Белая

Через полмесяца Эбигайль Уолш появилась в одном из приграничных городков Запада, внимательно читающей газету в местном салуне. Именно из нее она узнала последние новости. Индейцам приходилось туго, их теснили с собственных земель, как бы это ни оправдывалось прессой. Она прислушивалась, что говорят об этом жители грязного пыльного городка, куда ее занесло, но говорили об этом мало, точнее вообще не говорили, проблемы сиу касались самих сиу. Их просто ругали кто во что горазд и все. Что бы просто поговорить с кем-нибудь об этом, не могло быть и речи, на нее и так многозначительно косились: мужчины с двусмысленными ухмылками и откровенно бесцеремонными взглядами, женщины с подозрением и неприязнью. А после того, как всему городку стало известно, что она направляется в форт Иссенд с обозом для майора Фелча, вообще перестали, что-либо понимать, и смотрели на столичную франтиху даже с жалостью и снисхождением. Рваться в форт через прерию, кишащую враждебными индейцами, было верным самоубийством. Хозяин гостиницы мистер Фризелл, телеграфист Коротышка Смит и шериф Генри Чаплер целый вечер говорили о приезжей, сидя за покером и виски. И все это время незнакомка была неизменной темой их разговора, хотя, видит бог, они старались поговорить о чем-нибудь другом.

- Какого, скажите, черта, она едет в форт? - Уже в который раз задавал этот вопрос шериф, разглядывая свои карты и не видя их.

- Тебе-то что до того? - Лениво отозвался Фризелл в тайне довольный рассеянностью своих приятелей.

Он надеялся, что уж сегодня ему непременно повезет и ему удастся сорвать приличный банк.

- А такое дело, - в сердцах огрызнулся шериф, - что убьют ее, вот что. Сгинет ни за что, по своей глупости. Поговорить с ней нужно вот что, - и он швырнул свои карты на стол, понимая, что так и не сможет сосредоточиться на них.

- И что ты собираешься ей сказать? - Сварливо заметил Фризелл, но увидел карты шерифа, небрежно брошенные на стол, и рассердился: - И не выходи из игры, дьявол тебя раздери! Забери свои карты обратно, а то гореть тебе в чертовом пекле!

Коротышка Смит втянул голову в плечи, напуганный окриком Фризелла. Его тоже интересовала судьба приезжей, но он и рта открыть не смел. Шериф же не обратил внимания на недовольство трактирщика, который по совместительству был и мэром этого городка, а подперев подбородок и тяжело сопя, задумался.

- Загляну я к тебе завтра, старина, - наконец сказал он. - Ты только пришли ко мне мальчишку-посыльного, как только она в салун спуститься.

На это Фризелл в ярости шлепнул картами о стол.

- Никак у тебя в голове вместо мозгов виски бултыхается? Чего ты задумал лезть не в свое дело? Да если хочешь знать, она вообще носа из своего нумера не показывает. Еду ей наверх таскаем, а если и соизволит сойти, то только утром, когда ты еще глаз не продерешь.

- Ну, так разбуди меня! - взревел шериф разъяренным гризли так, что Коротышка Смит на всякий случай подальше отодвинулся от стола.

- Давай, давай хлопочи об этой бабенке, - с язвительной покладистостью буркнул Фризелл, хитровато прищурившись на грузного шерифа. - Кому, как не тебе известно, что до нас добираются, изрядно потратившись да поистрепавшись, а у некоторых за душой вообще ничего не остается, так что вернуться назад им уже никакой возможности нет. Таким-то путь только ко мне. Так что в этом деле я в накладе не останусь. Начнет работать на меня, глядишь, клиенты валом повалят.

Фризелл хрипло рассмеялся, но его шутку никто из партнеров по игре не поддержал. Хмуро смотрел на него шериф, жуя потухшую сигару, и даже Коротышка Смит недовольно поджал губы, глядя на него с кислой миной на остром личике.

- Я тебе вот, что скажу, Джонатан Фризелл, - медленно произнес шериф, вынув изо рта сигару. После бесстыдных заявлений трактирщика его широкое лицо стало багровым. - Из-за таких барыг как ты, которые только и знают, что подсчитывать выгоду, да боящихся в этом мире только одного, как бы ни прогадать, этот городишко такой омерзительно грязный.

Он резко поднялся, нахлобучил шляпу и, распахнув ногой двери, вышел. Мистер Фризелл раздраженно посмотрел на Коротышку Смита, как будто тот был виноват в том, что он так и остался без выигрыша, и залпом допил свое виски. В шесть часов утра по единственной улице города, проходящей его насквозь от первого до последнего дома, промчались с гиканьем и воплями, паля из револьверов в воздух, четыре в усмерть пьяных всадника перебудив и переполошив обывателей. После этого Эби уже не могла уснуть и принялась ходить по номеру, меряя шагами его пыльное тусклое пространство. Чем ближе она находилась к Хении, тем нетерпеливее ждала встречи с ним. Ныне для нее минуты шли за часы, часы тянулись подобно дню, а обоз, направляющийся в Иссэнд, прибудет только завтра. Как же ей хотелось скоротать оставшееся до его прибытия время, хотя бы прогулявшись, но в этом богом забытом городке, она стала объектом слишком пристального внимания, от чего ей было немного не по себе, и она предпочитала коротать время в тесной комнатушке жалкой гостиницы. Салун, почти пустуя днем, был открыт и по ночам, и каждую ночь в нем если не палили, то дрались и она, порой, совсем не высыпалась. Мужчины вели себя нахально и грубо, женщины были крикливы и бесцеремонны и, она, видит бог, лучше и безопаснее чувствовала себя в индейском стойбище, чем здесь. Эбигайль пыталась представить, как произойдет ее встреча с Хенией и раздумывала над тем, что скажет ему, как убедит принять ее обратно. Она была уверена, что не доберется до форта Иссенд и либо попадет к мужу, либо ее убьют. Правда, была вероятность не найти его и здесь. Хения был неуловим для солдат американской армии, появляясь в самых неожиданных местах, там, где его вовсе не ждали, и расспрашивать о нем открыто она, по понятным причинам, не могла. А ей, порой невыносимо, хотелось увидеть его, услышать его глубокий ровный голос. Часами она могла вспоминать выражение его лица, когда он спал, улыбался, слушал, говорил, о чем-то думал, и смотрел на нее. В это утро, так и не заснув, она решила спуститься в салун, в надежде выпить кофе в тишине и полном одиночестве. Именно в этот ранний час и застал ее шериф, войдя в салун вслед за зевающим мальчиком, посыльным от мистера Фризелла. Увидев за одним из столиков одиноко сидящую молодую женщину, он опешил. Мало того, что она была в умопомрачительной шляпке, так еще и платье было сплошь из такого же ажурного кружева, а здесь подобного сроду не видывали. Под кружевом платья имелась кремовая подкладка, и шляпка была украшена такими же кремовыми лентами и маленьким букетом роз. Жемчужные пуговицы на лифе, идущие до глухого воротника стойки, повторяли матовый блеск жемчужных сережек. Белоснежное кружево платья словно освещало ее гладкую кожу, резче выделяя темную дугу бровей и очертания губ. Помешивая кофе, она читала газету, и только потому шериф мог позволить себе так безнаказанно глазеть на нее. Он вдруг представил кружевное платье незнакомки на пышных формах своей Марты и быстренько отогнал столь опасные мысли. Слишком уж это сравнение было не в пользу его жены. Сон окончательно слетел с него. Очарование незнакомки будоражило не хуже терпкого кофе, и шериф с ревнивой горечью подумал, до чего повезло тому парню, к которому эта дамочка так рвется в форт Иссэнд.

- Доброе утро, мэм, - поздоровался он, подходя к ее столику и прикасаясь к полям своего стессона.

Она подняла глаза, приветливо улыбнулась и отложила газету.

- Доброе утро, шериф.

- Позволите? - кивнул он на стул.

- Присаживайтесь, - пригласила она.

После того, как заказал подбежавшему к нему мальчику крепкий кофе и кусок пирога, шериф спросил:

- Сдается мне, вы ждете обоз до форта Иссенд, не так ли?

- Да. Неужели он опаздывает? - встревожилась она, не заметив, что шериф стиснул чашку с кофе так, будто это была шея самого Малыша Кида, разыскиваемого во всех штатах Америки.

- О нет, обоз прибудет с армейской точностью, будьте уверены, - бодро отозвался Генри Чаплер. - А только хотелось бы знать, так ли уж необходимо вам в Иссенд. Я понимаю, - поднял он ладонь, предупреждая ее возражения, - это вовсе не мое дело, и все же я вынужден настаивать на вашем ответе.

Он ждал, что она, оскорбившись, встанет и уйдет, и находил это правильным, но она, молча, поднесла кружку к губам, наклонив голову так, что поля шляпки закрыли ее глаза. Он понял - своим молчанием, она давала понять, что его все же вопрос неуместен.

- Ладно, тогда так... - решил зайти с другого конца шериф. - Стоит ли эта поездка того, чтобы подвергать себя риску попасть в плен к индсменам, а то и лишиться жизни? Это уж как повезет.

И тут впервые за все время их разговора она, кажется, заволновалась.

- Но какова вероятность того, что индейцы нападут? - живо спросила она.

- Ну... - шериф щелчком сдвинул шляпу со лба на затылок, открывая загорелый лоб. Не уж то испугалась? - Сто к стам, мэм, и это так же верно, что я сижу сейчас перед вами. Послушайте, я бы не пытался отговаривать вас от вашей затеи, по мне едьте вы хоть в пустыню Аравийскую без глотка воды, словечка бы не сказал, если бы не Хения со своими Равнинными Волками. Он нам тут всем как кость поперек горла встал, а ему, вишь, форт Иссэнд, как бельмо в глазу. Он уже его сжигал, а Иссенд вновь отстроился. Вот он лютует и бесится, а все равно форт ему не по зубам будет. Так на что вам в этакий бурлящий котел лезть?

- Но почему ему так важен Иссенд?

- Так именно сюда его пытаются залучить, если не для того, чтобы договориться, то уж чтоб точно взять в плен. Он один из тех вождей сиу, кто до сих пор не поставил своего тотемного знака под договором о передачи этих земель штатам и своем переходе в резервацию. Можно было бы и без его закорюки обойтись, так ведь он подговаривает других вождей не подписывать договора. Куда это, скажите, годиться? И поймать его нет никакой возможности. То тут появится, то в стороне форт разорит. Носиться по прерии, словно дьявол по седьмому кругу ада и не знаешь с какой стороны его ждать. Внезапно появляется и так же внезапно исчезает, а загонишь его в ловушку, выскальзывает из рук словно рыба.

- Но ведь может случиться так, что он пропустит этот обоз?

- Э, нет, - покачал головой шериф. - Обоз везет оружие, а уж патроны и винтовки этот краснокожий черт нипочем не упустит. Вам бы обождать по-хорошему, пока в форт не повезут продовольствие.

- И Хения пропустит мирный обоз?

- Пропустить он его, конечно, не пропустит, но женщину может и пощадит.

- Тогда я не вижу разницы ехать мне с военным обозом или продовольственным. Под пулю я могу угодить и там и там.

- Так-то оно так, и все же подумайте хорошенько над тем, о чем я вам здесь толковал.

- Благодарю за участие, шериф, - встала она из-за стола, попрощалась с ним и поднялась в номер.

Что ж, теперь, когда она узнала о Хении чуть больше, речь шла уже не о том, чтобы найти его, а о том, чтобы он принял ее обратно. Ее стали одолевать сомнения. Не для того ли он отправил ее из племени, чтобы развязать себе руки? И теперь, не увидит ли он в ней врага? Есть ли у нее надежда еще раз посмотреть на него, сказать ему, что он станет отцом? Может статься, что когда ее убьют, он даже не взглянет на ее тело, равнодушно пройдет мимо, позволив оскальпировать его.

- А что я тебе говорил? - Ворчал Фризелл на следующий день, после разговора шерифом с Эбигайль Уолш. - Ставлю пинту пива, что в форте у неё любовник. Женщина только в двух случаях плюет на все и вся: и на индейцев, и на свой скальп, имею я ввиду.

Он и шериф стояли на веранде салуна, наблюдая, как незнакомка укладывает свой саквояж в фургон и, подобрав юбки, влезает на козлы, чтобы занять место рядом с возницей. На этот раз она была в темной юбке, жакете и неприметной шляпке повязанной лентами под подбородком.

- Это если что-то угрожает жизни ее ребенка, - развивал дальше свою мысль Фризелл, - и если она стремиться к своему любовнику. Вот теперь и пораскинь мозгами: детей в форте не водиться, стало быть, там у нее любовник, а это может быть только майор не ниже.

- У майора семья в Нью-Йорке, - хмуро заметил шериф, которого доводы Фризелла невольно заставляли соглашаться с ним.

- Разве ж, это помеха? - Самодовольно хмыкнул трактирщик. - Где им еще безбоязненно видеться, как не здесь, подальше от его семьи. Вот и выходит, приятель, что у нас на глазах свершается грех прелюбодеяния.

- Грех, - задумчиво проговорил шериф, глядя как из салуна с гоготом, и громкими шутками вываливаются солдаты, сопровождающие обоз. За напускной бравадой они пытались скрыть свою тревогу, а то и испуг. Фризелл покачал головой, он отлично знал, этим бравым солдатам, для того чтобы хорошенько расслабиться и забыться, понадобиться много виски и неделя хорошей беспробудной пьянки.

- Грех… - Задумчиво повторил шериф, не желая соглашаться с торговцем. - А может это настоящая любовь и верность, - буркнул он и, повернувшись, вошел в салун. Он знал, что больше никогда не увидит незнакомки.

А Фризелл, проводив взглядом последний громыхавший деревянными ободами колес фургон, при мысли о ней, усмехнулся. Она заплатила за номер сверх положенного, и он в накладе не остался. Что ж, эти джентльмены были не так уж и не правы на ее счет. Промахнулись они только с предметом страсти молодой женщины, но им бы и в голову не пришло предположить в отношении этой леди нечто подобное. Исаак Грэхем покосился на сидящую рядом спутницу. Старый траппер много чего повидал в своей жизни, и многое мог порассказать. И уж по-всякому разбирался в людях, а как без этого? Потому и жив до сих пор. И то, что он поедет с какой-то бабенкой, которая всю дорогу будет донимать его болтовней, словно зудящий москит, очень ему не понравилось. Но когда к нему на высокие козлы взобралась стройная молодая женщина, он решил, что пусть ее, как-нибудь перетерпит ее болтовню. А уж что его дружки, солдатня синемундирная повеселятся на его счет, он нисколько не сомневался. Языки себе поистреплют по поводу него и этой леди. Но проехав по бескрайней прерии милю другую в полном молчании, Исаак Грехэм был не только удивлен, но и озадачен. Чудны дела твои, Господи! Эта женщина предпочитала созерцать степь и свои мысли, чем поболтать с ним, Исааком. Выходит, она не боялась. Обычно бабы, когда боятся, тарахтят безумолку, спрашивая, да выспрашивая, чтоб только не пугать себя своими глупыми мыслишками. Эта же оглядывалась вокруг с таким видом, будто домой вернулась и только и ждет встречи с родными, с которыми пребывала в долгой разлуке. Еще она была не только молода, но куда как хороша. Всего этого было достаточно, чтобы разбередить любопытство старого траппера, который то и дело отрывал взгляд от дороги, искоса поглядывая на свою попутчицу. Она все так же созерцала степь, вглядываясь вдаль, будто высматривая там что-то.

- А будет ли позволено такому старому ворчливому бродяге, как я, спросить, что нужно такой леди, как вы, в таком убогом, глухом месте, в которое вы сейчас направляетесь.

Она повернулась к нему и чуть улыбнувшись, спросила:

- Почему это место убогое, мистер Грехэм?

Старый траппер чуть не подавился тягучей табачной слюной, которую то и дело сплевывал на землю. Она знала его имя! Старик был польщен. Но от многих, очень многих, кого ему доводилось водить по здешним местам, он слышал одно, и тоже пожелание: "чтоб глаза мои больше не видели этой сухой, пыльной степи". Но, тем не менее, люди все приходили сюда и, расходясь по степи, селились в самых глухих местах. И вот теперь городская дамочка заявляет, что эти места вовсе не убоги.

- Было бы куда лучше, если бы люди, на самом деле, позабыли об этих местах, - тихо проворчал он, потрясенно смотря перед собой.

Зачем он высказал сейчас вслух, то потаенное, что не мог сказать, кому попало и уж никак не бледнолицей женщине. Его молитвы сводились именно к этой мысли, когда перед сном при свете костра, он смотрел в звездное небо. Да ещё сказал Кривому Шипу, своему краснокожему брату, который понимал его как никто. И уж всяко, эти заброшенные места никогда не вызывали у белых женщин даже интереса. Грехэма вдруг озарило: ба! Да перед ним проповедница! А он-то уже готов был уши развесить. Небось, сейчас начнет ему писание нового толка разъяснять. Все они, бестолочи, рвутся в мученицы.

- Только я думаю, зря вы это затеяли. Пропадете ни за что, никого так и не вразумив, - сразу же высказался он по этому поводу.

Она непонимающе посмотрела на него, помолчала, обдумывая его слова, и спросила:

- Нам следует ждать нападения?

Старик мрачно сплюнул.

- Это уж как водиться. Хения нипочем не пропустит этот обоз. Ну, так пусть, его ждет подарочек, - кивнул он, на ехавших вдоль обоза солдат.

Эбигайль задумчиво разглядывала старика. Чем-то неуловимым он был похож на ее друга Роба Макроя. Может потому, что Исаак Грехем, как все эти вечные бродяги лесов и прерий Запада, со своей уже изрядно потертой одеждой из оленей замши, в истоптанных мокасинах, с охотничьим ножом в кожаном чехле, с старым, видавшим виды карабином за спиной, со спутанной бородой и волосами, не знавших ножниц, покрытых старой шляпой с обвислыми обтрепанными полями, выглядел проще некуда. Но Эби знала, что это не столько от бедности, сколько от непритязательности. В прерии некоторые вещи были просто не нужны, а с некоторыми человек здесь ни за что не расстанется и настолько свыкается с ними, что они становились частью его натуры. Про таких, как Исаак Грехэм обычно говорили, что он "честный малый".

- Подарочек? - переспросила Эбигайль. - О чем вы? Это что-то ужасное?

- Там в повозках динамит. Ежели этот красный сброд все же отобьет обоз, мы подожжем динами, так что держитесь меня, маленькая мисс, и если я скажу бежать, бегите, что есть духа, бегите так, как не бегали никогда в жизни. Поняли?

- Поняла.

- То-то, - важно кивнул старик. Было приятно, что самая настоящая леди слушалась его не чинясь.

- Мистер Грехэм, это ведь ловушка, да? - спросила Эби, разглядывая продубленное солнцем и ветрами, лицо старого траппера, изборожденное глубокими морщинами. Сухие губы, темные от табака, плотно сжаты. Длинный мясистый нос испещрен красными прожилками. Блеклые глаза, не смотря на возраст, смотрели цепко и зорко, как у человека, живущего в ожидании постоянной опасности и готового ко всему. Но житейский опыт и выработанное годами чутье позволяли ему безошибочно определять, кому можно довериться, а кого лучше обходить стороной. И вот сейчас он решил выложить своей спутнице все на чистоту.

- Я вам вот что скажу, нет лучшей наживки для Хении чем обоз с оружием, это для него, все равно, что медовые соты для медведя. Иначе этого дьявола ничем не возьмешь, и, уж будьте покойны, не угомониться он, пока его пуля не успокоит. Не станет он сговариваться с нами, не верит он белыми и ненавидит так сильно, что в ярости удавил свою бледнолицую жену, - и Грехэм посмотрел на свою спутницу, проверяя какое впечатление произвели на нее слова о жене Хении.

По-видимому, произвели, потому что она смотрела на него распахнутыми глазами, вцепившись в деревянную скамейку козел. Именно в это время раздался панический истошный крик: "Индейцы!". Этот крик словно подстегнул обоз, и груженые фургоны понеслись во всю мочь. Возницы без устали нахлестывали лошадей. Эбигайль Уолш заворожено смотрела как на них, разворачиваясь веером, чтобы охватить обоз с обоих сторон, неслись с пронзительными воплями сиу. Стелились по ветру перья их головных уборов, а яркая раскраска тел устрашала.

- А-а... явились по мою душу краснокожие дьяволы! - Крикнул Исаак Грехэм, нещадно нахлестывая лошадей.

Обоз изо всех сил пытался вырваться из охватывающих его тисков. Но груженые неуклюжие фургоны двигались много медленнее, чем стремительные легкие и подвижные всадники. Индейцы приближались. У Эбигайль заколотилось сердце, когда она по боевой раскраске узнавала некоторых из Равнинных Волков. Со всех сторон раздавались беспорядочные выстрелы. Идущий впереди фургон вдруг свернул на полном ходу и начал крениться, заваливаясь на бок, увлекая своей тяжестью лошадей и, преграждая дорогу, двигавшемуся за ним обозу. Не было сомнений - его возница уже убит. Фургоны резко останавливались и, стараясь не столкнуться, сворачивали в сторону, ржали резко осаженные на ходу лошади. Выстрелы заглушали восторженные вопли индейцев и громкую ругань возниц. В парусиновые пологи фургонов со свистом вонзались стрелы. Солдаты, соскакивая с коней, занимали круговую оборону. Залп открытый ими был поддержан нестройными выстрелами со стороны фургонов. Индейцы по привычке уходили от выстрелов, соскальзывая со спин лошадей, укрываясь за ними. Выстрелы солдат и возниц стали слаженными, не давая индейцам приблизиться к обозу. И сиу кружили вокруг, не приближаясь к нему, но и не собираясь отказываться от столь заманчивой добычи.

Эбигайль не могла больше ждать, повернувшись к непрерывно ругающемуся Исааку Грехму изо всех сил натягивавшего поводья, чтобы осадить и утихомирить перепуганных лошадей и не въехать в остановившийся перед ними фургон, она прокричала:

- Не стреляйте! - и спрыгнула с передка повозки на землю.

- Куда вы, дамочка?! Что это вы, во имя господа, задумали?!

Вокруг свистели стрелы, и одна из них непременно угодит в эту дурёху. Сам Грехэм соскользнул с козел, укрывшись за деревянной скамейкой. С передка, шедшего за ними фургона, бессильно свесив голову, и руки сидел, весь утыканный стрелами, что игольная подушка, Мак Ле Рой с огненно рыжей бородой. Эх! Грехэм сдернул с плеча карабин и взвел курок. Его чуткий слух уловил, что выстрелы солдат стали реже, а некоторые и вовсе прекратили стрелять. Да, что, будь оно все проклято, происходит?! Почему ребята опустили оружие? Грехэм соскочил с повозки, нырнул под фургон и вскинул карабин, прицеливаясь. Ладно, если кто-то решил сдаться, то это его дело. Он же будет стрелять в этих вертких дьяволов до тех пор, пока хватит патронов. И тут увидел свою спутницу, бегущую к индейцам. Не обращая внимания на выстрелы со стороны обозов и летящих навстречу стрел, она, подобрав юбки, не оглядываясь, неслась в сторону краснокожих. Нет, рано решил он, что эта дамочка заслуживает его, Грехэма, уважения. Она видимо спятила и спятила давно. Он мог бы сразу догадать по ее поведению, так не похожему на привычное поведение, впервые оказавшихся в этом, богом забытом, месте, всех честных людей.

- Куда ты! Вернись, сумасшедшая! - не выдержав, крикнул он.

Рядом вжикнула стрела.

- А, чтоб вам гореть в аду, краснорожие нечестивцы! - выругался Исаак, не решаясь стрелять из-за боязни попасть в хрупкую женскую фигурку.

Он не то, что не хотел, он не мог поднять ружье, когда она там. Видимо, некоторые из солдат испытывали тоже самое. С соседних фургонов доносилась крепкая ругань вперемешку с испуганными и досадливыми возгласами. Кто-то звал ее обратно, призывая к благоразумию. Куда там! Она неслась не хуже выпущенной стрелы. По тому, как краснокожие начали придерживать своих коней, они тоже увидели ее, и Грехэм, с сжавшимся от страха сердцем, навел ствол карабина на бегущую в их сторону фигурку. Ибо лучше ему пристрелить ее сейчас, чем видеть, что краснокожие ублюдки сделают с ней на глазах у всего обоза, вынуждая его сдаться. Над обозом опустилась напряженная тишина, и старый траппер был уверен, что не он один сейчас выцеливет женщину, бегущую к кружащимся на месте всадникам. Он разглядел висящие за спинами индейцев ружья. Сто дьяволов! Краснокожие твари, похоже, только начали развлекаться, пуская в них стрелы, а настоящее сражение стало быть, даже и не начиналось.

- Господи, помилуй ее душу, да споют ей ангелы оссану в раю... - шептал он молитву, ведя за нею стволом карабина.

- Что вы рты разинули, бестолочи! Быстрее пристрелите эту сумасшедшую! Не дайте ей попасть к ним живой! - орал кто-то из бывалых солдат, взявших командование на себя. Похоже, у молоденького лейтенанта сдали нервы.

Краснокожий всадник с короной и длинным шлейфом из белых перьев, так резко осадил коня, что тот строптиво заплясал под ним, но седок натянул поводья, сжав его бока сильными бедрами. Он поднял руку с зажатым в нем ружьем и, взмахнув им, повернул коня назад... Индейцы развернули коней, от захваченного уже было обоза, и с пронзительными воплями, последовали за своим вождем. Когда сиу, перевалив холм, скрылись из вида, на его вершине остался один из них. Ветер шевелил его корону из перьев. Сдерживая коня, пляшущего на месте, он, развернувшись в сторону обоза, посмотрел на женщину, бегущую в его сторону с разметавшимися по плечам светлыми волосами, стукнул пятками нетерпеливого коня, и исчез за гребнем холма. А та, что сумела отогнать военный отряд кровожадных сиу от уже обреченного обоза, сделав шаг другой вперед, покачнулась и начала оседать на землю. Она очнулась в тряском фургоне от того, что кто-то пытался насильно влить ей в рот виски.

- ...это куда как помогает от бабских истерик, - расслышала она последние слова, выговоренные ворчливым голосом. К ее губам настойчиво прижимали горлышко фляги.

Открыв глаза, она слабой рукой отвела флягу в сторону, прошептав:

- Прошу вас, не надо...

- Она очнулась, старик! - Заорал над нею молоденький солдат с взъерошенными светлыми волосами и конопатым лицом.

И только потом Эби разглядела погоны лейтенанта на его синем мундире, ворот которого был расстегнут, а узел желтой косынки на шее съехал на бок. Его возглас тут же подхватил возница, сидящий на козлах и как отдаляющееся эхо, от фургона к фургону перекатывались слова о том, что их спасительница очнулась, пока не достигли замыкающей обоз повозки.

- Все хорошо, мисс, все хорошо, - повторял лейтенант, робко погладив ее по волосам. - Индеи отступили, оставили нас. Скоро форт и там вы будете в безопасности.

Этот добрый мальчик, что утешал ее сейчас, принял катившиеся по ее щекам слезы за слезы радости, и перебрался к вознице, деликатно оставив ее одну.

- Подумать только, что пришлось пережить бедняжке, - послышался его вздох оттуда, где он устроился.

- А по мне так странно, что индеи отступили. Никак задумали чего, надо бы глядеть в оба, да держать ушки востро. До форта пусть и не далеко, да кто его знает. Они же хитрющие, словно сто дьяволов. Шутка ли упустить из рук столько оружия. Хения никогда такого не допускал.

- Так ты думаешь, это был он? - с беспокойством спросил лейтенант старого Грехэма, которого Эбигаль узнала по его ворчливому голосу.

- Кто же еще, - не преминул ответить тот. - Его сразу узнаешь. В последнее время он лицо раскрашивает белыми пятнами, будто его рожу залепило снегом.

- Слушай, старик, я все думаю, почему они не тронули ее. Ни единого выстрела в ее сторону не сделали, ни одной стрелы в нее не пустили.

- Ладно бы ее не тронули, а то от целого обоза оружия отказались, - переживал о своем старый траппер. - Ты спрашиваешь, что думает об этом старина Грехэм? Так я тебе вот что отвечу: индеец этот проклят, его языческая душа не выдержала света христианской чистоты.

- Что-то не пойму я, о чем ты толкуешь? – озадачился его собеседник. - Я согласен, что у поганого краснокожего душа язычника, потому как привыкла питаться кровью христианской, а вот про нее, что-то в толк никак не возьму.

- Да праведница она, вот что! Чистая душа христианская…- в сердцах воскликнул Грехэм, раздосадованный бестолковостью своего собеседника.

Их молчание прерывалось лишь стуком составленных друг на друга тяжелых ящиков, да скрипом колес.

- Эх! - Горько вздохнул парень. - А я уж жениться на ней подумывал. Да ты, верно, все напридумывал. Какая она праведница, она для этого красивая больно.

- Не для тебя она, парень, вот что. А на счет праведности ее не сомневайся. Она, конечно, мне ни о чем таком, ни словечком не обмолвилась, но я-то еще, слава богу, не ослеп. У дружков своих, солдатни, поинтересуйся, они же расспрашивали о ней в городке. Она как приехала, так безвылазно и сидела в своем нумере, а когда шериф сунулся ее отговаривать от этой безумной поездки в форт, даже бровью не повела. Говорят, сидела во всем белом, светилась целомудренностью. А когда ехали по прерии, ни вот столечко не боялась и все молчала. По всему видать творила про себя непрестанную молитву Господу, а когда появились краснокожие, сделал он ее орудием своей силы.

- Это как? - опешил солдат. При слове "орудие", в его сознание всплыл образ винтовки, а, по его мнению, молодая женщина никаким образом не походила на стреляющую железяку.

- А так, - продолжал терпеливо втолковывать ему Грехэм. - Что не было шансов у краснокожих дьяволов устоять против нее. В писании говориться, что Господь посылал на бесовский легион одного единственного ангела своего и тот истреблял их.

- Неужто, так оно и было? - Недоверчиво спросил лейтенант.

- А ты как объяснишь, что краснокожая банда улепетывала от одного ее вида? Тогда как до этого наша пальба им была нипочем. Хения, сын сатаны, испугался ее, вот что!

"Не испугался он меня, - с горечью подумала Эбигайль, - а отказался от меня".

- И я тебе еще вот что скажу, - между тем продолжал старый траппер. - Если кто из этих парней, что важничает от того, что носит синий мундир, начнет балагурить насчет этой маленькой мисс, то отведает моего кулака.

- И моего тоже, старик, - горячо поддержал его парень.

Но Эбигайль уже не слушала их. Ее накрыла боль и страшное одиночество. Хения отказался от нее. Лучше бы ее убила шальная пуля или стрела. Любовь, что создала этот мир, была вечной, отвергла ее. С того раннего ясного утра, когда она испытала ни с чем несравнимое чувство гармонии со всем миром, и когда в нее так органично вплелась любовь Хении, она свято верила в нее. Разве могла любовь вот так просто исчезнуть. Эбигайль помнила, как подразнивала Хению и его снисходительность ко всем её промахам и проступкам. Он прощал ей все, кроме одного: ее брезгливость им как мужчиной. Она до сих пор не могла понять, как он посмел даже согласиться с подобным абсурдом. Видимо, он легко переносит разлуку, тогда как она до сих пор не могла опомниться и оправиться от их разрыва. Что ж, теперь он поквитался с ней с лихвой. Ее муж предпочел упустить обоз с оружием, чем приблизиться к ней хоть на несколько шагов, посчитав, что она не достойна даже пары его слов. К вечеру обоз благополучно добрался до форта. Их встретили с радостным недоумением. Обозы, даже под усиленной охраной, редко достигали форта. Так индейцы ясно давали понять, что ни сдаваться, ни договариваться не собираются. Надо ли говорить, как счастливы были добравшиеся до форта, не веря своей удаче, как и и встречающие их. С помощью Исаака Грехэма, Эбигайль выбралась из фургона и огляделась. Форт был достаточно обширен, чтобы в нем свободно разместился гарнизон солдат, чьи синие мундиры были повсюду, на их фоне особо выделялись замшевые куртки и меховые шапки трапперов. Посреди форта был огорожен загон для объезда лошадей. Помимо тянущихся вдоль высоких стен конюшен, служебных построек, склада, казарм и кухни во дворе, рядом с загоном, был вырыт колодец, выложенный камнями. В этих стенах, из частокола плотно пригнанных друг к другу толстых заостренных бревен, Эбигайль чувствовала себя словно в ловушке.

- Неужто, я вижу старого негодника Грехэма? - Раздался позади Эбигайль и Исаака Грехэма зычный голос.

Оба оторвались от созерцания разгрузки фургонов и того, как возбужденные солдаты и обитатели форта перетаскивали ящики на склад, и обернулись.

- Медвежьи Глаза?! - С радостным изумлением воскликнул старый траппер. - Тебя ли я вижу, святотатец, ты этакий! Вот уж не думал, что до сих пор топчешь эту грешную землю!

Мужчины обнялись, похлопывая друг друга по спине.

- Объясни мне, приятель, какого дьявола здесь происходит, прошу прощения, мэм. Только клянусь скальпом самого отъявленного сиу, никак краснокожие вздумали провожать вас до форта. Чудеса, да и только!

- О чем это ты толкуешь, грешная ты душа? - Воззрился на него Грэхем.

- Да о том, что я хоть и старый грешник, но пока еще, благодарению Господа, не слепой, и видел, как за вами наблюдали индеи. А уж это, приятель, куда как удивительно. Потому что, краснокожие нечестивцы день и ночь кружат возле форта и снимают скальп с каждого кто посмеет нос высунуть из его ворот или наоборот, сунуться в эти стены, - сплюнув, проговорил траппер-охотник, в вылезшей меховой шапке и с заросшей до маленьких медвежьих глазок густой бородой.

- Я видел стрелы, торчащие в бревнах этих стен. Оперения сиу, - подтвердил Грэхем мрачно.

- Точно! Это они, проклятое отродье, - выругался Медвежьи Глаза, опять сплюнув длинную коричневую от табачной жвачки слюну. - После того, как Хения увел свое племя через горы Вульф Маунтис в сторону Биг Хорна, подальше от резервации, то вернулся со своей шайкой к форту и теперь что голодный пес кружит вокруг сочной кости. И он не отступиться, пока не сравняет его с землей, и это так же верно, что я Медвежьи Глаза, а не королева английская. Только вижу я, что ты старый негодник, времени даром не терял, а? - не вытерпел он и открыто посмотрел на Эби.

- Послушай, Том, - озабоченно проговорил старик. - Мне бы как-нибудь, прилично пристроить эту леди. Она и так немало вытерпела.

- Ребята поговаривают, мэм, что если бы не вы, то мы так и не увидели этого обоза и довольствовались, как всегда, только слухами о нем, - кивнул в сторону солдат, перетаскивавших ящики, Медвежьи Глаза.

Эбигайль лишь плечами пожала, она страшно устала, чувствуя полный упадок сил.

- Так как насчет пристанища для леди? - напомнил Старый Грэхем.

Медвежьи Глаза снял меховую шапку со свисающим лисьим хвостом, озадачено поскреб в спутанных лоснящихся волосах, вновь водрузил шапку на голову и зачем-то посмотрел на небо.

- Уж и не знаю, где в этом форте может быть подобное место, - вздохнул он, не в силах разрешить столь непосильной задачи. - Тут везде, куда ни ступи, одно непотребство. Не селить же благовоспитанную леди к Одноглазому Джо? Не по вкусу ей там придется...

Пока трапперы решали, куда пристроить молодую женщину, лейтенант Том Честефорд докладывал майору Тейлору Хочису.

- Клянусь вам, сэр, я собственными глазами видел, как индсмены удирали от молодой мисс, будто черти от ладана.

Майор слушал внимательно, не скрывая своего недовольства.

- Все кто ехал в обозе, скажут вам тоже самое, - стоял на своем лейтенант с мальчишеским веснушчатым лицом и светлыми вихрами.

Майор поморщился, сдерживаясь: похоже, солдатам и трапперам не терпелось создать очередную слезливую легенду. Он встал из-за стола, надел шляпу и, натягивая перчатки, направился к двери.

- Пойдемте, Честефорд, взглянем на вашу мисс. Не удивлюсь, если она окажется страшной до такой степени, что своим видом обратила в бегство индсменов. Знаем мы этих мужеподобных фермерских жен, а заодно и поинтересуемся, что ей понадобилось в форте.

Не торопясь он вышел на крыльцо и осмотрелся. Солдаты уже закончили выгружать ящики с оружием. Лошадей выпрягли из фургонов и завели на конюшню. Из трубы казарменной кухни поднимался дым. Было заметно, что прибытие обоза подняло настроение обитателям форта. Есть оружие, есть амуниция, есть продовольствие - значит, форт переживет эту зиму, выстоит. Для майора Хочиса служба здесь была чередой бесконечных однообразных дней посреди пустынной прерии, и только одно могло хоть как-то развлечь - это нападение индейцев. Майору казалось, что он здесь уже целую вечность. Как же он ненавидел эту простирающуюся вокруг степь с ее пожухлой травой, безжалостно палящим летним солнцем, и пронизывающим ледяным ветром зимой. Он ужу смотреть не мог на бурые холмы и редкие рощицы. Ему передали письмо от супруги и газету недельной давности. Письмо он решил прочесть после того как управится со всеми делами и когда уже ничто не будет отвлекать его. Хочис спустился с крыльца и пошел вдоль площадки для объезда лошадей, заложив руки за спину. Он поблагодарит эту женщину, скажет ей несколько любезных банальностей, зайдет в столовую к солдатам, заглянет к Одноглазому Джо, выслушает все новости, что тот успел собрать и главное, что произошло с обозом на самом деле. Пропустит с ним стаканчик виски, попросит, чтобы тот как следует, устроил эту женщину, и присмотрел, чтобы ее не беспокоили сходящие с ума без женского внимания солдаты, и отправится к себе читать письмо из дома. Вот и пройдет еще один день. Тут ему подумалось, что он мог бы сам порасспросить эту женщину, но пришлось бы развлекать ее разговорами, вникать в ее мелкие заботы, соглашаться с ее поверхностными суждениями, слушать чувствительный рассказ об индейцах, все эти истерические охи и ахи, закатывание глаз и чего доброго утешать ее. Невыносимо. По милости этой заполошной истерички, тщательно разработанная операция по захвату Хении и его банды, провалилась. Эта особа уже безумно раздражала его. Нет уж, будет лучше, чтобы ее как следует, расспросил Одноглазый Джо, под чью опеку он ее передаст. У колодца майор заметил двух трапперов и стоящую к нему спиной стройную женщину, из-под чьей шляпки вываливался тяжелый узел светлых волос. Майор расправил плечи, в нем проснулся интерес. Иисусе! Сделай так, чтобы незнакомка и впрямь оказалась так хороша, как обещала. Трое солдат неподалеку, курили, опираясь на ограду загона, смотря в ее сторону. В дверях столовой стоял Одноглазый Джо и пялился на нее и двух трапперов своим единственным глазом. Траппер, которого все здесь звали Медвежьи Глаза, виновато взглядывал на женщину, тогда как стоящий рядом старик Грехэм, хмуро выговаривал ей:

- Я вам разве говорил бежать со всех ног к индейцам?! Нет! Я вам говорил, чтобы вы держались меня... - но увидев подходящего майора, замолчал.

Но майору не было до него никакого дела. Его будоражил момент, когда он окажется лицом к лицу с незнакомкой. Давно уже он не испытывал такого волнения и если надежда его не оправдается, он будет благодарен ей и за эту минуту предвкушения. Он хотел, чтобы она обернулась к нему, поэтому остановился, не доходя до нее каких-то трех шагов. Разумеется, она тут же отреагировала на изменившееся поведение своих собеседников. Старый Грехэм поприветствовал майора независимым кивком и почтительным: "сэр". Медвежьи Глаза глянул хмуро исподлобья. Женщина начала оборачиваться и майор замер... Вот ему открылась плавная линия щеки, округлый подбородок и через мгновение он, затаив дыхание, смотрел в серые глаза молодой женщины. Она смотрела прямо, чуть настороженно, устало. Фермерша? Черта-с два!

- Мэм, - прикоснулся пальцами к полям шляпы майор.

Она кивнула, чуть улыбнувшись, без желания произвести впечатление. Она была слишком утомлена, чтобы устраивать церемонии, однако по сдержанности движений и даже по улыбке, чувствовалось ее принадлежность к светскому кругу. Ее взгляд, немного озадачил майора. Глаза ее блестели как у человека, который испытывает ежесекундную непрекращающуюся боль.

- Майор Хочис, - представился он. - Этот форт находиться под моим началом, и я к вашим услугам.

- Эбигайль Уолш, - протянула она руку.

Ее пожатие было крепким и быстрым, как... как, пожатие фермерши, но какое это имело сейчас значение.

- С благополучным прибытием в форт, мисс Уолш. Вам, наверное, уже, известно, от этих джентльменов, - кивнул он на двух трапперов, - что подобные события случаются нечасто. Точнее, почти не случаются. До меня дошел слух, что появлением здесь обоза, я обязан именно вам.

- Точно так, сэр, - счел нужным вмешаться Исаак Грехэм. - Если бы не эта леди, не стояли бы мы сейчас тут, перед вами, а вы бы так и не увидели своих ружей, разве только в руках краснокожих, когда этот сброд принялся палить из них по форту.

Майор мельком взглянул на него.

- Тогда вы не откажетесь рассказать мне обо всем, что вам пришлось пережить. Хотелось бы услышать всю историю из первых рук, - снова обратился к ней майор, словно не слыша слов старика. - И я очень надеюсь, что вы не отклоните моего гостеприимства. Уверяю, вам будет намного спокойнее и безопаснее в моем доме.

- Благодарю вас, майор.

Хочис усмехнулся. Она не сказала ни да, ни нет. Это означало, что она хочет порасспросить о нем у своих спутников, у тех, кому доверяла. Что ж, пусть. Ситуация действительно щекотливая и недвусмысленная. Интересно, перевесит ли соблазн как следует насладиться комфортным отдыхом, боязнь делить жилье с незнакомым мужчиной.

- Я охотно уступлю вам свою комнату, - добавил он. - И вы меня нисколько не стесните. На это время я переберусь к своему офицеру. Вы же можете гостить столько сколько посчитаете нужным. Взамен, я попрошу вас составить мне компанию за ужином. Прошу вас не отказывайте мне в этой малости. Я слишком долго был лишен женского общества, и для меня ваше появление здесь является событием. Однако, каким бы ни было ваше решение я отнесусь к нему с должным уважением.

Как только он, поклонившись, отошел, Эбигайль повернулась к Исааку Грехэму и Медвежьим Глазам.

- Идите к нему, - сказал старик, отвечая на ее молчаливый вопрос. - Он человек чести и слово свое всегда держит.

- Верно, - пробасил Медвежьи Глаза. - Негоже вам быть на постое у Одноглазого. К тому же, в честь благополучного прибытия обоза, у него нынче случиться нешуточная попойка, а от этого вам будет одно беспокойство. Майор строг и вам от него никаких неприятностей не будет.

- Так я перенесу к нему ваш саквояж? - спросил ее старик.

- Да, пожалуйста, - кивнула Эбигайль и повернулась к дому майора.

Майор Хочис ждал ее у крыльца. Он ничего не сказал и не спросил, лишь открыл перед ней дверь караульного помещения. Отсюда на второй этаж вела лестница. В самой караулке было чисто и пусто. Широкий стол и тянущиеся по бокам скамейки, в углу ружья, составленные в пирамиду. Майор и его гостья поднялись по лестнице наверх. Сколько ни была утомлена Эбигайль, все же она не без любопытства огляделась. Покои майора, состоящие из маленькой спаленки и кабинета, были уютны и при всей скудности обстановки обставлены со вкусом. Первым делом майор провел ее в спальню, предложив оглядеться и умыться с дороги. Узкая аккуратно застеленная койка со взбитой подушкой, комод с зеркалом, да таз с кувшином, стоящим на табурете, составляли всю обстановку спальни. Туда-то и внесли вещи Эбигайль. Майор ждал остановившись у двухтумбового письменного стола, он рассеянно вертел на нем мраморное пресс-папье. Сразу бросались в глаза, стоящие на столе бронзовые часы, начищенные до блеска в виде вставшего на дыбы коня. Лампа под зеленым абажуром, дорогие сигары в серебряной шкатулке, мраморная чернильница и серебряный ножик для разрезания бумаги. Все это говорило о майоре, как о человеке, любящего окружать себя дорогими вещами, что не мешало ему вести спартанский образ жизни, который, по-видимому, вовсе не тяготил его. С одной стороны стола у стены находилось бюро, с другой кожаный диван с белоснежными салфетками-подголовниками. Над диваном висела картина изображающая вольный бег диких мустангов с развевающимися на ветру гривами, вытянутыми над землей в стремительном беге великолепными мускулистыми телами. В простенке у дверей мерно ходил маятник высоких напольных часов, сделанных в виде готической башенки.

- Располагайтесь, мисс Уолш. Ужин подадут ровно в шесть. До этого времени отдохните, как следует. Всем, что вам потребуется, вас снабдит мой ординарец. Он в вашем полном распоряжении.

Лейтенант взял со стола запечатанное письмо и, поклонившись, вышел. Эбигайль добралась до койки и, упав на нее, уснула. Не было сил не то, чтобы предаваться скорби и лить слезы, а даже умыться. Ее разбудил тихий стук в дверь.

- Да, - отозвалась она, с трудом подняв голову от подушки.

- Мисс, - раздался из-за двери тихий голос ординарца, - я решился предупредить, что уже без четверти шестого.

- Господи, помилуй! - вскочила Эбигайль.

- Вам нужно, что-нибудь? - участливо спросили из-за двери.

- Да, воды, пожалуйста.

Ровно в шесть, майор Хочис постучал в дверь своей спальни. Ординарец споро убрал с письменного стола бумаги и ловко составил с подноса супницу и блюдо с жареной рыбой. Дверь спальни открылась и майор, отступив на шаг, какое-то время, молча, смотрел на свою гостью.

- По-видимому, вы, мисс Уолш, чувствуете себя в моем присутствии достаточно уверенно? - с принужденной улыбкой спросил он. - Вы должны знать, что мужчина не может не реагировать на красивую женщину.

- Просто кто-то реагирует правильно, сэр, не роняя своего достоинства, а кто-то идет на поводу своих низменных желаний, - вернула ему улыбку Эбигайль, входя в кабинет.

Ей был приятен этот, немного опасный, комплимент. Хочис отодвинул ей стул, она села и, встряхнув салфетку, положила на колени, покрыв ею кружево платья. Майор решал, стоит ли поддерживать непринужденный, легкий флирт, так как ему ясно дали понять, что он ни к чему не приведет. Но тогда зачем так наряжаться? Если это не повод к чему-то большему то, что же?

- Вы ведь знаете, что неотразимы и ваше убранство как обещание... смею ли я надеяться...

- Сэр, - перебила его Эбигайль. - Вы сказали, что общество женщины здесь для вас событие и просили поужинать с вами. Я согласилась, решив, что могу сделать это событие запоминающимся и приятным, и хоть так отплатить вам за ваше гостеприимство и за то, что невольно стеснила вас.

Майор кивнул, и они принялись за суп. Эбигайль оставалось только надеяться, что она, как и старый Грехэм, не ошибалась в этом человеке. Майор казался ей прямым, но жестким, проницательным, и грубоватым в своей прямолинейности. Он был честным служакой, но твердолобым человеком, и если составил о человеке мнение, то уже ничто не изменит его. Хочису было лет за сорок, он был рожден для солдатской службы и был не без способностей, но прямолинейность не позволяли ему продвигаться по службе дальше. В этом форте он, скорее всего, оказался вследствие своей неуступчивости. Это был приземистый мужчина с широким лицом. В мирной жизни он бы обзавелся брюшком, но жизнь в форте держала его в форме и последующая мирная жизнь, вряд ли вытравит его военную выправку. Его гладковыбритое лицо с крупными чертами было властным и решительным. Густые усы казались темнее коротко подстриженных волос, серые глаза смотрели прямо.

- Советую вам не отказываться от рыбы, мисс Уолш? Наш повар хорошо готовит ее, - сказал он, когда ординарец унес супницу, поставив перед ними тарелки для рыбы.

Глядя на свою гостью, расправляющуюся с очередным блюдом, он подумал, что она единственная из встреченных им женщин, которая не боялась молчания. Ела она не смущаясь его общества, не обращая внимания как ест и, казалось, ее мысли были далеко, и все же, смотреть на нее было приятно. Она не наклонялась низко над тарелкой, привычно пользовалась ножом и вилкой и, кажется, не терпела бесполезных разговоров и потому была непростым собеседником. Видимо она переросла бесполезность салонных разговоров. И тогда Хочис сказал:

- Я не буду спрашивать, каким счастьем обязан наслаждаться вашим обществом, Эбигайль? Спрошу только: зачем вы здесь?

- Я здесь из-за своего брата Джеймса Уолша. Он служил в форте Десс до октября 187... года.

Хочис двинулся на стуле. Ему не улыбалось быть вестником гибели ее брата. Конечно, в его прямую обязанность входило извещать семьи о гибели их родственников: сыновей, отцов, братьев, только он никогда не говорил об этом, глядя прямо им в глаза. Но сомнения недолго терзали майора и он, со свойственной ему решительностью, сказал:

- С прискорбием должен сообщить вам, что вы не найдете там своего брата. Именно в октябре того года, сиу полностью вырезали форт. Мне ужасно жаль. Примите мои искренние соболезнования.

Он приготовился к ее сдержанному извинению, тихим слезам за закрытой дверью и скомканному одинокому вечеру, но она с мягкой улыбкой посмотрела на него.

- По счастливой случайности мой брат жив и здоров, и проживает сейчас в Бостоне.

Минуту Хочинс непонимающе смотрел на нее, эта женщина не переставала удивлять его.

- Но тогда зачем вы здесь, Эбигайль?

- Из-за этой вот самой счастливой случайности, - положив вилку на край тарелки, развела она руками. - И зовут ее Водяная Лилия. Она шайенка и я ищу ее.

- Шайенка и вы... Но зачем?

- Она спасла Джеймса и у нее растет от него сын. В ту ночь, когда на форт напали, Джеймс был с ней.

- То есть, без ведома своего командира, он попросту удрал тайком к своей индейской любовнице? Невероятно, - выдохнул майор. - И все равно мне не понятно, зачем вам нужна эта индианка и ее сын. Будет лучше, если вы оставите все как есть. Индейцы не придают значения такому понятию как внебрачный ребенок. Уверяю вас, мальчишке хорошо там, где он есть. Племя воспитает его, и он не будет чувствовать себя изгоем. Индейцы воинственны и кровожадны, когда дело касается войны, но в мирное время это вполне добродушные люди. В городе же вашему племяннику на каждом шагу будут напоминать, что он полукровка и ребенку будет нелегко, так как гордость у индейцев в крови. Вам не стоит беспокоиться о нем.

Эбигайль, пригладила волосы, и посмотрела в сторону. Майор не знает или не хочет говорить, что у индейцев не все так просто. Брошенные бледнолицыми индианки, которых не принимали семьи и не брали в мужья одноплеменники, имели право лишь следовать за племенем и довольствоваться тем, что оно выделяло им во время удачной охоты, если выделяло вообще. И у индейце существовало рабство, которое Эбигайль испытала на себе. Все было не так однозначно, как говорил майор Хочис. Хорошо если молодая женщина и ее сын попадут в хорошую семью, если нет, то мальчика и его мать ждет безрадостное будущее: их будут держать на положении рабов.

- Брат и его жена не могут иметь детей, - лишь сказала она, все так же смотря в сторону.

- О, печально, - покачал головой Хочис. - То есть вы хотите вырастить его как своего племянника, дав ему образование? Что ж можно поговорить с Медвежьими Глазами, за хорошее вознаграждение он поможет вам в ваших поисках. Только хочу предостеречь вас от излишней идеализации индейцев. Вы, по-видимому, все еще находитесь под впечатлением необычайного происшествия случившегося с вами и того, кому обязан своим спасением ваш брат. Но это не повод относиться к ним сентиментально. Только не к ним.

- Это ужасно, - прошептала Эбигайль, взяв тяжелую серебряную вилку и повертев ее в пальцах, снова положила на край тарелки. - По-видимому, они оказали себе плохую услугу, помогая выжить первым поселенцам. Мы только берем, но ничего не даем им взамен.

- Это дикари, мэм. Поверьте слову человека, прожившему здесь не один год. Не нужно приписывать индейцам благородство, которое им чуждо. То, что произошло с вами, счастливая случайность. Может сегодня у них священный день, когда их оружию запрещено прикасаться к женщине, либо им предсказали, что перебежавшая дорогу женщина к поражению. Нам остается только гадать, но в одном я уверен точно - это никак не связано с благородством и человечностью краснокожих.

Напольные часы с готическими башенками пробили семь. Вошел ординарец, собрал тарелки и тихо вышел.

- Достаточно видеть, как они поступают с пленными, скальпируя их живыми, а некоторым, перебивая руки и ноги. Они сжигали людей прямо на поле боя, - продолжал сухо рассказывать Хочис.

Обычно, такого изложения оказывалось достаточно, чтобы впечатленные слушатели, махая на него руками, требовали, чтобы он немедленно замолчал. После этого, как правило, он уже не слышал от них ни слова сочувствия в адрес индейцев. Но мисс Уолш вместо того, чтобы сказать: "довольно" и "хватит", тихо произнесла:

- А как же насаженные на штыки младенцы, сэр? А тела женщин, над которыми страшно надругались? Причем, в том лагере были одни женщины, мужчины ушли на охоту, и это была деревня шайенов, майор, признавших правительство штатов. Я не оправдываю жестокости, но перебитые колени солдат, хотя бы можно объяснить тем, что индейцы верят: сделав так, они помешают покойнику войти в мир живых. Эта жестокость происходит от их дикарского верования, а вот как объяснить заколотых младенцев цивилизованными, исповедующих христианское милосердие, людьми и расстрел людей, которым при виде солдат даже в голову не пришло взяться за оружие.

На этот раз майор чувствовал себя как те дамы, которых он отчитывал за излишнюю сентиментальность.

- Похоже, вы настолько прониклись сочувствием к краснокожим, что очевидно сломя голову кинулись к военному отряду сиу, для того, чтобы расспросить, как найти эту вашу, Водяную Лилию? - С насмешкой спросил он.

Она сильно задела его тем, что не пошла у него на поводу, не испугалась, начав искать его защиты, а вдруг принялась обвинять. Очевидно, эта мисс за время своего пути много чего наслушалась и сделала соответствующие выводы. Однако с дамами стало не так просто.

- И как видите, я сижу здесь перед вами, - несколько устало, ответила она. - А теперь скажите мне, сэр, как перед Богом. Повстречайся вашему разъезду беззащитная молодая индианка, чтобы с ней стало?

Хочинс сжал челюсти и побагровел. Уж, он-то хорошо знал, что бы с ней стало.

- Я отвечу на ваш вопрос, - откинулся он спинку стула, разглядывая лицо собеседницы, - если вы, столь же честно, ответите мне, хотел бы кто-нибудь из ваших знакомых в Бостоне, жить бок о бок с индейцем.

Оба смотрели друг на друга. Ни Хочису, ни Эбигайль нечего было сказать в оправдание того, что каждый из них отстаивал.

- Не расскажете, каким образом вам удалось защитить обоз? - спросил майор, выводя их спор из патовой ситуации и переводя разговор на другое.

Эбигайль начала рассказывать. Он внимательно слушал ее немногословный и суховатый рассказ. Свой поступок она объяснила страхом и необъяснимым порывом. Странно, но не было досады, что в решающий момент вмешалась эта женщина, и от того ловушка для банды Хении, которую Хочис с шерифом с таким трудом создавали, не сработала. Хотя этот обоз был слишком лакомым куском для вождя, и они знали, что он его ни за что не пропустит, обязательно сунувшись в тщательно расставленную западню. В обозе ехали солдаты, которые готовы были пожертвовать своими жизнями ради уничтожения этого краснокожего сброда, не дававшего им продыху в последнее время. Связь с шерифом Хочис держал через траппера Медвежьи Глаза, знавшего прерию как свою собственную ладонь. В каждом племени, что кочевало в этих краях, у него было по жене, и каждого сахема он знал по имени. Он умел говорить с индейцами, знал их язык, а потому был отличным шпионом для майора. Когда Эбигайль закончила свой рассказ, он задумчиво смотрел на нее. Можно ли верить тому, что она тут наговорила? Вроде ее слова соответствовали событиям, но о причинах, побудивших ее поступить, таким образом, она не сказала правды, просто потому, что не могла сама толком понять себя, что чувствовалось по ее, несколько сбивчивому, рассказу. Все в нем было предельно ясно, тогда почему его не отпускало ощущение, что она темнит и многого не договаривает. И эта ее решимость найти племянника - полукровку... Настоящая ли это причина того, что она здесь? В Иссенде за время его службы, побывало немало всякого люда: авантюристов, искателей золота и приключений, и бежавших от правосудия преступников. Со всеми ими ему, так или иначе, приходилось иметь дело, и он уже нутром чувствовал, когда человек чего-то недоговаривал. Все же, он счел нужным объясниться:

- Что ж, мисс Уолш, я понял ваше стремление найти индианку. Не оттого ли, вы всячески внушили себе сочувствие к индейцам, надеясь на их ответную помощь. Может быть, это и сработало в былые времена, но не сейчас, и вряд ли у вас получится найти индианку и этого ребенка. Форт находится в полнейшей осаде, и вокруг него ведутся военные действия. Хотя Хения старается не вовлекать в свою войну женщин и детей, но помимо его отряда вокруг бродят другие шайки карснокожих.

- Не вы ли виноваты в этом? Не понимаю, почему вы думаете, что с ними нельзя договориться? Индейцы готовы договариваться, и исполнять условия договоров, которые подписали. Только они ждут того же от нас.

- Мисс Эбигейль, не будьте наивны. Индейцы уже не те, что описаны в романах господина Купера, который их, кстати, в глаза не видел. С ними сейчас непросто, эти бестии начинают, что-то соображать. Например, тот же Хения понял, что зачастую не все можно решить оружием. Он отказывается заключать с нами какой-либо договор, но вдруг послал в Килкени некоего Роба Макроя, что бы тот посмотрел кое-какие газетки. Об этом мы узнали от траппера Медвежьи Глаза, старик сам ему проговорился, выпив лишнего. Конечно, мы выпустили его из форта, но вот незадача, кажется, он спьяну побрел не в ту сторону и часовой по ошибке, пристрелил его, - усмехнулся Хочис.

- Блестящая операция да, майор? - сухо и как-то заморожено произнесла его гостья.

- Вы мне льстите. Роб Макрой лишь мелкая пешка в крупной игре. А вот о чем действительно хотелось бы узнать, так это зачем Хении понадобилось знать о договорах, заключенных сиу ранее. Из-за перебравшего рома от того же старикашки, которому Медвежьи Глаза, только знай подливал, мы узнали, что наш план подобраться к Хении через его девку, провалился.

- Девку?

- Хения держал у себя бледнолицую женщину, но она внезапно пропала, и наши надежды на нее как на человека, с помощью которого мы могли бы добраться Хении, рухнули.

- Вы считаете, она пошла бы на предательство?

- Разумеется. Известно, что может представлять из себя особа, связавшаяся с краснокожим. Ни одна порядочная женщина не опустится до подобного.

- Почему же?

- Да, хотя бы потому, что никто из индейцев не в состоянии надеть на их пальчик драгоценное кольцо. Индейцы не джентльмены, к тому же это нищий вороватый сброд. Очевидно, ей просто некуда было деваться, либо, она скрывалась от закона.

- Думаете, эта падшая душа повлияла бы на такого человека как Хения?

- Влиять на него совсем было ненужно, достаточно было ножа в сердце. Не сомневаюсь, что это отвергнутое ничтожество с радостью согласилась бы на роль легендарной Юдифи, отсекшей голову Олоферну, за обещание свободы и возвращение домой, а мы естественно, не постояли бы за ценой.

Эбигайль какое-то время молчала, справляясь с собой, потом тихо спросила:

- А если бы она отказалась?

- Тогда мы захватили бы ее и удерживали до тех пор, пока Хения не явился в форт.

- Мне, кажется, вы бы так и не дождались его.

- Вам так кажется, мисс Уолш, а я это знаю, но потрепать нервы дикарю стоило. Думаю, это вынудило бы его пойти на переговоры. Конечно, мерзавец, не сунулся бы в форт сам, а назначил место для переговоров где-нибудь вне его стен, но мы были готовы к чему-то подобному. Уж, я бы не упустил случая ухватить эту скользкую змею за хвост.

И поскольку женщина молчала, спросил:

- Вы, по-прежнему, хотите продолжать свои поиски, мисс Уолш?

Майору пришло на ум, что он мог бы использовать поиски ее племянника, как повод для переговоров с Хенией. Вряд ли вождь попадется на столь дешевый трюк, но почему бы не попробовать. Очарование и искренность этой женщины смогут убедить, кого угодно, если дать ей надежду...

- Я не откажусь от своих поисков, сэр.

- Ну, судя по сегодняшней реакции сиу на вас, переговоры с ними вполне возможны. Однако, Хения не так прост, он чует и обходит любые ловушки. Форт для него та ловушка, которую он избегает, и будет избегать всеми правдами и неправдами. Со своей стороны я сделаю все, чтобы помочь вам, но и вы должны понять, какая здесь царит обстановка. Я очень беспокоюсь за вас, мисс Уолш.

Эбигайль внимательно смотрела на майора силясь понять его. Хочис вздохнул и попытался высказаться яснее.

- Трудно закрыть глаза на вашу прелесть, которая будоражит и кружит голову мужчине, а поскольку вы намереваетесь остаться здесь надолго, то разумнее было бы найти покровителя, который сумел бы оградить вас от бесстыдных посягательств мужского населения форта.

Эбигайль минуту не веряще смотрела на него. Она, конечно же, неправильно все поняла.

- Вы предлагаете... - медленно начала она.

- Я предлагаю вам стать моей любовницей, - с солдатской прямолинейностью пояснил Хочис, глядя на нее исподлобья.

- Поразительно! - засмеялась Эбигайль, оглядываясь вокруг, словно призывая безмолвных и невидимых свидетелей. - Только что вы осуждали женщину, ставшую женой дикаря и что же?! Теперь вы предлагаете мне ту же цену за спасение?

- Именно так.

- Не думаю, чтобы вашей жене это понравилось.

- Это угроза? - иронично поинтересовался Хочис. - Позвольте внести ясность. Моя жена достойная женщина, но наш брак построен на односторонней любви. Собственно я женился из-за того, чтобы поправить свои финансовые дела, но я ценю и уважаю эту женщину.

- Ах, - мило улыбнулась Эбигайль. - Так, стало быть, кольцо на палец одела вам она?

Он сурово посмотрел на нее, и продолжал, словно не слышал тех слов, которые должны были задеть его.

- Все-таки вы не совсем ясно понимаете свое положение. Моя жена далеко, а этот форт, как я вам уже имел честь объяснить, ловушка из которой можно выбраться только по моей прихоти. Притом он набит солдатами изголодавшимся по женскому вниманию, а то, что в прерии пропадают люди явление довольно обыденное, так что никто уже не придает этому особого значения. Согласен, картина нелицеприятная, но я вам предложил честную сделку, мисс Уолш. Свою защиту в обмен на вашу... э-э симпатию и понимание. Я помогу вам в поисках вашего племянника и пойду на переговоры с сиу, которые попытаюсь устроить через Медвежьи Глаза.

- А ведь вы бесчестный человек, мистер Хочис, - с отвращением проговорила Эбигайль тихо.

- Думайте как вам угодно, - заявил он в ответ.

Неизвестно чем бы закончился этот разговор, но его прервал растерянный ординарец, влетевший в комнату.

- Что такое?! - заорал на него Хочис, вздрогнув при его появлении.

- Но сэр... там индсмен с белым флагом...

- Что? - не поверил майор. Заметно было, что известие застало его врасплох. - Хочешь сказать, что от сиу пришел парламентер?

- Кажется, так оно и есть, сэр.

- Один?

- Один как перст...

Майор положил ногу на ногу и закурил. Неужели ему выпал самый необычный день в его жизни? Похоже, пришел конец бесконечному сидению в этом осточертевшем форте. Он выпустил изо рта ровное кольцо дыма и посмотрел на свою гостью. Она внимательно следила за ним, но нужно было сосредоточиться на главном, на том, чего майор так долго ждал: капитуляции последнего индейского вождя.

- Что ж, - пробормотал он, вынув изо рта сигару и рассматривая ее тлеющий кончик, - кажется, сейчас мы услышим объяснение чудесному спасению нашего обоза. Ведите индейца сюда, - приказал он ординарцу.

Тот вытянулся в струнку и кинулся исполнять приказ. Через минуту другую на лестнице послышался шум, топот множества сапог и когда дверь со стуком распахнулась в комнату, казалось, ввалилась целая толпа, посреди которой возвышался индеец с бесстрастным лицом и белой тряпкой в руке. Среди синей формы солдат, резко выделялась его светлая замшевая рубаха. Толстые косы лежали на широких плечах. Он двигался подобно настороженному дикому зверю, окруженной сворой собак, никого не упуская их из вида, но как бы никого и не замечая. Он шел медленно, осторожно, собранно, словно обходя капканы, и остановился посреди кабинета, глядя перед собой.

- Ты пришел говорить о сдачи, краснокожий? - спросил майор, поднимаясь со своего места и одергивая на себе мундир.

Индеец молчал, все, также глядя перед собой.

- Твой вождь послал тебя говорить со мной о вашей сдаче? - настойчиво добивался нужного ответа Хочис. Индеец по-прежнему не реагировал на его слова, но вдруг поднял глаза на вжавшуюся в спинку стула молодую женщину, смотревшую на него огромными блестящими глазами.

- Итак, ты хотел сказать мне слова своего вождя о том, что он готов подписать договор со мной? - допытывался майор, но индеец упрямо молчал. - Зачем же ты тогда явился в форт, краснокожая тварь?! - потерял терпение Хочис, но вдруг осекся, увидев, что тот попросту не обращает на него внимания.

Для индейца он, кажется, не существовал, как и солдаты, окружившие его плотным кольцом, и смотрел только на женщину. На бронзовом неподвижном лице странно жили его темные глаза. Эбигайль с трудом перевела дыхание. Его взгляд манил, притягивал и был выразительнее, сильнее и страшнее слов.

- Я так понимаю, ты здесь не для переговоров, а из-за этой женщины, - недобро усмехнулся майор и с фальшивым сожалением заявил: - В таком случае, я вынужден арестовать тебя, краснокожий.

Эбигай чуть шевельнулась, но индеец едва заметно качнул головой, глядя на нее из-под тяжелых век пронзительным взглядом. И она, повинуясь его едва заметному жесту, осталась сидеть на месте, хотя больше всего на свете ей хотелось броситься к Хении и дать Хочису пощечину.

- Уведите арестованного, - скомандовал майор.

Произошла минутная заминка, никто из солдат не решался притронуться к индейцу, было в нем нечто такое, что не позволяло обращаться с ним фамильярно, а он снисходительно взглянув на майора, повернулся и последовал за окружившими его солдатами. Когда незадачливого парламентера увели, майор Хочис повернулся к своей гостье.

- Не правда ли, при более близком знакомстве индейцы не выглядят столь устрашающе?

- Куда вы его увели? - дрожащим голосом спросила она.

- Вам не следует бояться, подвалы форта крепки и служат довольно надежной тюрьмой. Но у меня странное чувство, будто вы знакомы с этим индсменом.

- Откуда бы я могла его знать? - постаралась улыбнуться Эбигайль как можно беспечнее . Со двора донесся шум суматохи и крики, окно осветило беспорядочное мельтешение факелов и фонарей. В дверь коротко стукнули, и тут же в нее просунулась взлохмаченная голова вольнонаемного солдата.

- Сэр, вам следует посмотреть, что твориться под стенами форта, - мрачно сказал он. - Похоже, вокруг него собрались все краснокожие нехристи, что ошиваются в этой богом и дьяволом проклятой прерии.

- Они собираются атаковать? - хватая фуражку и вскакивая, спросил Хочис.

- Да, как будто нет, но к нашим скальпам явно примериваются, - усмехнулся наемник. - Может нам того... отпустить их посланника, пока они не стерли форт к чертовой бабке?

Хочис вышел, проигнорировав, довольно таки здравые суждения наемника, вообразившего, что может себе позволить указывать майору, что делать. И невдомек ему было, что по-настоящему судьба форта решалась сейчас в хорошенькой головке его гостьи.

Оставшись одна, Эби, опустила голову на руки, закрыв лицо ладонями. Она удивилась силе тех чувств, что вызвал в ней Хения, едва вошел в кабинет Хочиса. В тот момент ее сердце рванулось к нему, и Эби сжалась, так больно было видеть его. Она даже не предполагала насколько сильной оказалась тоска по мужу. Было трудно дышать. Она не могла отвести глаз от родного усталого лица. Хения изменился, черты лица стали тверже, линия губ жесткой, глаза смотрели холодно и безжалостно. Он ожесточился. Она понимала мужа и винила себя в произошедших в нем переменах. Не соверши она ошибки, поверив Сосновой Игле, она осталась бы с ним, не дав его сердцу заледенеть.

Но все же, он пришел к ней, пришел узнать все ли с ней в порядке, не ранена ли она, и смело дал арестовать, поставив ее перед нелегким, невозможным выбором: его жизнь, против десятка жизней. Что он подумал, когда она под пулями и стрелами бросилась к нему? Наверно, был растерян, увидев ее здесь? Но все же это не помешало ему, поставить положившись на ее любовь и отчаянное желание вернуться к нему, которое прочел в ее тоскующем взоре. Зачем рисковать Равнинным волкам, если его Белая сделает все, для того, что бы он уцелел. Как же он ожесточился, если был готов растоптать ее душу. Ведь было кое-что, чем она не могла поступиться даже ради любви, впрочем, как и он. И даже ради любви к нему, она не могла позволить себе ослепнуть настолько, чтобы отказаться от этого главного. Она могла отдать Хении всю себя, но не могла потерять себя. Ей нужно набраться мужества, чтобы посмотреть правде в глаза или, смалодушничав, она начнет оправдывать свершенную ею низость своей любовью. Даже Хения не сможет любить ее, если она утратит уважение к самой себе и перестанет бороться с ним за него самого. Это сейчас она стоит перед нелегким выбором, а не тогда, когда уезжала из города в прерию. Как ей быть? Есть ли что-то, что поможет ей сохранить не только жизни многих людей, но и свою любовь? Как далеко она пойдет ради спасения Хении? Все эти мысли пронеслись в голове в один миг. Все же, как ни оттягивай момент принятия решения, медлить было нельзя и надо уже что-то предпринимать. Она встала и вышла из кабинета на лестницу, спустилась в караулку и во двор. Ветер ударил ей в лицо, едва она открыла дверь, и пронизал холодом сквозь легкое кружево платья. Во дворе никого не было, все обитатели форта поднялись на стены. Оттуда раздавались выкрики и ругань в ответ на пронзительно воинственные вопли индейцев, доносившимся из-за высокой ограды. Никто не спал. Форт ощетинился дулами винтовок, готовясь к атаке, а под его стенами бурлила мятежная прерия. Индейцы кружили вокруг, не отвечая на выстрелы солдат.

- У-у тьма египетская, - ругался какой-то солдат, глядя со стены вниз.

Никому не было дела до того, что происходит внутри крепости, и Эбигайль беспрепятственно пересекла двор, подходя к одноэтажному срубу амбара со слепыми щелями вместо окон. У дверей топтался молоденький часовой, тоскливо смотря на стены, на которых вовсю развлекались его товарищи. Подойдя к нему, она улыбнулась.

- По всему видать веселая выдается ночка, мисс, - обрадовано сказал часовой, молодой парень, радуясь возможности хоть с кем-то поговорить.

У Эби сжалось сердце, но продолжая улыбаться, она достала из кармана кружевного платья дерринжер, маленький двуствольный пистолет, которым обычно пользуются картежники, пряча их в рукаве и приставив его к виску оторопевшего паренька, взяла у него винтовку.

- Что это вы собираетесь делать, а? - дрожащим голосом осведомился горе-часовой.

Прислонив винтовку к стене у него за спиной, Эбигайль, сдернула с его пояса ключи. Вдавив дуло в его висок, она заставила его открыть замок и, когда он распахнул дверь, втолкнула парня в темный холод погреба. Из этой темноты к ним шагнул индеец, протягивая навстречу часовому скованные руки. С трудом сглотнув от страха, парень, пятясь от него, просипел:

- Что вы, мисс... что вы задумали такое...

- Снимайте, - велела ему Эбигайль, вжав дуло пистолета ему в затылок.

- Помилуй бог, вы не ведаете, что творите...

- Снимайте... - повторила Эбигайль, тихо ненавидя себя.

Солдат повиновался, пытаясь дрожащими руками, отомкнуть кандалы.

- Этот грязный убийца не пощадит ни вас, ни меня, - заикаясь, почти жалобно проговорил он.

Но когда руки Хении оказались свободными от сковывающих их цепей, женщина, отступив от часового, навела пистолет на индейца. Он, растирая запястья, поднял голову, взглянув на нее исподлобья.

- Мисс... - дрожащим от страха голосом, предупреждающе прошептал часовой.

Индеец размахнулся и коротко ударил его кандалами по голове. Раскинув руки, парень рухнул на землю, и теперь Хения бесстрастно смотрел в дуло целившегося в него дерринджера.

- Форт и оружие твои, - тихо, но твердо проговорила Эбигайль. - Теперь выбор за тобой. Если здесь погибнет, хоть один человек, нам вместе не быть.

Он, молча выхватил у нее пистолет и, вытряхнув бесчувственного парня из мундира, натянул его штаны и китель на себя, спрятал под фуражку косы и вышел из амбара, закрыв за собой дверь. Глухо стукнул о землю приклад ружья, заскрежетал ключ в замке. Хения закрыл ее в амбаре, месте своего заключения. Эби подошла к лежавшему ничком солдату и, склонившись над ним, поднесла ладонь к его рту. Он был жив, но без сознания. Она осмотрела его голову и перевязала рану, отодрав для повязки полу его рубашки. Белое кружево платья было перепачкано его кровью.

Из-за толстых амбарных стен послышались частые беспорядочные выстрелы, крики паники. Маленькое продолговатое оконце под потолком забранное решетками, озарилось отблесками набиравшего силу пожара, становившегося все ярче. И, наконец, она различила воинственные торжествующие вопли индейцев. По бревенчатым стенам ее темницы метались тени и сполохи пламени. Из углов потянуло едким дымом, и уже потом она услышала треск огня и надвигающийся жар. Амбар горел. Сняв с колен голову, так и, не пришедшего в себя, солдата, Эби подбежала к двери. Она дергала, и колотила по ней громко и отчаянно зовя на помощь. Потом заметалась по амбару, ища лазейку, но, как и говорил ей майор Хочис, это была надежная тюрьма. Она даже попробовала дотянуться до окна, но все впустую. Помещение амбара заволакивало густым дымом, от которого першило в горле, слезились глаза. Обессиленная от бесплодных попыток выбраться из этой западни, от страха и потеряв всякую надежду спастись, Эби добралась до солдата и кое-как подтащила его к двери. Положив перебинтованную голову молодого человека себе на колени, она склонилась над ним, молясь и тихо плача.

Вглядываясь в его бледное лицо, покрытое веснушками и выбившиеся из-под повязки рыжие волосы, она завидовала ему, ведь он умрет не успев очнуться, задохнувшись в дыму и не почувствует, как огонь охватит его тело. А первые языки пламени уже пробивались между бревен, моментально сжирая мох и паклю, которыми были заткнуты зазоры между ними. Итак, Хения сделал свой выбор. Она не нужна мужу и ей ли проклинать его? Эбигайль вздрогнула, от неожиданно резких ударов в дверь, и, кашляя, вскочила на ноги. Кто-то сбивал замок. Она хотела закричать, но снова зашлась в мучительном кашле. Дверь резко распахнулась, едва не слетев с петель, и в темницу ввалился Хения с двумя индейцами, которые подхватили, так и не пришедшего в себя, часового и вынесли на воздух. Вождь схватил Эбигайль за руку и повлек за собой.

Форт горел. В огне пылали все его помещения и стены, на которые индейцы чем-то плескали. При свете пожарища она увидела удаляющиеся в ночную прерию вереницу фургонов. Индейцы увозили оружие. Она обернулась на полыхающую крышу склада, догорающую казарму, и караулку над которой располагалось жилье майора Хочиса. На земле лежали убитые: солдаты, чьи тела были утыканы стрелами, как и индейцы со смертельными пулевыми ранами, но никто из солдат не был оскальпирован. Выжившие защитники форта, безоружные и подавленные, сгрудились посреди двора, угрюмо наблюдая, как исчезает в огне их убежище и защита, во враждебной им прерии. Они понимали, что обречены. Их ждала одна участь - смерть, а уж, какой она будет, зависело от извращенной прихоти краснокожих. Подтащив бесчувственного часового, индейцы швырнули его товарищам, над ним тут же склонилось несколько человек, приводя беднягу в чувство. Когда вождь, чуть ли не проволок мимо них, едва поспевавшую за ним Эбигайль, со стороны пленных раздались гневные возгласы.

- Оставь ее немедленно, краснокожий! - с яростной властностью закричал майор Хочис.

Он был без фуражки, с перепачканным сажей и копотью лицом, порванном мундире, кровоподтеком на щеке.

- Оставь ее, слышишь ты, грязная свинья! Убери от нее свои лапы! - поддержали его своим возмущением другие пленные.

То ли от неожиданности, то ли от удивления, Хения разжал руку, отпуская тяжело дышащую Эбигайль, и она тут же накинулась на него с кулаками.

- Как ты мог оставить меня там?! Как ты мог?! Я чуть не сгорела заживо! Грязный дикарь, животное! Мерзавец! - надрывалась истеричным криком женщина, бившаяся в его руках.

Замолкшие пленники испуганно наблюдали за ними с ужасом ожидая, что сейчас индеец, взмахом томагавка утихомирит беснующуюся белую раз и навсегда.

- Ради бога, - не выдержав, взмолился кто-то, - успокойте женщину... Он же убьет её.

Но индеец на редкость терпеливо сносил все ее удары, лишь ловя и перехватывая, бившие по нему кулачки, отводя от себя ее руки, уворачиваясь от пощечины, которую она так и норовила влепить ему.

- Так его, девочка, так, - лишь подзадоривал ее старик Грехэм, к вящему удовольствию раненого в плечо Медвежьи Глаза, которого он поддерживал. - Хоть помру отомщенным.

Индейцы, окружившие пленных, сдерживали улыбки и делали вид, что ничего не замечают. И вот тогда, припомнив свой разговор с мисс Уолш, странное поведение военного отряда сиу, видя, как терпеливо сносит все её оскорбления суровый вождь и как бережно перехватывает и удерживает ее руки, майор Хочис все понял.

- Как вы могли?! - крикнул он ей, и сквозь зубы с ненавистью процедил: - Индейская шлюха.

Но как бы тихо не было произнесено это оскорбление, Эби услышала его. Она перестала колотить вождя, опустила руки и словно очнувшись, отступила от него. И такой потерянной была она, притихшей и униженной, что Хения шагнув к Хочису, ударил его кулаком в лицо.

- Придержите язык, - на чистейшем английском сказал он. - Эта женщина моя жена, и ты и твои люди обязаны ей жизнью.

Исаак Грэхем переглянулся с Медвежьими Глазами. Теперь-то старику стала понятна ее странная отвага. Она ехала к мужу. Отчасти стало ясно и то, почему Хения пропустил фургоны с оружием. Боялся, что его жена попадет под пули и стрелы, а может, не хотел устраивать резни на ее глазах. Ведь после того, как она освободила его, вождь запер ее в амбаре, что бы уберечь. Истерику дамочки можно понять, она там чуть не сгорела заживо. Смотря вслед уходящей в темную прерию Эбигайль, Грэхем лишь тяжело вздохнул. А Эби пройдя мимо догорающих стен форта, уже шла, не разбирая дороги. Ей было важно уйти, как можно дальше от всего этого. Ее мысли путались, сердце переполняла горечь. Она вернулась, когда Хения так ожесточился… В его сердце больше не было места для любви. Постепенно от быстрой ходьбы она начала успокаиваться. Она ушла довольно далеко, так что зарево полыхавшего форта уже не достигало ее, и вокруг стояли тишина, ночь и одиночество. Сумятица и хоровод мыслей улеглись, и тогда она услышала позади себя глухой стук копыт о землю. Страха не было, потому что она знала, кто следовал за нею. Разглядев приближающийся темный силуэт всадника, Эби остановилась, поджидая Хению, ехавшего шагом на своем коне. Когда он поравнялся с ней, она резко спросила:

- Зачем едешь за мной?

- Куда ты идешь? - в свою очередь спросил он.

- Подальше от тебя. Видеть тебя не могу.

- Но ведь ты сама пришла ко мне. Почему уходишь сейчас? - удивился Хения. - Я не тронул ни одного солдата. Ты видела, Волки не сняли ни одного скальпа. Возвращайся ко мне, - стукнул он себя в грудь.

- Зачем ты закрыл меня на складе? Я чуть не погибла.

- Я закрыл тебя, что бы ты не выскочила в самый разгар битвы, но я ни на удар сердца не забывал о тебе. Разве правоту моих слов не доказывает то, что ты жива, стоишь сейчас передо мной и ругаешься? - улыбнулся он.

Она склонила голову на бок, уже понимая, что не может сердиться на него.

- Ты хочешь, чтобы я вернулась? Но ждет ли сердце Хении свою жену?- тихо спросила он.

В ее вопросе он почувствовал подвох, но не собирался разгадывать ее загадки, просто хотел вернуть ее.

- Мое сердце тоскует, - тихо признался он.

- Хочешь сказать, что все это время жил один? Что не взял к своему очагу другую женщину?

- Ты не найдешь у нашего очага второй жены. Никто не согреет меня под одеялом кроме Белой. Мой очаг холоден, некому зажечь в нем огня.

Она стояла неподвижно, задумчиво глядя перед собой, обхватив плечи руками. Это он должен согревать ее, она не должна стоять одна под холодными ночными ветрами.

- Легкое Перо? - спросила она и в ее голосе послышалась неуверенность.

- Она тоскует по своей бледнолицей дочери.

- Значит ли это, что ты возьмешь меня в свое типии, а когда тебе снова скажут дурные слова обо мне, прогонишь опять?

- Я не собака, чтобы кусать тех, на кого натравят.

- Люди племени Бурого Медведя? Будут ли они смотреть на жену Хении с враждой?

- Они больше не услышат змеиного языка Сосновой Иглы.

- Но ты поверил...

- Нет. Никто кроме твоего мужа не знает, как ты принимала меня.

- Но тогда почему...

- Стало опасно. Я решился на большую войну. В мире, где бледнолицые живут среди больших домов, ты была бы в безопасности. Что заставило Белую вернуться?

- Надежда, что сердце того кто был обижен ею, простит, – и робко добавила: - Потому что... я ведь твоя.

Хения широко улыбнулся и покачал головой.

- Я глупый, очень глупый мужчина. Я должен был знать, что моя жена будет возвращаться ко мне с таким же упорством, с каким сбегала. Я отправил тебя домой, чтобы ты была защищена, почему заставляешь волноваться меня снова? Сердце Хении не выдержит, если он еще раз увидит нацеленные на Белую винтовки. Не нужно было возвращаться, опрометчивая женщина?

Он соскочил с коня. Его терпение иссякло, сколько можно говорить? Хения подошел к своей Белой и положил руки ей на плечи. Она не шевельнулась, стояла, замерев, словно зачарованная его близостью. Его горячие ладони двинулись вниз по спине к ее бедрам. Его дыхание обжигало шею. Он коснулся ее губами, испытав уже забытую нежность. Тронул губами ее лицо, прижал к себе, снова вспоминая ее хрупкость и податливость, и подхватив ее на руки, коротко вскрикнул от восторга, распиравшего его грудь. Он вернулся к самому себе. Она начала слабо сопротивляться:

- Нам нужно поговорить...

- Опять говорить? Твой муж соскучился... очень... Я принимаю тебя. Я принимаю тебя, не смотря ни на что, пусть против меня встанут синие мундиры и все племена моих братьев. Я принял тебя, но знай, что уже больше никогда не отпущу.

Он обнял, кое-как сдерживаясь, чтобы не стиснуть изо всех сил. Он сдерживал свою страсть, словно дикого мустанга бешено рвущегося с туго натянутой привязи. Он уже не мог говорить оглушенный ее близостью.

- Я... - прошептала Белая, не в силах думать. Она слушала глухие частые удары сердца Хении, греясь жаром его тела, с жадностью вдыхая такой знакомый родной запах терпкого дыма и вольного ветра.

Но, не выдержав, Хения порывисто обнял ее, сжав так, что Эби стало больно, но это была благословенная боль, которую она с радостью встретила.

Она заснула, прижавшись к нему. Смотря на нее, Хения гладил светлые волосы своей Эпихаль. Он слабый человек. Зачем он принял эту женщину обратно? Не нужно, чтобы она видела его унижение. Теперь, он станет думать о своем племени, а не о своей ненависти, а значит, будет вынужден принимать жалкие подачки от врагов. Разве, он не отослал ее от себя, что бы сохранить свободу и остатки гордости. Зная, что сила и напор бледнолицых, подобна их железному коню, испускающего грязные вонючие клубы дыма и оглушительным ревом, распугивавшего все живое вокруг, он все же выбрал безнадежную борьбу. Так зачем он принимает эту женщину? Потому что он слаб. Потому что когда увидел ее, бегущую к нему под пулями, понял, что не сможет сделать ни одного выстрела в сторону бледнолицых. В тот миг его рука, держащая оружие, дрогнула, его решимость иссякла, как вода из прохудившейся фляги. Он долго не мог опомниться и поверить в то, что Белая вернулась. Его сердце при мысли, что она рядом, то скакало как молодой мустанг в месяц Зеленых Трав, то замирало обледеневшим камнем. Он слабый, очень слабый человек. Потому что, когда отправил от себя Белую, ему не раз предлагали взять женщину, чтобы рожала ему сыновей. Он сказал, что ему не нужна больше жена, он не хочет сделать ее вдовой. На самом деле, при мысль, что кто-то из этих женщин займет циновку Белой, уже вызывала в нем глухую неприязнь к ним. Когда же тоска по жене становилась невыносимой, он доставал припрятанную им сорочку Белой и, прижимая к лицу, вдыхал запах своей женщины, и тогда его дух возвращался к тем дням, когда они были вместе. Прикрыв глаза, ощущая пальцами тонкий батист, он видел себя, соскальзывающего с коня, когда Белая, потрясенная тем, что он ел сырую оленью печень, упала без чувств. Тогда он, впервые коснулся ее лица и волос. В те дни, она страшно забавляла его. Особенно эта ее борьба со смирной Лори. Ему приходилось уговаривать возмущенную лошадь, когда вел ее на водопой, потерпеть еще немного свою неловкую наездницу. Он видел Белую купающуюся при свете звезд и стыдливо прячущейся от него за камнем. Тогда он был бы не прочь посмотреть на нее еще раз.

Выхаживая тогда Эпихаль, не отпуская из своих рук, согревая жаром своего тела, когда ее бил озноб, он чувствовал, как его сердце стало слабым. Каждая рана, нанесенная ею его сердцу, болела до сих пор. Ему и сейчас было страшно за её хрупкую красоту, и очень трудно сохранять с ней свою бесстрастность. Одинокими ночами, он задыхался от тоски, скрипел зубами, при мысли, что его женщина в этот миг прижимается к другому. Эпихаль. Тогда он напоминал себе о том, почему отослал от себя эту женщину. Но это не приносило облегчения. Сейчас она рядом и никакая здравая мысль не заставит его отказаться от жены. Да, он оказался слабым человеком, настолько слабым, что из-за нее чуть не выпустил из рук обоз с оружием, но его братья увидели в возвращении Белой хорошее предзнаменование. Ночь становилась холоднее, нужно встать и развести костер. Как ни хотелось ему отрываться от жены, нужно было сделать это, чтобы она не замерзла. Он отодвинулся от нее и тихо поднялся. Когда он развел костер, сидя перед ним на корточках, увидел, что она смотрит на него, подперев голову рукой.

- Ты замерзла? - спросил он, встал и, шагнув через костерок, сел рядом с ней.

- Нет.

- Но на тебе только это странное платье... - улыбнулся он, обнимая и прижимая ее покрепче к себе.

- Тебе оно кажется странным?

- Я лишь хочу сказать, что оно и без того все было в мелких дырочках и что это сделал не я.

Эбигайль засмеялась.

- Ты вернулась, и твой глупый муж очень рад, - прошептал Хения, целуя ее, своим дыханием шевеля ее светлые волосы и чувствуя, как напряглась вдруг Белая, пытаясь скрыть слезы.

- Да, ты глупый, - засмеялась она, сводя его с ума.

- Пусть так, раз ты хочешь, только будь рядом со мной. Я смирюсь даже с тем, что мне никогда не увидеть лица нашего ребенка.

- Милый, я ехала сюда, чтобы сказать тебе... - не договорив, она прижала его ладонь к своему чуть округлившемуся животу.

Хения потрясенно молчал и лишь смотрел на нее пронизывающим взором. Она кивнула на его немой требовательный вопрос.

- Когда мои глаза увидят его? - прошептал Хения.

- В Месяц Появляющихся Листьев

Хения бережно погладил живот Эби и ласково сказал:

- Твой отец ждет тебя. Я буду терпелив и нежен с твоей матерью.

Они не стали догонять отбитый обоз, а пробыли в прерии еще три дня. Все это время, после того как утолили тоску друг по другу, они говорили и говорили...

- Ты видела Медные Пуговицы? Мой почтенный враг здоров? – все не верил Хения. - Я рад за него.

Еще она рассказала об Озерной Лилии. Хения ничего не ответил, но на следующий вечер сказал, что отыщет Озерную Лилию и племянника Белой. В свою очередь, Хения рассказал ей об исчезновении Сосновой Иглы сразу после того как Белая покинула племя. Он рассказал, что многие потом вспомнили, что перед тем как обвинить Белую в страшном проступке, не раз видели ее выходящей из их типии. Слушая его, Эби смотрела в звездное небо, вспоминая, что точно таким оно было, когда она сбежала от сиу. Сейчас поздняя осень и осенью же она попала в плен к Хении. В один год она прожила большую жизнь. Теперь она тоже смотрит в небо с надеждой, лежа рядом с мужем, а под ее сердцем, бьется крохотное сердечко их ребенка.

Племя Бурого Медведя встретило Белую так, как будто она уезжала всего лишь на три дня, как будто ничего и не произошло, как будто не было гибели Танцующей в Ночи, в которой ее обвинили напрасно. Все были так простодушно счастливы, так радовались видеть свою сестру вновь, что Эбигайль стало стыдно, за свое злопамятство, и за то, что в этот радостный момент она помнила об обстоятельствах своего изгнания, все еще переживая ту несправедливость. Бурый Медведь принял ее торжественно, как подобает вождю, он заметно сдал за это время, так что корона из перьев казалось, пригибала его голову, зато Пронырливый Барсук возмужал, раздался в плечах и стал невозможно красивым молодым человеком в окружении своих так же возмужавших верных товарищей. Взирал он на нее надменным орлиным взором, и Эби не удержавшись, украдкой показала ему язык, от чего маска чопорности тут же слетела с лица юноши. Он недоуменно смотрел на нее, потом обернулся к своим хохотавшим во все горло товарищам и посмотрев на Эбигайль улыбнулся, снова превратившись в того проказливого мальчишку, которого она знала. То-то же! Но больше всех радовалась Осенний Лист и Широкое Крыло. Осенний Лист буквально прыгала, обнимая Белую. За ней, улыбаясь, стоял ее муж. Осенний Лист родила здорового младенца, которым Широкое Крыло страшно гордился. Белой рассказывали о том, какой пир он устроил по поводу рождения сына, которого назвали Уамбли Чкиула, или Маленький Орел. Но при всем при этом Эбигайль заметила, что сиу приходилось нелегко. Одежда их обносилась, люди исхудали, находясь в вечных бегах, даже, прежде круглый, Олений Бок похудел. Легкое Перо не сводила с нее любящего взгляда. Она обнимала свою вернувшуюся белую дочь и то и дело гладила ее по голове, вопросительно глядя на ее живот. Она призналась, что дни и ночи молилась о ней, прося Великого Духа увидеть ее хоть раз. А когда Белая сказала, что весной у нее появиться внук, Легкое Перо не сдержала слез радости. Она сделала потельную палатку из которой не выходила три дня постясь в ней и молясь за своего будущего внука. Хения дождавшись мать, тоже ушел в прерию молиться о будущем ребенке. А Белая потихоньку входила в хозяйственные заботы, привычно перенимая их у свекрови. Семейная жизнь в палатке Хении потихоньку налаживалась. Каждый раз, выходя из нее, Эбигайль натыкалась на Пронырливого Барсука, не отводящего от нее взгляда полного обожания, шутки и подтрунивания молодой женщины не смущали и не охлаждали его пыла.

Осенний Лист не отходила от сына, он всегда был при ней. Она носила его в люльке за спиной и частенько прерывала хозяйственные заботы, чтобы взять в руки только лишь для того, чтобы полюбоваться им. Белая тоже не упускала случая, чтобы подержать малыша на руках, молодые женщины сидели над ним, с удовольствием разглядывая его, забавляясь и играя с ним. Но, когда Хения уехал за Озерной Лилией и ее сыном, Осенний Лист вдруг стала задумчивой, что не укрылось от внимания Белой.

- Что случилось? - спросила она подругу, когда Осенний Лист не поддержала ее шутки, продолжая рассеянно баюкать, дергавшего ручками и ножками ребенка и не думавшего засыпать. - Что сдерживает улыбку на лице моей сестры?

Осенний Лист посмотрела на Белую и вздохнула, покачав головой.

- Правда ли, что Хения вернется с твоим племянником и его матерью?

- Да, - подтвердила Белая. - Он уехал за Озерной Лилией и скоро мои глаза, наконец-то, увидят сына моего брата.

- Твое сердце радуется?

- Мое сердце очень радуется этому...

Осенний Лист покачала головой и опять вздохнув, проговорила:

- Тебя, по-видимому, совсем не тревожит, что Озерная Лилия хороша?

- Наверняка, она очень хороша, иначе мой брат не обратил бы на нее внимания. Но твои слова тревожат меня, как и твой мрачный вид.

- Я не могу не тревожиться, зная, как моя сестра, относится к тому, что ее муж может взять вторую жену.

- Что? - прошептала Эбигайль, вдруг почувствовав страшную слабость.

- Не думаешь ли ты, что мужчина возьмется просто так заботиться о женщине и ее ребенке? Ты ведь хочешь, что бы сын твоего брата был при тебе? Ты ведь хочешь, чтобы он рос на твоих глазах? Хочешь постоянно смотреть в его лицо, напоминающие родные черты? Но, какая мать отпустит от себя свое дитя? Озерная Лилия будет при нем неотлучно. Она будет сидеть у твоего очага, спать под твоими одеялами, вместе с тобой любоваться своим сыном, и каждый раз твой муж будет останавливать свой взор на ней. Не думаешь ли ты, что он не захочет воспользоваться своим правом, или Озерная Лилия не предложит сама...

Эбигайль подняла руку, останавливая подругу, и тяжело поднялась. Дыхание перехватило так, что она не могла сказать ни слова, не могла дышать. От мысли, что при ней, на ее глазах, Хения будет любить другую, ее затошнило. Перед глазами все плыло и к довершению ко всему носом пошла кровь. Вернувшись к себе, она не стала разводить очаг, а улеглась, укрывшись одеялом с головой. Как ей решить эту дилемму? Ей не терпелось увидеть племянника, но она уже всем сердцем невзлюбила его мать. В сумерках в типии заглянула Легкое Перо, встревоженная тем, что палатка не освещена огнем очага. Откинув с Белой одеяло и пощупав ее лоб, мать Хении успокоилась, и ни о чем не спрашивая, принялась разжигать огонь.

На рассвете вернулся со своим отрядом Хения. Неуклюже выбравшись из палатки, Белая пошла к нему навстречу. По плотно сжатым губам и гневному взору мужа, она поняла, что что-то случилось. Двое из Равнинных Волков были легко ранены, в седле одного из них сидела бледная молодая женщина, которую он бережно поддерживал. Хения знаком велел Белой подойти к нему и, как только она подошла, передал ей на руки сверток, который прижимал одной рукой к груди.

- Возьми. Это Иньян сын твоего брата.

Только сейчас Белая заметила, что свертком оказался закутанный в одеяло ребенок.

- А вы? - торопливо спросила она, принимая спящего мальчика, видя, что Равнинные Волки не собираются спешиваться.

- Мы столкнулись с отрядом синих мундиров. Они обстреляли нас, - коротко сказал Хения. - Озерная Лилия тяжело ранена. Мы отвезем ее к Сантину, белому доктору. Позаботься о малыше.

И, развернув коня, послал его в галоп, вслед за унесшимися Равнинными Волками. Держа спящего ребенка на руках, Белая растерянно и с тревогой смотрела им вслед до тех пор, пока не улеглась пыль поднятая копытами их коней, а обернувшись, увидела ждущую возле палатки Легкое Перо. Вместе они вошли в палатку и там, Белая развернула мальчика. Обе женщины принялись жадно разглядывать крепко спящего малыша. Он был смуглым черноволосым и все равно Белой тут же бросились в глаза фамильная форма очертания носа, лба, губ, которые выдавали текущую в нем кровь Уолша. Женщины склонились над ним.

- Он красив, как все Уолши, - прошептала она восхищенно.

- Он спит, - проговорила Легкое Перо, погладив его по головке. - Хения дал ему сонной травы, чтобы малыш не плакал.

- Это не вредно для него? - забеспокоилась Белая.

- С ним все будет хорошо, - успокоила ее Легкое Перо и спросила: - Озерная Лилия и мальчик останется в твоей палатке?

Эбигайль только ниже опустила голову. Значит ли это, что Легкое Перо уже приняла появление в их палатке второй жены сына? Или мать Хении догадывается, что сердце Белой разрывается от ревности и сомнений? Хватит ли у нее силы смириться с решением мужа и принять сложившееся положение вещей? Неужели она поступит малодушно, и позволит ревности сказаться на ее отношении к этому мальчику? Эби вдруг с ужасом почувствовала, что охладевает к нему, и от того, схватив его, прижала к своей груди. Господи помилуй! Как ей выдержать подобное испытание. Неужели Хения не понимает, на что обрекает ее? И правильно ли то, что ее чувства к Хении стали мерилом всему?

- Дочь, ты слишком сильно прижимаешь ребенка к себе, - сказала ей Легкое Перо. - Лучше дай его мне.

К полудню вернулся с Равнинными Волками Хения. Усталые они разбрелись по своим палаткам, не забывая перекинуться словом другим с соплеменниками и ласково потрепать по голове подбегавшей к ним ребятне. Хения сразу же ушел к реке, мыть коня и смыть с себя пыль и пот, едва взглянув на спящего мальчугана.

- Он так и не просыпался? – только спросил он у Белой.

Она покачала головой и тихо ответила:

- Возможно, ты напоил его слишком крепким отваром сонной травы.

Внимательно взглянув на нее, Хения вышел. Когда вернулся и Белая подала ему тушеное мясо, мальчик уже проснулся, равнодушно оглядываясь и, кажется, снова собираясь заснуть. Белая взяла его на руки и попыталась накормить, Хения наблюдал за нею, поглощая свою еду. Мальчик поел и уснул, а Белая стараясь не смотреть на мужа, собрала плошки, чтобы идти мыть их к реке. Но Хения слишком хорошо знал этот уклончивый взгляд, Белая что-то скрывала от него и когда она попыталась пройти мимо, схватил ее за руку, останавливая:

- Сядь, жена, и выскажи, то что тебя тревожит.

Первой мыслью Белой было скрыть от него истинную причину своего беспокойства, но потом решила, что будет честнее открыто объясниться.

- Войдет ли Озерная Лилия в наше типи твоей женой? - Смотря в сторону, чтобы он не видел ее боли, глухо спросила она.

Хения был изумлен.

- Что стало с памятью моей жены? Разве ты забыла ту клятву, которую я дал тебе, когда ты сделала меня своим мужем? Я знаю, что даже мысль об этом давит твое сердце. Разве могу я так поступить?

Белая быстро посмотрела на него и снова опустила глаза. В них стояли слезы. Как она могла отдать его еще кому-то? Хения улыбнулся и притянул ее к себе.

- Теперь улыбнись мне. Не огорчай своего мужа несчастным видом, ты же знаешь, что не выношу твоих слез. Теперь, послушай, что я тебе скажу. Наш обычай таков, и тут ничего не поделаешь, я был бы вынужден взять эту женщину к своему очагу. К счастью Озерная Лилия хороша собой, она мать здорового мальчика, и потому я сразу предложил кому-то из Равнинных Волков позаботиться о ней, взяв ее в жены. Каменное Перо согласился взять ее в свою палатку. Ты, должно быть, знаешь, что у сиу дети кроме родных отца и матери имеют еще одного отца и мать. Мы ими станем для Иньяна.

Вздохнув с облегчением, Белая с благодарностью обняла мужа. Он не дал ей пройти испытание, которое она бы не вынесла. Хения нежно погладил круглый живот жены, потом легонько постучал пальцем по ее гладкому лбу.

- Но подумай еще раз, может нам все-таки взять Озерную Лилию к себе? - дразнил он ее. - Неужели ты думаешь, что я каждый раз буду ставить палаточный столб вместо тебя? - но тут, же прижавшись лбом к ее лбу, прошептал. – Конечно, буду... Всегда буду, моя жадная женщина...

Как-то она зашла к Осеннему Листу, которая забавлялась тем, что качая на коленях плачущего сына, то зажимала ему крохотный носик, а когда он переставал плакать, задыхаясь, судорожно дергая ручками, отпускала.

- Придется мне забрать мальчика к себе раз родная мать ему хуже волчицы, - неодобрительно глядя на Осенний Лист, заявила Белая, положив ладонь на свой выступающий живот.

Но Осенний Лист с улыбкой взглянула на нее.

- Тебе придется делать то же самое с собственным ребенком, потому что только мать сможет проделать это ласково и бережно.

- Я? - возмутилась Белая и, дернув плечом, отвернулась, потому что Осенний Лист не прекращала своего занятия. - Я ни за что не буду мучить своей дитя.

- Если ты не хочешь, чтобы ребенок криком выдал нас синим мундирам или пауни, тебе придется это делать. Ты же не хочешь, чтобы он погиб, да и все остальные тоже?

И с этим нельзя было не согласиться. Белая потихоньку научилась определять готовность пищи по запаху. Целыми днями она была занята тем, что шила приданое для ребенка. Легкое Перо и Улыбающаяся Женщина смастерили переносную колыбельку из ивовых прутьев, целую охапку, которых привез Хения. Зима выдалась тяжелой, снежной, вьюжной и морозной. К концу ее все запасы в племени Бурого Медведя почти вышли. Охота поддерживала людей, но была удачной лишь время от времени. Хения забрал Легкое Перо к себе, и она жила вместе сыном и своей белой дочерью, нянчась с маленьким Иньяном. Вождя одолевали невеселые мысли. Люди с трудом переживали эту зиму. До него доходили слухи, что тем племенам, что ушли к бледнолицым, ставя палатки возле стен фортов, жилось намного легче, не считая того, что за зиму мужчины тех племен спивались, почти за бесценок, отдавая связки выделанных шкурок за бутылку огненной воды. Зато женщины и дети не так голодала, порой получая подачки от сердобольных трапперов. Такова была цена за выживание в лютые морозы, а ценой свободы оказался голод. Хения усмехнулся: выбор невелик. Об этом и говорил он на Совете вождей. Его яростным противником на этот раз стал Олений Бок всеми силами склонявший Совет к согласию с бледнолицыми. Широкое Крыло молчал, впервые не встав на сторону Хении, но и не поддерживая Олений Бок.

- Моя гордость с тобой, брат, - говорил он Хении, опустив глаза. - Но сердце болит о жене и маленьком сыне. Что если они не переживут этой зимы? Больше всего этот воин боится этого. Спроси Белую, послушай ее слова. Ей будет еще тяжелее, чем нашим женщинам, которым с рождения знакомы лютость духов зимы.

И вечером у слабо потрескивавшего пламени в очаге, смотря как Белая страдальчески морщась, пьет отвар из хвои, Хения с жестким и неподвижным лицом завел речь о том, что ей трудно будет пережить долгую зиму. Она улыбнулась:

- Дорогой, я не первый раз переживаю подобную зиму. Вспомни, как меня с Серой Совой откапывали прошлой зимой.

- Но тогда ты была просто бледнолицей, сейчас ты моя жена.

- Я стала страшной, - вздохнула вдруг Эбигайль.

- От тебя трудно отвести глаза, - покачал головой Хения и улыбнулся. Кажется, она не желает говорить о том, чтобы идти к бледнолицым, но ей не уйти от того, чтобы дать ему ответ.

- Совет вождей склоняет свои мысли к тому, чтобы идти к форту, и там дождаться первой травы. Ты рада, жена?

- Нет, я не рада, вождь. Ты хочешь, чтобы люди Бурого Медведя были сыты, и надеешся, что у стен форта легче переживете зиму. С вами, возможно, скупо поделятся залежавшимися запасами, зато щедро одарят виски и тогда мужчины вообще перестанут охотиться. Если ты беспокоишься обо мне, то худшее из всего, что может быть для меня, это зимовка по соседству с бледнолицыми. То, что ты мой муж не будет иметь никакого значения, а разве ты стерпишь унижение, когда твою жену станут оскорблять грязными намерениями? Твои слова о справедливости не будут услышаны. Во всем обвинят тебя, виноват будешь только ты, потому что ты индеец, и потому что у бледнолицых нет законов ограждающие ваши права, которых просто не существуют. Вы бесправны, а потому виноват будешь ты. Даже если бледнолицые не осмелятся на непристойности по отношению ко мне, они словами будут играть твоими чувствами, и ты не заметишь, как начнешь поступать, так как хочется им. Разговоры бледнолицых искусны и они вывернуть любую небылицу так, что ты поверишь ей. Они скажут, что земля это небо, а песок – это вода и ты даже не будешь сомневаться, что так оно и есть. Скажут, что они твои братья, будут в том клясться, а за твоей спиной смеяться над тобой. Они скажут, что гордость воина - пустой звук, и что правду ты услышишь не от духов своих славных предков, а от духа огненной воды. Они спросят, зачем ты думаешь о других, пусть каждый заботиться о себе, потому что твои единоплеменники неблагодарны. Я знаю для моего народа слово это всего лишь пустой звук. Вы же считаете, слово реальностью и свято верите, что его попусту произносят. Я знаю свой народ, для которого нет лучшей забавы, чем разрушать чужие жизни и души. Как хочешь, но я лучше буду голодать, чем видеть, как растлевают и развращают племя Бурого Медведя.

Бурый Медведь решил перезимовать вдали от форта, но отпустил к нему общину Оленьего Бока и тех, кто решил уйти с ним. Как-то снежным вечером, когда люди жались к огню очага, слушая завывание вьюги и голодной волчьей стаи, неотступно следовавшей за племенем, к лагерю Бурого Медведя подъехали всадники, по самые глаза закутанные в одеяла. Их встретил разъезд Равнинных волков. Обменявшись приветствиями, замерзшие люди знаками показали, что они оглала-сиу из племени Бешенного Коня и просили разрешение присоединиться к клану Бурого Медведя и вскоре гостеприимные хозяева встречали в своих палатках изможденных холодом и голодом путников. Состояние этих людей было просто плачевным. Видно, что они испытывали нужду во всем. Мужчины оглала уже который день не знали удачной охоты. В каждой палатке Бурого Медведя где их кормили и отогревали, шли печальные рассказы о потерях, которые пережила в эту зиму бегства каждая семья. Умирали самые слабые: старики и дети. И не над всеми ими могли пропеть погребальные песни, разве что волки споют их своим голодным воем.

Палатка Хении принимала семью Бешеного Коня. Легкое Перо завесила угол для родителей вождя. Его, исходившую лающим натужным кашлем, жену сразу же укутали в шкуры и Белая принялась отпаивать ее горячим отваром из трав. Сам Бешеный Конь, сидя напротив Хении молча, раскуривал с ним трубку. Вскоре в палатку вошли Бурый Медведь и Широкое Крыло, и трубка пошла по кругу. Мужчины тяжело молчали. Белая и Легкое крыло принесли котелок с вареным собачьим мясом. Легкое Перо разложила его по мискам и подала гостям. Бешеный Конь ел медленно, словно нехотя но, то, как иногда он поспешно откусывал куски, было ясно насколько он голоден. Белая в это время жарила на медвежьем жире кукурузные лепешки на маленьком костерке, возле которого лежала больная женщина. Рядом в кружке остывал отвар из трав, понижающих жар. Хения молча курил, не мешая гостю насыщаться, не притрагиваясь к своей порции мяса и, незаметно сделал знак Белой, чтобы она убрала его миску. Что она и сделала, поставив ее к изголовью больной, чтобы накормить ее, как только та очнется. За своим занятием Белая украдкой разглядывала Бешеного Коня, который разбил генерала Кастера при Литл Бигхорне. Рассказывали, что враги убивали лошадей под ним восемь раз, но никогда серьёзно не ранили его самого! После этой битвы он стал Военным Вождём всех Оглала. Такое же положение занимал Сидящий Бык среди своих Хункпапов. Бешеный Конь был легендарной личностью, как среди индейцев, так и среди бледнолицых. Для индейцев он стал героем, разбивший Кастера. Своим авторитетом он сумел объединить многие племена. Говорили, что его тотем Бешеный конь дарил ему неуязвимость от ружей бледнолицых, что он проскакал вдоль их стреляющего строя и вернулся к своим без единой царапины. А в Бостоне, слушая мнение почтенных американцах о битве при Литл Бигхорн, Эбигайль поняла, что ее соотечественники, пожалуй, были напуганы: у индейцев появился лидер, способный сплотить враждующие племена в единый кулак, чей удар уже пришелся по Кастеру. Бешеный Конь был тем опаснее, что вообще не желал иметь дел ни с кем из бледнолицых: ни с агентами резервации, ни с Большим Белым Отцом. Те же, кому выпал случай говорить с ним в спокойной мирной обстановке, а это были преимущественно трапперы, не могли сказать о нем ничего определенного. Он слушал их рассказы о благах цивилизации равнодушно с сонным лицом, если же собеседник начинал на него нажимать, требуя определенного ответа, он говорил одно: "Я подумаю". Большего от него нельзя было добиться и он, как И прежде, продолжал избегать всяческих встреч с бледнолицыми. Понятно, почему Эбигайль с интересом разглядывала его, стараясь не проявлять своего любопытства явно. Бешеный Конь или Ташунко Витке, как называли его индейцы был невысок ростом, ниже Хении. Выглядел изможденным, потому было трудно определить его возраст. Его нос был прямым и тонким, но складки возле губ, впалые щеки и потухший взгляд, придавали его облику нечто старческое, горькую мудрость. Словно этот человек устал жить, и уже знал наперед, чем закончатся любые его усилия: "и это было и это пройдет..." Но по той силе воле, что держало в узде сильнейшее чувство голода, заставляя его, есть неторопливо и даже как бы нехотя, закрадывалось понимание, что это уставший, но не упавший духом человек. Его особую характерную красоту, так отличавшую индейцев от других наций, не портил даже шрам, идущий от носа к подбородку. Длинные волосы, пусть и смазанные медвежьим жиром все равно даже на вид казались тонкими и мягкими. Белая, не заметно для гостя показала мужу на его прохудившуюся рубаху и местами продранную накидку, знаком объяснив, что должна починить их. Хения передал предложение своей жены вождю. Какое-то время Бешеный Конь смотрел перед собой, будто не понял ни слова из сказанного гостеприимным хозяином, потом медленно скинул с плеч накидку, которую Белая тут же забрала. Зашивая и штопая прорехи на ней, она не без интереса прислушивалась к разговору мужчин. Накинув на себя шерстяное одеяло поданное Легким Пером, Бешеный Конь рассказывал:

- Бледнолицые упорны, загоняя нас в резервации, и у меня больше нет места, чтобы расстелить одеяло. Каждый день я ощущаю их упорство. Многие наши братья покорились, но вы знаете, что бывает с покорными?

Бурый Медведь и Хения сдержано кивнули.

- Что стало с племенем Два Котла, поднявшего флаг Большого Белого Отца? Синие мундиры вырезали всех его людей не пощадив никого. Что на это ответил Большой Белый Отец своим краснокожим детям? Ничего. Я знаю, что некоторые бледнолицые были возмущены этой резней? Они спросили о ней Большого Белого Отца. Что он ответил своим бледнолицым детям? Ничего. Они призывают нас сложить ружья, но сами стягивают солдат к нашим границам, отодвигая нас от них все дальше.

- Произнося имя Ташунко Витке, синие мундиры знают о ком говорят, храбрейший из безумнейших, - сказал Бурый Медведь.

- Я знаю, что сердца синих мундиров трепещут от моего имени и руки, держащие оружие, начинают дрожать, но радует ли это? - покачал головой вождь оглала, кажется, вовсе не гордясь этим, и с горечью добавил: - Разве я могу гордиться их страхом? Их страх это наш голод и холод. В большие холода когда люди слабеют, могу ли я сражаться? Я готов отвести людей к форту, чтобы им было сытнее и они пережили время зимних стуж, но они не хотят оставлять меня.

Бешеный Конь замолчал и оба, он и Хения, посмотрели на заснувшего Бурого Медведя. Эта зима стала тяжелой для старикао, он заметно ослаб. Когда Легкое Перо уложила его тут же у очага, укрыв бизоньей шкурой, молодые вожди придвинулись поближе друг к другу.

- Поток слишком бурный, - тихо сказал Хения. - Сможем ли мы пересечь его? Нужно остановиться и подумать, прежде чем идти вперед.

- Я не могу останавливаться. Я бегу, брат, потому что знаю, что умру, как только сдамся синим мундирам. Но от чего бежишь ты и твои люди?

- Бледнолицые больше не договариваются с сиу, - ответил Хения. - Тропа уже исчезла (*враждебные действия уже состоялись). Ты знаешь вождя Олений Бок? Он пошел к форту, чтобы пережить зиму рядом с бледнолицыми. Он был убит.

Вздрогнув, Эбигайль уколола палец костной иглой. Она не знала этого и, похоже, никому в лагере Бурого Медведя не было известно о гибели Оленьего Бока.

- Он был убит потому, что вошел в бар бледнолицых, и кому-то из них это очень не понравилось, - ровно проговорил Хения, отвечая на невысказанный вопрос Ташунко Витко.

- Ему должно быть припомнили форт Десс, - жестко усмехнулся Ташунко Витко. - Мое сердце радовалось твоим победам, Воин Духа.

- Но наши победы похожи на весенний снег, они есть, и их нет. От них ничего не остается и они, уходя талой водой, ничего не значат.