Белая

Как ты себя чувствуешь? - спросила она Осенний Лист, подходя к ней, и держась рядом, когда Широкое Крыло дернул разомлевшего пони за узду, сдвинув его с места.

Жарко, - улыбнулась молодая женщина, обмахиваясь своим «веером».

И ему тоже? - показала глазами Белая на круглый живот Осеннего Листа, стараясь поддержать беззаботный разговор.

Раз мне жарко, значит жарко и ему, - рассудительно заметила индианка.

Откуда тебе знать, что это мальчик?

Я не знаю, - отдуваясь сказала Осенний Лист. - Он знает, - показала она взглядом на своего мужа, шагающего впереди, ведя за повод пони. - Ему было видение.

Тебя не растрясет? - забеспокоилась Белая. - Зря вы это затеяли.

Это не далеко, - успокоила ее Осенний Лист. - Мы знаем одну заводь, тихую и тенистую.

Но, ты же не будешь входить в воду?

Осенний Лист тихо засмеялась, и Широкое Крыло обернулся, с улыбкой глядя на нее. Смех жены ласкал его сердце.

Я только подышу прохладой воды. Она даст ее столько, сколько нужно мне и малышу, да и Широкое Крыло хочет искупаться.

В звенящем зное полдня, они пришли к заводи, под завесу ивовых ветвей и зарослям ольхи. Заводь оказалась тихой, прохладной и даже в этот жаркий, душный день в ней было сумрачно и пахло тиной. Правда, Белой казалось, что для Осеннего Листа тут слишком сыро, но индианка сказала, что здесь чувствует себя легче, а Широкое Крыло приволок сухое полено, на которое бережно посадил жену. Потом, оставив ее на попечение Белой, пошел купаться. Подойдя к воде, он разделся, стоя спиной к женщинам, сдернул поясной фартук и нырнул в воду — сразу же с берега заводь начиналась небольшой глубиной. Смутившись, Белая отвела глаза, предпочитая смотреть на подругу, с гордостью и нежностью взиравшей на своего мужа. Послышался всплеск и Белая, посмотрев на реку, увидела, как Широкое Крыло плывет к противоположному берегу, продвигаясь в воде уверенными, сильными гребками. Его черноволосая голова то пропадала, то вновь появлялась над водой.

У вас подобное допустимо? - произнесла донельзя удивленная Белая, оправившись, наконец, от вида обнаженного мужского тела.

Ты о чем? - повернулась к ней Осенний Лист и, увидев ее потрясение, в свою очередь удивилась сама: - Разве он безобразен, что должен стыдиться себя?

Ну... он неплохо сложен, - еще больше смутилась Белая.

Она уже привыкла к полуголым сиу, но их тела обычно покрывала раскраска и набедренный фартук, а тут...

Мои глаза никогда не устанут смотреть на него, - с гордостью проговорила Осенний Лист, мечтательно гладя на вынырнувшего из воды Широкое Крыло, который уже достиг середины реки. Белая быстро взглянула на нее. Ей не хотелось говорить о том, что не стоит хвастать красотой своего мужа перед другими женщинами, но не стала. Эти слова могли поставить под удар их дружбу, а она сегодня и так наделала достаточно глупостей.

Это правда, что на рассвете ты уезжала в прерию? - спросила Осенний Лист.

Откуда ты знаешь? - лениво отозвалась Белая, наблюдая за парящими над водой стрекозами.

Каждое типи имеет глаза и уши, особенно если в нем живут старики, - улыбнулась Осенний Лист, положив ладонь на живот и глядя на подругу в ожидании.

Белая лишь кивнула, ее разморило от жары, ей хотелось в прохладу реки.

Говорят, за тобой гнался Хения и не догнал, - продолжала расспросы Осенний Лист, лукаво поглядывая на нее. - Почему ты не выберешь его себе в мужья?

Белая молчала, наблюдая как плещется в воде Широкое Крыло. Говорить сейчас о Хении было слишком больно, да и незачем.

Степные Волки недовольны. Они слишком долго сидят возле очагов к радости своих жен и детей, и не выходят на тропу войны, потому что Хения ждет тебя, - продолжала мучительную тему Осенний Лист. - Почему бы тебе не позвать его, раз ты решила остаться с нами? Хения станет тебе хорошим мужем.

Н-да... - неопределенно отозвалась Белая, срывая и покусывая сухой стебелек и ища веский довод, который заставил бы Осенний Лист оставить эту мучительную тему. Не найдя ничего лучшего, она сказала: - Он не умеет целоваться...

Осенний Лист изумленно, почти испуганно уставилась на нее.

Ты имеешь в виду, когда мужчина и женщина любят друг друга губами и языком? - брезгливо поморщилась она.

Язы... - лицо Белой вытянулось.

Мало того, что утром поцелуи Хении потрясли и взволновали ее своей недопустимостью, так еще и это открытие повергло ее в панику. Она видела и знала поцелуи невинные, сдержанные и думала, что это и есть верх страсти и даже искренне осуждала их, как непристойные. Во всяком случае, со стороны это выглядело неприглядно и просто ужасно, чтобы кто-то подобным образом мог касаться ее. Это отталкивало. Скупая, но выразительная реакция матери на поцелуи даже собственных детей и то, о чем милосердно умалчивали романы, придавали интимным отношениям женщины и мужчины негативную, отрицательную окраску. Недаром же продажные девушки, думала она, брали с мужчин деньги за то, что должны были терпеть эти их прикосновения. Должно быть, решила Белая, для женщины это мучительный труд, раз за него требовалась плата. И она пришла к умозаключению, что долг женщины самоотверженно сносить мужские поцелуи и объятия, и не потому ли принято отдавать девушку одному единственному, которого она призвана будет терпеть во имя деторождения. В чем состояло само зачатие и деторождение, оставалось для нее загадкой. С матерью она не могла говорить об этом, с братом тем более. Конечно, она могла бы, как некоторые ее сверстницы докопаться до истинной сути отношений между мужчиной и женщиной, но ей как-то стало это не интересно. Она полагала, что все узнает в свое время, когда выйдет замуж и готовила себя к великому терпению. То, что у женщины могло возникнуть сильное влечение к мужчине, казалось ей неприглядным исключением, чем правилом и даже извращением. Не потому ли она растерялась в пещере Черных Холмов, когда разглядывая и касаясь сильного тела вождя, почувствовала, что оно не просто нравится ей, но она хочет прильнуть к нему. Просто ужасно, что это чувство не только не пропало, а даже усилилось настолько, что на следующее утро, она не смела взглянуть на Хению, чтобы не выдать себя с головой. Она бы умерла от стыда, если бы он догадался, насколько она развращена.

Вы даже не пробовали с Широким Крылом целоваться? - от волнения Белая выронила стебелек. Она была уверена, что смогла бы снести от Хении даже поцелуи.

Он пытался, - призналась Осенний Лист, - но это, же так противно...

И обе женщины посмотрели на плывущего в их сторону Широкое Крыло.

Не стоит делать глупости, дорогая, - с горьким вздохом, проговорила Белая. - Почему не попробовать, раз он хочет? Может, это доставит удовольствие и тебе.

Мужчина может доставить удовольствие не только языком, - не без иронии заметила индианка, искоса наблюдая за выходящим из воды мужем. - Почему же, тогда, ты не хочешь пробовать?

Белая отвернулась не столько потому, что не хотела смотреть на Широкое Крыло, который давал своему телу обсохнуть на горячем воздухе, сколько потому, что не хотела, чтобы подруга заметила ее страдание.

Позовешь Хению, и я позволю Широкому Крылу поцеловать себя, - продолжала Осенний Лист. - Но если Широкое Крыло откусит мне язык, тогда уж не приходи ко мне поболтать.

Широкое Крыло, надев поясной фартук, улыбаясь, подошел к смеющимся женщинам, держа в одной руке мокасины, другой отжимая мокрые волосы.

Когда ты смеешься, жена, веселиться и мое сердце, - сказал он, нежно глядя на Осенний Лист, тогда как Белая начала поспешно расплетать косу, ей не терпелось побыстрее войти в воду.

Чему ты так весело смеялась, жена? - сел он рядом с Осенним Листом, как только Белая поднялась, освобождая ему место возле нее. - Белая смешит тебя лучше, чем я? - несколько ревниво поинтересовался он, приложив ладонь к ее животу.

Белая заходя за кусты, обернулась на него: неужели он и правда ревнует?

Конечно, - в шутливом негодовании отбросила его руку Осенний Лист. - Опять вас, воинов, обходят бледнолицые мужчины.

Это в чем же? - удивился ее муж.

Стягивая за кустами рубаху из оленьей кожи и одевая сатиновую, которую прихватила специально для купания, Белая поняла, что подруга вот-вот коснется щекотливой темы и поспешила перебить ее, громко заявив из-за зарослей:

Да хотя бы в том, что даже бледнолицая женщина, не говоря уже о мужчинах, сможет запросто переплыть эту речушку. Тогда как ты, я видела, не доплыл дальше середины.

Что ты сказала, женщина?! - вскочил уязвленный Широкое Крыло. - Когда это мы сговаривались об этом? Ты не говорила, чтобы я переплывал всю реку! - справедливо возмутился он.

А сейчас говорю! - со смехом воскликнула Белая, прыгая в воду.

Ха! - язвительно выкрикнул ей вслед Широкое Крыло: - И ты собираешься переплывать речку в этой длинной рубахе, словно спеленутый младенец?! – и, отбросив в сторону мокасины, бросился к краю берега.

Белая с наслаждением погрузилась в воду, уйдя в нее с головой, а когда вынырнула, услышала позади себя громкий плеск и серебристый смех Осеннего Листа. Поняв, что Широкое Крыло прыгнул в воду вслед за ней, она не мешкая, что есть силы, поднимая фонтаны брызг, захлебываясь счастливым азартом, быстро поплыла в теплой, прогретой солнцем воде. Тонкая сатиновая сорочка не стесняла движений и она уже доплыла до середины реки, когда сзади и чуть в стороне послышался всплеск, и она почувствовала под собой упругое движение воды. Широкое Крыло нагнал ее! То-то будет радости Осеннему Листу. Белая решила, что, конечно, уступит ему первенство, щадя его самолюбие, но не сразу. Впереди, из-под воды поднималась темноволосая голова и широкие плечи. Ага! Вот Широкое Крыло и попался! И она со смехом, кинулась на него, пытаясь притопить и не дать вынырнуть. Но Широкое Крыло ужом вывернулся из-под ее рук и крепко обхватив ее за талию, прижал к своему совершенно обнаженному телу. Кровь бросилась в голову Белой. Что это значит? Что он себе позволяет? Господи, хоть бы Осенний Лист ничего не заметила… не заподозрила. И она в страшном беспокойстве и смятении, развернулась в воде к берегу, с которого за ней наблюдали Осенний Лист и Широкое Крыло... Но... кто тогда держит ее? Она рванулась, заплескалась в руках того, кто все сильнее прижимал ее к себе. Хения! Она в панике забилась, пытаясь высвободиться, увернуться из его опасных, слишком откровенных объятий. Он позволял ей поворачиваться в его руках, не отпуская и все теснее прижимаясь к гибкому телу девушки. Она изворачивалась, извивалась, упрямо пыталась высвободиться и тогда он, с тихим смехом, ушел с ней под воду и тут же вынырнул, приподняв ее над водой. Девушка била руками по воде, кашляла, отплевывалась, жадно хватая ртом воздух, но больше уже не сопротивлялась. Хения, тихо смеясь, поддерживал ее над водой. Откинув мокрые пряди волос, Белая смахнула воду с лица и схватилась за его плечи, чтобы не опрокинуться назад. В несколько сильных гребков Хения подплыл ближе к берегу и пошел по илистому дну, прижимая бедра девушки к своим бокам, ладонями поддерживая ее под ягодицы. Белая же бесстыдно обхватила его ногами и, когда он склонился к ее груди, облепленной мокрой сорочкой и, обхватив губами сосок, втянул его вместе с тонкой тканью, она выгнулась, прижав его голову к своей груди, ероша волосы. Хения остановился... у него не осталось ни сил, ни желания сдерживаться и он взял ее тут же в воде. Все получилось само собой так, что Белая не поверила этому. Он просто убрал ладони, позволяя ей соскользнуть по его телу вниз, бережно поддерживая ее... Его лицо искрилось счастьем. На влажных ресницах играло солнце, яркие его блики делали суровое лицо воина прекрасным. Тяжелые мокрые волосы, откинутые назад, облепили темным плащом плечи Хении. Влажное лицо поднято к ней в молчаливом восторге. Как же ее сердце могло не откликнуться на это немое, но такое красноречивое признание в любви. Замирая от счастья, она прижимала ладони к его жестким щекам.

Еще когда вокруг двух борющихся тел летели фонтаны брызг, Широкое Крыло, с интересом посматривая в ту сторону, повернулся к Осеннему Листу и встретил ее смеющийся понимающий взгляд.

Сегодня Хения не уйдет отсюда без улова, - проговорил он довольный, подсаживая на пони жену, подбирая веревочные поводья и разворачивая его за собой.

А Хения, прижимаясь лицом к шее Белой, вынес любимую на берег под горячее солнце и заглянул в ее глаза. Конечно, в них было удивление и тревога, от которых он должен избавить ее. Он усадил девушку на траву и присел на корточки рядом. С успокаивающей улыбкой взял ее руку, прижав ладонью к своей груди. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, успокаиваясь. Он ждал, а она не понимала, чего он ждет. Но испуг и напряжение постепенно проходили, потому что он ничего не предпринимал, а под своей ладонью она чувствовала гулкое биение его сердца. С его волос стекала вода, они почти закрывали лицо Хении плотными черными прядями, делая его таинственным, необыкновенным и она тихонько откинула их ему за спину, коснулась его жесткой щеки, а потом несмело погладила. Замерев, он блаженно закрыл глаза, а потом, наконец, поцеловал ее в губы, и она тотчас ответила ему. Белая была послушной и когда он, стягивая с нее сорочку, чуть не порвал ее, быстро сняла ее сама. Ее женская мягкость и округлость принимали в себя и смягчали неумолимый напор жесткого мужского тела.

Будешь ли ты учить меня, своего мужа, любить тебя губами? - с улыбкой прошептал он после, возле самых ее губ. - Или хочешь, чтобы я сам научил тебя этому?

Белая беспокойно двинулась под ним. Он что слышал их разговор с Осенним Листом? Чему она могла научить его? Что она знала?

Т-с-с, - закрыла она ему рот ладонью. - Ты слишком много говоришь...

Его смеющиеся глаза согласились с этим. Он с наслаждением прихватывал губами ее кожу, проводя по ней языком. Это уже не так потрясло ее, после всего того, что случилось в воде.

Ну да, он слышал ее разговор с Осенним Листом, сидя в зарослях ольхи, терпеливо дожидаясь, когда сможет поговорить с Белой. По ее смущению и растерянности, он понял, что она потерялась от влечения к нему. Он был тронут, польщен и, сейчас, когда его сердце уже давно открылось для этой девушки, он испытал восторг от того, что обладает ею. Странно, но он, готовый принять смерть, воспитанный на встрече с нею, теперь тоже был растерян потому, что уже не хотел умирать. Мир чудным образом изменился для него, он смог понять смысл и глубину вещей, словно Великий Дух открыл ему великую тайну. А ведь именно этого он добивался изнурительным посвящением и постами. Он не в силах был унять восторженно бившееся сердце и желал, чтобы и она познала подобную силу чувств. Конечно, его сердце отогревалось от холодной ненависти, когда он смотрел на нее, и как всякому искушенному мужчине, ему хотелось большего, хотелось обладания, полного слияния с ней. Но он не мог относиться к Белой так, как к другим женщинам, к которым его когда-то влекло, потому что она волновала не только его тело, но и душу. Каким-то непостижимым образом он угадывал ее мысли и желания, и твердо знал: от того, что она испытает с ним сейчас, она либо удвоит его наслаждение, либо, разочаровавшись в нем, заставит страдать. От того он не торопился и, в то же время, ему уже было не под силу сдерживать свои порывы и все больше изумлялся, почему до сих пор существовал отдельно от нее, это казалось ненормальным, противоестественным. Но, он так же угадывал ее целомудренность и невинность, перед которой склонялся. Ему предстояло важное — под его руками и телом, робкая девушка должна переродиться в восхитительную женщину. Это дурманило и кружило голову. Когда беспощадное солнце начало клониться к земле, они переплыли на другой берег, плескаясь и шаля в воде, подтапливая друг друга, а устроившись на берегу, переговариваясь и смеясь, завернулись в одно одеяло, что оставил им Широкое Крыло.

Скажи мне, что было в священной пещере, когда мой дух сражался с ванаги? - спросил он, когда она сидела у него на коленях, а он накидывал на нее одеяло.

Я же тебе рассказывала, - ответила она, скидывая одеяло с плеч.

Ты рассказывала, - согласился он, упрямо накрывая ее плечи. - Но не все.

Она промолчала, глядя на реку и опускающееся солнце.

Ты хотела меня? - тихо спросил он.

Она повернулась к нему и улыбнулась.

Нет, я лишь увидела тогда, как ты красив.

Мое сердце радуется твоим словам, - прошептал он, прижимаясь лбом к ее виску, - мои мысли все время возвращаются к тебе, мои губы не устают произносить твое имя, мое тело рвется к твоему, а в груди все горит...

В прохладе вечерних сумерек они снова занялись любовью, неторопливой и нежной. Когда она уснула, Хения смотрел в потемневшее небо и усмехался: ванаги думал, что человек прогадал, променяв неуязвимость на любовь женщины, и шепотом выдохнул:

Вопи.

* Вопи — прекрасная.

Когда на следующее утро Легкое Перо, проснувшись, посмотрела на циновку Белой, девушки там не было. Выглянув из типи, Легкое Перо с тревогой осмотрелась. Вокруг стояла, ни чем не нарушаемая, предрассветная тишина, стойбище еще спало. Она покачала головой, у молодых все пошло не так. Вернувшись в типи, женщина горько думала, что оба просто не хотят уступить друг другу. А вдруг ее девочка опять сбежала? Она недовольно посмотрела на беспечно спящего Хению, подошла к нему и сердито тронула за плечо. Ее сын спал на боку, положив руку под голову, укрывшись одеялом до плеч. Он вернулся этой ночью, когда утомленная переживаниями Легкое Перо уже уснула, и ему дела не было до того, куда подевалась девушка. Хотя мать легонько коснулась его, он тут же открыл глаза и повернув голову, посмотрел на нее. Встревоженная Легкое Перо хмуро кивнула в сторону пустой циновки Белой. Сын неожиданно улыбнулся и бережно, словно под одеялом, лежало нечто хрупкое, откинул его. Глаза Легкого Пера расширились от удивления и блеснули счастливой слезой, когда она увидела прижавшуюся лицом к груди сына, сладко посапывающую девушку. В молчаливом ликовании Легкое Перо воздела руки, благодаря духов за то, что ее молитвы услышаны и поспешила к выходу, чтобы плотно закрыть за собой вход типи шкурами. Никто не потревожит покой молодых, она дождется внуков. Хения смеющимся взглядом проводил взволнованную мать, а потом, уже без улыбки, посмотрел на спящую Белую. Ему хотелось разбудить ее, он ревновал ее к снам в которые она уходила от него, а ему необходимо быть уверенным, что она думает только о нем. И в тоже время, он не хотел тревожить ее покой, она так послушно и безоглядно усваивала уроки любви, что ей необходим был отдых, к тому же сейчас он мог долго смотреть на нее. Но его тело наливалось силой и желанием и готово было вновь служить любви. А Легкое Перо в этот день была в ударе. Она развела перед своей палаткой открытый очаг и стряпала на нем, болтая со своими товарками, отвечая всем тем, кто искал Хению, что знать не знает где он. Шуганула она и Пронырливого Барсука, что сунулся к ней спрашивая о Белой, и напряглась, когда мимо прошла Осенний Лист с охапкой хвороста, лукаво блеснув глазами на закрытый шкурами вход типи. К полудню, Легкое Перо откинув шкуру заглянула в палатку, поставив у порога миску с лепешками, медом и ягодами. Ее дети спали прильнув друг к другу так, что женщине мудрено было разобраться в переплетении их тел, она видела их как одно целое. Ближе к вечеру Легкое Перо решила взглянуть на них, что-то слишком тихо они вели себя. Заглянув в палатку, она увидела, что ни Белой ни Хении не было и только поднятый полог противоположной стенки показывал, что они тайком покинули типи. Легкое Перо забралась внутрь. Что ж, подумала она, пришло наконец время, когда молодые хотят принадлежать только друг другу и со вздохом посмотрела на так и не тронутую миску с лепешками. Опускались сумерки, когда Белая подняла голову от груди Хении на которой лежала и прикоснулась губами к его жестким губам, дрогнув они, раскрылись ей навстречу. Вскоре его язык двигался в такт его телу. Белая выгнулась под ним не в силах ни вынести это наслаждение, ни умереть от него. Над нею глухо вскричал Хения, отдавая себя в последнем рывке. Его вскрик был похож на придыхание с которым он, прежде, со всей силы всаживал нож в плоть врага. Только теперь под ним была плоть Белой и она с жаром принимала его удары, раскрываясь все больше. Они долго не могли прийти в себя и только молча смотрели на звезды, пока руки Хении вновь не прикоснулись к ней в тихой ласке. Белую восторгало то, какое неприкрытое наслаждение получал этот мужчин в ее объятиях. Одно осознание этого давало ей намного больше чем то, что она сама испытывала от его ласк. Утром они отправились в стойбище. Хения посадил Белую на коня перед собой и положив подбородок ей на плечо, спросил:

- Как бледнолицый мужчина просит женщину стать его женой?

- Он делает ей предложение, - засмеялась Белая, ощущая прикосновение и горячее дыхание любимого на своей шее. - Он говорит красивые слова о том, как любит ее.

- Такие, которые говорила ты, когда взбиралась со мной по скале к священной пещере? А если мужчина не сумеет красиво сказать о том, как на самом деле сильно бьется при ней его сердце, то женщина откажется от него?

- Если женщина любит мужчину, ей не нужны красивые слова, хватит просто правдивых, - улыбнулась девушка.

Она начала немного беспокоиться. Они уже подъезжали к лагерю, а Хения и не думал останавливаться, чтобы дать пересесть ей на идущую рядом Лори. Похоже, его мало волновало, что они нарушают традицию: мужчина и девушка не могли появляться вместе до того, как станут супругами, во всяком случае нельзя было так откровенно демонстрировать свою близость. Но именно так, они проехали между палатками к своему типи. Белая прижалась спиной к груди Хении, а он положив подбородок на ее плечо, что-то нашептывал ей, тогда как его ладони лежали на разведенных бедрах девушки. Все племя видело их, но Хении не было до этого никакого дела. Хмуро смотрел им вслед Когтистая Лапа, потирая запястье, перетянутое кожаной повязкой, словно оно ныло. Он едва сдерживал ярость и досаду от того, что его народ принял Белую и для него стало худшей неожиданностью, что она сама захотела остаться. Он резко отвернулся и пошел к своей палатке. За ним поплелась Сосновая Игла, появившаяся невесть откуда. Вечно она следила за ним, таскаясь буквально по пятам. Когда она вошла в палатку, то остановилась, опустив руки. Когтистая Лапа собирал свое оружие, рубаху, мокасины и пеммикан в парфлеш:

- Когда вернешься? - спросила она.

- Я не вернусь, - резко бросил Когтистая Лапа. - Раз люди моего племени так глупы, я ухожу. Не родниться мы должны с белыми, а убивать их, как бешеных собак.

- А я? - спросила Сосновая Игла с отчаянием.

- Заботься о себе сама, - отвернулся от нее Когтистая Лапа и вышел из типи, так и не взглянув на женщину своего брата.

А Белая потерялась в своей любви, ей казалось, что она спит и видит какой-то сладостный сон в который время от времени вторгалась реальность. Но этот сон исчезал, таял как утреняя дымка, стоило Хении покинуть ее и тогда она с недоумением оглядывалась, гадая, что ей делать здесь, в этой реальности, без него. Однако повседневные заботы требовали внимания, Легкое Перо не могла одна все время вести хозяйство и этим утром, Белая выскользнув из-под одеяла, принялась помогать ей. Знаком, чтобы не разбудить Хению, Легкое Перо попросила ее принести воды. Белая пошла к реке, отвечая на утренние приветствия и приветствуя сам. Она наполнила ведро в небольшой заводи, откуда хозяйки брали воду, увидев, что дальше, по течению реки, уже кто-то плескался. Первой кого увидела Белая, возвращаясь, была сияющая Осенний Лист, шедшая ей навстречу. Подойдя к ней, индианка взяла подругу за руку и отвела в сторону.

- Ты права. Это было чудесно, словно во рту у тебя медовые соты, - прошептала она.

- Что? - переспросила Белая, ставя полное ведро воды на землю. Она ничего не поняла. Какие соты? Что было чудесно?

- То когда ты позволяешь его языку быть в твоем рту... Ну а ты? Тебе было хорошо с Хенией?

Белая кивнула. Осенний Лист помолчала немного и не дождавшись восторгов подруги, обескураженно спросила:

- Тебе нечего сказать?

- Это не выскажешь словами, - покачала головой Белая. - Слова лишь бледные тени того, что ты чувствуешь на самом деле.

Осенний Лист понимающе кивнула, невольно посмотрев в сторону своего типи, возле которого, сидя на земле, что-то сосредоточенно сторгал из сосновой чурки Широкое Крыло. Словно почувствовав взгляд жены, он поднял голову и посмотрел на нее, шепчущуюся с Белой, потом перевел взгляд к палатке Хении, из которой как раз выходил вождь. Выпрямившись, Хения огляделся и увидев любимую, замер глядя на нее. Потом посмотрел в сторону Широкого Крыла, поскольку рядом с Белой увидел его жену. Глаза мужчин встретились, оба поняли, что их жены судачат о них. Что ж тут поделать, пожал плечами Широкое Крыло и Хения, соглашаясь, едва заметно кивнул.

В то лето они стояли у Песчанной реки с раскинутыми по ее берегам рощами и живописным водопадом, срывающимся с высокого скалистого порога. Хения вдруг исчез на три дня со своими Равнинными Волками. Мужчины говорили, что его разведчики обнаружили к северу от реки огромное стадо бизонов и все ждали сигнала к Большой охоте. Все то время, что Белая не видела Хении, она страшно тосковала по нему и никакие повседневные заботы не могли заглушить этой тоски. Иногда ее просто удивляла бесчувственность возлюбленного, который попросту бросил ее. Она злилалась, что он, по-видимому, как все мужчины, сразу забыл ее, взяв то, что хотел. Кажется, только Легкое Перо понимала, что она чувствует и сопереживала ей. На третий вечер без Хении, когда женщины сидели у типи, блаженствуя в прохладе, что несла подступающая ночь, Легкое Перо сказала, что Хения вернется к ней, как только добудет столько мяса, чтобы отпразновать свадьбу.

- Мой сын позвал вождей, чьи племена кочуют неподалеку. Будет хороший пир. Все приедут посмотреть на невесту моего сына. Ты должна быть в этот день красивой и достойной вождя. Он хочет, чтобы не только люди его общины разделили с ним его радость. Перестань тосковать и смотреть в никуда, возьмись за дело. Нам надо сшить тебе красивое платье и подумать о твоих свадебных подарках жениху. Осенний Лист и другие женщины с радостью помогут тебе, но они не сделают всю работу за тебя.

Белая подняла голову, которую положила на колени, глядя вдаль бессмысленным взором и внимательно посмотрела на Легкое Перо. Из вполне справедливых упреков Легкого Пера, она поняла одно - Хения вынужден был покинуть ее ради их свадьбы. Но почему ей ничего не сказал? Легкое Перо улыбнулась и погладила девушку по голове, проговорив, что она должна быть готова к тому, что мужчины не всегда поверяют женщинам свои значительные мысли. Белая улыбнулась, это было произнесено не без мягкой иронии. Между тем Легкое Перо сказала, что видит в тоске своей белой дочери, тоску Хении. У любящих всегда так, любовь и боль одна на двоих, особенно вначале жизненной тропы, которую они собираются пройти вместе. Белая попросила ее рассказать, как это было с ней, и Легкое Перо не отказала. Она была еще совсем девочкой, только вступившей в свою шестнадцатую весну, когда за ней начал ухаживать отец Хении, взрослый, сильный мужчина, готовившийся взять ее второй женой. Она помнила, что страшно робела перед ним, все его поступки казались ей значительными, а вот для него она не была тайной. Он делал с ней все что хотел и молодой жене мудрено было понять, чего еще он ждал от нее. В те дни ей очень помогла и поддержала первая жена мужа. Когда их мужчина подолгу остутствовал, уходя в военный набег или на охоту, обе волнуясь, ожидали его возвращения, и сидя темными вечерами у очага, делая одну работу и ухаживая за детьми, сдружились, став сестрами. А когда их муж погиб, они, как могли утешали и поддерживали друг друга, а после решали, как им быть дальше. Легкое Перо с Хенией, тогда еще младенцем, забрали к себе ее родители, чтобы помочь ей растить внука, первую жену, ее подругу и сестру, позвал к своему очагу молодой воин, став отцом двух ее сыновей. Она была очень красивой женщиной и погибла во время нападения Длинных Ножей на стойбище, а ее второй муж преданно воспитывал неродных детей. Белая слушала, раскрыв рот, позабыв о своей тоске.

- Он вырастил двух прекрасных воинов, - закончила свой рассказ Легкое Перо. - Это Лохматый Волк и Тяжелый Кулак.

- Они же из Равнинных Волков? Они пошли под начало младшего брата? - Удивилась Белая.

- Они просили его об этом сами.

- А что с их приемным отцом?

- Ты его знаешь, как великого вождя нашего племени, - улыбнулась Легкое Перо, вновь ласково погладив ее по голове и тихо радуясь, что направила мысли девушки по другому пути. - Это Бурый Медведь. Он любил и ждал мою подругу и сестру всю жизнь. Теперь он ждет когда встретиться с ней в угодьях Великого Духа. Принеси-ка еще воды, дочка.

Белая взяла ведро и пошла к реке, но не к тихой заводи, а дальше к водопаду. Впечатление от рассказа Легкого Пера было слишком сильным и ей хотелось побыть одной, подумать о силе чувств и преданности. Она прошла мимо подростков, носившихся по поляне с клюшками, не обращая на них внимания, но Пронырливый Барсук, прервав игру, остановился и долго глядел ей вслед. А Белой было странно и обидно, что воспевая и восхваляя воинские подвиги, индейцы не брали во внимание подвиги любви. Вот и Бурый Медведь в своей верности любимой, предстал ей в другом свете. Оказалось, что это был не только мудрый вождь, но и большое сердце. Грохот пенящегося водопада заглушал все звуки и она едва не подпрыгнула на месте, чуть не умерев от страха, когда в какой-то момент поняла, что рядом кто-то стоит. Это был Хения. Увидев, что замечен, индеец сел рядом, не отрывая темных глаз от лица возлюбенной. Какое-то время он молча смотрел на нее, похоже просто наслаждаясь ее видом, любуясь ею и, понимающе улыбнулся, когда она невольно посмотрела на обнаженное мускулистое бедро там, где кончались леггины и начиналась набедренная повязка и заметно покраснела. Она ужасно соскучилась по нему.

- Этот воин хочет знать, - вдруг заговорил он, - будет ли у него право согревать Белую каждую ночь?

Девушка с недоумением взглянула на него. О чем он? Разве они не любовники? В ответ на ее вопросительный взгляд, Хения кивнул.

- Этот воин согласен иметь у своего очага одну жену. Белую, - торжественно объявил он.

"Господи помилуй!" - разволновалась она, до нее вдруг дошло, что Хения делал ей предложение, так сказать, официально просил ее руки.

- Вождь знает, что сердце Белой принадлежит ему, - кашлянув, с такой же торжественностью, ответила она, едва справляясь со счастливым смехом, рвущимся наружу.

- И Белая объявит перед всем племенем, что выбрала своим мужем этого воина? - улыбнулся вождь, прикладывая руку к груди.

- Да... - едва слышно шепнула девушка.

- Тогда сделай то, чего ты так хотела, - уже другим тоном проговорил он, вдруг придвигаясь к ней.

Белая подняла на него глаза. А чего она хотела? Тогда мужчина взяв ее руку, положил себе на бедро, туда где заканчивалась набедренная повязка и начинался леггин и прижимая ее ладонь к своему телу, передвинул под набедренную повязку и обнял свою невесту.

- Клянусь Великим Духом, что этот мужчина будет защищать и заботиться о тебе днем и не разочаровывать ночью, - и переведя дыхание, тихо добавил: - И днем тоже... если позволишь...

С сильно бьющимся сердцем, Белая заглянула в его глаза. Сейчас ей было не до смеха, Хения клялся и это было, она чувствовала, серьезнее любого церковного обряда, где все внимание оттягивало на себя прохождение брачной церимонии, но вот его глубину... Девушка почувствовала, что клятва Хении искренняя и глубокая, а если он, похоже, чего и испугался, то это своей исступленной, нестерпимой страсти, боясь, что отпугнет Белую. Он со стоном протестовал, когда она убрала руку из-под его набедренной повязки и обхватила ладонями его лицо.

- Я целиком и полностью принадлежу тебе, муж мой. Моя любовь дает тебе право и власть надо мной.

Они смотрели друг на друга.

- А тебе надо мной, - сказал он зачарованно, и тихо попросил. - Предъяви на меня свои права прямо сейчас.

- Не боишься? - улыбнулась Белая с видом искусительницы, видя как потемнели от восторга и предвкушения его глаза.

- Да, - засмеялся он. - Если я кого и боюсь на этом свете то, только моей женщины.

Потом они поговорили о свадьбе. Белая спросила, когда она будет. Как только подойдут друзья и братья, а они уже в трех ночах перехода от них. Еще Белая хотела видеть на свадьбе Роба Ступающий Мокасин и Хения кивнув, заявил, что предвидел это ее желание и уже послал за ним гонца, чтобы искал его фортах, но скорее всего, старый пройдоха уже прослышал о свадьбе и сам спешит сюда. Все оставшееся время до прибытия гостей, Белая, Легкое Перо, Улыбающаяся Женщина мать Пронырливого Барсука и еще две женщины, шили для невесты красивое платье из белой тонкой замши. Сама Белая вышивала рубаху жениху. Хению выселили из типи Легкого Пера и он ушел в палатку к Равнинным Волкам, и теперь только издалека мог смотреть на Белую, ему не полагалось в эти дни приближаться к невесте.

На четвертый день к лагерю подошло племя Хмурого Дождя и еще одно дружественное племя. Поднялась суета. Пока вожди, усевшись там где стояли, выкуривали священную трубку, распорядители показывали вновь прибывшим где ставить палатки, чем и занялись женщины, пока их мужья вели степенные разговоры о "внешней политике", то есть об обнаглевших собаках-пауни и ассинибойнах с их трусливыми союзниками. Именно тогда всех отвлекло громкое улюлюканье и победное завывание, заставившее побросать свои дела и кинуться к поляне. Оказалось, что прибывшая молодежь, красуясь перед девушками племени Бурого Медведя, а парням демонстрируя свою лихость, устроили вольтижировку. Разгоняясь, они соскакивали с лошади на полном ходу, потом вновь запрыгивали на нее. Кто-то умудрялся ехать на лошади стоя на ее спине, кто-то запрыгивал на нее, на полном скаку то с одной, то с другой стороны. Постоять за честь племени Бурого Медведя взялся Пронырливый Барсук. Все то время, пока молодые люди Хмурого Дождя хвалились своим мастерством наездников, он смотрел на их демонстрацию с невозмутимым видом скептика, сложив руки на груди. Позади него сгрудились его товарищи, уже давно считавшие себя военным союзом Барсуков. Сам Пронырливый Барсук очень изменился после Большой охоты где, как слышала Белая, он отличился. Он и вести себя стал иначе, степенно без прежней своей ребячливости и озорства. Докурив священную трубку к поляне подошли вожди. Хмурый Дождь явно гордился своими молодыми воинами, а Бурый Медведь, Хения и Олений Бок искренне поздравляли его. Наконец Барсуки вывели коней, приветливо кивнули своим соперниками и где по одному, где по-двое стали с легкостью повторять все те трюки, что только что проделывали юноши Хмурого Дождя, которы были к тому же старше Барсуков. В этот миг Белая испытала настоящую гордость за них, а вечером бурлящий лагерь Бурого Медведя встречал своих братьев из общины Антинэнко - Орла Солнца.

- Ты должна посмотреть на него, - говорила Белой Улыбающаяся Женщина, когда они вместе со всеми шли встречать вновь прибывших гостей. - Это большая честь, что Орел Солнца прибыл на вашу свадьбу. Говорят, что ему уже сто зим, а он по прежнему водит отряд воинов, а после смерти жены стал еще и видящим.

Белая, конечно же не поверила, что Антинэнко сто лет, но ей очень хотелось взглянуть на этого вождя, которого сейчас сердечно приветствовал Бурый Медведь. Да, он был стар. Кожа Орла Солнца была темна, а волосы белее снега. Сухопарое старческое тело сохраняло подвижность и горделивую осанку, и пусть его лицо бороздили морщины, черные глаза смотрели пронзительно. Его голову венчала пышная корона из перьев, а праздничные одежды из оленьей кожи были расшиты разноцветными иглами дикобраза. Его воины никак не реагировали на приглашение спешиться и принять гостеприимство зазывающих их палаток, и только после того как их вождь поднял руку, соскочили с коней. Это изумило Белую. Какая бы то ни было дисциплина была противна свободолюбивой натуре индейца, который признавал ее необходимость лишь в военном походе и на охоте. Но воины Антинэнко, уже довольно немолодые и даже солидного возраста, отцы семейств и возможно сами не раз водившие отряды, безоговорочно подчинялись старому вождю, точнее его авторитету и удаче. Но может быть каждый из них, умудренный жизненным опытом, уже понимал, что дело не в везении и расположении духов, а в военном таланте и некой интуиции, которыми, без сомнения, обладал Антинэнко. Скорее всего, этих воинов сплачивало испытание многих военных походов, стычек, как и многолетнее братство, верность которому они продолжали хранить. Барсуки, сохраняя независимый вид, восхищенно смотрели на них, тогда как молодые воины Хмурого Дождя прямо таки лезли им на глаза. Поприветствовав Бурого Медведя, как старого друга, чуть снисходительно Олений Бок и Хмурого Дождя, Антинэнко подошел к Хении.

- Всякий раз когда до моих ушей долетала слава о подвигах Воина Духа, мое сердце не уставало радоваться, - торжественно произнес старик, положив руку на плечо Хении. - Я горжусь тобой словно родным сыном, и прослышав, что ты решился на самый главный подвиг в жизни мужчины, приехал, чтобы поздравить тебя и поднести свои дары.

Хения выслушал его слова с достоинством, как и подобает вождю.

- Для меня честь, принимать тебя у костра моего племени и в моей палатке, вождь и брат мой... - начал было Хения, но вдруг запнулся, на миг лицо его утратив выражение торжественности, разгладилось в мимолетной улыбке.

Антинэнко непонимающе взглянул на него и тут же вскинул седые брови, увидев золотисто русую макушку выглядывавшую из-за плеча Хении. Однако, видно даже встав на цыпочки, девушка ничего не смогла увидеть, потому что через светлая головка показалась с боку от Хении, но люди стояли вокруг вождей плотно и она нашла щелочку с другой стороны, между плечом Хении и Хмурого Дождя. Орел Солнца взглянул на Хению, которого нетерпение подруги занимало больше, чем его слова, но старый вождь был мудр, а потому снисходителен и не обиделся на него.

- Это твоя невеста? - с улыбкой спросил он.

-- Это та, которую милостивые духи даровали, чтобы скрасить одинокие ночи этого воина, - ответил Хения выводя Белую из-за своей спины и ставя ее перед Антинэнко.

Старик вдруг отшатнулся, тяжело сглотнув, а Белая невольно прижалась к Хении. Но она заметила нечто странное: на шее старого вождя, меж его многочисленных украшений, висела на веревке засаленная и обтрепанная тряпичная кукла, из тех, которые сами себе шьют дочери фермеров.

- Солнечный Луч, - прошептал старый вождь и отвернувшись отошел к подаркам, которые привез молодым.

Улыбающаяся Женщина, подошла к Белой и отвела ее обратно в типи Легкого Пера и все же Хения, улучив момент, успел переплести свои пальцы с пальцами любимой, стиснув ее ладошку. В этот вечер Белой приготовили потельную палатку, такую низкую и тесную, что она должна была вползти в нее на карачках и едва поместилась там с Птичьим Облаком, грузной женщиной с круглым некрасивым лицом и тонкими жиденькими косицами, которые сейчас прилипли к ее полной мокрой груди, похожие на разлахмаченные тесемки. Она все время плескала из миски водой на горячий камень, что лежал прямо в раскаленных углях очага, поднимая густые клубы пара, при этом не переставая монотонно петь. Все тело Белой стало влажным от проступившего пота, а вскоре он стал стекать с нее, как будто ее окатили ведром воды. Но хуже всего было то, что ей становилось все труднее дышать. Пот заливал глаза и она то и дело смахивала его со лба и ресниц, хватая ртом горячий воздух, и выжидающе смотрела на Птичье Облако, боясь пропустить знак, что уже можно покинуть потельню. Птичье Облако была первой женой Каменного Глаза и славилась сильным голосом. Легкое Перо рассказывала, что как-то Птичье Облако пела без отдыха всю ночь, восхваляя подвиги каждого мужчины племени. Сейчас она, зачерпнув миской в лохане с водой, наклонилась, чтобы плеснуть воду на камень и Белая, вытерев ладонью обильно льющийся по лицу пот, уже хотела спросить, как долго им еще сидеть в потельной, но застыла с открытым ртом. Женщина выпрямилась и Белая увидела, что перед ней сидит не Птичье Облако, а Хения. Отблески огня играли на его суровом лице. Он смотрел на нее черными провалами глаз, Белая не видела их выражения, только темноту.

- Твое тело очистилось... - услышала она его голос, при этом лицо его оставалось неподвижным, а рот плотно сжатым. - Но ты здесь, чтобы очистить свой дух.

- Не понимаю... - пробормотала Белая, чувствуя, что еще немного и потеряет сознание от духоты. - Что ты здесь делаешь? Где Птичье Облако?

Вместо того, чтобы ответить, Хения наклонился к очагу и плеснул на него еще воды. Вода зашипела на раскаленном камне, поднявшись густым клубом пара, а когда пар разошелся, задыхающаяся Белая увидела, что перед ней сидит Когтистая Лапа с миской в руках, а на его влажной груди, сквозь прилипшие к ней густые пряди волос, отчетливо багровели шрамы от медвежьих когтей.

- Ты ведь ничего не хочешь понимать... - презрительной проговорил он, ткнув в ее сторону миской, выплеснув из нее остатки воды на камень.

Но человек, если захочет, способен понять все. Только слепое нежелание стоит глухой непробиваемой стеной к пониманию одного человека другим. Желание понять может исходить из какого угодно человеческого чувства: симпатии, интереса и даже корысти. А что говорить о любви, для которой даже не нужен язык слов, которая полностью открыта для понимания, она готова к этому, она жаждет этого... понимания и прощения. Белая не помнила, как выбралась из потельни. Она пришла в себя лишь когда Птичье Облако вела ее к типи Легкого Пера, с другой стороны девушку поддерживала Улыбающаяся Женщина. Прохладный вечерний воздух немного привел Белую в себя.

- Тебе было видение? - спросила ее утром в день свадьбы Осенний Лист медленно расчесывая волосы Белой и когда та кивнула, сказала: - Это хорошо. Значит духи видят твое будущее.

Снаружи палатки послышался многоголосый гвалт, смех и задорные ответы Легкого Пера и Улыбающейся Женщины, а через какое-то время они внесли дары от жениха, за ними вошли Хмурый Дождь и Бурый Медведь. Они несли украшения и шкуры, одну из которых расстелили на земле.

- Это подарок Хении. Тебе нужно сесть на шкуру в знак того, что ты приняла его дары, - тихо подсказала Осенний Лист, что Белая нерешительно и сделала, после чего ее вывели из типи Бурый Медведь и Хмурый Дождь, торжественно передав жениху. Хения смотрел на Белую так, будто увидел впервые, он глаз с нее не сводил, чем жутко смущал новобрачную. Они шли рядом через весь лагерь к его середине, где было приготовлено пиршественное угощение и разведен большой костер. Молодых усадили на шкуры и каждый подходил к ним и клал рядом свои подарки с соответствующими поздравлениями, иногда очень остроумными. Было буквально устроено представление вручения подарков. Хения не уставал благодарить своих сородичей и гостей. Он выглядел царственным в высоком головном уборе из перьев, со свисающими вдоль лица, белоснежными волчьими хвостами. Его белые замшевые одежды были украшены красной бахромой и красочной вышивкой над которой трудились все эти дни женщины, как и над платьем невесты. Только Белая кроме вышивки, украсила платье еще и перьями с белоснежной опушкой, что выглядело очень нарядно и необычно, пушистые перья украшали и ее головную повязку. Во все время свадебной церемении, Белая отчего-то очень робела, и ни на шаг не отходила от Хении. Били барабаны, танцевала вокруг костра молодежь, пела тягучие брачные песни Птичье Облако. Женщины жарили куски жирного бизоньего горба и бизоньи языки в яме заполненной раскаленными углями и разносили в мисках гостям, то и дело ставили новые блюда с фруктими, ягодами, и медовыми лепешками, попутно осуждая Олениху молодую вдову, что настойчиво добивалась внимания одного из воинов Антинэнко, уже имевшего трех жен. Привели дряхлую Танцующую в Ночи и усадили у костра, дав в руки мозговую кость. Вожди, сидели на расстеленных на земле шкурах и одеялах, курили трубки и вели степенные разговоры. Белая пристроилась рядом с Хенией и сидела очень тихо, никто из вождей не возражал против этого, тем более Орел Солнца, что ласково смотрел на девушку.

- Береги свою красавицу, сын мой, - произнес вдруг он. - Возьми себе еще жен, - чем заслужил обиженый взгляд невесты.

-- Взять еще жен? - раздумчиво переспросил Хения. - Ты не знаешь Белой, мудрый. Это все равно, что дать ей под начало военный отряд, который каждый день будет устраивать на меня облавы криками бесконечных требований, и засады нескончаемых жалоб. Айи, разве я справлюсь с ними...

Вожди засмеялись, качая головами.

- Моя жена, - без улыбки проговорил Орел Солнца, - ставя типи, подхватила падающий шест. С этим легко справится любая скво, но не когда она готовится дать новую жизнь. Рядом не было других женщин, чтобы помочь ей и было поздно сожалеть о том, что я слушал ее, когда она запрещала мне брать к нашему очагу новых жен, чтобы их руки помогали ей. Твоя жена, как все васичу, желает иметь тебя только для себя.

- Я не против, - улыбнулся Хения опустив трубку, которую курил.

Вожди покачали головами

- Этот старик - приложив руку к груди, прошептал Орел Солнца, - знал одну бледнолицую девушку. Жена Хении очень похожа на нее, такая же красивая и игривая как она, - при этих словах, его глаза затуманились. Он уходил в свои воспоминания.

Белая умоляюще посмотрела на Хению.

- Ты мог бы вернуть нам дни своей молодости, - сказал он старому вождю, выполняя молчаливую просьбу жены.

Какое-то время тот молчал, склонив голову на грудь и только легкий ветер шевелил оперения его головного убора.

Рассказ старого вождя.

- Я очень хорошо помню эту девушку, - сказал он, подняв голову и обводя вождей, блестящими глазами. - И историю связанную с ней вижу настолько ясно, будто она произошла только вчера. В то лето мы вышли на тропу войны. Бледнолицые нарушали договор за договором, мы устали слушать их пустые обещания и молодой вождь повел свой отряд в набег. Мы были так обозлены, что никого не щадили, и хотя васичу храбро оборонялись, шансов выжить в то лето у них не было. Мы нападали, сжигая ферму за фермой и сразу же исчезали. Наши сердца ликовали, когда разведчики выследили военный отряд, посланный истребить нас. Мы жаждали скальпов добытых в кровавом бою, чтобы чувствовать себя воинами, а не скво, которая режет глупых безропотных кур. Мы напали и разбили отряд синих мундиров и у наших седел появилось много свежих скальпов. Мы отправились дальше разорять и жечь фермы бледнолицых, что уродовали нашу землю. И чем больше мы убивали, тем больше жажадали крови. Мы не могли остановиться. Но к концу нашего набега, фермеры уже не были похожи на глупых кур и начали отчаяно обороняться. То была последняя ферма на которую мы напали. Бледнолицые, запершись в доме, упорно отстреливались. Мы не понимали на что они надеялись, но оставили их в покое до утра, потому что ночью индейские воины не воюют. И вот, сидя у костра и обсуждая, как будем убивать упрямых бледнолицых, когда выкурим их из дома, мы вдруг услышали пение. Никто из сидящих у ночного костра не поверил этому. Как такое могло быть? Женщина пела, зная, что завтра умрет? Воины начали переглядываться, а вождь вскочил на ноги, будто рядом с ним ударила молния. Он жадно вслушивался в чистый красивый голос и слышал не просто нежное пение, он понял старстное желание жить. Женщина, которая так пела, верила, что не погибнет. Она не молилась о смиренном ожидании смерти, она призывала жизнь. Вождь жадно вслушивался в женский голос, не замечая, что пение, словно путами, связывает его сердце и когда голос смолк, вождь огляделся - мир странно опустел, и заполнить его могло только пение, той, что должна была завтра умереть. Путы, незаметно наложенные на его сердце, стянулись, врезавшись в него так, что для того чтобы ослабить боль и странную опустошенность, вождь пошел к фермерскому дому. Дом выглядел безжизненным, пустым, словно в нем никто не жил. Всю ночь простоял вождь неподалеку от него неподвижный, и даже недовольные крики ночных сов не могли заставить его уйти. Он боялся: вдруг женщина опять запоет, а он не услышит. Но больше никто не пел. А на рассвете, всю ночь не сомкнувшие глаз бледнолицые, увидели во дворе, сидящего на земле прямо перед дверью, вождя. Он сидел так до тех пор, пока из дома не поинтересовались: какого черта ему надо? Пусть говорит или его пристрелят. Тогда вождь сказал, что он не тронет дом, не тронет бледнолицых, если ему отдадут Поющую. В него никто не выстрелил, а вскоре из дверей дома, к нему, вытолкнули женщину. Сердце вождя замерло. Это была молоденькая девушка, почти девочка. Тоненькая, хрупкая, с огромными глазами. Она была словно солнечный лучик, вся золтистая. Золотыми были не только ее длинные волосы, ресницы и брови, но даже белая кожа была усыпана солнечной россыпью. Вождь поманил ее к себе и она с робкой обреченностью подошла. Она ждала, что он убъет ее, но вместо этого он посадил ее перед собой в седло и повез в свое племя. Всю дорогу, он чувствал, как от испуга часто-часто бьется ее сердце, словно у пойманой пичуги. Его воины не роптали от того, что они так и не разграбили ферму, у каждого из них и так было вдоволь добычи. Кроме того, вождь, вдруг отказался от своей доли, ведь он вез добычу много ценнее той, что раздал им. Но шаман, взглянув в глаза пленницы, сказал, что если вождь не хочет, чтобы она зачахла, он должен взять ее в жены лишь после того, как она запоет. В который раз, вождь подивился мудрости шамана. Откуда тому было знать, что бледнолицая девушка поёт. Что только не делал молодой вождь, чтобы она скорей запела: отдавал ей лакомые куски, приносил мягкие шкуры, дарил украшения, привозил из далекого форта лакомства, ловил птиц, чтобы пели ей, но девушка чахла. Она смотрела не на вождя и его подарки, а в сторону дома. И сердце вождя не выдержало. Больше всего на свете, он не хотел отпускать ее, но еще больше страшила мысль, что она умрет в неволе. Так же, как он привез ее к своему типи, вождь посадил свою красавицу на коня впереди себя и отвез к ее дому. С тоской и болью смотрел он, как она, словно птичка выпущенная на волю, раскинув руки бежала к своим родным. Она зажгла лучик солнца в его сердце, который начал было согревать его, но с этого дня вождю дано было узнать, что такое тоска. Он тосковал по своему Солнечному Лучику. Его глаза не могли больше смотреть на других женщин. Всюду и везде он видел свою красавицу. Как-то темным сырым вечером месяца Опавших Листьев, он в одиночестве сидел у потухшего очага, слушая перестук дождя по пологу своей палатки и баюкая свою боль, которая не хотела никуда уходить из его сердца, когда полог откинулся и вошла та, о которой он не переставал думать день и ночь. Она дрожала от холода, потому что промокла насквозь. Ее золотистые волосы потемнели от дождя, глаза казались больше и были темными от страха, и выглядела она исхудавшей. Какое-то время оба молча смотрели друг на друга: он не веря, она, по-прежнему, испуганно. Не говоря ни слова, вождь взял ее за руку, притянул к себе и закутал в шкуру, которая лежала на его плечах, согревая свою красавицуу жаром своего тела. Отогревшись, Солнечный Лучик рассказала, как несладко жилось ей в отчем доме. Ее попрекали и оскорбляли тем, что она индейская шлюха, что даже дикари от нее отказались, вышвырнув вон, и что если она принесет индейского ублюдка, утопят его в отхожем месте. Холодны стали для нее стены отчего дома, хуже врагов смотрели родные. Они ругали ее, говоря, что ее уже никто не возьмет, что никому она не нужна и им придется кормить ее до конца дней. Обида за нее язвила сердце вождя, потому что он так и не притронулся к ней и вернул ее такой же невинной, какой увез. Она была чиста, как первый снег и не заслуживала злых упреков. А когда к ним в дом заявился мерзкий старик, который вонял хуже скунса, переживший двух жен и имевший здоровенного сына слабого головой и ей объявили, что это ее будущий муж, она схватила первое, что попалось ей под руку и сбежала к вождю. Отыскивая лагерь его племени, она чуть не умерла от страха и голода. А когда они посмотрели, что же у нее в узелке, то увидели алюминевую миску, кофточку, шаль и тряпичную куклу. Они посмеялись, но вождь вдруг, закутав ее в шкуру, отстранился и сел от нее подальше. Она с обидой закусила губу, недоуменно смотря на него, - с мягкой улыбкой на сухих губах рассказывал Антинэнко. - Он сказал, что не может притронуться к ней пока она не запоет, так повелел шаман. Тогда она, засмеявшись, откинула шкуру, робко обвила шею вождя руками и тихо запела ему на ухо. Этой же ночью Солнечный Луч назвала его своим мужем. Сначала вождь в гневе, что обижали его красавицу, хотел наказать ее родственников, спалив ферму, но его молоденькая жена, лишь с улыбкой покачала головой и этого было довольно, чтобы гнев его ушел, словно вода сквозь речной песок.

Хения, тихонько толкнув Белую плечом, спросил:

- Она попрежнему пела тебе ночью, вождь?

- О, нет, - засмелся старик. - Ночами она стонала от наслаждения, а днем пела от счастья. Правда вождь не любил, когда она кричала от боли, давая жизнь его детям. Прошла зима и весна, а ближе к осени родился их первенец, и сидя студеными вечерами у очага, вождь слушал колыбельные песни, что напевала его жена их сыну. Теперь вождь сетует на то, что Великий Дух дал им мало времени пройти вместе тропу жизни. Двадцать зим пролетели для него слишком быстро. Его Лучик умерла, давая жизнь их последнему ребенку - девочке с золотистыми волосами и голосом матери, словно умирая, она передала все, чем одарил ее Великий Дух, этому ребенку, последней отраде вождя в этой жизни, его утешению на склоне лет. Я жду смерти, жду, потому что за ней ждет меня Солнечный Лучик. Я знаю она ждет. И мне, ох как не хочется заставлять ее долго ждать.

Белой не хотелось, чтобы видели как тронул ее рассказ старого вождя, и она решилась покинуть Хению, встав и отойдя от него к расставленым на земле блюдам с фруктами на которых мало что осталось. Как в таких суровый воинах жестокость уживалась с подобной нежностью. Неожиданно к ней подошла Сосновая Игла, одетая в нарядные одежды. что делали ее лицо еще темнее и угловатее.

- Хочу мира между нами, - сказала она, беря Белую за руки. - Если простишь меня, то и мое сердце забудет все обиды. Когтистая Лапа ушел от меня и вынул из моего сердца шип ненависти к тебе. Хорошо, что он ушел и больше не заставляет Сосновую Иглу смотреть на Белую глазами гнева. Моя мать умела слышать зов трав, она лечила не хуже Серой Совы и многие женщины проделывали долгий и опасный путь покидая свои очаги, что бы попросить у нее настой из трав, который помогал быстро и верно зачать новую жизнь. Такой настой умела делать только она. Возьми его, это мой дар тебе, - протянула женщина глиняный пузырек, заткнутый деревяной пробкой. - Он достался мне от матери, и я берегла его для себя, надеясь, что Когтистая Лапа когда-нибудь укроет меня своим одеялом. Теперь он ушел, а мне кроме него никто не нужен. Возми настой, он твой.

- Что хотела от тебя эта женщина? - подошла к Белой Осенний Лист, как только Сосновая Игла отошла.

- Она сделала мне подарок от чистого сердца и хочет помириться со мной.

- Она тебе так сказала? - допытывалась Осенний Лист с подозрением оглянувшись на Сосновую Иглу, стоящую у большого костра и мрачно глядевшую в огонь. - На твоем месте, я бы ничего не брала из рук этой женщины.

- Но она хотела помириться.

- Она не может этого хотеть. Когтистая Лапа ушел, оставив ее, и она зла на тебя, потому что он не премирим ко всему, что касается бледнолицых и ушел из-за тебя.

- Она сказала о том же, - поникла Белая. - Она сказала, что это Когтистая Лапа заставлял ее ненавидеть меня.

- И все-таки не верь ей. Ее мать была ведьмой и делала то, что не под силу было даже шаманам. Она приворожила брата Когтистой Лапы к своей дочери, а он, я помню, был очень красивым. Многие девушки с надеждой смотрели ему вслед. Он мог позвать любую из них, а он вдруг выбрал худую и угрюмую Сосновую Иглу. Тогда многие девушки закрыли свои лица, чтобы никто не видел их слез, некоторые даже обрезали свои косы, а через какое-то время брат Когтистой Лапы зачах от непонятной болезни и Серая Сова ничего не мог поделать. Он даже не мог сказать от чего сильный воин теряет не только силы, но и разум. Когтистая Лапа сильнее своего брата. Пусть он вынужден был взять Сосновую Иглу после его смерти и заботиться о ней, но он так и не приблизил ее к себе. Она боится его. Поговаривают, что она не может сотворить с ним то, что проделала со старшим братом, потому что у него есть сильный амулет. Ты ведь тоже заметила ту кожаную повязку, которой перетянуто его запястье?

Белая кивнула.

- Говорят, это он и есть. Когтистая Лапа сам сделал его. Он никому ничего не говорит. Сосновая Игла яриться, что дикая кошка, но не может заставить его сделать то, что хочеться ей.

- Думаю, не нам с тобой осуждать ее, несчастную в любви. Я рада, что она больше не хочет вражды со мной, и если бы она была такой, как ты описала ее, то думаю, она ни за что не подошла бы ко мне, предлагать мира.

Осенний Лист покачала головой, как-то странно взглянув на подругу. Она, как будто колебалась, решаясь что-то сказать.

- Ты моя подруга, - сказала она наконец. - И я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то недоброе. Я могу сказать тебе только то, что мой муж и Когтистая Лапа были лучшими друзьями и Широкое Крыло хорошо знает его. Какой бы подарок тебе ни сделала Сосновая Игла, лучше выбрось его. Эта женщина не умеет радоваться.

Свадьба закончилась тем, что Хению и Белую поставили лицом на восток, им на плечи накинули тёмно-синие одеяла, символизирующие их прежнюю жизнь. Антинэнко благословил молодоженов, потом начиналась церемония семи шагов: Белая и Хения в семь шагов обошли костер, семь раз останавливаясь, чтобы дать друг другу новое обещание, а после с брачной песни, затянутой Птичьим Облаком, всем племенем, проводили в типи к огню их совместного очага. Когда они наконец остались одни, Хения молча раздел Белую и посадил на циновку не глядя на ее обнаженное тело. Он был собран так, что нагота возлюбленной не трогала его. Рядом с тлеющим очагом лежало перо кондора и пучок сухой полыни. Оставаясь все таким же сосредоточенным, Хения подпалил полынь и начал водить ею вокруг тела и над головой Белой негромко молясь духам, а когда девушка прикрыла лицо рукой, чтобы не закашляться от горького дыма, он мягко и настойчиво отвел ее в сторону. Потом взяв перо провел им по щекам Белой, призывая на нее благословение Солнца. Она улыбаясь смотрела на мужа, прислушиваясь к его хрипловатому негромкому пению.

- Хайя! Духи предков храните мою жену, чтобы в ее тело не входили болезни, а Солнце прогоняло стужу из дней ее жизни. Дайте ей долгую, полную и счастливую жизнь. Дайте ей дожить до старости, - тихо напевал он.

- Спасибо, - прошептала Белая, когда он закончил молиться и окуривать ее дымом священной полыни.

Он сел напротив так близко, что его колени прижались к ее, откровенно любуясь ею, а Белая нежилась под его любящим взглядом. Она понимала, что Хения, так же как и она, хотел бы запомнить эту ночь и терпкий запах полыни стоящий сейчас в типи. Оба слишком хорошо знали, как быстро, почти мгновенно, сгорают ночи в любовном пламени, а им хотелось помнить... Эта ночь должна стать особенной.

- Знаешь, - сказала она, заправив светлую прядь за ухо. - В эти дни я выслушала столько историй о любви, сколько, наверное, не рассказывала и Шахрезада своему повелителю.

- Кто эта женщина? - спросил Хения, склонив голову на бок и проводя горячей ладонью по ее гладкому прохладному плечу.

- Она была врагом повелителя жарких восточных земель, что лежат за Соленой водой. Он сказал, что не убьет ее, если она отвлечет его мысли от смерти. И она каждую ночь рассказывала ему сказки.

- Чем же закончилась их история? Он убил ее? - спросил Хения, откидывая назад волну волос Белой падавшей на ее грудь.

- Нет. Он женился на ней.

- Этот повелитель был слабым и пресыщенным, - пробормотал Хения.

Белая хотела было спросить: почему? Но он прижал пальцы к ее губам, заставляя молчать.

- Потому что, - прошептал он, обнимая ее и привлекая к себе, - ночами рассказывать сказки женщинам должны мужчины...

Это было мирное лето для сиу. Хмурый Дождь отделился от племени Бурого Медведя и ушел охотиться на восток. Набеги почти прекратились, воины охотились. Охотился и Хения с Белой, они почти все время были вместе. Куда бы он ни направлялся, он садил ее на коня впереди себя. Одноплеменникам было странно видеть сурового военного вождя, мирно едущего с молодой женой по прерии, или сидящего с нею на берегу реки. Он учил ее различать травы, ориентироваться в прерии, ставить силки на мелкую живность, держать лук и стрелы и было много смеха, когда Белая попадала куда угодно, но только не в цель, а потом Хения долго разыскивал упавшие стрелы в высокой траве. Племя жило размеренно, снимаясь с одного места, кочуя и снова обживаясь на другом. Прибывая на новое место женщины, устанавливали палатки. Случилось так, что Белой надлежало сделать это одной, Легкое Перо захворала и слабая лежала на волокуше. Осенний Лист была на сносях. Другие женщины были заняты установкой своих типи. Белая прикинула и решительно взялась за дело, хотя на этот раз палатка Хении была обширнее, просторнее и выше, как и полагалось вождю. Белую это нисколько не тревожило, ведь раньше у Легкого Пера как-то выходило ставить палатку одной, обходясь только своими силами. Она жена вождя, жена Хении, она справится. Стащив привязанные к лошади жерди и уложив их на землю, она подтащила столб на выделенное им глашатаем место и попыталась установить его. Три раза падал упрямый столб под ехидные взгляды Сосновой Иглы и ее сестриц уже установивших свои палатки и теперь в открытую развлекавшихся затруднительным положением Белой. Правда каждый раз их ждало разочарование, когда Белой удавалось вовремя увернуться или отскочить от падающего столба. Сидя поодаль Хения, стиснув зубы, цепко наблюдал за нею, хотя по его неподвижному лицу нельзя было прочесть его чувств и со стороны казалось, что он поглощен неспешной беседой с вождями. Тем не менее, он разве что не бесился, что его жене, словно девчонке, вздумалось играть со столбом и что она находит в этом удовольствие, тогда как он умирает от страха, ожидая, что столб вот-вот ударит ее. Когда столб повалился в третий раз и Белая ловко со смехом отскочила в сторону, его ноздри дрогнули, зубы сжались, и он вдруг заметил с каким изумлением и суеверным испугом, смотрят вожди на обломки трубки в его руке, которую он неосознанно сломал. Вожди качали головой - быть беде, но Хении было не до этого. Беда уже дышала ему в лицо смрадным страхом... После третьей попытки поставить столб, Белая задумалась, как ей, в конце концов, укрепить его. Выкопать углубление не проблема, проблема в том, чтобы кто-то подержал столб, пока она будет укреплять его в земле. Можно использовать подпоркой какой-нибудь чурбак. Выкопав ямку железным совком, она поставила столб и потянулась к чурбачку, чтобы подпереть им столб и удержать его, хоть немного, в вертикальном положении. Но потянувшись в сторону, Белая почувствовала, что столб начал наклоняться. Вот незадача! Белая была вне себя - столб заваливался, - совершенно не принимая во внимание то, что валится он прямо на нее. Она даже испугаться не успела, чувствуя лишь досаду от того, что у нее опять не получилось, не понимая, что обидная мысль станет ее последней мыслью в этой жизни. И вдруг столб прочно встал, рывком вернувшись в прежнее положение. Какое-то мгновение она недоверчиво смотрела на него, потом перевела непонимающий взгляд на Хению, сильными точными движениями вгонявший столб в землю. И только поглядев в его лицо Белая по настоящему испугалась. Его губы побелели, лицо осунулось, черты закаменели, превратившись в маску смерти, взгляд был тяжел от ужаса. Минуту, он неподвижно смотрел на Белую, потом ткнулся лбом в столб, тяжело переведя дыхание. И теперь вина перед ним давила ее больше чем страх.

Это уже потом она обвела стойбище взглядом. К сожалению, поступок ее мужа не остался не замеченным. Сосновая Игла криво ухмылялась, а ее сестрицы покатывались неестественным, деланным хохотом от того, что мужчина взялся за женскую работу. От костра старейших за ним молча и невозмутимо наблюдали вожди, как до того невозмутимо наблюдали они за тем, как Белая пыталась поставить основной столб будущей палатки. Конечно, ни за что на свете их внимание не привлекла бы женская работа, если бы не Хения. В какой-то момент они поняли, что военный вождь племени не участвует в их неспешной беседе, попросту не слушая их, а напрягшись, внимательно следит за действиями своей жены, сражающейся со столбом. Как мужья, братья и сыновья они могли понять его тревогу и посочувствовать его переживанию, но и только. Слишком стойко было убеждение, что мужчина бесчестит себя женской работой, и тут уж ничего не поделаешь. Большее, что мог позволить себе мужчина, это молча переживать и волноваться со стороны, а еще лучше не замечать затруднительного положения женщины, что бы не выдать своего беспокойства. Никто не желал быть заподозренным в том, что его жена неумеха. Но когда столб повалился на Белую, Хении, до того напряженно следивший за ней, как поджавшая уши пума из своей засаде, в миг не оказалось у костра. В одно это мгновение он отмел традиции и предрассудки племени, ради жизни любимой. С сильно колотящимся сердцем, он яростно вбивал столб в землю, словно вымещал на нем тот острый ужас, что располосовал его сознание, и панику, которую только что испытал, и за мысль, "что если бы он не успел", вызывавшую тошноту. Он в упор посмотрел в лицо своей жены. Никак не могло быть, что бы ее не стало, что сейчас он склонился бы над ее искалеченным телом. Никак не могло быть, чтобы этой ночью вместо того чтобы шептать ей о любви, он пел над нею погребальную песню. Белая виновато смотрела на него расширенными от страха глазами, она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но он перебил ее жесткими безжалостными словами. То, что он сказал, больше походило на приказ:

- Никогда не смей делать этого одна, - и, повернувшись, пошел обратно к костру старейшин.

- Какой же ты вождь, раз решил взяться за женскую работу? - издевательски прокричали ему сестры Сосновой Иглы. - Тогда пусть твоя жена вместо тебя займет место у костра Совета.

Но кричали только они. Женщины с сочувствием и испугом смотрели на Белую и с уважением на Хению. Мужчины понимающе но, никак не осуждающе.

- Уймитесь, вороны, - тихо выругался Хения, проходя мимо них. - От вашего карканья никакого толку, кроме головной боли.

Когда Хения занял свое место у костра, ему долго никто ничего не говорил, и это молчание можно было принять за осуждение, но Хения не собирался ни объяснять свой проступок, ни оправдываться. Он не видел за собой вины. Бурый Медведь раскурив трубку и передав ее Хении, произнес:

- Бледнолицые берегут своих женщин, не позволяя им делать тяжелую работу, и не боятся показывать им своего сердца, и от этого их женщины сильны. Они не измождены и еще долго глаза их молодо сияют для своих мужчин. Они изматывают их не непосильной работой, а ночами под одеялами.

Бурый Медведь не собирался замалчивать это вопиющее нарушение обычая, и не хотел делать вид, что ничего такого не произошло. Своими словами он поддержал Хению. Вожди засмеялись, закивали.

- Мы же изматываем своих женщин работой, которую могли бы не гнушаясь сделать сами намного быстрее и надежнее, - продолжал Бурый Медведь.

Его слова были существенной поддержкой для Хении, только что переступившего традиции своего племени. Выдержат ли его поступок верные Равнинные Волки.

- Воин теряет свою силу, занимаясь женской работой, - возразил один из старейшин.

Старики закивали.

- Душа воина не должна уподобляться червю, роющему землю, - проговорил второй старейшина, поднимая трубку. - Она не должна быть брошена в землю, а отдана снам и видениям, ибо в видениях и есть настоящая жизнь.

- Видения это дар, - степенно возразил один из храбрейших, уже немолодой воин. Он довольствовался этим званием, проявив себя в молодости непомерной отвагой, но добыв себе много лошадей, и имея пять палаток и шесть жен, успокоился. - Дар, словно подарок Великого Духа, который не следует вырывать из Его руки. Великий Дух либо дает его нам, либо нет. Удача воина в битве и в охоте - это удача и его женщин. Удачлив воин - удачливы его жены, а потому руки воина не должны быть связаны презренным трудом. Если он сломает руку, вытягивая волокушу, или надорвется, таская тяжелую поклажу, кто накормит его жен и детей? Если, согнувшись, словно старуха начнет таскать на спине тюки со скарбом, как заметит приближение врага и защитит родных?

- Я услышал вас, - кивнул Хения. - Я не стыжусь своего поступка и если бы Великий Ватанка предложил мне исправить эту ошибку, заново заставив меня пережить этот день, я поступил бы точно так же. Я согласен с храбрейшим и с мудрейшими, нам выпало быть охотниками, а не ранить землю, взрыхляя ее и насильно заставляя произрастать на ней плоды, которые она и так дает нам щедро и добровольно. Мы не можем осесть и жить на одном месте, ковыряя бесплодную землю, как призывают нас жить бледнолицые. Но посмотрите, братья, на бледнолицых, которые не гнушаются никакой работой, умеют делать ружья и строить высокие словно ущелья, дома. Они не стыдятся работы и берутся за всякое дело, и разве мы можем сказать, что они трусливые женщины. Они приспосабливаются жить везде и даже перенимают наши обычаи, если они приходятся им по нраву, мы нет. Не потому ли, что нам так удобно? Но может Великий Ватанка позволил бледнолицым нападать и истреблять нас, чтобы показать детям своим их слабость? Когда мы не воюем и не охотимся, что делаем мы? Предаемся снам. Если духи не дают их нам, что делаем мы? Тоскуем о битвах. Мы умеем воевать и воюем охотно, живя набегами и войнами, но где наши победы? Почему бледнолицые продолжают теснить нас с наших земель. Почему бледнолицые изнеженные как женщины, не гнушающиеся женской работой, изничтожают нас, рожденных в войнах? Почему наши духи не покарают их? Значит ли это, что Великий Ватанка и на них смотрит благосклонно? Значит ли это, что Он отвернулся от нас? Если так, то за что? Почему духи обязательно должны покарать воина, который боясь за свою жену, не отпускает ее в менструальную палатку на край лагеря, и лишить его силы за это? Почему духи не карают кроу, которые безнаказанно вырезают в ней женщин? Может Великий Дух, которого почитают бледнолицые и Ватанка один бог? Только его они почитают по-другому, потому что он открыл им Великие слова, которые бледнолицые написали знаками на бумаге, и эти священные слова передают от сына к сыну. Может быть, Он тоже говорит эти слова во снах какому-нибудь великому вождю, но великий воин держит их запертыми в своем сердце и они умирают вместе с ним. Что же, будем упрямо следовать все той же тропой, не сворачивая с нее, хотя мир вокруг нас будет рушиться, пылать и меняться?

Хения шел к своей палатке, стремясь поскорей увидеть Белую. Он с удовлетворением увидел, что палатка была поставлена как надо, и отбросил шкуру, висящую у входа.

- Где Легкое Перо? - спросил он, сев у очага напротив жены.

- Она хочет остаться у Поющей в Ночи, - робко ответила Белая, стыдясь поднять на него глаза.

- Хорошо, - кивнул Хения и, глядя на притихшую жену, попросил: - Сядь рядом со мной?

И когда Белая повиновалась, спросил:

- Почему ты приняла нашу жизнь, от которой раньше бежала и которую ненавидела?

Она удивленно и тревожно посмотрела на него. Зачем он это спросил? Значит ли это, что его заставляют отказаться от нее? Сглотнув, она кашлянула, пытаясь справиться с сухостью в горле, и через силу произнесла:

- Потому что так было лучше для тебя.

Хения задумался, глядя на ее щиколотки, неприкрытые подолом кожаной туники.

- Если бы все бледнолицые думали подобно тебе, - прошептал он.

- Многие так думают, только я думаю о тебе, а они о своих родных и любимых. Но много таких, кто не думает ни о ком.

Хения поднял руки к лицу.

- Раньше в моем сердце жила ненависть, и они всегда были в крови. Когда я с тобой я ощущаю присутствие Ватанки.

Они просидели всю ночь, молча, думая каждый о своем, но в тоже время об одном и том же. Ведь этим днем смерть чуть не прошептала им о разлуке.

Это было счастливое лето. Любовь Белой и Хении отдавала сладостью дикого меда. Каждый раз, возвращаясь с охоты, Хения на людях был с ней сдержан и немногословен, но Белую это не обижало, она нисколечко не была обделена любовью и нежностью мужа, получая ее в избытке. Днем, когда они были на глазах у всех и видели друг друга издали, он ласкал ее взглядом. По его следящему взору, она понимала чего стоит такая сдержанность. Она заметила, что от сдержанности ее мужа не оставалось и следа, стоило ей ненароком коснуться его, он вмиг загорался, словно к сухому хворосту подносили зажжённую спичку. Неважно как случались эти прикосновения, они всегда были мимолетны, и Белая долго не могла поверить, что именно они ломали выдержку ее мужа. Это мог быть случайный толчок, когда она, внося вещи в типи, проходила мимо него, или легкое касание пальцев, когда она подавала ему миску с мясным бульоном. Белая долго не верила, что обладает такой властью над этим суровым воином. Но иногда воли его лишала просто ее улыбка и ласковый взгляд. Их ночи можно было бы назвать бесстыдными, если бы не глубокая нежность, сопровождавшая их дикую страсть. Дитю природы, Хении были неведомы, какие бы то ни было рамки приличий, какие установило общество бледнолицых. Своей безудержной чувственностью он сметал католическую благовоспитанность Белой и она долго не могла прийти в себя после таких вот ночей. В конце концов, любовные требования мужа перестали смущать ее, напротив, в ней вдруг разыгралась фантазия, ставившая порой в тупик Хению. Это было пиршество проснувшейся чувственности, когда не просто одна сторона дозволяла другой все, а принимала и поощряла. Она заполнила их до краев настолько, что им было очень трудно находиться вдали друг от друга. Хения любил когда она смеялась и часто смешил ее. Порой они просто сидели у костра, и он рассказывал ей разные истории, наслаждаясь ее сияющими глазами и улыбкой. Иногда, он задумчиво смотрел на Белую, удивляясь, как мог раньше жить без нее: без этого огонька, который сделал его жизнь ярче, без светлых лучистых глаз, глядевших в его душу, без ее голоса, что успокаивал его нервы, без ее тела в котором он испытывал потребность каждую ночь. Мысли о ней ласкали его душу, подобно кроличьему меху, когда проводишь им по коже. Он удивлялся мальчишескому восторгу, что иногда переполнял его.

Но как бы ни был Хения переполнен любовью к своей жене, он оставался вождем и его разведчики продолжали приносить вести. После того как синие мундиры напали на лагерь черноногих, полностью вырезав его, Хения снова начал водить Равнинных Волков в набеги. Однако воины заметили, что не было в нем больше ожесточенности, что детей и женщин врагов он отпускал, не причиняя им вреда. Пленников тоже отпускал по возможности за выкуп, что не касалось солдат, здесь пощады не было. К тому же он не затягивал набеги и старался побыстрее вернуться в лагерь, не засиживался с Волками у ночного костра. Волки предпочитали не замечать Белую, смотрели мимо нее, но после одного случая все-таки приняли ее, как жену своего вождя.

Как-то Белая выехала в прерию одна на своей Лори. Хения охотился с Равнинными Волками, и она была предоставлена самой себе. Осеннему Листу уже тяжеловато было ехать даже на смирном пони, от долгой ходьбы у нее отекали ноги, и Белая пообещала поискать для нее траву, которая бы сняла отеки. Широкое Крыло, доверив жену заботам родных и подруги, отправился с Хенией. Вдруг Белая услышала выстрелы, насторожилась и, соскочив с Лори, прихватила с собой ружье, без которого Хения не разрешал ей покидать пределы лагеря. Как далеко она отъехала от лагеря Белая не знала, поглощенная поиском нужной травы. Бабахнул второй выстрел, уже ближе, и Белая, кравшаяся на его звук, поняла, что движется в правильном направлении. Она оставила Лори, а сама продолжала осторожно идти вперед, держа ружье наготове. Третий выстрел прогромыхали совсем рядом, заставив ее упасть на землю, и продвигаться дальше ползком. Последовали еще выстрелы и раздавались они из-за края откоса с еще зеленой и сочной травой, высившийся над высушенной солнцем прерией. Грянувший выстрел буквально вжал молодую женщину в землю, за ним последовали другие выстрелы, звучавшие беспорядочно. Надеясь, что стрелявшие слишком увлечены, Белая рискнула подползти к краю откоса и осторожно выглянуть. Три бледнолицых всадника носились среди, отбитого ими от основного стада, группы бизонов, валя их выстрелами. После того, как бизоны были перебиты, соскочив с коней, принялись свежевать их, снимая и забирая шкуры, оставляя валявшиеся туши гнить на земле. Пропадало ценное мясо, и все ради шкур, которые браконьеры сбудут, оставляя племя индейцев в убытке. В лагере сиу белые не появлялись уже давно, опасаясь Хении, а Бурый Медведь, насколько знала Белая, никому не давал дозволения охотиться на его землях и уж точно не согласился бы на подобное вредительство. Она распласталась на земле, наблюдая за бесчинством браконьеров. "Черты бы вас побрал, проклятые недоумки", - выругалась Белая, почему-то по-английски. Ее охватила холодная ярость. Нужно было остановить тупых ублюдков, творящих беззаконие на землях сиу. Она подняла ружье, деловито взяв на мушку самого дальнего браконьера, погнавшегося за убегающим бизоном, посчитав, что всегда успеет подстрелить тех, кто находился ближе к ней. К тому же они спешились, снимая шкуры с бизонов, что было удобно для нее. Палец Белой плавно лег на курок, когда к ее лицу прижалась широкая твердая ладонь.

- Тише, - прошептал ей на ухо Хения, отводя ее палец от курка.

Он заставил ее медленно и незаметно отползти назад и когда разрешил встать, то Белая увидела стоящих рядом с ним Равнинных Волков и непонимающе глядела в их суровые, неподвижные лица. Почему они позволяют твориться подобному бесчинству? Не скрывая гнева, она знаками спросила об этом мужа, не замечая, что и он и его воины как-то странно смотрят на нее. Было, похоже, что они полностью одобряли ее действия, тогда почему Хения не позволил ей расправиться с этими ублюдками внизу? Она бы проявила незаслуженное ими милосердие, убив их быстро, потому что в плену у индейцев, их вряд ли ждала легкая смерть.

- Там, - показал Хения в сторону от места, где истребляли сейчас бизонов, - лагерь трапперов. Если они услышат выстрел чужого ружья, они обнаружат нас. Возвращайся в лагерь. Мы займемся ими сами.

Равнинные Волки закивали, с улыбкой показывая на свои луки и стрелы.

- Расскажи Бурому Медведю все, что видела и передай мои слова, чтобы шли к Громовому Ручью, - велел ей Хения.

- Бледнолицые негодяи, - зло процедила Белая, вскакивая на Лори и понукая ее коленями, не видя, как индейцы снова переглянулись между собой.

В ней все кипело от гнева. Равнинные Волки нагнали племя ночью, когда оно остановилось на привал, разбив лагерь у Гнилого Ручья. Откинув полог, Хения бесшумно скользнул в палатку и, стянув через голову пропыленную рубаху, забрался под меховую полость к жене, притянув ее, горячую со сна, к себе. Белая, еще не совсем проснувшись, тотчас обняла мужа.

- Почему они делают это? - спросила она, пристраивая голову на его широкой груди. - Ведь не идиоты же они, чтобы не понимать, что творят и чем это может обернуться для них?

- Они знают, что делают, - вздохнул Хения. - В последнем договоре с Белым Отцом в Вашингтоне, было сказано, что эти земли будут принадлежать нам до тех пор, пока не исчезнет последний бизон.

- И теперь они истребляют бизонов, чтобы мы вымерли от голода или сами ушли отсюда! - подскочила Белая. - Какие мерзавцы!

Хения закрыл ей рот ладонью, покосившись на спящую Легкое Перо.

- Ты хочешь перебудить весь лагерь, жена? - прошептал он, притягивая ее к себе. - Чем произносить брань, пусть эти губы лучше целуют меня.

На следующий день Хения и его Волки вновь умчались с утра спозаранку, а племя к вечеру подошло к Громовому Ручью, где и обосновалось, надолго встав лагерем. Вечером, уставшие люди собрались у костра послушать сказки старика Гнущего Деревья. Подперев подбородок, Белая заворожено слушала. В какой-то момент, на самом страшном месте рассказа, она испуганно выдохнув, отвела глаза от лица старика и наткнулась на пристальный взгляд Хении, зовущий и настойчивый. Когда он вернулся? Почему никто не слышал возвращения Равнинных Волков? Хения чуть кивнул в сторону их типи, и Белая, повинуясь его приказу, вздохнув, поднялась. Поджидавший ее Хения сразу же стиснул ее ладошку в своей руке.

- Ты огорчена? Почему?

- Ну, я хотела дослушать сказку Гнущего Деревья.

- Я расскажу тебе более занимательную сказку, чем этот старик, - усмехнулся вождь.

Беда пришла неожиданно. Как-то ранним утром в типи Хении и Белой тихо пробрался Лохматый Волк. Хения сразу же проснулся, едва Лохматый Волк подобрался к нему. Он просто открыл глаза и пристально посмотрел в склонившееся над ним в утреннем сумраке лицо. Лохматый Волк кивнул в сторону выхода и так же бесшумно исчез. Осторожным скользящим движением Хения высвободил руку из-под головы Белой, стараясь не разбудить ее. У палатки его ждали Лохматый Волк и Широкое Крыло. Как только Хения присоединился к ним они, ни слова, ни говоря, повели его мимо палаток из лагеря. Хения так же молча, следовал за ними, не задавая вопросов. Он и так понял, что произошло нечто такое, что потребует от него нелегкого решения. Но сложности были и будут всегда и нужно молить Великого Духа, что бы дал ему ясный ум и спокойное сердце. Они вышли из лагеря, и подошли к стоящей особняком на отшибе, палатке Танцующей в Ночи. Это была даже не палатка, а скорее шалаш с беспорядочно наброшенными на жерди шкурами, еловыми ветками и пластами коры. Череп бизона пристроенный сверху и бубен, висевший над входом в палатку, указывал, что это жилище шаманки. Возле нее стояли Бурый Медведь и, кутающийся в полог из волчьего меха, Олений Бок. Бурый Медведь встретил Хенияю прямым взглядом, а Олений Бок лишь покачал головой, избегая смотреть на военного вождя. Хения насторожился, неужели произошедшее касается его? Лохматый Волк и Широкое Крыло присоединились к вождям, а Хения согнувшись, вошел в жилище Танцующей в Ночи. Очаг в палатке уже дано погас и был подернут серым пеплом, но из-за откинутой шкуры, прикрывающей вход, Хения в тесном пространстве жилища различил лежащую ничком старуху-шаманку. Она была шошонкой и сиу приняли ее из-за дара исцелять и разговаривать с духами, и из-за того, что она помогла Хении и Белой. Хения никогда не забывал о том, что старуха выходила его жену и с каждой охоты, удачной или нет, отдавал ей часть добычи. И вот сейчас Танцующая в Ночи лежит мертвая, похожая на беспорядочный ворох тряпья. Хения удивился: что такого было в том, что старая женщина, пережившая своих детей, умерла? Почему это встревожило вождей его племени? Но присев над телом, он сперва ощутил запах крови, а уже потом увидел нож, которым была убита старуха. Нож засел в спине шаманки, и он с первого взгляда узнал его. Сердце Хении стало тяжелым и холодным как камень. Танцующую в Ночи убили ножом Белой. Выдохнув, Хения отвел глаза, посмотрев в темный угол палатки, где лежала бизонья шкура. Эту шкуру принес Ловящий Копье за то, что шаманка исцелила его сына. Там же стояла рама с развешенными на ней полосками вяленого мяса, внесенная шаманкой с улицы. Пахло отсыревшим мехом, затхлостью и кислым запахом старости. Хения снова взглянул на нож, он по-прежнему был в теле старухи и это, несомненно, был нож Белой, он слишком хорошо знал его. Жена уже не привязывала его ремешком к щиколотке, как делала это когда они вместе шли к священным горам Саха-Сапа, но продолжала постоянно пользоваться им и, ни Хения, ни Легкое Перо не притрагивались к нему. Хения потрогал холодную щеку мертвой старухи, откинув с ее лица седые пряди, а потом коснулся крови вокруг ножа. Она уже подсохла и свернулась. Старуху убили вечером или когда луна стояла высоко в небе и волки начинали выть свою ночную песнь. Хения вытер палец о легины и вышел из палатки.

- Кто нашел ее? - спросил он у стоящих тут же соплеменников.

- Серая Олениха, - ответил Бурый Медведь. - У нее прихватило живот и она, не дожидаясь рассвета, отправилась к Танцующей в Ночи.

- Ты знаешь, чей этот нож? - резко спросил Олений Бок, как только Бурый Медведь замолчал.

Хения спокойно посмотрел на него.

- Это нож Белой, но убила не она.

- Нож принадлежит твоей жене, и она бледнолицая, - вскинул подбородок Олений Бок. Он уже вынес приговор.

- Она бледнолицая, - кивнул Хения. - Но Белая никогда не ударит в спину.

- Зачем ей смерть Танцующей в Ночи? - поддержал его Широкое Крыло.

- Мы соберем Большой Совет и спросим Белую, - медленно проговорил Бурый Медведь. - К тому времени люди уже узнают об убийстве Танцующей в Ночи.

- Хау, - согласились с ним все, кто стоял в этот ранний час у жилища шаманки.

Этот день начался для Белой странно. Проснувшись, она не обнаружила возле себя Хении. Легкого Пера в палатке тоже не оказалось, и она могла позволить себе еще немного понежиться на своем ложе. Но когда Легкое Перо, которая, как думала Белая, уже хлопотала возле палатки над подвешенным над костром котелком, или, дубила шкуру, так и не заглянула внутрь, Белая начала испытывать непонятную тревогу. Когда вдалеке с окраины лагеря до нее донеслась протяжная погребальная песня, отчего-то испугалась. Одевшись и расчесавшись, она вышла из типи и удивилась, увидев возле нее одного из Равнинных Волков. Заметив ее, воин сделал ей знак следовать за ним. Пока Белая шла за своим молчаливым провожатым, она недоуменно оглядывала странно опустевший лагерь, посчитав это недобрым знаком. Что произошло? Может ночью их стойбище подверглось нападению? Часто одиночки из враждебных племен под покровом ночи уводили коней у сиу. Как правило, дело ограничивалось таким вот тихим угоном чьих-нибудь лошадей из табуна, но бывало и так, что убивали некстати спохватившегося хозяина или воина поднявшего тревогу. Так, что все происходящее сейчас Белая никак не соотносила с собой. Они вышли на небольшую площадку перед типи Бурого Медведя, на которой обычно устраивались празднества и держали Большой Совет. Сейчас на ней собралось все племя, рассевшись в круг. За сидящими на шкурах, одеялах и просто на земле мужчинами стояли женщины и дети. Впереди восседал вожди, среди которых она увидела и Хению, но он посмотрел на нее отстраненно, словно знать не знал кто она такая. Белая вошла в круг за своим провожатым, он знаком показал ей оставаться на месте, а сам отошел, смешавшись с толпой. Белая огляделась, по-прежнему ничего не понимая. Кажется, сейчас она присутствовала на круге Большого Совета, который собирался в чрезвычайных случаях. Все это напоминало ей судилища времен Древнего Рима, о которых она читала. Но за что ее собирались судить? Лица вождей были надменны, лица воинов - суровы. Легкое Перо смотрела на Белую с беспокойством, Осенний Лист с испугом, Пронырливый Барсук возмущенно, лицо Сосновой Иглы светилось мрачным торжеством. Все смотрели на Белую в напряженном молчании, словно ждали от нее чего-то. Что она должна сказать им? Для чего ее вообще привели сюда? Наконец, старый глашатай Раненый Бок кинул ей под ноги какой-то предмет и громко спросил:

- Это твоя вещь?

Белая наклонилась, подняла валявшийся в пыли нож и повертела его в руках. Ну да, это был ее нож. Им она постоянно пользовалась, и первое время носила его за краем ботинка, и помниться даже прикрепила ремешком к щиколотке, а после, на свадьбу ей подарили расшитые цветным бисером ножны к ниму. Но она носила их исключительно по праздникам, считая скорее украшением, тогда как нож валялся в типи где попало и при этом она всегда находила его. И сейчас он привычно лег в ее ладонь рукояткой, перепачканной чем-то темным.

- Да, это мой нож, - ответила Белая в полной тишине.

Стоящие вокруг вздохнули возмущением и куда бы Белая ни посмотрела ее, встречали осуждающие презрительные взгляды, только Легкое Перо и Осенний Лист глядели сочувственно. Хения сидел с каменным лицом, вперив неподвижный взгляд перед собой.

- Мы вытащили его из тела Танцующей в Ночи, - громко объявил Раненный Бок. - Этой ночью ее убили этим ножом.

- Что? - уронила руки Белая, продолжая сжимать нож.

Сначала она подумала, что ослышалась, но потом, когда осознала, что старая Танцующая в Ночи убита, не смогла этого принять. Зачем кому-то нужно было убивать шаманку? Почему ножом Белой? Что плохого сделала шошонка? Кому? Мысли путались, сшибались, не давая возможности додумать их, и Белая никак не могла сосредоточиться на какой-то одной.

- Но, - прошептала она в полной тишине. - Зачем мне это делать? В моем сердце не было ненависти к Танцующей в Ночи. Она позвала мой дух и он, услышав ее, вернулся в мое тело, и сейчас я говорю вам: я не отнимала жизнь той, которая увела меня от смерти.

- Тогда почему твой нож нанес ей смертельную рану, заставив уйти в земли предков.

- Я не знаю руку, нанесшую смертельный удар, знаю, что это не моя рука. Я не знаю, чьи недобрые мысли заставили кого-то взять мой нож и не знаю зачем, - покачала головой Белая. - Но все вы знаете, что я, чтобы ни брала у каждого из вас, всегда возвращала, как и то, что каждый мог свободно пользоваться тем, что принадлежало мне.

Тихие восклицания стоящих в Большом круге людей подтвердили ее слова, напряжение и отчужденность словно отступили от Белой.

- Я бледнолицая, - продолжала она. - Но живя среди вас, я забыла об этом, потому что ваши мысли стали моими, ваша жизнь стала моей жизнью. Вы приняли меня и тоже забыли, что я бледнолицая, потому что ваши сердца видят во мне сестру, а я давно смотрю вашими глазами.

Многие закивали, соглашаясь с ней.

- Но кто-то не может принять меня. В чьем-то сердце все еще живет недоверие и ненависть ко мне. Я не убивала Танцующую в Ночи, но кто-то хочет, чтобы подумали, что это сделала я.

Едва заметный кивок Хении подбодрил ее.

- Если кто-то знает правду об этом преступлении, пусть не скрывает своих мыслей и сомнений, а выйдет и скажет их, - объявил глашатай, строго оглядывая стоящих вокруг людей.

И тут, расталкивая людей, в круг вышла Сосновая Игла. Встав перед Белой, она, мстительно сверкнув глазами, указала на нее пальцем.

- Это она убила Танцующую в Ночи.

- И ты знаешь, зачем она это сделала? - с тихой угрозой спросил Хения. - Ты лгунья.

- Ты назвал меня лгуньей, - вызывающе бросила ему Сосновая Игла. - Сколько ты живешь в своем типии с этой женщиной? Спроси ее, почему до сих пор ее чрево не отягощено твоим ребенком?

- Остановись, женщина! - поднял ладонь Бурый Медведь. - Ты произносишь страшные слова.

- Да, но ты просил слов правды, и я говорю их. Хения, - безжалостно продолжала Сосновая Игла. - Прежде твоя ненависть, словно каменная преграда, ограждала тебя от коварства бледнолицых, ты отвечал им хитростью лисицы. Синие мундиры боялись тебя, но теперь не так. Эта женщина, которую ты принял, разрушила твою преграду, она сделала тебя уязвимым и ты уже не видишь, что твориться у тебя под носом. Какой ты вождь?

Хения не сводил с нее глаз.

- Она убивает твоих детей, воин! - визгливо выкрикнула ему в лицо Сосновая Игла.

Хения вскочил на ноги, а Белая смотрела на нее расширенными от ужаса глазами. Как можно было измыслить подобную чудовищную ложь? Вокруг зашумели. Все это казалось невероятным и страшным.

- Она ходила к шаманке и взяла у нее снадобье, что не дает зачинать детей от мужчины. Я случайно слышала их разговор, когда возвращалась с сухими бизоньими лепешками к своей палатке. Видимо подарков стало недостаточно, чтобы заставлять молчать Танцующую в Ночи и Белая убила ее.

- Какие слова ты слышала тогда? - с тяжелым спокойствием спросил Хения.

- Я слышала, что женщина, которую ты принял у своего очага и назвал своей женой, сказала шаманке, что живет с Хенией словно с ядовитой змеей свернувшейся рядом, не зная когда та ужалит ее. Что она ужасно боится его и хочет уйти к синим мундирам, как только мы перекочуем к ближайшему форту. Она жаловалась, что едва терпит прикосновение "грязного дикаря".

Хения вздрогнул будто его ударили, а вожди отшатнулись.

- Если ты не веришь мне, - продолжала Сосновая Игла, - обыщи вещи своей жены и найдешь в них глиняный пузырек заткнутый деревянной пробкой. В таких пузырьках Танцующая в Ночи раздавала свои снадобья.

Хения вскочил и широко зашагал к своей палатке. Вожди колеблясь, смотрели ему вслед. Олений Бок поджав губы осуждающе качал головой, а Бурый Медведь встал и двинулся вслед за Хенией. Это послужило словно сигналом и люди поспешили за ним. Хения вошел в свое типии, чуть не сорвав шкуру прикрывающую вход, и принялся переворачивать вещи Белой, что лежали сложенные аккуратной стопкой у стены палатки. Белая подошла к своему жилищу вместе со всеми и видела, как Хения перетряхивал ее вещи, отбрасывая их на середину типии. Вожди бесстрастно наблюдали за ним. Вдруг Хения, вывернувший из портфлеша все его содержимое на пол, остановился, наклонился и поднял что-то упавшее к его ногам. Белая, оттесненная от палатки любопытными, поверх их голов не могла увидеть, что так пристально рассматривал ее муж.

- Теперь ваши глаза убедились в правдивости моих слов, - послышался торжествующий голос Сосновой Иглы, от входа в типи Хении.

Сжимая что-то в кулаке, Хения вышел из палатки и, подойдя к Белой, молча, протянул ей на раскрытой ладони глиняный пузырек, который ей подарила на свадьбе "от чистого сердца" в знак своих миролюбивых намерений Сосновая Игла. "Я бы ничего не брала из рук этой женщины" - предупредила ее тогда Осенний Лист. Белая с беспокойством взглянула на мужа и отшатнулась. Вид его был ужасен. Лицо осунулось, глаза запали, губы почернели.

- Это... это... подарила мне Сосновая Игла, - пролепетала Белая напуганная его видом.

- Зачем взяла? – глухо спрсил он.

- Он... он был подарен от чистого сердца... так она мне сказала... - запинаясь, объясняла Белая, не веря самой себе.

- Я видела это, - встала рядом с ней Осенний Лист, пополневшая, неуклюжая.

- Вы слышите! - пронзительно вопила в это время Сосновая Игла. - Она же еще меня и обвиняет.

- Коварство бледнолицых не знает предела, - презрительно бросил Олений Бок. - Каждый их вздох - ложь!

- Не торопись с решением, - положил руку на плечо Хении Бурый Медведь.

Но Хения словно ничего не видел и не слышал. Он впился взглядом в лицо жены.

- Ты пила из него?

- Нет, - прижала ладони к сердцу Белая. - Я забыла про него.

- Я ни разу не видела, что бы моя дочь пила из глиняного пузырька, - подтвердила ее слова, пробравшаяся к ним Легкое Перо. - Я уверена, сын, что он окажется полным.

Хения выдернул пробку из глиняной горловины и перевернул его. Из пузырька упало несколько темных вязких капель.

- Боже мой, - прошептала Белая, едва шевеля губами, ей казалось, что она умирает.

- Убей ее, вождь! - схватила Хению за руку Сосновая Игла. - Не медли! Избавься от нее, так же безжалостно, как она избавлялась от твоего семени!

- Я не делала этого, - упрямо сжала губы Белая.

- Закопай ее в землю живьем, - крикнул кто-то. - Пусть сгниет там!

В нее полетел первый камень. Хения встал перед ней и, заслоняя жену от толпы, раскинул руки.

- Я муж этой женщины и мне решать ее судьбу! - выкрикнул он, после чего, повернувшись, схватил Белую за плечи, втолкнул ее в типии и вошел сам.

- Ты не выйдешь из этой палатки без моего позволения до тех пор, пока я не решу, что с тобой делать.

- Ты веришь словам этой женщины, а не мне? - плакала Белая, поднимаясь с пола, куда ее швырнул Хения.

- Почему он пуст? - протянул ей пузырек Хения.

- Я не знаю! - выкрикнула Белая, закрыв лицо руками.

Хения развернулся и вышел.

- Я не знаю, - снова прошептала Белая, понимая, что все кончено. Она потеряла мужа.

Черные Лисицы, полиция племени оттеснили людей от палатки, заставляя разойтись. Кроме Равнинных Волков возле нее остались Пронырливый Барсук со своими верными товарищами. Ни Хения, ни Легкое Перо больше в палатке не появлялись, словно Белая была проклята или прокаженная. Сидя в одиночестве, она то плакала от отчаяния и ужаса, что больше не увидит Хению, то ожесточалась против него: как он мог не верить ее чувствам. Их столько связывало. То, что ее могут убить волновало меньше всего. На вторую ночь ее заключения к ней в палатку пробрался Широкое Крыло. Он сел на шкуры перед очагом и посмотрел на измученную Белую.

- Как Осенний Лист? - спросила она, не гладя на него.

- Она чувствует себя как женщина, готовая вот-вот подарить миру новую жизнь. Она не верит клевете Сосновой Иглы.

- Как Легкое Перо? - снова спросила Белая.

- Хения запретил ей входит в палатку к тебе. Она живет у Смеющейся Женщины. Она не верит клевете Сосновой Иглы.

- Как Хения? - тихо, едва слышно спросила Белая, коротко посмотрев в лицо Широкого Крыла.

- Он оскорблен, - вздохнул тот. - Но он не желает твоей смерти, как того упрямо требуют Олений Бок и Сосновая Игла. Ешь, - вдруг вспомнив, протянул он ей миску с жареным мясом и уложенными поверх него кукурузными лепешками. - Это приготовили для тебя Осенний Лист и Легкое Перо. Бурый Медведь говорит, что ты никогда бы не совершила подобной глупости, оставив нож в теле убитого тобой. Хения сказал, что ты никогда бы не убила, он знает как трудно тебе убивать. Он не верит, что ты принесла смерть Танцующей в Ночи. Но он словно слабеет разумом, как только дело доходит до пузырька Сосновой Иглы. Это его сильно ранило. Если бы ты не пила из него, то сейчас понесла от мужа, так говорят люди.

- Уходи, - прошептала Белая, закрывая лицо руками.

Ей было так больно, что никакое наказание не смогло бы сравниться с ее мучениями. Так просидела она весь день, а когда на небе зажглась вечерняя звезда, в палатку вошел Хения, и сделал знак следовать за ним. Белая молча, поднялась. О чем спрашивать? Она понесет наказание от руки мужа. Холодным ветром давала знать о себе подступающая осень, небо хмурилось, и чем дальше отступала ночь, тем мрачнее выглядел день. С севера ветер гнал тучи, пахло дождем, и Белая знала, что он будет затяжным и холодным, но ей не увидеть его больше. Горизонт был темен там, куда отступала ночь. Хения остановился, навстречу шел Широкое Крыло, ведя на поводу Лори и коня Хении. Позади него шли Легкое Перо и Осенний Лист. Мужчины отошли в сторону, пока женщины прощались. Легкое Перо ставшая для Белой матерью, подошла к ней и молча, обняла. Глаза старой индианки блестели от подступивших, но так и не пролитых слез.

- В моем сердце ты навсегда останешься моей дочерью, - сказала она.

- Прошу тебя, верь: я не делала этого, - попросила Белая шепотом, потому что у нее перехватило горло.

- Ты этого не делала, - подтвердила индианка, погладив свою дочь по голове. - Я это знаю.

Осенний Лист не могла сказать ни слова и только тихо рыдала. Слезы словно сами собой катились по ее щекам, и она была не властна над ними. Широкое Крыло с беспокойством поглядывал на нее. Подруги молча, обнялись.

- Береги себя, - прошептала ей Белая, чувствуя, как располневшее тело сотрясли сдерживаемые рыдания.

Хения сделал знак, что пора расставаться и вскочил в седло. Легкое Перо обняв Осенний Лист за плечи, отвела ее в сторону. Белая обреченно взобралась на Лори и подобрала повод. Лошадка понуро трусила, держась за конем Хении. Вдруг вождь остановился, спрыгнул с коня, подождал пока Белая тоже не спешиться и подозвал ее к себе. Она оглянулась на Равнинных Волков, держащихся в стороне, и неуверенно подошла к мужу. Но вместо того, что бы вонзить своей неверной жене нож в сердце, Хения взял ее за руку и вложил в ладонь тяжелый под завязку набитый кожаный кисет.

- Это золото, - сказал он. - С ним тебе легче будет прожить среди бледнолицых. Оно даст тебе их уважение и сделает твою жизнь сытой.

- Но...

- Я не должен беспокоиться о тебе.

- Ты прогоняешь меня?

Хения молча смотрел на нее.

- Неужели ты никогда не верил в мои чувства к тебе? - плакала Белая.

- Верил. Верю и сейчас, но тебе нужно уйти.

- Я хочубыть с тобой.

- Это невозможно. Нашу жизнь отравили ложью. Злой слух, что змея медленно вползает в уши и жалит в самое сердце. Если ее не раздавить, она отравит кровь своим ядом. Незамутненные прежде мысли темнеют от клеветы, от ее вязкой грязи трудно отмыться. Уезжай.

- Лучше убей...

- Я хочу, чтобы ты жила. Стань счастливой, я не смог сделать этого...

- Но я счастлива только с тобой.

Он отвернулся и вскочил на своего коня, а Белая уныло побрела к Лори. Она была слишком подавлена, чтобы порадоваться золоту, и взяла его просто потому, что так хотел Хения.

К вечеру Равнинные Волки доставили Белую к воротам ближайшего форта и прежде чем оставить и уехать, дали в воздух несколько ружейных выстрелов. Белая соскочила с Лори, крепко обняла свою подругу, прижавшись лбом к ее теплому бархатному лбу, после чего молча, передала поводья Хении и, не оглядываясь, пошла к форту, видневшемуся вдали. Кисет с золотом она беспечно намотала на запястье. Она пока еще не знала, что это было не единственное, что осталось ей от мужа. Все же, у самых ворот форта она, замедлив шаг, остановилась и оглянулась назад, туда, откуда приехала. Равнинные Волки оставались на том же месте, ожидая, когда она войдет в форт. Наверное, какое-то время, они еще будут кружить рядом с его стенами, чтобы убедиться, что Белую приняли, как подобает и не обошлись с ней бесчестно, как часто бывало с беззащитными женщинами. Белая сглотнула слезы. Муж заботился о ней. Пусть он прогнал ее от себя, но продолжал любить. Надо отдать должное часовым гарнизона, что не открыли с перепуга огонь по приближающейся к стенам форта одиноко бредущей скво. Может, разглядели в ней бледнолицую женщину, прежде чем стрелять. Случаи, когда женщины, сбегая от индейцев, возвращались к белым, были нередки. Как бы то ни было, но ворота медленно со скрипом открылись перед ней и форт принял ее.

С мольбой поднял Хения руки, взывая к небу, а потом ударил себя кулаком в грудь, чтобы хоть немого унять боль разбитого сердца.

Майор Свенсон, начальник гарнизона, после того как она рассказала что была пленницей у индейцев, принял в беглянке горячее участие, выказав искреннее сочувствие. Единственный раз он спросил ее о пребывании у сиу и, поняв, что она не хочет об этом говорить, больше не докучал ей расспросами. Другие офицеры тоже, казалось, выказывали сочувствие и принимали самое деятельное участие в ее судьбе, но она ясно распознала их фальшь, как и праздное скользкое любопытство. Некоторые из них прямо намекали, что истосковались по женскому обществу и не прочь были покровительствовать ей за ее любовь. Престарелый майор понимал всю щекотливость положения молодой молчаливой женщины, а потому всячески способствовал тому, чтобы с первым же обозом она отправилась в сторону больших городов.

Конец второй части.

Книга третья.

"Ты не можешь разбудить человека, который притворяется, что спит"

Индейская пословица.

В ноябре 189... года из здания бостонского железнодорожного вокзала вышла молодая дама с кожаным саквояжем в одной руке и ридикюлем лилового бархата в другой. Отказавшись от услуг носильщика, она остановилась у края тротуара и взмахом руки подозвала кэб. Проходящий мимо господин впопыхах задел ее, но тут же извинился, приподняв цилиндр. Дама даже не взглянула на него и, уходя, он оглянулся на нее. Рядом остановился кэб и молодая женщина, подхватив саквояж, подошла к нему, попросив кэбмена отвезти ее по адресу, который назвала. Кэбмен взял саквояж, уложил его в багажный ящик и, подсадив пассажирку в кэб, укрыл ее колени кожаной пологом. Забравшись на свое место, кэбмен щелкнул длинным бичом и тронулся с места, неторопливо погоняя лошадей, давая возможность молодой женщине вдоволь смотреть по сторонам: на дома, парки и улицы, которые они проезжали. Бостон вырос, раздался вширь, и стал многолюднее с тех пор, как она покинула его. Она помнила городскую ратушу, приземистое здание театра и широкую центральную улицу, но она не помнила подобной роскоши освещенных витрин, а уж тем более французских магазинов модной одежды. Появилось много ресторанчиков и уличных кафе, открытых не смотря на сумрачный день, который хмурился все больше. Было еще три часа дня, а в окнах домов уже горел свет. Вдоль тротуаров фонарщики зажигали газовые фонари. Копыта лошади мерно стучали по брусчатке. Начал накрапывать дождь и кожаную полость усеяли его мелкие капли. В сером промозглом сумраке прошла закутанная в шаль цветочница с корзиной нераспроданных ромашковых астр, уже последних в этом году. Прохожие, ставшие безликими из-за раскрытых глянцевых от дождя зонтов, торопились к домашним очагам. В такой день хотелось сидеть у камина с чашкой горячего чая и слушать таинственные истории. Кэб остановился у крыльца невысокого двухэтажного особняка над чьей дубовой дверью, медная начищенная до блеска вывеска извещала о том, что это "Пансиона мадам Симпл". По обе стороны крыльца в каменных вазонах мокли увядающие оранжевые настурции, а горящий над дверью кованый фонарь в ореоле моросящего дождя виделся размытым пятном. Из окон эркеров сочился уютный спокойный свет, приглушенный плотно задвинутыми тяжелыми гардинами. Соскочив с козел, кэбмен обошел экипаж и помог выбраться из него пассажирке, откинув кожаную полость, прикрывавшую ее ноги. Раскрыв над нею зонт, он проводил ее до дверей и, дернув ручку звонка, подождал пока дверь не откроется, после чего, пропустив даму вперед, закрыл зонтик и внес саквояж следом за ней.

В небольшом холле их встретила женщина средних лет в темно коричневом платье с воротничком и манжетами из черного кружева. С ее шеи на серебряной цепочке свисал лорнет, на поясе позвякивала связка ключей. Строгость, с которой она оглядела вновь прибывшую, была, скорее всего, заученной и накладывалась на лицо подобно пудре, потому что не могла скрыть природного добродушия приятного круглого женского лица.

- Я, миссис Смипл, хозяйка этого пансиона, - представилась женщина. - И если вы нуждаетесь в чистой и уютной комнате, то здесь вы ее непременно найдете. Харви? - кивнула она кэбмену, приветствуя его.

- Очень приятно, миссис Симпл, - негромко проговорила приезжая мелодичным голосом. - Уверена, здесь меня все устроит.

Раскрыв ридикюль, она расплатилась с кэбменом, щедро добавив сверх положенного. Поклонившись, кэбмен вышел, раскрыв над собой зонт. Тем временем миссис Симпл придирчиво изучала новую постоялицу. Судя по загару, который на удивление шел к темным бровям незнакомки и оттенял золотистый цвет волос, нисколько не умаляя ее привлекательности, она прибыла в Бостон с Запада. Но мисисс Симпл ни в коем случае не назвала бы ее разбогатевшей в одночасье фермершей. В молодой женщине чувствовалось не столько воспитание, сколько порода, обладателю которой прощались многие промахи. Незнакомка не, то чтобы совершала их. Нет! Она попросту не обращала на них внимания, а потому миссис Симпл, как все благовоспитанные дамы очень щепетильно относившаяся к правилам приличия, вдруг признала за ней право их нарушать. Знаком, велев мальчику-бою взять саквояж и отнести наверх, миссис Симпл попросила постоялицу следовать за ней, смирившись с тем, что молодая женщина так и не сочла нужным представиться. Комната куда проводила ее миссис Симпл и в самом деле оказалась уютной и даже не лишенной вкуса, что восполняло ее небольшие размеры. Синие обои с бледно розовыми гортензиями, тяжелые темно-синие портьеры, небольшой камин облицованный мрамором, в углу альков с кроватью задернутым теми же темно синими тяжелыми занавесями. Возле камина круглый столик с корзиной фруктов и два мягких кресла возле него, у стены примостился резной шкаф. Новая постоялица огляделась и тут же заплатила за две недели вперед.

- Мне нужен посыльный, - сказала она.

- Гари к вашим услугам, - показала миссис Симпл на боя, ставившего саквояж возле кресел. - Ванная за той дверью. Обед подается ровно в шесть, - напомнила она, посмотрев на часы, украшающие каминную полку. - Если вам что-нибудь понадобится, вы можете вызвать горничную, дернув за сонетку у кровати. Располагайтесь и отдыхайте, мисс... - сделала многозначительную паузу мисс Симпл.

- Эбигайль Уолш, - представилась дама чуть устало.

Но как только хозяйка ушла, прикрыв за собой дверь, новая постоялица миссис Симпл, скинув пелерину и шляпку, села за стол писать записку, благо чернила, бумагу и перья она нашла в бюро, зажатом между шкафом и кроватью. Надписав адрес и сложив записку, она вышла в коридор, протянув ее топтавшемуся у дверей Гари. Взяв записку и шиллинг, мальчишка отправился по указанному адресу. К обеду Эбигайль Уолш получила ответ, сидя в общей столовой за чаем и ежевичным пирогом миссис Симпл. В небольшом пансионе подобном этому, постояльцев было немного: успешный коммивояжер; путешественник, как он отрекомендовался Эбигейль, громогласный и бесцеремонный; вдова сухопарая дама неопределенного возраста, одетая во все черное с четками в руках, подозрительно и ревниво наблюдавшая за путешественником и вновь прибывшей дамой; затем художник, странно отрешенный молодой человек в вышедшем из моды сюртуке и длинными сальными волосами, прибывший из Парижа "прямо с Монмартра" как утверждал во всеуслышание путешественник. Вдова, попытавшаяся было расспросить художника о тамошней богеме, еще больше сконфузила беднягу. Вдову взялся развлекать путешественник, нуждавшийся в слушателях, и собеседница полностью оправдала его ожидания то восторженными, то испуганными возгласами. А мисс Уолш, не замечая выразительных взглядов, бросаемых на нее путешественником, боролась с дремотой под убаюкивающий шелест дождя, потрескивания поленьев в камине и бормотание коммивояжера, читающего газету. В гостиной все еще стоял запах яблок и ванили. Чтобы не заснуть окончательно, Эбигайль, поднявшись из-за стола, подошла к окну. Стекающие по стеклу капли сливались в извилистые струйки, искажая темную, блестящую от дождя мостовую, проезжающие с зажженными фонарями и поднятым верхом экипажи и проплывающие мимо мокрые зонты. Внизу послышалось звяканье дверного колокольчика и через несколько минут, вошедшая в гостиную миссис Симпл, передала новой постоялице записку. Прочитав ее, молодая женщина заметно успокоилась и поднялась в свою комнату к великому разочарованию путешественника.