Бедняга Смоллбон

I

— А, чтоб их черт побрал! — зло выругался заместитель начальника полиции.

— Вот именно, — согласился старший инспектор Хейзелридж.

— Этого нам только не доставало.

— Вот именно.

— Я не хотел бы отрывать вас от нормальной работы, — заместитель явно имел в виду непрерывные усилия Хейзелриджа по борьбе с черным рынком, — но ничего другого не остается. Эспинол и Харви все ещё разыскивают того маньяка из Линкольншира, Кейс в Париже. И ко всему ещё Пэннелу именно сейчас нужно было попасть в аварию.

— Полагаю, это можно будет устроить. Пикап может пока принять мои текущие дела.

Но главное ещё не было сказано, и они оба это знали.

— Послушайте, — сказал наконец заместитель, — я хочу вначале коротко изложить вас суть, и сами увидите, короче, пока это оставим в стороне. Не хотелось бы заранее влиять на ваше мнение. Ну так вот: сегодня в одиннадцать часов утра один из партнеров юридической конторы — как же она именуется — ага, «Хорниман, Бёрли и Крейн» — открыл металлический ящик для документов. В ящике том должны были лежать бумаги, касающиеся некоего наследства. Но обнаружил он там некоего Смоллбона — Маркуса Смоллбона — в далеко зашедшей стадии разложения.

Шеф помолчал и без видимой связи добавил:

— Старший партнер этой фирмы Абель Хорниман, недавно умерший, был другом нашего шефа.

— Не он ли был председателем комиссии по реформе уголовного кодекса?

— Он. Видный член Союза юристов, и между нами говоря, о нем говорили как о кандидате на высшие посты. Известное имя среди юристов, короче, видная фигура.

— Но раз он уже умер, — осторожно начал Хейзелридж, — мне не совсем ясно, как…

— Умер почти месяц назад от грудной жабы. Болел уже давно. Думаю, можно считать, что он знал, как обстоят дела. Врач предупредил, что осталось ему недолго.

— Ага.

— При предварительном осмотре наш врач установил, — словно между прочим продолжал заместитель, — что Смоллбон умер по меньшей мере недель шесть — может быть восемь — а может быть и десять назад.

— Да, — протянул Хейзелридж, — да, понимаю.

— Абель Хорниман и Маркус Смоллбон были опекунами — единственными опекунами — огромного наследства, оставшегося после Ишабода Стокса. И из этого нам следует исходить. Это, собственно, единственная прямая связь между ними.

— А наследство — я не знаю точного юридического термина — короче, с ним все в порядке?

— Вот именно это вам и придется выяснить. Колли — это местный детектив — даст вам прочесть донесения, я договорился. Тут все не так просто, проблема в том, что бумаги, которые позволили бы это проверить, раньше находились именно в этом ящике.

— И все исчезли?

— До единой. Да им там просто места не оставалось. Не будь этот Смоллбон таким замухрышкой, едва ли поместился бы в ящик.

— Десять недель, — протянул Хейзелридж. — Странно, что так долго никто этого не заметил.

— Конечно, заметили бы, но только там весьма необычные ящики, увидите сами. С резиновым уплотнением и плотно прилегающей крышкой.

— Довольно необычно, — заметил Хейзелридж. — Кто это придумал?

— Абель Хорниман.

— Та-ак… — протянул Хейзелридж. — У него уже начинало вырисовываться простое, но неприятное дело, из которого светит уйма работы и никакой славы. И теперь он понял, почему дело поручили ему. И хотя это было лестно, привлекательности делу не прибавляло.

Тут ему пришло в голову ещё кое-что.

— В каком помещении находился этот ящик?

— У Хорнимана-младшего — это его сын. В фирме он занял место отца.

— И, я полагаю, отцовский кабинет.

— Да. Вот первые фотографии. — Заместитель раскрыл папку. — Ящик находился в стеллаже под окном — вот, видите пустое место.

— И был заперт.

— Был. И тут кое-что не в порядке. Потерялся ключ. Так что в конце концов ящик пришлось открывать охраннику. Тот разбил замок молотком и крышка отскочила сама. Представляю, какой это был шок.

Хейзелридж прочитал несколько первых протоколов и ему явно в них что-то не понравилось. Снова просмотрел фотографии и выбрал из них жутковатый снимок, крупным планом показывавший мертвого Смоллбона, втиснутого в его жестяной гроб.

Потом снова заглянул в протокол.

— Я тут не вижу, — заметил он, — кто первым опознал труп.

— Мне кажется, Хорниман-младший.

— Судя по тому, что здесь написано, не он. Хорниман заявил, что имя Смоллбона прозвучало впервые, когда мисс Беллбейс — видимо, одна из машинисток — выбежала в коридор и стала кричать: «Это Смоллбон!» — и ещё что-то про звезды, которые говорят. Мисс Беллбейс это отрицает. Утверждает, что мистера Смоллбона никогда живого не видела, так что не могла узнать его мертвым. Одна из секретарш, мисс Корнель, говорит, что по её впечатлению это имя впервые произнес Боб Хорниман. Сержант же Коккерил утверждает, что по его мнению имя никто не называл, но перед этим столько было разговоров, что Смоллбона нигде не найти, что сам он тут же решил — покойник он и есть.

— Это звучит правдоподобно, — признал заместитель. — А почему вы придаете этому такое значение?

— Вот почему, — Хейзелридж показал на фотографию. — Взгляните, как лежит тело. Лицо прижато к груди. И к тому же я подумал, что после десяти недель его вообще вряд ли кто-нибудь смог бы уверенно опознать.

— Вы правы, в этом что-то есть. Вскрытие производил доктор Блэнд. Поговорите с ним, посмотрим, что он скажет. Между прочим, могу вас хоть чем-то успокоить. Нет никаких сомнений, что это именно Смоллбон. Очень хорошие отпечатки, и они прекрасно соответствуют десяткам оттисков, собранных у него в квартире. И на коллекции керамики он, слава Богу, оставил их предостаточно. Об этом вам расскажет Колли.

— Ладно, — сказал Хейзелридж. Фотографии и бумаги сложил аккуратной стопочкой и вернул их на стол. Потом собрался уходить.

— Еще вот что, — остановил его заместитель. — Возможно, вам потребуется помощь специалиста. Мне не нужно обращать ваше внимание на то, что тут прямо напрашивается определенное направление следствия, и что как правило оно и оправдывается. На первый взгляд все это сделать мог только один человек. И мотив, если вы его отыщете, наверняка окажется в каких-то юридических махинациях. Так вот, мы можем дать в ваше распоряжение юриста. Только скажите.

Хейзелридж колебался. Он понимал, что предложение было сделано для пользы дела, но было в нем что-то двойственное, что звучало для него неприятно. Сама идея, бесспорно, была разумной, и Хейзелридж уже открыл было рот, чтобы сказать «Да», — когда его взгляд наткнулся ещё на одно имя на верхнем листе протокола.

— Могу я рассчитывать на то, что ваше предложение пока останется в силе? — спросил он. — Я предпочел бы начать обычным порядком. Но если так случится, что зайду в тупик.

— Разумеется, — согласился заместитель. — Как вам угодно. Кстати, — с любопытством добавил он, — что там такое, в бумагах, что вы передумали?

Хейзелридж усмехнулся.

— Я там заметил одну фамилию, — признался он. — Здесь, в списке новых сотрудников.

— Генри Вайнгарден Боун, — прочитал заместитель. — Никогда в жизни о нем не слышал. Кто он такой?

— Видимо, адвокат. До этого работал статистиком. А ещё раньше занимался страховым делом. А когда-то едва не стал доктором медицины.

— Не верю, — заявил заместитель, — что нормальный человек может освоить столько профессий.

— Но это правда, — подтвердил Хейзелридж. — Нормальный человек на это не способен. Только Боун — не нормальный человек. Скажу вам, как я о нем узнал. Случайно он служил в той же части, что и сержант Поллок… вы того конечно помните.

— Тот, которого убила банда Гаррета? Ведь вы работали вместе, не так ли?

— Да, а Боун был его приятелем. Они вместе воевали в Северной Африке. И Поллок мне рассказывал о Боуне и его талантах. Если это тот человек — а имя довольно необычное — он мог бы нам быть весьма полезен, если конечно мы будем уверены, что он тут не замешан — разумеется, это я проверю прежде всего.

— Союзник в лагере неприятеля, — протянул заместитель. — Неплохая идея. Только, ради Бога, не будьте тем ослом из детектива, которые все свои блестящие идеи доверяет самой симпатичной особе, которая в шестнадцатой главе оказывается убийцей.

II

В тот вечер Боун ушел из конторы одним из первых. В виду того, что поступил он в фирму всего два дня назад и до того не имел контактов ни с кем из сотрудников, не считая весьма давнего знакомства школьных лет с Бобом Хорниманом, инспектор Колли задержал его всего на несколько минут.

Но как и всем остальным сотрудникам ему пришлось сдать отпечатки пальцев.

Это было типично для инспектора Колли, пожилого и весьма методичного человека, который тяжело переносил, что до сих пор так и не выслужил повышения. Он до мелочей знал все, что должен был сделать, и делал это. Его рапорты были образцом содержательности и истинным памятником удручающего недостатка воображения.

Но дело свое он знал.

За короткое время, бывшее в его распоряжении, опросил всех сотрудников фирмы, велел все сфотографировать, составить подробный план кабинета Боба Хорнимана и общий план здания, направил дактилоскопистов обработать кабинет Боба, стены, двери, ящики, их ближайшее окружение и весьма разнородное содержание; организовал контрольное снятие отпечатков пальцев всех сотрудников; послал своих людей в квартиру Смоллбона, чтобы получить оттуда отпечатки, в том числе и отпечатки его квартирной хозяйки — для контроля; своевременно отправил тело на вскрытие, и на основании предварительного медицинского заключения разделили сотрудников на две группы. В первую вошли те, кто поступил на фирму за последний месяц. Ими оказались Боун, Принс, Вог (кассир), мисс Портер и Флауэр. Следует пояснить, что Флауэр был никем иным как курьером Чарли, который скрывал свою фамилию, потому что Флауэр это не только цветок, но ещё и менее приятное значение, на которым ещё в школе все мальчишки смеялись.

В другой группе были все остальные.

Инспектору Колли удалось вызвать у обоих групп крайне неприязненные чувства.

Мисс Корнель заметила мисс Милдмэй:

— Он ведет себя так, словно каждому говорит: «Для меня вы все виновны, пока не докажете свою невиновность».

В сгущавшихся сумерках Боун шагал к дому, размышляя об удивительных событиях прошедшего дня. И говорил себе, как такой шок может вскрыть неожиданные черты человеческого характера. И как он рад, что сам он в списке номер один.

По узкому переулочку Малверн-рентс вышел на Шансери-лейн и зашел в ресторанчик «Восход солнца», который несмотря на столь славное название был всего лишь маленькой закусочной, чья обстановка состояла из четырех столов, нескольких стульев и стойки с водруженной на неё кофеваркой. Как обычно в эти часы, там было пусто. Боун остановился у приоткрытых дверей за стойкой и крикнул:

— Я уже здесь!

Приглушенное эхо откуда-то изнутри видимо означало, что это было принято к сведению.

Тогда Боун прошел в другую дверь, скрытую за шторой из армейского брезента, поднялся по узкой лестнице на два этажа, открыл ещё одну дверь — и оказался дома.

Такую комнату в подобном доме встретить никто бы не ожидал. Когда-то это был чердак, или склад канцелярских принадлежностей в те давние времена, когда центр адвокатской деятельности был расположен скорее к востоку от Шансери-лейн, чем к западу от нее. Большое помещение, в сорок футов длиной и почти двадцати футов шириной, которое серый ковер, покрывавший весь пол, обшитые деревом стены и продуманное освещение делали удивительно уютным. Стена направо от входа была занята книгами от пола до потолка и от стены до стены. Там не было ничего эстетского, ни старинных фолиантов, ни толстых томов в переплетах из оленьей кожи — скорее часто пользуемые объекты читательских пристрастий, — поэзия, эссе, история, романы, научная литература и даже учебники. Их там могло быть больше тысячи томов.

Две гравюры с воинскими сюжетами заполняли место между небольшими окнами без штор. В дальнем конце комнаты стоял большой электрический камин (за неимением настоящего). Над ним висел потрет дамы с суровым взглядом. И перед ним же стояло единственное кресло.

Боун, тихонько насвистывая, пересек комнату, исчез в маленьком алькове, служившем спальней, и появился вновь в вельветовых брюках, рубашке цвета хаки и с белым шейным платком. Красотой Боун не отличался и лицо его, бледное и серьезное, напоминало скорее лицо грамотного рабочего, который штудирует Канта и Шопенгауэра, весь день точит детали на станке, а по вечерам оттачивает свой ум на давно забытых диалектах.

— Ну что, мистер Боун, — спросила миссис Маджоли, потомок флорентийцев, владелица «Восхода солнца» и квартирная хозяйка Боуна. — Как вам понравилась на вашей новой работе?

— Спасибо, — ответил Боун, — Все в порядке.

— Ну и тоска там, наверно.

— Ну нет, — возразил Боун. — Как раз сегодня мы нашли в ящике для бумаг одного из душеприказчиков.

— Господи Боже! — поразилась миссис Маджоли, которая явно понятия не имела, кто такой душеприказчик. — Чего только вы, юристы, не придумаете! А как насчет ужина?

Боун взглянул на стол посреди комнаты, который миссис Маджоли застелила чистой скатертью и уставила разнокалиберными тарелками, над которыми многообещающе возвышалась пузатая оплетенная бутыль.

— Ветчина! — удивился Боун. — Где вы её берете? Я полагал, что столько ветчины сразу нет в целом Лондоне. Хлеб, масло, зеленые оливки. Да, требовать к этому ещё чего-то был бы грех. Ну разве что кусочек того карманьольского сыра.

— Я так и думала, что вам его захочется, — обрадовалась миссис Маджоли. — Как раз сегодня утром я достала кусочек. Стоил он безумных денег, я лучше даже не скажу вам, сколько.

— Да, лучше не надо, — согласился Боун.

— Нет, вы меня когда-нибудь разорите, — довольно заключила миссис Маджоли.

— Тогда пойдем ко дну вместе, — успокоил Боун, — утешаясь сознанием безупречной жизни и вооруженные вдохновением вашего кулинарного искусства.

Когда миссис Маджоли убрала остатки ужина, Боун достал с полки книгу и погрузился в чтение. В каком-то плавном ритме проглатывал он строку за строкой, пока часы на этажерке не прозвонили одиннадцать; тут Боун заложил страницу листком, на котором что-то нацарапал, и захлопнул книгу. Встав, подошел к окну. Ему пришлось немного пригнуться, чтобы взглянуть на небо над противоположной крышей.

Небо было ясным, ночь для первой половины апреля теплой.

Боун зашел в спальню за старым непромокаемым плащом, выключил свет и отопление и тихо спустился по лестнице. Через несколько минут уже садился в Холборне в автобус, шедший на восток.

Вышел через шесть остановок за Олдгейт Помп, и оттуда направился к югу, в сторону реки.

Всюду давно уже было закрыто, освещены только редкие закусочные и кофейни, работавшие всю ночь. Боун явно знал, куда направляется. Оставив позади и эти редкие огни, свернул в пустынный переулок. Там начинались цеха и склады, и улочка, которой шел Боун, тянулась вдоль тяжелых ворот, крытых въездов для грузовиков и деревянных заборов.

Через сто ярдов Боун свернул в узкий тупичок, который кончался невзрачным строением из желтого кирпича. Из нескольких окон падал свет. Боун постучал. В дверях заскрипел ключ и он вошел.

Комната, где он очутился, явно была какой-то конторой. В камине горел газ, а у стола сидел маленький лысый старик и попивал какао из большой кружки.

— Привет, Генри, — сказал он. По голосу ясно было, что он и рожден, и крещен был на Темзе. — Я сразу подумал, что это ты. Будешь?

— Нет, спасибо. Так что у нас сегодня?

— Нынче ничего. Мог бы позвонить и не бить ноги зря.

— Ничего, — отмахнулся Генри, — я рад случаю прогуляться. А когда же будет?

— Я так думаю, на следующей неделе. Петерсу кое-что понадобится для его нового заведения.

— Петерсу. Это значит виски, да?

— Вино и прочее спиртное.

— Но только чтобы без шума, — сказал Боун. — Этого мне не надо. Я предпочитаю спокойствие.

— Ну разумеется, — подхватил лысый. — Можешь не беспокоиться. Петерс знает, что делает.

— Ну ладно, — согласился Боун. — Можно попробовать. Позвони мне, когда будет нужно. А как ты вообще поживаешь? Как голуби?

— Ну, голуби… На них теперь не заработаешь. Такое свинство.

Прошло не меньше часа, прежде чем Боун снова шагнул в ночную тьму. Последний автобус уже давно вернулся в парк и улицы были пустынны. Перспектива пешей прогулки Боуна отнюдь не расстроила. Прогулки на природе его утомляли, но Лондон он любил, и больше всего нравился тот ему ночью. Опущенные шторы на витринах, тихие подъезды конторских зданий. Солидные охранники в длинных плащах, порой мелькнувшая кошка на охоте. Конец очередного дня.

Ноги неутомимо несли его к западу. На соборе в Линкольн Инн часы пробили три, когда Боун вновь свернул на Малверн-рентс. Поворачивая ключ в дверях, насторожился. К своему удивлению, десятком ярдов дальше в устье узкой улочки он заметил свет фар. В такой поздний час это было само по себе необычно, но, как оказалось, ещё не все. Уже поднимаясь наверх, заметил, что в его квартире горит свет.

«Что все это может значить?» — подумал Боун. Тихо прикрыв дверь, шагнул внутрь.

Коренастый человек, который встал с кресла ему навстречу, сказал:

— Простите, что тревожу вас в столь неурочный час, мистер Боун. Ваша хозяйка мне позволила подождать здесь, пока вы вернетесь.

Судя по красному лицу, коренастой фигуре и поношенному твидовому костюму, человек мог быть фермером. Мог быть и военным в штатском. Рука, которую он подал Боуну, была мускулистой, что означало, что её хозяин работает не только головой.

Единственной приметной вещью в этом неприметном человеке были его глаза — холодные проницательные глаза, серые, как волны Северного моря.

— Меня зовут Хейзелридж, — продолжал посетитель, — я из Скотланд-Ярда.

Боун, заметивший на улице полицейский автомобиль, был не слишком удивлен. Зато следующая фраза его поразила.

— Вы знали Бобби Поллока, — сказал Хейзелридж.

— Еще бы, — подтвердил Боун. — Не хотите присесть? Мы с Бобби служили в одном полку. Были вместе в Африке и Италии. Я слышал, он… его убили.

— Да, — кивнул Хейзелридж. — И я имел удовольствие отправить обоих преступников на виселицу.

— Я рад, — сказал Боун. — Бобби был отличным парнем. Пожалуй, он нарушил все бюрократические правила, какие только есть на свете, чтобы попасть в армию.

— Я знаю. Он о вас мне многое рассказывал.

— Тогда все худшее вы уже знаете. Я имею в виду — о моем физическом недостатке.

— Я бы параинсомнию не счел только физическим недостатком, — заметил Хейзелридж. — Хотя, насколько мне известно, в армии её сочли таковым.

— Я думаю, толком об этом никто не знает, — сказал Боун, — по крайней мере такое впечатление осталось у меня из разговоров с целым рядом врачей.

— Так вы и правда никогда не спите больше двух часов за ночь?

— Если сплю два часа, это уже хорошо, — подтвердил Боун. — По большей части сплю не более полутора.

— Но простите… И не испытываете никаких последствий? Я знаю, что вопрос звучит неприлично, но меня так заинтересовало, когда Поллок рассказывал.

— Если иметь в виду усталость, то нет, — сказал Боун. — Ведь это не обыкновенная бессонница, как я понимаю. Единственное, в чем тут сходится медицинская наука — то, что в один прекрасный день я рухну мертвым где-нибудь на улице. Но вот что это будет за день и что за улица — сказать не могут.

— Пожалуй, лучше всех сказал однажды об этом Поллок, — заметил Хейзелридж. — Вначале мне рассказывал, какой вы были блестящий офицер, а потом добавил: «Понимаешь, для штаба это было как дар Господен. Представь штабного офицера, который выдержит работу двадцать четыре часа в сутки!» Но наконец какой-то ретивый лекарь это раскопал и вас отправили домой.

— Раз стало известно, что у меня параинсомния, полагаю, им ничего иного не оставалось.

— Мне кажется, что главная для вас проблема — что делать со всем этим свободным временем.

— Ну, я много читаю, — сказал Боун. — И иногда это даже на пользу, скажем, перед экзаменами. И много гуляю по городу. А временами даже и подрабатываю.

— Подрабатываете?

— Ночным сторожем. Бо́льшую часть подготовки к экзаменам на звание адвоката я провел, будучи ночным сторожем в судоходной компании «Апекс». Хотите-верьте, хотите нет, но я как раз штудировал раздел «насильственное вторжение», когда меня нокаутировал Сид Седжман — тот, из банды.

— Я Сида знаю, — завил инспектор Хейзелридж. — И в прошлом месяце помог упечь его на семь лет. А теперь…

«Вступительная церемония кончилась, — подумал Боун. — Секундантам и тренерам покинуть ринг! Живо!»

— У меня к вам предложение. Не знаю, как оно вам понравится.

И Хейзелридж коротко изложил Боуну идею, которую уже представил своему шефу, и факты, на которых та основывалась.

— Ведь что ни говори, — продолжал он, — практически единственный человек, который мог и был способен убить Смоллбона, — это бывший старший партнер фирмы Абель Хорниман. Если вы собираетесь поискать какого-то иного кандидата, задайте вначале вопрос, как кто-то другой мог незаметно доставить труп к Абелю в кабинет и открыть ящик, от которого ключ был только у Абеля. Именно для Абеля ящик был тем идеальным местом, куда можно было спрятать труп. Знал, что жить ему осталось недолго. Нужно было только пару недель, максимум пару месяцев безопасности. Зато для любого другого это было безумием.

— Да, — согласился Боун. — Конечно. Звучит все это убедительно. Но почему?

— А тут уж вы мне можете помочь, — сказал Хейзелридж. — И я начну с версии, которая напрашивается сама собой. Вы удивились бы, как часто это оказывается единственной правильной версией. Абель Хорниман и Маркус Смоллбон совместно управляли крупным наследством. Я ещё не понимаю всех юридических ухищрений вокруг него, но одно мне ясно: эти двое совместно контролировали большую сумму денег. Точнее говоря, контролировал Хорниман. Он был юристом. Смоллбон, скорее всего, делал только то, что ему говорили… подписывал документы и тому подобное.

— Ну нет, — протянул Боун. — Я думаю, Смоллбон был совсем не тот тип.

— Я тоже думаю, что вряд ли, — согласился Хейзелридж, — и потому он мертв. Это настолько очевидно, что так и должно быть. Значит, где-то что-то было не так. Я не имею в виду очевидный подлог. Нет, ничего такого, что мог бы углядеть непосвященный. Но Смоллбон не был человеком непосвященным. Ему приходилось в какой-то форме иметь с этим дело. И он чисто случайно заметил кролика у фокусника в цилиндре.

— И этот фокусник засунул его в ящик и — фьють!

— Верно. Поставьте себя на место Хорнимана. Представьте это искушение. С одной стороны — утеря доброго имени, утрата дела всей жизни — и, вероятно, тюрьма. С другой стороны — возможность умереть почтенным человеком. А после смерти ему будет уже все равно. И вот он сует труп в ящик, выбрасывает ключ и ведет себя как ни в чем не бывало. И даже если бы номер не вышел — ничего страшного. Палач бы вряд ли опередил грудную жабу. Сколько людей могли б решиться на убийство, знай, что их ждет скорая смерть. А Смоллбон был таким заурядным и невзрачным созданием. И он отважился угрожать Хорнимановским традициям, пытался бросить тень на Хорнимановские мифы, запятнать имя великого Хорнимана! Нет, никогда! В ящик его — и дело с концом.

— Понимаю, — сказал Боун. — И как вы собираетесь все это доказать?

— В том-то все дело, — смутился Хейзелридж. — Придется выяснить, что с этим наследством не в порядке.

— Ну, если вам это так важно, — сказал Боун, — я мог бы вам помочь. Но, честное слово, какой-нибудь финансовый эксперт или ревизор провел бы всю проверку гораздо лучше. Для них все это просто раз плюнуть.

— Я в этом не уверен.

Хейзелридж вдруг встал и подошел к окну. Начинало светать. Крыша напротив выступала черным силуэтом на чуть серевшем небе.

— Не все так просто, — сказал он. — Я был бы очень рад, решись вы нам помочь.

— Договорились, — согласился Боун.

— Кроме того, нам нужно считаться с возможностью, что Абель Хорниман этого все-таки не делал. Тогда открывается широкое поле для дальнейших размышлений.

— Список номер два, — произнес Боун.

— Вот именно. А вы ведь видели завещание. Мне говорил это Колли. Боюсь, что эти его списки не столь исчерпывающи, как кажется.

— Имеете в виду кого-то, поступившего на работу уже потом?

— Напротив, того, кто там работал раньше и успел уйти.

— Да, это не исключено, — задумчиво произнес Боун. — Мне это в голову не приходило. Ведь у меня там не было предшественника. Моя машинистка, миссис Портер, пришла вместе со мной; я хочу сказать, что и она никого не заменила. Принс, который ведет гражданские дела, сменил одного старика, который долгие годы работал в фирме. Но тот ушел уже давно, сразу после Рождества. По-моему, им понадобилось время, чтобы найти замену. Людей по этой части немного. И вот ещё кассир — до него был там некий Кларк, и того явно следует иметь в виду. Ведь он ушел всего три недели назад.

— Колли упомянул его в своем рапорте, — подтвердил Хейзелридж. — Но этот отпадает по другой причине: он инвалид ещё с Первой мировой. У него только одна рука.

— А почему это должно означать, что он не мог убить Смоллбона? — спокойно спросил Боун.

— Я забыл, что вы не знаете, как тот был убит.

— Не знаю, — подчеркнул Боун, и добавил: — и советовал бы не строить ловушек, если вы собираетесь мне доверять.

К чести Хейзелриджа нужно сказать, что тот покраснел.

— Знаете, привычка, — буркнул он и добавил: — Нет, тот на самом деле не мог этого сделать. Смоллбон был задушен проволочной петлей. Бесспорная работа для обеих рук.