Белая

Бешеный Конь, молча смотрел на Хению. От усталого голодного человека не осталось и следа, вместо него у костра сидел собранный проницательный вождь.

- Дух моего брата ослаб, или мой брат знает больше того, что говорит? - понизив голос, спросил он.

Хения сучком разровнял золу у очага и что-то нарисовал, делая круговые движения. Ташунко Витко внимательно наблюдал за ним, и когда Хения ткнул в рисунок, посмотрел на него и кивнул.

- Наша борьба безнадежна даже если у нас будет ружья? - проговорил он. - Похоже, ты запустил птицу в клетку бледнолицых, чтобы она пела тебе? (ты послал своего человека в город бледнолицых, чтобы он приносил тебе вести?)

Хения молча, смотрел на вождя оглала.

- Тогда что же? Переговоры и резервация? - с тихой горечью проговорил Бешеный Конь.

- Или смерть достойная воина, - добавил Хения, от чего у Эбигайль мурашки пробежала по спине, а сердце болезненно замерло.

- Мы погибнем как воины, - не без иронии согласился Бешеный Конь. - Тогда, что станет с нашими женщинами, стариками и детьми? Их будут кормить бледнолицые?

- Они научат наших детей думать как они. У тех, кого уже загнали в резервации, берут детей и отвозят в большие города. Им обрезают волосы, одевают в одежду бледнолицых и заставляют говорить на языке бледнолицых. Узнают ли отцы и матери своих детей, когда они вернуться к ним? Избежать ли нам этого? Ответа мы не найдем и до восхода солнца, брат. Отдохни у моего очага. За свою жену не беспокойся, мои женщины позаботятся о ней.

- Ответь еще на один вопрос, брат, - Бешеный Конь движением руки остановил начавшего подниматься со своего места Хению. - Теперь спрашивает не мой ум, а сердце. Ответь, ты взял белую женщину, чтобы мстить бледнолицым?

- Нет, просто я был не в силах разорвать узы, которыми нас связала Великая Тайна, - сдержанно улыбнулся Хения.

Целый месяц, пожалуй, самый холодный в эту зиму, оставалась община Бешеного Коня с племенем Бурого Медведя. Мужчины практически не бывали в лагере, каждый день отправляясь на охоту. Пронырливый Барсук по пятам ходил за Бешеным Конем и кажется, был разочарован тем, что вождь оглала не хвастал своими подвигами по обыкновению индейцев и в отличие от своей жены. Эта молодая женщина была милой и очень непосредственной. Медленно, но верно шла она на поправку и, пока поправлялась, охотно болтала с Белой, Легким Пером и Осенним Листом о своем муже. Ее умилял малыш Осеннего Листа, и она не без легкой зависти посматривала на круглый живот жены Хении. С детским любопытством она расспрашивала ее о том, как живут бледнолицые в своих больших домах, что носят, что едят. Эту простодушную молодую женщину приводило в восторг то, что бледнолицые мужчины, не скрываясь, заботятся о своих женщинах, открыто опекая их словно беспомощных детей, стараясь красиво рассказать им о своих чувствах, так чтобы женщине это нравилось. Она искренне удивлялась, что некоторые женщины бледнолицых не знают, что такое работа и что мужчины всячески потакают их ничегонеделанью. Вздыхая, она мечтала, чтобы и великий вождь, хоть вполовину так же заботился о своей жене, тогда она была бы самой счастливой женщиной. Но ее муж думал только о том, как изгнать бледнолицых со своих земель, начиная от Саха-Сапа, Миссури, от Миссисипи и Миннесоты, от Вайоминга и до Небраска. В свою очередь, она охотно отвечала на расспросы Белой и Осеннего Листа.

- Что за странная серьга у вашего мужа? - спрашивала Белая, потому что серьга Бешенного Коня и вправду привлекала внимание. Это был гладкий белый камешек с дырочкой посередине нанизанный на кожаную нить.

- Это священный амулет, - важно отвечала та. - В начале своего воинского пути, мой муж был дважды ранен но, ни разу после того, как стал носить камешек. А еще шаман по имени Стружка наделил особой силой свисток из кости орла, который носит на себе Ташунко Витко. Этот амулет уберегает его в битвах. Мой муж тихий человек, пока дело не доходит до сражения.

Рассказала она и про шрам, который вождь оглала, оказалось, получил не в бою, а от мужа своей первой женщины.

- После Сражении-Когда-Они-Прогнали-Ворон-Обратно-В-Лагерь, он стал уделять внимание жене человека по имени Нет Воды, а тот вовсе не желал отпускать ее, - рассказывала жена Ташунко Витко. - Но она уехала с Бешеным Конем, сопровождая его и небольшой военный отряд в поход. Тогда Нет Воды одолжил у Недоброго Быка револьвер и последовал за ними. Бешеный Конь и эта женщина сидели возле костра в типи своих друзей, куда вошёл Нет Воды и выстрелил Бешеному Коню в лицо, прямо под левую ноздрю. Вот так у моего мужа появился шрам. Нет Воды забрал свою жену. После этого Бешеный Конь женился на сестре Красного Пера Чёрная Шаль. Она родила ему дочь, но девочка умерла через две зимы. Она была его солнцем. Сердце Бешеного Коня не вынесло печали, и они расстались с Черной Шалью. Каждый из них свернул на свою тропу, и Бешеный Конь долго шел по ней один, пока она не привела его в форте Робинсон. Там он увидел меня и позвал к своему очагу, одарив мою родню богатыми дарами. Я очень хочу подарить ему ребенка, поэтому мои глаза не видят от слез, когда я смотрю на вас, сестры, - вздыхала она, глядя блестящими глазами на пухлощекого младенца Осеннего Листа и круглый живот Белой.

К концу месяца Появления Красной Травы оглала решили покинуть Бурого Медведя и перекочевать к Пыльной реке. И вот община Бешеного Коня Хункпатила (Край Круга Маленькой Деревни), что занимала крайнее место, встав полукругом в стойбище Бурого Медведя, начала разбирать и сворачивать типи, укладывая все свои пожитки на волокуши. Что ж два племени пережили суровые зимние дни, и это трудное время сроднило многих, а то и породнило. Две девушки племени Бурого Медведя ушли за юношами Бешеного Коня, и наоборот воин-вдовец остался в приютившей его палатке женщины, имевшей взрослого сына. Мужчина и сын этой женщины неплохо поладили между собой. И вот мужчины обоих групп ушли на последнюю совместную охоту, нужно было запастись мясом для долгого перехода. Солнце светило дольше и уже начинало немного пригревать, заставляя снег чернеть, а ветки деревьев тянуться к нему, на них уже угадывались набухшие почки. Слышалось, как со стоном отогревалась земля, освобождаясь от оков льда. Охота вышла удачной, Равнинным Волкам повезло наткнуться на медвежью берлогу и убить ее спящего хозяина. Его тушу приволокли в стойбище. Когда Бешеный Конь с охотниками вернулся с убитым лосем, он увидел как охотники Бурого Медведя отдают почести убитому ими тотемному животному, чей дух охранял их племя в течении многих поколений. Мужчины кружили в ритуальной пляске, топча истертыми мокасинами сырую землю. К вечеру стойбище пировало, жаря на костре куски медвежьего мяса, которые тут же отрезали от освежеванной туши. Половина прожаренного мяса складывалось в порфлеши, запасаясь на дорогу. В этот вечер Легкое Перо опять не разрешила Белой выходить из палатки. Все эти дни она неотступно следовала за ней, куда бы Белая ни шла и была строга с ней, как никогда. Эбигайль понимала, что боязнь за нее и ребенка держит Легкое Перо в сильнейшем напряжение, что сказывалось в ее излишней строгости и контроле над невесткой. И Белая, положив ладонь на живот, мягко попросила Легкое Перо не беспокоиться так, но индианка лишь погладила ее по светлым волосам:

- Не проси меня об этом. Твой шаг все тяжелее и медленнее, и у меня все больше болит сердце о моем внуке, который вот-вот должен появиться. Меня пугает твое безрассудство.

- Безрассудство? - удивилась Эбигайль. - Но вы же все время держите меня в типи.

- Лучше тебе слушаться слова своей матери. Духи земли, воды, воздуха и леса следуют сейчас за тобой, ожидая момента рождения, когда ты и ребенок будете так слабы, чтобы навредить ему, вселившись в его маленькое тельце. Будь осторожна. Не на все смотри, не все слушай, не ешь то, чего тебе очень бы хотелось съесть.

Белая покорилась и теперь сидела в полутьме палатки, слушая слаженный бой ритуальных барабанов. Легкое Перо ушла вместе с Иньяном, а она поддерживала слабый огонь очага, подбрасывая в него бизоньи сухие лепешки, чтобы он не угас. Вдруг полог палатки откинулся и в нее, пригнувшись, вошел Бешеный Конь. Он, молча шагнул к очагу и уселся возле него напротив женщины, пристально глядя на нее. Эбигайль растерянно смотрела на вождя оглала, не зная, что сказать ему, и что делать. Бешеный Конь, до сих пор не замечавший ее, сейчас вел себя более чем странно.

- Женщина, помнишь эту накидку? - неожиданно спросил он, проведя ладонью по накидке в которой был. - Ты зашила ее, когда я только появился в вашей палатке.

Эбигайль кивнула, не зная, что и подумать. Во рту пересохло от непонятного страха. Прижав ладонь к тому месту накидки, где красовалась заштопанная Эбигайль прореха, он накрыл ее другой ладонью.

- Я прочел переплетение этих нитей, - сказал он. - Твоя нить прочна. Ты ни разу не порвала ее, но... она запутана. Твоя судьба связана с племенем Бурого Медведя. Если уйдешь все равно вернешься, нить судьбы выведет тебя на твою тропу. Ты запутаешься в своей судьбе как в этой нити, и она затянется крепким узлом, но не рви его, как бы тяжело не было. Если порвешь, это будет гибельно не только для тебя, но и для тех, кто рядом с тобой. Я сказал, - и вождь поднялся.

В это время полог откинулся и в проеме входа темной фигурой застыл Хения. За его спиной пляшущие отблески огня разрывали пелену подступающей ночи. Хения вошел и поприветствовал гостя.

- Мне было видение, и я сказал твоей бледнолицей жене слова, которые должен был сказать, - ответил на его приветствие Бешеный Конь. - Теперь я ухожу.

Хения посторонился и Бешеный Конь вышел.

- Что за слова сказал тебе вождь? - спросил Хения, и Эбигайль впервые уловила в его вопросе тяжелую ревность.

- Он сказал, что прочел мою судьбу в стежках нити, которой я зашивала его накидку. Он сказал, что моя судьба, как нить затянется в сложный узел, но чтобы я не торопилась ее рвать, имела терпение и узел сам распутается. Но... каких слов так боялся мой муж?

- Слов мужчины, который зовет женщину за собой, - угрюмо произнес Хения. - Я видел, Бешеный Конь все время смотрел на тебя.

К концу Месяца Заготовки Жира Эбигайль родила девочку. В те последние дни перед родами Легкое Перо и Осенний Лист все время были рядом с ней. Племя двигалось к Ред Ривер, туда где река впадает в Виннипег, надеясь встретить дружественные племена, что кочевали там. Хения тоже старался держаться поближе к жене, что дохаживала последний срок. Когда племя двигалось, Белая ехала на волокуше, иногда сходя с нее и идя пешком. Тогда Хения поворачивал коня и тихо ехал рядом с женой. Не раз, поднимая голову, она ловила его улыбку.

- Ты похожа на переваливающуюся утку, - пояснял он.

Именно в эту зиму душа Хении вновь оттаяла. Он снова начал заботиться о вернувшейся жене, частенько оставаясь голодным, когда охота выходила неудачной, и приходилось брать из скудных запасов, что племя предусмотрительно наготовило впрок летом, но они быстро исчезали, и приходилось экономить. На мягкие упреки и увещевания жены, что ему необходимо вдоволь поесть и чтобы он не беспокоился так сильно за нее, он отвечал, что его не волнует, что думает жена, но волнует здоровье его ребенка. А Легкому Перу пытавшейся отказаться от своей порции в пользу сына, и объяснявшей это тем, что Хении следует припомнить древний обычай его народа, когда стариков объедавших племя оставляли умирать в безлюдных местах, чтобы вдоволь досталось пищи сильным мужчинам, Хения отвечал, что пусть его мать не отлынивает от предстоящих трудностей, поскольку у него нет второй жены и им с Белой приходиться рассчитывать только на ее помощь, так что нечего думать о смерти. Белая прекрасно понимала уловку Хении, но все же порой чувствовала себя виноватой перед Легким Пером, из-за того что не позволила ему взять вторую жену.

На третий день перехода, Эбигайль прихватили первые родовые схватки. Она остановилась и, обхватив живот, согнулась от жестокой и резкой боли. Как это обычно бывает, рядом не оказалось ни бдительной Осеннего Листа, ни заботливой Легкого Пера, ни переживавшего за жену Хении. Обессиленное, но все же пережившее долгую зиму племя, двигалось не спеша, тем более, что они уже подходили к Ред Ривер. Хения с Равнинными Волками умчался на разведку. Легкому Перу, несшей уставшего Иньяна на руках, понадобилось что-то срочно взять из волокуши, а Осенний Лист была занята раскапризничавшимся сыном. Так что первым кто заметил плачевное состояние Белой оказался Пронырливый Барсук. В отсутствии Равнинных Волков и Черных Лис, племенной полиции, что уехали на охоту, узнав от разведчиков о появившихся бизонах, он со своими товарищами охранял обоз, разъезжая вдоль него. Они составляли группу молодых воинов, которую пока негласно, но уже признали. И теперь скача вдоль обоза, следя за тем, чтобы никто не отстал, он увидел, отошедшую в сторону, что бы не мешать тащившимся волокушам и едущим на конях женщинам и детям, скорчившуюся Белую. Пронырливый Барсук тут же подъехал к ней и, соскочив с коня, сдернул с него одеяло, служившее попоной. Бросив его на землю и поддерживая Белую, помог ей опуститься на него.

- Позови... кого-нибудь... а я сама... - преодолевая боль начавшихся схваток, с трудом проговорила роженица.

- Не разговаривай! - Прикрикнул на нее Пронырливый Барсук.

Он и без нее знал, что воину не пристало возиться с женщиной на сносях, но колебался недолго, ведь это была Белая. Поддерживая ее под руку, он пронзительно свистнул, призывая одного из своих товарищей, что был поблизости. Подъехал мальчишка, только недавно принятый к Барсукам, испуганно глядя на молча корчившуюся женщину.

- Позови кого-нибудь из женщин, потом найди ее мать, - отрывисто приказал ему Пронырливый Барсук.

Мальчишка кивнул и послал коня в галоп, но к ним из двигающейся вереницы обоза уже бежала Смеющаяся Женщина с двумя женщинами. Пронырливого Барсука отогнали от роженицы и он, предупредив товарищей, что остается охранять жену вождя, велел им смотреть за обозом до возвращения Черных Лисиц или Равнинных Волков. Пока не появилась встревоженная Легкое Перо, три женщины соорудили над стонущей роженицей навес из веток и одеял. Одна из женщин осталась снаружи поддерживать костерок и смотреть за водой в котелке, поставленный прямо на раскаленные угли. Вторая женщина поспешила за обозом, чтобы найти Осенний Лист и передать Бурому Медведю, что Белая остается на поляне Большого Валуна, что пронырливый Барсук уже позаботился послать вперед одного из товарищей предупредить Хению, и что сам он остался у наспех сооруженной палатки, готовый отразить любое нападение, будь то животного или человека.

Когда мимо Пронырливого Барсука протащилась последняя волокуша самой бедной и многодетной семьи, три молоденькие дочери Смотрящего Назад игриво захихикали, смотря на него и одна из них подошла к юноше, чтобы заговорить. Несмотря на его неприступный вид, она спросила:

- Что ты делаешь здесь один среди женщин, и почему они так хлопочут?

В это время Белая издала крик боли, и Пронырливый Барсук мрачно посоветовал девушке:

- Проходи.

Девушка посмотрела в сторону палатки, на идущую к ней Осенний Лист, и неуверенно предложила:

- Я могла бы помочь.

Но подошедшая Осенний Лист строго отчитала ее и девушке, надеявшейся стать ближе к Пронырливому Барсуку, пришлось догонять своих сестер. Эту девушку звали Розовый Куст. Прошлым летом, в день, когда у нее начались кровотечения, ее отец, Смотрящий Назад, устроил праздник, чтобы дать понять, что его дочь стала девушкой и готова к замужеству. В такой день возле палатки не возбранялось появляться молодым людям, это даже поощрялось, не говоря уже о бывалых воинах имевших известный достаток. Но сердце Розового Куста забилось только раз, когда она увидела среди подошедшего к ее палатке с друзьями Пронырливого Барсука. Но он прошел мимо ее типии, мельком взглянув на саму виновницу торжества, сидевшую на праздничной циновке среди блюд, которые наготовила ее мать. Там были и орехи, и яблоки, и мед, и жареное мясо. Отец по такому случаю расстарался, отправившись на охоту. Еще бы! Ведь за известие, что его дочь, которую он объявил невестой, принесут подарки. Подарки дарили, даже сватались, и два молодых человека с которыми она играла в детстве, уже стояли возле ее типии с одеялами, но Розовый Куст ждала Пронырливого Барсука. Никто не знал о ее сердечной тайне, даже самая близкая подруга и сестра Фиалка, которая сейчас тянула ее за руку, побуждая следовать за собой.

- Почему ты не хочешь уходить? Почему твои ноги не идут, словно приросли к этому месту? - возмущенно оглядывалась она на Розовый Куст. - Почему ты упорствуешь? Пойдем скорее. Мы же не раз слышали с тобой от старух, что духи могут прогневаться на девушку, если она сидит рядом с роженицей. Тогда девушка лишится целости, а это тяжелый проступок. Ты же не хочешь быть отверженной?

- Ничего такого я не хочу, - смущенно пробормотала Розовый Куст. - Я только хотела немного постоять рядом с Пронырливым Барсуком.

- Вау! - всплеснула руками Фиалка, отпустив, наконец, Розовый Куст. - Ты отдала сердце этому негоднику? Вспомни свои слезы, когда он дергал тебя за косы. Не ты ли лила их, когда он залил медом шкурки, которые ты мездрила? Вспомни, как он запачкал твою нарядную одежду, толкнув тебя в реку с тиной, и тогда твое сердце отвернется от него.

- Я все помню, сестра, - вздохнула Розовый Куст, понурившись. - Но от этого мои мысли о нем не становятся холоднее, наоборот, когда я думаю о тех проказах, мои мысли становятся теплыми, лаская сердце.

В досаде Фиалка только ногой топнула. Закусив губу, она смотрела себе под ноги и Розовый Куст, хорошо зная сестру, поняла, что той известно что-то такое о чем она не решается сказать. Розовому Кусту оставалось только молча ждать, не подгоняя сестру своим нетерпением. Фиалка коротко взглянула на Розовый Куст, потом еще раз и решилась:

- Наша унчина по отцу, как-то говорила матери, что Белая умеет держать сердца мужчин не отпуская. Разве твои глаза ослабли? Почему ты не видишь, что Пронырливый Барсук тоскует по этой женщине. Он всегда ходит по той тропе, по которой прошла она.

- Разве Белая не жена вождя? Разве она не принадлежит другому мужчине и разве он отпустит ее? Сейчас она производит на свет его дитя, а Пронырливый Барсук стоит стражем у ее родильной палатки. На что ему надеется?

- Унчина нашего отца говорила нашей матери, что Белая забирает сердца только отважных и достойных мужчин. Она забрала сердце Хении и Пронырливого Барсука и не отпускает их. Она сильна настолько, что смогла побороть гнев Когтистой Лапы, и он ушел из племени. Не смотри больше на Пронырливого Барсука, не думай о нем, твои надежды заполучить его в мужья, напрасны.

У Розового Куста опустились руки.

- Я пойду к шаману и спрошу, как вернуть сердце Пронырливого Барсука и открыть ему свое.

- Не делай этого! - воскликнула Фиалка, схватив ее за руку. - Шаман ответит тебе, что бог бледнолицых силен.

- Разве шаман так скажет? - с удивлением взглянула на нее Розовый Куст.

- Черная Сутана говорил нашей матери, когда та пришла к нему получить ответы на вопросы, что наш шаман слаб перед ним, потому что служит только духам, что вокруг нас, а Черная Сутана служит могущественному богу, который создал этих духов. Бледнолицые знают слова, которыми разговаривают со своим богом. Эти особые слова у них зовут "молитва". Помнишь, отец ругался, что у нас пропали ломти оленьего и лосиного сала? Наша мама снесла их Черной Сутане, чтобы узнать те важные слова.

Между тем в родильной палатке всем заправляла Смеющаяся Женщина.

- Не дай своей боли помешать выходу ребенка. Помоги же ему! Разве ты не ждешь его? Хения уж точно ждет не дождется.

- Отвлеки ее разум от боли, Смеющаяся, как только можешь делать это ты, - мягко попросила ее Легкое Перо, держа Белую за руку и морщась, когда та со всей силы сжимала ее в родильных муках.

- Мне принесли эту легенду люди южного племени. Ты поймешь, как трудно было нашим предкам, ведь раньше женщины никого не рожали. Птичка напилка, бывшая в то время мужчиной, научила их иметь детей, - начала рассказывать Смеющаяся Женщина, поддерживая роженицу. - "Есть у вас дети? - спросил он. - Нет, - отвечали женщины, - и как их раздобыть, мы не знаем. - А мужей у вас тоже нет? - Мужья есть. - И как часто они с вами совокупляются? - Раз в месяц. - Это никуда не годится. Совокупляться надо каждый день и каждую ночь. Если дадите мне женщину, то я покажу. Но люди посовещались и решили: - Чего ради мы вдруг дадим ему женщину? - Тогда как хотите, - отвечал напилка. Но тут одна старушка привела внучку: - Вот, говорит, бери!" Тужься, тужься... - сказала Смеющаяся Женщина Белой, прерывая свой рассказ, - Помоги своему ребенку, увидеть свет...

Эбигаль стиснула зубы, подавляя крик боли.

- Расскажи... расскажи... что дальше, - прохрипела она, мотая головой и почти теряя сознание, но голос Смеющейся Женщины странным образом успокаивал боль.

Индианка продолжала рассказывать:

- "Напилка совокуплялся с ней до тех пор, пока у женщины не прекратились месячные. - Ага, - сказал муж, - значит, ты беременна! Теперь будь осторожна, туго не перепоясывайся!» Через два месяца живот беременной округлился, и соседка пришла взглянуть на такое чудо. « - Как это твоя внучка ухитрилась забеременеть?» - пристали женщины к подружке с вопросами. - Не скажу! Когда напилка просил у вас женщину, никто ему не дал, а сейчас все сюда явились. - Что из того, - возражали женщины. - Кто же так просто бросится к незнакомому человеку? А теперь мы хотим узнать, как заиметь детей. Мы бы теперь напилку с удовольствием полюбили. - Нет, - отказала старушка, - он не может с вами со всеми совокупляться. Пусть каждая заводит детей от собственного мужа. Жена напилки почувствовала приближение родов, и соседки снова гурьбой пришли в дом. - Чего она кричит? - стали они допытываться. - Рожать будет, вот и кричит" Кричи и ты... кричи, - велела тужившейся Белой Смеющаяся Женщина и продолжала рассказывать: - "А скоро? - спросили женщины. - Идите к отцу ребенка, он вам расскажет! Напилка был в своей мужской хижине, когда ему сообщили, что ребенок родился. - Почему младенец у вас голый, простудится ведь! - закричал отец, входя к роженице. - Немедленно заверните! - Откуда нам знать, не уходи, обучи нас! - запричитала старушка. - Да я вообще уж хотел уходить, никто меня здесь не любит! - пожаловался напилка. - Нет, любит, любит, все любят, все женщины тобою интересуются, - возразила старушка. - Ну, хорошо, теща, можешь тогда их позвать. - А что такое "теща"? - не поняла старушка. - "Теща" это мать жены. В тот же день к напилке пришли мужчины и попросили совета. Тот повторил опять: - Главное совокупляться каждый день, пока не прекратятся месячные кровотечения. Мужчины послушались и вскоре все женщины были беременны. Потом напилка рассказал, как надо рожать лежа, чтобы ребенок не выпал на землю. Всему этому птичка нас научила."

Пронырливый Барсук удивленно прислушивался к крикам роженицы перемежавшимся смехом женщин, потом услышал писк пойманного зверька и только потом сообразил, что это был плач родившего младенца и отчего-то разволновался. Только его волнение, не шло ни в какое сравнение с волнением появившегося Хении. Он примчался на коне и вряд ли что-нибудь видел перед собой, так что Пронырливому Барсуку пришлось махать рукой, чтобы быть замеченным. Осадив на скаку коня, Хения скатился с него и ошалело посмотрел на Пронырливого Барсука и тот, молча, указал ему на палатку роженицы, куда вождь тут же ломанулся не глядя под ноги, за что и поплатился, угодив ногой в нору, свалившись на землю. Выдержка Пронырливого Барсука помогла ему не рассмеяться, но он не смог сдержаться, когда Хения не рассчитав высоту хлипкого сооружения, чуть не снес родильную палатку, пытаясь с ходу влезть в нее. Из палатки послышались возмущенные голоса женщин и насмешливая ругань Смеющейся Женщины. Кажется, его пытались вытолкнуть из нее, но молодой отец упорно лез внутрь. В конце концов, поле боя осталось за ним, из палатки смеясь и качая головами, согнувшись, выходили женщины, давая в ней место Хении, куда он быстренько влез. Он благоговейно смотрел на крохотную девочку, вызвавшую в его сердце огромную любовь. Рядом сидела, склонившись над младенцем и Белой Легкое Перо шепотом благодаря духов, что дали ей дожить до появлении внучки. Измученная Белая счастливо смотрела на своего ребенка, самого прекрасного и желанного и до нее не сразу дошло то, что говорил Хения, гладя ее по голове.

- Эпихаль... - шептал он.

Он впервые назвал ее настоящим именем, тем, которое она открыла ему в пещерах Саха Сапа. По случаю рождения дочери Хения задал пир на первой же стоянке. Вечером вокруг костра плясали ритуальный танец, и самозабвеннее всех отплясывал молодой отец. Что ж, для племени Бурого Медведя это были последние счастливые дни.

Осенний Лист вошла в типии с люлькой в руках. Она изготовила ее, пока молодая мать приходила в себя, кормя малышку, которой дали индейское имя Эйлен - ясная или счастье, и имя это легло на сердце Белой. Эйлен и стала для нее ясным счастьем. Осенний Лист, улыбаясь, поставила люльку возле подруги. Это была кожаная люлька, с мехом бизона внутри. Перед лицом младенца на плоской деревянной дуге с натянутой на нее шкурой как капюшоном, висели подвески амулеты, призванные отваживать недобрых духов. Вся поверхность шкуры на люльки была украшена вышивкой из игл дикобраза и Белая узнала руку своей матери Легкое Перо. Эта люлька была тем хороша, что женщины могли крепить ее к спине и носить с собой, так что Эйлен, ее ясное счастье, всегда была с ней. Был счастлив и отец, и неправда, что с младенцами занимались только женщины, оказалось, отцы тоже с удовольствием возились с ними. Когда малышка болела, Хения не отстранялся, предоставляя справляться с проблемой женщинам. Он просил Легкое Перо припомнить, кто из детей в стойбище переболел подобной хворью и, не задумываясь, шагал к тому типи. Там его принимали с пониманием, выслушивали с сочувствием, переспрашивали и давали советы. Нередко, он приводил женщину, которая пережила такую же болезнь собственного ребенка, а зачастую за ними увязывался и ее муж.

Теперь колыбель крохотной Эйлен стала центром жилища Хении, все вращалось вокруг нее. Само собой, что мама и бабушка, почти не отходили от колыбельки, а Хения как только входил в типии, сразу же подходил к ней. Каждый в племени желал посмотреть на дочь Хении, и когда такой гость с подарками входил к ним, Хения сидя у очага, со страшно довольным и гордым видом выслушивал поздравления и всяческие пожелания. Проявлял интерес к вдруг откуда-то появившемуся карапузу и Иньян. Надо сказать, что Хения много занимался им, уча сидеть на пони и держать лук со стрелами, которые изготовил специально для него. Частенько посадив малыша на плечи, они отправлялись на реку, где Хения мыл лошадей, а Иньян наблюдал за ним с берега. Мальчик был послушным, но словно себе на уме, никогда нельзя было знать, о чем он думает. Вот и сейчас, прижавшись к плечу Белой, с перемазанной ягодным соком мордашкой, он смотрел, как она кормит грудью малышку. Мальчик ни с кем особо не водился и все больше держался бабушки Легкое Перо, которая души в нем не чаяла.

А бледнолицым все было мало, они отодвигали границы индейских земель все дальше, не считаясь со своими обещаниями и клятвами. Как и большинство племен, племя Бурого Медведя отклонив предложение жить в отведенном для них пространстве - резервации, снялись и немедленно покинули стойбище, не желая, чтобы нагрянули солдаты и отвели их туда насильно. Белая и Легкое Перо собрались споро. Малышка Эйлен сладко спала в люльке за спиной матери. Растянувшаяся вереница волокуш, навьюченных лошадей и бредущих людей, медленно двинулась на север. Шли они так два дня. Потом прокатился слух, что за ними выслали солдат. Погоня! И теперь люди шли, не останавливаясь даже на ночлег, подгоняемы страхом неизвестности в неведомой им резервации. Они измучились, не понимая, куда идут, но страх неволи, на которую их обрекали бледнолицые в непонятной резервации, был страшнее, хотя они даже понятия не имели, где для них спасение. Потом пришел слух, что солдаты нагоняют. Собрался совет воинов. Нужно было срочно решать: подставлять ли измученных людей под пули, приняв бой, или повернуть назад и идти в эту самую резервацию. Решение было не из легких. Все эти дни Белая почти не видела ни Хении, ни Широкого Крыла. Осенний Лист шла рядом с нею с сыном на руках. Несколько раз мимо проносился Широкое Крыло, чтобы мимоходом взглянуть на жену и Маленького Орла. А вечером к Белой подъехал Хения и какое-то время держался рядом. Она показала ему дочь, мирно спящую к люльке, он кивнул и ускакал вперед. Позади послышались выстрелы. Равнинные Волки быстро сгруппировавшись, выступили навстречу настигшей их погоне. Вереница людей остановилась. Раздался боевой клич сиу и снова беспорядочные выстрелы. Как потом, оказалось, палили в воздух, предупреждая синие мундиры, что индейцы настроены решительно. Отряд солдат остановился и вперед выехал капитан Фоули, которого сиу знали как немногословного, грубоватого, но справедливого солдата. Он, поднял руку в знак своих мирных намерений, показывая, что хочет говорить с индейцами. Его солдаты, опустили ружья. К нему навстречу выехали Бурый Медведь и Хения. Остановившись, все трое спешились и сев в сухую траву, начали переговоры. Солнце поднялось в зенит и опустилось, а они все не могли что-то решить. Отряды сиу и синих мундиров тоже спешился и, разведя костерки, все время находились начеку. Как уж это удалось Фоули, но капитан мирно договорился с Бурым Медведем и убедил Хению повернуть назад.

Обратно ехали в сопровождении солдат, которые вели себя с беглецами корректно. Остановки делались чаще, некоторые солдаты делились с измученными женщинами и никогда неунывающими детьми пайками. Вожди собирались вокруг капитана, раскуривая с ним ритуальную трубку, которую он принимал с благодарностью и, не морщась, глубоко затягивался горьким терпким дымом. Этот старый капитан, проезжая мимо вереницы шедших людей, вдруг заметив Белую, приложил пальцы к тулье шляпы, почтительно приветствуя белую мисс. На совете, он много говорил, в чем-то убеждая вождей и храбрейших. Хения, Широкое Крыло и Бурый Медведь хранили невозмутимый вид, остальные кивали, принимая слова капитана. Резервация была не так уж страшна, но, что это была за территория? Эбигайль обвела пустынное место, голую каменистую землю с чахлыми деревцами и несколькими пологими холмами, заросшими жестким пыльным ковылем. Посреди всего этого стояла рубленая хижина с кой, какими пристройками. Это было агентство. Люди начали обустраиваться, не понимая, почему они должны по указке Белого Отца называть это место домом.

К концу лета до Бурого Медведя дошли безрадостные слухи о Бешеном Коне и о том, что в форте капитана Фоули сменил полковник, молодой амбициозный офицер. Он не желал слушать ни о каких компромиссах с индейцами и знал одно - полное их подчинение. Говорили, что его ненависть к индейцам была так велика, что ее не могло заглушить даже виски. Это было тем более странно, что как утверждал Хения, со слов тайного разведчика, этот офицер ни разу не сталкивался с ними и ни разу в жизни до сего дна не был ни в прерии, ни в рейде против индейцев. Однако, он бросил блестящую карьеру в большом городе и отправился сюда по собственному желанию. Так говорили.

Потом до племени начали доходить слухи о Бешеном Коне, один противоречивее и тревожнее другого. Говорили, что вождю сиу приказали покинуть свою землю и явиться в агентство форта Робинсон, чтобы получит продовольственные пайки и одеяла. Но он никуда не хотел ехать. Оглала собрали совет, на котором решили поехать в форт, получить довольствие и вернуться на земли западнее Черных Холмов и Бешеный Конь подчинился. Говорили, что в этом форте Робинсон он должен был вести переговоры с генералом Терри, Три Звезды о том, чтобы белые передвинули резервацию на Ручей Бобра, потому что он протекал по самой середине земли Лакота. Только оказалось, это было ловушкой Крапчатого Хвоста, давно замышлявшего разделаться с Бешеным Конем. Узнав об этом, вождь с частью своей группы сбежал из форта. За ним послали полицию, и на следующий день она вернулась вместе с беглецами. Бешеного Коня убили, когда вели в тюрьму, дважды вонзив в него штык. Но говорили, что подстрекали и кричали убить его Американская Лошадь и Красное Облако. Большинство людей Бешеного Коня исчезло из форта сразу после его гибели. Стоящий Бизон и другой индеец-полицейский подошли к смертельно раненному вождю, укрыв его своими одеялами, а солдаты подкатили военный фургон, запряжённый мулами, в который перенесли тело легендарного вождя. Тело отвезли в стойбище, где его тайно похоронили родители, и даже жена Бешеного Коня не знала, где теперь могила мужа. Говорили, что перед тем как Бешеного Коня похоронили, каждую ночь на его гроб опускался орёл. Он ничего не делал, просто ходил по гробу. Так говорили.

Наступала осень, когда племя Бурого Медведя, покинув резервацию, кочевало, уже не следуя за стадами бизонов, а ища их. После им следовало вернуться обратно, потому что полковника раздражало то, что индейцы не сидят в отведенных для них границах, а сиу не понимали, чего от них хотят, ведь они, поохотившись и запасшись на зиму мясом, вернуться в это убогое место, раз обещали. Как-то Равнинные Волки донесли до Хении, что за племенем следует траппер, что он не прячется, а едет открыто, но в тоже время подальше жмется от индейцев как собака, которую преследуют койоты.

- Пусть бледнолицый без всякого страха идет к людям Бурого Медведя, - сказал Хения.

Бурый Медведь и Широкое Крыло согласно кивнули. Через какое-то время к ним в палатку, откинув кожаный полог, вошел Медвежьи Глаза. Бурый Медведь и Широкое Крыло смотрели на него с безразличием, Хения недобро.

- Ага, припомнил мне Ступающий Мокасин, но и у меня к тебе счеты, индей. Ты знаешь, что никого из вас я не назвал своим братом, - презрительно скривил заросшее бородой лицо по самые маленькие глазки Медвежьи Глаза.

- Тогда почему ты здесь? - резонно заметил Хения.

- По повелению твоей пташки, что поет только для тебя. Велено передать, что для тебя, индей, наступают недобрые времена. И я быть может, порадовался этому, кабы не подрался с полковником, чтоб в его глотку больше не лезло виски, которое он хлещет, что колодезную воду. Вот уж кому я даже уголька в аду пожалею. Этот южанин ведет сюда солдат, чтобы вернуть вас в резервацию. Ваши зовут его Полковник с Юга, - говорил Медвежьи Глаза. - И хотя он из южан, но индейцев ненавидит, ничуть не меньше ниггеров. Уж поверьте мне, я попусту болтать не буду. Слышал, не брезгует грязными делами, берется уничтожать целые деревни и стоянки индсменов, подчистую. Говорят, сам напросился на службу сюда. По всему видать к индсменам у него какие-то свои счеты. Недобрые времена настали для краснокожих, уводи-ка ты своих, куда подальше.

- Я подписал договор с Большим Отцом из Белого Дома, мне нечего бояться Полковника с Юга, - покачал седой головой Бурый Медведь. - Пусть приходит, он будет моим гостем, и я покажу ему бумагу Белого Отца.

- Эх, святая простота... Большой Отец вон где... - и Медвежьи Глаза махнул рукой куда-то в сторону. - А Южанин того и гляди нагрянет сюда со дня на день. Ты не успеешь даже свою бумажку вытащить и ему под нос сунуть, как он тебя пристрелит без всяких разговоров. Болтают, что от того, что пьет этот хлыщ по страшному, он мало что соображает наутро, и что натворил прошедшим днем не помнит. Тебе бы лучше как можно быстрее вернуться в резервацию и быть все время начеку. Так мне ваша птичка повелела, - усмехнулся траппер. - Но и ей недолго осталось петь, слишком уж дерзкая.

- Мы услышали тебя, брат, - степенно кивнул Бурый Медведь. - И последуем той тропой, на которую указывают твои слова.

- Ну, вот и ладно. А я последую своей дорогой с вашего позволения, потому как делать мне здесь больше нечего. Паршивее некуда стало в этих местах, - и Медвежьи Глаза метнул настороженный взгляд на Хению.

- Ты уедешь отсюда с целым скальпом, - сухо пообещал Хения, не глядя на него.

- Ну... - замялся траппер. - В таком разе, мы как будто и квиты?

Хения кивнул. Равнинные Волки проводили бледнолицего, отпустив по добру по здорову, и никто из них не коснулся его скальпа. Тем временем Хения, Бурый Медведь и Широкое Крыло решали, как им быть дальше: продолжить охотиться, или все же повернуть обратно к резервации, чтобы не раздражать пока что неведомого им Полковника с Юга. Решили, что лучше вернуться и встретиться с ним на полпути, заверить в своих мирных намерениях и попросить разрешения поохотиться до первых заморозков. Собственно, это решение приняли Бурый Медведь и Широкое Крыло, Хения молча, подчинился. На следующее утро племя снялось с места своей стоянки и, повернув, двинулось в сторону резервации, охотясь по пути. На третий день, до них дошла весть, что отряд синих мундиров во главе с самим Южанином выехал из форта и движется в их направлении. Это не встревожило Бурого Медведя и он продолжал не спеша двигаться ему навстречу. Люди еще помнили старого капитана Фоули. Собрав бобровые шкурки и лучшие бизоньи полости, три вождя отправились навстречу Южанину, что бы говорить с ним о мире и охоте.

Эбигайль взглядом проводила троих вождей облаченных в торжественные одежды в сопровождении Равнинных Волков, и пошла к своему типи. Сколько продлятся переговоры, никто не знал. Это зависело от того, как примет вождей новоявленный полковник. Если он поговорит с вождями резко и открыто выкажет свое недовольство, то стоянка снимется с места за несколько минут. Если им покажут свое расположение, то возможно вожди приеду в лагерь с гостями, и тогда следует позаботиться об угощении. Но сейчас она хотела взять большой кусок мыла и, отловив носящегося с детворой Иньяна, отправиться к небольшому, но глубокому ручью, чтобы постирать одежду и искупать детей. Легкое Перо тут же начала собирать рубашку сына и детские вещи, увязывая все это в большой узел. Повязав за спину спящую Эйлен, Легкое Перо отправилась к ручью, сказав, что будет ждать ее там с этим маленьким жеребенком Иньяном, за которым уже не успевают ее старые ноги. Белая отнесла узел к ручью, и вернулась к палаткам, зовя Иньяна, но на ее зов откликнулся не Иньян, а Осенний Лист. Держа на руках сына, она сказала, что Иньян убежал с ребятами к орешнику, и скорей всего, они будут выслеживать лисенка, так как еще утром Пронырливый Барсук обнаружил там лисью нору, а в ней целый выводок щенят. Подруги поболтали, и Осенний Лист тоже засобиралась к ручью, попросив Белую подождать, пока она не соберет одежду, которую собирается выстирать. Что ж, пока Осенний Лист занималась своими вещами, Белая пошла к орешнику и остановилась, заметив вдали пыль поднятую копытами мчащихся коней. Странно... Это явно были не вожди, всадников было намного больше, если только они не возвращаются с солдатами. Но неужели переговоры прошли настолько быстро, и почему несутся во весь опор? Тревога Эбигайль возрастала. Из типи стали выходить мужчины, они тоже заметили спешащий к лагерю отряд. Уже можно было различить синие мундиры и желтые шейные повязки. Видимо странность этого не давала покоя не только Эби. Солдаты были уже настолько близко, что она ясно видела - среди них не было трех вождей.

Навстречу мчащемуся отряду вышло несколько старейшин, чтобы узнать в чем дело, их, не останавливаясь и не сдерживая коней, лихо порубили на полном скаку. Эби задохнулась от ужаса. Развернувшись, она побежала к своей палатке с бешено бьющимся сердцем. Кровь стучала у нее в ушах. Эйлен... Иньян... защитить... От дальних крайних палаток послышались беспорядочные выстрелы. Кто-то уже давал отпор ворвавшимся в лагерь солдатам Южанина. Влетев в типи, Эбигайль схватила висящий на столбе пистолет, и выскочила из палатки. Она должна была найти Иньяна и бежать к ручью, чтобы защитить дочь, мать и подругу. В лагере царила неразбериха. В завесе поднятой пыли носились всадники, метались и кричали люди, ржали кони, слышались выстрелы, визги, стоны, ругань, крики и плач. Она бросилась к орешнику, не боясь выстрелов, видя, что солдаты больше рубили на скаку, чем стреляли, и нырнула в заросли. Иньян в полном одиночестве сидел под деревом и ревел от страха.

- Ты молодец, молодец... - прошептала Белая, подхватывая его на руки. - Ты ждал меня здесь... ты молодец...

Теперь нужно было пробраться к ручью, отсиживаться в этом месте она не могла. У ручья оставались дочка, мать и подруга и она не знала, какая участь их постигла, а это было хуже смерти. Она выскочила из кустов и помчалась в сторону ручья, прижимая Иньяна к себе. Перед ней вырос всадник в расстегнутом синем мундире, с безумно выпученными глазами, его борода и шейный платок были в крови, всклокоченные волосы рыжие от пыли. Увидев Эби, он оскалился и, подняв саблю, ринулся на нее. "Потеха, потеха!" - возбужденно выкрикивал он, готовясь рубануть по женщине с ребенком на руках. К нему что-то метнулось и повисло на руке, сдергивая с седла. Всадник покачнулся и стал заваливаться на бок, его конь рванул в сторону и солдат грохнулся оземь, звякнула о камни его сабля. Над ним послышался победный клич сиу, и сидящий на нем индеец, замахнулся томагавком. Одновременно с этим раздался выстрел, и индейца отбросило назад. Эби узнала в нем Пронырливого Барсука. Это привело ее в чувство и она, не целясь, выстрелила в поднимающегося солдата. Ее мозг работал четко, эмоций не было, она действовала машинально. Схватив ружье убитого солдата, и, подхватив Иньяна, она снова побежала, но уже не так быстро, мешало ружье.

Перед ней какой-то солдат кинулся к женщине, схватив за волосы и запрокидывая ее голову назад, замахнулся кавалерийской саблей, чтобы рубануть по горлу. Ему было жалко пули для индейской шлюхи. Зато Белой было нисколько не жаль для него, и она, бросив ружье, выстрелила из пистолета. Женщина высвободилась, но прежде чем с плачем убежать и спрятаться, оглянулась на того, кто спас ее. Это была одна из родственниц Сосновой Иглы. Женщины стойбища спасались, как могли. Эбигайль наклонилась за ружьем, когда увидела, что на нее разворачивает своего коня синий мундир, и, вонзив шпоры в его бока, посылает вперед, замахиваясь саблей. Уже не раздумывая, Эби выстрелила в него из пистолета. Всадник резко откинулся назад, выронив саблю и повалился с лошади, которая почувствовав неладное замедлила шаг, а потом и вовсе встала. Тяжело дыша, Эби, снова подняла ружье и перешагнула через офицера, а о том, что это был офицер, говорили погоны полковника на залитом кровью мундире. Пуля угодила ему в лицо и Эби различила лишь тонкие усики над бледной приоткрытой губой и ровный пробор разделяющий темные, гладко приглаженные волосы. Но и этого хватило, что бы узнать О Генри. Ей было все равно, никаких чувств по этому поводу она не испытала. Ей хотелось только одного, побыстрее добраться до ручья, к своим. Она уже подбегала к нему, когда увидела спокойно въезжающего в разросшийся у ручья кустарник всадника. Оттуда донесся грубый хохот и выстрел. Всадник, привстав в стременах, вытянул шею, что-то высматривая в зарослях. Похолодев, Эбигайль опустила Иньяна на землю, и мальчик, дрожа, тут же вцепился в ее тунику. Он все понимал, и будет помнить об этом всю свою жизнь. Солдат, кажется, увидел то, что высматривал, потому что медленно поднял ружье, не торопясь выцеливая свою добычу. Одновременно с ним вскинула свое и Эби, но выстрелила раньше, так что солдат взмахнув руками и впустую пальнув в небо, повалился из седла, запутавшись ногой в стремени. Одним резким движением Эби перезарядила ружье и, подхватив, притихшего Иньяна подмышку, побежала к кустам, почти столкнувшись с, вывалившимся оттуда на звук выстрела, еще одним солдатом. Выпустив Иньяна, Эби перехватила ружье и как когда-то обрушила его приклад на голову врага. Замирая от страха того, что может увидеть, Эби подхватив притихшего мальчика, вломилась в кусты. На берегу ручья у самой воды лежала Осенний Лист. Ее тело было поколото штыком в живот и грудь, с головы снят скальп, но ее пальцы сжимающие рукоять ножа и после смерти не разжались. Зажав рот руками, Белая давилась рыданиями.

- Прости... о прости меня... - шептала она, упав на колени и прикрывая глаза подруги. - Я не успела... не успела...

Рядом плакал Иньян, поскуливая как потерянный щенок. Из кустов выбралась дрожащая Легкое Перо с растрепанными седыми косами с осунувшимся от скорби и неотвратимости лицом. На руках она держала Маленького Орла, в люльке за спиной, спала Эйлен. Эбигайль бросилась к дочери и убедилась, что малышка жива и невредима, а Легкое Перо стоя над Осенним Листом, утирала слезы текущие по ее морщинистому темному лицу. Она видела, как молодая женщина храбро бросилась на врага, яростно защищая своих детей. Потому что не имело значения, твой собственный ребенок укрылся у тебя за спиной или нет. Когда нападал враг, все дети племени становились твоими, родными... Эбигайль напряженно прислушивалась. Звуки бойни со стороны лагеря утихли, отчего стало еще тревожнее. Легкое Перо с опустошенным от горя взглядом, наклонив голову на бок, тоже прислушалась, потом медленно начала отвязывать от пояса и плеч веревки, привязанной к ней люльки. Белая поспешила помочь и повесила люльку на себя. Легкое Перо как следует, закрепила вокруг ее талии и плеч веревки и знаками показала, что хочет, посмотреть, что твориться в лагере, показав на кусты, за которыми Белая должна была укрыться вместе с детьми. Кинув, Эби подхватила Маленького Орла и взяла за руку Иньяна, которого бабушка Легкое Перо гладила по голове, подбородок у ребенка дрожал. Белая устроилась в кустах так, что бы не видеть тела Осеннего Листа, слишком тяжело было смотреть на нее. Она потом сделает для подруги все, что положено, но не сейчас. Бог знает, что она передумала за это время. Утомленный ужасными впечатлениями, Иньян уснул, а Маленький Орел, словно что-то чувствуя все время хныкал и тогда, Белая зажимала ему носик, как делала это когда-то его мама и малыш сразу же послушно затихал. Малышка Эйлен заворочалась в своей люльке, и Эби пришлось ее снять, что бы взять на руки и покормить. Как ни жалко было будить Иньяна, но он должен был в это время присмотреть за Маленьким Орлом, пока она кормила дочь. Через какое-то время к ручью вышла Легкое Перо с Серой Оленихой и Эби тут же поднялась на ноги, обнаруживая себя. Женщины замахали ей, зовя за собой и показывая, что опасность миновала, и Белая подхватив Маленького Орла на руки с цепляющимся за подол ее туники Иньяном, вышла к ним. Легкое Перо сразу же подхватила Иньяна, а Серая Олениха взяла Маленького Орла, причитая над сиротой. Три женщин держа на руках детей, побрели в лагерь. Безрадостная картина предстала перед ними. Между поваленными типи лежали убитые, над которыми исходили скорбным плачем родные и выжившие соплеменники. Солдаты ушли, забрав своих погибших товарищей. Кто-то поднимал втоптанные в землю палатки, кто-то подняв руки к небу молил Ватанку принять дух погибшего. Кто-то потерянно и отрешенно бродил по лагерю, подбирая остатки утвари, больше походя на безумца. Тут и там раздавались истошные вопли. Смеющаяся Женщина сидя над Пронырливым Барсуком перевязывала свою руку на которой отсекла палец в знак глубокого горя и теперь пела сыну дрожащим срывающимся голосом погребальную песню.

Один из мужчин сказал, что бойня прекратилась сразу же после того, как обнаружилась гибель Южанина. Лейтенант, что взял на себя командование, дал приказ к отступлению. Он велел всем оставшимся индейцам собраться и объявил, что уходит, но чтобы племя оставалось на месте. В этом случае он выдаст им тела трех вождей и пленных воинов, что сопровождали их, а потом отконвоирует к месту резервации. Забрав у индейцев ружья и своих убитых, синие мундиры отбыли в форт. Слова о том, что им должны выдать тела трех вождей Белая слышала, но не восприняла, просто потому, что ведь говорили и о пленных индейцах, что сопровождали их, и, конечно же среди них будет Хения. Ей просто надо дождаться его и сказать о своем решение оставить у себя Маленького Орла. Сейчас она ходила среди разоренной палатки Осеннего Листа, чтобы найти одеяло, в которое могла завернуть тело подруги, но все было пограблено. Странно, что солдаты грабили индейцев, которые по меркам бледнолицых и так жили как последние нищие. Те лошади в загоне, что не были угнаны и не ускакал сами, были перебиты и Лори тоже. И вдруг до Белой с жестокой отчетливостью дошло, что ее жизнь загублена, что уже никогда не будет как прежде и что ничто уже не вернется. Ничто и никогда. "Нет, - говорила себе Белая, закутывая Осенний Лист в одеяло. - Все станет по-прежнему, как только вернется Хения. Я подавлена, от того и мысли такие. Да, мы вынуждены покориться и идти в резервацию. Да, мы пережили кровавый налет обезумевшего О Генри, но вернется Хения и мы справимся. Завтра он вернется... Лейтенант ведь обещал."

Всю ночь на стоянке горели костры и пелись песни скорби, сопровождаемые безутешными рыданиями. Вместо типи над землей поднимались погребальные помосты. Никто не спал, каждая палатка в племени Бурого Медведя кого-нибудь да оплакивала. Хоронили мужчин, стариков, женщин и детей. До утра не утихал рыдания, и протяжные стоны душевной боли. Горе придавило и опустошило, казалось, ничто больше не проймет людей, все слезы выплаканы, а сердца опустошены, но когда на рассвете солдаты привезли на волокушах тела Бурого Медведя, Широкого Крыла и Хении люди поняли, что надежды больше не осталось. Ничего не осталось, кроме жалкой жизни, уготованной им бледнолицыми. Им дали на погребение вождей день, после этого они должны были собраться и тронуться в путь. Племя было обезглавлено, повержено, дух уничтожен, гордость растоптана, и людям еще предстояло отойти от шока. Тела переложили на носилки, возле них сгрудились обессиленные горем соплеменники, молча глядя на своих вождей и молясь за них духам предков. Но Эби не собиралась подходить. Зачем? Ей там нечего делать, не на что смотреть. Горько плакали женщины. Пошатываясь, к ней подошла Легкое Перо и, взяв за руку, потянула за собой к носилкам.

- Взгляни на него в последний раз, - прошептала она.

- Нет, - выдернула от нее руку Эби. - Я не могу... Уходи. Мне нужно кормить Эйлен.

Легкое Перо взглянула в лицо своей бледнолицей дочери и взмолилась Великому Духу, прося помощи. Все было намного хуже, чем она опасалась. Белая отказывалась принимать гибель мужа. Она встала на опасную тропу, душой и разумом, следуя за погибшим, и куда это приведет ее. Неожиданно носилки Хении поднесли прямо к Белой, опустив на землю возле ее ног. Люди рассудили, что жена вождя должна попрощаться со своим мужем. Вылинявшее потертое солдатское одеяло откинули с его лица, но Эби упрямо смотрела в сторону, так и не взглянув на Хению. Но когда носилки подняли и понесли к погребальному помосту, она упала на колени, попыталась подняться, но ноги не держали ее. Так она и сидела на одном месте, бездумно глядя, как кладут ее мужа на помост. Она не могла принять, что это все происходит с Хенией и там, на погребальном помосте был Хения... до нее это плохо доходило. Это ведь какое-то недоразумение? Ведь не может такого быть, чтобы Хении не стало? Эби была опустошена. Она бессмысленно смотрела на то, как проходило погребение под заунывное пение измученного болью от раны шамана. Но видела ли, сознавала ли, потому что и после погребения, она только и делала, что ждала, глядя на вход палатки, уверенная, что вот-вот откинется кожаный полог и, пригнувшись, войдет Хения. Душа и разум Белой не принимали ужасающей действительности, действительности о том, что Хении больше нет. Осенний Лист и Широкое Крыло положили на один помост, чтобы и после смерти они были вместе.

Оправлявшийся от тяжелого ранения Каменное Перо, один из выживших Равнинных Волков, рассказывал, что Полковник с Юга не собирался вести с вождями никаких переговоров. Он даже слова им не дал сказать, а подняв кольт, выстрелил в первого же индейца, вошедшего в его палатку. Двоих оставшихся вождей схватили и тут же повесили. Каменное Перо говорил, что Полковник с Юга был страшно доволен, потому что его пуля попала Хении прямо между глаз.

Книга четвертая.

Она лелеет любовь, которая умерла, пусть посвятит себя живой любви.

Из ф-ма "Во имя чести"

Не всегда враг является врагом, а друг - другом.

Индейская пословица

Эбигайль было все равно. С гибелью Хении время замерло, сердце заледенело, а душа медленно иссыхала. Она была мертва и, только, по какому-то недоразумению тело еще бодрствовало и жило, только это было бездумное действо, будто душа ее ушла в мир духов вместе с Хенией. Она куда-то брела с отсутствующим видом, кажется, мерзла, а Легкое Перо совала ей, то детей, заставляя взять их на руки, то клала в рот куски пищи, побуждая жевать и глотать. Легкое Перо взвалила на свои старые хрупкие плечи заботу о Маленьком Орле, сыне Осеннего Листа и Иньяне. Сама Белая существовала словно в полусне, приходя в себя лишь тогда, когда дело касалось Эйлен. Шок от гибели Хении был слишком силен и Легкое Перо опасалась, что Белая никогда не выйдет из своего полубессознательного состояния. Все тяготы полуголодного перехода проходили мимо нее. Ей было все равно, когда племя привели в ненавистную резервацию. Люди, еще не оправившись от горя, с апатией оглядывали его, снова задаваясь вопросом, как здесь можно жить. Потом начали потихоньку обустраиваться, но только потому, что так было надо, больше от безысходности и понимания, что что-то надо делать. Настроение в племени было сродни душевному состоянию Белой. Зачем жить? И надо ли жить? Не лучше ли уйти за родными в мир духов, туда, где их ждут? Все делалось через силу, а порой вообще не делалось, пускаясь на самотек. И племя, как и Белая балансировало на тонкой грани выбора: упасть ли в спасительное безумие, отдавшись на волю судьбы, не знать, не видеть и тихо вымирать или отчаянно выкарабкиваться, цепляясь за холодную землю резервации, за горький воздух неволи лишь бы выжить... Солнце больше не светило сиу, для них наступила долгая ночь. Люди потихоньку приходили в себя. Доходили слухи, что такая же участь постигла их союзников шошонов, и давних врагов пауни и кроу, но это не радовало сиу. Неволя резервации вдруг уравняла всех их, объединив в одно обездоленное племя, дав понимание, что все они - индейцы.

В придачу ко всем бедам в резервации появился Когтистая Лапа и выглядел он настоящим франтом. Теперь он гордо носил так ненавистный им когда-то синий мундир и армейскую фуражку, только истертая кожаная повязка неизменно украшала его запястье. Вместе с ним, ко всеобщему удивлению, объявилась Сосновая Игла, но даже одежда бледнолицых не красила ее. Кремовая блузка делали ее лицо темнее и жестче, а в юбке ее худые угловатые бедра даже не угадывались. Вела она себя крайне высокомерно. Как-то эти двое столкнулись с Белой. Сосновая Игла откровенно торжествовала, а Когтистая Лапа гордо вскинул голову, увенчанную высоким цилиндром. Белая посмотрела на них, взирающих на нее с высокомерными улыбками, потухшим взором и, кажется, не узнала.

Как ни странно, но после этого Когтистая Лапа больше не одевал цилиндр к досаде Сосновой Иглы, всюду носящей за ним этот головной убор в надежде, что муж все же наденет его. Соплеменники с трудом узнавали некогда неукротимого, упрямого Когтистую Лапу вдруг быстро втершегося в доверие агента резервации Присли, во всем поддакивая ему. И теперь Присли общался с вверенными под его опеку людьми исключительно через Когтистую Лапу, который возглавил племенную полицию, получив от агента абсолютную власть. Люди держались с ним настороже, не зная чего ожидать от непредсказуемого соплеменника, вернувшегося из мира белых. Он делал все, чтобы никто не пересекал границы резервации, что начинало озлоблять людей. На территории резервации нечем было разжиться, не на кого было охотиться и Когтистая Лапа как никто, должен был это понимать. Но он нещадно избивал всех, кто смел уйти без его или агента Присли разрешения. Сам агент с открытым одобрением относился к подобным экзекуциям. Несколько раз на Когтистую Лапу нападали, пытаясь убить, но этот индей все время избегал ловушек. Покушения на него прекратились после того, как до резервации Бурого Медведя начали доходить страшные слухи о судьбе тех индейцев, которые самовольно покидали пределы отведенных для них территорий. Их либо сажали в полную неволю, либо отправляли на тяжелые работы, либо линчевали фермеры. Тогда-то начало приходить понимание, что границы резервации хоть как-то защищают племя. Как-то Когтистая Лапа рассказал, что чероки, что живут южнее Скалистых Гор, разводят коней и научилось торговать не хуже бледнолицых, почему бы и им не попробовать разводить птиц или рогатых мелких бизонов бледнолицых? Агент Присли был бы доволен. Люди пожимали плечами, разве сможет эта скудная земля прокормить даже таких худосочных и тощих бизонов? Торговать? Кто у них тут, что будет покупать, самим бы выжить? Но агенту Присли было плевать, что думают по этому поводу недалекие дикари и в резервацию были завезены деревянные клети с курами. Индейцы с изумлением смотрели на эту суетливую квохчущую стаю, не понимая, какой от нее толк, один только шум. Но Когтистая Лапа заявил, что каждой семье будет выдано по петуху и несколько кур и чтобы каждое типи смотрело за ними. Он говорил глупые вещи, что якобы эти заполошные бестолковые птицы хорошо размножаются в неволе, часто откладывая яйца и высиживая птенцов и если этих птиц не съесть сразу, то на зиму люди будут обеспечены куриным мясом.

Еще он предупредил: если кто-то съест всех своих кур, того он подстрелит не задумываясь. Угроза возымела действие, во-первых, потому, что все знали Когтистую Лапу и не сомневались, что он так и сделает. Во-вторых, только у него был винчестер. Еще он сказал, что ему одному будет трудно следить за порядком, и нужны помощники, которым будут выдаваться дополнительные пайки продовольствия. Все понимали, что он намекает на Равнинных Волков, но те, сложив руки на груди, смотрели мимо Когтистой Лапы, будто не слыша его слов. Для них он был никто. Ну, а Когтистая Лапа и не настаивал. Его возненавидели, когда он действительно прострелил ногу старику Гнущего Деревья, когда тот зажарил на костре и съел курицу. В ту ночь Когтистую Лапу чуть не убили, но лучше бы убили, сказал он, собрав на совет всех мужчин племени, потому что по законам бледнолицых, это считается страшным проступком - бунтом. У Когтистой Лапы украли ружье и он по обнаружении пропажи тут же созвал совет. В его руках оно бы не выстрелило в сторону белых и где уверенность, что и теперь оно не выстрелит в их сторону, у кого бы оно сейчас ни было. Если подобное случиться, нагрянут синие мундиры. Что сделает одно ружье против них? По закону белых всех накажут, заберут в тюрьму или на тяжелые работы, так что бунтовщики никогда больше не увидят своих семей. Пришлют полицию из чужих, а они уж точно пристрелять Гнущего Деревья, а не ранят, как это сделал он. Когтистая Лапа еще долго распинался перед молчащими соплеменниками. Никто ему не отвечал и не возражал. Разошлись так же молча, но под утро Когтистая Лапа нашел свое ружье, прислоненное к стенке типии.

Узнав, что правительство начало выплачивать сиу грошовую компенсацию за потерянные земли, в резервации был тот час устроен торговый пункт, которым заправлял некий Бредли. Там можно было купить муку, крупу, консервы, посуду, одеяло, отрезы материи. Купить можно было за пайки, которые выдавались индейцам, небольшую денежную компенсацию и за ценные шкурки, которые еще оставались у охотников. В конце концов, те, кто прежде враждебно смотрел на Когтистую Лапу, вовсю поддакивающего бледнолицым, вдруг приняли его сторону, после его разговора с агентом Присли. Агент решил ему посодействовать в том, чтобы ему в подмогу прислали полицейских из других племен, на что Когтистая Лапа ответил, что хорошенько подумает. Думал он три дня, после чего пришел к агенту и сказал, что не стоит так делать, потому что не потерпит чужаков, да и чужаки вряд ли станут считаться со здешними, а это вызовет беспорядок в племени, если не бунт. Пусть агент Присли потерпит, и помощники сами появятся, ведь он, Когтистая Лапа, до сих пор справлялся. Разве, нет? Присли согласился подождать месяц, но уже через неделю к Когтистой Лапе пришли Равнинные Волки. Он долго говорил с ними, после чего Равнинные Волки пошли к агенту, чуть ли не присягнув ему в верности. Присли был доволен.

Лишь в одном Когтистая Лапа был неумолим, не уступая агенту. Следуя политики Хении, он торговцев спиртным, мягко говоря, не привечал. Когда мистеру Бредли вздумалось сбывать из-под полы паленое виски индейцам, ярости Когтистой Лапы не было предела. Он явился в лавку и попросил Брэдли убрать все спиртное. Попросил вежливо, но жестко. Брэдли не внял его совету и тем же вечером ужинал у агента, посмеиваясь над безмозглым краснокожим вздумавшим ему указывать. И преспокойно продолжал продавать виски, этот безотказный мистер Брэдли, опутывая резервацию долгами, так как продавал в кредит. На третий день, после разговора с Когтистой Лапой, его торговая палатка была ночью взломана, весь запас спиртного перебит, а сам Брэдли выскочивший из постели в одних подштанниках, был крепко избит. На следующий день агент Присли беснуясь, орал на Когтистую Лапу, грозясь всеми карами земными и призывом в резервацию солдат, на что Когтистая Лапа отвечал одно и тоже:

- Пусть мистер Брэдли торгует, пусть хорошо торгует, но не огненной водой. Если будет так, его никто не тронет.

Напуганный до смерти Брэдли, поднявшись после побоев с постели, отказался продавать спиртное к неудовольствию агента, имевшего с этого неплохой доход. Но Брэдли уперся. Лежа на больничной койке со сломанным ребром, он понял, что ему здоровье и жизнь дороже, чем несколько бутылок самодельного пойла. Но агент вскоре нашел выход, напрямую связавшись с поставщиками виски и дешевого джина. Прибывший фургон с ящиками бутылок, поверг всех в шок и сиу мрачно наблюдали, как его демонстративно разгружали у всех на глазах, и как агент, не скрываясь, расплачивался с поставщиком, довольно скользким типом в засаленном сюртуке, с трехдневной щетиной на землистом лице. Брэдли, держась за ребро, трясся, смотря на Когтистую Лапу с такой невозмутимостью взиравшего на происходящее, будто его это вовсе не касалось. Боле того, Присли, расплатившись с поставщиком, повернулся к Когтистой Лапе и во всеуслышание заявил:

- Отныне, мистер Мозес будет регулярно поставлять сюда виски. Будь доброжелателен к нему, сахем, и прояви уважение к этому достойному человеку.

На что Мозес, пожевывая зубочистку, иронично хохотнул в лицо Когтистой Лапе.

- К тому же, мистер Мозес, - продолжал агент, - действует строго по закону. Покажите вашу лицензию, - попросил он поставщика.

Мистер Мозс суетливо, но все с той же ухмылочкой, сунул руку в карман сюртука и достал потрепанную лицензию.

- Вот! - не выпуская бумагу из рук, протянул он бумагу Когтистой Лапе с торжествующим блеском в глазах. - Здесь написано, что я имею наиполнейшее право поставлять вам виски. Видишь эту подпись, краснокожий? Смотри хорошенько, каналья, смотри так, как будто ты в этом что-то понимаешь, - процедил Мозес с все той же циничной улыбочкой, сжимая зубами зубочистку. - Все по закону!

- Ты слышал, что сказал сей достойный джентльмен? - всем своим видом показывая, кто здесь хозяин, веско спросил агент Когтистую Лапу.

- Да, сэр, - ответил тот, надменно оглядывая Мозеса и его выцветшую бумажку.

- Что он сказал? - строго, словно распекая непоседливое дитя, продолжал допытываться агент у Когтистой Лапы.

- Все по закону и регулярно, - ровно ответил сахем.

Агент кивнул, давая понять, что разговор окончен и, развернувшись, ушел в дом. А Мозес быстро запрыгнул в свой фургон, и поминутно понукая лошадь, заставляя бежать ее резво, покинул деревню Бурого Медведя.

- Ты же видишь, сахем! - кинулся к Когтистой Лапе побледневший трясущийся Брэдли. - Это не я, но разве я волен?! Тут все по закону.

Когтистая Лапа даже не взглянул на него, а отвернувшись, ушел прочь. Ночью ящики с виски исчезли со склада без следа, как будто их никогда и не было. Через три дня нашли тело самого Мозеса рядом с фургоном. Он лежал у остывшего костра с перерезанным горлом. Конечно, следственная комиссия не обошла стороной и резервацию Бурого Медведя и ответ перед ней, как вождь племени, держал Когтистая Лапа.

- Знать, ничего не знаем, - хмуро отрезал он. - Этот Мозес покинул наши земли живым и здоровым. Разве убит он на территории нашей резервации, а не на землях бледнолицых? Мы чисты перед вашим законом. Все по закону.

- Тогда где товар, что он привез вам? Где виски? - спрашивали его.

- Откуда я могу знать это? - пожимал плечами Когтистая Лапа. - Разве склад принадлежит мне, а не мистеру Брэдли? Спрашивайте его.

Но Брэдил бормотал, что-то невразумительное, поминутно утирая скомканым платком взмокший лоб. Его и Когтистую Лапу забрали в город для более тщательного допроса. В это же время в резервации вновь появился фургон под завязку набитый ящиками со спиртным, и на склад Брэдли были выгружены все до единого бутылки дешевого виски, рома и джина. Агент самолично закрыл склад на замок.

- Кто захочет приобрести огненной воды, можете спросить ее у меня, - объявил он. - Все вы знаете, я никого не оставлю в нужде, даже не смотря на то, что вы что-то там задолжали Брэдли.

Через час у Брэдли уже ошивались пятеро охотников до огненной воды, отдав ему последние ценные шкурки, добытые когда-то в дни удачной и вольной охоты, - агент не собирался продавать в долг ни каплю виски. Кто-то из жаждавших даже предложил ему высушенные скальпы, которые агент не побрезговал взять. Видимо, отсутствие Когтистой Лапы подбодрило спивающихся, а напрасно. В ту же ночь пятеро пьяниц были избиты и за ноги подвешены на дереве до утра. Тогда же замок с дверей склада был сорван и ящики с бутылками снова исчезли. Ярости агента не было предела, но он живо присмирел, когда прискакавший солдат принес весть, что найден поставщик виски с напарником, и у обоих были перерезаны глотки. Следствие вынуждено было выпустить Когтистую Лапу и Брэдли. Уходя, Когтистая Лапа с усмешкой бросил:

- Может открыть глаза и посмотреть, кому все это выгодно? Кто заплатил деньги за огненную воду, чтобы потом продать ее в другом месте? В резервации Бурого Медведя плохо, платить за огненную воду нечем, что можно взять с нищего индейца?

Обвинение было конечно натянутым, наверняка придуманным тут же, но оно подлило масла в огонь и следствие попросило агента явиться для дачи показания. Так что, когда в резервации появился осунувшийся, уставший от всей этой передряги Брэдли и побитый Когтистая Лапа, люди встречали его уже как своего. Когтистая Лапа успокаивающе похлопал Брэдли по плечу:

- Торгуй хорошо и никто тебя не тронет.

Больше в резервацию Бурого Медведя никто не рисковал везти спиртное. Ткани, муку, посуду, пожалуйста, но не огненную воду. Сам Когтистая Лапа умело подавлял недовольство соплеменников уже распробовавших губительное питье.

- Смотрите на меня, - бил он себя в грудь. - Я жил среди бледнолицых. Почему их женщины рожают не по одному ребенку? Их мужчины мало пьют огненную воду. Я сам пил, пока не увидел духа из бутылки. Эта образина, гадко ухмыляясь, поведала мне, что его сотворил великий шаман бледнолицых для того, чтобы он уничтожил краснокожих. Он сказал, что дети Маниту, ничего не смогут поделать против него и что он сильнее наших духов. Тогда я бросил пить огненную воду и даже не притрагивался к бутылке, где он обитает, и разве у меня нет недостатка в женщинах?

И это было правдой. Знали об этом не столько от него самого, сколько от Сосновой Иглы, точнее от ее товарок, которым она жаловалась на мужа. Знали, что за все это время он так и не притронулся к ней, зато его похождения обрастали всякими россказнями. Когтистая Лапа, похоже, не пропускал ни одной женщины, но легко расставался с ними, что не могло не радовать Сосновую Иглу, еще на что-то надеявшуюся. Правда, один раз ей все-таки пришлось сильно поволноваться. Когтистая Лапа, предпочитая замужних женщин, частенько имел дело и с обманутыми мужьями. От одной из таких стычек у него остался шрам на предплечье. Как-то, расставшись с молоденькой женой одного богатого и влиятельного человека племени мохавов, он несколько удивился спокойствию обманутого мужа, зная, что тому уже донесли об измене его любимой жены. Когтистую Лапу это насторожило, и когда мать несчастной прибежала к нему со слезами, уверяя, что зять собирается обезобразить ее дочь, отрезав ей нос и уши, Когтистая Лапа долго не раздумывал. Он выкрал молодую женщину и пристрелил ее мужа, погнавшегося за ними, прежде отрезав ему нос, после чего пристроил свою бывшую любовницу служанкой в доме знакомого отставного лейтенанта. Тот принял ее, со временем сделав своей любовницей, прижив с ней сына. Жена лейтенанта, уставшая от частых родов, закрыла глаза на эту связь. Сосновая Игла какое-то время была уверена, что именно эта молодая мохавка станет постоянной женщиной Когтистой Лапы, но тот, похоже, никого не хотел видеть возле себя и Сосновую Иглу в том числе, но она упрямо оставалась возле него на правах его законной жены.

Происходящие в резервации события, мало трогали безучастную ко всему Белую, состояние которой оставляло желать лучшего. Ей не было дела ни до чего. Безрадостными были ее мысли, как впрочем, и у Легкого Пера, думавшей о том, как им выжить без мужчины в семье. Она знала, что у ее дочери были деньги, которые она привезла с собой из Бостона, но Легкое Перо опасалась обнаруживать их здесь перед всеми, и решила забыть о них. А Эби, мучаясь тоской, как в былые счастливые дни пошла ночной порой на холм. Ей не спалось, мысли были горче полыни и тяжелее речного песка. Оставаться в резервации было невозможно, но и уйти не в мочь. Это был какой-то заколдованный круг, из которого не было выхода для нее. Она села на пологой вершине обхватив колени руками, положив на них подбородок. Ей вспоминалась такая же ночь, только не по-осеннему холодная, а летняя. Тогда она была так счастлива, но небо не менялось и оставалось таким же, как и тогда: темным и звездным и это странно успокаивало тоску по Хении, что не оставляла ее ни на миг. В ее душе образовалась пустота, которая засасывала все мысли, желания, волю и сознание, а иногда эту пустоту заполняла бесконечная боль и глаза Белой слепли от слез. Сейчас она стонала от этой боли и, не сдерживая слез, молилась, чтобы хоть как-то облегчить свою муку. Но боль не оставляла ее. Эбигайль не задумывалась, что будет с нею и детьми, просто потому, что для нее уже не существовало будущего. Она отчаянно молилась, чтобы ей дали силы выйти из того тупика, куда загнала ее судьба. Наконец, истерзанная душевным раздором, уставшая от безысходности, она встала, и начала осторожно спускаться, плохо разбирая дорогу в темноте. Подняв голову, она посмотрела вперед, и остановилась как вкопанная. Путь ей преграждала фигура, темневшая впереди неясным силуэтом. Как тогда... в ту ночь... Хения? Небо услышало ее тоскливую мольбу, вняло ее горьким слезам. Как тогда... она знала что, перед ней стоял Хения. Она медленно подошла к фигуре и остановилась, не смея поверить в то, что видит сейчас. Та не шевельнулась, возвышаясь над нею бесформенным силуэтом, как и тогда, призрак был укутан в медвежью шкуру. Какое-то время они так и стояли один против другого.

- Эпихаль, - тихо выдохнул призрак.

- Любимый, - всхлипнула Эби.

Это был Хения, только он знал ее настоящее имя, что она шепнула ему в пещерах Священных гор. Призрак распахнул шкуру, принимая ее к себе. И Эби со вздохом бесконечного облегчения, прижалась к его широкой груди, уткнувшись в нее лицом. Как же она благодарна, Господи! Страдания отступили и уже никогда не вернутся. Ведь она вымолила своего возлюбленного у неба. И она благоговейно коснулась странно горячего тела призрака... Вдруг он сгреб ее волосы, откинул ее голову назад, и впился губами в ее губы, и Эби обрадовалась той боли, что он ей причинил, когда стиснул так, что затрещала каждая косточка в ее теле. Он тоже истосковался...

Она плакала, а горячие губы призрака осушали слезы с ее щек. Его руки легко подхватив женщину, бережно уложили на шкуру, которую он скинул с себя нетерпеливым движением плеч. Она крепко обнимала его, боясь отпустить хоть на миг, пока он жадно целовал ее, беря нетерпеливо и страстно. Он был таким живым, горячим, но это был призрак, потому что, очнувшись на рассвете, она обнаружила себя лежащей на земле, прикрытой шалью и одеждами. Быстро одевшись, она, продрогшая, зябко ежась и дрожа от утреннего холода, но совершенно счастливая, вернулась в свое типии. Легкое Перо по своему обыкновению ни о чем не спросила, только пристально вглядывалась в ее посветлевшее, отрешенное лицо. А когда, едва дождавшись темноты, Эби снова выскользнула из палатки, Легкое Перо подняла голову от сложенной шкуры, служившей ей подушкой, с тревогой смотря ей вслед. Дети спали, и Эби с легкой душой спешила к холму. Пусть Хения всего лишь призрак, но это был ее муж. Он вернулся, он не оставил ее и по-прежнему любит, и даже еще сильнее и жарче. Призрак уже ждал ее, и едва она, запыхавшись, подбежала к нему, тут же запахнул ее в шкуру, в которой был, стиснув в своих объятьях. Призрак ничего не говорил, только ласкал, даря ей любовь. Эби же боялась открыть рот, чтобы не спугнуть его своими словами. Теперь каждую безлунную ночь, потому что когда светила луна призрак не появлялся, Эби, уложив детей спать, бежала к нему. И он всегда ждал ее. Так продолжалось до тех пор, пока Легкое Перо, встревожено вглядываясь в Белую, не спросила:

- Дочь, куда ты уходишь почти каждую ночь?

Эби лишь подняла на нее глаза, в это время она убаюкивала Маленького Орла. И поскольку она молчала, старая индианка опять спросила:

- Ты ходишь к мужчине?

Эби кивнула. Глаза ее счастливо блеснули, насторожив, и без того обеспокоенную, Легкое Перо.

- Кто он, дочь?

- Я не могу этого сказать и не только тебе, никому.

- Почему?

- Твои уши не примут моих слов.

Легкое Перо подумала и сказала:

- Наши мужчины вправе иметь несколько женщин. Нам необходим мужчина-охотник. Ты знаешь это. Пусть войдет в нашу палатку, Легкое Перо слова не скажет против.

- Это невозможно.

- Почему?

Эбигайль долго молчала, и все это время Легкое Перо упрямо ждала ее ответа. Наконец Эбигайль решилась.

- Потому что это не человек, а дух.

- Чей? - коротко спросила старуха, отшатнувшись.

- Хении, - прошептала Эби, опустив глаза.

Легкое Перо с испугом смотрела ей в лицо, как будто хотела убедиться в здравом ли уме сидящая перед нею женщина.

- Это невозможно, - покачала она головой. - Никто, даже мой сын, не может вернуться из Земель мертвых. Твое тоскующее сердце обманывает твои глаза.

- Я много молилась и плакала. Небо ответило на мои мольбы и мне все равно, возможно это или нет.

- Он приходит ночью? Он дотрагивается до тебя? Он что-нибудь говорит? - допытывалась мать Хении.

Эби опустила голову, чтобы Легкое Перо не видела его выражения, выдавив в ответ:

- Он все время молчит.

Легкое Перо с жалостью и испугом, посмотрела на склоненную голову своей дочери и вздохнула. В отличие от своих товарок, которые бы тут же посчитали, что молодой женщиной завладел дух умершего, она мудро решила не делать столь скоропалительного вывода. Она видела, как мучилась ее бледнолицая дочь без Хении, как едва справлялась со свалившимся на нее горем, как она была потеряна и подавлена. Не удивительно, что глаза Белой видели то, что хотело видеть ее изболевшееся сердце. Но кто подчинил ее дух и тело? Весь долгий жизненный опыт Легкого Пера говорил ей, что это точно не призрак. Она, кряхтя, с трудом, поднялась со своей циновки.

- Не уходи, покуда я не вернусь. Не оставляй детей одних, даже если тебя и ждет Хения.

Эби кивнула. Ей было не важно, куда и зачем пошла старуха, ждать ее она не собиралась. Покормив и уложив детей, она уже собралась уходить, когда в типии вошла Легкое Перо и с трудом разогнувшись, увидела Эби в накинутой на плечи шали.

- Кто бы он ни был, прогони его. Ты можешь не выдержать правды, - сказала мать Хении, странно глядя на нее.

Но Эби только пожала плечами и, закутавшись в шаль, выбралась из палатки в ночь. Если ее заставляют выбирать между правдой и болезненным наваждением, то она не хочет знать никакой правды, и не было смысла что-то менять. Призрак Хении, как и прежде ждал ее, и как только она подошла, схватив, прижал к себе. Перед тем как расстаться, он вдруг прошептал:

- Ешь хорошо.

Это озадачило Эби. Разве духа может это волновать? Наоборот, он должен стремиться соединиться с ней в потусторонней жизни, отвращая от всех земных потребностей.

Эби начала приходить в себя. Она уже осмысленно слушала рассказы Легкого Пера, разговоры мужчин, сетования женщин и потихоньку интересовалась происходящим, разбираясь в нем. Появление Когтистой Лапы в резервации пугало ее, его угодничество агенту вызывало презрение, а то, что он добивался у старейшин племени безграничной власти, возмущало. Все эти чувства встряхивали ее и Эби словно отходила от тяжкой болезни. Это радовало Легкое Перо и тревожило, ведь ее бледнолицей дочери придется еще раз испытать боль, узнав, быть может, самую тяжелую для нее правду. Выдержит ли она еще и это? Легкое Перо молила духов, чтобы все обошлось. А Белая начала, наконец, заниматься детьми. Она проводила с ними больше времени, и принялась учить Иньяна счету и письму.

Мистер Бредли, когда она приходила за пайком для Легкого Пера, любезно заворачивал его ей в газеты, которые она потом читала. Из них она узнала о программе образования индейских детей, предложенной бюро по делам индейцев. Вообще, говорил Бредли, паек, выдаваемый индейцам не положен белой женщине и Эби оставалось лишь горько пошутить, что она оказалась отверженной среди отверженных, что заставило Бредли насупиться. Одного пайка Легкого Пера не хватало, и Эби вспомнила о деньгах, припрятанных ею, но тратить их здесь и сейчас, считала опрометчивым, хотя они с Легким Пером и находились в крайней нужде. Но Эби не решалась довериться добродушному с виду Бредли. Он был торговцем и, даже сочувствуя ей, не подумает отказаться от своей выгоды. А если узнает о деньгах, которыми располагает отверженная, беззащитная женщина, устоит ли перед соблазном и не пойдет ли на воровство и даже разбой? Эби не хотела искушать его и показывать то, что имеет. Разве уберегут ее ненадежные стены палатки, если ее захотят ограбить? Мистер Бредли может быть и добродушен, но до поры до времени.

Как-то Легкое Перо принесла неутешительную, тревожную весть. На очередном совете резервации Когтистая Лапа потребовал, чтобы его избрали вождем, и агент Присли живо поддержал его кандидатуру. Увы! Некому было больше противостоять Когтистой Лапе. Достойнейшие из достойных ушли в далекие Земли предков, а старики устали жить в непонятном мире, и где им взять силы, чтобы принять нынешний образ жизни. Легкое Перо только вздыхала, наблюдая как Белая с отрешенным видом меряет шагами типи. Старая индианка думала, что лучше бы Белой уехать, покинуть резервацию. В своем мире, мире больших домов, она могла бы устроить детей в интернат, который, как Легкое Перо слышала от Эби, открыли для индейских детей. Эти мысли были правильными, но вся душа Легкого Пера противилась им. Как ей жить без внуков? У нее ничего не останется, даже семьи. Она умрет без Белой, своей дочери. Но Эби не думала о том, чтобы покидать резервацию, дух Хении прочно держал ее здесь. И вот сейчас, скрепя сердце, Легкое Перо раскрыла ей свои мысли. Белая словно не слыша ее, продолжала ходить взад-вперед, но когда старуха упомянула об интернате, Белая вдруг остановилась и посмотрела на Легкое Перо так, что та поняла: ее дочери пришла какая-то мысль. Бредли, когда вдова Хении рассказала ему о своем замысле, горячо поддержал ее, добавив, что тогда она на полном основании будет получать не затхлый паек, а плату за работу учительницы. Эби все больше увлекала идея о школе. Зачем отдавать куда-то детей, разлучая их с родителями, когда можно открыть школу здесь, в резервации.

Она настолько отдалась этим мыслям, что не обращала внимания на ругань Сосновой Иглы, которая буквально преследовала ее. Эта сухая желчная женщина, где бы ни увидела ее: на улице ли, в лавке Бредли, начинала крикливо осыпать Белую всяческими оскорблениями. Эби все сносила, помня, что призрак Хении, как всегда будет ждать ее безлунной ночью и молча, утешит, успокоит ее страхи одним лишь своим присутствием.

- Помнишь, ты смеялся, когда я сказала тебе в Священных горах, что могу учить детей? Ты удивился, как я могу учить чужих детей, когда у меня нет своих, - говорила она ему, когда они встретились на холме и Призрак, взяв ее руки в свои, согревал ее пальчики в горячих ладонях.

Призрак едва заметно кивнул.

- Я хочу пойти к агенту Присли. Думаю, он не будет против школы в резервации.

Вместо ответа, Призрак, притянув ее к себе, крепко обнял.

- Хочу спросить еще об одном, - нехотя высвободилась она из его надежных объятий. - Могу я здесь пользоваться деньгами, что привезла с собой?

Мягко погладив ее по щеке, Призрак закрыл ее рот ладонью и покачал головой.

- Ты, как всегда, прав, любимый. Я тоже думаю, что о них стоит молчать. К тому же если о деньгах узнает Когтистая Лапа, не то что мне, а нашим детям не выжить.

Призрак встал и, протянув ей руку, помог подняться. Занимался рассвет и она должна была уходить.

- Береги себя и ешь хорошо, Эпихаль, - едва слышно шепнул ей напоследок призрак Хении.

Эби улыбнулась. Как он мог знать о ее легком недомогании? Но это не страшно, она справится. Главное - он рядом. И все же... как бы она не отмахивалась от вопросов и подозрений, они возвращались с каждым новым свиданием с Призраком. И с каждым разом призрак Хении все меньше и меньше напоминал призрак. Что она вообще знала о них? Что они появлялись, когда их что-то прочно привязывало к земной юдоли, когда оставалось не сделано то, что было предназначено только им . Тогда понятно, что ее тоска не давала Хении уйти совсем, но... если призраки не желали расставаться с близким человеком, то звали его за собой. Но не Хения. Ему, слава богу, было хорошо с ней здесь, на грешной земле. Только не слишком ли он был горяч для призрака? Он вел себя как обычный, изголодавшийся по женской ласке мужчина. Много раз, лежа на его груди, она слышала гулкий стук его сердца. Разве так должно быть? Его молчание вовсе не доказывало, что призрак Хении, призрак. Чтобы она ни говорила, он отмалчивался, но всегда внимательно слушал, как будто слышал все в первый раз. Но ведь он знал ее настоящее имя, которое она открыла лишь Хении, и это было главным доводом, чтобы продолжать обманываться дальше. Правда он начал пугать ее едва уловимым несоответствием жестов, движений, поступков на которые она спешила закрыть глаза, отмахиваясь от ужасной догадки, что ближе и ближе подступала к ней, что это вовсе не призрак Хении, а человек, чужой мужчина. Принять это было равносильно тому, чтобы признаться в собственном безумии. Нет! Это Хения, иначе и быть не могло. И все же она решила, что на следующем свидании спросит о том, что могли знать лишь Хения и она, например: помнит ли он, что она сказала ему свое имя у ручья, когда подстрелила олениху. Если он ответит утвердительно - перед ней не Хения. Решиться на это было не просто, она все же хотела сохранить спасительную иллюзию, хотя она таяла и меркла с каждым разом.

После своего ночного совета с Хенией Эби решилась на разговор с Присли. Агент не внушал доверие никому и в первую очередь Эби. Он производил впечатление скользкого типа, который ни перед чем не остановиться, чтобы урвать себе жирный кусок, везде ища свою выгоду и уж конечно, его не остановит, что женщине приходиться одной поднимать троих детей, имея в подмогу старуху. К тому же в его отношении к Эби проскальзывала оскорбительная фамильярность, и ей хотелось как можно меньше иметь с ним дела, но... от жесткой необходимости некуда было деться. Паек выдаваемый индейцам сиу, даже этой подачки, Эби не получала, так что их кормил только скудный паек Легкого Пера и работа учительницы хоть немного облегчило их бедственное положение.

Присли завтракал, точнее, завершал свой завтрак и был настолько любезен, что пригласил Эби на кофе. Она отказалась, давая понять, что пришла к нему сугубо по делу. Ее предложение открыть здесь школу он выслушал со скептической улыбкой.

- Я понимаю, вы живете среди этих дикарей и, по-видимому, испытываете к ним, бог знает почему, особые чувства. Но все же, согласитесь, они довольно примитивны, и стоят на низком уровне развития. Я буду прямолинеен: в нашем мире знания дикарям ни к чему, они просто напросто не будут востребованы. Задайте себе вопрос: зачем они нам? Зачем эти существа вообще нужны нашему миру? Будете ли вы по-прежнему, настаивать, на образование их детей, которые, будем откровенны, не способны к обучению? Вписаться в наш мир? Ну, что вы! Они никогда не станут полноправными его гражданами. Так зачем им, я не понимаю, школа.

-- Мистер Присли, скажите, чтобы вы делали, если бы вам предстояло какое-то время провести одному в прерии?

Ей не хотелось спорить. Она видела, что Присли хотелось всего, лишь поговорить, и он нуждался в слушателях, чтобы блеснуть своим красноречием, и все же она попыталась переубедить его.

-- Ну... если бы случилось так, я бы, наверное, порасспросил, что да как. Взял бы с собой все необходимое и, конечно, нанял проводника... Но к чему вы ведете?

-- Тогда почему вы отказываете индейцам в праве разобраться, что к чему?

-- Не понимаю, какие здесь могут быть сравнения... я и они... пф-ф...

-- Вам нужен проводник в прерии, а я смогу быть таким проводником для них в мире белых. Я долго жила с ними и представляю их образ мыслей. Просто позвольте открыть здесь, в резервации, школу, и учить детей. Если вы этого не сделает, я пойду дальше. Я знаю, правительство всячески способствует обучению индейских детей, и я найду необходимую поддержку помимо вас.

Мистер Присли раздумывая, прошелся по кабинету, прежде чем сказать:

-- Что же, попробуйте, мисс Уолш? - и криво улыбнулся. - Я ведь могу поспособствовать вам в вашем начинании, не доставляя вам лишних хлопот, если и вы мне их не доставите, - остановился он перед ней. - Я даже похлопочу о вашем жалованье учительницы, если мы договоримся к обоюдному согласию, - и он смерил ее взглядом с ног до головы. - Раз вам так необходима эта школа...

-- До свидания, мистер Присли, - сказала Эби и повернулась, чтобы уйти.

Но Присли загородил ей дорогу, встав перед дверью. Был он грузен, лыс, вечно потел, ходил в засаленном мундире, сморкался в грязный мятый платок, но при этом имел вид важный и значительный.

-- Не стоит строить из себя недотрогу индейская подстилка, - произнес он, уже совсем другим тоном.

-- Что? - не поверила Эби, ей казалось, что она ослышалась.

-- Я, знаете ли, с некоторых пор не брезгливый и...

Эби не дала ему договорить, а хлестнула его по лицу и оттолкнула от дверей, чтобы уйти. Присли был омерзителен, и говорить с ним больше было не о чем, но он вдруг схватив ее за руку, толкнул на середину комнаты так, что она упала, а когда попыталась подняться, ударил ногой в бок.

-- С самого начала нужно было начинать с этого, а не расшаркиваться перед тобой, грязная шлюха… Хочешь на полу... да? Так ты расстилаешься перед грязными краснокожими... - шептал он, срывая с себя мундир и набрасываясь на нее, - Пусть будет на полу... мне все равно...

Она боролась яростно, сжав зубы от отвращения и гадливости, пока дверь конторы не распахнулась и кто-то не вошел. Присли оторвали от Эби, а ее саму, схватив за руку, резко вздернули, поставив на ноги.

-- Как ты смеешь! Вон отсюда! - фальцетом завопил Присли.

-- Дерзкая!!! Арестовать!!! - гневно кричал Когтистая Лапа, не слушая его, крепко ухватив Белую за предплечье, то и дело встряхивая ее.

Эби сцепила зубы, чтобы не разрыдаться. Ее затошнило, голова кружилась, в ушах гудело.

-- Арестовать! Под замок!!! - орал Когтистая Лапа, заглушая возмущение агента Присли и таща Белую за собой.

Он буквально выволок ее из агентства и, сжав ей локоть, грубо повлек к бревенчатому срубу, служившему тюрьмой. Рывком распахнув дверь, он втолкнул женщину в темную тесную каморку, но вместо того, что бы тут же захлопнуть дверь, вошел за ней.

-- Ты ведь носишь ребенка? - требовательно спросил он, подходя к ней вплотную.

-- Что? - изумилась она, с ужасом глядя на него. - Что ты..?

-- Так ты и этого не знаешь? - прошипел он.

Эби прижалась спиной к стене, мечтая быть от него как можно дальше. Ребенок от Хении? Призрака? Ей стало страшно. Разум мутился, отказываясь принять это. Как все запуталось. Что это? Что ей делать? Эби вздрогнула и потерянно пробормотала:

-- Я не смогу... У меня уже нет сил...

Лицо Когтистой Лапы исказилось яростью, его ноздри хищно дрогнули, схватив ее за белокурые волосы и оттянув голову назад, он прошептал ей в лицо:

-- Только посмей сделать себе что-нибудь, и горько пожалеешь об этом.

Эби отрешенно смотрела на него влажными глазами.

-- Ты слышала, что я сказал? - рявкнул он, дернув ее за косу. - Отвечай!

Эби вздрогнула не столько от боли, сколько от его окрика, но продолжала смотреть ненавидящим взглядом. По ее щеке скатилась слеза, но она упрямо молчала. Тогда, отчаявшись Когтистая Лапа, отпустив косы Белой, схватил ее за горло и прижал к стене.

-- Я буду следить за каждым твоим шагом, - пообещал он свистящим шепотом. - Почему я никогда не мог убить тебя? А ведь ничего и никогда не желал так сильно, как этого?

-- Потому что ты ничтожество... - собрав последние силы, прохрипела Эби, его пальцы все сильнее сжимали ее горло.

Он тут же оттолкнул ее, оскорбительно расхохотавшись.

-- Даже не думай... Ты носишь моего ребенка и не умрешь от моей руки. Пусть я ничтожество, но тебе ведь, - ударил он себя в грудь, - понравилось принимать ласки от этого ничтожества. Так, что ты даже не замечала шрамов на моей груди... Кажется, я был не хуже Хении, а? Делал все, как ты хотела, и даже больше... Я дал тебе то, в чем ты нуждалась!

Кровь бросилась в лицо Эби, ярость ослепила ее и она, не помня себя, кинулась на Когтистую Лапу, норовя вцепиться ему в глаза, но он легонько оттолкнул ее к стене, возле которой она сжалась.. Это не правда! Как он посмел... Она и Когтистая Лапа? Она сходит с ума? Пусть так, плакать она не будет. Она как-то обещала себе, что никто не увидит ее слез... И она до боли закусила губу. Отвернувшись, стоя к ней спиной, Когтистая Лапа немного успокоился, и только потом посмотрел на ту с которой связала его беспощадная судьба: потерянную, беззащитную, забившуюся в угол. Нет, ему не выдержать этого. Белая должна стать прежней - гордой и сильной. Подойдя, он присел перед ней на корточки и, взяв ее за плечи, поднял, пытаясь прижать к себе, но Эби зажмурилась, и, уперлась ладонями ему в грудь, не подпуская ближе. Ее заметно трясло. Он отпустил ее, и она снова бессильно опустилась на пол. Волосы рассыпались по плечам, лицо перекосила болезненная гримаса, в опухших от слез глазах - ужас. Эта женщина была близка к безумию, и Когтистая Лапа отошел. Уже подойдя к выходу, он остановился в дверях и снова посмотрел на нее. Белая сидела, опершись ладонями о землю, опустив голову, ее волосы плотной завесой закрывали лицо.

- Выйдешь отсюда через несколько минут. Я переговорю с агентом Присли. Ты уйдешь, но прежде подумай о том, что я тебе сказал, - проговорил он, и вышел, прикрыв дверь.

Эби безвольно прислонилась к стене, и, обхватив себя за плечи, закрыла глаза. Немного посидев так и попытавшись взять себя в руки, она вышла из сруба и побрела домой. Там ее ждала мать Легкое Перо, которую заботила предстоящая долгая голодная зима. Раньше на зиму племя Бурого Медведя запасалось мясом, которое охотой добывали мужчины. Теперь уставшие, побежденные воины ходили с опущенными руками и пустыми глазами, которые время от времени зажигались огнем отчаянием. Эби не помнила, как добралась до своей палатки. Ей казалось, что шла она до нее очень долго и никак не могла дойти. Она была опозорена и раздавлена. Этот путь был бесконечным, ноги не слушались, перед глазами все плыло. Ввалившись в палатку, она рухнула на ее пороге и провалилась то ли в дурной сон, то ли в забытьи больше похожее на бред. Отстраненно, словно со стороны, она видела, как Легкое Перо не подпускала к ней детей. И встревоженное лицо своей индейской матери, склоняющееся над ней. Это сон... Конечно же, сон... Все это не могло быть правдой. Когда она очнулась Легкое Перо сидела у едва теплившегося очага и чинила что-то из одежды, рассказывая тихим голосом сказку Иньяну, держа на коленях Эйлен. Маленький Орел копошился рядом. Заметив, что Белая смотрит на нее, Легкое Перо отложила шитье и придвинулась к ней.

- Нельзя, что бы твои мысли были горькими и настолько тяжелыми, иначе дух надолго покидает твое тело. Нельзя, - прошептала она, кладя прохладную сухую ладонь на горячий лоб Белой.

- Ты уже знаешь? - шепотом спросила Белая.

- Я знаю о своей дочери все, - кивнула Легкое Перо. - Даже тогда, когда ты сама не догадывалась об этом, я уже знала.

- Знаешь ли ты, от кого я жду ребенка?

- Об этом знают все.

- Откуда? - приподнялась со шкур Белая.

- Лежи, - мягко вернула ее обратно старая индианка. - Твой дух слишком потрясен. Нужно, чтобы твое тело оставалось спокойным, тогда и он успокоится.

- Почему ты молчала? Почему твои упреки не остановили меня, раз ты знала, что это был не Хения.

- Знала, но тебе впервые после гибели моего сына захотелось жить. Хения приходил в мои сны и скорбел из-за тебя. Он говорил, что твой дух не отпускает его. Твои слезы не пускали его в твои сны. Что я могла сделать? После того, как ты сошлась с Когтистой Лапой, Хения перестал тревожить меня.

Белая тихо и горько заплакала, а Легкое Перо, утешая, гладила ее по голове, продолжая говорить:

- Никто, никогда не видел Когтистую Лапу таким. Этот мужчина не был счастлив. Он и сейчас молчит и прячет глаза, но все видят, что сердце его поет. Мы пропадем без мужчины, дочка. Нам нужен кормилец и защитник. Не отталкивай его ради меня, старухи, и детей. Он будет заботиться о нас.

- У него есть жена, - проговорила Белая равнодушно. - Я не приму его.

- Сосновая Игла ему не жена. Когтистая Лапа вынужден был подчиниться закону племени и кормил женщину своего брата. Он выполнял братний долг, но не супружеский.

- Меня это не касается, - повернулась Белая спиной к Легкому Перу. - Я не приму его.

- Но он никогда не отпускал тебя из своего сердца и об этом тоже все знают.

А Когтистая Лапа кругами ходил вокруг палатки Легкого Пера и, видимо, все пытался заговорить с Белой, но она смотреть на него не могла. Потрясение отрезвило ее. Как могла она дать себя так обмануть? Навязчивость Хенией чуть не сгубило ее. Ей так хотелось думать, что это Хения приходит к ней, что она поверила в невозможное всей душой. Теперь надо смириться с тем, что это был всего на всего дурной сон. Но как им выжить? Теперь, когда она носит под сердцем ребенка. Еще и это... Когда она точно уверилась в том, что беременна, - а была слабая надежда, что все и Легкое Перо и Когтистая Лапа в том числе обманулись -, она поняла, что не выдержит. Зажав рот рукой, чтобы своими рыданиями никого не разбудить, она отвернулась к истертой, истрепанной стенке типи. К ней пробралась Легкое Перо и, обняв за плечи, гладя по голове начала утешать и ободрять:

- Не плачь, дочка. Если Великий Дух послал нам еще одну жизнь, нам ли сетовать на Его волю. Пусть новый человек войдет в этот мир, мы вырастим его.

Но Эбигайль зажимая рот рукой, лишь качала головой, глотая горькие слезы. Стало еще хуже, а ведь только недавно ей казалось, что хуже уже быть не могло. Легкое Перо все поняла. Взяв детей, она вышла из типии и тогда вслед за ней раздались душераздирающие рыдания. Легкое Перо только головой покачала, скорбно поджимая дрожащие губы. Она потащила детей куда-то, хотя сама не понимала куда, пройдя мимо Когтистой Лапы, застывшего на месте и хмуро прислушивающегося к глухим рыданиям Белой, больше похожими на стоны раненого зверя. Легкое Перо кинула на него укоризненно усталый взгляд и, хотя был он мимолетным, мужчина перехватил его. Эту ночь Легкое Перо с детьми провела у Серой Оленихи.

Когтистая Лапа и, правда, не спускал с Эби глаз, он всегда следовал за ней поодаль. Если не он, то кто-нибудь из Равнинных волков. Они казались безучастными, занимаясь своими делами, либо смотрели в никуда, куря трубку, но Эби неизменно видела их возле себя. Как правило, это был либо Каменное Перо, оправившийся от тяжелой раны, либо Бегущий Волк, поседевший раньше времени. А Легкое Перо и Когтистая Лапа невольно стали молчаливыми сообщниками. Иногда утром, выходя из палатки Легкое Перо видела Когтистую Лапу. В ответ на его вопрошающий взгляд, она, вздыхая, качала головой. Ей не чем было ободрить его. Кажется, Когтистая Лапа должен был уже привыкнуть, что у него нет надежды, но он продолжал упорствовать, давая своим упрямством надежду и Легкому Перу.

- Помни о Хении, дочь, - иногда выговаривала она Белой. - Но пусть память о нем не забирает твоих сил. Ты должна оберегать жизнь своих детей, а не лелеять свое горе.

Легкое Перо и не догадывалась, что кроме Белой еще одна женщина страдала из-за Когтистой Лапы, как и Эбигайль лелея свое горе.

Когда Сосновая Игла по своему возвращению в резервацию увидела Эбигайль, то воспрянула духом. Белая выглядела изможденной, постаревшей, потухшей. Вообще появление в племени Бурого Медведя стало для Сосновой Иглы звездным часом. Ведь она оказалась женщиной единственного человека, который имел теперь здесь неограниченную власть, она была женой вождя. Она стала важным человеком, а потому ей дела не было, как выживают ее соплеменники, главное, что она была сыта и одета как бледнолицая женщина. В ее палатке всегда горел огонь и Когтистая Лапа был с ней и будет теперь всегда, потому, что ее соперница повержена и уничтожена. Мало того, что эта девка утратила свою блеклую красоту, она оказалась еще и глупой, иначе, зачем ей было брать к себе ребенка Осеннего Листа и какого-то заморыша со стороны. Обе, Белая и Легкое Перо, и так подыхали с голоду, так еще приютили двух приблудышей. И ничего, что им помогают, кто, чем может, это не спасет ту, которая не только растеряла свою красоту, но похоже, теряет еще и разум. Было делом времени, когда ненавистная соперница сдохнет, глядишь, там и Легкое Перо последует за ней. Тогда Сосновой Игле намного легче станет дышать, да и Когтистая Лапа обратит наконец на нее свой взор. На что ему надеется? Видно же, что ничто не спасет Белую. Сосновой Игле уже сейчас хорошо от того, какой она видит эту бледную стерву. Скоро, очень скоро Когтистая Лапа благосклонно взглянет на жену, а чтобы это произошло быстрей, Сосновая Игла выряживалась в одежду бледнолицых фермерш и не утруждала себя работой. Целыми днями она болтала с товарками, собирая сплетни по стойбищу, чтобы потом пересказать их Когтистой Лапе. Тот слушал безучастно, но она видела, что иногда он действовал, сообразно с тем, что она ему доносила. Только когда она, вдруг, начала указывать ему, что делать в том или другом случае, кого наказать, лишив пайка, а кого побить, он цыкнул на нее, как на разбрехавшуюся не к месту собаку. Все же она не утерпела, что бы с тайным торжеством не сказать как-то Когтистой Лапе, что Белая, похоже, теряет разум. Пусть он увидит, какой ничтожной и жалкой она стала.

- Теперь ты можешь поквитаться с ней за все те унижения, которые испытал по ее вине. Она уже не сможет ответить тебе, потому что ее дух уходит к Хении, и даже дети не удержат ее в мире живых. Не следует ли подумать о том, что будет делать сахем с тремя сиротами? Кто будет их кормить, когда люди сами голодают? Старуха, я уверена, недолго протянет после смерти Белой.

Когтистая Лапа смотрел в огонь. Казалось, слова жены не задевают его, но выслушав ее до конца, накинул на плечи бизонью полость и улегся спать. Сосновая Игла ворочалась на своем месте не в силах уснуть от возбуждения, ведь Когтистая Лапа оказался глух и равнодушен к участи Белой. Еще немного и он сделает счастливой Сосновую Иглу. Она долго боролась с искушением и, не выдержав, прокравшись, забралась к Когтистой Лапе под полость, ласково погладив его по широкому плечу. Он шевельнулся, повернулся к ней, и сразу же встал, сдернул с нее полость, накинул на плечи и вышел из палатки. Всю ночь прорыдала Сосновая Игла, уткнувшись лицом в бизоний мех. Всю ночь она не спала, ожидая его возвращения. Когтистая Лапа заявился под утро, рухнул у очага и заснул. Сосновая Игла до полудня бродила по деревне, разузнавая, где ночевал ее муж но, ни одна палатка не принимала его этой безлунной ночью. На нее стали странно смотреть, и Сосновая Игла перестала задавать вопросы. А Когтистая Лапа все чаще пропадал ночами, особенно в безлунные ночи. Через какое-то время Сосновая Игла начала подмечать перемены в Белой. Она была неприятно поражена, когда та ожила и начала хорошеть, как обогретый солнечным лучом сникший было цветок. Горьким семенем стало прорастать в ней подозрение. Что за возмутительные перемены в ненавистной женщине и куда ночами уходит ее муж? Притворившись, что ничего не подозревает и ничего не замечает, Сосновая Игла успокоила настороженность мужа своим безразличием и как-то ночью покралась за ним. Она дошла за Когтистой Лапой до холма и видела, как он стоял, укутавшись в бизонью полость, поджидая кого-то. До конца надеялась Сосновая Игла, что это не тайное свидание, но когда появилась торопливо идущая к нему женщина, ее надежды рухнули, а когда Когтистая Лапа распахнул на себе полость и, прижал ее к себе, сердце Сосновой Иглы остановилось, а после начало биться кровавой разорванной раной. Это была Белая! Эта ненавистная женщина снова украла у нее мужа. Испытывая неимоверную муку, Сосновая Игла не уходила. Она продляла и продляла свои страдания, наблюдая за страстными любовниками, выдирая сухую жесткую траву с корнями в спазмах боли и грызя твердую землю, чтобы не закричать. Сколько пробыла на холме, Сосновая Игла не знала, она очнулась на рассвете и, оглядевшись, дрожа от предрассветного холода и ненависти, потащилась домой. На холме уже никого не было, и Сосновая Игла уверяла себя, что это дурной сон, насланный недобрыми духами. Когтистая Лапа спал у холодного очага, с головой укрывшись в бизонью полость. Она могла бы убить его сейчас, но это означало, что сама умрет. Опустошенная муками ревности, злыми слезами и душевной болью, Сосновая Игла рухнула на свое одеяло и уснула. Проснувшись, собрала в узел кое-какие пожитки, отпросилась у агента Присли к дальней родне в резервацию "Расшитых Рубах", и отправилась к старой ведьме Один Глаз.

Один Глаз жила на отшибе индейской деревни, мимо ее хлипкой хижины боялись проходить, и потому Сосновая Игла шла к ней по едва заметной тропе. Ведьма действительно имела один глаз, другой ей вышибли давным-давно при налете на стойбище враждебного племени. Она тогда не просто избежала смерти и выжила, а стала видеть то, что было недоступно обыкновенному человеку. Приняв подношения от Сосновой Иглы, Один Глаз кинула желтые птичьи косточки на вытертую шкуру, расстеленную на земляном полу. Когда кости рассыпались по ней, она, кашляя, хриплым голосом объявила:

- Гризли не по зубам голодной волчице, но он смирно лежит рядом с ласковой пумой и трется о ее бок. Волчице, что ходит вокруг них кругами, остается только щелкать зубами или убежать в степь зализывать рану. Ей не обойти лежащего гризли, чтобы подобраться к пуме с белоснежной шерстью. Если волчица не поостережется, удар когтистой лапы принесет ей смерть.

Не этого ждала от одноглазой ведьмы Сосновая Игла. В ней поднялась желчь и закипала злоба.

- Что должна сделать волчица, чтобы перегрызть пуме горло? Что должна она сделать, чтобы лечь бок о бок с гризли?

Наклонив голову с седыми нечесаными лохмами, Один Глаз вгляделась в кости подслеповатым глазом, и, запустив руку в кожаный мешок, что лежал возле ее колен, зашарила в нем. Вытащив оттуда пригоршню сухих сучьев и перьев, она кинула их поверх птичьих костей. Посасывая маленькую трубочку, набитую подаренным Сосновой Иглой табаком, она сипло произнесла:

- Поджарой волчице нелегко: с ней только дикая злоба и голод, который ей никогда не утолить. А белая пума... - старуха наклонилась к шкуре, чуть ли носом не ткнувшись в перья и кости. - Волчице не справиться с ней, потому что ее хранит сердце воина, что отдал за нее свою неуязвимость. Над пумой парит дух сокола и защищает ярость гризли. Гризли не нужно кислое сердце вечно голодной волчицы.

- Разве за этим я пришла к тебе, старая шавка, чтобы ты набрехала мне подобное?!

Злоба Сосновой Иглы требовала выхода, а его не было видно, как и надежды, которой ее лишила старая ведьма. Выхватив из-за пояса нож, Сосновая Игла вонзила его в дряблую грудь старухи. Та, кажется, совсем этому не удивилась, а посмотрев на торчавшую из ее тела рукоять ножа, скривила беззубый рот и вперила предсмертный взгляд единственного глаза в жесткое темное лицо сидящей перед ней женщины. Перед глазами Сосновой Иглы все расплылось, она увидела не умирающую Один Глаз, а Танцующую в Ночи, что смотрела на нее с точно такой же ухмылкой. Сосновая Игла, забрав свои подношения, выскочила из хижины и поспешила прочь. Через несколько дней, она, изможденная, прибрела в деревню Бурого Медведя. Великий Дух знает, сколько она молила о смерти пока добиралась обратно. Но голод и жажда обошли ее стороной, ее душевное напряжение было таково, что она их попросту не замечала. Не встретила она и недобрых людей, жаждавших поживиться тем, что она имела. И ее не настигла месть соплеменников одноглазой ведьмы.

Вечером пришел Когтистая Лапа. Взглянув на нее, ничего не сказал и ни о чем не спросил, будто она и не покидала типии на несколько дней. Сняв свой синий мундир, он съел то, что приготовила вернувшаяся жена, и лег спать. Ночь выдалась холодной и безлунной, но Когтистая Лапа никуда не ушел, а утром, встретившись со своими товарками, Сосновая Игла выслушала, охотно выдаваемые ими, последние сплетни. Оказалось, что Когтистая Лапа открылся Белой. Оказалось, что Белая носит его ребенка, и Когтистая Лапа ждет его и что он счастлив. Сосновая Игла неподвижно сидела перед сплетницами, ничем не выдавая своих чувств. Лучше бы ей вонзили нож в сердце, чем слышать такое! У Когтистой Лапы будет ребенок от Белой. Он добился своего, добьется своего и она. Ненависть придаст ей сил. И вот озлобленной волчицей ходила Сосновая Игла вокруг Белой, глухо рыча и впустую щелкая зубами, потому, что никак не могла подобраться к ней. Всегда был кто-то рядом с этой белой девкой, либо кто-то из Равнинных Волков, либо Легкое Перо, но чаще сам Когтистая Лапа. Сосновая Игла поняла, что Когтистая Лапа и Легкое Перо оберегали Белую не от того, что бы она в приступе тоски и отчаяния сделала с собой что-то, как думали все, а от нее, Сосновой Иглы. Наступила зима и скудный паек не спасал от голодных спазм, но с какого-то времени Легкое Перо вдруг начала получать удвоенный паек, а когда запели вьюги, и воды рек уснули, скованные льдами у их палатки стали появляться, то связка дичи, то часть оленей туши. В эту первую зиму жизни в резервации, Когтистая Лапа и Равнинные Волки рискнули покидать ее, потихоньку охотясь. Случалось так потому, что Присли уехал в город, не желая проводить лютую зиму в резервации, полностью положившись на Когтистую Лапу и Брэдли. Эби, как и Легкое Перо знала от кого добыча, но помощь принимала.

- Почему не хочешь позволить ему войти хозяином в наше типии? - спросила как-то Легкое Перо, обдирая мерзлую тушку кролика, которую подобрала у стен своей палатки этим же утром. - Он будет тебе хорошим мужем и заботливым отцом.

- Я знаю, но не могу принять его, - покачала головой Эбигайль.

- Я живу, собирая последние силы, и хватит ли их, чтобы пережить эту зиму, - вздохнула старая индианка. - Что станет с тобой и детьми, когда меня позовет Великий Дух. Когтистая Лапа сильный мужчина, не отталкивай его. Он строптив, но только при тебе, он становится смирным и покладистым.

Как-то, Легкое Перо, взяв топор, побрела в лес, придерживая под подбородком накинутое на голову одеяло. Она молила духов не забирать ее жалкой жизни, потому что еще нужна здесь и еще не прошла до конца тропу своей жизни. Ее белая дочь не выживет без нее. Ее дочь... та, в которой еще живет отсвет любви ее сына, не хочет жить и Легкое Перо боится за внуков. Что будет с ними, если их покинет и мать, а потом и бабка? Но Легкая Перо сильная, она должна быть сильной. Пусть ее старые кости ноют, она принесет дрова, чтобы ее дети могли хоть немного согреться. Она добралась до края леса, не решаясь идти дальше. Она не может закоченеть или стать добычей волков. Духи! Сжальтесь над ней, дайте если не дров, то хотя бы охапку ломких сучьев, чтобы ее внуки не замерзли. Стараясь не обращать внимания на ломоту в коленях и локтях, она вошла в лес и огляделась. У края леса ничего уже не было, кроме торчащих из снега голых палок объеденного зайцами березняка. Тяжело вздохнув, Легкое Перо пошла дальше, забираясь дальше в лес. Она брела, проваливаясь в снег до тех пор, пока не заметила высохшую молодую сосенку с осыпавшейся хвоей покрытую мхом и лишаем. Для их потухшего очага сгодится и такая. Легкое Перо подобралась к сосенке, потопталась немного, утаптывая возле нее снег и закряхтев, подняла топор. Но и эта чахлая сосенка, оказалась слишком толстой и крепкой для Легкого Пера, ее немощные руки не справятся с ней. И все же индианка, подняв топор, ударила по ней. Отлетевшая кора обнажила светлый гладкий ствол, но топор, угодив по его тверди, отдался глухой болью в плечах и суставах. Рука Легкого Пера занемела. Нельзя. Не сейчас. Рука двигайся. Прошу тебя! Нельзя бездействовать. Нужен хворост, сучки, дрова. Их типи нуждается в тепле. Легкое Перо потерла плечо, и вновь подняла топор, который кто-то перехватил из ее рук. Легкое Перо испугано отпрянула в сторону. Первой мыслью было, что ее подкараулил враг, но потом пришло облегчение. Рядом стоял Когтистая Лапа, хмуро глядя на нее. Размахнувшись, он одним уверенным ударом снес деревце. Потом знаком показав Легкому Перу, чтобы держалась в стороне, пошел вырубать толстые нависшие суки ближайших деревьев. Легкое Перо принялась за работу, укладывая их и перевязывая. Удачный день. Духи сжалились над ней, и она принесет не одну вязанку дров. Особо толстые ветки, Когтистая Лапа порубил на чурбачки, стянул их сыромятным ремнем и, взвалив на спину, пошел к стойбищу, не говоря Легкому Перу ни слова. А старуха, примостив на спине вязанку корявых сучьев, поковыляла за ним, стараясь не терять из виду. Широко шагая, он ушел далеко вперед, не дожидаясь ее, но какое это имело значение. Легкое Перо знает дорогу к своему типи. Ей подумалось, что она обрадовалась раньше времени, Когтистая Лапа скорей всего тоже пришел в лес за дровами и просто удача, что они столкнулись. Хотя странно, ведь этот мужчина прежде никогда не обременял себя рубкой дров. Обычно это делала Сосновая Игла, но может быть, она приболела? У Легкого Пера опять заныло сердце о своих маленьких внуках. Великий Дух, за что наказывать их? За что спрашивать с них? Спрашивай с меня, старой, я за все отвечу Тебе. Когтистой Лапы впереди давно уже не было видно. Нужно будет не забыть спросить с него топор, который он унес с собой. Легкое Перо подошла к типии, и немного отдышавшись, откинула задубевший от мороза входной клапан. Войдя в палатку, она разогнулась, с кряхтением сбрасывая с плеч вязанку, непомерно давившую на них. И тут с удивлением увидела Когтистую Лапу, разжигавшего огонь в их очаге, чьи холодный угли давно уже припорошило снегом. По другую сторону от него лежала под медвежьей полостью Белая, согревая своим теплом детей. Это все, что она могла для них сделать. Похоже, при появлении в их палатке постороннего, она так и не шевельнулась. Под руками Когтистой Лапы затрещал слабый огонек, а Легкое Перо с радостью заметила, что та вязанка с чурбакам, что он нес, лежит возле стенки их типи. Но может быть, он поделится с ними, прежде чем унесет ее с собой, все, же у этого мужчины сердце вождя, раз он думает о своих единоплеменниках. Из-под полога высунулась мордашка Иньяна, потревожив маленькую Эйлен, которая тут же захныкала.