Банда Гимназиста

Глава VIII

Андрей уже собирался домой, когда в его кабинет заглянул Самыгин.

– Задержись, товарищ Рябинин, разговор есть, – комсомольский секретарь плотно притворил за собой дверь.

– Рабочий день закончен, а о комсомольских или общественных мероприятиях, по-моему, не сообщалось, – сухо ответил Андрей.

– Я зашел объяснить причину моего поведения на вчерашнем собрании.

– К чему объяснения? И так все ясно: вы с Крыловым составили небольшой заговор, чтобы завалить мою кандидатуру. Только непонятно, почему бюро ячейки путает мой моральный облик с деловыми качествами. Производственное совещание – не идеологический отдел, и в его обязанности не входит задача вникать, где и с кем я ужинаю в выходные дни.

– Не обращай внимания на Крылова. Он чересчур зарапортовался, – поморщился Самыгин и подвинул себе стул. – Садись, разговор будет долгим.

К отводу Крылова я не имею ни малейшего отношения, поверь. Я выступал против тебя совсем по иному поводу.

– Неужто? – усмехнулся Андрей.

– Даю слово комсомольца. А сделал я это из соображений здоровой рациональности. Видишь ли, Андрей Николаевич, в воскресенье я имел разговор с товарищем Гриневым, членом коллегии ГПУ и главным помощником самого товарища Черногорова…

Андрей почувствовал легкий холодок в груди: «Ну, началось. Папочка приступил к активным боевым действиям!»

– …Так вот, коллегия ГПУ считает, что тебе необходимо поработать на органы. У чекистов сложилось положительное мнение о тебе, особо отмечаются заслуги в гражданской войне, многолетний фронтовой опыт. Сегодня страна переживает сложный исторический момент – началось восстановление хозяйства, мы уже стали жить лучше, но все еще копошатся по темным углам буржуазные недобитки, в городах орудуют уголовные элементы. В ГПУ не хватает грамотных, опытных кадров…

– Прекрати агитацию, Саша, – оборвал Самыгина Андрей. – Мы с тобой не на кружке политграмоты. Говори по существу, чего хочет Черногоров. Чтобы я перешел в ГПУ?

– Да.

– И именно поэтому, зная о том, что я, как комсомолец, не должен отказаться от столь лестного предложения, ты пытался дать мне отвод?

– Так точно.

– Логично: зачем избирать человека в состав производственного совещания, ежели завтра он окажется на другой работе?

– Я рад, что ты все правильно понял, – облегченно вздохнул Самыгин.

– Оставим в покое Гринева, скажи мне вот о чем: ты действительно считаешь, что служба в ГПУ более необходима стране, нежели работа на заводе?

– Безусловно, – уверенно отчеканил секретарь. – Наша страна окружена кольцом буржуазных враждебных государств, поэтому служба в органах безопасности крайне важна. Это – почетный долг каждого коммунара!

– А как же подъем народного хозяйства? Что, ежели все грамотные да опытные кадры перейдут в ГПУ? Кто будет работать на заводах и фабриках? Лабутные да престарелые Петровичи?

– Не перегибай, товарищ Рябинин! – шутливо погрозил пальцем Самыгин. – Ты занимаешься гнилой демагогией, лживую софистику разводишь. Я говорю тебе не о всеобщем переходе специалистов в ГПУ, а о переводе в чекисты лишь тех, в ком органы наиболее остро нуждаются. К тому же еще неизвестно, как ты там приживешься. Быть может, эта работа действительно не для тебя. Один мой приятель отслужил в органах три года и вернулся на фабрику. Всякое бывает, но отвергать предложение чекистов нельзя, товарищ Рябинин, это несознательно и недостойно комсомольца. Вникаешь?

– Вникаю. Однако служить в ГПУ не хочу. Не по нутру мне это.

Лицо Самыгина побагровело, брови нервно изогнулись.

– А мне, думаешь, по нутру ходить в освобожденных секретарях, быть кабинетным писакой и белоручкой? Да я кондовый пролетарий, грамотный слесарь! Я же не кричу об этом на каждом углу. Направил меня комсомол на идеологический фронт – я и служу. Потому что так надо!

Он с минуту помолчал.

– Извини, Андрей Николаевич, – уставшим голосом проговорил Самыгин, – нервы сдают. А по секрету добавлю, лично от себя: подумай еще и о том, что отказываться от предложения Черногорова небезопасно. Для карьеры, вообще… Так что – думай сам.

Самыгин поднялся и пошел к двери.

– Благодарю за откровенный разговор, Саша, – сказал Андрей. – Я еще хотел кое-что уточнить о завтрашней акции.

– О ликвидации монастыря? – обернулся секретарь.

– Да. Что мы все-таки будем делать?

– Что делать? Возьмем ломики, кирки да лопаты, начнем разбирать стены, монастырские здания. Тебе, может, это и в новинку, а мы, городская комса, уже третий монастырь рушим. Кирпич пойдет на нужды народа, ценности – в казну. Подладишься, дело нехитрое, хотя и ответственное. – Самыгин помахал рукой: – Бывай, Рябинин, свидимся!

Андрей неторопливо шел по улице.

«Что бы там ни было, а времена теперь не военные: жизнь изменилась, и чекисты уже не столь всевластны. Сегодня главная задача – не борьба с врагами революции, а мирное строительство. Проявлю твердость, и отстанет папочка. Итак, будем размышлять хладнокровно и прагматически. Трофимов, похоже, ко мне благоволит, объясню ему, что твердо решил остаться на заводе, – заступится.

А авторитет у директора огромный. Теперь – наши отношения с Полиной. Что ж, всем о них известно, все знают, что это серьезно. Кирилл Петрович, в конце концов, не только зампред ГПУ, но и отец. Не сгноит же он во глубине сибирских руд верного друга и возлюбленного дочери.

М-да, до чего же низкий аргумент! Стыдно, господин капитан! Некрасиво, товарищ комэск и орденоносец!.. А проблема между тем острая. Что сказал бы папа? Осудил бы. Может, спросить совета у Жорки? Впрочем, с его циничным отношением ко всему… А там как знать – человек он далеко не глупый, наверняка сумеет трезво оценить ситуацию».

Расположившись в уютной беседке, Георгий занимался проверкой бухгалтерских книг.

Звонко хрустнула сухая ветка. Старицкий поднял голову: по тропинке сада шел Рябинин.

– А-а, это ты! – радостно улыбнулся Георгий. – Хорошо, что зашел. Забирайся ко мне.

Он обнял Андрея и усадил на скамью.

– Бдительность потеряли-с, господин разведчик, – покачал головой Старицкий.

– Это почему же?

– Слышно вас за версту, веточки каблуками кромсаете, а, Михайло Топтыгин?

– А тебе, Жорка, фронтовая наука, видно, по самые печенки засела, – усмехнулся Рябинин.

– В Стране Советов бдительность – архиважная составляющая жизни… Постой-ка, дружок, ты здоров? – Георгий пристально взглянул на Андрея. – Вид у тебя крайне опечаленный.

– Извини, Жора, что я зашел без приглашения, – Рябинин опустил глаза. – Хочу спросить твоего совета.

– Бросай свои «политесы», ты в моем доме всегда желанный гость. Ну, что там у тебя стряслось?

Андрей потянул из кармана папиросную коробку:

– Даже и не знаю, с чего начать… Короче говоря, меня приглашают работать в ГПУ. Впрочем, «приглашают» – мягко сказано, – тащат, будто арканом, и как я ни упираюсь, все одно – не отстают.

Лицо Старицкого стало жестким и сосредоточенным, вокруг глаз залегли морщины.

– Что мне делать, посоветуй, – Андрей развел руками и бессильно опустил их на колени.

Георгий с минуту помолчал, затем его широкие ноздри нервно вздрогнули.

– М-да-а, задачка! – он натянуто улыбнулся.

– Тут, брат, не до смеха, дело серьезное, – с легким укором проговорил Андрей.

– В чем именно?

Рябинин вкратце рассказал о своих тревогах. Старицкий внимательно выслушал, вышел из беседки и прошелся по саду.

Когда он вернулся, его лицо было веселым и беззаботным.

– Как я понимаю, тебя останавливают три вещи, – заговорил Георгий. – Первое – мораль: ты не хочешь служить в большевистских карательных органах, которые уничтожили немало твоих друзей и вообще массу народа. Второе – элементарный страх: секретная служба рано или поздно может докопаться до истинного Рябинина. И наконец, третье – тебе не хочется работать рядом с отцом любимой девушки, человеком, неприятным тебе по двум вышеуказанным причинам. Верно?

– Ты забыл еще одно. Я устал воевать с кем бы то ни было, будь то вражеские солдаты, шпионы или бандиты.

– А вот здесь ты врешь, Мишка! – усмехнулся Георгий. – Что ты еще делать-то умеешь? Ну-ка, вспомни! Только не говори, что командовать гегемонами на «Красном ленинце». Лучше всего мы умеем убивать, убивать грамотно, с толком, без рассуждений и зазрения совести…

– Перестань! – Андрей резко вскочил на ноги. – Хватит! Я пресытился войной, она у меня изо всех щелей смрадной блевотиной прет. И… не вводи во грех, Жорка, а не то!..

– Вот-вот-вот! – расхохотался во все горло Георгий. – Вот оно, подтверждение моих слов. Вот он, каппелевский капитан Нелюбин во всей своей первозданной красе! А словечки-то, словечки какие, ваше благородие! Окопами от вас прет, постановкой во фрунт и расстрелами дезертиров.

– Жорка!

Старицкий примирительно поднял руки вверх:

– Умолкаю, умолкаю. Извини, Мишка. Не беснуйся, я, брат, и в самом деле подумал, что ты лукавишь… Так ты и вправду решил стать мирным обывателем?

– Сказал уже.

Андрей справился с собой и сел на скамью.

– Сам-то ты, офицер ударного батальона, что ж булки подрумяниваешь? – фыркнул он.

– Э-э, Мишенька, у меня своя война, свой фронт, маленький и тихий, – Георгий погрозил ему пальцем. – Ну да ладно, пошумели – и будет. Значит, так. У нас три причины, в силу которых ты не желаешь стать славным чекистом… Слушай, говорю уже серьезно. Во-первых, твоя мораль смешна. Службу старой России ты справил, новой – тоже чин порядком отвел. Так что брось эти сентиментальные штучки. Страх перед разоблачением, конечно, силен. Однако в ГПУ мало осталось дураков в пулеметных лентах поперек груди и с бутылью самогона в кармане. Тебя наверняка проверили.

Черногоров – сволочь хитрая и осторожная. Если сам не дашь повода для подозрений, никто заново не сунется. И последнее – личные мотивы. Поверь, любой отец возлюбленной насторожен возникновением будущего зятя. Ты претендуешь на обладание его кровным дитя, на которое он имеет пока все права. Если ты женишься на Полине, эти страхи вмиг уйдут в прошлое, ибо славянин в браке есть жуткий собственник по природе своей, а женщины наши видят в муже хозяина, ручного зверя и отца родного одновременно.

– Ну ты загнул! – Андрей покачал головой. – Полина – не патриархальная мещанка, а культурная, самостоятельная девушка.

– Верю, верю, товарищ Рябинин, – покорно покивал Георгий. – Однако заметьте, вы говорите сейчас о ней. А о себе (собственнике, тиране и диком скифе) помалкиваете.

Друзья расхохотались.

– Да и вообще, воспитание и культура здесь ни к чему, – скривил губы Георгий. – В любви одинаковы и горничные, и королевы.

– А вот дальше – не надо, – предостерег Андрей. – Не уклоняйся от темы.

– От темы? Так я…

– От моей темы.

– Ах, да… Я считаю, в ГПУ тебе следует пойти. Не уступишь – испортят они тебе карьеру. И жизнь. Это он для тебя – папаша Полины, а ты для него – материал, глина. Да и не это главное. В обществе такое трепетное отношение к ГПУ, что тебя просто не поймут. Могут и в самом деле начать проверять.

У меня родилась мысль! Сделай упреждающий удар, как на войне. Они тебя просят, а ты явись сам, пока силой не заставили. Попроси себе выгодное подразделение, чтобы не сидеть в пыточном подвале и терзать белогвардейских шпионов, а действительно полезный участок… Ну, к примеру, борьбу с бандитизмом… А что? Говорят, в ГПУ создали ударную группу по ликвидации преступности в городе. Работа интересная и от политики далекая. А?

– Не ожидал, что ты дашь мне подобный совет, – задумчиво проговорил Рябинин. – Хотя ты всегда отличался прагматизмом.

– Не надо было меня спасать весной семнадцатого, – пожал плечами Георгий. – Спрашивал бы тогда совета у комсомольской ячейки.

– Ладно, спасибо за честность.

– Принимаю как должное, потому как честность нынче – штука редкостная, в моем обиходе особенно. А напрягал я фибры своей дрянной души исключительно ради твоей пользы… Хватит, пошли в дом, темнеет.

Они неторопливо двинулись по тропинке.

– А ведь ты всегда боялся темноты, Жорка! – засмеялся Рябинин. – Помнишь, как мы тебя на чердаке пугали?

– Никогда такого не бывало, врешь ты. Когда ж такое было? Не помню.

– Во втором классе гимназии. Да и в юнкерах тебе по ночам ведьмы мерещились.

– Это когда вы мне ужа в постель подложили? Так и ты бы испугался! Ложишься, а под одеялом – холодная гадина…