Белая

- Уходи... - прошептала она. - Оставь меня в покое, нехристь... Дай мне спокойно умереть.

Ее желудок снова скрутило и опустив голову, она безвучно заплакала.

- Животное! Ненавижу тебя... Ненавижу! Ты мне гадок!!!

Мокасины повернулись и пошли по краю лужи, обходя ее. Все, он ушел, оставив ее, как давно этого хотел. Она умрет здесь и будет валяться на этой поляне и гнить вместе с пауни, где ей и место. После того, что она сотворила, разве достойна она доброго христианского погребения. Ее даже не сожгут. Сильные руки обхватили ее и подняли. Земля, небо, деревья стремительно закружились и прежде чем девушку снова стошнило, ей в губы ткнулось холодное горлышко фляги. Она пила до тех пор пока не захлебнулась. Вода текла по подбородку, шее, груди. Фляжку отняли, а ее, легко подняв, перекинули через плечо, будто мешок с ненужным барахлом, и куда-то понесли. Последнее, что она видела, что ее волосы и безвольно свесившиеся руки, что мотались в такт широким шагам вождя, вызывая очередной приступ тошноты.

Кикта йо - поднимайся

Шича - плохо

Хаи - да

Воште - хорошо

Воштело - очень хорошо

Она очнулась на утренней заре, но чувствовала страшную слабость и все никак не могла согреться. Серое предрассветное небо то опускалось на нее, то стремительно взмывало ввысь. Девушка скосила глаза, потому что повернуть голову не было сил, - голова была словно чугунной, - но, ни индейца ни лошадей не увидела. Чуть пошевелилась, поняв, что спеленута одеялом, а поверх укрыта еще одним, но, не смотря на это, согреться так и не могла. Кажется, она снова уснула или впала в беспамятство. Потом ей виделось, что вождь силой поил ее из кружки отвратительным горьким питьем. Сопротивляясь, она отворачивалась, сжимала губы, тогда индеец безжалостно и цепко обхватывал ее щеки, давя на них пальцами так, что она невольно открывала рот. Он вливал в нее горький настой и зажимал рот ладонью, заставляя проглотила его. Она, захлебываясь, глотала, кашляла, плакала, кажется ее снова тошнило, потому что она лежала животом на чьих-то коленях головой вниз, исторгая из себя горечь. В какой-то момент она очнулась от донимающего запаха дыма, слыша над собой негромкое монотонное бормотание. Кого-то хоронили... нет... это индеец намеревается сжечь ее на погребальном костре. Она беспокойно шевельнулась в своих пеленах, крича, что еще жива, что не нужно ее сжигать, но было поздно - тело ее уже было объято огнем. Она хотела схватить за руку того, кто удерживал ее в жарком пламени, не давая спастись, но огонь медленно испепелял ее.

«Стучат колеса фургона. Впереди виден крепкий частокол форта, вырастающий по мере приближения к нему. Они доехали несмотря на то, что подверглись жестокому нападению сиу. Разве их не перебили всех? Может быть... Но, как бы то ни было, обоз добрался до форта. Его ворота медленно раскрылись и навстречу прибывшим выступили солдаты в синих мундирах. Среди них она сразу же узнала Джеймса. Вскочив с козел, она закричала ему, зовя по имени, но он так и не услышал ее, радостно обнимая за плечи кого-то из прибывших. Тогда она соскочила с фургона и побежала к нему, раскинув руки, чтобы обнять. Сейчас она его крепко расцелует и обо всем расскажет: и как ее провожали, и как она долго ждала обоза, который должен был направиться в форт, и о том, как на них напали индейцы, и что ей даже пришлось стрелять... Джеймс, так и не видя ее, смеясь весело переговаривался с траппером и возницей замыкающего фургона. Странно, что он не слышит ее, ведь она совсем близко от него. Он не мог не заметить ее. Она всматривается в такие родные черты. Господи помилуй, как же она соскучилась по нему! Ветер взъерошил его светлые волосы, он улыбнулся и от уголков его глаз разбежались светлые морщинки. Мундир на нем был расстегнут, на шее повязан желтый платок. Она так ясно видела его, что была просто счастлива. Так и не услышав ее, он поворачивается и медленно уходит прочь. Тогда как она прикладывает все силы, чтобы догнать брата, выбиваясь в тщетной попытке добежать до него, он, неторопливо уходя, стремительно удаляется...»

… и очнулась она от страха. Сердце сжимало от ужаса и печали так, что хотелось плакать. Ее обступала темнота и звезды. Пылающее лицо ласково обдувал ветерок. Она жестоко мерзла и, желая согреться, повернулась на бок, чтобы свернуться калачиком, и лбом ткнулась в какую-то преграду. Выпростав руку из-под одеял, она с опаской притронулась к ней. Ладонь уперлась в мускулистую спину и она тут же отдернула ее, но было поздно, краснокожий спал чутко. Он резко сел и повернулся к ней. Приложив ладонь к ее лбу, он пошарил у себя под боком и достал алюминиевую кружку, отчего-то напугавшую Белую. Вождь, молча, поднес кружку к ее лицу и девушка уловила знакомый запах горечи. Она помотала головой, давая понять, что чувствует себя просто отлично и больше не нуждается в этой гадости. Ни слова не говоря, вождь протянул руку к ее лицу и знакомо сжал ее щеки жесткими пальцами.

- Хорошо, хорошо... - заторопилась девушка, пытаясь оттолкнуть его руку. - Я выпью это... выпью... - и жестом попросила отдать ей кружку.

Быстро отпив несколько глотков, она протянула ее обратно. Индеец кружки не взял, а снова подтолкнул ее к ней.

- Что? - испугалась девушка.

Вождь жестом велел ей допить то, что оставалось в кружке, а оставалось там на четыре добрых глотка.

- Не могу, - с отвращением заглянув в нее, покачала головой девушка. - Я просто не могу... уж лучше брось меня здесь одну... лучше смерть от рук пауни, ты хоть сам пробовал это пойло? Ой...

Индеец вовремя подхватил готовую вывалиться из рук выздоравливающей злополучную кружку, отлично увидев попытку бледнолицей опрокинуть ее содержимое на землю. Больше не слушая возражений Белой и ее обещаний послушно выпить лекарство, он придвинулся к ней и разжав рот, влил в него горький настой, после чего привычно сжал его ладонью, заставив проглотить.

- Ты чудовище! Ты злой, бесчувственный... - плакала Белая, откашливаясь и отплевываясь. - Господь накажет тебя, дикарь, за твою бессердечность. Только такие, как ты недалекие и жестокие способны испытывать удовольствие от мучения других... Правду говорят, что вы-то ли недоразвитые люди, то ли развитая животная особь... Чтоб тебе пить эту гадость до конца дней своих! - Свободно отводила она душу, зная, что он все равно ее не понимает.

И, правда, индеец, как ни в чем не бывало, укладывался спать, не обращая внимания на ругань женщины. Повернувшись к ней спиной, он улегся на землю и мерно задышал. Немного погодя успокоилась и Белая. Она легла на спину, укрылась одеялами и смотрела в звездное небо до тех пор, пока не заснула. Утром, когда она, было, поднялась, вождь положив руку ей на плечо, уложил обратно и сел напротив перед небольшим костерком, потрошить какую-то зверушку, ставшей его добычей. Проснулась она под вечер. За горами догорал закат, ночь быстро съедала багровую солнечную дорожку, исчезающую на глазах. Потухая, дымился костерок, а на его углях лежали прожаренные полоски мяса. Почувствовав, что голодна, девушка даже не заметила, как съела все мясо. Поднявшись на ноги, она прислушалась к себе. Голову с непривычки кружило, и чувствовалась небольшая слабость, но и только. Она огляделась и обрадовалась, что они опять вышли к безымянной мелководной речушке. Внимательно осмотревшись и не заметив нигде присутствия индейца, девушка пошла к речке, потом вдоль берега, придирчиво выбирая себе место. Она больше не намерена была терпеть зловоние своего тела и слипшиеся пряди волос. Найдя подходящее местечко у валуна так, что укрывшись за ним, она видела догорающий костерок, девушка принялась за дело.

Быстро раздевшись, она кинула одежду в воду, придавив ее камнем, чтобы не уплыла и, зайдя в речку, принялась с наслаждением тереть голову, которая уже начинала зудеть от грязи. Она все еще отмывала волосы, когда заметила индейца и быстро присела за валуном. Слава Всевышнему, что она увидела его раньше, чем он ее, потому что вместо того, чтобы сесть к костерку или просто лечь спать, вождь тревожно заозирался. Привстав из-за валуна, она махнула ему рукой, показывая, что с ней все в порядке, надеясь, что он успокоится и займется своими делами, в конце концов, костер нужно было разжечь заново. Но вместо этого он затоптал потухающий костерок и тихонько свистнул. Откуда-то появились лошади. Лори была уже под седлом с перекинутыми через спину седельными сумками. Взяв ее под уздцы, индеец направился к Белой и она начала торопливо натягивать на себя мокрые одежды, которые успела кое-как выжать, а с волос еще вовсю стекала вода. Подошедший индеец знаками показал, что нужно ехать. Опять в седло, будь оно все неладно?!

- Что случилось? - С тревогой спросила Белая. - Ночь уже, куда ехать?

Хения провел ладонью над своей головой ото лба к затылку. Пауни! Он махнул в сторону рощицы, здесь они росли островками, вдали темнели горы Саха-Сапа. Расспрашивать индейца дальше времени, судя по всему, не было. Приходилось все додумывать самой, молясь чтобы ее догадка, что пауни идут по их следу, оказалась всего лишь догадкой. Поняв, что им нужно успеть доехать до рощицы и укрыться там, она вскочила на Лори, вздрогнувшей всем телом от мокрых одежд хозяйки, недовольно мотнув головой. По всему выходило, что пауни не дождались отряда, который умудрился полностью истребить Хения, и, пойдя на его поиски, напали на след врага. Хения и Белая пустив лошадей в галоп, примчались к заветной рощицы уже в кромешной темноте. От бешеной скачки одежды и волосы Белой высохли, но натянув поводья и остановив Лори, она вдруг заметила, что эта гонка привела ее одежды в вульгарный и неприличный вид: юбка задралась, обнажая колени, а рубаха съехала с плеча. Быстро приводя себя в порядок, она возблагодарила Господа, что сейчас ночь и спешилась. Жестом индеец приказал ей не двигаться и замер. Он стоял не шевелясь так долго, что девушке стало казаться, что она осталась одна, ненароком потеряв его в темноте, а то темное и неподвижное что высилось на его месте, было обрубком какого-то дерева. Но чудилось ей недолго. Где-то впереди сухо треснул сучок, вскрикнула и тут же умолкла потревоженная пичуга. То неподвижное, которое она уже с уверенностью принимала за обломанное дерево, шевельнулось, схватило лошадей под уздцы и повело в густые заросли, двигаясь при этом совершенно бесшумно, словно сказочный лесной дух. Белая шла за ним, ориентируясь на глухую поступь копыт. Прежде чем уйти индеец показал на то место, где она стояла. Девушка кивнула, сообразив, что он велит ей дожидаться его здесь. Тогда он опустил ладонь к земле, показывая, чтобы она пригнулась, а не стояла столбом и когда Белая послушно опустилась на колени, поднял вверх палец, призывая к полной тишине. Девушка кивнула, и он сунул ей в руку поводья, но прежде чем шагнуть в сторону и раствориться в темноте, замешкался на какую-то долю секунды. Она смотрела на него снизу вверх большими испуганными глазами. На этот раз она послушно осталась не из-за того, что испугалась быть убитой, а из-за того, что снова могла убить. Все это время она была подавлена тем, что свершила убийства, взяв на душу тяжкий грех, который вряд ли сможет искупить. То, что ее саму пытались убить, не оправдывало ее в собственных глазах. Кровожадные индеи, были всего лишь дикарями, не знавшей истинной веры и почитавшие убийство за доблесть. Она же была христианкой и ведала, что творила, а они нет. Как бы то ни была, но она не жаждала пройти через весь этот кошмар снова, хотя и боялась оставаться одна в темном лесу. Но сколько бы она ни приглядывалась и не прислушивалась, не различила и шороха в траве, ни звука случайно треснувшей ветки под чьей-нибудь крадущейся ногой. Привязав поводья к кусту, Белая села на землю, чутко прислушиваясь к ночным звукам. Обступившие ее заросли кустов казались в темноте плотной стеной. Над головой явственно слышался шелест листьев, неожиданно резко вскрикнула птица. Порыв ветра прошелся по кустам и кронам деревьев, будто по ним провели гигантской ладонью, пригибая в одну сторону. Думать о том, что сейчас происходит с Хенией, не хотелось. Увиденная бесчеловечность и жестокость одним махом разрушили ее иллюзорно-ажурный мир, в котором она жила прежде. Но больше всего ее ужасало то, что ее схватка с пауни принесла ее, израненному страшным впечатлением, сердцу и странное успокоение. Как будто убив пауни, она победила ту грозную силу, что положила на ее душу тяжкий груз ожесточения и уверенности в том, что в этом мире нет места для справедливости и любви. Теперь все уже было не таким, как прежде. Угол ее мировоззрения, как и душевного восприятия резко поменялся, как метнувшаяся в противоположную сторону стрелка компаса. Она видела все по-другому, но самое главное изменилась ее вера. Прежний Бог перестал существовать для нее. Она видела его уже не как добродушного дедушку, относящегося к грешникам, словно к проказливым внучатам, а как некую грозную силу, которой один раз было произнесено, что дозволено, а что нет, а после неподкупным судией строго взыскующим по этим законам. И пусть человек выбил Его законы на камнях, но следовал и следует ли он им? И когда, перейдя в жизнь вечную, в другое бытие, человек по привычке потребует себе райского блаженства, твердо уверенный, что имеет на это право, его спросят: "А за что? Что ты сделал такого, чтобы получить рай? Как ты потрудился для этого душой?" И никакое оправдание не поможет, даже каяться, будет и то поздно. Суд пройдет сурово и беспристрастно. А ведь еще совсем недавно, она искренне считала злом, то когда ее лишали комфорта и привычных удобств. О, да! Для нее это было поистине вселенским злом! Что же сейчас? Странно, но теперь она не считала, что судьба обошлась с ней жестоко, даже вспоминая, как Когтистая Лапа волок ее в одной рубахе по мокрому снегу и то, что ее сделали рабой, заставляя выполнять непривычно тяжелую работу. Жестокостью стало то, как убивали разведчика сиу, и тетя Валери виделась теперь не бездушной самовлюбленной тиранкой, а тетушкой, желающей добра племянникам в меру своего разумения. И уж, конечно, ни Бурый Медведь, ни Хения, ни, тем более Легкое Перо не были дикарями в отличие от пауни, убивающих ради забавы. И вместе с тем, она ощущала себя страшно одинокой и растерянной потому что, уже была не внучкой, чьи желания беспрекословно выполнялись любящим дедом, а человеком, чьи поступки оценивались собственной беспощадной совестью, подсказывающей сейчас, что она могла гордиться одним единственным своим поступком: когда, не слушая ничьих заботливых и доброжелательных советов, отправилась в далекий форт к брату. Она осталась совсем одна без заботливых рук "дедушки-бога". Теперь, чтобы иметь право воззвать к Нему о помощи, она должна будет это право заслужить и у кого сейчас искать ей поддержки и утешения? И если раньше она верила в рай, то теперь в существование ада. Но постепенно эти мысли вновь начала вытеснять тревога за своего спутника. Беспокойно фыркнула Лори. Конь индейца мотнул головой, пробуя привязь на прочность. Влажно блеснули в темноте его глаза. Неужели, что-то почувствовал?

- Вы же слышали, он велел нам сидеть тихо, - прошептала Белая, убеждая, скорее саму себя, чем лошадей.

Но конь индейца вдруг опять потянул привязь, возбужденно раздул ноздри и всхрапнул, переступая на месте. Господи, помилуй! Еще немного и он начнет рваться, пока не освободиться? Может отпустить его? Но вождь ничего об этом не говорил. Теперь она с раздражением думала, что ему незачем было ввязываться в драку с пауни? Они могли бы оторваться от погони, ускакав от них или, на худой конец, переждать, притаившись где-нибудь. Только ей ли сердиться на вождя? Это ведь из-за нее их выследили и нагнали. Если бы она не свалилась в горячке, вождь и она, давно бы достигли Саха Сапа и, может быть, уже возвращались обратно. Что он сейчас делает? Запутывает следы, сбивая и направляя погоню в другую сторону или ввязался в драку, чтобы разжиться еще скальпами врагов?

Раздавшийся выстрел заставил ее испугано вздрогнуть, а сердце учащенно забиться. После выстрела тишина стала иной - тревожной, тяжелой. Все вокруг затаилось, а ожидание стало просто невыносимым. Услышав чьи-то шаги, девушка вся сжалась, и первым ее побуждением было спрятаться. Но судя по тому, что шли открыто, не таясь, кто-то знал, что она находиться здесь. Конь индейца тихо заржал. Не отводя взгляда от кустов, Белая потянула из ножен на щиколотке нож. Из кустов к ней вышел Хения и остановился, глядя на стоящую коленями в траве девушку с бледным лицом, темными провалами глаз, с разметавшимися по плечам волосами и поднятым перед собой ножом. И только когда она опустила нож, он подошел к рвавшемуся к навстречу коню, успокоил и медленно взобрался на него. Спрятав нож, Белая села на Лори, как обычно направив ее за индейцем неторопливо ехавшего впереди, по привычке держась позади так, чтобы видеть его спину. Было как-то странно плестись за ним, приноравливаясь к неспешному ходу его коня. Она заметила, что Хения все время держался за плечо, то и дело, склоняясь вперед. Выехав из рощицы, индеец не поехал дальше, а неторопливо и неловко спешился, тут же опустившись на землю. Соскочив с Лори и подойдя ближе, она увидела в его руках кресало. Одной рукой он сгреб в кучку сухую траву и поджег ее. Белая, без всяких напоминаний, не отходя далеко, собрала сухие ветки. Дрожащее, слабое пламя костра, подпитываемое новым топливом, выросло и окрепло. Еды у них не было, но лично ей есть не хотелось. Подбросив в костер сухую ветку, Белая взглянула на индейца. Тот осматривал свое плечо, вся рука его была залита кровью, сочившейся из раны. Первый порыв девушки был помочь. Хения потерял много крови и, продолжая истекать ею, слабел, но он так посмотрел на нее, что поднявшаяся было Белая, тут же села на место.

- Позволь мне помочь тебе, - все же попросила она, хотя никогда прежде не имела дела с ранеными и не представляла, что нужно делать.

Индеец достал нож и, придвинувшись ближе к огню, сжав зубы, сделал от раны еще четыре коротких надреза и, скрипнув зубами, раздвинул пальцами ее края. Теперь и она заметила темное от крови древко стрелы. Кое-как ухватив его, индеец дернул, но только причинил себе лишнее страдание, которое перенес с коротким, едва слышным стоном. Не выдержав, Белая поднялась и, подойдя к нему, присела рядом. Хения заметно ослаб, лицо приобрело землистый оттенок, лоб покрывали крупные капли пота, но сухие бледные губы, были решительно сжаты. Не мигая, он посмотрел на нее из-под прикрытых век и чуть заметно кивнул, давая понять, что готов принять ее помощь. Отбросив впечатлительность, собрав всю свою храбрость и решительность, она внимательно осмотрела рану. Наконечник стрелы засел глубоко и вождь, видимо пытаясь выдернуть ее, обломал древко почти у самого его основания. Теперь обломок чуть выступал за края раны, и, пытаясь ухватить его, скользкий от крови, он еще больше бередил рану. Полив на руки водой из фляжки, девушка вернулась к индейцу и, опустившись перед ним на колени, тонкими пальчиками ухватила влажный от крови обломок стрелы. Нужно было выдернуть его с первой же попытки. Она, крепко взяла индейца за плечо и, вцепившись в древко стрелы, дернула на себя с такой силой, что опрокинулась на спину. Индеец остался сидеть, прерывисто дыша. Опустив голову, он опирался на здоровую руку. Наконец он поднял к ней бледное лицо.

- Прости, но у меня, кажется, ничего не получилось, - виновато сказала она, поднимаясь с земли.

И тут ладонь ее наткнулась на что-то острое. Схватив это что-то, она поднесла руку к лицу и, раскрыв ладонь, посмотрела. Это был темный от крови наконечник стрелы. У нее получилось? Нет! У них получилось. Смогла бы она его выдернуть, если бы индеец не заставлял себя сидеть неподвижно. Теперь необходимо было остановить обильно льющуюся кровь, перетянув рану, и она не придумала ничего лучше, чем отодрать рукава от своей рубашки. Между тем, индеец сидел и забавлялся своим ножом, держа его над пламенем костра, переворачивая лезвие из стороны в сторону. Ну, что ты с ним будешь делать!

- Нужно промыть твою рану и перевязать, иначе она загноится, - назидательно сказала она, подойдя к нему с длинными полосами ткани и фляжкой, в которой еще оставалась вода.

- Понимаешь? - Присела она перед ним. - Будь добр отложи свою забаву и дай мне перевязать тебя.

Индеец обратил на нее тяжелый взгляд и, грубо оттолкнув от себя, показал на то место у костра, где она прежде сидела. Чуть не плача от унижения, глубоко оскорбленная, Белая поднялась с земли и села на свое место. Ей было до слез обидно. Она же хотела помочь! Губы ее по-детски дрожали. Но нет, этот дикарь и на этот раз не увидит ее слез. А "дикарь", когда клинок раскалился добела, поднес его к плечу и приложил к ране. Зашипела прижигаемая кровь, тошнотворно запахло паленой кожей. Какой-то миг, он еще удерживал нож у раны так, что от нее даже поднялся дымок, сдерживая сквозь зубы рвущийся крик и, наконец, отбросив нож в сторону, повалился на бок. Перед глазами у Белой все плыло и качалось, уши заложило и звуки были слышны словно издалека - все признаки надвигающегося обморока. Глубоко задышав, она усилием воли преодолела обморочное состояние, перебралась к индейцу и тихонько похлопала его по щеке. Он не шелохнулся, вообще не подавая признаков жизни.

- Господи помилуй! - Перепугалась девушка. - Ты ведь не можешь умереть от раны в плече?

Он медленно открыл глаза. Хвала Богу! Он не оставил ее, и она всхлипнув, вновь коснулась его щеки. Не глядя на нее, индеец подтянул к себе ружье и заснул. Достав из сумки свое одеяло, девушка укрыла его, накинув сверху еще и его одеяло и, сев к костру, все ночь поддерживала огонь, не давая ему угаснуть. Мужество вождя внушало уважение, и ей было стыдно вспоминать свою ребяческую обиду. Она расседлала пасшихся рядом лошадей, набрала еще веток и теперь сидя у костра, то и дело подбрасывала их в огонь. Недалеко хрустнул сучок, и девушка резко выпрямилась, настороженно оглядываясь. Она пристально вглядывалась в видневшиеся темной неясной стеной деревья рощицы, за которыми кто-то прятался, следя за нею и, терпеливо ожидая, когда она уснет. Быстро перебравшись к индейцу, она утащила его ружье. Страх прогнал сон. Костер начал было потухать и она торопливо, оглядываясь и вздрагивая, побросала в него сухостоя. Наконец-то, нехотя занялся серый рассвет. Воздух стал промозглым и влажным. Белая потрогала лоб индейца, жара не было, дышал он глубоко и спал крепким сном без бреда и метаний. Но он потерял много крови и ослаб, а потому им придется задержаться здесь день другой, пока он не окрепнет. Теперь ее главной заботой было подумать, чем накормить вождя и поддержать его силы, потому что ни мяса, ни какой другой пищи у них не было. Что-то надо было делать? Но что? Белая разозлилась. Считала, что выживешь самостоятельно? Так, давай, справляйся! Хорошо бы сперва сварить кофе, тогда она обязательно, что-нибудь придумает. Как же трудно принимать решения самой. Она раскрыла седельную сумку и, вытащив кулек, посмотрела. В нем оставалось чуть больше пригоршни кофе. Сахар тоже имелся, хоть и совсем немного. Дело оставалось за малым: нужно было найти воду. Не зная, сколько продляться ее поиски, Белая подбросила в костерок веток, повесила на плечо ружье и, прихватив котелок, отправилась искать воду. Льдистый холод рассвета уступил ясной свежести утра. Возбужденно щебетали пичуги, на траве лежала роса, а это значило, что день будет жарким. Интересно, настоем из каких трав поил ее индеец? А вдруг он умрет без лекарств? Может ей вернуться? Мучимая сомнениями: идти за водой или все же остаться, она быстро шагала по оленьей тропе, которую заметила, войдя в рощицу. И тут между деревьев блеснула вода. Подобрав юбку, девушка бегом бросилась к ней. Запахло сырой землей и тиной, и она вышла к небольшому озерцу с глинистыми берегами и мутной стоячей водой. Весь берег был испещрен глубокими и четкими следами маленьких копытец. Зачерпнув котелком воду, она уже собиралась уходить, беспокоясь за вождя, который сейчас был беспомощнее ребенка, когда увидела на противоположном берегу вышедшею на водопой олениху с олененком.

Девушка заворожено следила за ними. Мясо! Они с вождем были бы сыты три дня. Тем более, вождю просто необходима пища, после того как он потерял столько крови, и... ведь, у нее есть ружье, вспомнила девушка. Может у нее выйдет... Озерцо было не широкое и расстояние до оленихи не так уж и велико... Вдруг ей повезет на этот раз, и она не промахнется. Она просто обязана рискнуть, только бы не случилось осечки. "Слишком много сомнений," - одернула себя Белая, ставя котелок на землю и медленно стягивая ружье с плеча. Плавно подняв его, она тщательно прицелилась.

Олениха подняла голову, чутко принюхиваясь, но Белой было нечего бояться, ветер дул в ее сторону и олениха не могла учуять ее. Олененок жался к ногам матери. Девушка плавно нажала курок. Грохнул выстрел. Олениха подскочила и присев на задние ноги, ринулась вперед от воды. Белая расстроилась, ей опять не повезло, она, конечно же, промахнулась. Но олениха вдруг оступилась, пошатнулась, сделала несколько неуверенных шагов, ее передние ноги подломились и она повалилась набок, откинув назад изящную голову. Девушка радостно взвизгнула. Олененок неверными скачками, оступаясь и спотыкаясь, отбежал за деревья.

- Прости, малыш, но так было нужно, - пробормотала она, обходя озерцо, пробираясь по берегу к своей добыче, даже не предполагая, что повторяет индейский обычай просить прощения у убитой на охоте живности.

Ее ноги то увязали в чавкающей глине, то скользили по ней и, торопясь добраться до оленихи, она оступилась и упала, проехавшись по мокрой глине. Тогда, поднявшись, она пошлепала по воде. Ей было уже все равно. Прежде чем тащить олениху к привалу, Белая посмотрела, куда угодила ее пуля. Она прошла в бок и вышла где-то под лопаткой. Поздравив себя еще раз с удачным выстрелом, девушка схватила олениху за задние ноги и поволокла к тому месту, где оставила котелок с водой. Там, немного переведя дух, она повесила ружье на шею и, взяв в руку котелок, другой подхватив олениху за заднюю ногу, двинулась по тропе к месту привала. Однако ее возвращение оказалось делом нелегким и она быстрее, чем предполагала, выбилась из сил. Намокший, вымазанный в глине подол юбки тяжело хлопал по ногам, в башмаках хлюпала вода и на них налипли пласты глины. Полкотелка уже расплескалось, нога оленихи постоянно выскальзывала из ее ладони. К тому же она чуть не заблудилась, потеряв тропу и от того, сделала приличный крюк. К костру она вышла вконец измученная, таща олениху за собой держа ее обеими руками за задние ноги, стискивая в зубах дужку котелка, тогда как ружье болталось на шее. Весь бок юбки и рубахи был перепачкан в уже подсохшей глине. Больше всего сейчас она походила на взмыленную лошадь, проскакавшей без передышки три дня подряд. Подняв голову, она остановилась не веря своим глазам. Индеец, которого она ожидала застать чуть ли не бездыханным, сидел на корточках перед костром, переворачивая на тлеющих углях рыбу. Похоже, он тоже не ожидал увидеть нечто подобное, и только самообладание помогло ему не выдать своих чувств. И все же губы его чуть дрогнули в сдержанной улыбке, зато он одобрительно взглянул на олениху, которую она бросила. Разжав зубы, Белая взяла котелок за дужку и подошла к костру. Индеец внимательно следил за ней. Уж кофе-то она точно заслужила. Она заварит его крепким, густым, на одну порцию, а вождю не даст. Он его не получит.

- Откуда это? - Поставив котелок с плескавшимися в нем остатками мутной воды, показала Белая на рыбу. - Откуда рыба? - знаками спросила она опять.

Индеец, прежде коснулся убитой оленихи и своего лба, прося у нее прощение за то, что пришлось отнять у нее жизнь, и уж потом рассеяно махнул в сторону противоположную той, откуда пришла Белая, и девушка решительно направилась туда. Пройдя несколько шагов, она увидела протекающий в низине ручей. Трудно описать ее состояние в эту минуту. Ее гордость и уверенность в себе были растоптаны и уничтожены в один миг. Столько сил и нервов были затрачено впустую, только потому, что она не удосужилась сделать каких-то лишних три шага в сторону. Ей захотелось кофе? Она его получит! И быстро вернувшись к костру, она пинком опрокинула котелок с водой. Вождь, свежуя олениху осторожными движениями, чтобы не потревожить раненое плечо, бесстрастно глянул на нее, ожидая, что будет дальше.

- Что? - Крикнула ему Белая. - Все просто замечательно! Я лишний раз доказала, какое ничтожество! Господи помилуй, почему ты не дал мне мозгов?! Ненавижу себя! Куда я собиралась бежать, когда даже воду в трех шагах от себя не в силах найти?!

- Зато ты подстрелила олениху...

- Да причем тут олениха! - в досаде отмахнулась девушка, на ее глазах задрожали злые слезы. - Ее бы убил даже ребенок... Что?! Так ты говоришь по-английски?!

Индеец кивнул, вырезая куски мяса с уже ободранной туши.

- Все правильно, - обреченно вздохнула Белая, поникнув. - Со мной даже дикарь не считает нужным разговаривать.

Она плюхнулась на лежащие, на земле седло и сжала меж колен ладони. Слез уже не было, они сгорели в эту минуту жестокого разочарования в себе.

- Я не говорю с васичу, - подтвердил Хения. - О чем с ними говорить? Я слышал от них много слов, но ни одно из них не было словом правды. И я не говорю с женщинами бледнолицых. Их разговоры, что птичьи крики - пусты, бесполезны и утомительны. Слова они ценят больше чем дела, потому что не способны их увидеть. Я знаю лишь одну женщину, которая выбрала тропу дел, а не пустых слов. Она живет по законам своего сердца и отдает лучшее, что у нее есть, оставляя себе худшее не из-за страха и не из-за того, что так надо, а потому что она такая. Она вытащила из моего сердца жало ненависти.

Белая безучастно слушала его правильную английскую речь и, вдруг, до нее со всей ясностью дошло, что ведь тогда он понимал все те гадости, что она ему наговорила. Девушка импульсивно прижала ко роту ладонь, выпустив в нее испуганный и растерянный возглас. И так как он смотрел прямо в ее пунцовое от стыда лицо, через силу выдавила:

- Прости.

- Если ты просишь прощения за "грязного дикаря", "надоедливую свинью" и "вонючего краснокожего", то я принимаю их. Хотя так может ругаться скво, а не белая леди. Ешь, - протянул он ей рыбу, подняв ее с углей.

- Спасибо, - прошептала все еще пунцовая Белая и сразу же занялась рыбой. Что бы скрыть смущение она сосредоточенно выбирала кости из ее мяса, тогда как индеец, ел рыбу вместе с костями.

За этим занятием она немножко успокоилась, тем более, что индеец кажется больше не сердился на нее. Доев рыбу, девушка взяла котелок и пошла к реке, где зачерпнула воды и вымыла руки.

Вернувшись, она занялась варкой кофе, не обращая внимания на вождя, чем немного озадачивала его. Он знал, дай женщине повод поговорить и она будет трещать не закрывая рта, точно священная погремушка в руках у одержимого шамана. Это лишний раз убеждало в том, что Белая необычная девушка, как и утверждал Серая Сова, и она либо предпочитает сама искать ответы на свои вопросы, либо упрямо не желает разговаривать с дикарем. Последнее заметно задело его и это тоже сильно удивляло, как и его желание поговорить с ней, и задать свои вопросы. Белая не была индианкой, и он не знал, как она отнесется к тому, что он ей просто прикажет говорить. Она была из тех женщин, которых бледнолицые зовут "дамами" и "леди" и носятся вокруг них, точно старая скво вокруг найденного тетеревиного яйца. Когда кофе сварилось, она кое-как слила его в кружку и протянула индейцу, но он взял котелок, оставив кружку Белой, ведь рукавов, которыми она перетянула его рану, у нее больше не было. Вождь, довольно ловко удерживая котелок в одной руке, уже допил свое кофе, но до сих пор не представлял, как подступиться к Белой с вопросами. В конце концов, поставив котелок на землю, он просто спросил:

- Что говорят белые о Хении?

"Ну и самомнение у него, - подивилась девушка, стараясь скрыть удивление. - Почему он решил, что каждый белый должен знать о нем?" И все же, как ни далека она была от политики, но и до нее доходили слухи с западных границ, которые она ловила, беспокоясь о судьбе Джеймса, и посчитала, что то, что говорили о других племенах, верно и для Хении. Для бледнолицых они все одним миром мазаны.

- Недоумевают, почему вы до сих пор сопротивляетесь, считая это с вашей стороны... не благоразумно, - Белая как могла, сгладила и смягчила те резкие высказывания, которое ей приходилось слышать в гостиных и форте об индейцах, не желающих идти в резервацию.

- Мы же дикари, - с жесткой усмешкой заметил Хения.

Белая отвела взгляд, стыд вновь жег ее щеки, хотя она понимала, что это был всего лишь мстительный выпад с его стороны.

- Я принял твои извинения, - уже мягче проговорил индеец, поняв ее смущение, и изумляясь своей вспышке. - Ты первая бледнолицая, извинившаяся за эти слова.

"Что ж, приятно сознавать себя хоть в чем-то первой" - усмехнулась про себя девушка.

Она встала и пошла к реке, отмываться от глины. Весь день они оставались на месте. Индеец все-таки дал перевязать свою рану, а Белой удалось высушить башмаки и одежду под жарким солнцем, пока индеец спал, а она сидела на берегу речушки. Потом дежурил индеец, весь вечер занимаясь какими-то веревками, а девушка, проведя бессонную ночь, отсыпалась у костра, завернувшись в одеяло. На следующий день, отдохнувшие, пополнив запасы воды и провизии, они двинулись дальше. Ехали молча, иногда вождь придерживая коня ехал рядом с ней, но Белую это только сковывало. Поднявшееся солнце пекло вовсю и девушка скинула ботинки, засунув их в седельную сумку и теперь с удовольствием ощущала, как босые ступни обвевал теплый ветер, он играл прядями ее длинных выцветших волос, гладил лицо. То что ее кожа покроется загаром, как у какой-нибудь фермерши, ее больше не волновало. В полдень они устроили привал в тени раскидистых лип от которых уже веяло медом. Костер разводить не стали, пообедали холодным жареным мясом.

- Саха-Сапа, - вдруг, нарушая молчание, проговорил Хения, показывая на горы к подножию которых они приближались. - Молись, чтобы духи гор оказались благосклонны к тебе, бледнолицая.

Белая молчала и когда он уже решил, что она не будет с ним разговаривать, неожиданно спросила:

- Ты действительно думаешь, погибнем мы или нет зависит от этого?

У него опять сжалось сердце, и он уже не знал, что с этим поделать. Ее слова причиняли ему боль, ее лицо причиняло ему боль.

- Ты хочешь умереть? - Тихо спросил он, опустив трубку, которую в это время курил.

- Как-то уже нет, - покачала головой девушка, глядя вдаль и давая ему возможность вдоволь насмотреться на нее. - Но тогда, я очень хотела убить себя, а у меня не получилось... Это духи? - Повернулась она к нему, взглянув на него прямо.

Хения взгляда не отвел.

- Ты сама ответила на свой вопрос, - бесстрастно ответил он.

Она вновь посомотрела в даль, не в силах объяснить тот клубок противоречивых чувств, что сплелся в ней. Там на холме, она жаждала убить себя, убить индейца, у нее была решимость и воля к этому, но... не получилось. Духи? Или ее, человеческая, воля столкнулась с Господней? Тогда каков будет конец ее пути?

- Как ты оказалась в том обозе? - спросил Хения.

Белая улыбнулась про себя, значит не одну ее искушали вопросы?

- Я ехала в форт к брату, - ответила она коротко, но оказалось, что этого было недостаточно.

- Зачем? - продолжал расспрашивать вождь.

- Отец умер, и я осталась одна. Мы с братом долго не виделись.

- Ты ехала к брату, чтобы он позаботился о тебе?

- Нет.

- Есть кто-то, кто заботиться о тебе?

- Я сама о себе забочусь, - и вспомнив, что индейцам этого не понять, добавила: - Деньги моих родителей заботятся обо мне.

Какое-то время Хения отрешенно наблюдал за поднимающимся из трубки дымом.

- Разве нет, кроме брата, мужчины, который хотел бы заботиться о тебе, когда деньги твоих родителей закончатся? - снова спросил он.

Белая удивилась, почему раньше никогда об этом не думала. Действительно, что будет если она, вдруг, потеряет все свое состояние.

- Женщина не может быть одна, - продолжал индеец. - Она должна принадлежать мужчине, чтобы тот кормил и защищал ее.

- В нашем мире не обязательно принадлежать мужчине, чтобы выжить, - пожала плечами девушка, чувствуя, как в ней поднимается протест от подобной зависимости. - Например, я могу стать учительницей и учить детей.

- Своих?

- Нет. Чужих.

Он недоверчиво взглянул на нее.

- У тебя нет своих детей, но ты хочешь учить чужих? Чему же ты сможешь их научить?

- Писать, считать, правилам поведения в обществе, говорить на других языках... - и Белая замолчала, чувствуя, как нелепо звучит все это здесь, в степи.

Индеец, прикрыв глаза, курил трубку, казалось, не слушая ее.

- Ты посылала брату говорящую бумагу? - Вдруг спросил он.

- Письмо? Да, конечно.

- Твой брат ответил на нее?

- Н-нет.

И пока индеец молчал, Белая не отрывала от его лица ждущего взгляда. Ведь не просто так он спросил об этом? Наконец он проговорил, по прежнему не глядя на нее:

- В год Серого Орла в месяц Сильной Стужи мы взяли форт что на востоке от реки Ривер. Длинные Ножи называют его фортом Дисс. Его защитники были храбрыми воинами и нам удалось взять форт хитростью, но даже видя, что для них все кончено, они не сдались, предпочтя смерть храбрых, жизни трусов. Мы помним и гордимся, что они были нашими врагами. В начале Месяца Распускающихся Листьев в форт вошел новый гарнизон. Если ты отослала говорящую бумагу в Месяц Когда Линяют Кони, то твой брат уже никогда не ответит на нее. Больше о тебе некому заботиться, Белая.

Он прямо посмотрел в ее затуманенные слезами глаза, вновь выдерживая боль, полоснувшую по его сердцу. Она не заплакала, не принялась рвать волосы и царапать лицо в исступлении, как это делали индианки в минуты горя, лишь посмотрела на него и сказала:

- Больше не хочу разговаривать с тобой, - и встав, отошла в сторону, сев к нему спиной.

Он дал сестре храброго воина предаться своей скорби, а потом они снова двинулись в путь и к вечеру достигли подножия Саха-Сапа. Развели костер, а после ужина, когда сидели возле него и смотрели на огонь, индеец сказал:

- Пауни ждут нас. Они знают, что мы идем в Священные Горы и сторожат все тропы к ним. Нам придется подниматься по этой скале.

Он не думал, что она ответит, потому что все время, после их последнего разговора, отворачивалась от него. Он снова стал ее врагом. Но Хения должен был сказать ей правду, и следуя кодексу чести, выказать дань уважения храброму воину. Скорей всего, как все бледнолицые, она этого не поняла, но сердцем он чувствовал, что ее горе было сильнее всех традиционных правил и обычаев. Она осталась одна. И как скоро появятся сильные решительные руки, которые будут защищать и беречь ее. Это начинало все больше беспокоить его. Пусть ее дух несгибаем, но он обитает в хрупком девичьем теле.

- Они посмеют убить нас в таком месте? - Все-таки спросила она, подтвердив, что у нее сердце воина и она умеет сражаться даже со своим горем.

- Эти жалкие койоты назовут это жертвоприношением, - презрительно усмехнулся вождь.

- Но откуда они узнали о нас? Им сказал тот несчастный которого они пытали в той рощице?

-- Нет. Он ничего не сказал им. Никакая пытка не заставит сиу говорить то, что хочется врагам, - с твердостью, не допускающей никаких сомнений, заявил Хения.

- Тогда остается одно. Пауни о нас рассказали их духи.

От него не укрылась злая ирония с какой она произнесла эти слова, - бледнолицые никогда не упускали случая напомнить, что те кто не поклоняется их мертвому богу - язычники, - и он смотрел на нее неподвижно, как змея, которая вот-вот ужалит. Но девушка, завернувшись в плед, легла спиной костру и к нему. Сидя у огня, он скорее угадывал, чем слышал ее слезы. Ее рыдание, которое она доверила холодной ночной темноте, а не его плечу, было беззвучным. Утром девушку разбудило протяжное монотонное пение. Хения священнодействовал, предлагая дым ритуальной трубки Великому Ватанке. Закутанная в одеяло до самых глаз, девушка, какое-то время понаблюдала за ним, а потом перевела взгляд на горы. Саха-Сапа не отличались крутизной, но обольщаться их видимой безопасностью не стоило. Она не боялась предстоящего перехода по ним, может, не зная, что такое подниматься в горы, а может потому, что шла туда с Хенией, в котором была уверена даже больше чем в себе. Белая вновь посмотрела на него и заметила на его груди новое ожерелье, широкие бронзовые браслеты обхватывавшие предплечья, и откинув одеяло, села, натягивая башмаки. Пока Хения молился, бережно ладонью подгоняя к себе дым от священной трубки, Белая сидела в сторонке, зашнуровывая ботинки, а после пыталась умыться водой из фляги. Сиу закончил молиться и, завернув трубку в четыре лоскута кожи, окрашенные в разные цвета, спрятал ее в вышитый бисером мешочек, висящий у него на поясе. Подойдя к Белой, он присел перед нею на корточки.

- Вон там, - показал он в сторону ближайшей горы, - находится священная пещера, тропу к которой знают только шаманы. Я тоже знаю, но мы не пойдем по ней, потому что у ее подножия нас ждут. Об этом мне сказал Крадущийся Позади, когда выследил пауни. Он слышал, что они будут сторожить нас там, если не смогут поймать на пути к горам. Я тоже это слышал, когда подкрался к ним, чтобы потом перебить их всех. Твои слова, что ты вчера сказала, всю ночь не отпускали мои мысли. Очень странно, что эти собаки знают о тебе, но не знают обо мне. Они думают, что я просто воин, один из Равнинных Волков, который должен проводить тебя к пещере. Кто-то направил их томагавки против тебя, но не против меня.

- Думаешь, нас кто-то предал?

Он кивнул, поднялся, подозвал к себе лошадей, снял с них уздечки и седло, произнес что-то гортанное и хлопнул каждую по крупу, отпуская на волю. Конь сиу тотчас ускакал, строптиво задрав хвост. А Лори дождалась, когда хозяйка подойдет к ней и тихо печально заржала. Девушка была так тронута этой тревогой, что от полноты чувств обняла ее и нежно поцеловала в звездочку на лбу.

- Беги, милая, даст бог, еще свидимся, - и легонько хлопнула ее по спине и лошадка побежала к коню, что поджидал ее, пасясь неподалеку.

Белая смотрела, как они не спеша потрусили рядом и, спохватившись, поторопилась за индейцем. Он ушел уже довольно далеко, сжимая в руке винтовку, через плечо были перекинуты седельные сумки, седло Хения спрятал в кустах на месте их стоянки. Сначала они шли по траве, потом стали попадаться валуны. Белой приходилось обходить их и она безнадежно отстала от индейца, который попросту перепрыгивал с камня на камень, так часто и достаточно близко друг к другу, они лежали. Девушка попыталась было тоже перепрыгивать, но у нее не получалось это так лихо и ловко, как у индейца, а после того, как она оступилась и ушибла коленку и вовсе отказалась от этой затеи. И теперь ей оставалось бежать между валунами, порой протискиваясь между ними и смотреть на удаляющуюся спину вождя, да на его взметавшиеся косы, стараясь не потерять его из вида. Валуны закончились, но бежать стало труднее, начинался подъем. Хения уже неясной точкой маячил где-то впереди... "Да, будь оно все неладно! - Разозлилась, выбившаяся из сил Белая. - Пускай скачет куда хочет". Ей все равно не поспеть за ним. Она остановилась и с трудом отдышалась, переводя и выравнивая дыхание. Пот крупными каплями стекал по лбу и щекам, висел на ресницах, сердце рвалось из груди. Почувствовав, что уже может идти, Белая двинулась в том направлении куда, как она помнила, ускакал индеец. Подъем стал круче, и ей пришлось карабкаться, цепляясь сначала за пуки трав, а потом за выступы, ища трещины и впадины, что бы поставить туда ногу и подтянуться. Она полностью сосредоточилась на подъеме, не беспокоясь больше о том, что потеряет индейца. Вождь ждал ее, сидя на плоском уступе. До него оставался, быть может, один подъем, когда Белой вздумалось посмотреть, насколько высоко она поднялась. Обернувшись, она глянула вниз. Высота, а больше всего крутизна скалы не на шутку перепугали ее. Голова пошла кругом. Пропасть, словно воронка, начала втягивать в себя ее сознание, и девушка распласталась по камню не в силах шевельнуться, тяжело и прерывисто дыша. Она знала, что стоило ей только двинуться и она непременно сорвется вниз. Так оно и будет... так оно и будет... Но ее вдруг схватили за руку и рывком втянули на уступ. Она прильнула к камню, приходя в себя, щекой ощущая тепло его нагретой поверхности. Потом медленно и осторожно, всем своим существом чувствуя пространство пустоты за своей спиной, напряженно развернулась, села и отодвинувшись от края, прижалась к отвесной стене скалы с ужасом смотря на индейца, который сидя на краю уступа, беспечно свесил вниз ноги, не испытывая ни тени беспокойства. Он осматривался. От величественной и суровой красоты, раскинувшейся внизу прерии, у нее быть может и захватило дух, но не заставило позабыть о страхе.

- Я... я не смогу подниматься с тобой дальше, - прошептала она, облизав пересохшие губы. - Я боюсь.

- Ты посмотрела вниз. Не делай так больше.

Он открыл сумку и достал оттуда веревку из конского волоса и свернутые уздечки. Она вдруг заметила, что ни ружья, ни седельных сумок при нем уже не было. По-видимому, он успел их припрятать где-то между камнями перед самым подъемом на гору.

- Но... зачем я там? Вы ведь не водите туда белых, зачем вести теперь меня? Вы же убиваете всех чужаков, ступивших на эти камни... Прекрати! - Вдруг истерично выкрикнув, сорвалась она.

Его размеренные движения дико раздражали и выводили ее из себя. Опустив веревку на колени, он повернулся к ней.

- Какие слова ты хочешь услышать от меня?

- Это ты должен услышать меня. Я не смогу с тобой идти дальше.

- Ты пойдешь, - спокойно проговорил он.

- Почему ты в этом так уверен?! - Крикнула девушка, цепляясь за камни.

- Потому что ты, Белая и не станешь прятаться за своим страхом.

- А я боюсь! С места этого не сдвинусь. Как ты меня заставишь? - Стервозно улыбнулась она.

- Хорошо, - сказал он. - Ты остаешься здесь. Тебе повезет, если сумеешь спуститься обратно. Если нет, останешься сидеть тут до тех пор, пока духи гор не заберут тебя.

У девушки задрожали губы.

- Но я боюсь... и ничего не могу с собой поделать.

- Я привяжу тебя к себе, - по будничному просто объявил индеец. - Не смотри вниз и следуй за мной.

Закусив губу, она беспомощно наблюдала, как он обвязывает ее и себя уздечкой связанной с веревкой сложным узлом, казавшимся ей рыхлым и ненадежным. Она обреченно терпела, пока Хения обматывал ее талию второй веревкой. Проверяя, он несколько раз с силой подергал ее опояску, и, чуть отодвинув, яростно вцепившуюся в него девушку и без видимых усилий начал подниматься по отвесной скалистой стене, цепляясь за неровности и трещины. Перекрестившись, Белая попробовала ближайший выступающий камень, нашла опору для ноги, неуверенно ступив на нее, тут же рукой нашаривая следующую трещину или уступ за который судорожно цеплялась мертвой хваткой, осторожно подтягивая свое тело. Она смотрела только на карабкающегося выше индейца, стараясь запомнить камни и выступы, за которые он хватался и страх немного отступил, но не забылся, конечно. Он захватил ее, заполнил каждую клеточку ее существа, прочно укрепившись в ней, отгоняемый лишь сиюминутной заботой, куда поставить ногу, за какой камень уцепиться, да как удержаться на крохотном выступе, вмещавший лишь носок ее ботинка. Иногда она долго не решалась дотянуться до того или иного выступа. Справиться с собой и страхом, тянущим ее вниз, помогала спокойная уверенность вождя, неторопливо карабкающегося выше. Девушка безнадежно отставала но, как только веревка между ними натягивалась, индеец замирал дожидаясь ее, иногда не в самой удобной позе, припав к скале. Все силы Белой уходили на борьбу с собой. Спина буквально зудела, чувствуя на себе упорный взгляд бездонной пропасти. До сих пор она даже не подозревала, что эта часть тела может быть настолько чувствительна. Казалось, что со спины сняли всю кожу, обнажив нервы, и теперь они болезненно ныли, требуя обернуться на назойливый зов бездны и посмотреть в ее глубину. Тогда Белая буквально вжималась всем телом в камень и твердила себе, что Хения запретил ей оборачиваться, после чего упрямо продолжала подъем. Часто у нее возникало желание остаться на месте, прижавшись к скале и не шевелиться, пока подергивание веревки не заставляло ее двигаться дальше, через силу переставлять ноги, а исцарапанные руки подтягивать дрожащее тело еще выше. Капли пота, щекоча кожу, стекали по виску и щеке на шею. Чем выше она поднималась, тем упорнее возвращался вопрос: сумеет ли удержать ее Хения, если она сорвется, учитывая то обстоятельство, что сам удерживается только благодаря цепкости пальцев и силе рук, да верно поставленной ноге. Требовалось как-то перебить назойливость этого опасного вопроса и Белая начала громко читать первое, что пришло на ум:

«Пусть идолопоклонством преклоненье*

Перед тобой не называет мир,

Хоть все хвалы, все песни, все творенья -

Все для тебя, и ты один - кумир".

Для Хении все было намного проще. Карабкаясь вверх, он не думал о страхе и уверенно поднимался по скале к священной пещере. Конечно, он понимал, что бледнолицая может сорваться. В таком случае, идущий впереди всегда резал связывающую его веревку, чтобы не упасть вместе с сорвавшимся и уцелеть. Это было правильным. Но для себя он решил, что не будет резать веревку, а во, чтобы то ни стало, вытащит Белую. Другое дело, что у нее, он знал это, был припрятан нож, и она вполне способна перерезать страхующую ее веревку, что бы не быть ему обузой. Если так случиться, и она не поверит, что он сможет вытащить их, что ж... он полетит в пропасть вместе с ней. Либо они вдвоем добираются до пещеры, либо оба погибают. Для него это было правильное решение и приняв его, он был спокоен. Снизу до него донесся голос девушки и Хения невольно улыбнулся. Она говорила громким речитативом слова, похожие на заклинания. Что ж, пусть молится мертвому богу и, может быть, он убережет ее от духов бездны.

«Всесильна магия очарованья,

Одним тобой душа полна:

Ты с каждым днем сердечней в миг свиданья,

И песня у меня всегда одна».

Сверху скатился камешек. Натянутая веревка, соединяющая Белую с индейцем, вдруг провиснув, ослабла. Инстинктивно вжавшись в камень всем телом, желая врасти в него коленями, животом, грудью, щекой и слиться с ним, она осторожно взглянула вверх и чуть не сорвалась от ужаса. Видит Бог, лучше бы она этого не видела. Сердце остановилось, дыхание перехватило, во рту вмиг пересохло. Держась за выступ одной рукой, Хения болтался над пропастью, тогда как другой шарил по скале сбоку от себя. Белую замутило, тело покрылось липкой испариной. Ужас душил ее холодной змеей и требовал эмоционального выхода - паники. Хотелось завопить от ужаса и отпуститься, но она, сжав зубы, принялась выискивать более надежный уступ или расщелину между камнями, что бы надежно закрепиться. На этот раз она испугалась не того, что сорвется, а что ей нипочем не удержать Хению, которому она едва доставала до плеча. По левую руку от нее из узкой щели, такой, что даже кончик пальца не втиснешь, росло небольшое чахлое деревце, уже полностью лишившееся своей листвы, а те два-три листочка, что еще держались, пожухли. Скользящим, медленным движением, она потянулась, вцепилась в него и носком башмака попробовала выступающий рядом камень на прочность. Он оказался надежным, Белая встала на него и... полетела вниз. Отчетливая ясность того, что она погибает, озарила ее яркой вспышкой, высветив в памяти всю ее жизнь. От неожиданности и вместе с тем от того, что знала - с ней это обязательно произойдет, - она даже не испытала страха... Рывок... и ее полет был резко остановлен. Она схватилась за веревку и переводя дыхание, подняла голову. Каким-то непостижимым образом, Хения умудрился ухватиться за уступ, на котором только что беспомощно болтался, двумя руками. Белая мигом поняла, больше животным инстинктом, стремящимся выжить, чем разумом, который все еще не мог постичь катастрофы, произошедшей с ней, что если она и дальше будет продолжать безвольно болтаться, то, в конце концов, оба рухнут вниз. Нужно было найти опору и прочно встать на нее. Вытянув руку, она потянулась к поросшему мхом камню, осторожно качнув веревку. Сумев ухватиться, налегла на него всем весом. Камень выдержал, не поддался, на этот раз ей попался не блуждающий камень, казавшийся частью монолита. Поставив на него ногу и схватившись за деревце, девушка перенесла на них вес тела, обретя возможность найти и укрепиться на следующем уступе. Но теперь от тяжести собственного тела ее пальцы начали неметь и она судорожно тыкая носком башмака в скалистую стену, наконец просунула его в небольшую выемку, перенеся тяжесть своего веса на ноги и, давая дрожащим рукам отдохнуть. От только что испытанного ужаса, Белая не сразу решилась отпустить деревце, которое уже начинало выворачиваться, и начать поиск новой опоры. Найдя прочный камень сверху, тут же, медленно и осторожно, потянулась к нему. Неожиданно веревка натянулась, потащив ее вверх. Она едва успела схватиться за нее двумя руками, и в тот же миг, деревце за которое она до того держалась, полетело вниз. Подъем остановился так же неожиданно, как и началася и девушка уже привычно качнулась на веревке, чтобы прильнуть к спасительной тверди скалы. Она предпочитала придирчиво осматривать следующий участок подъема, чем думать о том, что болтается на какой-то жалкой веревке из сплошных узлов над несколькими сот ярдов над землей. Перед ее глазами появилась смуглая рука с крепким запястьем, широкой ладонью и длинными сильными пальцами. Девушка медленно протянула к ней свою руку, которую индеец тут же схватил и сжал. Его пальцы мертвой хваткой обхватили ее запястье и рванули наверх, перехватили за шиворот и втащили на небольшой, но широкий пятачок выступа, вымытый в скале дождями и отшлифованный ветрами. Стоя на коленях, Белая вдруг начала тихо всхлипывать, потом всхлипывания перешли в бузудержное рыдание, слезы все лились и лились. Чувствуя, что не сможет остановиться, она рыдая и заикаясь, проговорила индейцу, разматывавшего пропитанную кровью повязку на плече:

- У... у... меня и-истерика-ка...

Хения вопросительно взглянул на нее, не понимая, чего она от него хочет. Вождь понятия не имел как вести себя с рыдающей женщиной, с которой явно, что-то было не так. "А не попросить ли у него нюхательной соли?" - вдруг подумалось Белой и вдруг начала взахлеб хохотать. Индеец отшатнулся от нее, сжав в кулаке снятую с плеча повязку. Духи горы не хотят, чтобы бледнолицая взошла в священную пещеру и помутили ее разум?

- У-ударь меня, - в перерывах между хохотом, проговорила Белая.

Он шлепну ее кончиками пальцев по мокрой от слез щеке.

- Сильнее, черт тебя побери! - То ли заплакали, то ли захохотала она.

И Хения ударил ее по потемневшим глазам и губам так, что ее голова мотнулась в сторону. Она бы непременно скатилась с выступа, если бы он живо не сграбастал ее за грудки, рванув на себя. Изредка всхлипывая, девушка, прижатая к груди индейца его широкой ладонью, слушала глубокое дыхание и гулкие удары сердца, постепенно успокаиваясь. Ее голова покоившаяся на груди Хении, поднималась и опускалась в такт его дыханию. Он держал ее за талию, прижав к себе, хотя на скалистом пятачке места хватало и они помещались на нем свободно. Белая уже вполне успокоилась, перестав судорожно всхлипывать и сделала движение высвободиться. Он тут же отпустил ее, как бы ненароком проведя ладонью по ее спутанным волосам. Он до сих пор кривился от неприятного чувства, будто ударил ребенка, от этого ему было не по себе. Пальцы еще помнили прохладу ее нежной кожи. Чтобы не думать об этом, Хения занялся повязкой: рана на плече открылась от напряжения и усилий и теперь кровоточила. Он неторопливо развязал мешочек висевший у него на груди и взяв оттуда щепотку трав, приложил к ране, снова стягивая плечо повязкой, с горькой иронией думая, что все-таки бледнолицая довольно долго терпела его руки, руки "грязного дикаря" и "вонючего индейца". Но ненависти или злости он не испытывал, только тихая печаль сглаживала уже знакомую боль. Эта боль все больше привязывала его к этой девушке и он даже был не против, что бы она бередила его сердце. Только было немного странно, что бледнолицая вытеснила из него все, что раньше было для него значимым. Странно... очень странно. Она уйдет из его жизни, а его сердце будет помнить ее. Он будет вспоминать ее ночами, лежа рядом с другой женщиной и радоваться боли, которую принесут ему мысли о ней. Но его удел смерть в битве, ее - жизнь, которую эта светлая девушка никогда не свяжет с "вонючим дикарем". Знал он и то, что уходя к Великой Тайне, будет молить, чтобы жизнь ее прошла в довольстве и была долгой. Они перекусили остатками мяса, хотя Белой есть совсем не хотелось. Тяжело вздохнув, она поднесла исцарапанные пальцы с обломанными ногтями к глазам.

- Долго нам еще подниматься?

Индеец поднял голову и показал на край следующего уступа, которым оканчивалась эта скала, служившая в тоже время подножием другой, вершину которой можно было разглядеть лишь задрав голову. Может ей показалось, но на первый взгляд расстояние от их пятачка до этого уступа было, едва ли не вдвое больше того, которое они только что преодолели. Во всяком случае, чтобы взглянуть вниз и проверить, так ли это на самом деле, она не решалась. Поняла она и то, что не сможет подниматься дальше, что у нее больше нет ни физических ни моральных сил, чтобы выдерживать страх и напряжение. Хения взглянул на сидящую рядом утомленную девушку. Он бы хотел дать ей еще немного отдыха, но не мог этого позволить. Надо было продолжать подъем, чтобы ночь не застала их висящими на отвесной стене горы. Но прежде чем начать его он решил подбодрить Белую, которая совсем упала духом.

- Те слова, что ты произносила, было сильным заклинанием? - спросил он.

- Что? Какие слова? - Она не сразу поняла, о чем он говорит.

- Они звучали слаженно как песня, когда ты произносила их, поднимаясь вслед за мной. Ты говорила их так, как Серая Сова произносил свои заклинания.

- Да, - тихо улыбнулась Белая. - Это было сильное заклинание.

Хотя, убей бог, она не помнила, что читала, и что именно тогда пришло ей на ум.

-- Не слушайся своего страха, не верь ему. Ты попадешь в священную пещеру, духи обещали мне это, - сказал он, проверил, подергав, соединяющую их веревку и подошел к отвесной стене скалы.

С тоской глядя на виднеющийся в вышине уступ, девушка прошептала: "Я поднимусь. Я смогу". Хения уже вскарабкался над площадкой на фут. Распластавшись по каменной стене, он шарил по ней, ища, за что можно было бы зацепиться, что бы потом, подтянувшись повыше найти опору для ноги. Белая вздохнула, все в ней сопротивлялось предстоящему подъему. Веревка натянулась. Хения, поднялся еще на шаг и не поворачивая головы, прижавшись щекой к камню, глянул на нее сверху. Дольше медлить было нельзя, если сейчас не начать подниматься, она не начнет никогда. Еще раз вздохнув, она ухватилась содранными пальцами за выступающий камень, поставила ногу на другой и начала карабкаться вверх, стараясь не обращать внимания на дрожь в коленях и боль в саднящих пальцах.

На этот раз восхождение прошло много легче, как будто гора сама давала ей подсказки без всякого обмана. И, наконец, настал момент, когда поджидавший ее на площадке Хения, снова, бесцеремонно схватил ее за шиворот, попутно, прихватив и волосы, причиняя боль, и втащил ее к подножию священной пещеры. Но это было уже не важно. Полежав немного на животе, Белая перевернувшись, поджала ноги, все еще свисавшие с края площадки, и села. Налетевший ветер, закрыл лицо выбившейся из сил девушки завесой ее волос, и торопливо убрав их, она огляделась. То, что открылось ей, не только помогло прийти в себя и позабыть страшный подъем, но и привело в восторг. Далеко внизу стелился зеленый покров то приподнятый холмами, то разглаженный на ровной широкой долине, то падавший в темные овраги. На нем выделялись темно зеленые островки рощ. А дальше простирался лес, среди которого неожиданной вырастала гряда гор с белоснежной шапкой снегов. Внизу лесной ковер прорезала льдистой лентой река, в чьих водах отражалось безоблачное небо. В вышине, над снежными вершинами парил орел. Молчаливый восторг окружающей величественностью, был, быть может, самой искренней, самой чистой, самой сильной и прочувствованной молитвой, которую когда либо, доводилось произносить человеку. И Белая благоговейно взирая на все это, думала, что недостойна открывшейся ей истине. Это была нерукотворная красота божественного мира. Разве способна у кого-то подняться рука, нарушить эту гармонию? И правы индейцы, изо всех сил отстаивая ее нетронутую целомудренность, которая и являлась для них ликом Бога, огромной Тайной. Именно она внушала истинное достоинство, а не чванство, и молчаливую гордость, что ты можешь жить в этом мире в гармонии с окружающим, а не от того, что умеешь ловко обирать себе подобных. То, что она видела, не было пустой поверхностной красотой, которая хоть и приятна для глаз, но быстро надоедает и забывается, хоть и принесла минутное эстетическое наслаждение. Здесь, все было не так. Горы, лес, безмятежно текущие воды реки, вольно парящий в безоблачной вышине орел, весь этот покой лечил Белую, исцеляя ее душу. Людская жестокость не сломит ее, пока она сможет видеть и понимать подобную красоту. Белая была горда тем, что видела и сопереживала всему этому. Умирать не страшно, потому что она станет частью бесконечно свободного мира. Но земля далеко внизу, казалась лишь скудной полоской по сравнению с раскинувшейся над ней небесным пространством, на котором мерцали первые звезды. Оно еще было светлым, но на западе уже темнело предвестницей наступающего вечера.

- Велик ты, Господи! - невольно выдохнула Белая, не в силах оторваться от величественности открывшегося ей мироздания.

- Хечет эло*, - сдержано кивнул, стоящий рядом Хения и они посмотрели друг на друга, понимая, что испытывают в этот момент одно и то же чувство.

Но тут индеец словно спохватившись, вернул ее с заоблачных высот, бесстрастно сказав:

- Разожги огонь, женщина.

Она и бровью не повела, а начала рассматривать содранные пальцы, легонько дуя на них, чтобы умерить боль. А он не мог на нее сердиться даже за непослушание. Напротив, он страшно гордился, что она прошла с ним нелегкий путь, и немного удивлялся, что она здесь с ним, в священной пещере. Все восхождение на гору он не давал воли своим сомнениям, но они были. И если Белая страшно боялась высоты, то он боялся именно сомнений. Он сомневался, что она дойдет, и ее не убьют пауни, сомневался, что она не сорвется вниз. Вот почему его сердце начинало петь песнь любви, когда он смотрел на нее. Что же ему делать, если кровь его кипит и клокочет, как вода в которую ассинибойн накидал раскаленных камней? Что ему делать, если ее черты причиняют боль своей нежностью, а сердце слабеет, едва он слышит ее голос? Но если в смерти они бы стали неразлучны, то в жизни было не все так просто. Эта девушка не то, что не позволит прикоснуться к себе "дикарю", "грязной свинье" и "вонючему краснокожему", она даже не посмотрит на него. Конечно, когда они вернуться, она станет свободна и он сам проводит ее до ближайшего форта, хотя будет чувствовать себя не лучше, чем Крадущийся Позади пытаемый пауни. И ни к чему ей знать о его любви, и она не увидит его просящего взгляда, пусть помнит его гордым вождем. Девушка неловко отвязала от талии уздечку, морщась от боли в израненных пальцах и бросила ее Хении, разбиравшего и сворачивавшего ее сейчас. И вот, отвязывая уздечку от веревки, Хения неожиданно накинулся на нее с упреками:

- Ты храбрая, но бесполезная женщина, - говорил он, складывая веревку и уздечку в сумку.

Потом встал и начал ободрать растущую на отвесных стенах сухую траву и мох, сложил их в небольшую кучку и, выбив кресалом искру, поджег, продолжая недовольно ворчать:

- Никчемная и ленивая словно ящерица. Ваши мужчины слишком нежат вас, потому вы так бледны, немощны, и бессильны. От наших детей и то толку больше, чем от вас, бледнолицых неженок.

Белая, конечно, опешила, не ожидая подобной сварливости от невозмутимого прежде индейца, но в ней тут же поднялся протест и она решила не давать ему спуску, хотя до сих пор чувствовала себя виноватой за те незаслуженные оскорбления, которыми его осыпала в минуты крайнего раздражения. Она же не знала, что он воспримет их так буквально, но, в конце-то концов, он принял ее извинения

- И потому ваши жилистые скво, сведены вами до уровня лошадей? - Ехидно заметила она, не двинувшись с места. - Скажи-ка, как на духу, вождь, что для индейца важнее: конь или изработавшаяся женщина?

Хения мрачно глянул на нее, продолжая стучать кресалом, высекая все новые искры, так как мох только дымился не давая огня.

- Вот то-то и оно. Вы больше бережете угнанных лошадей, предпочитая, чтобы тяжелую поклажу несли не они, а ваши женщины, и скво уходят к белым мужчинам, потому что те хотя бы разговаривают с ними, - говорила она хмурясь и гневно дергая косу, которую заплетала. - Бедняжки, надрываются только потому, что вы считаете физическую работу зазорной для себя, а работа, она и есть работа. Она ни женская и ни мужская. Вы конечно храбрые воины, не спорю, но что вы умеете? Только воевать, да разрушать, а белые мужчины не гнушаются никаким трудом, знают всякие ремесла и берегут своих женщин. Они выживут везде.

Индеец не перебивал ее, и девушка, запнувшись, вдруг остановилась. Господи помилуй, кому она это говорит! А Хения слушая распалившуюся Белую, отбросившей всю свою воспитанность и безупречность, став такой близкой, живой и горячей, вдруг разволновался. Стало еще хуже. Ему все труднее было скрывать свое восхищение. К тому же в пещере они были одни, вознесенные в ней над всем первозданным миром. Но если он не желает, чтобы бледнолицая догадывалась о его чувствах, то должен успокоиться сам, прежде успокоив ее. Ему нужно очистить мысли, сердце и тело в молитве, чтобы духи даровали ему видение. Потом он выведет Белую из Священных Гор живой и невредимой, вернется с ней к своему племени и отправит ее домой, в Страну Высоких Домов, а после постарается забыть. Сидя возле жиденького костерка, скрестив ноги, он расплел косы, достал из сумки кисет с табаком; развернул трубку, откидывая один за другим разноцветные лоскуты кожи; кинул на камни пещеры разноцветные перья и птичьи косточки; снял с шеи ожерелья и браслеты украшавшие предплечья, положив их на землю. Белая сначала с недоумением, а потом с испугом наблюдала за его приготовлениями. В дрожащем неверном свете костра его лицо в обрамлении темных волос стало таинственным и необычным. Встав на колени и положив на них ладони, он глубоко вздохнул и прикрыв глаза, тихо протяжно запел. Через какое-то время умолкнув, медленно поднял веки и его отрешенный взгляд встретился с полным тревоги взглядом Белой. Долгое мгновение они смотрели друг на друга.

- Я буду говорить с духом Саха Сапа, - проговорил индеец. - Не мешай мне.

*Сонет Шекспира

*Хечет эло -- воистину так

Ей было не по себе, но все же она едва заметно кивнула и испуганно сжалась, когда индеец вдруг начал стаскивать с себя леггины, оставшись в одной набедренной повязке. Успокаивало лишь то, что сейчас его больше всего на свете интересовали птичьи косточки и перья. Через какое-то мгновенье, он оторвался от них и посмотрел на девушку, потом развязав мешочек у себя на груди, достал оттуда листья и протянул их Белой.

- Приложи к пальцам, - сказал он. - Если духи будут благосклонны к нам и разрешат покинуть Саха Сапа, мы уйдем уже другим путем.

Белая нерешительно взяла сухие листочки и прижала к пальцам, содрогнувшись от мысли, что духи возможно и не будут к ним благосклонны. Тогда, что же? Спускаться с горы, так же как они поднимались на нее, карабкаясь по камням. И ведь вождь был не в лучшей форме. Повязка на его плече снова намокла от крови, и он просовывал под нее такие же листья, что дал ей, прежде раскрошив их. Вождь начал тянуть монотонное "м-м-м-м", набивая свою ритуальную трубку табаком из вышитого кисета, перед этим бросив ее щепотку в огонь. Огонь вспыхнул, и от него поднялись клубы дыма, принимая причудливые формы, наполняя пещеру терпким и горьковатым запахом табака. Сизый дым поплыл к, противоположной от входа, стене пещеры и там исчез, растворяясь в непроглядной тьме. Приглядевшись, девушка заметила скрытую темнотой дыру, похожую на нору. Другой вход? Именно туда, в недра священной горы, уносило дым табака, который жертвовал духам Хения. Продолжая тянуть свое: "м-м-м", он ножом сделал на правой руке надрез и протянул ее над костром, сжав так, чтобы выступившие капли крови упали в огонь. Пытаясь как-то приладить кусочки сухих листьев к пальцам, наблюдавшая за индейцем Белая вдруг почувствовала приступ голода. Что это? Она становится похожа на дикарей, которые при виде крови, начинают думать о пищи? Но вот Хения же не думает, а если и думает, то ни за что не прервет ритуала ради еды. Она знала, что индейцы часто и помногу постятся, особенно если необходимо принять какое-то важное решение, но для разнеженных бледнолицых это давно стало подвигом, они позабыли о труде очищения духа, но при всем этом, не отказывают себе в удовольствии учить "диких" индейцев. Она потерпит. Не обращая на порез внимания, индеец поднял с земли перья, бросил их, наблюдая за тем, как они легли, широко раскрытым остановившимся взглядом. Его пение перешло в хриплый шепот, взгляд обратился в себя. Вдруг он оборвал пение и повалился на бок. Минуту девушка смотрела на него, ожидая, когда же он очнется и встанет, но Хения оставался недвижим. Забыв о своих пальцах и сосущем голоде, она быстро перебралась к нему и несмело тронула за твердое плечо, потом потрясла. Индеец оставался безволен и недвижим, похоже, впав в транс. А если сюда заявятся пауни? Ей то, что прикажете делать, если от индейца теперь никакого толка? Она с сомнением поглядела на него и обвела пещеру растерянным взглядом, впервые за то время, что находилась здесь. Нависал над ними ее неровный низкий свод. Пещера была небольшой, а их маленький костерок еще меньше и освещал так слабо, что стены пропадали во тьме, от чего пещера казалась бесконечной. Огонь в костерке теплился каким-то чудом, и Белая даже думать не хотела, что будет делать, когда он потухнет. С открытой площадки уступа, там где пещера не имела стены, ночь сливалась с тяжелой могильной чернотой пещеры и была бы почти неразличима, если бы не завеса звезд. Но самым пугающим было ощущение, что эта темнота обитаема и на Белую то и дело накатывал страх. Он резко отличался от того страха, который она испытывала перед высотой горы, глубиной пропасти или перед жестокими пауни. Это был страх древней, глубинной памяти, когда в мире не было разума, и царили лишь животные инстинкты. Древнее знание, приобреталось и копилось чутьем и опытом, когда не видишь, не осязаешь, но точно знаешь, что, что-то есть там, в темноте рядом с тобой и наблюдает, сторожит. Оно следит и решает твою участь, а ты бессильна тут, что либо поделать, потому что не властна противостоять этой силе, потому что это выше и старше твоего разумения, и только сила молитвы... Девушка испуганно сжалась. Она боялась обернуться, боялась дышать, боялась смотреть на неподвижного, словно мертвого, индейца. Временами огонь то ослабевал, начиная потухать, то, вспыхивал вновь, откуда-то взяв силы. Девушку окружало беспощадное безжалостное одиночество и страх. Она вздрогнула. Ей показалось, что она что-то услышала, то ли неясный шепот, то ли сопение. В глубине пещеры, там, где находилась дыра ведущая внутрь горы, что-то стукнуло... Это просто упал камень... камень... Девушка упрашивала себя не поддаваться смятению и страху. Сейчас она просто повернется и увидит там сплошную стену непроницаемой тьмы, а... больше там ничего не должно быть... И она медленно, замирая от ужаса, обернулась назад. Волосы ее зашевелились, а тело сковало ужасом, когда из тьмы холодно сверкнули и тут же погасли чьи-то глаза. Когда девушка посмотрела туда прямо, там действительно пребывала глубокая непроницаемая тьма, сплошная как монолит. Она быстро перекрестилась и забормотала молитву, заметив, что ее трясет. Она этого не вынесет. Это выше ее сил. Единственной реальной, живой и надежной частью ее мира был Хения. Пусть он бессилен и не сможет защитить ее, но своим присутствием он убережет ее разум от разрушающего давления страха. Индеец велел не мешать ему, но он ведь ничего не говорил, что она не может сесть к нему ближе. Вокруг стояла плотная тишина и ничего не происходило. Вдруг на площадке уступа что-то промелькнуло, словно бы шарахнувшись в сторону обрыва, на миг, закрыв звезды. Кто... кто там может быть? Как? Там ведь обрыв... Девушка всхлипнула, но подавила рыдания, зубы ее отбивали нервную дробь. Лежащий до того неподвижно индеец, резко перевернулся на спину и Белая безумно обрадовалась, что он проснулся и теперь она не одна в этом ужасном месте. Но глаза его по-прежнему оставались закрыты. Она взглянула на него неподвижного, распростертого на полу, длинные волосы индейца рассыпались по голому камню пола. Белая озадаченно смотрела на это сильное тело и придвинулась поближе, чтобы слышать дыхание и чувствовать его жар, и не думать поминутно о том, что осталась одна в темной пещере, вздрагивая от едва слышного шороха. Хения, хоть и бесчувственный, согревал своим присутствием и отгонял страхи. Она опять с беспокойством посмотрела на него, желая лишний раз убедиться в том, что он все-таки жив. Под веками двигались глазные яблоки, ресницы трепетали и Белая с удивление заметила, что они у индейца длинные и густые. Он лежал на своих темных распущенных волосах, как на покрывале, гладкий лоб, темные брови, губы чуть приоткрыты. Белая поднесла к ним ладонь, ощущая теплое, ровное дыхание. Потом она решила проверить бьется ли у него сердце и приложила ладонь к его широкой груди, ощущая гладкость горячей кожи. Сердце Хении билось сильно и размеренно. Взгляд девушки скользнул по твердому подбородку, невольно прошелся по обнаженному телу, широким плечам, крепкой изборожденной белесыми шрамами груди, плоскому животу, сильным длинным ногам. И Белая вдруг с удивлением поняла, что перед ней лежит потрясающе красивый мужчина. Он показался ей чувственно прекрасным, обладающей силой дикого зверя. Господи помилуй, о чем она думает?! Но впервые она имела возможность вот так, без смущения и безнаказно разглядывать мужское тело, раздетое, беззащитное, бесчувственное, и беспомощное. Не в силах преодолеть тяги любопытства девушка, сев над ним, робко провела ладонью по его плечу, твердому, гладкому и теплому. Потом, осмелилась и, не отрывая ладони, провела по его груди, обвела пальчиком каждый шрам на ней и запустила ладонь в его волосы, пропуская через пальцы густые и, на удивление шелковистые, пряди. Ее исследование продолжалось и она была так поглощена созерцанием Хении, что позабыла о своих страхах. Ее палец прошелся по лбу индейца, обвел темные брови, прижался к его губам. Она легла рядом, сложила ладони на его груди и, положив на них подбородок, принялась рассматривать его лицо. Не удержавшись, снова провела пальцем по его губам, повторяя их рисунок и чувствуя смутное волнение. Мужское тело притягивало ее так, что она решила, хоть немного отвлечься от его созерцания и, приподняв повязку на его плече, осмотрела рану. С ней творилось, что-то невообразимое. Хотя, она немного успокоила свои страхи, - рядом с Хенией пусть и беспомощным, было так надежно, - зато теперь вдруг разволновалась и волнение ее росло. Ей захотелось прижаться щекой к его груди, что она и сделала. Так лежа рядом с ним, она слушала биение его сердца, ощущала сильное живое тело. Он дышал глубоко, ровно. Тогда ее рука несмело легла на крепкую шею мужчины, потом погладила грудь, задержавшись там, где ровно и глухо билось сердце и прошлась по впалому животу. Странно, но никакого стеснения, смущения, а главное стыдливости, она не испытывала. Смогла бы она вот так запросто и даже с интересом исследовать тело другого мужчины? Ответом ей было, всколыхнувшееся в глубине души, отвращение, а когда на ум пришел рыхлый нувориш, который досаждал ей своими ухаживаниями, и имени которого она не помнила, то почувствовала омерзение от мысли, что могла притронуться к его бесформенному вялому телу. Но взглянув на лежащего перед ней мужчину, пришла в себя. Тело Хении доставляло ей не только эстетическое удовольствие, оно волновало так, что ее начали осаждать недозволенные мысли. Но, что стыдного и неловкого было в том, что она хотела разобраться... и ведь ей представлялся такой случай... Никто, никто не узнает о ее проступке. Только Господь и она будут знать об этом. Но ей было так страшно и все-таки стыдно. Она подняла голову с его груди, где было так спокойно, и нерешительно заглянула в его лицо. Она поступит нечестно, воспользовавшись его беспомощностью, она не должна этого делать, но... ей так хотелось... Она снова устроилась на его груди, глядя вдоль его тела и решаясь. Его кожа пахла травами прерий и дымом костра, его пот отдавал полынью, а волосы пахли дождем и ветром. Ее ладонь прижалась к его впалому животу, при этом Белая, похожая на испуганного зверька, сторожко прислушиваясь к мужскому дыханию, готовая тут же отдернуть ее. Разве ее вина, что романы, распаляя воображение, оставляют недосказанным самое главное. Разве ее вина, что престарелые кузины и тетушки ее подруг, многозначительно замолкают, поджимая губы, когда речь заходит о священном супружеском долге женщины перед мужчиной, и о каких-то его особых правах на нее. Как-то у них с Люси зашел об этом разговор, но обе барышни были настолько воспитаны, что не решались назвать вещи своими именами, и каждая ждала откровения от другой. Так они ни до чего и не договорились, скрывая друг от друга свое полное незнание в интимном вопросе. И теперь, прижавшись щекой к мужской груди и закусив губу, девушка расхрабрилась и двинула ладонь вниз по его животу, тихо ужасаясь своей дерзости. Вот под набедренной повязкой скрылись ее пальцы, потом ладонь, потом... потом глаза ее остановились и она взвизгнув, выдернула ладонь из-под повязки и вскочив, в ужасе прикрыла рот рукой. Не от того, что она там обнаружила, а от того, что там что-то шевельнулось. Какая-то дрянь залезла индейцу под набедренную повязку. А вдруг она опасна и ядовита? Что делать? Белая в растерянности взглянула в лицо Хении. Но он был неподвижен словно мумия. Что же, придется снова лезть ему под повязку? А вдруг эта ядовитая гадость его уже укусила? Ей что, придется высасывать яд из его раны? Она читала об этом в приключенческих романах о путешественниках. Она сделает это для него? Или не сделает? Но если он погибнет, ей никогда не выбраться отсюда. А с ядовитой дрянью, что делать? Взять камень и раздавить, и камень взять побольше, потому что гадина попалась довольно крупная. Как же Хении не повезло, но она рядом, она спасет его. Да, и нужно взять палку, чтобы спихнуть то, что от нее останется с его тела. Найдя сучок и взвесив на ладони увесистый камень, Белая с сомнением разглядывала набедренную повязку Хении, решая, а не раздавить ли ее через повязку? Но тогда, она может серьезно поранить самого Хению. Положив подле себя камень и сучок, Белая решительно сдвинула с него повязку. Сначала с ужасом, потом задумчиво созерцала то, что она приняла за гадину и вернула повязку на место, после чего снова легла рядом с ним, спрятав пылающее лицо у него на груди.

Что ж, Хения стал первым мужчиной, который лишил ее наивности, но ему знать об этом было не обязательно. Оправившись, она села и снова посмотрела ему в лицо. Он и не узнает, кто ему об этом скажет? Уж, конечно, не она. Раздумывая об этом, она начала забавляться тем, что заплетала и расплетала его волосы, то сворачивала заплетенные косички калачиками возле его уха, то прижимала ко лбу. Это была ее маленькая месть ему, неважно за что... Когда ей надоело это развлечение, она их, конечно же расплела и снова устроилась у него на груди, слушая биение сильного сердца Хении. Вдруг оно забилось часто, так часто как это бывает у пойманной птицы или зверька, а потом послышался едва слышный утробный рык, поднявшийся из глубин его существа. Девушка подняла голову и испуганно оглядела пещеру, решив, что рычит притаившийся у ее входа хищник, которого она не заметила, увлекшись разглядыванием индейца. Похоже, что это он бродил по уступу, но его отпугнул огонь костерка. Она понимала, что это довольно нелепое объяснение, но не мог же, в самом деле, подобные животные звуки издавать человек? Она посмотрела в лицо Хении и отшатнулась. Его верхняя губа хищно приподнялась, обнажая крепкие зубы, скрюченные пальцы заскребли камень пола, и он издал уже явственное рычание тихой угрозы. Неожиданно с глухим стоном он так резко выгнулся, что касался пола только затылком и пятками. Голова откинулась под немыслимым углом, скрюченные пальцы заскребли по камню, веки открылись, показывая белки закатившихся глаз. От ужаса девушка шарахнулась от него, трясясь и тихо всхлипывая. Над нею раздался ответный рык, тихий, угрожающий. Белая замерла, парализованная страхом. Что-то находилось за ее спиной, возвышаясь и нависая над нею. Индеец вскинулся и сдавленно зашипел, открыв сверкнувшие желтым звериным блеском глаза и, вдруг, издав болезненный стон, обмяк и упал на спину, закрыв глаза. Волосы Белой шевельнулись от ледяного дуновения, короткого словно вздох. Шорох. В глубине пещеры, стукнул упавший камешек. Пальцы Хении, до того скребущие пол, будто звериными когтями, сжались в кулак так, что побелели костяшки пальцев. От этого человеческого жеста воли, страх немного отпустил Белую, она опять быстренько перебралась к нему, и дрожа, прижалась к его теплому боку. Потом, слушая его ровное дыхание, понемногу успокоилась. Он был живой, сильный, от него так знакомо пахло потом и дымом. Упрямо горел костерок. Почувствовав себя рядом с Хенией в полной безопасности, измученная впечатлениями и страхами, девушка пригрелась и уснула, не подозревая, что, тайком приобретенное ею знание, обернется против нее же.

Когда Хения пришел в себя, то обнаружил ее, свернувшуюся калачиком у себя под боком, но у него были слишком сильные впечатления о видении, что посетили его ночью, что бы отдаться теплому чувству, поднявшемуся в нем при виде спящей рядом девушки. Она видимо искала у него защиты, ей было страшной одной. Ванаги - дух горы, что имел звериный облик и жаждал жертвенной крови, своим видом напугал Хению, но воин устоял перед своим страхом. Ванаги обещал ему славу и неуязвимость, если воин даст насытиться ему кровью Белой, дочерью его врагов, а когда индеец отказался, попытался прорваться к ней. Но воля Хении сковывала его словно стальные цепи, а сила духа воина и тотемного духа его племени, которого он призвал на помощь, оказалась такова, что чудовище сдалось и отступило.

- Хорошо, - сказал побежденный ванаги. - Ты сам избрал свою судьбу, великий воин. Женщина твоих врагов будет жить, но тогда ты не получишь неуязвимость.

Хения согласился, довольствовавшись видением, и ванаги исчез. И сейчас, сидя у костра, в пещере и куря священную трубку, направляя свои мысли по священному кругу видения, он раза за разом, убеждался, что поступил правильно, поступившись своей неуязвимостью ради жизни бледнолицей. Его сердце было твердо в этом. Подгоняя к себе ладонями дым от костерка, Хения, благоговейно шепча молитву, окутывал себя им, омывая лицо и голову, приглаживая волосы. Но когда его ладонь прошлась по волосам, он вдруг обнаружил нечто странное. Молитвенная сосредоточенность прошла и он, хмурясь, продолжал нащупывать то, что обнаружил у себя на голове. Это была тонкая тугая косичка, что затерялась среди густоты его волос. Он никогда так не делал. Что это? Духи? Если это их знак, то, что он означает? Он посмотрел на спящую девушку? Белая? Она... Не может быть, чтобы она касалась его? Во сне она сложила губы так, будто попробовала нечто вкусное и даже причмокнула. А ей действительно снился джем Дороти. Когда родители уходили, приглашенные в гости, Джеймс делал вылазки на кухню и приносил в комнату сестренки банку джема, которую они опустошали к приходу родителей. Со временем Белая поняла, что кухарка Дороти, дородная негритянка, попросту оставлял ее на видном месте, чтобы Джеймсу было легче утащить ее. А вот когда родители посещали приемы, которые обычно длились допоздна, они прибегали на кухню к ней. Там горел камелек, по стенам висели начищенные до блеска медные сковородки, на плите грелось молоко, а на столе их поджидала тарелка с овсяным печеньем. Дороти знала много сказок и никогда не заставляла упрашивать себя рассказать их. Похоже, она придумывала их на ходу. Слушать ее было одно удовольствие, как и смотреть на аппетитные ямочки на ее щеках, когда она говорила. Они с Джеймсом очень переживали, когда мама недовольно выговаривал Дороти. Но кухарка, обычно потупившись, смиренно выслушивала выговоры хозяйки, с неизменной улыбкой на губах, от чего мама считала ее ужасно глупой. Все-таки, она не уволила эту "бестолковую девицу", отец тоже не рассчитал ее после смерти матери. Дороти ужасно рыдала у себя на кухне, когда Джеймсу вздумалось уйти в армию, и тихо горько плакала, когда его сестре взбрела блажь навестить его. И вот теперь Белой снилась уютная кухонька Дороти и она еще девочка сидит за столом и с удивлением смотрит на кухарку, которая с улыбкой и ямочками на щеках, подталкивает к ее стулу рыхлого и очень богатого господина, утверждая, что он очень вкусный и девочке непременно нужно попробовать его. Господин, улыбаясь, приближался к ней и вдруг остановившись перед самым ее стулом, рявкнул: "Кикта йо!"

Хения удивленно посмотрел на внезапно вскинувшуюся девушку, которая в свою очередь, вопрошающе воззрилась на него и вдруг покраснев, отвела взгляд, не понимая, как сидящий напротив нее индеец, мог крикнуть ей на ухо, если между ними горел костерок. Он сидел, осунувшийся с залегшими под глазами темными тенями, курил трубку, и строго глядел на нее. Откинув с лица волосы, Белая недоверчиво покосилась на индейца и снова опустила глаза. В пещеру просачивался холодный жемчужный рассвет и в его свете, к удивлению Белой, пещера оказалась совсем небольшой. Поежившись, то ли от холода, то ли от испытующего взгляда Хении, Белая обхватив колени, положила на них подбородок, уставившись в костер. Индеец отложил трубку, раскрыл сумку и достал все оставшееся у них жаренное мясо. Бледнолицая выглядела изможденной.

- Говори, - сказал он ей, когда они поели в полном молчании.

Она рассказывала, он внимательно слушал и не мог отделаться от ощущения, что что-то было не так. Белая не слишком была разговорчива, но сейчас тараторила, как будто хотела скрыть за своим увлечением словами нечто важное. Сначала она рассказывала, дрожа и заикаясь, и он видел, она хотела пожаловаться, как ей было страшно. Потом рассказ ее стал прерываться, будто она боялась сказать лишнее, что-то скрывая и недоговаривая. Он долго вглядывался в ее лицо и вдруг понял - она изо всех сил избегает смотреть на него. Нахмурившись, Хения украдкой оглядел свое тело, подозревая, что ванаги мог наградить его шкурой или чешуйчатой кожей. Может лицо его стало уродливым, что она все время отводила взгляд? Но проведя ладонью по лицу, убедился, что и в нем ничего не изменилось, а на руках и ногах не выросли когти. Может, пока он боролся с духом горы, здесь еще что-то произошло? Он весь обратился в слух, ожидая, что вот-вот услышат что-то подобное, и когда она замолчала, он тоже молчал, ожидая продолжения, потому что не услышал ничего такого, от чего она теперь так смущалась, однако оно так и не последовало.

- Это все? - Недоверчиво спросил он, и когда она кивнула, что-то пристально разглядывая на камнях пола, недоверчиво уставился на нее.

Ему был слишком хорошо знаком этот ее нервный жест, когда она заправляла волосы за ухо. Что же все-таки было с ней? Знай, он, что неизвестность будет терзать его словно гризли, раздирающий добычу острыми когтями, он бы уступил духу горы и способность своего видения, чтобы узнать, что же здесь произошло, пока он боролся с ним.

- Ты рассказала все? Ничего больше не случилось? - Опять спросил он.

- Нет, - покачала она головой, глядя в сторону, ведь он сидел у костра в одной набедренной повязке, с подозрением вглядываясь в нее - Мы идем? - спросила она нервно, мельком взглянув на него, снова заливаясь жаркой краской.

- Мы идем, - проговорил он, не шелохнувшись и не сводя с нее пронизывающего взгляда.

С каких пор бледнолицая девушка начала смущаться его, дикаря? Что, во имя предков, она делала одна в пещере, пока его дух сражался с ванаги? Он ведь был беззащитен, полностью доверившись ей. Может, она что-то делала с ним? Иначе почему, прежде открыто и прямо взиравшая на него, она теперь не в силах даже кинуть на него мимолетного взгляда? И тут его озарило: она касалась его! Он не на шутку разволновался, представив, что она могла творить с ним, пока он был не властен над собой. Его бросило в жар, а потом начала разбирать досада, царапая обидой, что он не мог быть во всем этом вместе с Белой. До сих пор он не думал о ней, как, например о Чумэни Росинке, которую часто представлял рядом с собой, под одной шкурой. В это лето он собирался подойти к ее типи с одеялом, а ночью играть на флейте. Его мать, Легкое Перо, очень сердится, что у нее до сих пор нет внуков, а отец Росинки, Гоятхлей - Тот, Кто Зевает, всячески поощряет его ухаживание за своей дочерью. Росинка притягивала тело Хении, но сердце его молчало. Он ни разу не вспоминал о ней в набегах и походах, он никогда не беспокоился, что с ней, и сердце его редко сжимала тревога за нее, когда ее не было рядом. Ему было приятно смотреть на Росинку, тем не менее, он с легкостью отвлекался на другие занятия. С Белой все было не так. Ничто не могло отвлечь его от нее. Даже когда он был рядом с ней, сердце сжималось от беспокойства за эту бледнолицую. Он не мог насытиться ее светлой красотой, но в то же время никогда не думал о ней так, как думал о Росинке, потому что это являлось несбыточной мечтой. Он "грязный дикарь" и она... Тело ее было священно для него, и таким же бесплотным, как для белых бесплотен ангел. И вот теперь, то, что раньше было недосягаемой мечтой, чудом, стало вдруг реальным и вполне возможным. Почему нет? Не раз он слышал от Равнинных Волков, что Белая не желает поднимать на воинов взгляд, а если и смотрит, то не видит их. Но вот сейчас, каким-то наитием, он знал, был просто уверен, она увидела его, хотя старалась не встречаться с ним взглядом. Раньше Белая смотрела равнодушно, если вообще смотрела, потом глядела с напряженным вниманием, иногда испуганно, как человек, не знающий чего ожидать от окружающих. После в ее взгляде появилось уважение и доверие, так и должна смотреть на мужчину женщина, со вниманием сообщника, который понимает мужчину с полуслова. Но теперь, она прятала от него глаза... Она старательно избегала смотреть на него, потому что не хотела, чтобы он заметил в них... что? Что случилось за то время, пока он пребывал в мире духов? В нем поднялось чувство, что было сильнее его, захватывая его волю и разум. Ему казалось, что оно разорвет ему сердце и грудь, если он не высвободит его в ликующем вопле. Однако Хения был хорошим охотником, и знал, что следует запастись терпением, чтобы раньше времени не спугнуть добычу. Белая еще не отошла от испуга этой ночи и ему не следовало пугать ее еще больше, а потихоньку приручать к себе. Пусть свыкнется с мыслью, что отныне она его женщина. Каждый ее украдкой брошенный взгляд, жест подтверждал его догадку. Теперь он был уверен, что так все и было на самом деле. К несчастью, развитое воображение Хении, сыграло с ним злую шутку, и он люто бесился и чуть не выл в голос, от того, что не мог поучаствовать во всем этом. Сердце билось так, что трудно было дышать, в крови разлился нестерпимый жар, и тело его горело, впалые щеки покрывал темный румянец. Он сделал к ней движение, но остановился. Его пыл и страстность могли перепугать ее. Но в голове стучала кровь, дышать становилось все труднее, грудь Хении бурно поднималась и опускалась и он неотрывно, исподлобья следил за ней, темным жгучим взглядом из-за густой завесы волос.

Она в отчаянии взглянула на него и, встретив его взгляд, словно приклеенный к ее лицу, не на шутку перепугалась, отодвинувшись от него к стене. Нет, нет, ей лишь кажется, что он знает о том, что она прикасалась к нему. Откуда бы ему знать об этом? Девушка затравленно и умоляюще посмотрела на него. Он неотступно следил за ней темным взглядом, пытаясь прочесть ответ на свой вопрос на ее порозовевшем испуганном лице, пытаясь перехватить, удержать ее ускользающий взгляд. Все-таки надо было уходить отсюда, и Хения нехотя поднялся. Будь сейчас с ним индианка, было бы много проще. Он бы остался с ней в пещере на какое-то время, что бы утолить жгучее желание. Но бледнолицых женщин не поймешь, к тому же все его существо вдруг воспротивилось мысли о том, что он мог быть с другой, а не с Белой. Он украдкой посмотрел на нее долгим горячим взглядом. Да... только с ней... Встал, подошел и присев перед девушкой, взял, сопротивляющуюся было Белую, за руки, внимательно осмотрел их. От него не укрылась дрожь, пробежавшая по ее телу, едва он прикоснулся к ней и он внутренне возликовал хотя лицо его оставалось невозмутимым.

- Когда мы уйдем? - прошептала она. - Мы начнем спускаться сейчас?

Он, не выпуская ее рук, посмотрел ей в лицо. Как же ей было страшно, если она готова спускаться опять по скале вниз.

- Спускаться труднее и опаснее, чем подниматься, - мягко напомнил он ей.

Белая задумалась. Сколько она может вынести? Как она уже поняла, многое, очень многое. Справится и с этим спуском.

- Мы не будем спускаться, - покачал головой Хения, отпуская ее руки.

- Мы пойдем через гору? - содрогнулась девушка. - Почему? Я выдержу, я спущусь... перевяжу каждый палец. Давай спустимся, вождь.

- Нет.

На ее глазах появились слезы, которые она быстро сморгнула, сдерживая их. Если бы она начала плакать, умолять, настаивать, он бы молча, отвернулся. Но, как убедить его что она сможет спуститься?

- Тебе было страшно в пещере, когда дух Саха Сапа бродил вокруг тебя. Я защищал тебя от него. Почему ты думаешь, что я не защищу тебя и на этот раз?

Белая в растерянности посмотрела на него расширенными глазами, но потом, что-то вспомнив, снова отвела глаза, потупившись.

- Ты мне веришь? - тихо спросил Хения.

- Да, - прошептав, кивнула она. - Верю.

- Идем, - протянул он ей руку, но она словно не заметив ее, встала сама.

Натянув леггины и закинув сумку за плечо, Хения, двинулся вглубь пещеры. Только когда они окунулись в темноту промозглых сырых переходов, Белая поняла, как сухо тепло и светло было в священной пещере. Индеец шагал уверенно, словно видел в темноте, как кошка, в отличие от девушки, которая шла неуверенно, на ощупь, держась за стены и все время спотыкаясь. Иногда она слышала зовущий ее из темноты шепот Хении: "Инахни шни йо" или "Токахан уо?". Но когда она налетела на него в темноте, он остановился и, взяв ее за руку, повел за собой. Девушка бездумно следовала за ним, то и дело, оступаясь. Она уже не боялась ни того, что они заблудятся в темноте, ни страшного монстра, который, быть может, бесшумно крадется сейчас за ними по пятам, потому что уже устала бояться, потому что чувствовала теплую ладонь Хении, сжимающую ее руку и потому что безгранично верила ему. Они шли то, согнувшись в три погибели в темном тесном ходе, похожим на лаз, и Белая чувствовала себя слепым кротом, упрямо продирающимся вперед. То выбирались в просторные коридоры с теряющимися в вышине потолками, больше похожими на приделы соборов, только здесь не знали христианского бога, а служили мессу богам изначального мира жестоким и кровавым, обитающих в вековой тьме. Откуда ей было знать, что Хения в этот момент молил Великого Маниту о том, чтобы позволил им выйти из недр Священной горы, потому, что Ванаги был недоволен той жертвой, что принес ему индеец, каких-то несколько жалких капель крови. К тому же, Хения помнил слова Белой, сказавшей, что пауни тоже молятся своим духам, которые вполне возможно, окажутся благосклоннее к ним, чем к бледнолицей девушке. Впереди замерцал слабый свет и по мере того, как они приближались к нему, вокруг становилось светлее. И наконец, из тесного хода они выбрались в пещеру со скругленными стенами, судя по нервностям волнистых стен, вымытых когда-то водой. Она освещалась падавшим сверху дневным светом из отверстия, похожим на глубокий колодец, дно которого расширялось там, где сейчас стояли вождь и Белая. Вдруг Хения попятился в темный ход, откуда они только что выбрались, затолкав девушку обратно. Едва она решила спросить, что происходит, как он зажал ей рот ладонью, заставив опуститься вместе с ним на корточки. Не отнимая ладонь от ее губ, он приблизил лицо к лицу девушки и зашептал:

- Сюда идут пауни. Они не успокоятся пока не найдут нас. Пусть они найдут меня...

Она дернулась, и он сильнее прижал ладонь к ее лицу. Глаза девушки расширились от ужаса, опять раня сердце Хении.

- Я скажу им, что ты сорвалась в пропасть. Они поверят и больше не будут тебя искать. Заметь, через какой ход мы выйдем отсюда, и держись его. Но прежде дождись вечера и только тогда выходи. Поняла?

Но она поняла только то, что он добровольно идет в руки пауни, а она хорошо представляла, что они с ним сделают. Она поняла, что он предается им в руки, чтобы они перестали искать ее. Она поняла, что он спасает ее.

- Помнишь Крадущегося Позади, которого убили эти шунка? - презрительно шептал Хения.

Она кивнула, смотря на него огромными глазами полными слез, ужаса, мольбы и упрека. На его ладонь упала горячая слеза.

- Он принес слова Бурого Медведя, что племя движется к Черным Холмам и будет кочевать поблизости до тех пор, пока мы не вернемся. Ты выберешься отсюда и пойдешь на запад, там будут ждать Равнинные Волки. Они найдут тебя. Ты слышала мои слова? - шептал он, касаясь губами ее уха и лишь когда она кивнула, разжал ладонь.

- Ты сделаешь так, как я тебе сказал?

Белая помедлила и снова кивнула.

- Ты сделаешь так, как я тебе сказал, - уже не спрашивая, а приказывая произнес он с металлом в голосе, потом мягко прошептал, осторожно вытирая ее слезы. - Чейе шни йо.

Снова взял ее ладошку и крепко прижал к своей груди, с удивлением взглянув на нее.

- Мое тело знает твою руку.

Девушка покраснела, глаза Хении потемнели.

- Скажи мне свое имя, которое дали тебе при рождении, - прошептал он требовательно.

- Что?

- Как тебя звали родители и брат, кочина? Скажи мне тихо, чтобы не слышали даже духи этих мест, - склонился к ней Хения.

Девушка обвила его шею руками и прошептала свое имя. Хения выпрямился и, посмотрев ей в глаза, кивнул:

- Хорошо. Теперь я знаю о ком просить Великую Тайну, когда окажусь перед ее лицом.

Гулкое эхо, гулявшее под сводами пещерных ходов, донесло до них приближающиеся голоса.

- Не оставляй меня, - взмолилась Белая.

Через силу разомкнув ее объятья, он убрал руки девушки, стиснув ее запястье так, что ей стало больно. Быстрым мимолетным движением Хения прижался щекой к ее щеке, провел ладонью по волосам девушки, встал и вышел в пещеру. А через какое-то время до нее донеслись торжествующие вопли пауни.

*Инахни шни йо - Не спеши.

*Токахан уо? - Где ты?

*Шунка -- собаки.

*Чейе шни йо - Не плачь.

Белая осталась в полном одиночестве, окруженная давящей, недоброй тишиной. Когда острие страха притупилось, она ясно осознала, что просто не может принять такой жертвы от Хении. Объяснить себе эту решимость она была не в состоянии, просто знала, что не в силах оставить вождя одного в его страшном испытании. Она не хотела от него такой жертвы. Тогда крадучись, девушка двинулась туда, куда ушли пауни, уводя пленника. Пройдя освещенную колодцем пещеру, она снова вошла в мрак подземья и начала медленно и неуверенно, ощупывая стены, двигаться вперед. Так она шла до тех пор, пока ее рука не уперлась во что-то теплое, живое, заставив пережить ничем не передаваемый животный страх и чуть не лишиться чувств от ужаса, а потом испытать облегчение, когда над ее головой раздался истошный человеческий вопль, многократным эхом раскатившийся по пещерным сводам. Ее, и без того полубесчувственную, схватили за горло. Что ж, она попала в ловушку к пауни, но все-таки это был человек, а не ужасный пещерный дух, что бродил вокруг нее ночью. Далеко впереди, ему ответили таким же пронзительным воплем. Схватив пленницу за руку, пауни потащил ее за собой. Он шагал быстро, не заботясь о том, поспевает за ним пленница или нет. Когда она падала, он рывками и чуть ли не пинками, гневно крича на нее, заставлял подняться на ноги, едва не вывихивая ей руку. Видимо, он тоже испытывал суеверный страх в этих пещерах, ему явно было не по себе, и он не собирался щадить пленницу и сбавлять шаг. Темнота скалистого туннеля начала рассеиваться, уступая, сперва, только угадывавшемуся, робкому дневному свету, который по мере приближения к выходу, становился все ярче уверенно потесняя мглу, а потом и вовсе расправился с ней. Когда девушку выволокли из пещеры, она зажмурилась от яркого солнца, резанувшего ей по глазам ослепительными лучами. Пауни чуть ли не бегом тащил ее за собой, желая поскорей присоединиться к соплеменникам и похвастаться своей добычей. Когда глаза Белой привыкли к дневному свету, она увидела, что они идут по тропе, спускающейся по пологому склону, поросшему по обе стороны зарослями кустов, но чем ниже они спускались, тем реже становился кустарник сменяясь деревьями, пока не очутились под сенью высоких сосен. У начала тропы, на небольшой поляне усеянной хвоей, их дожидались пауни вместе с пленником. Трое сидели на корточках, двое стояли возле сиу, не спуская с него глаз, и позволили себе отвлечься от него лишь тогда, когда появился их быстро шагающий собрат с бледнолицей женщиной, бегущей за ним из последних сил, мотаясь из стороны в сторону и все время оступаясь. Остановившись, пауни швырнул Белую на землю. Упав, она поднялась, медленно села и, поморщившись, схватилась за щиколотку, с испугом и тревогой оглядываясь. Над нею звучала гортанная речь пауни и она различала слова: ска*, вин' она*, ойупспа*, уайска*, ле митава*... и беспомощно взглянула на Хению.

Но сиу смотрел перед собой настолько безучастным взором, как будто все происходящее не имело к нему никакого отношения и было неинтересно. Как будто не под его локти, заведенные за спину, была просунута палка, а руки стянуты кожаными ремнями, как будто не на его плече кровоточила вновь открывшаяся рана, как будто не на его груди виднелись свежие ножевые порезы, а из разбитой губы по подбородку текла кровь. Когда ее бросили на землю к ногам вождя, лицо его оставалось неподвижным и бесстрастным, но что-то из него ушло. Один из сидевших на корточках поднялся и резко выговаривал подошедшему пауни, все время тыча в сторону Белой. Похоже, он интересовался зачем тот тащил сюда женщину, когда можно было покончить с ней еще в пещерах. Его занимал только пленник и трое, совещавшихся между собой пауни, были раздражены его стойким молчанием. В ответ на выговор, пленивший Белую индеец, выхватил из-за пояса томагавк, занеся его над головой девушки. И тут Хения с глубоким презрением, что-то процедил сквозь зубы. Пауни, выговаривавший соплеменнику, притащившему из пещер белую женщину, сделал знак остановиться. Он недоверчиво смотрел на пленника, который оставался все так же бесстрастен, словно заговоривший и тут же умолкнувший тотемный столб, и не похоже было, что он вообще открывал рот. Желая удостовериться, что ему все это не показалось, пауни поочереди посмотрел на своих людей, но те с таким же недоумением переводили взгляд с пленника на девушку и обратно. Тогда, отдававший приказы пауни, сделал движение и стоящий позади Белой индеец, схватил ее за волосы и дернув, запрокинул голову назад, прижав лезвие широкого ножа к ее горлу так, что девушка не могла сглотнуть. Хения метнул на нее быстрый взгляд, что-то сказал и нож, прижатый к ее горлу, опустился. С бесцеремонным любопытством пауни рассматривали Белую и в их взглядах уже не было пренебрежения. По знаку главаря пауни, нож от девушки убрали, ее волосы отпустили, и державший ее индеец, отступил. Белая внимательнее пригляделась к главарю этой шайки грязных собак. Лицо его отличалось жестоким выражением и надменностью, глаза смотрели зло, узкие губы властно сжаты. Такой человек не знал милосердия и Белая уже успела отметить, что его команды старались выполнять тот час, боясь помедлить хоть миг. От его неподвижного пристального взгляда становилось не по себе. Помимо леггинов на нем была одета красная рубаха на выпуск в белый горошек, а на груди прицеплена медалька. Он что-то спросил Хению и теперь индейцы смотрели на пленника, ожидая от него ответа.

Ждать пришлось долго. Вообще индейцы отличались изумительным терпением, когда знали чего ждать. Здесь же было ясно, что пленник не заговорит. Тогда вождь пауни, схватил девушку за плечо, резко вздернул на ноги и остервенело хлестнул по лицу, после чего повернулся к Хении. От неожиданности и обжигающей боли, Белая едва не задохнулась. Не удержавшись на ногах, она упала в траву, присыпанную сухой пожелтевшей хвоей. Сморгнув слезы и прижав ладонь к щеке, она неуверенно поднялась. Вождь пауни оторвавшись от созерцания Хении, сперва недоуменно взглянул на девушку копошащуюся у его ног, а после, караулил каждое ее движение как играющий койот со своей добычей и, как только она выпрямилась, новый удар по лицу, поверг ее снова на землю. Белая всхлипнула, никто и никогда с ней так не обращался, но ведь она у дикарей и ее слезы на них не подействуют. Кроме того, Белая не хотела, чтобы кровожадные шунка видели ее слезы. Она не уронит чести Джеймса и своей, она сестра отважного солдата и плакать, а тем более падать в обморок, было нельзя. Так что, придя в себя и обретя способность различать предметы переставшие, наконец, двоиться, Белая снова медленно поднялась на ноги, с горящим от оплеух лицом. На этот раз пауни вложил в свой удар больше сил, словно испытывая бледнолицую на выносливость. До сих пор, она не хныкала и поднималась только из упрямства. Поднимется ли на этот раз? Вождь пауни обернулся на своих воинов, вопросительно подняв брови. Те наблюдали за поединком его и бледнолицей с кривыми ухмылками. Что бы пронять врага, нужно унизить его женщину, а потом, на его глазах, вырвать из ее груди сердце или размозжить ей голову палицей с каменным наконечником. Лежа у ног главаря пауни, девушка отчетливо поняла, что будет жить до тех пор, пока у нее хватит сил подниматься, а потом ее, обессиленную, убьют. Долго ли она выдержит? Она знала, что может выдержать многое. Разве, нет? Медленно сев, Белая подняла голову, глянув в лицо главарю пауни, который с интересом ждал, что последует дальше. Опершись ладонями о землю, она подобрала юбку, чтобы не наступить на нее и попыталась встать, при этом коротко взглянув на ноги, стоящего перед ней шунка. Боковые швы его леггинов украшала странная бахрома. Мало того, что она была неровной, свисая то длинными, то короткими клоками, она казалась еще и разноцветной, то темной, то золотистой, седой... Господи, помилуй! Этот язычник носил нашитые на штаны скальпы убитых людей. Смрадное исчадье ада! Белая вскочила в страшном гневе, от которого мутилось сознание. С ней произошел тот миг духовного подъема, когда уже было все равно, как она умрет и умрет ли вообще. И только вождь пауни со злорадной усмешкой замахнулся для очередной оплеухи, как бледнолицая коротко со всей силы, всадила ему нож в грудь. Стиснув рукоять двумя руками, она как можно глубже вогнала клинок ему в сердце. Глухо всхлипнув, пауни с силой оттолкнул ее, быстро прижав ладони к страшной ране. Долгий миг вокруг стояла тяжелая тишина, в которой индейцы пытались поверить в то, что произошло на их глазах, а потом ее разорвали вопли ярости. Пауни кинулись к ней и даже те, кто сторожил сиу. Ее сбили с ног, над нею взметнулись ножи и томагавки и тут начал говорить Хения. Он говорил быстро с оскорбительной насмешкой, с презрением глядя на них лихорадочно горящими глазами. Опустив оружие, индейцы смотрели то на сиу, то на своего хрипящего умирающего вождя, то на лежащую на земле женщину, обхватившую руками голову. Переглянувшись, они отступили от нее. Один из пауни, подойдя к Хении, развернул его к себе спиной и томагавком перерубил палку, продетую под его локти, не позаботившись разрезать кожаные ремни, стягивающие запястья сиу, видимо решив, что так будет безопаснее и просчитался. Не обращая внимания на боль в затекших руках, Хения, рванул распутывавшиеся ремни и, развернувшись, всадил обломок палки ему в шею, перехватил томагавк, выпавший из его руки, с силой метнув его в спину, пленившего Белую, пауни. Сама Белая, не теряя времени, подхватила ружье, которое он, повалившись на землю, еще сжимал в руке, и юркнула за ближайшее дерево. Высунув ружье из-за ствола сосны, она не медля ни секунды, зажмурившись, нажала на курок. Грохнул выстрел, а за ним последовал душераздирающий стон. Неожиданно для самой себя, она в кого-то попала, и было бы просто чудесно, если бы это оказался не Хения. Девушка осторожно выглянула из-за дерева, сжимая во вспотевших ладонях ружье. На полянке стояла странная тишина. Не было слышно ни звуков борьбы, ни удаляющейся погони, и это тревожило, означая, что враг затаился. Но жив ли Хения? Перед нею на земле неподвижно лежал пауни, убитый ею по чистой случайности, сухой ковер из сосновых игл щедро пропитался его кровью. На свою беду он кинулся за женщиной, приметив дерево за которым она спряталась, и подошел слишком близко для того, чтобы она не смогла промахнуться. Теперь, по ее прикидкам, в живых оставалось двое пауни, если только Хения уже не разделался с ними, уведя их от нее подальше. Она медленно вышла из-за своего укрытия. Кроме убитых на полянке никого не было. Вокруг стояла очень нехорошая тишина - тишина напряженного ожидания, неспокойная, тревожная... После такой тишины всегда происходит, что-то ужасное. Сзади раздался едва различимый шорох, она бы не услышала его, если бы не ждала чего-то подобного, а потому живо обернулась, но страшный удар по голове обрушил ее в небытие...

Через день Хению нашли разведчики хункпапа, дружественного сиу племени. Когда вождь понял, что перед ним союзники, то упал обессиленный на колени, но ноши своей не выпустил. Он позволил им взять бесчувственную девушку, и медленно взобрался на лошадь позади одного из всадников. Хункпапа сразу же послали к лагерю сиу гонца, они знали, где кочует клан Бурого Медведя. И к тому времени, когда у их палаток спешились Равнинные Волки, на которых наткнулся гонец, старая знахарка, Поющая в Ночи, уже вынесла свой приговор над Белой, который Хения выслушал с замкнутым лицом. Гостеприимные хункпапа рассказывали Равнинным Волкам странные вещи. Якобы, как только посланный за Танцующей в Ночи откинул полог ее типи, старуха сказала: