Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт

Глава 51

На всякий случай Волков велел Ежу увести бриганта подальше, а сам стал ждать. И слушать. На башне говорили, вернее, спорили, едва не переходя на крик, но через шлем и через подшлемник слов кавалер разобрать не мог. Барон спорил со стариком, вот и всё, что из этого жаркого разговора понял Волков.

Потом всё стихло. Прошло ещё какое-то время. Волков уже начинал думать, что придётся всё-таки брать замок штурмом, как наконец грохнул за воротами засов. Потом ещё раз, и наконец старые створки поползли в разные стороны. Там, в темноте башни, поначалу проявилось светлое пятно, и из ворот вышел сам барон. Именно вышел, а не выехал на коне, был в простой белой рубахе и тёмных панталонах, даже чулок на нём не было, лишь туфли на босу ногу, словно прогуливался он по двору своего замка или шёл из покоев в покои. Только сейчас, когда на бароне было мало одежды, кавалер понял, насколько тот хорошо сложён, да ещё и красив. Именно красив, той мрачной мужской красотой, что начинается в развороте широких плеч и заканчивается грубоватыми, но правильными чертами лица.

Этот записной турнирный боец, завсегдатай балов и пиров, был на удивление хорош собой, и статью, и челом.

— Какой же вы упорный человек, Эшбахт, — подойдя ближе, сказал барон, притом не протянул руки для рукопожатия, хотя раньше при встрече протягивал. — Своим неотступным упрямством довели моего дядю до греха. А ведь он честный и добрый человек.

Говорил он всё это с усмешкой, даже игриво, словно всё это было для него забавой. А Волков был даже благодарен, что барон не протянул для рукопожатия руки, не то генералу пришлось бы протянутую рыцарскую руку отвергнуть.

— Ваш дядя убийца, — сказал кавалер строго, он не собирался слезать с коня, так и разгоривал с фон Деницем сверху, ничуть не заботясь о вежливости. — Смерть прекрасного человека, кавалера фон Клаузевица, — это заслуга вашего дядюшки.

— Нет, не его, — вдруг заявил фон Дениц.

— Будете оспаривать? Глупо. У меня есть свидетель, и ему я доверяю больше, чем вам.

— Нет, оспаривать не буду, но в смерти вашего рыцаря я и вы виноваты больше, чем мой добрый дядюшка, — произнёс барон. И прежде, чем Волков успел возразить, пояснил: — Вы своей глупой настойчивостью, а я тем, что попросил дядю вас убрать от меня. Вот так всё и сложилось.

— Вижу я, что вы очень хладнокровный человек, — произнёс кавалер. Он не знал даже, с чего начать, ведь вопросов у него было много. Наконец он нашёл, что спросить: — Это вы убили монаха? Того, что жил в пустоши, между моими и вашими владениями?

Тут барон вдруг повернулся к Максимилиану, который внимательно слушал их разговор, и, дружелюбно улыбаясь ему, произнёс:

— А я вас хорошо помню, мой молодой друг, даже лучше, чем вы думаете.

Прапорщик растерялся, как ребёнок, он не знал, что ответить, и посмотрел на кавалера словно ища помощи. Но и Волков не нашёлся, что сказать, и барон продолжил:

— Молодой господин, не могли бы дать нам с кавалером возможность побеседовать наедине?

А Максимилиан опять посмотрел на Волкова, мол, что мне делать?

— Прапорщик, оставьте нас, — сказал генерал.

— О! Вы уже прапорщик! — удивился барон. — Как летит время, кажется, недавно вы сидели на дереве, и от вас, уж простите меня, попахивало страхом и мочой, и вдруг вы уже прапорщик.

Теперь Максимален взглянул на барона уже весьма зло, от первой озадаченности и следа не осталось. Волков побоялся, что он разговорчивого барона и мечом может рубануть, но прапорщик выполнил распоряжение генерала и отъехал от них.

— Ну, — продолжал Волков, — это вы убили святого человека? Отшельника?

— Святого человека? — как-то странно переспросил фон Дениц. Как будто поначалу не понял, о ком говорит кавалер. А потом согласился: — Ах да, это я его убил.

— Он знал, кто вы? Он знал, что вы…, — Волков был из тех людей, что мог легко сказать в лицо человеку, что думал о нём, но тут отчего-то постеснялся закончить речь.

— Что я зверь? — договорил за него барон. — Да, он это прекрасно знал. А как вы, Эшбахт, догадались, что он знал?

— Не знаю, — отвечал Волков, — может, из-за того, что он тут жил и всё видел, а может, из-за клетки, в которой он от вас прятался.

— Прятался от меня? — барон ухмылялся. — Нет-нет, он в ней прятался не от меня.

— А от кого же? — Волков вдруг подумал о том, что барон не единственный в округе зверь. От этой мысли ему стало не по себе.

«Неужели придётся ещё кого-то искать?».

— Он прятался от себя, мой дорогой сосед, от себя, — спокойно и с улыбочкой произнёс барон. И видя недоумение кавалера, продолжал: — От себя, от себя. Представляете? Когда он чувствовал приближение времени, он запирал себя в клетку и ключ бросал рядом, звериной лапой он не мог его поднять и открыть дверцу клетки, так он и пересиживал метаморфозу.

«Господи, какая же жара, я сейчас сварюсь в этом шлеме».

Кавалер так растерялся от услышанного, что даже не мог толком это воспринять, в это поверить. Но когда сказанное бароном дошло до него наконец, он привстал в стременах и крикнул:

— Монаха ко мне! Где отец Семион?

Тут же один сержант повернулся и тоже крикнул:

— Монаха к господину!

— Зачем вам поп? — сразу после этого помрачнел барон.

— Я хочу, чтобы наш разговор шёл далее в присутствии святого отца, — сказал Волков. — Так будет правильно.

Он, правда, боялся, что барон не захочет говорить при свидетеле, и готов был в таком случае продолжить разговор с глазу на глаз, но фон Дениц произнёс как-то устало:

— Ах да, я забыл… Вы же Рыцарь Божий, Инквизитор, вам без попа никак не обойтись… Ну хорошо, как вам будет угодно, пусть придёт ваш поп и слушает нас.

Отец Семион бежал к ним по пыльной дороге, подбирая полы рясы, не подъехал, а именно подбежал, запыхавшись, остановился:

— Что случилось, господин Эшбахт?

А Волков лишь повторил вопрос, обращаясь к барону:

— Барон фон Дениц, это вы убили монаха-отшельника, что жил на границе наших с вами владений?

— Да, это я его убил, — спокойно и даже легко отвечал барон, он сказал это так, словно признался в поедании отбивной.

— Господи, Господи, — крестился отец Семион. — Но за что же вы его убили, господин барон? Может, по несчастной случайности?

Волков посмотрел на монаха и едко заметил:

— По несчастной случайности барон разорвал его на куски, которые мы собирали по округе.

А фон Дениц продолжил всё с тем же своим спокойствием:

— Убил я его… Ну, потому что он попался мне под руку… Впрочем, я давно собирался его убить.

— Но за что же? — ещё больше удивлялся отец Семион. — Он же был святой, безобидный человек.

— Безобидный? — тут фон Дениц даже засмеялся. — А небольшое кладбище за домом этого безобидного человека вы видели, святой отец?

— Кладбище? — удивлённо перепросил брат Семион.

— Да-да, кладбище, такое маленькое и уютное, с небольшой такой оградкой. Оно было прямо за его домом.

— Видели, — отвечал кавалер.

— Откуда же, по-вашему, оно взялось, раз он был такой, как вы изволили выразиться, безобидный? — продолжал барон.

— Так вы же сказали, что он запирал себя в клетке, прежде чем стать… зверем.

— О да, — говорил фон Дениц, он сложил руки на груди и, кажется, был доволен тем, что его слушают, что может всё это теперь рассказать, Волкову казалось, что он торопится говорить, даже немного бравирует всем тем, что рассказывает. И барон продолжал: — Первый раз я его там и увидал, он как раз сидел в клетке и выл. Это было раннее утро, я поехал убить поросёнка себе на обед, как раз была весна, их вокруг было полно, вы же знаете, сколько там кабанов вокруг. А Рёдль отстал от меня по дороге, и я, подъехав к его лачуге, услыхал этот тоскливый вой, туман тогда стоял, солнце едва всходило, и мне, признаться, было от того воя не по себе, все знали, что тут обитает зверь, все о том только и говорили. Мне бы убраться оттуда, но я даже наедине с собой не желал праздновать труса. Пошёл в ту лачугу, чёрт меня дёрнул. И там в темноте его и разглядел. Увидел, как он превращался из зверя обратно в человека, хотел проткнуть его и стать победителем зверя, но пока я его рассматривал, он стал человеком. Худой был, жалкий. Мокрый весь, к коже щетина выпавшая липла. Ещё и смотрел так жалостливо. Я и не стал его убивать. Решил поговорить. А потом, может, отвезти в Мален, отдать его попам. Лучше бы я его тогда зарезал, — барон замолчал.

— И давно всё это было? — спросил кавалер.

— Семнадцать лет назад, — сразу ответил барон.

Кавалер и отец Семион переглянулись, оба были удивлены, барон не выглядел старше тридцати лет.

— И сколько же вам тогда было? — спросил Волков.

Фон Дениц усмехнулся, заметив их недоумение:

— Вот и я так же удивлялся, когда этот ваш безобидный человек сказал мне, что разговаривал с моим дедом, который погиб в битве при Гейнфильде, что была за десять лет до моего рождения.

— Ничего не понимаю, — тихо произнёс отец Семион. — Отшельник был вовсе не стар, как он мог говорить с вашим дедом за столько лет до вашей встречи?

— И меня это также тогда удивило, теперь-то я знаю, что звери живут очень, очень долго, — продолжал барон. — Ваш отшельник ещё сорок лет назад бедокурил в этих местах, он тогда был мелким купчишкой, без крыши над головой, а лишь с одной ручной тележкой разъезжавший по округе. Ездил тут, по пустошам, оставляя после себя кровищу да куски тел. А как на него стали думать, так подался отсюда прочь и вернулся через много, много лет тихим и праведным монахом.

— И вы не убили его? — спросил кавалер. Он оглядывался и видел, что всё внимание его солдат, а также проезжавших мимо мужиков приковано к ним. А со стен замка, помимо господина Верлингера, смотрят ещё и дворовые, и солдаты, и пара господ из выезда барона. Смотрят и ждут, чем эти разговоры закончатся.

— Нет, слишком много говорил с ним. А он был прекрасный рассказчик. Он многое знал. Он бывал в разных странах. И я стал приезжать к нему, часто просил его приехать ко мне. Все тогда удивлялись моей набожности, которой прежде не было.

— Неужто он нашёл, чем вас искусить? — спросил отец Семион.

— Нашёл. Да, нашёл. И я, по глупости своей, захотел узнать…

— Узнать, каково это не стареть? — спросил кавалер.

— Да, я не хотел стареть. Я думал, что сто лет молодости мне понравятся. А ещё я хотел узнать силу.

— Силу?

— Да, небывалую силу, нечеловеческую. И я попросил его… принять меня. Сам попросил, хотя уже знал, что людишки опять стали в округе пропадать.

Волков тем временем, изнемогая от жары, подозвал к себе Максимилиана, жестом просил у него флягу с вином и, взяв её, стал с удовольствием пить и слушать рассказ барона, Максимилиан же не отъехал после этого и тоже слушал, раз барон больше не гнал его.

— И что же это за сила такая? — уточнил святой отец.

— О! — барон говорил это, вспоминая, а вспоминал он с видимым удовольствием. — То не объяснить простыми словами, разве птица может рассказать бескрылому о полёте? Ну разве вот что поможет: я мог от полуночи в самую короткую ночь отсюда добежать до Малена, на обратном пути заскочить в вашу землю, Эшбахт, добежать до реки и до рассвета вернуться к своему замку, и всё это не остановившись ни разу, не задыхаясь от бега, не боясь себя загнать.

Волков смотрел на него и уже начинал думать, зачем этот человек всё это рассказывает, словно похваляется перед ним, стоя здесь, на дороге, прямо на жаре. Уже и конь кавалера стал потряхивать головой, водить ушами, топтаться на месте — верный признак, что пить хочет.

А барон всё не унимался:

— И этой силой словно упиваешься, и голод тебя мучит неотступно, и запахи, запахи тебя ведут лучше всякой дороги, и не важно тебе, скот это или человек, а уж если найдёшь себе пищу, то нет ничего вкуснее горячего мяса с кровью. Ничего.

Кавалеру всё это слушать надоело — как только попы выслушивают покаяния? — впрочем, рассказ барона на покаяние совеем не походил. И чтобы хоть как-то остановить рассказ, кавалер и спросил у барона:

— А голову дружка вашего Рёдля вы сожрали? Мы голову его так и не нашли.

Отлично спросил, как хлыстом полоснул фон Деница. Барон осёкся, посмотрел на Волкова недобрым взглядом и ответил:

— Нет, голову его я не ел и убил его случайно. Он был мне большим другом…

— Знал о ваших проделках. Ясно. И как же так вышло, что вы его убили? Друга-то?

— Я ранен был у оврагов, рана была весьма тяжела, думал, помру, глаз уже не видел ничего, а кровь вся из раны так и текла в глотку, текла и никак не останавливалась, прилечь было нельзя, сразу начинал кровью захлёбываться своей же…

— Понятно, понятно… Рана случилась неприятная, дальше что?

Опять барон смотрел на кавалера зло:

— Я просил его отвезти меня подальше от людей и ждал ночи, чтобы оборотиться, во звере я любую рану переживал легко и исцелялся уже к утру. Вот к ночи он помог мне разоблачиться от доспеха и одежд, и я стал превращаться…

— А разве не надобно зверю полнолунье? — робко перебил фон Деница отец Семион. — Или в ту ночь оно и случилось?

— Никакого полнолуния не нужно, сказки это, глупость, чаще всего это как с женщинами, приходит само и разом, да, как с женщинами, вроде живёшь себе, живёшь, кругом бабы, даже и красивые, а ты их и не замечаешь, неделю или две может так быть, а потом вдруг увидишь нагнувшуюся на огороде крестьянку, и всё, огонь в груди, но когда нужно, можешь и сам в себе огонь разжечь, так и тут, я даже научился и днём оборачиваться, хотя ночью, конечно, легче это делать.

— За что убили вы монаха? — Волкову уже надоело всё это, он хотел покончить с делом.

— За то, что не сказал мне, как тяжка будет эта вечная молодость. И какова будет плата за силу. Ничего он мне плохого не сказал, прежде чем прокусил мне руку.

— А в чём же тяжесть вашей жизни? — поинтересовался священник.

— В том и дело, что жизни и не осталось у меня, живёшь… как скот, влачишь существование от одного обращения до другого, ждёшь ночи, изнываешь, стараешься спать больше, и вино, и женщины… Всё неинтересно, жизнь протекает в ожидании, а вокруг тебя всё чаще и чаще появляются настырные рыцари божьи, — барон в который раз нехорошо поглядел на Волкова, — вот и ждёшь, когда до тебя доберётся какой-нибудь Инквизитор.

— Отчего же вы не уехали, не сбежали? — спросил его кавалер.

Тут уже барон поглядел на него даже с высокомерием, даже, может быть, с презрением:

— Я барон фон Дениц! Владетель поместья Балль! Я не торговец, скитающийся с тележкой, мне некуда бежать с моей земли.

— Собирайтесь, барон фон Дениц, владетель поместья Балль, — сказал кавалер. — Я отвезу вас в Мален. Там вы дождётесь комиссии из Ланна, это попы умные будут, им всё и расскажете.

— Нет, никуда я не поеду, — спокойно отвечал барон, сам тем временем подходя к коню кавалера и беря его под уздцы. — Я прошу вас, кавалер, свершить правосудие прямо тут, не хочу умирать от рук палача.

Волков даже растерялся на мгновение. Не знал, что и сказать поначалу. Но подумал, что для него приезд Святой Инквизиции в город — а приедут скорее всего товарищи и братья епископа Бартоломея — и да сам процесс будут весьма полезны, это ещё раз прославит его и укрепит его репутацию, в том числе и перед герцогом, поэтому он сказал барону:

— Нет, уж больно много вы натворили зла, пусть спросится с вас за всё, на то и придумана Святая Комиссия, пусть всё решит Инквизиция, а я вам не судья. А чтобы вы ночью не обернулись зверем и снова кого-нибудь не убили, велю я вас заковать в цепи.

Вот тут насмешливый и заносчивый барон вдруг испугался. Лицо его сразу потеряло всякую беспечность, и кавалера это порадовало:

«Что, боишься, барон, Инквизиции?».

— Я рассчитывал на то, что имею дело с истинным рыцарем, — проговорил фон Дениц. — Потому и не пытался сбежать.

А Волков уже думал о том, как к цепи разбойника приковать барона, если поблизости нет ни одного кузнеца, но его раздумья прервал отец Семион, он подошёл к коню кавалера и жестом просил того наклониться пониже, чтобы слова его никто другой не услыхал, и сразу после этого заговорил тихо:

— Слышал я от братьев-священников неоднократно, что сеньоры всех окрестных земель вас, кавалер, не жалуют. Может, не нужно настраивать всех ещё больше против себя? Барон человек их круга, не всем сеньорам понравится, что вы передали его Святой Комиссии. Вернее, всем им это не понравится.

— Вся их неприязнь была из-за графа, а графа уже нет, — Волков хотел поначалу, отмахнуться. Но вспомнил, что брат Семион — человек весьма дальновидный и умный, и спросил на всякий случай: — А может, у тебя ещё есть причина просить за барона?

Отец Семион сначала поджал губы, словно говоря: неужто вы сами не понимаете? Но так как кавалер всё ещё ждал его ответа, сказал:

— Нашего отшельника уже причислили к лику святых, объявят о том и внесут его в поминания к Рождеству; в нашу часовню, что мы построили, и так люди идут со всей округи, а как его признает Матерь Церковь, так втрое чаще будут приходить паломники.

«Ах, вот откуда у тебя та твоя сутана из бархата, цепь из серебра, часовенка-то, видно, прибыльна».

Впрочем, поп был безусловно прав, а отец Семион и продолжал:

— Только Господу то известно, что наболтает там святым отцам господин барон, уж лучше пусть он тут умолкнет. Да и вам это поможет сойтись с другими сеньорами, я уж о том позабочусь, расскажу священникам из соседних приходов, что вы барона хотели сдать в Инквизицию, но он вас так просил этого не делать, так просил вас о рыцарском поступке, что вы, долг свой пред Церковью презрев, согласились на его мольбы.

«А поп прав, может, так даже и лучше будет. С господами нужно мириться. Да и не хочется лишаться своего святого, который приманивает ко мне богомольцев со всей округи».

Он выпрямился и вздохнул, и уже после произнёс, обращаясь к барону:

— Хорошо, фон Дениц, я не буду передавать вас Инквизиции, хотя то мне ещё скажется, и из милосердия выполню вашу просьбу.

— Я знал, что вы истинный рыцарь, друг мой, — с облегчением произнёс барон.

«Нет, не друг я вам».

Волков посмотрел на него с неприязнью и ответил:

— Примите причастие и исповедуйтесь. Только не тяните с этим. Отец Семион, исполняйте свой долг.

— Может, мне оно и не нужно, причастие, — отвечал барон. — Да и исповедался я уже перед вами.

— Нет, всё должно быть исполнено по канону. Я Рыцарь Божий, иначе я не смогу исполнить то, о чём вы просите, барон, — строго сказал кавалер.

Без единого слова барон и священник отошли к тому самому кривому дереву, которое Волков уже для себя отметил, как удобное и запоминающееся место. Пока барон снова что-то рассказывал попу, Волков слез с лошади, вытащил из ножен меч. Осмотрел его лезвие. После ремонта оно было всё ещё отлично наточено, а сам меч, кажется, стал чуточку тяжелее. Господин Фейлинг уже поспешил к нему, стал помогать кавалеру снять шлем. А народу кругом собралось уже изрядно. Стены замка облепили люди, из соседних деревень мужики привезли на телегах своих баб. Слух уже облетел округу, что к барону пришли солдаты соседа, всем интересно было, что происходит. Вот народишко и стал собираться, стояли ждали, хоть жара и не спадала. Волков взглянул на них, люди хотели знать, что происходит, о чем говорят господа. Нужно будет после дела объяснить людям, что Святая Матерь Церковь и Рыцарь Божий не оставят страждущих детей своих без защиты и покарают всякого, будь это даже нобиль из нобилей, коли они виноваты. Но пока почти никто не понимал, что происходит. Ни местные люди, ни солдаты кавалера.

Он уже выпил половину вина из фляги, уже нашёл себе место в тени, уже уселся, не в силах больше стоять, и меч свой не вложил в ножны, а положил себе на колени. И только тогда брат Семион поднял руку и жестом дал знать, что ритуал закончен.

«Один удар, и дело сделано».

Видит Бог, ему этого не хотелось, но он часто делал то, что ему было не по душе. Кавалер встал и пошёл к попу и барону, что находились в тени кривого дерева.

— Господин барон причащён и исповедован, — как-то буднично сказал отец Семион и добавил, крестясь: — Да свершится воля Господня.

— Вы готовы, барон? — спросил кавалер.

Фон Дениц взглянул на меч Волкова.

— Это хорошо, что у вас такой старый меч, — сказал барон. — Молодёжь носит эти новые мечи с этими дурацким гардами… Новыми мечами разве можно кому-нибудь отрубить голову?

— На этот счёт можете не волноваться, — Волков хотел закончить всё как можно быстрее, барон, кажется, ещё хотел поболтать.

Фон Дениц протянул руку кавалеру, Волков сначала не понял, чего он хочет, но тот сказал ему:

— Вина. Дайте вина.

Кавалер протянул ему флягу. Барон стал пить. А Волков вздыхать. Пил барон, совсем не торопясь, поглядывал по сторонам. А потом вдруг сказал:

— Послушайте, Эшбахт, а может, мы с вами договоримся?

Волков поглядел на него мрачно и ответил, не давая ему продолжить:

— Поздно. Теперь я не отпущу вас, барон. Либо закончим здесь и сейчас, либо везу вас в Мален, где вы будете ждать комиссии.

При словах «Мален» и «комиссия» отец Семион стал делать кавалеру знаки: прекращайте это. Кончать нужно тут. Сейчас, никаких комиссий.

И барон тогда произнёс:

— Тогда давайте покончим с этим. Я дам вам знак, как буду готов, — он повернулся к Волкову спиной и тяжело, словно был древним стариком, встал на колени. Поднял правую руку. — Как опущу… Делайте.

Волков встал за его спиной, ему даже было немного жаль человека, что стоял перед ним на коленях. Барон был ужасным зверем, кровавой тварью, но не сейчас же. Волков помнил, что барон пришёл по первой просьбе к нему на помощь по первой его просьбе, когда это было нужно, но это никак не искупало его прегрешения. Как сказал поп: да свершится воля Господня.

Генерал поднял меч, держа его двумя руками, он занес его себе за правое плечо, ожидая, когда фон Дениц опустит руку. Он был в себе уверен. Меч остр, руки его сильны, глаз верен. Всё кончится в одно мгновение. И он ждал, когда оно наступит. А барон тут вдруг и говорит:

— А может, действительно мне поехать в Мален?

Волков удивился поначалу, а потом понял. Барон совсем не хотел умирать. Кавалер краем глаза увидел призывный жест, что делал ему брат Семион, кавалер взглянул на него, а тот с округлившимися то ли от возмущения, то ли от страха глазами делал кавалеру знак распрямлённой ладонью: рубите его, рубите.

А барон продолжал:

— Дождусь комиссии из Ланна, пусть попы-инквизиторы послушают мои истории, может, доживу до Рождества или до следующего лета.

А монах настойчиво показывал и показывал Волкову всё тот же знак: рубите. Рубите!

— Как вы считаете, Эшбахт? — продолжал барон, чуть оборачиваясь к нему.

Нет, кавалер не считал, что это хорошая мысль, он ещё раз взглянул на отца Семиона, который безмолвно просил, даже уже требовал удара, вздохнул и ударил наотмашь.

Брызги полетели в разные стороны, и большинство их как раз полетели на отца Семиона, на лицо, на дорогую сутану.

— О Господи! О… Господи! — причитал тот, оглядывая свою одежду и рукавом вытирая лицо. И на кавалера тоже попало, но его это вообще не заботило. Доспех уже бывал не раз залит кровью, чего уж там печалиться из-за пары капель. Он смотрел на свою работу. Да, он всё сделал хорошо. Голова и тело барона были разделены с одного удара. К нему подбежал Фейлинг, молодой человек принёс кувшин с водой, чистую тряпку: молодец, расстарался, додумался.

Господин Фейлинг стал смоченной тряпкой вытирать с доспехов и меча кровь. Поливать воду Волкову на запачканные руки. И тут раздались крики среди зевак, прошло какое-то волнение.

— Максимилиан, — сказал кавалер, вытирая руки, — узнайте, что там случилось.

Максимилиан поскакал по дороге через толпы собравшихся людей к замку, и пока Волков заканчивал мыться и прятал меч в ножны, он вернулся и сказал:

— Господин Верлингер спрыгнул с баши.

— О! — воскликнул брат Семион, крестясь. — Видно, вина его была велика, что не стал суда человеческого ждать.

— Умер? — уточнил Волков.

— Голова разбита, он прыгнул головой вниз на мостовую перед воротами. Не дышит уже.

Волков вздохнул, ещё раз поглядел на останки барона и сказал:

— Ну что ж, так тому и быть. Максимилиан, скажите Ежу, пусть отпустит бриганта, фон Клаузевиц отомщён, а зверь пойман и казнён. Дело сделано. Господин фон Тишель, коня мне, мы едем домой.