Бедняга Смоллбон

I

— Вы хотите от меня, — протестовал доктор Блэнд, — чтобы я научно оценил то, что к науке не имеет никакого отношения.

— Другими словами, — согласился Хейзелридж, — мы от вас хотим невозможного.

— Вот именно.

— И вы как обычно это сделаете.

— Подхалим, — пробурчал доктор Бленд. — Как хотите. Только не думайте, что я выступлю в суде и все это объясню присяжным.

— И в мыслях такого не было, — заверил Хейзелридж. — Я не требую от вас ничего, кроме как сузить поле поисков. Если можете сказать, что какие-то субботы более вероятны, чем другие, мы сможем сосредоточиться прежде всего на тех, кто тогда дежурил.

Доктор Блэнд приподнял мохнатую бровь.

— Значит, вы уже имеете в виду кого-то конкретного?

— Блэнд, дружище, вы просто гений. Да, я имею в виду вполне определенную особу.

— Тогда это может что-то дать.

Доктор Блэнд разложил на столе Хейзелриджа огромную диаграмму, с обычными координатными осями и девятью или десятью невероятно красивыми кривыми, каждая своего цвета.

— Все они начинаются с точки минимальной вероятности и доходят до вероятности максимальной. По горизонтальной оси отложено время в пределах тех четырех недель, о которых идет речь.

— Понимаю, — протянул Хейзелридж. — Или по крайней мере думаю, что понимаю. А что означают цвета?

— Различные части человеческого тела после смерти разлагаются с разной скоростью. И скорость разложения их зависит как от таких постоянных факторов, как температура и влажность воздуха, так и от множества случайных обстоятельств. Например, если в момент смерти желудок был полон.

— Достаточно, — торопливо перебил его Хейзелридж. — Это можно пропустить. Значит эти кривые означают разные части тела, которые вы исследовали.

— Да, контрольные точки. Например, вот эта сиреневая показывает степень отслоения ногтей на руках. Желтая — состояние внутренних покровов мочевого пузыря.

— А вот эта фиолетовая?

— Ногти на ногах.

— Ага. А форма кривых позволяет вам по отдельным признакам установить наиболее вероятное время смерти.

— Более-менее, — согласился доктор. — Как я вам сказал в самом начале, никакой особой науки здесь нет. Я только графически представил доводы, на основе которых пришел к определенным выводам. Вообще-то мне весьма помогло, что труп оставался — как я предполагаю — все время заперт в очень ограниченном объеме и примерно при той же температуре.

— И ваше заключение?

— До момента находки прошло минимум шесть, максимум восемь недель.

Хейзелридж взял календарь и пролистал его назад.

— Сегодня двадцать второе апреля, — протянул он. — Труп нашли четырнадцатого, то есть неделю назад. Шесть недель долой, это будет. Ага. А восемь недель. Гм…

— Вам это о чем-то говорит? — полюбопытствовал доктор Блэнд.

— Да, — заверил Хейзелридж. — Да, думаю, что-то начинает проясняться.

II

Шеффхем — город приморский, лежавший неподалеку от Норфолка. Городок не слишком большой, но процветающий, а его главная достопримечательность, или точнее говоря, главный повод его существования, — это глубокое устье реки, которое позволяет принимать больше сотни судов, и больших, и малых.

Инспектор Хейзелридж, отправившийся в Шеффхем служебной машиной, добрался на место в половине четвертого. Солнце грело так, что и летнему дню не было бы стыдно. Вода сверкала, ветер гнал по небу облака и вся блеклая неброская природа из всех сил старалась понравиться.

Хейзелридж вышел на единственной улице, которая спускалась к молу. Оглядел потемневшие стены и серые крыши лавчонок а за ними — холмы наподобие рыбьего хребта, на которых лишь корявые кусты сумели противостоять ярости Северного моря. Глубоко в душе Хейзелридж испытывал то радостное возбуждение, которое вызывают у своего уроженца даже самые непривлекательные края. Ибо Хейзелридж был родом из Норфолка, и тридцать два года в Лондоне ничего в этом факте не меняли.

О визите Хейзелриджа были предупреждены, так что когда машина остановилась на главной улице, его уже ждал сержант норфолской полиции. Через пять минут Хейзелридж сидел в шеффхемском полицейском участке, точнее в жилой комнатке в доме сержанта Роллса, и штудировал карту окрестностей.

— Если он приезжий, — заметил сержант Роллс, — отдыхающий или владелец яхты, то он не поселится в самом Шеффхеме. Скорее где-нибудь по дороге к вокзалу или к пристани.

Сержант провел пальцем по двум улицам, которые вели почти параллельно вдоль южного берега к устью реки, и под прямым углом пересекали главную улицу в её нижнем конце.

— Полагаю, вы знаете всех обитателей этих улиц, — сказал Хейзелридж.

— И отцов и дедов включительно, — усмехнулся сержант Роллс.

— Но с приезжими сложнее. Постоянных я знаю. Как его зовут? Ах да, Хорниман. Молодой человек, не так ли? Темноволосый, в очках? Кажется, он служил на флоте, добровольцем. Это он. У него дом в самом конце дамбы. Приезжает сюда почти каждую субботу и воскресенье. Теперь, думаю, там заперто.

— Кто-нибудь из местных там служит?

— Миссис Малле, — сказал сержант. — Убирает и покупает продукты. Он всегда звонит ей, что приедет, и она готовит дом. Я говорю «дом», но это скорее хижина.

— Что она собой представляет?

— Кто? Миссис Малле? Исключительно порядочная особа. Ее отец держал тут трактир «У трех охотников». Но лет пятнадцать назад умер. Под новый год свалился в погреб и сломал шею. Она женщина с характером. А муж у неё глухой как пень старый хрыч.

— Если не возражаете, я поговорил бы с миссис Малле, — сказал Хейзелридж.

— Никаких проблем, — кивнул сержант.

Миссис Малле приняла инспектора с истинно норфолской бдительностью, проводила в кухню, где в кресле восседал её муж. Его быстрые глазки бегали с одного на другого, но в приветственных формальностях он не участвовал.

— Вот в чем дело, миссис Малле, — начал Хейзелридж. — Мне очень важно знать, в какие субботы приезжал сюда мистер Хорниман. И особенно, — он заглянул в блокнот — в субботу 27 февраля.

— А я не знаю, — ответила миссис Малле.

— Он ездит сюда каждую субботу?

— Что вы, вовсе не каждую. Только летом. Был в конце февраля — как вы и говорили. Первый раз в этом году. И потом в конце марта, и в прошлую субботу и воскресенье.

— Так значит, — сказал Хейзелридж, — если он был тут 27 февраля впервые, это должно было вам запомниться.

— А я прекрасно помню, — отрезала миссис Малле, — только не знаю, должна ли вам об этом рассказывать.

Хейзелридж настаивал:

— Надеюсь, мне не придется напоминать, что ваш долг.

— Если меня вызовут в суд, — заявила миссис Малле, — другое дело. Когда меня вызовут в суд — я все скажу. Но до тех пор…

Мистер Малле скосил свои шустрые глазки на инспектора, чтобы увидеть, какой тот сделает следующий ход.

— Должен предупредить вас, — заметил Хейзелридж, — что это может быть расценено, как…

— Не то, чтобы я это одобрял, — вмешался мистер Малле, — но женская натура есть женская натура, и никаким разводом тут ничего не изменишь.

Инспектора вдруг озарило, словно в кухню Малле заглянуло солнце.

— Боюсь, что вы меня не поняли, — солидно заметил он. — Я расследую убийство.

Это произвело нужное впечатление. Мистер Малле откинулся на стуле, воскликнув:

— Что? Убийство? Неужели убили мистера Хорнимана?

Миссис Малле едва выдохнула:

— Так вы детектив из полиции?

— Да, разумеется, — подтвердил Хейзелридж. — Если вы думали, что я частный детектив, то ошиблись. И я не собираю улики для развода.

— Ну тогда, — смягчилась миссис Малле, — тогда я вам разумеется расскажу все, что знаю.

Оказалось, что Шеффхем труднодоступен по шоссе, зато очень удобно лежит всего в полумиле от железной дороги Лондон — Кромер, и что скорый из Лондона останавливается на здешнем вокзале в четыре часа дня. По словам миссис Малле Боб Хорниман приезжал этим поездом, к которому подают автобус, прозванный «Шеффхемской колымагой», а водит его одноглазый шофер по прозвищу «Шеффхемское пугало». Если не застрянет в канаве или ещё чего не случится, к перекрестку у дома Боба тот добирается в четыре десять.

— Как раз к обеду, — закончила миссис Малле.

— Он каждый раз так ездит?

— Каждый. Я всегда там натоплю и приготовлю чего-нибудь перекусить. Его это вполне устраивает. После обеда он идет взглянуть на яхту. Она обычно отшвартована у Альберта Таджа. А вечером ходит к «Трем охотникам» выпить пива. Там его все любят. Потом ложится спать. В воскресенье всегда ходит под парусом, и в шесть садится в поезд. По пути на автобус ключ оставляет у меня. А в понедельник я иду там прибрать.

Это похоже было на невинные и довольно приятные уик-энды. Хейзелридж в душе заметил, что никого не узнаешь толком, пока не встретишься с ним в отпуске. Он никогда бы не подумал, что тихий очкарик Боб может быть душой общества в деревенском трактире «У трех охотников».

Задав ещё несколько вопросов, с супругами Малле он расстался.

Как только двери за ним закрылись, мистер Малле, который был совсем не так глух, каким прикидывался, вскочил и устремился к буфету. С верхней полки схватил потрепанный номер еженедельника и раскрыл его на центральной странице.

— Убийство в Линкольнс Инн, — довольно заметил он. — Так я и думал, что это тот Хорниман. Адвокатская контора. Там в ящике с бумагами труп нашли. И довольно протухший, как здесь пишут.

— О Господи! — воскликнула миссис Малле. — Кто бы мог подумать! Такой приличный молодой человек!

— Ну, он же юрист, — заметил мистер Малле. — Я всегда говорю, по мне все юристы могут перерезать друг друга — вреда от этого не будет. Гады пожирают гадов.

Примерно в то время, когда мистер Малле произносил этот свой безжалостный приговор, инспектор Хейзелридж уже рассматривал дом Боба.

Ставни были закрыты, в доме ни души. За полоской занесенного песком газона виден был мол и рангоут небольшой яхты. Солнце уже заходило, и море с сушей сливались в однообразную мглу. С закатом поднялся холодный ветер.

Хейзелридж вернулся в участок. Он понял, что пора звонить в Лондон.

III

Сержант Пламптри сидел за столом Хейзелриджа. Перед ним лежал список фамилий. Было их около трехсот и почти у каждой приписан телефонный номер. Сержант Пламптри взглянул на список и вздохнул. Он обзвонил уже с полсотни номеров и был сыт этим занятием по горло. Уши его гудели от писка сигналов, горло пересохло от принужденной вежливости. Вспомнил, что когда-то читал историю, как у супруги президента Соединенных Штатов, которой на приеме пришлось пожать руку трем тысячам гостей, произошел истерический припадок, когда на следующий день утром за завтраком супруг ей пожелал доброго утра.

Сейчас сержант Пламптри прекрасно понимал, как она себя чувствовала.

Набрал очередной номер.

— Миссис Фристоун? Ах, простите, конечно, горничная миссис Фристоун. Могу я говорить с самой миссис Фристоун? Я из фирмы «Хорниман, Бёрли и Крейн». Алло? Миссис Фристоун? Прошу прощения за беспокойство, но я пытаюсь обнаружить автора одной телефонограммы, которая поступила к нам некоторое время назад-точнее говоря, в субботу, 27 февраля. Не помните, вы нам в тот день не звонили? Да, это было уже давно, — но это было в субботу, поэтому мы полагали, что вы могли запомнить. Нет? Да. Нет, разумеется, мы не можем требовать помнить, кому вы звонили два месяца назад. Прошу простить за беспокойство, миссис Фристоун.

Еще один прочерк в списке.

— Алло? Резиденция сэра Генри Роллоуэя? — Ах, камердинер сэра Генри. Могли бы вы передать сэру Генри, что фирма «Хорниман, Бёрли и Крейн»…

IV

В тот день после обеда Боун отложил проект завещания, над которым работал, и хлопнул ладонью по столу.

— Разумеется, — сказал он. — Я же знал, что это неспроста.

— Что неспроста? — спросил Джон Коу.

— Сорок восемь фунтов, два шиллинга и шесть пенсов.

— Что за ерунда? — удивился Джон Коу.

— Вот видите, вы не дипломированный математик, как я, — сказал Боун. Любая цифра что-то значит. Наметанный глаз всегда отличит сложение от умножения.

Недолго думая, Боун отправился к Хофману, которого обнаружил за столом в кабинете кассира Вога. Хофман ретиво копался в связке оплаченных чеков.

— Инспектор Хейзелридж говорил мне, — начал Боун, — что при изучении личного банковского счета Абеля Хорнимана вы обнаружили одну позицию, которую не сумели объяснить. Насколько я помню, речь шла о сумме в сорок восемь фунтов, два шиллинга и шесть пенсов, выплачиваемых ежеквартально.

— Так и есть.

— И мне как раз пришло в голову, — извиняющимся тоном сказал Боун, — конечно, мне самому это кажется несколько надуманным, но вы не пробовали пересчитать это на три с половиной процента годовых?

Мистер Хофман казался удивленным.

— До или после вычета налогов?

— После. Учитывая, что вы говорили инспектору, это кажется довольно любопытным стечением обстоятельств.

Ручка Хофмана забегала по бумаге. Потом он цокнул языком и сказал:

— Разумеется. Удивительно, как я сам не сообразил.

Это была неохотная признательность математика математику.

Генри не спеша вернулся наверх и прошел в ту часть здания, где располагались кабинеты начальства.

У него было ощущение, что обстоятельства, как сговорившись, сами толкают его на решительный шаг; и шаг, который ему делать не слишком хотелось.

— Да? — встретил его мистер Бёрли. — Что вам угодно?

— Мог бы я несколько минут поговорить с вами и мистером Крейном?

— Пожалуйста, — сказал мистер Бёрли. Ему пришло в голову, что Боун, возможно, тоже хочет уйти. Он уже ничему не удивлялся.

— Разумеется, — согласился мистер Крейн. — В чем проблема?

— Дело не совсем в проблеме, — и Боун без лишних слов рассказал им об удивительном предложении, которое ему утром сделал Боб Хорниман. Его смущало, не злоупотребляет ли он доверием Боба, и одновременно казалось, что в данных обстоятельствах это не так важно.

Когда до мистера Бёрли дошло, о чем речь, он взорвался:

— Боб не мог такого сделать, я вам не верю!

Мистер Крейн ничего не сказал, но задумался.

— Я мог ожидать от вас больших познаний в законе о партнерстве, — продолжал возмущенный мистер Бёрли, — чтобы вы знали, что один из партнеров не может обращаться со своим паем как с личным имуществом. Остальные партнеры тоже имеют право голоса. С Абелем было другое дело. Он был основателем фирмы и оговорил право перевести свой пай на сына. Мы на это согласились. Но Боб имеет не больше прав перевести все на вас, чем, скажем, на мисс Беллбейс. Не хочу обидеть вас, — продолжал мистер Бёрли, — но вы тут едва неделю, и всего месяц как получили диплом.

Он покосился на мистера Крейна, надеясь найти моральную поддержку, но Крейн, испытующе взиравший на Боуна, не сказал ни слова.

— Разумеется, через год-два, — продолжал мистер Бёрли, — если вы — гм… проявите должные способности, мы могли бы подумать о вашем участии в прибылях.

— Ну естественно, — согласился Боун. — И я очень ценю вашу веру в мои способности, на которой основано ваше предложение. Вы сказали, что партнерство с таким же успехом могло быть предложено мисс Беллбейс. Сомневаюсь, что вы это сказали всерьез, но зато я имею возможность яснее объяснить, почему я к вам пришел. С точки зрения возможного партнерства между мной и мисс Беллбейс есть одна разница: в том что я могу вложить в фирму двадцать тысяч фунтов — разумеется, в качестве инвестиции.

— А с чего вы взяли, — насупился мистер Бёрли, — что фирме так необходимы ваши двадцать тысяч фунтов?

Удивительно, но вопрос был задан не воинственно, а даже с любопытством. Похоже, он действительно хотел услышать ответ, и Боун ответил.

— Вы прекрасно знаете, что Абель Хорниман позаимствовал десять тысяч фунтов из наследства Ишабода Стокса и использовал их для финансовой поддержки фирмы.

— Он все вернул, — строго одернул его мистер Крейн.

— Если вообще это имело место, — добавил мистер Бёрли. — Никогда ничего не всплыло.

— А теперь уже и не всплывет, — сказал мистер Крейн.

— Очевидно, вы правы, — согласился Боун. — Если это не обнаружил даже Хофман, то не обнаружит никто. Главным образом потому, что деньги были возвращены почти сразу же, а все счета, очевидно, исчезли вместе с другими бумагами, касавшимися завещания.

— Что тогда… — начал мистер Бёрли.

— Но то, что никто не знает, откуда в конце концов взялись эти деньги, ничего не меняет в том факте, что рано или поздно их придется вернуть.

— А вы откуда знаете, что это был заем? — бросил мистер Бёрли. — Что если эти деньги он, скажем, унаследовал?

— Вы это серьезно? — удивился Боун. — Будь это наследством, все стало бы известно, — но это вообще нельзя принимать в расчет. Сейчас совершенно ясно, что до самой смерти Абель Хорниман платил проценты по этому займу. Позиция эта фигурирует в его банковском счете. Сорок восемь фунтов, два шиллинга и шесть пенсов. Три с половиной процента годовых с десяти тысяч фунтов плюс налог. Достаточно показательная позиция.

— Кому же он платил эти деньги? — поинтересовался мистер Крейн.

Самым удивительным в этом разговоре было то, что оба партнера бессознательно держали себя с Боуном как с равным.

— Деньги Абель Хорниман получил наличными, — сказал Боун. — Это мы выяснили. Полагаю, из осторожности он положил их на свой личный счет в другой банк. Потом проценты мог выплачивать чеками.

— Кому? — в один голос воскликнули мистер Бёрли и мистер Крейн.

— В этом-то и все дело, — спокойно заметил Боун. — Разумеется тому, от кого он деньги получил.

— Совершенно непонятно, — сказал мистер Крейн. — Откровенно говоря, раз уж выкладывать все карты на стол, у Абеля не было ничего, под что он мог бы взять в долг. Одна наша фирма. Та приносила ему неплохой доход — но отнюдь не состояние. Во всяком случае, закладывать ему было нечего. Его дом в Лондоне, и земли, и поместье за городом уже были заложены — перезаложены.

— Откуда взял он эти деньги — один Господь ведает, — признал Боун. Может, взял пистолет и пошел грабить банк. Одно тут очевидно — или по крайней мере весьма правдоподобно: Смоллбону это стало как-то известно. А если бы правда вышла наружу — если бы Смоллбон постарался, как он имел обыкновение делать, — это означало бы крах Абеля Хорнимана и катастрофу для фирмы. И очень похоже, что потому Смоллбона и убили.

Боун помолчал.

— Теперь, когда Абель мертв, первая опасность отпадает. Но вторая остается. Именно поэтому я позволил себе намекнуть, что фирма может очутиться в ситуации, когда потребуется новый капитал.

V

— Майор Фернаут? — сержант Пламптри спрашивал себя в душе, на самом ли деле звучит его голос столь устало, как ему кажется.

— Да, у телефона.

— Простите, что беспокою вас, но я из фирмы «Хорниман, Бёрли и…» — да верно. Адвокатская контора. Мы здесь пытаемся напасть на след телефонного разговора с нашей конторой за 27 февраля.

— Это было в субботу?

— Да.

— Утром?

— Да.

— Забавно, что вы об этом спрашиваете, — заметил майор Фернаут. Подождите минутку, я загляну в свой дневник. Да, вы правы. Я к вам звонил в тот день с утра. После одиннадцати. А в чем дело?

— Ну, гм… А с кем вы говорили? — осторожно спросил сержант Пламптри.

— Но, друг мой, в том-то все и дело, — воскликнул майор Фернаут. — На это я и жаловался. Ни с кем я не поговорил. Там никого не было, хотя звонил я трижды. Это я называю бардаком! Уж если говорите, что в конторе в субботу утром кто-то будет, так там и должен кто-то быть.

— Разумеется, майор, — с нескрываемой благодарностью признал сержант Пламптри. — Благодарю вас, от души благодарю.

VI

Едва придя в тот вечер домой, мистер Бёрли тут же поднялся в свою спальню. У постели стоял медицинский столик со стеклянной крышкой, а над ним висела большая белая аптечка.

Открыв её, мистер Бёрли окинул взглядом густой лес флакончиков. Потом как искушенный ипохондрик занялся изучением себя самого. Последнее время его заботили мешки под глазами. Не морщины и не темные круги — это было обычным делом и на них хватало дозы желудочных порошков, — но какие-то пятна, иногда длинные, иногда круглые, прям как азбука Морзе.

Мистер Бёрли взвесил эти признаки с точки зрения своих мощнейших запасов лекарственных средств и налил полную мензурку рубиново-красной жидкости. Перемешав стеклянной лопаточкой, опрокинул её в себя. Потом в зеркале рассмотрел язык, пощупал пульс и снова закрыл глаза.

Пятнышки он ещё видел, но уже куда слабее.

Мистер Бёрли ещё пару раз повторил дозу и настроение его заметно улучшилось. (И неудивительно, ибо он понятия не имел, что им только что было выпито ничто иное, как портвейн довольно низкого качества, который, выдавая за стимулирующее средство, обычно продают в мелкой расфасовке за многократную цену.)

Спустившись вниз, мистер Бёрли сел к столу, подумав с отвращением о Генри Боуне и с явной неприязнью — о мистере Крейне. Подумал о Бобе Хорнимане и не совсем прилично — о бедняге Абеле Хорнимане. Потом подумал о будущем. А там в перспективе — бесконечный ряд проблем. Непрестанные потрясения для его нервной системы; бесконечные атаки на его желудок; бессонные ночи, когда боязнь бессонницы превосходит саму бессонницу.

«В конце концов, — рассуждал про себя мистер Бёрли, профессиональные доходы ему, собственно, ни к чему. Никогда не расходовал и половину, а то, что накопилось за годы, лишь напрасно дразнит ненасытный аппетит министерства финансов».

И не в последнюю очередь, дойди до каких-нибудь неприятностей — а этот мерзавец Боун явно не угомонится — будет лучше, если сможет доказать, что принял меры уже заранее.

Мистер Бёрли придвинул лист бумаги и начал писать.

VII

В тот вечер после ужина Боун натянул рабочий костюм, сказал миссис Маджоли, чтобы та его не ждала, и вышел из дому.

Ему нужно было подумать, и ночная прогулка по улицам Сити для этого лучше всего. На работу ночным сторожем заступал только в десять, спешить было некуда.

Стояла прекрасная ночь, с высокими перистыми облаками, с которыми играла в прятки луна. Боун направился к востоку, лишь туманно представляя, куда идет, но притом с уверенностью коренного лондонца, что не может слишком уклониться от нужного направления.

Теперь ему было ясно, что проблем две, и совершенно разные. И именно неясность этого основного факта вызвала все прежние неясности. Первый вопрос звучал так: кто и почему убил Смоллбона — и с ним связан вопрос, почему нужно было устранить мисс Читтеринг. Другой — отдельный вопрос — как Абелю Хорниману удалось найти тех десять тысяч фунтов.

Оба вопроса все же были между собою связаны, в этом Боун не сомневался. Цепь доказательств в общих чертах совпадала с тем, что он изложил Бёрли и Крейну. Абель Хорниман добыл десять тысяч фунтов каким-то способом, граничившим с нарушением закона. И Маркус Смоллбон его на этом поймал. Маркус Смоллбон был из тех людей, что неустанно следят за возможными скандалами и также неустанно пытаются предать их гласности. Поэтому кто-то, не хотевший, чтобы факты вышли наружу, устранил мистера Смоллбона при помощи самодельной резки для сыра. А когда понял, что может быть разоблачен какой-то неосторожностью мисс Читтеринг, устранил и её.

Уверенность, кто это мог быть, все крепла. Повод и возможность были налицо. Теперь осталось только разрешить основной вопрос, — как Абель Хорниман добыл деньги.

Когда Боун добрался до этого пункта, он обнаружил, что находится на Олдгейт Памп. Поэтому свернул к югу и следующих пятнадцать минут посвятил размышлениям о том, каким образом работящий, педантичный, способный и солидный адвокат мог раздобыть десять тысяч фунтов.

Напрашивалось решение, что он посягнул на доверенные ему фонды — лучше сказать на такой фонд, единственным опекуном которого был он сам. Именно это и было первым шагом Абеля. Он позаимствовал деньги из наследства Ишабода Стокса. Но это не могло быть окончательным решением. Контрольная система была для того и разработана, чтобы разоблачать такие нелегальные займы: а наследники, даже в полном смысле слова благотворительные, должны в конце концов начать протестовать против утраты значительной части своих доходов. Абель все это понимал, и постарался как можно раньше вернуть в наследство Ишабода Стокса недостающую часть, которую каким-то ловким ходом где-то раздобыл. Возврат денег прошел незаметно и Боун полагал, что сегодня уже ничего невозможно доказать, тем более, что большинство учетных документов утрачены.

Однако это все оставляло нерешенным вопрос, откуда Абель Хорниман эти деньги взял. Что одолжил — это почти наверняка, но под что?

VIII

— Что-то сегодня вечером вы задумчивый, Генри, — заметил лысый.

— Заботы одолели, — признался Боун.

— Проблемы?

— Именно, — кивнул Боун. — Проблемы. Что тут у нас сегодня?

— Отличный товар. Отличный бизнес. — Лысый по-хозяйски обвел рукой темный склад. — Тут такое виски, что только глянешь — и готов.

— Где мы расположимся?

— Там, — лысый отвел его в какую-то хибарку прямо напротив главного склада. — Газовое отопление и газовая плитка, чтобы разогреть ужин. Полный комфорт.

— Отлично, — согласился Боун. — Какова программа?

— Обход десять минут каждый час. Будем сменяться. Восемь минут, чтобы обойти вокруг, и две минуты — резерв. Если за десять минут не вернешься — все ясно.

— Ладно, — согласился Боун.

Оперев стул о стену под удобным углом, вернулся к предыдущим мыслям. По счастью, лысый был неразговорчив и в комнате установилась тишина, нарушаемая только шипением газа и тиканьем зеленых с золотом часов в углу.

Залог-ипотека-продажа заложенного имущества — поручительство. Как кто-то может заложить то, чего нет? Так звучал главный вопрос, который из всего этого вытекал. Какое поручительство мог предложить Абель?

«Это должен был быть солидный залог, — думал Генри, — если платил лишь три с половиной процента. При таких процентах никто рисковать не будет».

Эти вопросы продолжали его преследовать, когда в половине четвертого он вышел на обход меж бочек и коробок под ярким светом сильных ламп. Не оставляли его, когда он проверял автоматическую сторожевую систему на стальных шторах обоих въездов, и все ещё были далеко от решения, когда он возвращался к лысому, который приготовил очередную из бесконечной серии чашек чая.

Боун спросил:

— Как человек может взять в долг под что-то, чего нет?

— Откуда мне знать, — отмахнулся лысый. — Я в долг не даю.

Боун почувствовал, что впадает в состояние душевной исчерпанности и пустоты. Достал потрепанный томик «Откровенного собеседника» и скоро его уже унес мощный поток прозы Хейзлита.

Краем глаза он заметил, как лысый вышел, и отметил, что уже полпятого.

«По небу несутся облака, то наводя на мысль, то сбивая; гипотеза за гипотезой выплывают из глубины мозга, только не как стройная сеть паутины — легкая и прочная, выстроенная и во зло, и на пользу, а скорее как летающая бабьим летом паутинка, уносимая ветром воображения».

— Легкая и прочная, — повторил Боун, — выстроенная во зло и на пользу. Какая прелесть!

Тут он заметил, что лысый ещё не вернулся, и что стрелки на часах показывают почти без четверти пять.

— Гром меня разрази, — выругался Боун с неприятным предчувствием. Это мне не нравится.

Сунув книгу в карман, наклонил стул вперед, чтобы в зеркале над камином видеть дверь. Ногой нащупал скрытую кнопку.

Двери открылись и вошел молодой человек.

— «Все они на одно лицо, — подумал Боун. — Здоровые, мускулистые, морды как у боксеров. Черные волосы, белый шелковый шарф на шее, старая форма».

Пистолет он держал в руке так, словно умел с ним обращаться.

Боун дал ему сделать три шага и нажал ногой кнопку. Стальная штора опустилась перед дверью и с глухим стуком села на порог. Боун осторожно встал и со смешной важностью сказал:

— Подумайте, прежде чем совершите какую-нибудь глупость. Надеюсь, вы не хотите, чтобы полиция нашла вас здесь с трупом.

— А ну-ка открывайте! — рявкнул парень.

— Не выйдет, — заверил его Боун. — Открыть я не могу. Вот кнопка, можете попробовать сами. Работает она только в одну сторону — чтоб опустить штору. Открыть ту можно только снаружи, специальным ключом, когда сюда прибудет полиция.

— Если доберется, — ухмыльнулся парень.

— Это мы скоро выясним, — заметил Боун. — Кнопка заодно включает сигнал тревоги на Клак-лейн и Бишопсгейт и запирает наружные двери. Патрульная машина будет здесь минуты через три. Ваши приятели тоже в ловушке.

— Техника — замечательная вещь, — признал парень.

Боун решил, что все в порядке, и сел.

— Поэтому я вас с удовольствием кокну, — сказал парень.

— Но вам-то это не поможет, вам не кажется? — спросил Боун. — Могу я вам чем-то помочь?

— Да уж пожалуйста, — сказал парень.

Боун подошел к окну с с толстой решеткой и выставил стекло. Парень приблизился вплотную.

— Я не собираюсь убеждать вас, что здесь можно выбраться наружу, — заметил Боун. — Но случайно я знаю, что там внизу — канава, скорее даже бывший канал, а в нем на шесть футов воды и Бог весть сколько футов грязи.

— Благодарю, — протянул парень. Просунул пистолет сквозь решетку и когда та исчезла во тьме, раздался мягкий плеск.

— Он не заряжен. Но все равно это очень любезно с вашей стороны. Могу я как-нибудь отблагодарить вас?

— Ну, — задумался Боун, — возможно, вы могли бы ответить на вопрос, над которым я ломаю голову. Как может человек одолжить деньги под что-то, чего нет?

Парень задумался только на миг.

— Ну, это ерунда, — сказал он. — Просто заложить дважды одно и то же. Простейший трюк. Папаша мой проделывал это с запонками, отличный был номер. А, вот и наши приятели в синем. Напомните мне как-нибудь, я поясню вам, как это делается.

Когда в половине шестого Боун шагал домой, ответ предстал перед ним во всей своей потрясающей и прекрасной простоте.

— Заложить одно и то же дважды.

Боун лег в постель и впервые за многие годы проспал три часа подряд…