Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт

Глава 9

Сам собой пропал аппетит. Вернее, не пропал, просто стало сейчас ему не до еды. То волнение, что овладевает человеком перед очень важным делом, как раз и овладело им. И когда это волнение посещает деятельного человека, разве может он усидеть на месте?

Тут же господ Румениге и Габелькната он отправил к полковнику Брюнхвальду и майору Рохе, которые со своими частями стояли под Эвельратом, ожидая приказа выдвигаться в Лейдениц для погрузки. Молодые господа получили тщательные инструкции, которые они должны были донести до Брюнхвальда и Рохи, после чего сразу уехали.

А сам генерал, так толком и не позавтракав, велел господину Фейлингу ехать в лагерь, что был разбит чуть южнее Эшбахта, и сказать капитану Кленку и майору фон Реддернауфу, чтобы собирались со своими ближайшими офицерами на рекогносцировку. Волков думал показать господам места, дорогу на юг и берег, на котором они будут ждать баржи, после того как он уже высадится в кантоне.

— Что? — жена, спустившись вниз, увидала суету в доме, готовящихся в дорогу молодых господ и своего мужа. — Куда вы? Уезжаете?

— Надобно мне, госпожа моя, — как можно теплее отвечал он.

— Да как же вам надо?! Вы же одну лишь ночь дома были! И уже уезжаете.

— Говорю же вам, дорогая супруга моя, — продолжал он терпеливо, — враг зашевелился, надо мне ехать.

И, конечно же, она тут же спрашивает:

— А куда едете? А вернётесь-то когда? — спрашивает, мужа за рукав поймав и не выпуская, а сама смотрит, в лицо ему заглядывает.

Вот и что ей, гусыне, отвечать тут? Сказать, что едет он на войну и не разумеет до конца, вернётся ли вовсе?

— Еду я с господами офицерами сначала на юг наших владений, а оттуда в Лейдениц, встречать друга нашего Брюнхвальда. А как узнаю, когда домой вернусь, так о том вам весть пришлю, — говорит он. — А волноваться вам в вашем положении не нужно, — он даже погладил её по большому животу. — Чрево своё берегите.

— Войну затеяли? — она начинает лицом грустнеть прямо на глазах.

— Да не затевал я её, я её закончить думаю.

— Да когда же вы уже навоюетесь? — завыла Элеонора Августа. Слезы ручьями, словно воду кто на лицо ей льёт. — Когда я мужа видеть буду, когда спать буду спокойно? Когда мне виденья про смерть вашу перестанут мерещиться?

Она вцепилась в его одежду ещё сильнее.

«Ну не дура ли?». Он аккуратно высвобождается из её рук.

— Нет нужды вам такие видения смотреть, сам я не воюю, я генерал, воюют мои солдаты и офицеры. А я от войны далеко сижу. И говорю же вам, скоро вам весть пришлю. Не кручиньтесь и себя злыми думами не изводите.

Кони были осёдланы, вещи уложены в телеги, Гюнтер, гвардия, молодые господа ждали его. А на выходе, вот ещё незадача, и Бригитт на него кинулась. Повисла, держа крепко. И тоже в слезах.

«Да что же вы меня оплакиваете?! Глупость какая! Так ведь и беду накличут, бабы глупые».

Он отправил Максимилиана с частью своих гвардейцев и со своими вещами к амбарам, а с Кленком, фон Реддернауфом и ближайшими их офицерами и капитаном Дорфусом поехал на юг, к рыбацкой деревне.

А сержант Жанзуан обжился там. У берега две лодчонки, сети сушатся на солнышке, лачуги подправлены, дым из очагов идёт, пара женщин насторожённо и даже с опаской поглядывала на приехавших офицеров, понимая женским своим чутьём, что такое неспроста.

«О, бабёнок завели люди сержанта. Это хорошо».

Надо отдать должное старому сержанту, маленькую заставу на холме он превратил во вполне себе крепкий маленький форт. Окопал как следует, ров, в человеческий рост глубиной, окружал заставу. Крепкий частокол, рогатки. Всё по уму. Старый сержант знал, что делал, за что и получил при встрече заслуженную похвалу от генерала.

— Ну, — спрашивал Волков, уже оглядевшись, — как они там?

Жанзуан, конечно, понимал, о ком идёт речь. И видя, что его слушают все остальные офицеры, докладывал:

— Так-то тихо, баржи ходят туда-сюда, — говорил он, понимая, что речь о кантоне идет, — а солдат мой, Вилли Гупп, неделю назад поутру, когда снимал сеть, видел офицеров ихних, были они верхом, дюжина, не меньше. Рано было, но они приехали к реке, смотрели на нашу сторону, а один всё рукой показывал на наш берег и что-то говорил.

— Вот поэтому, господа, — говорил генерал, — мы на берег не пойдём, смотреть на ту сторону будем из-за кустов. Не хочу, чтобы и нас так увидали с той стороны.

Так они и делали — прячась за кустами, ходили вдоль берега и слушали капитана Дорфуса, который, сверяясь со своей картой, им всё объяснял:

— Вот, господа, как раз напротив этого места и стоит их лагерь. Меньше мили отсюда, берег там пологий, и вода глубока, я видел, как к нему баржи приставали. Лучше места для выгрузки нет, разве что только на пирсы выходить.

Офицеры понимали, кивали головами, спрашивали:

— Так, значит, лагерь прямо тут?

— От берега идёте ровно на юг, мили не пройдёте, как будет дорога, двести шагов по ней на запад — и будут рогатки лагеря. Восточный край лагеря.

— А с другой стороны можно дойти? — интересовался генерал.

— Можно, — капитан снова заглядывал в свою карту, — выходите прямо на пирсы Мелликона, идёте так же на юг, и на окончании города будет западный край лагеря. Не промахнётесь.

Офицеры говорили о том, что сегодня же выведут к этому месту войска, чтобы быть готовыми. А Волков, хоть и думал о своём, разглядывая карту капитана, просил их встать лагерем в миле от берега, чтобы, не дай Бог, враг не заподозрил их прихода. И когда те обещали ему, что сохранят своё присутствие от противника в тайне, он стал говорить сержанту Жанзуану:

— Высаживаться будем до рассвета, и чтобы местом в темноте не ошибиться, тебе надобно в трёх местах к утру ближе разжечь костры.

— Где прикажете разжечь? — спрашивал сержант.

— Один прямо здесь, на этом берегу. Второй ниже по реке, прямо напротив пирсов Мелликона, а третий на восточной оконечности острова, чтобы мы в темноте на остров не наскочили.

— Думаете идти на лагерь с двух направлений? — удивился Дорфус.

— А что? Нехороша мысль? — спросил кавалер. — Почему не атаковать его с разных сторон, вы же говорите, что лагерь не защищён ни с одной из сторон.

— Не знаю даже… Сил у нас мало будет. Бить придётся одним полком, может, лучше собрать все силы в кулак и смять их с одного направления?

Другие офицеры слушали их молча.

— Может, может, — как будто соглашался с капитаном генерал. Но далеко не первый раз Волков собирался воевать с горцами. — И всё-таки ударим с двух. Не дай Бог, успеют проснуться, не дай Бог построятся. Тогда их только ударом с тыла и можно будет взять.

Больше с ним никто не спорил. А он резюмировал:

— Значит так, господа, как только я с Брюнхвальдом и Рохой выхожу на тот берег, сразу освободившиеся баржи посылаю за вами, грузитесь без суеты, но и без промедления, к вечеру завтрашнего дня будьте готовы.

— Места для погрузки тут немного, — заметил Кленк, — три или четыре баржи станут только, кому грузиться первому? Кому готовиться вперёд?

Вопрос был правильным. И Волков даже не знал, как на него ответить. Он не мог сейчас сказать, кто ему потребуется на том берегу раньше: ландскнехты для взятия лагеря, если враг упрётся, или кавалерия, чтобы громить отступающего противника.

— Я вам сообщу, господа, — после некоторого раздумья отвечал он.

К вечеру того же дня он был у амбаров и переправился в Лейдениц. И что же? Ни одной новой баржи он у пирсов не увидел. Всего восемь барж, с подошедшей, а этого мало. Раздражённый, и уже ни от кого не скрываясь, поехал к Гевельдасу. А тот, прижимая руки к груди, говорил ему:

— Господин, хоть казните, хоть помилуйте, но барж нет, есть только те, что уже зафрахтованы. Других вовсе нет, просто нет. Ни одной лишней не пришло сюда за последние два дня.

Ну и что с ним сделать? Не казнить же, в самом деле.

— Верни мне оставшиеся у тебя деньги, — зло сказал кавалер.

— Да-да, конечно, — засуетился купец, полез в сундук, — я всё вам записал, всё вот тут, — он протягивал мешок с деньгами и бумагу. — Долги купцам раздал и обед им устроил. Очень, очень им понравилось, они с жёнами приходили. За вас выпивали. Говорили, что если ещё что-то надобно будет, так они со всем почтением…

«Сволочи, торгаши… Выли, скулили, проклятьями сыпали, а как деньги получили, так разве что не лучшие друзья…»

— Я у тебя лягу, не хочу, чтобы в постоялых дворах меня видели, — он вспомнил, что съел немного хлеба, что дал ему Максимилиан, съел этот хлеб, не вылезая из седла, — и поесть дай мне. И моим людям тоже.

— Всем вашим людям дать еды? — испуганно спросил купец, вспоминая, что людей у кавалера целый отряд.

— Да. Что, боишься разориться? — Волков усмехнулся. — А представь, купец, что мне их каждый день кормить.

— У меня просто нет столько еды дома. Надобно купить, а где сейчас купишь, ночь на дворе, разве что в трактире.

— Так купи. Не мог лодок найти, сколько нужно, так хоть еду найди.

Последний день перед началом дела — он всегда самый тяжёлый. Если нет у человека дел, который его отвлекут, так его будут тяжёлые мысли изводить. Всё ли он сделал правильно, всё ли предусмотрел. И главный вопрос, что мучает всякого, кто ремеслом воинским живёт: вернусь или нет, а если вернусь, не хворый ли, не увечный ли? У него, конечно, была Агнес. И она ему всё наперёд говорила, но… Он не верил ей до конца. Какая бы она ни была видящая и знающая, всё равно не верил. Генерал и раньше, в молодости своей солдатской, ходил к гадалкам, как и все его суеверные товарищи, и заговорённые предметы с собой носил в молодости. Но прекрасно понимал, что и предсказатели ничего толком предсказать не могут, а заговорённые амулеты не защитят тебя от копья жандарма или от сильного удара клевца по шлему.

Сидеть в доме купца до вечера, до прихода Брюнхвальда и Рохи, и думать о всяком этаком он не мог, это было выше его сил. Поэтому кавалер, взяв с собой несколько человек, поехал на пристань. Чего ему бояться? Что купчишка какой увидит его, сообщит о том завтра в кантоне кому-нибудь? Так горцы о его приезде уже знают, а войска с ним нет, значит, им и волноваться не о чем. Если, конечно, не прознают они, что кавалерийский полк и баталия ландскнехтов выдвинулись уже к их стороне.

А на пирсах как раз стала на выгрузку большая и новая ещё баржа.

Под рогожами тюков разных горы. Товары, кажется, из Нижних земель. На барже заправляет всем молодой здоровый детина, стоит на корме, на всех покрикивает. Волков пошёл сразу к нему:

— Ты хозяин?

— Я, что надобно вам? — спрашивает детина так, что сразу видно — знает себе цену.

— Нанять тебя хочу. На неделю. Плачу вперед.

Он ещё договорить не успел, а хозяин баржи кричит ему:

— Нет! — и для верности головой трясёт.

— Отчего же нет? — Волков смотрит на него пристально.

— Дела у меня, уже есть заказ, — отвечает детина.

— Две цены даю, — не отступает генерал.

— Говорю же, нет, — отвечает ему хозяин и тоном говорит таким, что твёрже, чем железо.

— Давал тебе две цены, так теперь за одну поплывёшь со мной, — начинает злиться кавалер. Он делает знак рукой.

Тут же Максимилиан что-то шепчет Людвигу фон Каренбургу и Рудольфу Хенрику, и оба молодых господина, расталкивая грузчиков, что несут с баржи тюки, лезут на баржу, ловкие, быстрые, подходят к лодочнику, а руки держат на эфесах своих мечей.

— Это что? — восклицает тот.

— Сказал я тебе, что нанимаю тебя, просил по-хорошему, две цены давал. А ты только дерзил мне и упорствовал в глупости своей.

— Да разве ж так можно? — восклицал изумлённый детина, глядя на стоящих рядом с ним молодых господ неопрятного, угрожающего вида, которые ещё и руки свои держали на железе. — Это беззаконие!

Тут Волков даже смеяться стал:

— Беззаконие? Дурак, в этих местах закон — это я.

— Я жаловаться буду! — продолжает дурень.

А генерал ещё больше смеётся:

— Жаловаться? Кому? Кому ты, дурак, жаловаться будешь? Может, архиепископу Ланна? Или, может, курфюрсту Ребенрее? Или, может быть, консулам кантонов пожалуешься? Может, горцы тебя послушают?

— А, — прозревает детина, — знаю я, кто вы.

— Знаешь? И кто же я? — Волков улыбается.

— Вы тот, кто людям спокойно жить не даёт по всему верховью реки, вы Эшбахт, местный задира и раубриттер.

Эти слова, вернее даже, презрительный тон, которым они были произнесены, вдруг задели генерала. Да ещё и сказанные ему в присутствии его выезда и нескольких гвардейцев. Он сразу смеяться перестал, помрачнел прямо на глазах и кричит господину Хенрику, потому что тот высок и широк в плечах:

— Господин Хенрик, а ну-ка дайте мерзавцу в рыло как следует.

Господину Хенрику повторять надобности нет, он сразу кулаком бьёт лодочника сбоку в лицо. А фон Каренбурга и просить нет нужды, он ещё и ещё добавляет наглецу по физиономии. Тот хватается за разбитое лицо, но стоит, не падает лодочник, а Волков и кричит ему:

— Хотел с тобой по-хорошему, так ты, дурак, ласки не понимаешь! Поедешь со мной без денег, а ещё раз рот раззявишь и начнёшь дерзить, так велю тебе брюхо распороть и бросить тебя в реку, на радость ракам! А лодку твою заберу себе! А если вдруг кто отважится спросить у меня про тебя, так отвечу, что наказал тебя за дерзость языка, и того моего ответа для всякого будет довольно!

Лодочник, вытирая кровь с разбитого лица, лишь косился на обидчиков и больше ничего не говорил.

Так кавалер нашёл себе ещё одну баржу для похода, и та баржа была весьма для него выгодна.