Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт

Глава 39

Когда требования горцев за лес в результате прений снизились до тысячи флоринов золотом, Волков едва заметно махнул рукой. Нет, он не согласился, он велел адвокатам перейти ко второму вопросу, оставив вопрос с лесом нерешённым.

— Вопрос номер два, — зачитывал адвокат Лёйбниц, — кавалер Иероним Фолькоф фон Эшбахт желает, чтобы его рожь, его овёс, его ячмень торговались в земле Брегген беспошлинно.

— Беспошлинно?! — тут же возмущался один из переговорщиков. — А сколько будет той ржи, и того овса, и того ячменя? Может, под видом своего овса нам купцы господина Эшбахта будут продавать весь овёс, выращенный в округе? А мы его без пошлины будем обязаны принять?

— Ограничения! — поддерживает говорившего его товарищ. — Пять тысяч пудов всякого товара из трёх названых.

— Пятнадцать, — начинает торг Крапенбахер.

— Пятнадцать?! — кричит переговорщик. — Это слишком, тогда просим принимать в земле Ребенрее наш лес тоже без пошлины.

— Сие невозможно, — вразумляет крикуна Крапенбахер, — кавалер Эшбахт не может отменить вам пошлину, наложенную герцогом сеньором Ребенрее, кавалер фон Эшбахт может говорить лишь за своё поместье.

— А зачем же мы тогда с ним разговариваем? — задавался вопросом горец.

— Затем, что это он на вашей земле стоит лагерем, а не вы на его, — снова напоминал горцам Лёйбниц.

Но горцы были неуступчивы в переговорах, так же, как и в бою.

— Тогда пусть он на своей земле даст нам построить пристань, — заговорил самый старый из делегации. — Пристань дать — это в силах кавалера, тут герцог не нужен.

Адвокаты посмотрели на кавалера: соглашаться? А тот едва заметно помотал головой: никаких им пристаней. И сказал:

— Я построю сам пристань; коли надо будет, скажите, что дам им построить у реки амбар.

— Кавалер Фолькоф фон Эшбахт не позволит строить у своей земли пристани, но дозволяет купцам земли Брегген поставить у его пристаней амбар.

— Но амбар тот будет большой, — сразу согласились горцы. — И ещё господин фон Эшбахт пусть у пристани продаст земли, чтобы мы там могли построить навесы для леса пиленого, для бруса и тёса.

Лёйбниц и Крапенбахер посмотрели на Волкова. Тот в ответ им кивнул: пусть.

— Эта пожелание приемлемо, — озвучил вердикт Крапенбахер. — Запишем, что будет для купцов Бреггена большой амбар у реки и хорошее место для склада леса.

На этом договаривающимся сторонами было решено сделать перерыв на обед.

Ему пришлось обедать с адвокатами, век бы их не видать. Успели уже надоесть ему. Въедливые, злые, неумолкающие. Но вопросов было столько, что иначе и быть не могло. Ему за этим обедом пришлось больше говорить, чем жевать. А эти двое всё не унимались, да ещё и поп к ним в их болтовне присоединился. Так, не получив никакого удовлетворения от еды, после обеда снова собрались на условленном месте. Собрались и снова начали говорить, говорить, говорить. И вся эта болтовня свелась к двум вещам. К количеству овса, ржи и ячменя, что купцы Волкова смоли бы продавать в земле Брегген беспошлинно, и величине амбара и стоимости удобной земли под склад на его берегу. Только уже к вечеру стороны смогли договориться, и все пункты этого вопроса привести к согласию. Целый день болтовни — и разрешён был всего один вопрос. К концу дня, когда кавалер уже с трудом понимал, о чём говорят выступающие, отец Семион попытался поднять вопрос о возврате беглых крестьян, но горцы тут же и весьма бодро отказались обсуждать его.

— Жулики, мерзавцы, они собираются увязать вопрос возврата беглых мужиков с возвратом под вашу руку Линхаймского леса, — предположил Крапенбахер.

— Никаких в том сомнений, — согласился с ним Лёйбниц, — думаю, нам придётся согласиться на тысячу золотых.

— Да-да, завтра же нужно будет на то согласиться. Не тянуть с этим. Тысяча золотых — не такая уж и большая сумма за тот лес. И нам надобно закрыть этот пункт, пока они ещё что-нибудь к нему не привязали.

Кавалер уже не мог ничего слышать ни про лес, ни про мужиков, ни про что-то иное; да, конечно, он понимал, что речь идёт о его собственности и что скорее всего эти опытные крючкотворы правы, но говорить об этом после целого дня болтовни он просто уже не мог и посему лишь вымолвил со вздохом:

— Господа, завтра, всё завтра, — и пошёл к себе в шатёр.

Спать. Перед сном он, правда, успел подумать о том, что надо, уже пора, вызвать самого Райхерда для переговоров с глазу на глаз. Иначе вся эта многочасовая болтовня так и останется болтовнёй, так как совет кантона Брегген решит почему-то, по какой-то причине не ратифицировать договор, который он тут подпишет, и эти горные мерзавцы из спеси своей решат продолжить войну. А он, обрадованный пустой бумагой с ничего не значащими подписями, оставит укрепления и выведет своих солдат с их земли. Случись такое, ему придётся уже к весне собирать новую армию и выбивать из своей же крепостицы упрямых врагов. Даже думать о таком ему не хотелось. Вот поэтому он и собирался договариваться с Первым Консулом земли Брегген, с ландаманом Райхердом, а эту всю… болтовню всерьёз почти и не воспринимал.

Второй раунд переговоров начался с заявления стороны кавалера. Крапенбахер встал, достал бумагу, откашлялся и, дождавшись тишины, начал:

— Кавалер Фолькоф господин фон Эшбахт желает, чтобы было выделено, безвозмездно и навек, видное место для его купца в торговых рядах ярмарки Мелликона, коли такая снова будет.

— И которую кавалер Фолькоф господин фон Эшбахт приказал сжечь, — едко и громко заметил один из делегатов.

Крапенбахер отвёл листок в сторону, посмотрел исподлобья на крикуна и продолжил как ни в чём не бывало:

— Купец кавалера сам выберет себе место согласно своим предпочтениям.

— Такое место будет стоить триста шестьдесят пять талеров в год, — кричит один из делегатов, — неужто кавалер не найдёт денег купить для своего человека такое место?

— Повторяю для тех, кто не расслышал, — холодно и высокомерно произнёс юрист, — «выделено безвозмездно и навек».

И тут же от другой стороны пошли, полетели возражения, замечания и даже насмешки:

— Хочу я взглянуть на того купца-храбреца, кто приедет в Мелликон торговать от господина фон Эшбахта, после того как он жён местных отдавал солдатне на поругание.

Тут Волков даже хотел ответить, дескать, с горожанами он был честен, а горожане были с ним вероломны, вот и поплатились сами, чего теперь стенать, коли сами виноваты, но слава Богу, сдержался, промолчал, в лай вступать со всяким — лишь достоинство терять. Для того у него адвокаты есть.

Снова начались прения, иной раз доходящие до крика. И это из-за торгового места на ярмарке стоимостью в триста шестьдесят пять монет в год. Но Волков уже почти не вникал в происходящее, он готовился сделать ход. И пока Лёйбниц уже в тридцатый, наверное, раз напоминал людям земли Брегген, кто на какой земле находится, он повернулся и, чуть склонившись из кресла, окликнул Максимилиана, который с интересом следил за прениями:

— Прапорщик!

Максимилиан оторвался от происходящего и наклонился к Волкову:

— Да, генерал.

— Отдайте знамя Румениге, а сами обойдите ряды, зайдите с их стороны и без ссор попросите разрешения пройти к ландаману, и если пустит вас охрана, спросите его: не соблаговолит ли он во время обеда встретиться со мной на берегу реки, с глазу на глаз или с малым сопровождением.

Максимилиан кивнул:

— Да, генерал.

— Если спросит он вдруг, что надобно, скажите, что генерал уже устал от этого балагана и желает говорить с ним. И будьте с ландаманом почтительны.

— Да, генерал, — снова ответил прапорщик и пообещал: — Буду почтителен.

Когда он ушёл, Волков стал слушать вполуха про первый и второй торговые ряды, про стоимость амбаров и складов на ярмарке, про плату за стоянку у пирсов. Может быть, это его в другое какое время и заинтересовало бы, у горцев было чему поучиться, но сейчас его интересовали только две вещи: пустит ли охрана его оруженосца к ландаману и примет ли тот приглашение кавалера на рандеву. И какова была его радость, когда он увидал, что из-за кресла Первого Консула появился начальник стражи горцев и что-то прошептал тому на ухо. Господин Райхерд пару мгновений ждал, обдумывая услышанное, а потом что-то ответил своему телохранителю. Тот кивнул и ушёл, и почти сразу по правую руку от ландамана с глубоким поклоном появился прапорщик генерала.

«Молодец, Максимилиан, поклон спины не сломит, а вот расположить Райхерда к себе сможет. Всё правильно, спеси сейчас места нет».

Первый консул выслушал молодого офицера и что-то ответил, коротко, быстро. Максимилиан поклонился ещё раз и ушёл. А генерал даже чуть поёрзал в кресле, в нетерпении ожидая ответа.

И вскоре прапорщик был подле него и говорил негромко, склонившись к генералу:

— Обещал до обеда дать знать, будет он или нет.

Волкову, конечно, хотелось знать больше: что говорил прапорщик, как отвечал ландаман, — но всё это уже роли не играло, теперь нужно было просто ждать обеда. И генерал попытался снова вслушаться в болтовню своих юристов и делегатов от земли Брегген. Но все его попытки понять смысл всего, что тут говорили, были тщетны.

Ничто другое, кроме ответа господина Райхерда, его не волновало и не могло сейчас заинтересовать. Он видел, как к Райхерду стали подходить его советники. Один грузный и немолодой, в мятой одежде, другой статный и ликом неуловимо напоминавший самого ландамана, видно, родственник, может даже, сын. Они склонялись к нему и о чём-то говорили с ним. Волков знал, что они говорят о предложении встретиться. И молил Бога, чтобы среди советников были те, кто поддержал бы встречу. И наконец решение было принято. Тот советник, что был похож на сына, подозвал к себе ближайшего офицера и отдал распоряжение.

И Волков дождался своего — ещё до обеда было некоторое время, когда к нему пришёл офицер от ландамана и сообщил, что господин Первый Консул соблаговолит принять приглашение на рандеву и что будет он на берегу реки сразу после обеда с малой свитой и малой охраной.

— Передайте Первому Консулу, что я с нетерпением жду встречи, — сказал Волков, тут же обругав себя за несдержанность, за это самое «нетерпение». И тут же звал к себе Гюнтера для распоряжений.