Банда Гимназиста

Глава ХХ

Четыре первых дня на новой службе несколько утомили Андрея. Закончив «ударными», как выразился Непецин, темпами «дело банды Басманова», Рябинин отсидел битый час на совещании руководителей следственных групп и направился в гости к Старицкому.

Андрей застал друга за сборами. Георгий укладывал вещи в огромный кованый сундук.

– Никак приданое собираешь? – рассмеялся Андрей.

– Почти, – кивнул Старицкий. – Готовлю походный сундучок. Решил вот перебраться на дачу.

В городе летом душно и суетно.

– Да-да, припоминаю, ты как-то приглашал меня на свою «милую дачку».

Георгий захлопнул крышку и стряхнул с ладоней невидимую пыль:

– Готово. Отужинать, Андрей Николаевич, не желаете?

– Благодарю, сыт. Руководство ГПУ трепетно заботится о желудках сотрудников.

– Ну что ж, – Старицкий картинно развел руками, – тогда предлагаю кофе с коньяком.

Он достал из шкафчика бутылочку:

– Благоволите, – настоящий «Martel».

Георгий зубами вытащил пробку и осторожно понюхал горлышко:

– М-м! Тлетворный аромат эмиграции и парижских закатов. Однако не стоит забывать и о Родине! – Старицкий налил коньяк в большую винную рюмку и выпил залпом. – Так-то лучше, – поморщившись, бросил он. – Бодрит.

Андрей покачал головой:

– Э-э, да я вижу, у тебя нервишки пошаливают!

– Есть немного. Последнее время не могу удержаться от легкого озноба перед любым ответственным шагом. Наверное, старею, пора на покой.

– Брось, – Андрей хлопнул его по плечу. – Просто устал.

Старицкий прошелся по комнате:

– Как тебе сказать? Порой стоишь перед выбором и, несмотря на то что все рассчитано, страшишься неизвестности. Прежде такого не бывало, а теперь вот трясусь в истерике, как институтка.

– Оно и понятно, – хмыкнул Андрей. – Дела купеческие! Большие деньги – большой риск.

– В нашем любимом Советском государстве всюду риск, не только в коммерции, – скривился Георгий. – Встанешь утром и не знаешь, доживешь ли до вечера.

– Неужели фининспекторы дополнительным налогом обложили? – предположил Андрей.

– Да нет. Этих кровососов я кормлю досыта… Решил я закрыть пекарню и начать новую жизнь. Надоело. Выгода от выпечки хлеба при наших налогах невелика, а возни много. Хочу пару недель отдохнуть, рассчитать работников и – махну в Питер. Устроюсь где-нибудь при госучреждении, раздобуду подряд. Денег хватит. Опять же, мачеха стала хворать, нужно за ней приглядеть. Надоест – до границы недалеко, может, удастся проскользнуть. А уж там – совсем другие порядки.

Андрей растерянно похлопал глазами:

– Гм, я-то считал, ты здесь неплохо устроил-

ся… Мечтал старинного друга на свадьбу пригласить…

Георгий подошел к Андрею и обнял за плечи.

– Думаешь, я не рад, что мы встретились? Думаешь, не мечтал остаться рядом, помогать посильно, вместе радоваться жизни? – В глазах Георгия стояла отчаянная тоска.

– Так что же мешает? – Андрей робко улыб-нулся.

Старицкий опустил голову:

– В этой стране благополучие зависит не от талантов граждан, а от наличия грехов перед властью. У меня их предостаточно: белогвардейское прошлое, темные купеческие делишки… Всякого хватает, что попусту говорить. Ты – чекист, заставят пощупать закрома нэпмана Старицкого, и – никуда не денешься, придется приказ выполнять. Не хотелось бы мне потерять лучшего друга, поверь.

Рябинин побагровел:

– Как ты мог так подумать? Разве я посмею?

И… и потом, не такие уж тяжкие твои «грешки», чтобы ими занимался начальник особой группы по борьбе с бандитизмом! Анкета твоя чистая: бывший партизан, помогаешь детям хлебом, с фининспекторами, сам говорил, умеешь ладить. Понимаю, тебе не совсем приятен род моих занятий, да я и сам не в восторге от своей службы. Однако моя работа скоро завершится! Срок моего пребывания в ГПУ закончится через полгода. Вот поймаю Гимназиста и – вернусь на «Ленинец», сыграю свадьбу, учиться пойду на механический факультет.

– А что ты предлагаешь мне? – Георгий криво усмехнулся. – Возиться с булками в этом скучном городишке, ходить к вам с Полиной по воскресеньям в гости, крестить детишек и умиляться вашей семейной идиллии?

Он стал насупленным и колючим, темные непроницаемые глаза отталкивали и пугали.

– До смерти надоело каждый день получать плату за давно проданную душу, – Старицкий похлопал себя по карману. – Достаточно! Можно ехать на все четыре стороны.

Георгий натянуто улыбнулся:

– Буду навещать тебя от времени, справляться об успехах, вспоминать былое.

Он поманил Андрея на кухню:

– Идем, кофе сварю. Помогать будешь.

Друзья устроились на террасе.

Андрей, не отрываясь, пил кофе крошечными глотками и внимательно следил за Афанасием, убиравшим в сарай садовые лейки и лопаты. «Хозяйственный он мужик, – думал Рябинин, – работящий и неболтливый. Как тургеневский Герасим. За садом ходит, Жорке-то все эти деревца да цветочки вряд ли нужны».

Он вспомнил о застарелом споре с Георгием на чердаке их дома в Петербурге: «Жаль мне его. С детства мечтал человек о военной карьере, потом разочаровался; теперь остается только бежать от самого себя. Тщетно! Как от собственной тени. В эмиграции от такого сплина, говорят, стреляются».

Андрей осторожно посмотрел на друга. Георгий уставился куда-то в угол, в сумрачную темноту.

– Жо-ра! – негромко позвал Андрей. – А может, тебе жениться, детишками обзавестись?

Старицкий на секунду застыл в недоумении и вдруг взорвался задорным раскатистым смехом:

– Ай да Мишка, ну загнул, так загнул! Мне?

И жениться?! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Аллюр – три креста [135]: товарищ командир приказывает срочно создать семью!

– Ничего особенного, – Андрей пожал плечами. – Появился бы интерес к жизни, новый смысл.

Георгий резко оборвал смех и, навалившись локтями на стол, проговорил:

– Я, братишка, максималист. Если и женюсь когда-либо, так по обоюдному согласию со своей совестью и житейскими принципами. Пока в душе моей нет готовности к подобному испытанию. Я – бродяга. Такие женятся уже успокоенными, с сединой в волосах…

– …С подагрой, дрожью в коленях, грудной жабой и потребностью в уходе, – улыбнулся Андрей. – Мальчишка ты, питерский разбойник, вековая шпана!

– …Кроме того, – словно не замечая реплики друга, продолжал Георгий, – я дал множество обещаний до срока не жениться.

– Кому?

– Себе… окружающим.

Андрей махнул рукой:

– Дурак. Говорю тебе как друг и твой ротный командир.

– Бывший, – уточнил Старицкий. – Я же как друг и твой дворовый атаман говорю: сам ты дурак!

Они весело рассмеялись.

– Поостерегись, Жорка, поколочу! – шутливо пригрозил Андрей. – Может, хоть силой удастся научить тебя уму-разуму.

– Не дождешься! – вскакивая на ноги и принимая боксерскую позицию, отозвался Георгий. —

Я всегда был сильнее. Ну-ка, выходи на честный бой, маменькин сынок!

– Изволь, – медленно поднимаясь, согласился Рябинин.

– Давай-давай, разомни косточки, – подзадоривал его Старицкий. – Посмотрим, сумел ли ты обойти друга и учителя.

Увесистый кулак Георгия просвистел у плеча Андрея.

Рябинин отскочил, неуловимым движением выхватил из кобуры «браунинг» и направил в грудь Старицкого:

– А так?

– Ну ты смотри! Научился, – восхищенно всплеснул руками Георгий.

– А ты как думал? Меня всегда было непросто взять голыми руками, – фыркнул Андрей.

– Верю-верю. Мир? – Старицкий протянул руку.

Они обнялись.

– А не пойти ли нам в сад, костер разжечь? – предложил Георгий. – Помнишь, как тогда, на Островах?

– Когда мы сбежали на целых два дня, а родители чуть с ума не сошли?

– Ага, даже из гимназии хотели выкинуть. Золотые деньки!

Они сидели у костра, запекали в углях картошку и вспоминали детство. Безжалостно разбуженный Тимка получил приказ принести из погреба красного вина.

– Помнишь, как мы в первый раз напились? – отхлебывая из бутылки, спросил Старицкий. —

В седьмом классе гимназии, когда забрались в винный погреб отца Сашки Бобылева?

– Как не помнить? – кивнул Андрей. – Федот Тихонович торговал славными винами.

– Не то слово – превосходными! – подхватил Георгий. – Сколько мы тогда проглотили «Клико»? Дюжину?

– Девять бутылок, – уточнил Андрей. – На десятой нас выворотило.

– Точно! – засмеялся Старицкий.

«Вот он, мой милый Жорка, – радостно подумал Андрей. – Вот они, знакомые счастливые глаза, удалые и беззаботные. Как же далеко ты запрятал самого себя, дружок! А может, и почти растерял, забыл и вот только сейчас наконец-то вспомнил».

Георгий будто уловил мысли друга, оборвал смех и негромко проговорил:

– Все эти темные годы, Миша, ты был для меня единственным светом, надеждой, что есть где-то брат мой, родная чистая душа.

– Ты словно отходную молитву читаешь, – Рябинин покачал головой. – Перестань нагонять тучи, все образуется, ведь мы снова вместе.

– Если бы, – помрачнев, бросил Старицкий. – Давай-ка выпьем за добрую память!