Башня над Камой

Глава первая. Кот Веденей

В обед, когда из-за духоты все окна в доме были открыты, прилетел толстый голубь, сел на подоконник и принялся ворковать басом, не упуская из вида кота Веденея, который заметно оживился при его появлении.

Хозяева — шестиклассница Галя и её отец Александр Николаевич — сидели за столом и пили холодное, из погреба, молоко. Как только прилетел голубь, они замерли и, не шевелясь, слушали его музыку.

— За душу берёт, — шёпотом признался отец. И повысил голос: — Откуда ты такой голосистый взялся?

— Из дальних стра-аан! — счастливо протянула Галя.

— Из дальних? — усомнился отец. — По-моему, он по-русски поёт.

— На голубином русском языке? — спросила девочка. — О чём он поёт?

Отец ответил:

— Весть какая-то будет.

Бочком, не прерывая песни, голубь подвигался вдоль подоконника к столу, что стоял в простенке между окнами. Вот он только-только собрался перепорхнуть на столешницу, на хлебные крошки, как кот Веденей прыгнул на птицу. От испуга или по нечаянной храбрости голубь захлопал крыльями, угодил по носу коту Веденею и сбил его с прыжка.

Мяк!.. — Кот ударился об пол, посмотрел на подоконник, где голубя уже не было и дрожало одно сизое пёрышко, тоскливо зевнул и, прося пожалеть, стал тереться о Галины ноги.

— Тебя не кормят, что ли, Веденей? — выговаривал Александр Николаевич. — Завидущие твои глаза.

Кот мурлыкал всё звонче, и в мурлыкании слышалась просьба отпустить ему грехи.

Хозяин, добрея, объяснял:

— Твоё дело мышей ловить, а не на голубей зариться. Худой ты. Избегался весь. И в кого такой уродился?

Действительно, Веденей был тощим существом, словно не кот в годах, а котёнок на выросте, и шуба на нём, если не считать коричневых полос, была неопределённого цвета. Он тщился понять: что, в конце-то концов, надобно этим людям?

Сами-то они знают?

Девочка посадила его на колени. Кот подогнул лапы, зажмурил глаза. Она гладила его и приговаривала:

— Полосатенький ты мой! В тельняшке… Боцманом был… на пиратском корабле… Пил ром, сколько душе угодно…

— В море, — строго напомнил отец, — сухой закон.

Всю свою взрослую жизнь отец плавал по Каме на совхозном катере «Орион» и, как и все камские речники, считал себя моряком. Это Гале было понятно, и, будь она капитаном «Ориона», она звала бы себя морячкой: Кама — чем не море?

А Веденея она котёнком нашла в овраге на снегу, выходила, вырастила и придумала, что это — не рядовой кот, каких миллионы на планете Земля, а боцман разбойного брига, что немало повидал на своём веку. За прегрешения был обращён в кота и отправлен ловить мышей в Прикамье.

— Папочка, — сказала она с нежностью, — ты не сердись на меня. Кот Веденей — не заслуженный моряк. Он — обыкновенный пират…

— Тут я — пас, — рассмеялся отец. — За версту видно: пират. Раньше я понять не мог, откуда у него такие выходки? На голубя прыгнул. А голубь больше его…

Девочка проговорила загадочно:

— А я знаю, какую весть голубь принёс.

— Какую?

— Сказать?

— Скажи.

— Сказать?

— Скажи! Не томи душу!

— Не томить?

Не сводя глаз с отца, Галя с торжеством провозгласила:

— Кино привезут! — И огорчилась: — Не этого ждёшь?

— Не этого…

— А чего?

Отец помялся и выговорил:

— Гостья должна быть.

— Да?..

— Я тебя с ней познакомлю.

Галя поставила кота Веденея на пол и молча вышла из дому. Отец спросил вдогонку:

— Ты куда?

— По орехи.

— Они не поспели…

Не оглядываясь, девочка шла прочь от дома. Дом их на окраине деревни Котловки выходил крыльцом в заброшенный сад. Сейчас до созревания плодов было далеко, и они походили больше на ягоды, чем на яблоки. Из сада тянуло яблоневым жаром, и жар этот опалил глаза девочке. Слёзы сразу прихлынули к векам и обожгли их. Какое-то время ничего не видя, не узнавая знакомых яблонь, Галя бежала по тропинке в сторону зелёной горы по имени Котловская шишка.

Гора эта — вся в орешинах — снабжала орехами все деревни в округе.

«Да бережёт белкам, барсукам, бурундукам, — бывало, говаривала мама. — Да на развод оставляет. Придут внуки по орехи, и им хватит. Не хватит, так останется».

А как мама умела готовить орехи! Калёные, они не боялись порчи, всю зиму кормили семью и были слаще сахара.

Когда это было-то?

Да и было ли?

Было. При маме.

Мама умерла в марте, когда Галя ходила в школу — в первый класс. Девочка думала, что мама ушла не навсегда, она ещё придёт — в белой шали — и голосом, хрипловатым с мороза и всё-таки певучим, скажет:

«Здравствуй, доченька-аа! Давно мы не виделись».

Однажды Галя с отцом была на рынке в городе Елабуге и со спины увидела маму — высокую женщину в белой шали. Девочка пошла за ней.

«Мама, обернись», — просила она мысленно, а потом и вслух: «Это я — Галя».

Женщина уходила, не оборачиваясь, и Галя стала отставать. Тогда, чтобы накопить немного сил, девочка села на бровку тротуара, отдышалась, встала, побежала, обогнала женщину в белой шали и, убедившись, что это не мама, а пожилая женщина в очках, всё-таки хотела её о чём-то спросить, но не спросила и отошла в сторону.

Впоследствии Галя встречала других женщин в белых шалях и, понимая, что чуда не произойдёт, позволяла себе немного пройти за ними.

Первое время отец говорил:

«Останусь бобылём. Нам такой мамы больше не найти».

Но годы шли, и отец стал поговаривать, что в доме нужна хозяйка и такая хозяйка у него на примете есть.

А сегодня он прямо сказал:

«Я тебя с ней познакомлю».

И обида — садень по-деревенски, от слова саднить, болеть — сдавила Гале горлышко.

Она шла по тропинке, пробитой в склоне Котловской шишки, и орешины, пока без орехов, обступили её. На пригревке девочка легла и прижалась к земле.

Сквозь платье, сквозь траву Галя слышала тепло. Земля не успела да и не захотела отдать его за ночь и сберегла для такого вот случая.

Близко перед собой Галя увидела змеиную головку и не испугалась, потому что головка прикрыла глаза веками, а век у змей не бывает — бывают они у ящериц. Галя протянула руку, чтобы погладить ящерицу по пластинчатой спине, но та мгновенно скрылась в траве, и Галина рука укололась о плеть ежевики. Плеть уходила вверх по склону горы, туда, где в небе паслось стадо облаков, и солнце — пастух златоглавый — пасло их без кнута. Тени облаков бродили по горе, и за ними тут же вспыхивал свет.

Галя подёргала плеть ежевики, длинную, как телефонный провод. Тот конец провода там, у облаков, отозвался шуршанием. Шуршание усилилось, и прежде чем девочка успела подумать, кто это там такой шумный, из травы вышел кот Веденей с мышью в зубах.

Он положил добычу перед хозяйкой и, облизываясь, глядел на девочку жёлтыми преданными глазами.

«Отрываю от сердца — тебе отдаю, — говорил кот всем своим видом. — Не зря твой отец меня ругал, что мышей худо ловлю, а всё больше по голубям да по голубям… Суди сама: разговор пошёл на пользу».

Галя успела увидеть кровь на светлом брюхе мыши и, завизжав от страха и отвращения, убежала.

А потом ей стало смешно.

Она шла, размахивала руками и мысленно разговаривала с котом, которого рядом не замечалось:

«Ну и подарочек ты мне подсудобил, кот Веденей! Я не спорю: ты — отличный товарищ. Но не всё, что есть, в люди несть».

Девочка вышла из орешника и зажмурилась от Камы, от её огненных искр и от ветра. Река текла перед ней, а справа, в котловине, среди помёрзших садов, запала деревня Котловка. Над ней возвышался каменный куб с куполом — церковь Ильи-пророка, похожая на ханскую усыпальницу. От неё далеко пахло сырыми камнями и зерном, потому что много лет церковь эта была зернохранилищем. Галя сразу же уловила этот запах и увидела за церковью на Каме огромную баржу, а рядом с ней — отцовский катер «Орион».

Катер выпустил пар из трубы и загудел: у-уу-ууу!..

— Чего это он? — удивилась Галя. — Куда? Зачем?

А катер подумал-подумал, опять выпустил пар из трубы-папиросины и прогудел отчаянней и громче: у-уу-ууу! У-уу-ууу!..

«Ух! Уух! — эхом ответила ему Котловская шишка».

И стало тихо-тихо.

Так тихо, что Галя услышала, как у неё стучат жилки на висках.

«Может быть, с отцом что случилось? — подумала она. — А я тут прохлаждаюсь».

Девочка поспешила к пристани.

Позади неё в траве слышалось шуршание.

Это был кот Веденей.