замков, но не в разрушении, которое легко и естественно, как и всякая истинная красота. Тот, кто понимает смерть, не опускается до разрушения песочных замков. Последователь Шивы, он знает, что наилучший способ разрушения есть бездействие. Потому Шиву и называют Разрушителем, ибо он не оскверняет себя действием. Если йога дает крепкое тело и счастливую жизнь, это не более, чем путь факира. Если учитель обеспокоен судьбами своих учеников, он всего лишь маг и шарлатан. Человек понимания строит замки из песка только потому, что это красиво, а не потому что в этом есть какой-либо высокий смысл или необходимость. Бог-песок одинаково равнодушен ко всем формам, которые Ему доводится принимать. Жизнь хороша, но настаивать на жизни значит быть омраченным ею. Шива-разрушитель не настаивает даже на смерти, ибо смерть и есть отсутствие настойчивости. Тот, кто понимает Шиву, остановил двигатель Сансары и живет по инерции последних витков уже бесшумно вращающегося колеса. Его действия не производят кармы, потому что инерция может лишь растрачивать энергию, а не накапливать…

Когда переводчик предложил залу задавать вопросы, один веселый человек подошел к микрофону и спросил:

— Почему вы, проповедник смерти, не совершите самоубийство?

— Свами не настаивает на смерти, — перевел невообразимые кульбиты индуса на английском толмач. — Свами говорит, что энергия, направленная на разрушение, создает новую карму, поэтому физическое самоубийство есть наиболее прямой путь к следующему рождению.

— Но вы же совершаете какие-то действия, — возразил веселый человек, — даже к нам вот из Индии приехали. Разве для этого не требуется энергия?

— Свами не вкладывает энергию в эти действия, — переводчик явно разочаровался найти смысл в том, что ему доводилось транслировать, — и совершает их по инерции своей прошлой кармы.

— А почему он не может по инерции своей прошлой кармы совершить самоубийство? — настаивал упрямый весельчак.

— Потому что его прошлая карма была обусловлена иными причинами, нежели те, которые могут привести к самоубийству, — злорадно ответил переводчик и Свами одобрительно закивал. Покойнику пришло в голову, что Свами кивает не просто так, а по инерции своей прошлой кармы, и, словно услышав его мысли, Свами кивнул еще раз.

— Вы так ловко отвечаете на вопросы, — весельчака у микрофона сменила пожилая женщина, — а ваши преданные утверждают, что вы Бог. Обладаете ли вы всеведением Бога?

— Мой учитель, Гуру Шизонанда, — уронил сентиментальную слезу Свами, — часто цитировал Раману Махарши, который сказал, что знание есть бремя исключительно человеков. Бог не знает ничего.

— Ваш Бог напоминает идиота, — сказала женщина.

— Что же, — философски заметил Свами, — я и сам напоминаю идиота, было бы неправильно, если бы мой Бог был всеведущим. Если вы ищите всеведения, обратитесь в справочную. Я же продаю лекарства от одного только знания.

— Как мне излечиться от знания, учитель? — спросил кто-то срывающимся голосом, потому что покойник закрыл глаза от отвращения, и картинка сменилась черной пустотой.

— Вы ищите пробуждения, как следует не проспавшись, — отвечал Свами, — поэтому когда придет нужда в излечении, путь сам обретет ясность.

— Учитель, я не знаю, что мне делать со своей жизнью? — спросил следующий. — Все разваливается на части, и я не понимаю, как Йога поможет мне собрать эти куски воедино?

— Это неудивительно, — согласился Свами, — ибо Йога предназначена для разрушения, и пытаться наладить жизнь с ее помощью — это все равно, что наводить порядок в квартире при помощи взрывного устройства.

— Что же мне делать? — растерялся вопрошающий.

— Делайте детей, — посоветовал Свами, — деньги или еще что-нибудь в этом роде, только Йогу не трогайте.

— Но я не могу оставить Йогу!

— Тогда я не могу ничего вам посоветовать, — парировал Свами, — но это не повод для расстройства. В самом худшем случае вы умрете мучительной смертью и попадете в ад Авичи, а это всего лишь обычная игра в феноменальности и она не стоит того, чтобы из-за нее переживать.

Незаметно для самого себя покойник уснул. Во сне он увидел разъяренного Ежова, который, брызгая слюной, во всю орал на него:

— Кто у тебя мастер, я или этот сопливый индус?! Какого черта ты вообще туда поехал?

— По инерции своей прошлой кармы, — робко пролепетал покойник, и глаза Ежова округлились от удивления.

— Чего?! — высокомерно кривляясь, рявкнул он. — Какой еще кармы?! Здесь я командую, а никакая не карма! Только как я захочу, так все и будет! Да я тебя одним щелчком пальцев сгноить могу!

Ежов щелкнул пальцами, но покойник от этого ничуть не сгноился — вместо этого ярко вспыхнула фотовспышка и почему-то не погасла. В ослепительном пространстве стоял грозный Ежов, но теперь было ясно… слишком ясно, что это — всего лишь маска, тогда как сам он и есть этот свет, в котором стал медленно растворяться покойник.

“А ведь ерунда все это, про карму и предопределенность, — неторопливо додумывал он свои последние мысли, — потому что я могу вернуться, а могу и не вернуться. И нужно выбрать это прямо сейчас…”

В запасе у него осталась только одна мысль, и он затаил дыхание в предвкушении приближающегося ответа.