Бедняга Смоллбон

I

Пятница выдалась не из легких.

Первые её часы Боун провел внизу в подвале. Там было царство сержанта Коккерила, и как и все, имевшее отношение к сержанту, отличалось аккуратностью и разумной практичностью.

Договоры и письма, которые в нормальной адвокатской конторе валяются в беспорядочных кипах, кое-как перевязанных красной бечевкой, тут были подшиты в пластиковые или картонные папки; те стояли на шиферных полках по правой стороне. Позади, в двух шагах по правую руку, помещались регистраторы: книга завещаний, книга залогов и книга контрактов. Эту-то книгу Боун и листал.

— Вы ищете какой-то конкретный договор, мистер Боун? — поинтересовался сержант Коккерил.

— Да нет, скорее я примерно знаю, что ищу, но не знаю точно, что именно. Зато наверняка узнаю, когда найду, знаете, как это бывает.

— Возможно, вам стоит заглянуть в реестр, — заметил сержант Коккерил. — Там все контракты зарегистрированы по именам клиентов, со ссылками на имена участников с другой стороны.

— Да, пожалуй это поможет, — согласился Боун. — Я знаю, что там должен значиться Абель Хорниман.

При этих словах сержант Коккерил вздернул голову, но ничего не сказал.

Боун перестал шуршать бумагами, и в помещении за толстыми дверьми в восемь дюймов стало тихо, как в могиле.

— Вы его очень любили, правда? — спросил Боун.

Сержант не пытался делать вид, что не понимает.

— Да, — подтвердил он. — Знал его тридцать лет. С ним хорошо работалось. И человек он был прекрасный.

Это звучало уже знакомо, и немного подумав, Боун вспомнил, что примерно так же высказалась и мисс Корнель.

— В Первую мировую я был его ординарцем, — продолжал сержант Коккерил. — Вы удивлены? Вы-то не знаете, что мистер Хорниман был на французском фронте в пехоте. Он для подобных приключений был уже староват, но слышать ничего не хотел. Но, к счастью для него, как я всегда говорил, заполучил там тяжелый ревматизм и ко всему ещё воспаление легких. Все от морозов и сырости. И это его чуть не погубило. Но в то же время и спасло. Его комиссовали и уволили из армии. Все так жалели, когда он ушел. Да, это был прекрасный человек.

Сержант словно разговаривал сам с собой.

— В тот день, когда меня демобилизовали, он ждал перед казармами. А я ведь ничего не говорил — он сам узнал. Пригласил выпить по стаканчику и предложил место. Тогда я был куда моложе, что тут говорить. — Сержант Коккерил вдруг отвернулся. — Мне пора идти готовить чай. Этому сопляку Чарли ничего нельзя доверить. За шестнадцать лет, прожитых на свете, не научился даже предварительно как следует прогреть чайник.

Когда сержант ушел, Боун не сразу продолжил поиски. Его смущало какое-то мимолетное воспоминание. Что-то насчет Коккерила. Но так и не вспомнив, оставил эту затею.

При помощи реестра ему удалось неожиданно быстро обнаружить нужный контракт. Старательно списав дату и фамилии участников, перешел к папкам с документами на полках. Те были пронумерованы, чтобы соответствовать порядку регистрации, так что скоро он уже держал нужную папку. Но та была пуста, разве что кроме старого черновика договора.

Через несколько минут он уже был у себя в кабинете и говорил с Джоном Коу.

— Вы помните продажу поместья Лонглиф Фарм?

— Тот у меня навеки в сердце, — заявил Джон. — Это было мое первое дело по недвижимости в этой конторе.

— То-то мне показалось, что я узнал ваш шифр на черновике. Можете посвятить меня в подробности?

— Что вы хотите знать? — спросил Джон. — Если память мне не изменяет, продавцом был некий Даниель Джедд. А покупателем — майор Райт. Если вас интересует, я найду нужные бумаги. А так весьма простое дело. Подозреваю, потому его мне Абель и подсунул для дебюта. Все началось… — ага, тремя прямыми передачами прав. Первая — в 1880, потом в 1901 и третья — на Эзакиеля Джедда в 1920 году. Этот Эзакиель завещал имущество сыну, и когда в 1925 году умер, все перешло Амосу Джедду. Когда в 1935 умер и Амос, наследство перешло к Даниелю Джедду, который его в 1938 году продал. И все.

— И все время речь шла об одном и том же поместье? Начиная с 1880 года?

— До последней травинки.

— Почему же тогда, — спросил Боун, — три первых переводных документа не были приложены к договору, который шел через нашу фирму?

— Я помню, Абель что-то говорил об этом, но что — уже не вспомню. Самый старый документ, который был приложен, датирован был 1926 годом.

— Пока как будто все в порядке, — признал Генри. — Но я бы ожидал, что предыдущие документы о правах собственности будут приложены, или по крайней мере, — он показал на черновик договора, — что тут будет отмечено, где они хранятся.

— Теперь, когда вы завели разговор, мне это тоже кажется существенным. А они не хранились где-нибудь в другом месте?

— Нет. Бумаги 1880, 1901 и 1920 годов никогда не были вычеркнуты из здешнего реестра. И посмотрите, здесь есть копии приложения к основному договору. Начинается договором 1926 года.

— Надо же? — Джон почесал в затылке. — Почему вы думаете, что Абель припрятал предыдущие договоры — на меня он никогда не производил впечатления человека, который на дому производит пергаментные абажуры.

— Не думаю, что он пустил их на абажуры, — неторопливо произнес Боун, — я полагаю… Ага, это видимо меня. Алло? Да, Боун у телефона.

— Мы обнаружили тот банковский счет, — раздался голос Хейзелриджа. Судя по вашему утреннему тону, я решил, что вам это будет интересно. Ежеквартальные выплаты были адресованы Ипотечному фонду Фермерской лиги. У них контора на Ломбард-стрит.

— Отлично, — обрадовался Боун, — немедленно еду туда.

— Полагаю, ваши ожидания оправдались?

— Полностью.

— Потом скажите мне, как все прошло, — и Хейзелридж повесил трубку.

— О чем, собственно, речь?

— Моя идея в том, — начал Боун, — что Абель Хорниман подделал материалы договора. Собственно, нет, не подделал, это не то слово. Скорее, слегка подправил. Чисто в хорнимановском стиле. Полагаю, что взял три солидно выглядевших очевидно подлинных документа — скажем, те первые три перевода прав на недвижимость Лонглиф Фарм, о которых мы только что говорили. Они прекрасно подходили, поскольку планов там не было — только подробное описание. А потом он взял последнее свидетельство — 1920 года, на Эзакиеля Джедда — удалил последний лист и на его место поместил новый, который сам собственноручно написал — на это он был большой мастер, не так ли?

— Вот именно. Умел писать прекрасным адвокатским каллиграфическим почерком. Владел он и технической стороной договорных бумаг.

— Теперь я помню, о чем-то подобном говорил мистер Бёрли на том торжественном ужине. Да, и я сказал бы, что на том подделанном листе пергамента на этот раз план был. И я даже готов утверждать, что это был план поместья Абеля Крокэм Корт. Теперь уже оставалось только написать договор от имени Эзакиеля Джедда — опять, конечно, с планом Крокэм Корта, заверить все и пустить в ход.

— Возможно, я словно с луны свалился, — сказал Джон, — но простите глупый вопрос — зачем ему был нужен другой договор на куплю Крокэм Корта? Ведь у него был подлинный договор о покупке 1936 года.

— Тут вот в чем дело, — пояснил Генри, — предыдущий договор ему пришлось отдать банку, когда заложил поместье в 1937 году. Вам не кажется, что такой дубликат отлично пригодился в пиковой ситуации 1943 года?

— Ну, если вдруг на то пошло, то человеку дубликаты никогда не помешают. Куда вы собрались?

— В Ипотечный фонд Фермерской лиги, проверить все. Не хотите со мной?

— А почему бы и нет? — согласился Джон. — Вижу, мне все равно не удастся сосредоточиться, пока в шестнадцатой главе все не выяснится. Как вы все это раскопали?

— Это все старый трюк с запонками, — пояснил Боун. — Если мы поспешим, ещё успеем на автобус. Заложить те же запонки дважды. Вчера вечером мне это объяснил один специалист.

II

Фермерская лига помещалась в том же здании, что и мистер Боун старший. Там не было ничего фермерского, кроме названия и эмблемы, соединившей два пшеничных колоса и серп. На самом деле это было сборище многолетних приверженцев частного предпринимательства, которые ссужали свои деньги фермерам под три с половиной процента. Хейзелридж уже говорил с ними по телефону, так что Боун и Коу были тут же проведены в кабинет управляющего. Мистер Мэнифолд был облысевшим стариком, несколько смахивавшим на аэростат. Заботы привели к тому, что в некоторых местах он несколько обмяк.

— Надеюсь, — начал мистер Мэнифолд, — что тут проблем не будет. О смерти мистера Хорнимана мы конечно слышали. Большая утрата.

Мистер Мэнифолд на миг принял траурный вид.

— Мы ожидали, что обычным способом нам будет подтверждено завещание и что исполнитель последней воли и дальше будет поквартально платить проценты. Следующий срок — в июле.

Боун решил, что грубая правда жизни успешно приведет толстяка в чувство.

— Не сомневаюсь, — сказал он, — что проценты будут аккуратно вноситься и впредь, по крайней мере пока. Но, к сожалению, я должен сообщить вам, что залог под займ был совершенно иллюзорным.

— Иллюзорным? — Мистер Мэнифолд едва не испустил дух, потом опомнился и побагровел, словно получив долгожданную дозу гелия. — Не будете любезны пояснить, как двести акров земледельческих угодий могут быть иллюзией?

— У вас далеко бумаги по залогу?

— Я попросил подготовить все бумаги, — обиженно заявил мистер Мэнифолд, — и вот мистер Фремлингхаус, наш юрисконсульт.

Фремлингхаус, рослый мужчина с пшеничными усами, в роговых очках, подсел к столу мистера Мэнифолда и положил перед собой пачку бумаг. Мистер Мэнифолд развязал красный шнурок и придвинул бумаги Боуну.

Единственного взгляда на них Боуну хватило, чтобы убедиться в своей правоте. Придвинул их Коу.

— 15 февраля 1880. Договор о передаче прав. Генри Болдерстон и компания на Джона Пратта. Объект Лонглиф Фарм в графстве Кент.

— Насколько я помню, название объекта позднее было изменено, — заметил мистер Фремлингхаус.

— Вот именно, — язвительно бросил Боун.

Теперь он занялся бумагами 1920 года. Договор был переплетен в виде книги, написанной вручную на пергаменте изящным, но безликим каллиграфическим почерком. Боун внимательно исследовал последний лист. Джон Коу и Фремлингхауз следили через его плечо.

— Здесь все достаточно хорошо заметно, — сказал Боун. — Последний лист был вшит дополнительно и прикреплен к обложке клейкой лентой.

— Господи, — всплеснул руками Фремлингхаус, — Это же надо! Не помню, чтобы я когда-нибудь их так внимательно разглядывал — по крайней мере не с такой точки зрения. Ведь вполне обычное дело, что листы скрепляют клейкой лентой. Вы полагаете, что лист кто-то добавил… или подменил?

— Совершенно верно, — подтвердил Боун.

— Изумительно, — Джон показал пальцем на раздел, описывающий недвижимость. — Так все просто: «Ранее известная под названием Лонглиф Фарм, а ныне уже несколько лет под названием Стэнкомб Фарм в графстве Кент».

Фремлингхаус просмотрел все три договора с профессиональным интересом, граничившим с восхищением.

— В первых двух договорах вообще нет планов, — заметил он.

— Нет. Только список отдельных составных частей, их расположения и обычные нудные описания; «Все эти отдельные участки, пахотные земли, пастбища и водные угодья, вместе с жилыми и хозяйственными постройками, и т. д., и т. п». Я удивляюсь, как им не надоело все это выписывать — ведь все равно никто не читает.

— Видимо, это пережиток тех времен, — заметил Фремлингхаус, — когда налог за сделки с недвижимостью платили с площади. Как видно, этот человек просто воспользовался последними строками договора — вот здесь — чтобы добавить слова: «Как изображено на прилагаемом плане». И приложил собственный план. Подождите минутку. Он соответствует описанию?

— Общая площадь примерно такая же, — сказал Боун, — В старых договорах размеры приведены в десятичной системе. Он перевел в ярды, чтобы это соответствовало его участку.

— Здорово! Великолепно! — не выдержал Фремлингхаус.

— Послушайте, Фремлингхаус, — заметил мистер Мэнифолд, — мне кажется, мы платим вам как раз за то, чтобы вы нас защищали от подобных вещей.

— Ни один специалист не сможет защитить вас от умышленного подлога, — огрызнулся адвокат. — На первый взгляд этот договор переводит права собственности Стэнкомб Фарм на Эзекиеля Джедда. Договор оформлен по всем правилам и явно безупречен с правовой стороны. Вот вам ещё один безупречный договор, которые переводит то же имущество с Эзекиеля Джедда на Абеля Хорнимана. Кто может требовать большего?

Мистеру Мэнифолду пришла новая мысль.

— А как же наш оценщик? Если Стэнкомб Фарм не существует, то что же он оценивал? Или его заключение тоже подделано?

— Как я вижу, вы недооценили всю изящность замысла, — заметил Боун. Когда оценщик отправился в Кент на осмотр недвижимости, он разумеется вошел в контакт с владельцем — назначил с ним встречу и так далее.

— Разумеется.

— А владельцем Стэнкомб Фарм — о котором сегодня мы знаем, что это порождение его собственной буйной фантазии — был Абель Хорниман. Я полагаю, что Абель встретил вашего оценщика с машиной и лично провез того по своим владениям. Потому он и включил в поддельный договор не вымышленный план, но план Крокэм Корта. Все было очень тщательно продумано.

В глазах мистера Мэнифолда мелькнул проблеск надежды. Он указал на последний договор.

— Если это действительно план Крокэм Корта, — заявил он, — то мы же можем настаивать на том, что наша ссуда распространяется на этот объект — как бы он не именовался в договоре.

— Конечно можете, — признал Боун. — Но только проку вам от этого не будет. Та ферма уже заложена в Народном земледельческом банке.

— Почему вы этого не обнаружили, Фремлингхаус? — взорвался мистер Мэнифолд. Мысль, что не на кого свалить вину, была для него непереносима. — Не заглянули в земельные кадастры? Наверняка провели только формальную проверку.

— Конечно, я провел проверку, — буркнул Фремлингхаус, — и обнаружил запись о закладной Абеля Хорнимана на Крокэм Корт. Это нас не касалось. У нас он взял кредит под Стэнкомб Фарм. Конечно, правда, что в действительности это был Крокэм Корт, но мне откуда знать?

Мистер Мэнифолд издал что-то вроде:

— Ха! — и принялся терзать чистый лист промокашки.

— Послушайте, — вмешался Боун. — Пожалуй, все не так плохо, как кажется. Полагаю, у вас есть все шансы вернуть деньги.

Зазвонил телефон. Мистер Мэнифолд его игнорировал, пока не лопнуло терпение, но наконец весьма неохотно поднял трубку.

— Что? Кто? Ага, минутку. — Прикрыв трубку, обратился к Генри. — Вас вызывает Скотланд-Ярд, — сообщил он. — Старший инспектор Хейзелридж требует, чтоб вы немедленно прибыли.

— Скажите, я уже иду, — сказал Боун.

Когда они с Джоном уходили, мистер Мэнифолд и Фремлингхаус взирали друг на друга в предчувствии самого худшего.

III

— Простите, что я так срочно вас вызвал, — сказал Хейзелридж, — но дело сильно продвинулось вперед и я хотел бы слышать, что у вас нового.

Боун рассказал.

— Как просто! — воскликнул Хейзелридж. — Десять тысяч фунтов за один-единственный исписанный лист пергамента! Но все великие подлоги всегда выглядели очень просто!

— Сомневаюсь, — заметил Боун, — что кто-либо, кроме столь опытного специалиста по сделкам с недвижимостью, каким был Абель, и ко всему ещё на его месте, сумел бы столь гладко все проделать. Что если бы оценщик был местным жителем и знал ферму? Все тут же лопнуло бы. Наверняка Абель знал, что Фермерская лига пользуется услугами лондонского оценщика. Возможно, Абель был знаком с ним лично. Тогда все было ещё легче.

— Одно я не могу понять, — признался Хейзелридж, — По вашему, основы для подлога Абель заложил уже в 1938 году. Он что, уже тогда знал, что у него грудная жаба?

— Ну нет, — покачал головой Боун. — Зато он знал, что у него кончились деньги. Лучше всего в этом методе была его обратимость. Пока он регулярно платил проценты, ничего не могло случиться. А если вдруг появилась бы возможность выплатить долг, ипотеку можно было ликвидировать. Тогда он получил бы документы назад и мог их даже сжечь. А Фермерская лига, вернув свои деньги, тоже ни о чем бы не спрашивала. Точно как если бы посыльный присвоил бы пакет с деньгами, надеясь, что на следующей неделе выиграет в тотализатор и все вернет.

— Все они одинаковы, — согласился Хейзелридж. — Ну, по крайней мере эта часть происшедшего теперь ясна. Благодаря вашим усилиям, — великодушно добавил он. — Все было так: Смоллбон узнал про Стэнкомб Фарм и что-то — мы никогда уже не узнаем, что, — возбудило у него подозрения, что Стэнкомб Фарм никогда не существовал. Семнадцатого февраля — то есть в пятницу — он съездил туда, чтобы убедиться. Мы не придали значения одной его реплике, которую передала нам хозяйка квартиры: «Если найду то, что ищу, начнутся большие дела». Этот жалкий человечишка уже нюхом чуял запах грязного белья, может быть воображал себя свидетелем на громком процессе. И он видимо нашел то, что искал — или, точнее, не нашел, что одно и то же. Вечером вернулся домой, а на следующий день…

— Да, — кивнул Боун. — Как же он провел следующие две недели?

— Первую — на распродаже фарфора и керамики в Линн Реджис. Мы только что получили эту информацию. Нет никаких сомнений, опознание несомненное. Он не скрывался, в отеле записался под собственным именем.

— А в перерывах между прицениванием к фальшивым вазам династии Минь и сомнительным кельтским лошадкам думал о том, как из скандала с Хорниманом выжать максимальную пользу.

— Да уж. Полагаю, он тогда написал как минимум два письма, видимо адресовав их Бобу Хорниману. Тогда он мог уже знать, что у Абеля дела плохи. Возможно, не хотел, чтоб того это добило, прежде чем предстанет перед судом. Примерно так он скорее всего рассуждал. В первом письме, видимо, привел факты, которые сумел установить, и спрашивал, что намерена фирма предпринять, и собирается ли она вернуть деньги (сам прекрасно знал, что не сможет). Но если бы и вернула, он считал своей обязанностью поставить в известность полицию — со ссылкой на параграфы о подлоге — и довести дело до суда. Боб обдумал все и написал ему, чтобы пришел в контору в субботу 27 февраля. И что он все разъяснит.

— А сам принялся за дело и опорожнил один из ящиков для бумаг. Между прочим, как провел Смоллбон последнюю неделю? На распродаже антикварного стекла в Хемл Хемпстед?

— Этого мы пока не знаем, — признал Хейзелридж. — Но узнаем, — добавил он со спокойной уверенностью.

— Не сомневаюсь, — уважение Боуна к результатам рутинной полицейской работы все возрастало. — И что было дальше?

— Смоллбон поверил письму и принял приглашение. Думал, что ответ его может удовлетворить. Это письмо мы и нашли. Послано было оно на домашний адрес Боба. Потому и не было зарегистрировано.

— Лично Бобу?

— Да. Нужно было собраться целому совещанию секретарш, чтобы обратить внимание на разницу между началом: «Дорогой Хорниман» и «Дорогой мистер Хорниман».

— И Боб носил его в кармане и потерял в конторе?

— Что-нибудь вроде этого. Конечно, в общих чертах. Детали дополним позднее. В субботу утром Маркус Смоллбон прибыл в Линкольнс Инн в четверть первого, как было условлено. Боб там его ждал уже один. Постарался договориться, но все было напрасно. Значит, оставался только другой выход. В ящик — и с концами! Ключ можно выбросить и сделать вид, что ничего не знает.

— Для такого нужны крепкие нервы, — делать вид что ничего не случилось.

— Да, — признал Хейзелридж. — Вам бы следовало прочесть его послужной список, — как-то не по теме добавил он. — Знаете, что он получил крест «За храбрость», и вполне заслуженно? За конвои в Арктике.

Боун на миг задумался и сказал: — Есть какие-нибудь прямые улики?

— При расследовании убийств редко попадаются прямые улики, — спокойно заявил Хейзелридж. — Но у нас уже немало косвенных. И они начинают стыковаться друг с другом. Больше вам сказать пока не могу. Например, возьмите время второго убийства. У четверых нет алиби на критическое время. Но Боб Хорниман, насколько я знаю, единственный, кто постарался создать фальшивое алиби.

— Вы в этом уверены?

— В душе я уверен. Хочу вызвать в качестве свидетелей всех официанток из ресторана, где якобы ужинал Боб, и все они поклянутся, что никогда в жизни его не видели. Это легко проверить.

— Что-нибудь еще?

— Пока только одно. По словам Боба, в ту субботу он был в конторе с мисс Милдмэй до двенадцати. Положим, что они ошиблись и ушли из конторы минут за пять до полудня. Не будем спорить из-за десяти-пятнадцати минут. Но как вы объясните факт, что один клиент звонил в вашу контору три раза в одиннадцать часов и никто не снял трубку?

— Гм… А как это объясняете вы?

— Мне объяснять незачем. Пусть это делает Боб Хорниман. Но положим, что он избавился от мисс Милдмэй пораньше — скажем, заявил, что для неё работы нет, — и что потом попросил её ничего не говорить. А у него было слишком много хлопот, чтобы ликвидировать все эти бумаги и книги.

— Да, — протянул Боун. Он как раз кое-что вспомнил. Вспомнил, как взглянула Анна Милдмэй на Боба Хорнимана на торжественном банкете в первый день его работы в фирме. Десять дней назад. А казалось ему, так давно. Ему казалось…

Он вскочил с кресла.

— Если я вам больше не нужен, я пойду.

— Вызвать вам такси?

— Нет, спасибо, я пойду пешком.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Ну, если что-то станет известно, я вам позвоню. Оставайтесь в контакте со мной.

— Ладно, — Боун торопливо ушел.

Хейзелридж задумчиво посмотрел ему вслед.

Боун действительно прошел весь путь домой пешком.

Это пришло ему в голову совершенно неожиданно — жуткая мысль, что Боб Хорниман и вправду убийца и что его за это в самом деле повесят; что ему привяжут руки к телу, а на голову наденут мешок, что ему придется ступить на вычерченную мелом букву «Т» на люке и что его собственный вес сломает ему хребет. До сих пор его увлекал механизм следствия, и вперед он не заглядывал.

Зато теперь ему было очень плохо.

Не то, чтобы он близко знал Боба. Вряд ли мог назвать его приятелем. Но они ходили в одну школу. Боб отличился в войне, всегда держался с Боуном по-приятельски, и вообще тому нравился.

«Если бы он хоть остановился на первой жертве, — говорил себе Боун. — Ту бы можно было простить. Не с точки зрения права — у закона слишком зашоренные взгляды на святость жизни индивидуумов типа мистера Смоллбона — но хотя бы в глазах его друзей. Ни один из них пальцем бы не шевельнул для его разоблачения. Но убить эту патетическую, глупенькую и безвредную мисс Читтеринг! Только для самозащиты».

— Я на вашем месте не лез бы под автобус, молодой человек, — заметил ему констебль на углу Олдвич. — По крайней мере, пока он не остановится. Наезды со смертельным исходом неприятно нарушают дорожное движение.

— Простите, задумался.

Уже осторожнее Боун миновал здание суда и Белл Ярд. Теперь ему в голову пришла иная мысль. Каково бы было его положение как партнера, если бы осуществилась недавняя идея Боба? Если Боб уже перевел бы пай на него и тихо исчез на свою ферму в Корнуэлле, прежде чем все вышло бы наружу? Напоминание Фермерской лиги об очередном взносе стало бы роковой спичкой в бочке с порохом. А что если до того Боб сумел бы как-нибудь рассчитаться?

«Нет, этот парень — мошенник, — сурово сказал себе Боун. — Нечего пылать к нему симпатией. И ещё такой хладнокровный убийца!»

Неприятные мысли не уходили. Если версия полиции верна, нет ли тут ещё одного человека, у которого Боб теперь в руках? Анна Милдмэй? Боун сказал себе, что не хотел бы, явившись в понедельник в контору, выяснить, что Анна отправилась следом за мисс Читтеринг.

Генри вернулся в контору, изнывая от желания позвонить Хейзелриджу. Но решил, что с небольшой помощью может справиться и сам. По крайней мере один надежный помощник у него был. Вызвал мисс Корнель.

Времени для околичностей не было.

— Вы в хороших отношениях с мисс Милдмэй, не так ли?

Мисс Корнель удивленно взглянула на него, но ограничилась только сухим «Да».

— Хорошо. А не могли бы вы как-то так устроить, чтобы она провела этот уикэнд у вас?

— С вечера пятницы до вечера воскресенья?

— Этого хватило бы.

— Могу пригласить, — кивнула мисс Корнель. — Нет, погодите, я в эту субботу дежурю.

— Завтра будет закрыто, — сказал Генри. — Так распорядился мистер Крейн.

— Да, фирма катится под гору, — заметила мисс Корнель. — Полагаю, нет смысла спрашивать вас, в чем дело?

— Лучше бы не надо, — ответил Генри. — Только на двое суток.

Мисс Корнель быстро взглянула на него.

— Ага, так вот в чем дело. Ну ладно, я попытаюсь. Но, возможно, у неё уже свои планы.

— Так отговорите её, — настаивал Боун. — Да, Чарли, что тебе?

— Мистер Крейн хочет немедленно поговорить с вами, мистер Боун.

— Уже иду.

Крейн читал какое-то письмо. Генри никогда ещё не приходилось видеть маленького толстяка таким озабоченным.

— Видимо, вы сами понадобитесь нам куда больше, чем ваши деньги, — сказал он.

— Что случилось?

— Бёрли вышел из игры, — сообщил мистер Крейн. — Вот, все здесь. Все в этом письме. Он отказывается от всего, даже не требует назад свой учредительный пай.

— И что будет дальше? — поинтересовался Боун.

Ему стало казаться, что стоит на миг закрыть глаза — и окажется, что фирма перешла под начало герцога Ланкастерского.

— Его пай видимо будет разделен между остальными партнерами, подумав, сообщил мистер Крейн. — Так что за свои деньги вы получите гораздо больше.

— Гм… — протянул Генри. — Полагаю, что в понедельник я смогу вам дать тот или иной ответ.

Он подумал, что за уик-энд ему нужно разрешить уйму проблем.

IV

Но самые удивительные события этого тяжелого дня были ещё впереди.

Боун ушел из конторы в шесть часов, дома рассеянно съел что-то приготовленное миссис Маджоли, и отправился на вечернюю прогулку. Тучи висели низко, собирался дождь, и Боун застегнул под горлом непромокаемый плащ, полный решимости выбросить из головы все мысли о фирме «Хорниман, Бёрли и Крейн».

Перед входом в концертный зал Темпл Холл вдруг заметил знакомое имя. Оно значилось на афише, сообщающей, что в тот вечер выступает хор «Справедливость» с баховскими «Страстями по Матфею». Главными солистами были известные певцы, а шрифтом поменьше значилось: «Второй тенор — Юстас Коккерил».

— «Двух людей с такой фамилией быть не может», — подумал он. Тихо открыл двери и вошел.

Маленький зал был полон, и поскольку никто его не заметил, Боун тихонько встал за колонну и стал слушать.

Хор уже заканчивал первую часть. Хорал «И восстанешь» подходил к концу и по басовым и теноровым речитативам Боун решил, что пришло время. Второй состав уже был на ногах, и Боун увидел Коккерила, который тихонько присоединился к ним.

Все его поведение было отмечено несомненной уверенностью в себе и после первых нот «О горе, горе!» впечатление Боуна подтвердилось. У Коккерила был не просто хороший, красивый голос. Правда, ему недоставало концертного блеска, каким отличается исполнение профессионала, но это полностью компенсировали чистый тон, исключительная модуляция и трогательная непосредственность. «О, горе!» — Как будто слова эти певец произносил впервые.

Хор зарыдал:

— Господь мой, почему ты должен так страдать?

И тенор вновь зазвенел:

— Перед судом предстанешь.

Слова влекли за собой цепочку образов, как не смонтированный фильм; начиная со старого судьи, обрекающего на смерть, и кончая хмурым рассветом на тесном дворе, обнесенном высокой стеною.

Когда Боун в мыслях вернулся на землю, Коккерил уже начинал свое второе соло «Господа святого чтить буду». Для любителя партия сложная, но певец блестяще справился с нею, словно и не замечая трудностей. С исключительным вдохновением выводил долгие пассажи, пока голос его не растворился в заключительном хорале.

Когда отзвучали последние ноты, Боун торопливо окинул взором публику и убедился, что в восторге не один он. Слушатели отдали должное прочувствованному исполнению мгновением мертвой тишины, перешедшей в тот легкий шумок, который обычно следует после напряженного внимания.

И тут Боун увидел ещё кое-что.

В трех рядах перед собой он заметил голову на крепкой шее, переходившей в могучие плечи деревенского кузнеца.

Эту фигуру нельзя было не узнать.

Он немало удивился, что же привело инспектора Хейзелриджа в тот вечер в концертный зал Темпл Холл…