Бали - остров живых богов

Тысяча праздников в году

Если во время вашего пребывания на Бали, чаще всего короткого, не произошло ни одного храмового праздника или церемонии кремации, считайте, что вам сильно не повезло.

В официальном календаре торжественных событий 1978 года на Бали значатся 230 праздников, восемь из которых отмечаются одновременно во многих местах острова. Поэтому без всякого преувеличения можно говорить о тысяче с лишним празднеств, проводимых ежегодно на Бали. При этом праздники семьи и рода, а их тысячи, в наших подсчетах не учитываются, хотя некоторые из них, как, например, проводившийся в 1978 году праздник Балигиа — правителей Карангасема, относятся к числу самых роскошных и редких праздничных событий острова.

Праздники на Бали — это зримое выражение и одновременно высшая точка космической системы отношений, на основании которой можно понять балийскую жизнь. Как будни балийцев разделены жертвоприношениями, этими, с нашей точки зрения, миниатюрными праздниками, так и весь год строится в соответствии с ритмом больших праздников, начиная с Одалана, ежегодно отмечаемого дня основания деревенского храма, праздника урожая и общебалийского праздника Галунган, устраиваемого раз в 210 дней в ознаменование победы богов воинства Индры над демонами, и до больших церемоний очищения страны в главном индуистском храме Бали — Бесаких. Важнейшие из праздников проводятся с промежутками в несколько лет, иногда даже один раз в течение балийского столетия — промежутка больше человеческой жизни.

Все это элементы всесторонней связи балийца с полным опасности окружающим миром, где властвуют боги и демоны, миром, который балийцы надеются изменить во время этих праздников с помощью жертвоприношений, святой воды и достигаемого таким образом очище-ния и тем самым сделать его более пригодным для жизни. Все, что делает балиец и что символически отражается в его праздниках, направлено на уравновешение бытия и должно способствовать победе добра над постоянно угрожающим злом.

В этом заключается глубочайший смысл бесчисленных праздников, хотя он наверняка неизвестен большинству балийцев. Ведь и здесь, как везде в мире, при религиозных действиях большинства людей на первом плане стоят поверхностные мотивы, чаще всего чистая радость по поводу праздника.

Тайны балийского календаря

Даты балийских праздников подвижны, так же как и даты Пасхи или Троицы в Европе. Однако они находятся в зависимости не от одного, а от двух календарей, которые существуют на Бали наряду с христианским и мусульманским. Год одного календаря может не совпадать с годом другого. Кроме того, у календарей различная последовательность дней и недель. Пересечение недель, насчитывающих различное количество дней, также имеет свое значение, поскольку одни дни считаются особенно благоприятными, а другие, наоборот, крайне опасными.

Сложная система подсчетов, которой владеют лишь брахманы и некоторые специализирующиеся на этом деле астрологи, дает в конечном счете балийский год («уку»), состоящий из 30 недель по 7 дней в каждой. Однако в эти 210 дней года включается все, что должен содержать явано-балийский календарь: Галунган, большой праздник, отмечаемый каждый год на всем острове, праздник главного храма, привлекающий паломников из разных стран света, и, наконец, храмовые праздники городов и деревень, в которых должны принимать участие все жители.

Кроме того, по календарю определяются годовщины создания различных видов оружия и орудий труда, праздники различных ремесел, торжественные дни богини риса и рисоводов, художников, писателей и ученых.

По календарю устанавливаются дни, когда начинается сбор урожая риса, когда снопы должны быть внесены в амбары, когда лучше всего продавать скот или покупать хорошего бойцового петуха.

Эта балийская математика исключительно сложна и требует соблюдения множества правил, а одно освоение и изложение систем календарей с их благоприятными и неблагоприятными пересечениями требует специального курса обучения. Тот же, кто оканчивает этот курс и овладевает искусством расчета и комбинаций, имеет большое преимущество по сравнению с основной массой народа.

Наряду с уку, имеющим яванские истоки, существует еще солнечно-лунный год, называемый «кака» и состоящий из двенадцати месяцев по 29–30 дней. Это индуистско-балийский год, возникновение которого восходит к временам, предшествовавшим яванизации Бали. Его месяцем считается отрезок от новолуния до новолуния. Разница во времени по отношению к астрономическому солнечному году каждые 30 месяцев компенсируется за счет включения дополнительного месяца.

Кака — это год, по которому устанавливается Ньепи — балийский Новый год (в буквальном переводе — «день отдыха»), день покоя и поста, в который раньше никто не выходил из дома. И сегодня Ньепи в деревнях — самый спокойный день года.

Предшествующий ему день новолуния сопровождается шумными обрядами очищения, в которых народный обычай — очищение от грязи прошедшего года — сливается с развлечениями, имеющими религиозный оттенок и встречающимися на Бали почти на всех празднествах, даже на церемониях кремации умерших. Иностранцы часто спрашивают, почему здесь мучаются с двумя сложными календарями, вместо того чтобы оставить один из них, а еще лучше — ввести «такой простой григорианский» календарь.

Мне кажется, что, исходя из сути балийского мышления, просто необходимо было бы изобрести второй календарь, если бы яванские эмигранты не привезли его с собой. Ведь как все в доме, деревне и храме взаимосвязано, как последовательность праздников и церемоний имеет свой неизменный порядок, так и ход времени, хотя и должен согласовываться с ритмом жизни балийца как общий принцип порядка, вместе с тем обязан в каждом случае оставлять свободу действий для толкования и регулирования, от которых так сильно зависит балийское ощущение жизни и прежде всего балийское понимание счастья. Однозначность, не допускающая влияния богов, солнца, луны и звезд, — простое арифметическое действие 1 × 1 —не соответствовала бы представлению балийца о многообразной действительности нашего бытия и в конечном итоге о непознаваемом взаимодействии всех сил, к которому он, однако, снова и снова надеется приблизиться именно с помощью своих календарей.

День освящения храма

В соответствии с 210-дневным циклом балийского календаря ежегодно определяется день основания каждого балийского храма, отмечаемый пышно и торжественно. Хотя у этих праздников, как и у всех балийских ритуалов и церемоний, в разных деревнях и разных местностях имеются определенные различия, существует основная схема, которая по своему духу и своим задачам является общей для всех праздников.

Одалан, день освящения деревенского храма, считается днем рождения деревенского храма. Для любого балийца он намного важнее и значительнее, чем его собственный день рождения. Наряду с Галунганом, который отмечается на всем острове как выражение благодарения богам, Одалан считается главным праздником деревенской общины. При этом в соответствии с ритуалом балийцы вспоминают события, связанные с основанием деревни и храма, о предках и говорят о необходимом обновлении связи с богами.

Уже задолго до начала ежегодного храмового праздника о нем много говорят на собраниях деревенской общины, хотя ход его всегда неизменен. Однако нужно решить и объявить, какие задания поручаются тому или иному банджару и когда нужно начать подготовку к празднику. Здесь впервые поднимается вопрос о сроках, который является проблемой не времени, а ритуала. Лишь брахман на основе тщательной проверки всех обстоятельств в состоянии сказать, в какой день можно начать подготовку жертвоприношений и из каких семей должны быть принесены разнообразные дары.

Для Одалана устанавливаются три дня, когда благодаря трем вспомогательным средствам — тиртхе, жертвоприношениям и их освящению — должны быть достигнуты три цели — прием богов, очищение деревни и изгнание злых духов. Основными моментами праздника являются приглашение богов и их прием на священных тронах или в символических фигурках храма. Уже за три дня до начала праздника все домашние работы, как правило, закончены, и каждая семья может послать своего представителя в храм для участия в подготовке торжественного приема богов.

Вначале храм, который до этого долгое время не использовался, очищается и окропляется святой водой, поскольку здесь необходимо не только внешнее, но и ритуальное очищение: место должно быть достойно ожидаемых богов.

На бамбуковых жердях водружают помост, предназначенный для семейных жертвоприношений. Из банановых листьев и полос пальмовых листьев, а также из бамбуковых палочек изготовляются искусные картины для украшения дверей храма, павильонов и бамбуковых помостов. Столбы павильонов обертываются разноцветными тканями. Скульптуры духов и стражей, которых мы встречаем во многих храмах, одеты в каин, несшитый кусок ткани, повязываемый на бедра.

Невероятная масса маленьких и больших фигур, резных или слепленных из клейкого риса, зачастую украшенных старинными китайскими монетами с отверстиями посередине, должны символизировать мир в малом и устанавливать связь с предками жителей деревни. Разнообразны вырезанные из дерева или выполненные техникой плетения картинки «чили», изображающие жертвоприношения богине риса Деви Сри. Сегодняшний балиец воспринимает их как символы плодородия и счастья. Чем больше таких чили в храме, тем больше плодородия и счастья будет ниспослано балийцу, тем больше радости в жизни ждет жителей деревни. Кажется, создавая эти бесчисленные чили — символы счастья, они хотят получить гарантии не только хорошего праздника, по и счастливого года.

Привыкшему к восточному декоративному богатству туристу большинство храмов на Бали кажутся слишком скромными и простыми, если он приходит к ним в будни. В праздник же он видит поистине роскошную картину красок и форм. Возможно, балиец в соответствии с законами своего переменчивого существования выше ставит преходящую роскошь, чем стабильность древних архитектурных и скульптурных ценностей, которые в последнее время стараются сохранить, хотя реставрация ведется еще не слишком интенсивно. Здесь охотнее занимаются подновлением, которое зачастую производится со значительно меньшим художественным вдохновением, чем требуется, но это не беспокоит балийца. Создается впечатление, что его отношение к прекрасному замыкается в мгновении творчества.

В ходе празднования Одалана наступает час, когда невидимые боги спускаются с небес на великолепие, созданное с большим старанием и любовью. Этот час — самый счастливый в жизни балийца: космос для него полон совершенства и он абсолютно сливается с ним.

Однако этому моменту предшествует множество хлопот. По обе стороны храмовых ворот устанавливаются высокие бамбуковые жерди — «пенджоры», на которые подвешивают искусно выполненные плетеные изделия. У основания пенджоров ставят простые бамбуковые алтари с подвесками из пальмовых листьев. Нижняя часть бамбуковых жердей также украшается и увешивается метелками риса и фруктами. Сюда же вешают два кокосовых ореха, придающих пенджору фаллическое значение. Алтарь перед пенджором является местом жертвоприношений Шиве как богу-творцу и Махадеве, которого чтут здесь и как властелина горы Гунунг Агунг.

Ранним утром первого дня праздника забивают свинью, мясо которой предназначено для принесения в жертву демонам и духам преисподней. Когда, таким образом, внутренняя часть храма подготовлена для приема богов, когда те, кто может помешать празднику, накормлены и тем самым успокоены, священнослужитель храма, облаченный в белые одежды, извлекает из «гедонга», маленького домика в храме, фигурки из сандалового дерева, называемые «пратима» и «арка лингга». Они лежали там в течение года, лишенные души, и теперь их приносят в павильон «бале паруман», где окропляют тиртхой, одевают, украшают и опрыскивают духами. Зачастую их предварительно в сопровождении священной процессии относят к реке, к морю или к источнику святой воды, где они принимают священное очищение. Бале паруман также было предварительно очищено от воздействия злых духов с помощью так называемого земного жертвоприношения — «кару».

Теперь все готово к приему приглашенных богов. Звучит гонг, установленный перед башней храма. Священнослужитель держит кадило, в котором курится фимиам, и обращается к богам с просьбой использовать поднимающуюся струйку дыма как лестницу на землю и на все время праздника поселиться в приготовленных фигурках из сандалового дерева. Звучание гонга усиливается, люди, охваченные священным благоговением, замолкают. Боги приближаются — наступает самый священный час Одалана, час, когда каждый балиец чувствует связь со своим пантеоном богов и предков. Тем временем пошла вторая половина дня. Деревенские улицы все больше заполняются празднично одетыми людьми, спешащими к храму. Женщины несут на голове красочные башни с жертвоприношениями. Высота многих из них больше метра. В храме помощники жреца снимают эти жертвоприношения и устанавливают их рядами. Дары ставят на бамбуковые подставки, и храм постепенно превращается в мир пестрых, причудливых форм, имеющих лишь один смысл и одно назначение — приветствовать, чтить, радовать и восхвалять богов.

Начинает говорить священнослужитель. Он благодарит богов и просит у них прощения за случайные ошибки в ритуале, из-за которых, возможно, не дошла до них духовная субстанция жертвоприношений, а также за то, что материальную оболочку этих жертвоприношений забрали домой те, кто их принес.

Для восхваления богов жители деревни занимают места перед священнослужителем, и по поручению богов он окропляет их святой водой, после чего выплескивает немного этой воды на ладони собравшимся, которые очищают ею рот и пальцы.

Теперь верующие готовы восславить спустившихся с небес богов. Они берут цветы из чаш и держат их между копчиками пальцев, затем протягивают вперед сложенные ладонями руки, поднимают их ко лбу, сгибаются в поклоне и отпускают цветок, так что он падает вниз. Это повторяется трижды. Затем жрец выливает святую воду в протянутые к нему и сложенные чашечкой ладони. Каждый выпивает три крошечных глотка, трижды проводит ладонями по волосам и, наконец, совершает символическое омовение лица и верхней части тела. На этом встреча с богами заканчивается, и праздник принимает более светский характер.

В павильоне перед храмом проводятся петушиные бои. На внутренней стене внешнего двора помощники кукольника-даланга укрепляют ствол банана, что свидетельствует о подготовке к кукольному спектаклю театра теней — ваянгу. Еще совсем светло, и экран, который обычно устанавливается для этого театра, пока не выносят. Однако, судя по тому, что у банана собрались дети, представление должно скоро начаться. Действительно, даланг уже занимает место за своей зеленой ширмой, открывает ящик с куклами ваянга и разделяет их на мягкой поверхности ствола на две группы — направо и налево, в зависимости от того, добрые это персонажи или злые.

Само по себе представление ваянга напоминает европейский театр марионеток. Не тени кукол, а сами фигуры ваянга оживают и начинают играть в ловких руках даланга, голос которого разносится теперь по всему храму. Спектакль красив благодаря совершенству форм и сверкающему в лучах заходящего солнца золоту фигурок, волшебным образом переносящих события индийской истории из прошлого в настоящее. Все это вызывает неистовый восторг у деревенских детей.

Когда солнце склонилось к закату и на двор храма упали длинные тени, служители храма ставят на маленькие носилки богато убранные фигурки из сандалового дерева, в которых все еще находятся боги, и несут их к ближайшей реке. Там вместе с жителями деревни боги совершают вечернее символическое омовение.

Иностранцу может показаться, что все происходящее во второй и в третий день праздника почти не отличается от событий первого дня. Во внутренней части храма в течение всего праздника с утра до вечера совершаются обряды очищения и жертвоприношения. Те, кто их уже совершил, просто наслаждаются праздником — беседуют друг с другом, прислушиваются к голосу жреца, наблюдают выступления самодеятельных артистов, танцоров, слушают гамелан.

В последнюю ночь праздника в храме происходит прощание с богами. Их вновь просят подняться в свое небесное царство, потом фигурки из сандалового дерева раздевают и аккуратно укладывают в ящик, где они будут лежать до следующего праздника. И вот все ценные атрибуты убраны, внутренние двери храма закрыты, и даже площадка перед храмом погружена в тишину и покой, после того как отзвучали последние звуки гамелана. Одалан закончился. Пройдет совсем немного времени, и лишь увядшие цветы да высохшие на солнце плетеные изделия во дворе храма напомнят о праздничных днях встречи балийцев со своими богами.

Танцуют жизнь, танцуют историю

Ганец на Бали — отражение жизни, а значит, и отражение истории. Ни один из видов искусства не проникал в жизнь балийцев так глубоко, как этот, включающий в себя все другие виды — музыку, театр, живопись, архитектуру, костюмы, маски…

Они живут в разнообразных формах танца, выражая ощущение жизни каждого балийца, независимо от того, выступает ли он сам как танцор или критически следит за ритмом и движениями танцоров как придирчивый и знающий в этом толк зритель. Когда в балийских школах танца четырех-пятилетние девочки начинают познавать азы искусства шагов, движений рук и пальцев, замечаешь, что здесь проявляется основная особенность жителей острова — их врожденная способность к танцам. Маленьких танцовщиц не надо заново учить танцевать, учителя танцев лишь помогают раскрыть те секреты движения и ритма, которыми владеют их ученицы с самого рождения.

Многие приезжающие на Бали иностранцы думают, что танцы, которые они видят на фоне декораций фасадов храмов, сооруженных в их отелях или на специально сделанных для туристов площадках, имеют очень древние традиции. Это справедливо только для отдельных танцев, например для легонга или для танца как такового вообще, как составляющей части балийского образа жизни. Конкретные же танцы, которые сегодня можно увидеть на Бали, созданы лишь за последние десятилетия, и они постоянно изменяются, приобретая все новые и новые формы, превращаясь в мутации образцов.

В этом Бали существеннейшим образом отличается от Явы, где, например, в кратоне султанов Джокьякарты гамелан и танцевальный репертуар придворных праздников за последние столетия не изменились. Напротив, создается впечатление, что на Бали после жестокого вторжения голландцев в начале нашего столетия традиционная культура танца умерла.

Казалось, господство колониализма разрушило сами корни древней балийской культуры. Музыка и танец исчезли из княжеских дворцов. Однако они — и это свидетельствует о жизнеспособности Бали — вновь появились и получили дальнейшее развитие в деревнях острова, вследствие чего мы видим сегодня на Бали живой и в то же время стилизованный характер музыки и танца, далеко отошедший от придворных форм, которые еще распространены на Центральной Яве.

Частью древней изысканной традиции придворного танца является легонг, который вначале исполняли лишь принцессы. В 1978 году мы смогли увидеть легонг на празднике Балигиа правителей Карангасема. Со временем он стал постоянным номером танцевальных представлений для туристов и поэтому считается многими из тех, кто посетил остров, прототипом танца балийских девушек.

Происхождение легонга, как и почти всех балийских танцев, связано с массой легенд, окутывающих остров. Танцовщицы легонга — а каждая балийская девочка мечтает о том, чтобы стать танцовщицей, — по традиции считаются исполнительницами небесного танца божественных нимф. В танце, согласно балийской вере, происходит вхождение божества в человеческое тело.

Раньше танец девушек предваряла мелодраматическая легенда, составлявшая канву танцевального спектакля, о принцессе Рангкесари, которая потерялась в лесу и которую нашел и заточил в каменный дворец правитель Ласема. Брат девушки принц Даха обратился к нему с просьбой освободить сестру, угрожая войной. Правитель Ласема предпочел войну и выступил со своим войском против принца. Па этом повествование заканчивалось.

Танец начинается как продолжение сна, испугавшего жену правителя Ласема. Ей приснилось, что ее муж погиб в сражении с принцем Даха. Утром правительница всеми силами пытается удержать своего супруга от войны, но безуспешно. Первая сцена легонга заканчивается трогательными прощальными объятиями. За пей следует сцена расставания правителя с принцессой Рангкесари, которая отражает все попытки обольстить ее и даже ударяет правителя веером.

В некоторых вариантах легонга жена правителя является своему супругу во время похода в образе птицы, чтобы еще раз попытаться удержать его от войны. Однако правитель, ничего не подозревая, убивает птицу и идет на войну. На этом легонг заканчивается.

По-иному, чем в этом, основанном на легенде танце, предстающем перед сегодняшним зрителем как образец танцевальной эстетики, проявляется во многих танцах гораздо более ярко выраженный элемент повествования. Это относится в первую очередь к созданному на основе ваянга балету «Рамаяна», который сегодня в туристских центрах почти ежедневно воскрешает в танце древнюю легенду о Раме и Сите.

К наиболее впечатляющим примерам танцевального экстаза относится балийский кечак, скорее даже не танец, а спектакль со своим сценарием, действие которого, нс сопровождаемое оркестром, происходит в кругу сидящих мужчин, одетых лишь в набедренные повязки с черно-белым шашечным рисунком. С трудом верится, что из круга мужчин, как бы собравшихся на совет общины, может исходить такая неукротимая мощь.

Вначале кечак, как и большинство балийских ритуальных танцев, представлял собой обряд заклинания. Он считался одним из важнейших элементов церемоний очищения, проводившихся в период эпидемий с целью изгнания демонов, приносивших болезни. Скандируя хором «чак-чак», мужчины голосом имитируют гамелан. С тех пор как кечак вошел в репертуар танцев для туристов, к нему добавилась дополнительная часть, состоящая из сцен «Рамаяны», где танцоры изображают обезьянье войско. Это послужило причиной тому, что кечак с недавнего времени стал именоваться «обезьяньим танцем».

Сегодня еще существуют танцы, не относящиеся к туристской программе, например реджанг — непременная составная часть главных храмовых обрядов во время больших праздников и одновременно, как и прежде, священный ритуал. Таким мы и увидели его на празднике Балнгиа в Карапгасеме.

Рангда и Баронг

Когда в балийском театре сливаются воедино музыка, танец и сценическое действие и сам сюжет взят из балийской легенды или истории, то театр этот являет собой настоящее произведение искусства. Легенда и история здесь чаще всего тесно переплетены. Особенно это касается спектаклей «Баронг», танцевальной драмы, которую сегодня ежедневно в утренние часы можно видеть на многих площадях острова и которая раньше, исполняемая в другой форме; имела чисто ритуальный характер. В образах Баронга и Рангды олицетворяются две главные противоположности — добро и зло. Таким образом, театр является здесь символическим отображением жизни.

В балийской истории Рангды имеется свой прообраз — владеющая черной магией мать балийского раджи Эрлангги, царица Махендрадатта, многорукое рельефное изображение которой находится высоко в горах в Кутри на юге Бали. Баронг — это фантастическое существо в виде льва. По представлениям балийцев, человек может быть очень плохим и очень хорошим, но он никогда не станет символом добра, потому что в нем присутствуют обе противоположности — добро и зло, причем зло часто бывает таким сильным, что полностью подавляет добро. Такой силы добра, которая победила бы зло, в человеке нет, поэтому символ добра всегда заключен в нечеловеческом существе.

Рангда считается на острове воплощением демонической силы. Каменный рельеф в Кутри изображает ее в образе Дурги, ночной супруги Шивы, которой боятся на Бали, поскольку считают ее ненасытной богиней смерти и пробудившейся силой стихийных бедствий, требующих человеческих жертв. Рангда живет рядом с каждой деревней в специально сооруженном для нее павильоне в Пура Далем — Храме мертвых. Ее вырезанное из камня или дерева лицо всегда закрыто белым покрывалом, чтобы кто-нибудь случайно не увидел это воплощение зла и не навлек на себя несчастье. Кроме главного священнослужителя в Храме мертвых есть другой служитель, который во время танцев Рангды надевает маску ведьмы.

Маски Рангды с выпученными, наводящими ужас глазами, четырьмя длинными клыками и высунутым красным языком, охваченным символическим огнем, считаются приносящими несчастье и поэтому находятся в особом помещении Храма мертвых под замком.

Дорогая маска Баронга с имитацией львиной шкуры, напротив, хранится в деревенском храме как символ божественного благословения, воплощение надежды на помощь в случае необходимости, поскольку Баронг-кекет (таково полное имя этого существа из народной легенды) — дух, не только оберегающий деревню, но и охраняющий леса, поля и кладбища, где он пытается предотвратить губительные действия Рангды.

Когда наступает день Баронга или приходит несчастье в деревню, двое мужчин, хорошо знающих, что представляет собой это сказочное существо и что оно должно делать, надевают соответствующий костюм и становятся Баронгом. Один из актеров изображает пе-редкие ноги и надевает огромную маску с мощной нижней челюстью, другой — туловище и задние ноги. Оба актера должны действовать синхронно, чтобы выполнять ожидаемые от Баронга дикие движения и прыжки.

Если больной коснется шкуры Баронга, он может надеяться на выздоровление. Прикосновение же к белому покрывалу Рангды вызывает тошноту и может даже принести человеку смертельную болезнь.

Однако сегодня, когда Баронг со своей изначальной функцией приносить людям деревни здоровье и кое-где стал источником звонкой монеты, истинная вера в его силу, равно как и в силу Рангды, весьма поубавилась. Тем не менее один смышленый юноша из южнобалийской деревни, живущий сегодня показом «Баронга», сказал мне: «Что, собственно говоря, хотят люди, которые упрекают нас в продаже нашей древней культуры по заниженным ценам? В конце концов они хотят видеть то, что мы им и собираемся показывать. А если к тому же мы еще и заработаем, это будет лучшее благословение, которое мы можем ждать от Баронга. Ведь если бы он сердился на нас, то не дал бы нам заработать этих долларов». Здесь выражена типичная особенность балийского мышления: хорошо то, что приносит человеку пользу.

Кто наделен способностью видеть и понимать, за час узнает в Баронге о Бали больше, чем за все время дальних поездок по острову. Ведь спектакли «Баронга» — это в первую очередь часть истории, хотя многие из приезжих считают их лишь «чисто туристским аттракционом».

В сегодняшних представлениях «Баронга» вначале показывается главный персонаж, имя которого дало название этому зрелищу. Затем следует танец легонг, после чего развертывается основное действие, сопровождающееся ритмичными звуками гамелана.

На сцене двое придворных жалуются на горькую судьбу своего повелителя, принца Садевы, который сегодня же должен быть принесен в жертву богине смерти Дурге Они сообщают об этом первому министру государства, появившемуся на сцене вместе с царицей, которая глубоко опечалена по случаю намеченного жертвоприношения сына, требуемого силами преисподней, и которая по религиозным причинам не может воспрепятствовать этому, поскольку сама находится во власти повелительницы преисподней Дурги.

Дурга тем не менее боится, что царица может не дать согласия на принесение в жертву собственного сына, и направляет мысли царицы в нужное ей русло, в результате чего царица бьет сына и приказывает министру отвести его на кладбище, где властвует Дурга. Министр отказывается выполнить приказ, однако его самого подвергают колдовству, и он в конце концов отводит Садеву на кладбище, где привязывает к дереву перед домом богини смерти. В тот момент, когда кажется, что зло, олицетворяемое зловещей Дургой, побеждает, появляется Шива в образе жреца. Он проникается сочувствием к юному принцу Садеве и дарит ему бессмертие, поскольку не может просто освободить его от злых чар Дурги, которая в соответствии с ритуалом жертвоприношения хочет сразу же убить Садеву, но, поняв, что принц бессмертен, признает себя побежденной и просит Садеву убить ее и тем самым избавить от выполнения своего демонического замысла. Однако Садева отказывается выполнить эту просьбу. Но тут появляется Калека, страшная пособница Дурги, и обращается к принцу с тем же требованием, но Садева остается непоколебимым.

Желание смерти превращается у Калеки в лютую ненависть, и она прилагает все свои магические силы, чтобы все-таки уничтожить Садеву. Вначале она превращается в дикого кабана, однако Садева убивает его. Превратившись в громадную птицу, она тоже не может победить Садеву. И здесь наступает самый ужасный момент, когда обычно во время деревенских представлений «Баронга» в толпе каждый раз пробегает боязливый рокот. Калека превращается в символ власти зла — черную ведьму Рангду. Против нее бессилен даже бессмертный принц Садева.

Рангда — это воплощение беспредельного зла, выходящего за рамки всех человеческих представлений. Бессмертному принцу остается лишь один выход: с помощью Шивы он превращается в Баронга. Теперь друг другу противостоят уже не люди, боги и демоны, а символы абсолютного добра и абсолютного зла. Они не могут побороть друг друга, ибо символизируют абсолютные крайности поведения человека.

Даже когда Баронг призывает к себе вооруженных крисами помощников, они не в состоянии что-либо сделать. Рангда запутывает их так, что те обращают свое смертоносное оружие против самих себя. Однако, когда эти помощники, которые к тому же были ослеплены Рангдой, пытаются убить себя собственным оружием, судьба в последний раз приходит им на помощь: решительно вмешавшись, Баронг прекращает действие злых чар Рангды. Помощники Баронга постепенно пробуждаются от транса невредимыми. Жрец окропляет их святой водой, и они приходят в себя. Звуки гамелана, сопровождающего все действие, в последний раз нарастают, и символическое представление заканчивается. В этом исполняемом в разных вариантах народном спектакле показывается все, содержащееся в балийской религии и в балийском представлении о жизни. Принесение людей в жертву богине смерти относится к древнейшим обычаям дояванских балийских верований. Этот обряд, вероятно, имел место еще до появления на острове первых индийских брахманов. Уже при жизни Махендрадатты — про образа Рангды — этот обычай отошел в область преданий, тем не менее в индо-балийской религии до сих пор сохраняется вера в ненасытность богини смерти, и ее одну считают ответственной за многие беды, в том числе и за извержение вулкана Гунунг Агунга, повлекшее за собой многие человеческие жертвы.

Ее царство продолжает существовать, поскольку мир людей полон зла и скверны. Любовь, ненависть, интриги, борьба, преодоление трудностей — все это не что иное, как составные части нашей жизни, и все это присутствует в спектакле «Баронг». Ни зло, ни добро, как показывают его последние сцены, не могут претендовать на исключительное господство среди людей. Земля — это ни преисподняя, ни небеса, она объединяет в себе и то и другое. И то и другое живет в каждом из нас. Лишь тогда, когда человек, по мнению балийцев, живет в соответствии с предписаниями своей религии, делая все, что требуется от него для подавления и задабривания зла, у него есть надежда на счастливую жизнь. Лишь вмешательство жреца, как показывает заключительная сцена «Баронга», охраняет человека от заблуждений, безумия, самоуничтожения и безвременной смерти.

Культ мертвых

Для читателя, не знакомого с балийским образом жизни, может показаться странным, что культ мертвых принял на острове праздничные формы. И тем не менее праздники этого культа не только получили широкое признанье на Бали, но и с точки зрения затрат и настроения являются праздниками, отмечаемыми на широкую ногу. Конечно, их объектами становится не сама смерть как нечто непредвиденное, но в большинстве случаев все же проистекающее из астрологических действий жрецов. И даже если кто-то считает, хотя и без основания, что обладает магической силой над собственной или — с помощью черной магии — чужой смертью, он вряд ли станет утверждать это публично.

Следовательно, смерть есть нечто личное, касающееся только семьи. Для последующих ритуалов, связанных со смертью, не играет никакой роли, предшествовало ли кремации умершего захоронение, или покойник (брахман либо князь) находился до кремации в гробу в собственном доме. Для всех балийцев индо-яванской веры (исключение составляют лишь бали ага) важно, чтобы тело умершего в конце концов было кремировано. Поскольку церемония кремации относится к самым дорогим на Бали, далеко не каждая семья в состоянии кремировать своих умерших сразу или в ближайшее время. Поэтому балийские кладбища заполнены временно захороненными.

В деревенских семьях часто ждут той поры, когда какой-нибудь платежеспособный родственник объявит о большой кремации, к которой могут присоединиться более бедные члены рода и кремировать своих покойников. Зачастую к этому моменту остаются лишь кости умершего, которые тем не менее выкапывают, заворачивают в белую ткань и предают огню. В тех случаях, когда останков не сохранилось, из сандалового дерева и пальмовых листьев изготавливаются символические фигурки, которые сжигаются вместо костей. Решающим остается одно: акт кремации в конце концов состоялся, поскольку лишь кремированный балиец может продолжить предначертанный ему путь в круговороте форм существования и в соответствии со своим желанием когда-то родиться снова.

Вопрос, почему же кремация должна быть столь дорогой, если она представляет собой попятную и предписываемую верой цель всех балийцев, заслуживает более внимательного рассмотрения. Речь здесь идет не просто о кремации, как, например, в Европе, а о важнейшем шаге человека в круговороте форм его существования. При этом неважно, когда он будет сделан, важно, чтобы это когда-нибудь произошло и чтобы ни один из многочисленных, относящихся к этой процедуре ритуалов, часть из которых обходится очень дорого, не был пропущен.

Почти все отмечаемые очень пышно праздники кремации — это праздники, устраиваемые представителями высших каст, хотя разбогатевшие сегодня балийцы более низких слоев тоже иногда могут позволить себе богатую обрядность и придают большое значение импозантности праздника мертвых.

Когда балиец умирает, первая мысль его ближайших родственников связана с дальнейшим путем его души. Вопрос, будет ли до кремации захоронение, или тело оставят лежать в доме, не играет главной роли. Решающим является вопрос о кремации умершего, поскольку лишь после нее душа полностью освобождается от земной оболочки и одновременно получает первое важное очищение огнем.

Между смертью и кремацией должно пройти не меньше сорока двух дней. Однако случаи кремации сразу по прошествии этого срока крайне редки, обычно так кремируют зажиточных брахманов. И дело не в том, что лишь немногие семьи могут за несколько недель собрать необходимые деньги. Здесь важно определение наиболее благоприятного дня для кремации. Балийская система календарей знает для праздника мертвых неблагоприятные не только дни, но и целые месяцы, когда проводить его не следует, поэтому кремации тех, кто умер в течение целого года, зачастую проводятся за несколько недель.

День кремации значительного лица определяется брахманским жрецом по календарю, и подготовка к этому празднику идет на двух уровнях. Главное действие разворачивается вокруг тела покойника, лежащего дома, в гробу. Для него сооружают специальную башню, по величине и убранству соответствующую его положению, а также саркофаг — громадное изваяние в виде животного (быка, коровы или крылатого льва) для сожжения.

За несколько дней до кремации готовые «небесные корабли» уже стоят в зале рядом с домом, в котором находится покойник, и своими украшениями из золотой фольги, изображениями духов, могучих змей-нагов и символическими орнаментами возвещают о большом празднике, в котором, как в Одалане, примет участие вся деревня.

Кроме того, накануне кремации идет подготовка на кладбище, где выкапываются кости тех покойников, которые будут сожжены вместе с умершим. Раньше для этого существовало строгое предписание, согласно которому выкопанные из земли кости нельзя было вносить в дом, а все обряды очищения проводились с символическими фигурами. Однако сегодня кости очищают, заворачивают в белую материю и вносят в дом, откуда в день кремации их понесут к месту сожжения одновременно с «главным» покойником.

В обряде кремации в соответствии с балийскими обычаями существуют два разных уровня. Один касается останков тела, другой — гораздо более важный — душ умерших. Во второй половине дня накануне кремации богато одетые женщины и девушки, нередко в украшениях с золотой символикой, направляются к кладбищу, где с помощью священных песнопений пытаются пробудить души умерших, чтобы дать им возможность перейти в приготовленные символические фигурки, представляющие собой своеобразные «повозки» для путешествия на небеса. После жертвоприношений богам, а также угрожающим благополучию злым духам, собравшиеся отправляются домой вместе с фигурками, в которых теперь находятся души умерших, чтобы вечером совершить над ними «пембресихан», первое очищение, которое состоит из очень долгого и дорогостоящего ритуала, включающего в себя множество деталей, а на следующий день предать их очищающему огню.

Особенно важной частью подготовки к церемонии сжигания является ритуал доставки святой воды, для которой приготовлены сосуды с разной степенью святости для различных ритуалов очищения.

В последнее время от многих из этих дорогостоящих церемоний, требующих очень высоких гонораров для жрецов, стали отказываться. Члены верных традициям семей брахманов и другой аристократии этой небрежностью в соблюдении ритуалов объясняют рост бед и несчастий, которые постигли не только Бали, но и всю землю.

В день кремации в деревне и особенно в кампунге умершего царит оживление. Для сотен гостей заранее приготовлен завтрак. Отовсюду прибывают родные и друзья умершего, чтобы принять участие в праздновании его самого прекрасного дня, который считается своеобразным балийским праздником вознесения. Гамеланы исполняют спокойную, нежную музыку. Жрецы поют тексты на старояванском языке (кави) в честь усопшего. Вокруг покойника, лежащего в гробу и покрытого дорогим покрывалом, возвышаются горы жертвоприношений — пища, рассчитанная на долгую дорогу в рай. Во дворе кампупга натягивают нити и разжигают жертвенный огонь, чтобы держать злых духов на расстоянии и после кремации закрыть духу мертвых обратную дорогу в дом, иначе он станет «лаяком», мучителем семьи.

Перед кампунгом собирается сотня, а то и более молодых людей, которые понесут башню с покойным и саркофагом в виде животного к месту кремации. В полдень через узкие ворота кампупга выходят родственники покойника, которые несут длинное белое полотнище — символ чистоты. Процессию завершают молодые люди, которые вносят в башню мертвых также завернутого в белую материю покойника, подняв его над головами. По бамбуковой лестнице они поднимают его наверх и укладывают для последнего пути. Когда колонна с башней, отливающей на солнце золотом, приходит в движение, начинается серия возбуждающих сиен, которые можно видеть только на балийском празднике. Под перезвон гамелана и распаляющие ритмы сигнальных деревенских барабанов носильщики с бамбуковой платформой, на которой установлена башня, буквально срываются с места и несутся вперед по улицам как угорелые. На перекрестках они внезапно поворачиваются, кружатся на месте, чтобы затруднить покойнику ориентировку и одновременно отпугнуть демонов, а чтобы окончательно отогнать злых духов от покойника, между деревней и кладбищем по улице пускают воду, в которой носильщики начинают топтаться как безумные, так что во все стороны летят каскады брызг. Поскольку, согласно балийской вере, духи и демоны боятся воды, они окончательно обращаются в бегство и оставляют процессию в покое.

Достигнув места кремации, носильщики трижды обносят башню вокруг него, а в это время из клеток выпускаются птицы, которые скоро вознесут на небеса освобожденные с помощью огня души. Едва бамбуковый помост с башней поставлен на землю, молодые люди с громким криком взбегают по бамбуковой лестнице наверх, чтобы спустить тело покойника вниз и уложить его в стоящий рядом саркофаг.

Заранее подготовленные дрова подтаскивают к саркофагам, жрец еще раз окропляет их тиртхой. Затем с помощью факела поджигается костер, и человеческое тело или то, что осталось от него за годы после погребения, растворяется в дыму и исчезает вместе с саркофагом-животным, его последним земным пристанищем. Треск горящего в огне бамбука напоминает порой разрывы снарядов, что придает акту кремации особое магическое звучание.

Огонь перекидывается на высокую башню. Башня занимается и пылает, как гигантский факел, а затем с треском разваливается. Однако души умерших, согласно балийской вере, поднимаются к листьям громадных баньянов, окружающих место кремации, и принимают позу лотоса, в которой отправляются в путь на небеса, в райские поля.

Хотя процедура кремации проходила без особой суеты, она оставила впечатление шумного и радостного события. Все члены семей других покойников были счастливы, что наконец настал день, который освободил души давно умерших родственников от бренных останков, а их самих — от необходимости экономить, зачастую испытывая большие лишения, чтобы собрать средства для этого дня.

Тем временем на земле среди обуглившихся обломков саркофагов осталось не так уж много от покойников. Родственники собирают останки, заворачивают их в белую материю и спокойной процессией относят к морю, где предают пепел волнам. Звучит еще одна молитва, самые молодые купаются в пенящейся воде, и вот последний акт похорон совершен.

Первое звено в длинной цепи дальнейших очищений начинается двенадцатью днями позже «муркуром», первым освящением души, за ним следуют другие — через сорок два дня, затем спустя годы, и так до бесконечности, потому что жизнь — это круговорот, у которого нет ни начала, ни конца, а есть лишь промежуточные остановки, часть из которых находится на земле.