Белая

- Я встала и иду за тобой.

Старуха была из шошонов, примкнувшая к хункпапа, которые, в отличие от родного племени, не гнали ее из-за того, что она была беззуба, седа и дряхла. На этот раз она шла на удивление легко и быстро. Говорили, что она застала Хению возле Белой, склонившись к ее лицу, он слушал ее дыхание. При появлении шошонки, вождь встал, глядя на нее с тревожным ожиданием и, что самое необычное, чему Равнинные Волки не поверили даже на крупицу речного песка, он смотрел на нее с затаенным страхом. Поющая в Ночи заняла его место и ощупала голову, руки и ноги бесчувственной бледнолицей, при этом чутко прислушиваясь к тому, что шептали ей духи. Она зажгла горсть сухой травы и, подняв ее над головой, повернулась на четыре стороны света настолько, насколько позволяло сделать это ее старое тело. Сначала к духу Мудрого Ворона, потом к Могучему Медведю и Горбатому Бизону, после к Вольному Орлу, потом посмотрела на вождя и прошамкала:

- Она получила сильный удар по голове и теперь для того, чтобы исцелиться тело ее спит. От того душа ее свободно странстствует в мире духов, потерявшись в видениях. Ты поможешь белой скво, если войдешь в ее сны. Пусть ничто тебя не тревожит. Поющая в Ночи будет с ней все время, пока тебя не будет рядом.

Вождь кивнул и, взяв бизонью шкуру, отправился в прерию. Вот что рассказали Равнинным Волкам хункпапа.

- Не ищите и не тревожьте своего вождя, - сказали они, и Равнинные Волки остались у очагов гостеприимных хозяев.

А Хения пройдя по сухой песчаной земле прерии, покрытой кое-где пучками жесткой бизоньей травы, миновал ольховый овраг с остатками высохшего ручья и тучей москитов и выбрался на то место, где рос конский щавель. Он взобрался на холм, покрытый чахлым кустарником и там молился три дня и три ночи, прося Великого Духа и своего духа-покровителя помочь ему войти в сны Белой. На третий день, когда его тело стало легким от голода, а мысли впечатывались в мозг, как след сапога бледнолицего в речную глину, он почувствовал непреодолимое желание спать. Но лишь только он растянулся на бизоньей шкуре, как очутился в незнакомом месте, на лугу с высокой травой, доходящей ему до пояса, а ведь он ехал на своем коне, сильном и могучем, бег которого был быстрым и легким и тем не менее он никак не мог догнать, словно сотканную из тумана фигурку, бредущую впереди. Сердце Хении сжалось от тоски, он знал, что это Белая. Он узнал бы ее всюду, даже в мире духов. Она шла не торопясь, останавливаясь и растерянно озираясь по сторонам, и, однако, его конь, несущийся во весь опор, не мог догнать ее. Тогда Хения остановил скакуна, соскочил с него и стал ждать, пока мимо него не прошла Белая. Он окликнул ее настоящим именем и девушка, повернувшись к нему, тихо спросила:

- Почему ты не идешь со мной?

- Потому что ты заблудилась. Наша тропа ведет в другую сторону.

Она смотрела на него и как будто не видела, хмурясь и силясь разглядеть.

- Ты пойдешь со мной? - спросил он. - Я выведу тебя.

Она кивнула, и по-прежнему ища его глазами, повернулась в другую сторону. Теперь впереди шел почему-то его конь, за ним Белая, а сам он замыкал это шествие. Они шли до тех пор, пока Белая и конь неожиданно не слились в одно...

На четвертый день, Ахига - Он Борется, один из Равнинных Волков, постарался не показать того ужаса, который овладел им, когда он заметил бредущего к стоянке хункпапа исхудавшего, изможденного вождя. Подхватив его, Ахига помог Хении добраться до типи вождя хункпапа Зазубренный Нож, где лежала Белая под присмотром Танцующей в Ночи. Хения, сделал знак, чтобы не беспокоили его, и повалился на циновку. Он спал целый день и в это же время Белая начала приходить в себя. Медленно, но верно она поправлялась, однако смотрела на все так, как будто видела впервые, однако, она узнала Хению и очень обрадовалась, что он жив. Она узнала и Равнинных Волков, и когда вождь осторожно спросил, вернется ли она с ним в племя Бурого Медведя к Легкому Перу, девушка посмотрела на него так, как будто он спрашивал о само собой разумеющихся вещах: будет ли она ест, спать, дышать... Она и бровью не повела, когда он сказал, что она, как и прежде будет жить в его типи. В последний день их пребывания у хункпапа, с табаком и сочной лопаткой только что убитого им пекаря*, Хения явился в типи Танцующей в Ночи.

- Не беспокойся, воин, - прошамкала старуха. - Бледнолицей скво повезло, духи благосклонны к ней. Она помнит себя, она помнит тебя. После такого удара, многие больше не знают своих прошлых дней. Дай ей время, не торопи ее память, если, обернувшись назад, она не увидит их.

Возвращаясь назад, к стойбищу Бурого Медведя, на привалах у вечернего костра Хения рассказывал Равнинным Волкам о своем восхождении к священной пещере. Белая слушала его так, как будто вовсе и не была участницей этих событий и отказывалась подтвердить, или опровергнуть тот или иной случай, когда Хения просил ее об этом. О схватке с пауни, о том, как заболела после, как и о ранении Хении, она ничего сказать не могла. В конце концов, вождь, сам не любивший вспоминать об этом, решил оставить ее в покое. Ему достаточно было того, что она не рвалась домой, так стоило ли напоминать ей о доме? Она и так узнала, что, оказывается, вела себя мужественно, как подобает настоящей скво, и о том, что своей волей поразила пауни и что они не стали убивать ее, когда он сказал, что Синий мундир погиб от ее руки, а еще одному она разбила голову прикладом ружья. Вождь пауни, Земляная Змея не поверил в это. Он сказал, что белые женщины ни на что не годные женщины, что он убеждался в этом не раз. Они начинают плакать и кричать и биться в истерике от одной оплеухи, и он сейчас это докажет. Но доказала Белая... Хения утверждал, что Земляная Змея перед тем как умереть, испытал потрясение, что его, воина, убила никчемная бледнолицая. Рассказывая все это, он вглядывался в лицо девушки и видел, что она ничего не помнит. Всю дорогу она ехала позади него, стараясь, к неудовольствию Хении, лишний раз не касаться его. От подобного напряжения она уставала, и он предложил ей сесть впереди него. Равнинные Волки только плечами пожимали и переглядывались, догадываясь, что это всего лишь уловка со стороны вождя, потому что он мог взять еще одну лошадь для Белой, хункпапа с радостью одолжили бы ее, но не захотел. Ехать впереди Хении было намного удобнее, если не замечать, что он время от времени стискивал ее своими бедрами, но она не паниковала из-за этого, зная, что индейцы, не признававшие, ни стремян, ни седел, ни узды, направляли лошадь бедрами и коленями, особенно тогда когда необходимость заставляла стрелять на полном скаку. Все-таки опираться спиной на его грудь было не так вызывающе. Теперь-то она понимала, что приличии, если не выходили за рамки разумного, были весьма удобны, помогая избежать двусмысленных и неконтролируемых ситуаций, подобной этой. Она могла позволить себе откинуться к нему на грудь, тем более, что вождь не возражал против этого, и иногда, так и засыпала у него на груди под ровный ход коня. Почти всю дорогу до лагеря Бурого Медведя, раскинувшегося в излучине реки, они проехала молча, и лишь раз она спросила его.

- Что ты сказал пауни, когда они хотели убить меня?

- Сказал, что духи Саха Сапа защищают тебя.

- Это было первый или второй раз, когда ты заговорил?

Хения подумал, потом сказал:

- Мозгов у пауни меньше чем у полевой мыши, пришлось им втолковывать, что твоими руками духи убили Синего мундира, а второму ты размозжила голову. Ты воин.

- Как ты спас меня?

Он долго молчал.

- Разве спас? - тихо проговорил Хения и его подбородок коснулся ее макушки. - Пока я схватился с пауни, пытавшимся уйти от меня, второй чуть не убил тебя. Но у тебя было ружье, и ты метко уложила того, кто бросился за тобой.

- Это вышло случайно. Я не видела в кого стреляла и даже испугалась, что вдруг попала в тебя...

- Ты испугалась?

Белая почувствовала, что он улыбается, и прикусила язык. Среди ночи, когда полная луна стояла высоко, в палатку Легкого Пера вернулся ее сын. Он вошел, пригнувшись, внося, какой-то большой тюк, который осторожно и бережно положил на бизоньи шкуры туда, где раньше спала Белая. Легкое Перо приподнялась было на своем ложе, чтобы встать, покормить сына и посмотреть, что же он принес, но Хения сделал знак, чтобы она не беспокоилась и не вставала. А когда он осторожно откинул одеяло, Легкое Перо увидела спящую Белую и то, как сын, мимолетным, едва уловимым движением коснулся ее щеки. Легкое Перо ждала их с тех пор, как гонец хункпапа принес весть, что вождь сиу вернулся с Саха Сапа с бледнолицей. Это вызвало радость и удивление. Старики качали головами, а молодежь, особенно Широкое Крыло и Осенний Лист испытали явное облегчение, никто не ожидал, что Белая вернется, и уж тем более Легкое Перо не думала, что они войдут в ее палатку вот так... не как хозяин с рабыней. Кажется, все шло как прежде, будто и не было их похода к Черным Горам и каждый из них, существовал сам по себе и только типи Легкого Пера, что была их домом, связывала обоих. Но именно мать Хении, с чисто женской чуткостью и прозорливостью к подобным вещам, когда дело касалось ее сына, подметила, насколько разительно все изменилось. Хения стал часто появляться в своем типии, ночуя в нем каждую ночь, а Белая наслаждалась вольной жизнью. Хения объяснил матери, что бледнолицая больше не рабыня и отныне свободна, что он обязан ей жизнью. Он рассказал, что Белую едва выходила Танцующая в Ночи и попросил не нагружать ее работой. И Легкое Перо охотно освободила девушку от всех хозяйственных забот, давая ей возможность набраться солнечного света и летнего тепла. Она не хотела, чтобы заботы приглушили красоту Белой, которая, кажется, начала волновать ее сына. В это же время Белая сблизилась с Осенним Листом и Широким Крылом. Оба стали часто появляться в типи Легкого Пера. Осенний Лист говорила, что серьезно опасалась за жизнь подруги. Через три дня после возвращения Белой, в лагере Бурого Медведя появился Роб Макрой. Он страшно обрадовался, увидев девушку. Они сердечно обнялись и расцеловались. Он сообщил, что привел с собой Лори и коня Хении, которых выкупил у пауни, что поймали их в прерии и привели в форт для продажи. Роб говорил, что торговался с пауни, как сам черт.

- Ох мисс, дня не проходило, чтоб я не спрашивал о вестях с Черных Холмов.

- Вы надеялись услышать что-то обо мне и вожде?

- А то! Нет ни одной живой души, которая бы называлась таким именем как у вас. Было большим удовольствием услышать, как вы и краснокожий нехристь разделались с этими нечестивцами пауни... Что случилось, девочка? - Спросил вдруг старый траппер, оборвав себя на полуслове, как только заметил, что девушка слушает рассеяно и как-то виновато посматривает на него.

- Простите меня, Роб, но я не смогу вернуть вам вашу рубашку. Я ее порвала.

Минуту Макрой смотрел на нее так, будто увидел чудо святого дня, он что-то хотел сказать, но вдруг расхохотался.

- Ох, мисс, даже не знаю, что вам ответить на это... Рубаха! - вскричал он, потрясая руками. - Мы ведь думали, что вы пропали, сгинули в тех проклятых горах... а вы все о рубахе переживаете.

- Но это же ваша вещь и я должна была сказать вам о ней.

- Да пропади она пропадом эта рубаха! Что вы к ней прицепились-то!

- Мне неприятно... вы мой друг.

- Ну, раз так, сошьете мне другую... из кожи и дело с концом, - потом он как-то подозрительно посмотрел на нее и с сомнением хмыкнул: - Не знаю, что и сказать... В лагере вот болтают, что вы все начисто позабыли, но вот ведь помните, что я ваш друг.

- Конечно, помню. Что это? - Спросила она, показывая на бумагу в которую была завернута бутылка виски.

- Так... это для поправки собственного здоровья, не для продажи, - Роб испуганно и суетливо развернул бутылку, собираясь выбросить замусоленный газетный лист.

- Газета, - прошептала Белая так, как будто была удостоена одного из тех чудес, которые Христос отказывался продемонстрировать Сатане в пустыне.

- Ну да, газета, - проговорил Роб, брезгливо держа ее двумя пальцами на отлете в вытянутой руке. - У старины Митчела таких бумажек полно, он в них товар заворачивает, когда не найдется чего другого. Он торгует в фактории и...

- Вы позволите?

- Да, конечно... - только и осталось сказать старику, когда девушка буквально выхватила засаленный листок из его рук, словно ворон налетевший на сухую корку.

- Только она вот тут жирная будет, - говорил он ей, - Митчел, старый пропойца, на нее сало положил.

- Да, да... конечно... я прочту ее и так... - пробормотала девушка, разглаживая на коленях измятый, перепачканный и кое-где продранный газетный лист, жадно вчитываясь в колонки статей.

Какое-то время Роб стоял и молча, наблюдал за сидевшей на траве девушкой, потом не выдержал.

- По всему видать, что вы леди и это так же точно, как то, что краснокожий дьявол, похоже подозревает, что вы опять замыслили удрать...

- Что, простите? - подняла голову Белая, с трудом оторвавшись от мятой газетки.

- Так, я говорю, что вы, вон, даже читать умеете.

- Нет, вы что-то говорили о краснокожем дьяволе.

- Так вон же, видите... за теми палатками Хения прошел. Сторожит вас как, кот мышку, чуть ли не попятам за вами ходит. А вы-то сами... успокоились? Подзабыли дом-то?

- Не знаю, Роб.

- А чувствуете себя как... ну когда вспомнить пытаетесь?

- А я и не пытаюсь. Голова все время кружиться, - ответила девушка, складывая и разглаживая по сгибу газетный лист, который донес до нее отголосок ее прежней жизни, показавшейся отчего-то такой несущественной и не реальной. Жизни, в которой придавали значение таким несущественным мелочам, в которой ее бы оградили от жестокости, от боли и неприятностей; жизни, где мужчин по утрам больше интересовало, чем нафабрить свои усы, биржевые колонки в утренних газетах или ставки на скачках; жизни, в которой любовь доказывалась красивыми словами, а не делом. Она посмотрела в сторону палаток, в каждой из которой она была желанным гостем и подняла ладонь, которой прижимала газету к колену. Налетевший ветер, подхватил газетный лист и то кувыркая его по земле, то вздымая ввысь, унес далеко в прерию. Белая и Роб молча, наблюдали за ним.

- Так вы сошьете мне рубашку, мисс? - спросил траппер, подавая девушке руку и помогая подняться.

- Да, если вы привезете ситец или фланель и привезите побольше. Осенний Лист готовится стать матерью.

Белая знала о чем говорила, потому что все дни напролет проводила со своей новой подругой и Широким Крылом, если он не охотился или не уходил в набег, что в это лето случалось, на удивление, крайне редко. И хотя молодые люди только поженились, Белая не чувствовала себя с ними лишней. В лагере Бурого Медведя к ней относились доброжелательно и в каждой палатке ее могли накормить, укрыть от непогоды, дать теплую одежду и предоставить место у очага, ни о чем не спрашивая. Единственный кто отравлял ей жизнь, это Когтистая Лапа. Вот уж он был постоянен в своей ненависти к ней и ее друзьям. Он упрямо искал стычки с Широким Крылом, особенно после одного незначительного случая. Как-то Белая с Широким Крылом и Осенним Листом сидели у реки. Девушки смеялись, Широкое Крыло мастерил силок. Внизу, по берегу реки шел Когтистая Лапа, размахивая руками, хмуро глядя перед собой. Широкое Крыло кивнул девушкам на него и они тихо засмеялись, как девчонки, хихикающие над долговязым нескладным юнцом, очень уж забавный был вид у погруженного в себя воина. Когтистая Лапа услышал. Он остановился и посмотрел на них шальным от злобы взглядом. Потом пошел своей дорогой, так и не сказав в ответ ни слова, но вечером у общего костра, возле которого собралось племя, он и Широкое Крыло подрались. Их разняли сидевшие тут же Равнинные Волки, но противостояние Широкого Крыла с Когтистой Лапой с этого вечера на прекращалось, а наоборот, нарастало день ото дня. Не было ни одного собрания или совета вождей на котором бы они не повздорили. В начале лета Когтистую Лапу избрали вождем и он, старался вовсю обрести влияние, подчинив ему как можно больше воинов, которые бы пошли за ним. Он не уставал высказываться против Хении, осуждая его мнение, что прикосновение к врагу это уже не доблесть, а величайшая глупость, и что прошли те времена, когда враг тоже мог по достоинству оценить такой поступок. Когтистая Лапа до глубины души был возмущен, когда Хения назвал все это детскими играми в которые бледнолицые не собираются играть. Широкое Крыло принял сторону Хении, спросив, почему же Когтистая Лапа не прикасается к Синим мундирам, а чуть завидев их начинает стрелять. На другом совете Когтистая Лапа припомнил, что Хения не пожелал разорять деревню ютов и брать пленных, довольствовавшись легкой стычкой, попросту угнав у них лошадей. А поскольку Хения не пожелал ни объяснять очевидного, ни оправдываться, то Широкое Крыло заметил, что Когтистая Лапа очевидно слеп как старик, раз не видит, что индейцы не должны больше быть врагами и воевать друг с другом из-за лошадей, а объединиться против белых, чтобы не дать согнать себя со своих земель. Их соперничество достигло такого накала, что как-то встретив Широкое Крыло, возвращавшегося с Осенним Листом и Белой с речки, Когтистая Лапа начал выкрикивать в их сторону обидные оскорбления и всячески задирать его. На этот раз девушки не дали разгневанному Широкому Крылу ввязаться в драку, а схватив за повод его пони и стукнув его по крупу, со смехом умчались втроем от Когтистой Лапы, что оскорбило его тяжелее, чем постоянные победы соперника в их бесконечных перепалках и потасовках. А Широкое Крыло после, еще долго сердился на свою жену и ее подругу. Это было единственное, что омрачало счастье Белой, да еще, пожалуй, стеснял Хения, что стал появляться в типи Легкого Пера чуть ли не каждый день. А между тем положение обоих казалось двусмысленным, ведь она жила в его типи уже не как рабыня, а свободным полноправным членом семьи, что ясно дали ей понять Легкое Перо и сам Хения. Однако все племя знало и то, что вождь так и не притронулся к Белой. Это было видно хотя бы по тому, какими взглядами он провожал девушку, когда встречал ее. А вот Легкое Перо, казалось бы, даже поощряла бесконечные отлучки Белой и дружбу с Осенним Листом и Широким Крылом, что ходили неразлучной троицей. Каждое утро молодая пара поджидала Белую у ее типи, отпрашивая ее у Легкого Пера. Та, пряча улыбку, кивала. Она видела какой радостью озарялось лицо Белой и каким нетерпением загорались ее глаза при виде друзей. Появившись в типи старой женщины, она словно внесла в него тепло и свет. В руках у белой девушки все горело, к тому же отбросив свою угрюмость и замкнутость, она оказалась легка и покладиста и на нее просто невозможно было сердиться. Сердце Легкого Пера согревалось присутствием Белой. Глядя на ее нежное лицо, старая индианка невольно думала о внуках, но суровая сдержанность сына и то, что у Белой совсем не было времени посмотреть на него, не давали соотносить свои мечты к этим двоим. Она лишь тихо радовалась и изумлялась тому, что ее сын каждый вечер сидит у очага в ее типи, зато Белая почти не появлялась в нем. Легкое Перо с замиранием позволила себе понадеется, что может быть ее сын каждый раз ждет прихода белой девушки. К ее восторгу и радости, ее надежды начали перерастать в уверенность, когда она начала замечать, как разглаживалось его суровое лицо при появлении Белой. А его взволнованные взгляды, которые он сначала украдкой бросал на нее, а потом уже прямо смотрел в ее лицо, долго не отводя от него глаз, не могли бы обмануть ни одну индейскую девушку, потому что были равносильны открытому признанию в чувствах. Подперев щеку костяшками пальцев, Хения мог часами смотреть на Белую, хлопотавшую у очага над котелком с похлебкой из оленины и диким луком или склонившуюся над шитьем теплых гетр. Тогда, оставалось только поощрить его, но Белая не была индейской девушкой, а Хения отчего-то не мог поступить с ней, как со своей соплеменницей. А между тем, ему все труднее становилось сдерживать свои чувства. Но и Белая не была так уж беспечна и слепа, как это могло казаться. Просто она не хотела думать о будущем, так хорошо ей было в настоящем. Сейчас у нее было то, о чем не могла мечтать ни одна девушка ее круга. У нее была полная, абсолютная свобода. Белая была ничья, никому не принадлежала, только себе, но вместе с тем, ее окружала забота и внимание, так что она не чувствовала себя одинокой. Своим именем и неоспоримым авторитетом, Хения ограждал ее от открытых посягательств и, может быть, осуждения. Он дал ей надежный кров и разрешил заботиться о ней своей матери. Ей не за кого было отвечать, не перед кем отчитываться, но она знала, покинь она пределы лагеря Бурого Медведя и ее свобода исчезнет так же, как карета Синдереллы с боем часов. Ее свобода была ограничена пределами лагеря сиу. Все это Белая очень хорошо понимала, как и то, что Хения не мог бы дать ей подарка бесценнее, тем более он ничего не требовал в замен, и она была ему бескочено благодарна за терпение и подобную чуткость. Но один случай заставил ее все-таки подумать о будущем, а не только жить настоящим. Перед ней встал вопрос, так ли уж хорошо никому не принадлежать?

Когда она проснулась в то утро, циновка вождя была пуста. День обещал быть чудесным. Встав Белая помогла Легкому Перу освежевать бобров, что накануне принес Хения. Само мясо этих мускулистых зверьков было жестким и невкусным, а вот из шкурок, если набрать их побольше, можно было сшить теплую шубку. К тому же, как сказала ей Легкое Перо, высушенный плоский бобровый хвост едва ли не самое любимое лакомство здесь, и вдруг засмеявшись, кивнула в сторону. Белая повернулась и увидела, поджидавших ее Осенний Лист и Широкое Крыло. Оба держали корзины. Они сказали ей, что племя собирается на дальнее озеро срезать тростник и собирать водный рис. Белая схватила корзину, что протянула ей Легкое Перо и отправилась со всеми к дальнему озеру. Собирать рис оказалось довольно трудоемким занятием: нужно было не просто его собрать, но вернуться в лагерь, рассыпать на расстеленные по земле шкуры, а потом вновь возвратиться к озеру на котором стояла оживленная суета. Смех, визги дети были везде и всюду, они прыгали с лодок в воду, обдавая смеющихся взрослых фонтанами воды, носились по берегу с вязанками тростника, путались под ногами, но никто не выговаривал им за шалости. Белая и Осенний Лист сновали от озера к лагерю и обратно и, конечно, Широкое Крыло следовал за ними по пятам, помогая и, переговариваясь с другими мужчинами. После обеда они сидели на берегу реки, отмахиваясь от назойливых москитов и, смеясь, вспоминали, как Широкое Крыло упал с лодки в воду, хотя он, горячась, уверял, что нырнул в воду нарочно. Ну и, разумеется, девушки не могли не посплетничать. Дело в том, что сбор риса было едва ли не единственным занятием, которым могли позволить себе заниматься мужчины, потому что чем больше риса будет собрано и высушено, тем лучше будет обеспечено племя на зиму. Этим пользовались многие юноши, чтобы быть поближе к своим возлюбленным и поговорить с ними без присмотра старших женщин. Многим это удавалось, другим нет, а порой дело доходило до курьезов. Хвалили находчивость Сеуоти - Кривой Коготь Медведя, который в воде поймал руку своей ненаглядной Кэлферей - Фиалки, когда они с берега вылавливали рис, а потом Сеуоти с невинным видом доказывал ее отцу, Стоящему в Дыму застигшего их, что он всего лишь пытался поймать рыбу. Да вот же она нырнула, смотрите! И Стоящий в Дыму старательно щурил близорукие глаза, стараясь рассмотреть эту самую рыбу. И даже желчная Сосновая Игла визгливо смеялась над этим с двумя своими товарками вечно раздражительными и всем недовольными женщинами. Вечером, у кого еще остались силы, собрались у костра. Несмотря на усталость, настроение у всех было приподнятое от сознания того, что потрудились все сегодня на славу, а потому и веселились от души, восхваляя духов за щедрый дар этого дня. Благодаря Осеннему Листу и Широкому Крылу Белая уже неплохо изъяснялась на языке сиу и хорошо понимала их песни и танцы. Оба охотно объясняли Белой, что к чему, не могли объяснить лишь непонятную неизменную неприязнь к ним Когтистой Лапы. Расходились заполночь, когда отяжелевшие звезды повисли над землей так низко, что казалось вот-вот сорвутся звездным дождем. Первую проводили Белую, уговорившись завтра пойти за медом, а когда Широкое Крыло, подхватив брыкающуюся Осенний Лист подмышку, поспешил с ней к своему типи, Белая ушла в прерию. Она была слишком счастлива, чтобы заснуть. Она узнала, что значит прожитый не зря день, и она ждала звездный дождь, небо было буквально светлым от звезд. Поднявшись на холм, девушка подняла лицо к небу. Сонный ветер лениво погладил ее по щеке, несколько звезд сорвались в темную прерию, что не имела конца и края, и уходила в таинственное никуда. Белая долго сидела, глядя в это никуда, чувствуя, как остывает земля. Пора было возвращаться домой, и она посмотрела вниз на стойбище. Отсюда типи, подсвеченные огнями очагов, казались фонариками, светящимися, пусть неярким, в отличие от льдистых звезд, но таким уютным светом. Да... надо идти, Легкое Перо начнет волноваться и еще, чего доброго, пошлет за ней Хению. Белая поднялась и, встав, вдруг раскинула руки, во весь дух сбегая с холма, набирая скорость и, чувствуя, что не может остановиться, еще немного и она взлетит... и со всего маха налетела на высокую мрачную фигуру, стоящую на ее пути. Ее крепко схватили за плечи. От волнения и страха сердце бухало так, что она не понимала, испугалась она все-таки или нет. Раньше она знала, что здесь ей ничего не грозит даже ночью, но теперь... Ей казалось, что биение ее сердца заполняет собой всю прерию от таинственных далеких краев и до звезд. И тут почувствовала под ладонью, что упиралась в грудь таинственного незнакомца, такое же глухое и шальное биение чужого сердца, как будто он тоже бежал во весь дух с холма с ней наперегонки и теперь никак не мог выровнять дыхание. Она отдернула руку и шепотом извинившись сперва на английском, потом на сиу, почтительно опустив глаза, обошла темную фигуру, но та двинувшись, заступила ей путь. Белая растерялась и, перепуганная не на шутку, отступила, надеясь обойти незнакомца с другой стороны. Она не могла узнать кто же перед ней, человек был закутан в одеяло, волосы распущены так, что он представлялся ей неясным темным пятном. Белая снова двинулась было в обход, но фигура опять преградила ей путь, причем подступила настолько близко, что девушка чувствовала жар большого сильного тела и горячее дыхание на своих волосах.

Белая отступила и стала ждать. Какое-то время, она и неизвестный стояли друг против друга. За это время девушка немного пришла в себя и успокоилась, тем более, что таинственная фигура не двигалась, не предпринимая никаких попыток приблизиться к ней и она не чувствовала угрозы. И вот когда девушка уже решила, что так и проведет ночь на этом холме с непонятным незнакомцем, преграждавшим ей путь, он вдруг повернулся и двинулся прочь. Немного подождав, Белая пошла следом и дошла до своего типи так и не нагнав странного любителя ночных прогулок. Когда она пробралась в палатку, бесшумно прокравшись к своей циновке, ни Легкое Перо, ни Хения не подняли головы и утром ни о чем не спросили ее. А на следующее день это ночное происшествие показалось ей дурным сном, может из-за того, что сильно впечатлило. Как бы то ни было, она не стала рассказывать о нем даже Осеннему Листу. Как рассказать другому то, что сама понять не в силах, и разве такое могло бы произойти в действительности?

*ска - белая

*вин она - женщина

*ойупспа - захватить

*уйаска - пленник

*ле митава - мое

*пекарь - прерийный кабанчик

Да, все стало по-другому. Легкое Перо и Хения только молча, переглядывались, когда Белая, уходя утром, возвращалась домой уставшая с длинной царапиной через весь лоб, зато с кожаной полостью полной сладких слив, которую собирала не под деревом как все скво, а забираясь на самую его верхушку, чтобы стрясти их для Осеннего Листа и Росинки. На следующий день, к удивлению Хении и Легкого Пера, Белая поздним вечером буквально вползла в типи, и пробормотав, что не хочет есть, рухнула на свою циновку, мгновенно уснув. Как оказалось, она полдня носилась по прерии на Лори, а потом мальчишки учили ее запрыгивать на лошадь сзади и еще рыбу ловить. Потом был синяк на щеке. Выяснилось, что она подралась с мальчишками из команды соперников, когда играла в лакрост, но была полна решимости отыграться. Вообще с мальчишками племени у нее сложились особые отношения. Сначала они доводили ее, выслеживая, устраивая засады и ставя на нее ловушки. Набрать воды превращалось в целую проблему, как только она вытаскивала из воды полное до краев кожаное ведро, в него обязательно вонзалась стрела кого-нибудь из друзей Пронырливого Барсука. Широкое Крыло сочувствующий Белой, научил ее обходить ловушки, выслеживать мальчишек и распознавать засады. А как-то раз она пришла к реке с жестяным ведром, которое по ее просьбе, привез ей Роб. На следующее утро, после того как Белая вернулась домой с синяком на щеке, возле типи Легкого Пера, собралась ватага мальчишек.

Белая завтракала, когда к ним заглянула физиономия Пронырливого Барсука и, покосившись на вождя, сделал Белой знак выходить. Девушка дернулась было, отложив лепешку, но посмотрела на Легкое Перо, спрашивая позволения, та улыбаясь, кивнула и девушка, схватив недоеденную лепешку, выскочила из типи.

- Что ж, мои глаза опять не увидят Белой до ночной темноты, - вздохнула Легкое Перо, покачав головой.

Хения раздул ноздри и вдруг решительно вышел из типи. Легкое Перо поспешила вслед за ним, почему-то испугавшись за Белую. На поле возле палаток собрались две команды, стоявшие друг против друга, готовые к игре, напряженные, в ожидание сигнала. У мальчишек, противников Белой, был обескураженный вид, потому что к ее команде присоединился Широкое Крыло. Пронырливый Барсук обернулся на своих игроков, подбадривая их своей решимостью, но перевес был явно на стороне Белой. Все-таки против команды Пронырливого Барсука играли двое взрослых и не важно, что один из них была девушкой. Пронырливый Барсук не собирался отступать. И вдруг лицо Белой вытянулось, она и Широкое Крыло растерянно переглянулись, а игроки ее команды неуверенно топтались на месте. Позади Пронырливого Барсука послышались восторженные вопли и воодушевленные выкрики приветствия. Мальчишка оглянулся и не поверил глазам, среди его игроков стоял Хения. Глаза мальчишки радостно сверкнули. Сам Хения играл в его команде, которая тут же воспрянула духом. Успокоившаяся Легкое Перо ушла в типи еще до начала игры. Белая покосилась на Широкое Крыло, и он знаком показал, чтобы она сдерживала Хению, прикрывая его, Белая чуть заметно кивнула. Прозвучал свисток - сигнал к началу игры и игроки, сшибаясь, кинулись к мячу. Белая, не церемонясь расталкивала юркую мелюзгу, давая Широкому Крылу возможность добраться до мяча и завладеть им, а потом метнулась на перерез Хении, который догоняя, прыгнул на Широкое Крыло, но не достал того. На него налетела Белая, сбив с ног, так что только взметнулись волосы индейца, когда он упал в пыль. Повалившись на него всем весом, так чтобы выбить из Хении весь дух, она прижала его к земле, следя за тем как Широкое Крыло, обходя мальчишек, приближается к воротам противника, и тут же попыталась вскочить, не заметив, что Хения старается удержать ее на себе. Однако девушка видела только мяч в руках Широкого Крыла и вывернулась из его рук. С силой оттолкнувшись от него коленом, она вскочила на ноги, боясь, что не успеет к Широкому Крылу на миг, с недоумением и опаской на бегу оглянулась на поверженного Хению. Вождь, зажав ладони между ног, пытался подняться и она вспомнила, что оттолкнулась коленом от чего-то мягкого. Легкое Перо изумленно смотрела на своих вернувшихся детей. Она не знала, что и подумать, когда в типи забралась чумазая, но довольная Белая, однако Лекое Перо уже привыкла к подобным возвращениям и тому виду в котором она пребывала в конце дня. Но ее сын... один из трех первых вождей, полный ничем непоколебимого достоинства. Вождь, имени которого боялись синие мундиры и пауни, буквально вполз в палатку, едва передвигая ноги, весь в пыли, вновь похожий на того мальчишку, который возвращался к матери иногда побитый, но не сдавшийся.

- Сын, - всплеснула руками Легкое Перо. - Ты выглядишь так, как будто с кем-то подрался?

Хения кивнул и его мать оскорблено выпрямилась.

- И кто же тот воин, что одолел в драке моего сына? - спросила она, уже зная, что Хения как всегда будет молчать, как когда-то в детстве, чтобы потом самому разобраться с обидчиками.

Но неожиданно Хения, с кряхтением усаживаясь у очага, показал пальцем на Белую при этом имея на лице выражение одновременно по-детски обиженным и такое простодушно мстительное, что Легкое Перо едва сдержала улыбку. Правильно, мужчина не мог по-мужски разбираться с девушкой, а потому предоставил это дело женщине. Легкое Перо боялась поверить, что сердце ее сына начинало оттаивать, отвращаясь от войны и смерти к жизни, и что Белая имела безраздельную власть над ее сыном, такую, что делает его совершенно беззащитным перед этой девушкой. И, конечно, Легкое Перо тут же вступилась за него.

- Ты хочешь оставить меня без внуков? - возмутилась она, поддерживая их игру и едва сохраняя строгое выражение на лице, видя растерянность Белой и ее искреннее раскаяние.

Девушка испуганно обернулась на Хению, который тут же принял страдальческую мину, старательно кивая словам матери, но взгляд его искрился сдерживаемым смехом. Белая поверить не могла, что гордый, суровый вождь жалуется своей мамочке. Такого она от него не ожидала. Легкое Перо покачала головой, бросив на Хению укоризненный взгляд: девчонка уделала ее сына! Куда это годиться? Из-за ее спины, Белая состроила ему гримаску: "Ябеда!". В ответ он скорчил уморительную мину: "Так тебе и надо!". Старой индианке оставалось только качать головой. Она была довольна, ее сын был счастлив. На следующий день Белая появилась в типи Легкого Пера со связкой крупной свежей рыбы. На вопросительные взгляды индианки и вождя, рассказала, что поскольку она Видящая Сны, то она даже при свете солнца, стоит ей закрыть глаза, видит те места в реке, где водится крупная рыба, а потому ей только и оставалось, что протянуть к ней руку во сне и вытянуть на берег. Поняв, что его мать приняла слова Белой за чистую монету, Хения засмеялся. Он ясно видел по лицу Белой, что она лукавит. Поев, она опять умчалась, а мать и сыне еще долго молча сидели у очага, пока Хения, куря трубку, не произнес задумчиво:

- Она черпает жизнь полными пригоршнями.

Легкое Перо взглянула на него. Значит все это время, что сидел здесь, он думал об этой девушке, и она испугалась того, едва различимого упрека, что расслышала в его голосе.

- Она дала тебе видение духов, - осторожно напомнила ему мать.

Хения опустил трубку и вздохнул.

- Она дала мне не только это. Я вижу глубины своего сердца, и не в силах измерить их. И кто заполнит их, кроме Видящей Сны?

У Легкого Пера радостно забилось сердце, она привязалась к светлой девушке и ей было больно думать, что когда-нибудь она больше не войдет в ее типи, а уж мечтать о том, чтобы Хения взял ее в жены, при его ненависти ко всему, что связано с бледнолицыми, ей и в голову не приходило. Женщина лишь тихо радовалась, что он не выгнал светлую девушку и та продолжает согревать ее душу и защищать от одиночества. И вот теперь ее дети останутся при ней и не просто останутся, а будут радовать ее своим счастьем. Ведь вот, сейчас, ее сын сказал, что берет Белую в жены и на вопросительный взгляд Хении, Легкое Перо ответила не только кивком, но и радостной улыбкой. А Белая упивалась свободой, она была переполнена солнечным светом, ее тело стало гибким и крепким. Волосы выгорели на солнце, приобретя золотистый оттенок меда. Нежное, покрытое загаром лицо, уже не омрачала угрюмая отрешенность и отвращение ко всему, оно сияло сдержанной радостью и неизменной приветливостью. В ней горел неугасимый огонь жизни. Она словно очнулась от сомнамбулической спячки и теперь добирала все то, чего была лишена прежде. Она почувствовала вкус к жизни и теперь старалась наверстать упущенное. Говорили, что духи Саха-Сапа зажгли в ней этот огонь, изменив ее, так говорили, но только ее сердце знало правду. Как бы то ни было, она с радостью принимала эту жизнь, с жадностью проживая каждый день и ей некогда было заглядывать в свое сердце. Даже если она уходила в прерию, ища тишины, чтобы посидеть там в одиночестве и отдохнуть от впечатлений дня на вершине холма, то смотря в бескрайние просторы и на беспорядочные громады воздушных облаков, проплывавших над нею, у нее перехватывало дыхание от грандиозной величественности и духа вечности, что властвовал здесь. Она испытывала благоговение, которое не могло вызвать никакое церковное песнопение воскресных служб. Она ловила меняющееся направление ветра и наблюдала за всеми оттенками неба взглядом художника, создававших одно из величайших своих творений - свою жизнь. Она научилась ездить без седла и носилась на Лори по прерии с мальчишками или с Осенним Листом и Широким Крылом. Потом поджарив кролика на костре или другую добытую ими по дороге дичь, они неслись к реке, купаться. Широкое Крыло редко уходил в набеги, племя больше охотилось на бизонов, запасаясь мясом впрок. Для Белой все это было праздником. Она научилась жарить рыбу и птицу в золе под сильным огнем. И знала, что пред тем как закопать птицу в горячие угли, нужно смочить ей перья, что бы потом, когда она изжариться, содрать с нее кожу целиком вместе с перьями. Мясо получалось вкусным и сочным. Чай ей был уже в диковинку, как и кофе, она научилась пить отвар из шалфея, а вечером, когда зной отпускал землю, и наступающая ночь дарила прохладу, племя собиралось у костра, вокруг которого шли общие разговоры, смеялись, пели, воины рассказывали о своих подвигах, а старики мудрые истории. В один из таких вечеров неразлучная троица: Белая, Осенний Лист и Широкое Крыло, выкупавшись в теплой, прогретой за день, реке, возвращались в лагерь, тихо смеясь над тем, что носят бледнолицые. Широкое Крыло слушал Белую недоверчиво, все удивляясь, зачем мужчине столько всего на себя надевать. У типи Легкого Пера, куда проводила ее молодая пара, их опять разобрал смех. В какой-то момент Осенний Лист и Широкое Крыло замолчали, уставившись на Белую. Не оборачиваясь, она округлила глаза, выражением своего лица спрашивая: "сзади кто-то есть?", уже чувству за спиной чье-то присутствие. Широкое Крыло, стараясь казаться невозмутимым, кивком подтвердил это, а Осенний Лист, склонив голову, теребила тесьму своего пояса. Тогда повернувшись, Белая чуть не уткнулась в грудь Хении, так близко он стоял от нее. В этот вечер Хения снова остался в типии своей матери. Он ждал Белую, зная, что она вернется поздно, отдав все свои силы дню, пока не услышал снаружи ее смех. Его сердце забилось, и он с трудом унял, бурей поднявшееся в нем, волнение. Она с кем-то говорила, и он, прислушавшись, услышал, отвечавший ей, мужской голос. Кровь бросилась ему в голову, на миг, ослепив его. Он тут же вышел из типи, рывком откинув закрывавшую вход шкуру. Конечно же, она была с Осенним Листом и Широким Крылом, и не было причины для тревоги. Увидев Хению, Широкое Крыло перестал смеяться, изо всех сил, стараясь сохранять невозмутимость. Они кивнули друг другу, приветствуя.

- Чему вы смеялись? - строго спросил он, когда Белая обернулась к нему.

Тогда эти трое переглянулись и Широкое Крыло, потерев лоб, произнес:

- Белая рассказывает необычные вещи о том, что надевают на себя бледнолицые скво.

- И что же они надевают? - недовольно спросил Хения, нисколько не смягчившись. Ревность все еще бродила в нем, как потревоженный ил в реке, не желая улечься и осесть.

- Короткие штаны... с этими...

- Оборками, - подсказала Осенний Лист весело взглянув на Белую.

- И такой... панцирь, который у них называется... ку... кусет.

Белая прыснула в ладони, а Осенний Лист, рассмеявшись, поправила мужа:

-- Кор-сет... да, и длинные юбки и длинные тонкие мокасины на ноги, называемые чул-ки... А сверху юбки и кофты.

У Хении недоверчиво вытянулось лицо:

- Так много?

- Я сказал, что тогда уж лучше женщине ничего не носить, мужчине все равно придется снимать все это.

Хения кивнул, приподнял полог типии и когда Белая поспешно нырнула туда, усмехнулся:

- Ты сказал слова мужчины. Так было бы лучше всего.

Белая прошмыгнув мимо вождя, устроилась на своей циновке, закутавшись в легкое одеяло. Загнав девушку, домой, Хения вернулся на свое место и растянулся на циновке в полный рост. Легкое Перо, лежа на бизоньей шкуре, смотрела в просвет дымовой отдушины на звездное небо и молила всех духов, каких знала, чтобы ее сын оставил свою непонятную сдержанность и отдал Белой весь жар своего сердца, когда услышала шорох и удивленно повернула голову на звук. Кто-то еще, кроме нее, не мог уснуть в поздний час светлой летней ночи. Отвернувшись к стенке, Белая спала, сбив в ноги легкое одеяло, которым укрывалась. Рубаха на ней задралась, оголив ее ногу до бедра. И тут Легкое Перо увидела, что ее сын, приподнявшись на локте, смотрит на спящую девушку долгим взглядом. Его взор был опасен, горяч, глаза блестели волчьим блеском. Его страсть готова была рвануться к ней дикой слепой, не рассуждающей силой, если бы ее не сдерживал самый прочный повод со времен существования человечества - сдерживаемая сила любви и отречения. Он упал на циновку, повернулся к бледнолицей спиной и затих. А Легкое Перо горько вздыхала: "Слепая, слепая Белая. Что за девушка, которая не видит, как иссыхает по ней сердце воина".

До недавнего времени Хения все время жил в палатке Равнинных Волков, там же, частенько, оставались жить по два три дня женатые воины, отдыхая от семейной жизни. Они-то и принесли ему слух, что черным вороном опасно кружил над именем Белой. Заговорили вдруг, что она якобы желает зла детям племени Бурого Медведя, а когда истребит их всех, проникнет в другое племя. Этот слух упорно держался, что не могло не тревожить Хению, только что его питало? В тот день Равнинные Волки спешили домой. Они напали на след бизоньего стада. На этот раз Хения не мешкая, сразу же повернул отряд к стойбищу. Лагерь сиу стоял на берегу Дымной реки. Если ехать с запада по ее берегу, то от глаз лагерь закрывал крутой холм, обрывающийся к реке. Равнинные Волки как раз подъезжали к нему, когда услышали громкий протяжный вопль. Их расслабленность как рукой сняло и они быстро похватались за оружие. А поскольку крики раздавались сверху, с косогора, то Волки направили своих коней туда, на скаку прилаживая стрелы к тетивам. Когда до них донесся смех, они все равно понукали коней. Каково же было их изумление, когда взобравшись на вершину, они увидели мальчишек собравшихся возле кряжистого тополя, склонившегося над обрывом. Равнинные Волки спешились, им было любопытно чем на этот раз забавляются их дети. Вокруг толстого ствола тополя была обмотана веревка, связанная из нескольких длинных и широких полос кожи с петлей на конце. В эту петлю забирался кто-то из мальчишек и, надежно усевшись в ней, с разбега сигал над пропастью, отталкиваясь от края обрыва так, чтобы пролетев вокруг тополя, приземлиться по другую его сторону, твердо встав на землю. Минуту другую воины наблюдали за этими "полетами" и когда их волосы на голове перестали шевелиться, подошли к дереву, отогнав от него ребят. Недовольные мальчишки отошли. Над берегом вновь послышались восторженные вопли тех Равнинных Волков, кто рискнул пролететь над крутым берегом на хлипкой веревке.

- Вы захотели стать ласточками, чтобы летать? - насмешливо спросил Хения Пронырливого Барсука, что сложив руки на груди, хмуро наблюдал, как резвятся взрослые.

- Не мы, - коротко и степенно ответил мальчуган. - Но нам тоже захотелось попробовать.

- Не вы? - недоверчиво переспросил Хения. Ему ли не знать, как щедр на всякие проделки и каверзы Пронырливый Барсук. - Тогда кто вам показал эту забаву? Она опасна.

- Она не опасна, - мрачно возразил мальчик и Хения чуть кивнул.

Он помнил, что во времена его детства, взрослые не знали и половины того, чем они, дети, занимались.

- Если сорваться вниз, - продолжал Пронырливый Барсук, - то упадешь в реку, а не на камень берега. Мы видели, как она сорвалась вниз и выплыла на тот берег.

- Сорвалась? - насторожился вождь. - Кто?

- Белая.

Хения молча смотрел на мальчика, пытаясь не выдать своего потрясения и справиться с испугом.

- Так это ее затея? - спросил он.

- Да. Мы видели, вон из тех кустов, как она и Широкое Крыло пролетали так же, как Равнинные Волки сейчас, над берегом на спор, и то как Белая сорвалась в реку.

- Она не удержалась в петле? - бесстрастно расспрашивал мальчика Хения, хотя сердце его бешено билось от страха.

- Узлы у веревки развязались и она полетела вниз. Хо! Это же Белая! А бледнолицая скво разве умеет вязать веревки?

- А что делал Широкое Крыло? – хмуро поинтересовался вождь.

- Он долго смеялся над ней, смотря с берега, как она выплывает и вместе с Осенним Листом спустились вниз, чтобы встретить ее на берегу.

- С ними была Осенний Лист?

Мальчик кивнул.

- Она тоже летала на веревке?

- Нет. Она сидела на берегу и смотрела, подбадривая их.

Вождь молчал, смотря на свободно болтавшуюся веревку и смущенно топтавшихся рядом Равнинных Волков, тихо переговаривавшихся между собой. Смельчаков полетать над обрывом больше не находилось. Не дождавшись слов вождя, мальчик с достоинством выпрямившись, солидно заявил:

- Белая храбрая и красивая. Когда я вырасту и ее мужчина умрет или погибнет в бою, я возьму ее к своему очагу.

Хения медленно повернулся к нему и, сложив руки на груди, поинтересовался:

- А если ее мужчина не умрет и не погибнет в бою?

- Хо! Я выкраду ее, - нисколько не растерялся Пронырливый Барсук.

- Но к тому времени, когда ты станешь воином и захочешь ввести в свое типи жену, Белая будет старой, и ты уже больше не будешь желать ее.

- Буду, - уверенно сказал мальчишка, упрямо тряхнув головой. - Она всегда будет красивой. От нее у меня родятся необыкновенные дети. Она храбрая и ты, вождь, знаешь это лучше всех.

- Я знаю это очень хорошо, брат, - не без уважения и симпатии, проговорил Хения. - Но я не собираюсь умирать и оставлять тебе эту женщину. Пронырливому Барсуку придется долго ждать.

- Я буду ждать, вождь, - почтительно, но, не теряя достоинства, ответил мальчишка.

Хения улыбнулся ему, как равному, Пронырливый Барсук нравился ему. Он не собирался уступать взрослому и взгляд его был прям. Перед Хенией стоял будущий вождь. Одобрительно кивнув ему, Хения пошел к тополю, попробовать забаву Белой. Когда пролетев на веревке, стоя одной ногой в петле, он сошел на землю, наконец утвердившись на ней, чувство полета еще жило в нем. Белая познав ощущение свободы, пробовала повторить его раз за разом. После Саха-сапа в ней что-то сорвало печати сдержанности, она стала пугать своим безрассудством. "Ей пора узнать уже другую забаву" - подумал он, отходя от тополя и уступая веревку другим. Он хотел, что бы она вкусила той жизни, которой была обделена, только он все больше тревожился за нее. После их возвращения из Священных гор, она сильно изменилась. Будто беспамятство сняло какие-то преграды, что старательно возводились воспитанием в ее прошлой жизни, где ты должен чему-то соответствовать и быть как все. Она не просто стала сама собой, она словно пробовала узнать, что ей по силам, считая, что для нее уже нет преград. Казалось, что ей все по плечу, что нет ничего невозможного. Утром следующего дня, когда Легкое Перо осталась один на один с Белой, она сделала знак, что хочет говорить с ней.

- Ты привязала веревку к дереву над обрывом у реки.

- Да, - кивнула Белая, внезапно пугаясь.

- Нужно отвязать ее. На ней над обрывом вокруг дерева начали кружиться дети.

- О, Господи! - Белая в ужасе прижала ладонь к груди. - Господи, смилуйся... кто-нибудь... но ведь никто же...

- Нет, - успокоила ее индианка. - Никто не упал и не покалечился, но Сосновая Игла говорит каждому, что ты сделала это нарочно. Что ты хочешь, что бы в нашем племени покалечилось как можно больше детей.

- Какая нелепость! - возмутилась девушка, и тут же взмолилась: - Но Легкое Перо ведь не думает так?

- Нет.

- Я совсем позабыла об этой веревке. Я даже не думала, что кто-то узнает или догадается, как ею пользоваться.

- Тебя выследили мальчишки. Они видели, как ты летала над рекой и захотели сами попробовать. Веревку нужно снять, чтобы не лить на язык Сосновой Иглы яду.

- Я сейчас же пойду и сниму ее.

- Нет. Мы пойдем вместе с шаманом и первыми вождями. Они спросят у духов реки и дерева, и если духи обвинят тебя в злом умысле, то Сосновая Игла окажется права. Но если духи оправдают тебя, Сосновой Игле придется замолчать. Впредь, оглядывайся на то, что делаешь.

Белая расстроено кивнула.

- Скажи, зачем ты так поступила? - мягко спросила ее Легкое Перо.

Помолчав, девушка вздохнула и проговорила:

- Из всего моего детства я помню лишь два слова: "нельзя" и "неприлично". Бегать нельзя, топать по луже нельзя, громко смеяться неприлично, это вульгарно и не красит девочку. Ты должна сидеть прямо, слушать, улыбаться и соглашаться, не важно что тебе говорят. Повисеть на ветке, уцепившись за нее руками не для девочки и со стороны выглядит не красиво. Я, конечно, это видела и понимала, что не красиво, но мне так хотелось... Я разучивала ноты в то время, когда мальчишка садовника, качался на скрипучих самодельных качелях и висел на ветке, уцепившись за нее руками, болтая ногами от удовольствия. Я разучивала стихи и минуэт, когда из открытого окна гостиной доносился беспечный смех детей прислуги. А теперь, я это чувствую, судьба дала мне кроху того, что я растеряла в детстве.

На следующее утро пошли снимать веревку. На берегу собралось все племя и шаман сначала подкинул вверх перья, трижды свистнув в священный свисток. Одно перо полетело сначала вверх, потом плавно опустилось вниз на воду и поплыло по течению, качаясь на легкой волне, но так и не затонув. Вожди бесстрастно взирали на священнодействия шамана. Белая же с тревогой посмотрела на стоящую в толпе Осенний Лист и та ответила ей успокаивающим кивком. Хотя стоило бы посмотреть на темное вытянутое, с сухим выражением на нем, лицо Сосновой Иглы. Она была недовольна тем, что дух реки не признал бледнолицую виновной. Но когда шаман взяв пригоршню песка, подкинул его, снова свистнув в священный свисток три раза, а ветер разнес песок и ни одна его крупица так и не упала на землю, лицо Сосновой Иглы осветилось торжеством. Шаман, что-то сказал вождям, Бурый Медведь кивнул, соглашаясь, и люди стали расходиться. К Белой подошла Легкое Перо и, положив руку ей на плечо, сказала:

- Дух реки сохранил перо со знаком твоей жизни. Он не взял его. Духи воды считают, что ты не виновата, что мысли твои были чисты, но дух старого дерева смолчал. Сидящий Ворон говорит, что если в течении дня песок не падет на землю, все согласятся, что твои мысли были злы, а забава недоброй.

- И что будет тогда?

- Тогда ты должна будешь уйти.

Эти слова отозвались в Белой болью. Она не может уйти, она не хочет. Легкое Перо сочувственно потрепала ее по плечу.

- До того как сядет солнце еще далеко, - обнадеживающе сказала она.

Но как песок может пасть на землю, как это увидят люди, Сидящий Ворон и Хения? Она тревожилась. Очень. Хотя знала, что ни о чем плохом даже не думала, когда решила показать Широкому Крылу, как развлекаются дети бледнолицых. Почти весь день, Белая не покидала типи, молча переживая за свое будущее. Против обыкновения, Хения в этот день не сидел у очага Легкого Пера и девушка была предоставлена самой себе и пугающим ее мыслям. К ней заглянула Осенний Лист.

- Пойдем к Старому Лису, он расскажет истории, которые позабавят тебя. Ведь они тебе так нравятся.

Белая молча встала и пошла за ней. Солнце стояло еще высоко и светило ярко.

- А где Широкое Крыло? - спросила Белая. - Почему ты одна.

- На совете вождей, старается укоротить язык Когтистой Лапы. Для него сегодня день большой радости.

Белая поняла. Было бы странно, если бы Когтистая Лапа упустил подобный шанс избавится он нее.

- Широкое Крыло стоял рядом, когда ты привязывала веревку к тополю. Он расскажет как все было, - успокаивала ее тревогу Осенний Лист.

Хорошо бы. Только Белой было больно видеть, как молодые матери подхватывают своих детей и скрываются с ними в типи, едва завидев ее. Небольшая палатка, Старого Лиса, из истертых шкур стояла на краю деревни. Полог ее был поднят, открывая взору нехитрое внутренне убранство жилища. Старик жестам показал, что девушки могут присоединиться к нему и благосклонно принял гостинцы: горячие еще лепешки и кусок оленего бока от Белой и кисет табака от Осеннего Листа. Рассказы и сказки Старого Лиса любили все и не упускали случая послушать их. Старик набивал табаком свою трубочку с изъеденным мундштуком из кисета Осеннего Листа, когда к его палатке поспешила детвора, но их тут же перехватила Сосновая Игла, пронзительно выговаривая нерадивым мамашам за недогляд, тыча при этом пальцем в сторону Белой. Из палаток на шум выглядывали мужчины, многие останавливались и глазели в сторону Старого Лиса, рискнувшего привечать у себя бледнолицую, которая, как кричала Сосновая Игла, была здесь чужой, чуть ли не врагом. Так вокруг палатки старого рассказчика историй образовался круг за чью черту как будто не смели ступить, пока из-за соседних палаток не появился Пронырливый Барсук с ватагой ребят. Сметливый мальчишка быстро почувствовал то отчуждение, что царило вокруг типи Старого Лиса и не сбавляя шага направился прямо к нему. Мальчишки, безгранично доверявшие своему вожаку, шагали за ним. Взрослые качали головами. Пронырливый Барсук уже подходил к платке Старого Лиса, когда его остановил, невесть откуда появившийся, Когтистая Лапа и, схватив за плечо, жестом велел ему убираться отсюда. Мальчишка строптиво дернулся. За Когтистой Лапой показались Бурый Медведь и Хения. Пока Бурый Медведь выяснял суть да дело и вступался за Пронырливого Барсука, Хения невозмутимо оглядев, стоящих возле палатки Старого Лиса, людей и увидев в ней сидящих у очага Белую и Осенний Лист, молча, прошествовал к ним и уселся позади Белой. Наконец, Когтистая Лапа вынужден был отпустить Пронырливого Барсука и тот не теряя времени, присоединился к Хении. А вскоре подошел Широкое Крыло, для него тоже не было сомнений, войти к Старому Лису или нет, тем более там была его молодая жена. Что ж, Старый Лис начал рассказывать свои байки и прервался только тогда, когда налетевший порыв ветра чуть не сдул одеяло завешивающее вход и не потушил тлеющие в очаге угли. Тогда женщины встали и быстро опустили полог, а через какое-то время по нему застучал дождь. Старый Лис замолчал и закивал, мальчишки возбужденно загалдели, а Широкое Крыло и Осенний Лист с улыбкой переглянулись.

- Дождь вернул на землю песок, брошенный Сидящим Вороном, - прошептала она Белой. - Ты не виновна, а Сосновая Игла лгунья.

И на следующий день дождь лил не переставая. В типи Старого Лиса битком набился народ. Разместились вокруг весело потрескивающего в очаге огня, возле которого были сложены гостинцы для хозяина. По пологу типи стучал дождь и в такт его шелестящим струям, лился необычный рассказ старика. В какой-то момент рассказа, полог входного отверстия откинулся и в палатку вошел Хения. Он огляделся и увидев Белую, пошел и сел за ее спиной, потеснив Пронырливого Барсука. Но через некоторое время, Старый Лис снова вынужден был прерваться из-за появления нового гостя. И если приход Хении не вызвал удивления, то появление Когтистой Лапы было встречено недоуменным шепотом. Откинув с головы на плечи мокрое одеяло, Когтистая Лапа, как ни в чем, ни бывало сел у очага, и чтобы обсохнуть, протянул над огнем руки. Слушая старика, он, не отрываясь смотрел на огонь, то и дело, теребя кожаную повязку, которой с некоторых, пор было обвязано его крепкое запястье. На следующий день, дождь прекратился так же внезапно, как и начался, и мужчины отправились на охоту. Дождь не принес долгожданной прохлады, дни по-прежнему стояли знойные. Сидя верхом на коне и сложив руки на груди, Хения опустил голову в глубокой задумчивости. После того, как он с Белой вернулся из Саха-Сапа, он испытывал ни с чем не сравнимую радость. Хотя это трудно было назвать радостью, потому что была больше, полнее и ярче, чем то, что он испытывал раньше. Эта же радость была с ним постоянно, а не исчезала, как после ночи пиршества у костра, разведенного в честь удачной охоты, или как радость победы над врагом, которая тоже была недолгой и мгновенной по сравнению с тем, что он чувствовал сейчас. Порою ему казалось, что он просто не в силах вместить эту необычайное чувство, а когда он, переполненный ею, разорвется, то его радость заполнит этот мир до краев до бездонного неба, но и тогда не сможет вместиться в нем. Когда Равнинные Волки начали странно посматривать на него, он поймал себя на том, что порой беспричинно улыбается. А улыбался он тогда, когда думал о Белой, но думал-то он о ней постоянно. Даже если ему казалось, что он ни о чем не думает, то спохватываясь, ловил себя на том, что думает о ней. Теперь радость, ликование, гордость и удовольствие от побед над врагом, удачно угнанными лошадьми и охоты казались ему блеклыми, ведь он не испытывал и половины той радости, когда только думал о Белой. И сейчас все это переполняло его, а ведь он даже не знает, останется с ним Белая или нет. Что же будет, если она останется? Хения вынужден был закрыть глаза, чтобы хоть немного успокоить свое сердце, иначе оно разорвалось от сладкой муки. Если бы только он сумел рассказать ей о радости, что она приносит ему, но он не может, просто не сумеет. Слов для этого было мало, а какие были, казались мелкими, незаметными, неуклюжими, невзрачными, как букашки под ярким солнце. Но она должна знать, что его сердце поет песнь любви только для нее. Как ему сказать, что бы она поверила в его любовь. Как ей сказать, что он готов встать против всего мира ради нее. Тяжко вздохнув, Хения покачал головой. Раньше он даже не догадывался, что женщина может дать так много, дать целую жизнь. Но иногда, радость уходила. Но тогда в нем оживало нечто нежное и теплое. Он постоянно ощущал это в сердце. Это непонятное нечто было ласковым и мягким, как котенок пумы, что с мягким урчанием трется щекой о бок матери. Так хорошо ему не было никогда и он желал бы, чтобы Белая испытывала такое же чувство щемящей нежности, от которого никуда не деться. Но все чаще, душными ночами, это ласковое и мягкое, вдруг превращалось в нечто жестокое и грозное, причиняя ему нестерпимую муку. Казалось ночь давало этому непонятному чувству небывалую силу и оно словно оборотень раздирало ему сердце и сжигало изнутри так, что иногда приходилось покидать типи и в ночной прерии, подняв лицо к звездам, молить Великого Духа, чтобы его женщина не испытала и крупицы той сжигающей боли, которой он мучился сейчас. Он старался не думать о том, что Белая может гореть вместе с ним в этом огне, на котором он погибал каждую ночь. Разве он мог догадываться, впервые увидев ее, что эта хрупкая девушка окажется сильнее его, закаленного в боях воина, но в ее власти оказалось отнять у него безмерную солнечную радость и причинить смертельную боль. Но и от этой боли, он, наверное, испытал радость, потому что она исходила от Белой. Боль и радость, что причиняла ему эта женщина, были неразделимы. Бледнолицая причиняла ее даже тогда, когда он смотрел ей в лицо. Эта боль ласково терзала его сердце и тогда он становился слабым, у него опускались руки, а тело бросало в жар. Ее лицо... Он видел его во всем и везде: трава, небо, голубая даль, воздушность облаков... Везде она... она была всем.

Он старался быть к ней ближе, чтобы чувствовать запах ее кожи и волос, что будоражили его. Он хотел смотреть и смотреть на нее, продлевая свою муку. Как же он мог рассказать ей обо всем этом словами? Смешно. Слова самое непостоянное, что есть под этим небом. Хения спрыгнул с коня и принялся выбирать тростник для флейты-пимак. Он делал ее до самого вечера, пока не извлек из нее нежный протяжный, как стон, звук. Он стал приходить раньше в типии матери, что бы смотреть на Белую, когда она укладывалась спать, расчесывая волосы медленными плавными движениями от которых все внутри его переворачивалось и сжималось. Смотреть, как она разглаживает одеяло на циновке, как откидывает волосы, прежде чем положить голову на подушку. Он смотрел как она укрывает плечи одеялом, но ночью обязательно сбрасывала его, скомкав в ногах. В такие минуты Хения не понимал, почему лежит в стороне от нее. Ночи становились длинными и мучительным, но он все равно каждый вечер возвращался в типии Легкого Пера. Это становилось ненормальным. Солнце вставало, и светило для него в том месте, где была Белая. Никогда еще его дух не парил так высоко. Он прозревал далекие дали, он парил над землей. И если Белая познавала свободу физическую, то Хения духовную. Он прозрел тайну Великого Маниту и этой тайной была - любовь. Эту тайну знал каждый, но не каждый мог постичь ее. Теперь, как никогда, Хения был уверен, что мир был создан безмерной любовью Великого Духа, бледнолицые даже верили, что сын Великого Духа добровольно отдал свою жизнь не столько за этот мир, сколько за души людей, надеясь что их сердца смогут любить и тем приблизиться к Великому Духу. Ко всему у Хении изменилось отношение. Даже ненависть к пауни притупилась, по крайне мере он мог понять их. Они тоже любили свои семьи, своих детей и свое племя, которое защищали. Да, война для него стала не главным. Сейчас он мог принять слова бога бледнолицых, призывавшего к прощению, а не к мести. Но как быть, если на тебя нападает враг, убивая тех кого ты любишь, кем дорожишь, истребляя твой народ? Хения думал об этом до тех пор, пока не вспомнил слова Черной сутаны, который приходил в племя во времена его детства, проповедовать и учить детей языку белых. Он тогда говорил, что Великому Духу следует отдавать молитву, а вождям то, что они заслуживают. Если пауни встали на тропу войны, то они ее и получат. Хения качал головой: белые странные люди. Они знают, что правильно, а что дурно, но никак не могут справиться с собой и со своей непомерной жадностью, иметь всего много и самое лучшее. Но успокоятся ли они, заимев то, что хотели? Нет. Им нужно еще и еще, им нужно больше. Женщина, которую выбрало его сердце, знает истинную цену всему, но ему хотелось, чтобы она знала, что может получить больше.

Его жизнь приобрела небывалую полноту. До того, что открылось ему сейчас, он как слепой на один глаз видел все однобоко. Белая замкнула его жизнь священным кругом, дуги их жизни сошлись, слились. Он призван пойти по ее жизненному кругу, она по его. Но если днем он неотступно следовал за нею мыслями, то ночью изнывало его тело. Иногда его тянуло к ней так, что он уходил в прерию и молился, чтобы Великий Дух дал ему победить свое вожделение, чтобы оно не нашептывало ему мыслей, которые подталкивали его к постыдному, уже оправдывая его. Он поступит очень дурно, поддавшись им. Белая свободна и она вольна сделать свой выбор. В его власти лишь сделать так, чтобы она захотела выбрать его, чтобы захотела остаться с ним. А он принадлежал ей уже весь, без остатка. Пусть Великий Дух научит как ему быть с бледнолицей девушкой. Но, что удерживало его от того, чтобы сделать Белую своей женой? О, она была не просто женщиной, она была его женщиной. Той с которой он поднялся в священную пещеру, той которая хранила его видения, той вместе с которой он сражался с пауни. Он уважал ее. Он не мог просто так растоптать ее дружбу к нему. Он не знал захочет ли она его как мужчину. Он не был уверен... Он скорее отрубит себе руку, но не прикоснется к ней, если ей это не нравится. Слишком часто называла она его грязным индейцем, ее брезгливость к нему была невыносима. Хения искал в ее взгляде хоть что-нибудь, что дало бы ему надежду. Но у Белой не было того ищущего взгляда, когда женщина жаждет найти в глазах мужчины восхищение и влечение к ней. Она смотрела на него прямо, открыто, светясь внутренним светом, и напрасно искал он в ее глазах, что ее сердце видит его. Он умирал от жестокой ревности и страха, что это солнце бесконечной радости достанется не ему и чужие руки другого мужчины погасят его. В этот раз, возвращавшиеся с разведки Равнинные Волки еще не подъехали к стойбищу Бурого Медведя, как Хения заволновался. Он всегда испытывал волнение, когда чувствовал Белую неподалеку. Такое случалось с ним, когда он только подходил к палатке матери, или въезжал в стойбище, или у реки, куда водил купать коня и искупаться самому, но чтобы так далеко от лагеря... Хения придержал коня и с беспокойством огляделся. Так и есть! В высоких зарослях шалфея он увидел светлую головку. Пока трудно было разглядеть кто же сидел в фиолетовых и красных цветах шалфея, ровных и прямых как длинные наконечники стрел, но Хения точно знал, что это Белая, потому что сердце начало бухать убыстряя ритм, как зовущие на тропу войны боевые барабаны. Вдруг от мысли, что вот сейчас он увидит ее, его сердце на мгновенье умерло, а потом забилось так, что Хения какой-то миг не мог справиться с дыханием. Его бросило в жар, тело начало гореть в медленно разгорающемся огне.

Она сидела в цветах на открытой поляне, когда неподалеку промчался отряд Равнинных Волков. Не обращая на них внимания, Белая рассматривала цветок шалфея, священное растение индейцев. Слишком мелкие цветы, но характерную особенность их толстогубого зева, можно было передать довольно точно. От отряда отделился всадник, остановил неподалеку коня и спешился. Подойдя к ней, он встал над девушкой, ему хотелось увидеть ее лицо, заглянуть в глаза. Наконец, она подняла голову, потому что на нее упала тень, того, кто заслонил ей солнце. Хения бесстрастно смотрел на нее, а она на него. Потом она опять склонилась к цветку, рассматривать его было намного интереснее, чем неподвижное лицо индейца. Тогда он присел перед ней на корточки и взглянул на цветок, который она крутила в пальцах, потом взял его. Она удивилась, но отдала, тут же сорвав другой, более крупный, но он взял у нее и этот цветок. Ничего страшного, она сорвет другой. Минуту другую они опять смотрели друг на друга и вдруг смутившись, она отвела взгляд в сторону. Это снова больно задело его. Он настолько неприятен ей, что она не хочет смотреть на него?

Конечно, она не хотела смотреть на него, потому что его тело не прикрывало ничего кроме набедренной повязки, да длинных распущенных волос. Она опять сосредоточила все свое внимание на розовом цветке шалфея, в то время, как Хения с такой же сосредоточенностью смотрел на нее. Из-за жары девушка подняла волосы вверх, обнажив шею, под туникой из тонко выделанной кожи угадывались по-детски хрупкие плечи, а тонкие загорелые руки... Как такое слабое, беззащитное существо могло столько вынести? Он вспомнил, как она волокла за собой олениху, держа котелок с водой в зубах, и невольно улыбнулся. С его сердцем что-то творилось, оно уже не было твердым как камень, а плавилось в жаре чувств, которых он прежде не испытывал. Никогда, от одного взгляда на женщину у него не кружилась голова, и он не терял себя. При девичьей угловатости и хрупкости, грудь Белой казалось тяжелой. Какое-то время он заворожено наблюдал, как она поднимается в такт ее дыханию и неожиданно для самого себя, протянул к ней руку, коснувшись ключицы. Девушка отпрянула, ее глаза испуганно расширились и он тут же поднял руку, давая понять, что у него нет дурных намерений. Он страшно не хотел, что бы она встала и ушла, ему хотелось побыть с ней вдвоем еще немного. Может она вспомнит его? Какие слова он должен сказать, чтобы она припомнила, что было с ними в Саха Сапа? Что сделать, чтобы она увидела те дни и его рядом с собой? Пауни не смогли бы причинить вред страшнее того, что они сделали: отобрав у нее память о нем. Зато, она не рвется домой, а считает себя одной из сиу и они полностью приняли ее. Этим утром к нему уже подходил Орлиный Глаз и спрашивал, сколько он хочет коней за Белую. Хения ничего не ответил, но так посмотрел на него, что Орлиный Глаз предпочел отойти от него подальше.

И вдруг он увидел, что она пристально смотрит вроде бы на него и в то же время... Но чтобы ни привлекло ее в нем, пусть смотрит. Сердце его замерло, как это бывало при опасном броске на дикую лесную кошку. Он проследил за ее взглядом и понял, что она разглядывает его длинную серьгу, сделанную им из камня-талисмана и пера белого орла. Она подняла глаза к его лицу и, встретившись с его долгим взглядом, показала на серьгу, прося разрешения посмотреть ее. Он кивнул. В последнее время она взялась украшать одежды, сшитые Легким Пером, вышивками и кусочками кожи. Как всегда у нее все выходило необычно и красиво, но Хении не нравилось, что она вечерами подолгу сидит, склонившись у очага, и напрягает глаза. Он сказал об этом матери, а та передала его волю Белой. Его женщина оказалась послушной и больше не шила, скорчившись у слабого огня в типи... и тут его мысли словно выдуло, как сильный порыв ветра сдувает песок с тропы. Придвинувшись к нему, Белая взяла его серьгу на ладонь, и принялась разглядывать. Хения забыл, что значит дышать, зато он ясно слышал ее дыхание, ощущал запах ее волос и кожи. Квайна! Она такая сладкая и желанная... и так близко от него... Вдруг девушка отшатнулась, и Хения непонимающе посмотрел на нее. Оказалось, что он, не осознавая того, обнял Белую, прижав ладони к ее плечу и пояснице. Поспешив убрать руки, он поднял их с раскрытыми ладонями, потом сев, оперся ими за спиной о землю. Так он предлагал ей продолжать свое занятие, обещая не мешать. Сердито и недоверчиво смотрела Белая на него, и он прикрыл глаза, что бы она не видела их блеска, моля духов, чтобы они успокоили ее сердце и она больше не боялась его. В этот миг он узнал, что самая трудная битва на свете не с арапахо, не с ассинибойнами и пауни, а с самим собой. Вокруг них высилась золотистая от солнца трава, прозрачная от соков. Горячий ветер лениво шевелил ее. Гудя, тяжело пролетел шмель. Из рощи за рекой, доносились беспорядочные птичьи трели. Девушка не уходила, индеец замирая, следил из-под прикрытых век за ее колебаниями. Похоже, теперь ее заинтересовало его ожерелье из переплетенных цветных ремешков оленьей кожи на котором висел мешочек с целебными травами и над которым она сейчас склонилась. Хения снова с наслаждением вдохнул запах ее волос. Вдруг она коснулась свежего шрама от стрелы, которую вынула, когда они шли к Черным Холмам. Он вздрогнул и, с надеждой вгляделся в нее. Неужели вспомнила? Но ее пальчик прошелся дальше по литым мускулам и старым шрамам, оставшимся от Танца Солнца. Хения оставался невозмутимым и неподвижным, только тело его напряглось, а за спиной пальцы судорожно сгребали пригоршни травы, выдирая их из земли с корнем. А когда ее пальчик мимолетно прошелся про его впалому животу, он начал хватать ртом воздух. Просто невозможно и дольше держать руки за спиной, мукой было не касаться ее, не соединиться с ней, хотя это было бы так правильно. Но какие бы муки он не испытывал, он хотел, чтобы она продолжала касаться его, изнывая от глупых запретов, которые наложил сам на себя. Неожиданно, она отодвинулась от него, встала и ушла, а он обессиленный, опустошенный борьбой с самим собой, оглушенный страстью, упал на спину, раскинув руки в стороны, подставляя тело горячим солнечным лучам.

Вечером Легкое Перо с недоумением смотрела на сына. Из-за жары он оставался в набедренной повязке, но с тяжелым ожерельем из медвежьих когтей и клыков, нашитых на полосу медвежьей шкуры, которое надевал в крайне торжественных случаях. Оно перешло от деда к его отцу, а от него к самому Хении. Это ожерелье стало священным талисманом их семьи, а потому одевалось очень редко, но Хения словно не замечал вопрошающих взглядов матери. Он был поглощен сочным мясом, которое ел из деревянной плошки. Шкуры типи были подняты и подвернуты, а потому они сразу увидели возвращающуюся Белую с охапкой шалфея в руках. Легкое Перо заулыбалась, тогда как Хения продолжал есть, как ни в чем ни бывало, не обращая внимания на усевшуюся у очага, напротив, девушку. Легкое Перо подала ей плошку с дымящимся мясом. Белая, взяв плошку, отставила ее в сторону, есть горячее мясо совсем не хотелось, и принялась разбирать шалфей, откладывая растения с голубыми цветами отдельно, с розовыми в сторону, с белыми в другую сторону. Но в какой-то момент, подняв глаза, она увидела ожерелье, широким оплечьем лежащее на груди мерно жевавшего Хении. Пораженная, она уставилась на украшение, позабыв про цветы, потом посмотрела на Хению, поедавшего мясо с таким видом словно ничто на свете его больше не интересовало. Девушка выпрямилась и чуть подалась вперед, пытаясь получше разглядеть, нанизанные один к одному медвежьи когти и прореживающие их крупные клыки, но как, на чем они держались, понять было трудно. Ведь нужно же было аккуратно и ровно проделать в каждом когте и клыке дырочки и... на что же они нанизаны? Клыки прилегали настолько плотно друг к другу, что разглядеть это было просто невозможно. И когда Хения, наконец, поднял на нее глаза, она знаком попросила разрешение посмотреть ожерелье. Хения кивнул и девушка протянула руки, готовая принять в них украшение, но Хения прижал к нему ладонь, покачал головой и провел ладонью по своей груди, давая понять, что снимать нельзя и ей придется смотреть его на нем. Белая почти не колебалась, потому что когда бросила нерешительный, полный сомнения взгляд на Хению. Он продолжал невозмутимо есть. Легкое Перо ничего не понимала. Но вот Белая, встав со своего места, пошла к Хении и он тут, же отставил плошку с мясом, с готовностью откинулся назад, опершись, как прежде, на руки за спиной, гладя в упор на севшую перед ним девушку. Она же взяв ожерелье на ладонь, и приподняв с его груди, перебирала пожелтевшие звериные когти, пытаясь что-то рассмотреть, склонившись над ними так низко, что ее волосы коснулись лица и груди Хении. Индеец откинул голову назад, его косы легли на бизонью шкуру. Мускулы на руках напряглись и вздулись так, как будто он ворочал необыкновенную тяжесть, а пальцы скребли бизоний мех. Его лицо стало напряженным, губы сжались в одну линию, будто он, стоял у столба пыток и сдерживал стоны, пытаясь безропотно перенести страшные муки. Больше Легкое Перо терпеть не могла. Она встала и вышла из типи, испытывая к Белой страшное раздражение и досаду. Слепая, слепая Белая! К тому же глупая!

На следующий день девушка попросила у Легкого Пера неиспользованные обрезки кожи и та, молча отдала их ей, не спрашивая зачем. Она все еще сердилась на Белую. К вечеру девушка сшила из этих лоскутков лилию, при виде которой Легкое Перо позабыла свое недовольство. Всплеснув руками, индианка бережно взяла цветок и долго разглядывала его, вертя в руках и так и этак. Улыбнувшись, Белая сказала, что дарит его ей. Не только у сиу было в обычае выселять женщину в период менструаций в отдельное типи. Считалось, что женская кровь забирает мужскую силу, и даже стоять в эти дни рядом с женщиной для мужчины было опасно. Женщины жили в отдельном типи до тех пор, пока кровотечения не прекращались, после чего возвращались обратно к семье. Сначала, этот обычай показался Белой варварским и безжалостным, как будто женщины в этот период становились прокаженными. В конце концов, это было просто унизительно, но постепенно поняла все преимущество и удобства отдельного житья в это болезненное и неудобное для женщин время. На этот раз к ней, в стоящую на отшибе палатку, неожиданно, присоединилась Осенний Лист, хотя носила под сердцем ребенка. Они не виделись три дня и соскучились друг по дружке. Пока Белая жила в женской палатке, Осенний Лист следовала за Широким Крылом на большую охоту, чем он был недоволен, беспокоясь за нее, и теперь принесла сырую печень бизона, которого в этот же день убил Широкое Крыло, уверяя, что сейчас она полезна для Белой. Сев рядом с ней, она развязала кусок кожи, в котором были сложены обрезки замши и бисер, там же лежали мокасины мужа, которые она собиралась починить. Так, сидя рядышком и рукодельничая, они беспечно болтали ни о чем, постепенно переходя к личным переживаниям. У них повелось, что долгими светлыми вечерами, когда Белая делала украшения из кожи, она много рассказывала о своем мире. Осенний Лист, в свою очередь, с интересом смотрела, как в руках подруги рождается очередное, не похожее на созданное ею ранее, украшение. Сережки и подвески Белой стали пользоваться у индейских дам необычайным спросом и Осенний Лист сказала, что одним этим рукоделием, Белая могла бы прокормиться. К ней стали приходить женщины со своими лоскутками из олений или бизоньей кожи и она показывала, как делать из них цветы, которые можно было пришить к праздничному платью или прикрепить к волосам. Иногда из них выходила бабочки или листья клена, все зависело от формы и размера принесенных лоскутков. А однажды Белая соорудила маленькую копию типи, приведшую всех в восторг. Часто женщины приносили ей подарки, но Белая стеснялась брать их, и принимала лишь после того, как Осенний Лист или Легкое Перо легким кивком давали понять, что взять подарок нужно, чтобы не обидеть дарительницу. И на этот раз, стоящая на отшибе палатка вдруг оказалась набита женщинами, к великой досаде Осеннего Листа, потому что их разговор был прерван появлением на самом интересном месте. Белая не могла понять, что случилось со здешними мужчинами? Почему, стоило ей выйти из типи, она непременно натыкалась на одного из них? А обернувшись, встречалась с взглядом полным тоски или открытого восхищения. Она бы, пожалуй, могла понять Желтого Пса, Стоящего у Края, Выжидающего Волка или Сжимающий Кулак - это все были молодые воины, но Боящийся Воды уже имел двух жен и детей. Но главное Хения. Тот при виде ее, вообще, останавливался и долго смотрел ей в след, как будто она и не жила в его палатке.

- Просто безобразие! - продолжала жаловаться она подруге. - Кто-то, три ночи подряд играет на флейте, мешая спать. Я не выдержу, если вернусь к Легкому Перу, и это начнется снова.

Кажется, Осенний Лист была поражена подобной новостью.

- Но это значит, что кто-то хочет, что бы девушка узнала, как сильно она волнует его сердце, - тактично объяснила молодая индианка, вложив в свои слова некую многозначительность, предназначенную только Белой.

- Прекрасно! - продолжала возмущаться та, не замечая усилий Осеннего Листа. - Но я-то здесь причем? И почему, например, нельзя объясниться днем?

- О, духи! - выдохнула Осенний Лист, глядя на Белую во все глаза.

Уже весь лагерь знал о том, что три ночи подряд Хения, изнывая от тоски, бродил вокруг собственного типи, пытаясь заставить Белую выйти к нему. Ему хотелось говорить с ней наедине.

- Слыша флейту, девушка знает, что чье-то тоскующее сердце взывает к ней и если она расположена к мужчине, то выходит и слушает его.

Но Белая понимала все буквально.

- И что же?! Долго это будет продолжаться? Почему я должна страдать от того, что парень глуп и не понимает отказа, а девица на редкость жестокосердна! Почему бы ей не выйти и прямо не объявить ему, что кавалер пришелся ей не по вкусу?

Осенний Лист сдержалась, чтобы не рассмеяться и даже не улыбнулась, а терпеливо продолжала своими объяснениями подталкивать Белую к единственно правильной догадке.

- Разве звуки флейты терзают еще чей-то слух? Разве кроме тебя, кто-то еще жалуется на ночную мелодию?

- Ага, - проговорила Белая, оторвавшись от пришивания очередного лепестка к замшевой розе, и внимательно взглянув на Осенний Лист. - Значит, до тех пор, пока я не выйду к этому любителю ночных серенад, то не смогу по ночам спокойно спать?

- Ну, если ты все же выйдешь к нему, то спать ночами уже точно не сможешь, - засмеялась молодая женщина. - Но тебе ведь даже и выходить не нужно, что бы узнать кто томиться по тебе.

- Да? И кто же?

- Спроси себя: когда ты слышишь флейту, сидит ли Хения у очага Легкого Пера?

- Ты хочешь сказать, что это он? - Белая как будто не особенно и удивилась.

Осенний Лист кивнула, а Белая задумчиво распутывала узел нитки, но только еще больше затягивала его.

- Но зачем? - спросила она, бросив это занятие. - Я ведь живу в его палатке, сплю у его очага, ем мясо, которое он приносит. Я по праву принадлежу ему, разве не он отбил меня у Когтистой Лапы?

- Но он не считает тебя своей собственностью. Для него ты свободная женщина, которая вольна уйти из его типи, когда пожелает и выбрать себе мужа. Он уважает твой выбор и хочет, чтобы ты выбрала его.

- Понимаю, - задумчиво кивнула Белая, вообще оборвав нитку с узлом.

Ни она, ни Осенний Лист не предполагали, что возвращавшийся с одинокой охоты Хения, уже зная, что вернется в опустевшее типи, пройдет в это время мимо женской палатки. Он тоже пытался понять, как ему быть с тем, что с ним происходит, да и нужно ли что-то делать, раз он не властен над собой. Почему его руки и ноги трясутся, как заяц при виде лисы, едва он видит Белую? Почему, его мысли постоянно возвращаются к той таинственной ночи в пещере, как волчица к своим детенышам? Что произошло в ней, ему не открыли даже предки, как он ни молил, взывая к ним. Но ведь его тело знало ее руки и бурно отзывалось даже легкому их прикосновению, нуждалось в них каждую ночь, а он раз за разом должен был сдерживать свою неукротимость, как непокорного мустанга. Не раз он был ранен в боях и многочисленных стычках и, отмахиваясь от своих ран, забывал о них, но о ране нанесенной этой женщиной забыть было невозможно. От этих мыслей его отвлек взрыв хохота донесшийся со стороны рощицы, мимо которой он шел. Хения остановился и, пойдя на смех, вышел к палатке. Узоры на ее пологе указывали, что это женская палатка. Он покачал головой: какая беспечность! Почему палатку поставили так далеко от лагеря? Смогут ли воины вовремя прийти на помощь своим женщинам, если на них нападут? Он решил поговорить об этом с Бурым Медведем и уже повернулся было уйти, когда донесшийся из палатки тихий голос, который он узнал бы из тысячи, слово пригвоздил его к месту. Миг другой, он с наслаждением слушал его, улыбаясь, когда Белая мило коверкала привычные ему слова, потом, как будто стряхнув наваждение, быстро зашагал к лагерю.

- Ты мудр, ты пережил много трудных и голодных зим и поймешь, что тревожит меня. Пауни рыскают вокруг, как кровожадные койоты, а палатка наших женщин стоит в стороне от лагеря и они не защищены от их внезапного нападения, - сказал он Бурому Медведю, как только тот пригласил его сесть к своему очагу.

- Когда твои мысли, Дух Воина, обратились к делам женщин? - спросил Бурый Медведь, вынув изо рта трубку, которую курил.

- С тех пор, когда мои глаза перестали смотреть на то, обагрен ли мой томагавк кровью.

- Не потому ли твои глаза отвернулись от томагавка, что теперь все время смотрят на Белую?

- Ты видишь мое сердце, а оно не находит себе место от тревоги и от того, что эта женщина сейчас беззащитна.

- Ты делишь с ней одеяло? - спросил Бурый Медведь.

-- Нет.

- Тогда почему Белая до сих пор в твоем типи, вождь? Разве она по-прежнему твоя пленница? Разве не обещали мы ей свободу, после того как она вернется с Саха Сапа? Наши слова были унесены Великому Духу дымом священной трубки.

- Она не пленница.

- Пленница. Ее разум заперт во тьме забытья. Почему ты не хочешь осветить его своими словами, подарив ей ночи ушедших лун, сказав, что она свободна?

- Она довольна жизнью здесь, рядом со мной.

- Ты должен ей сказать.

- Нет.

- Я созову совет вождей.

- Я услышал тебя, - сказал Хения поднимаясь, но Бурый Медведь поднял руку, давая понять, что еще не закончил:

- Мелодия твоей флейты неповторима и волнует сердце, - улыбнулся он, не желая, чтобы Хения уходил от него в гневе.

- Только вот долетает ли она до ушей той, кому предназначена? - печально покачал он головой.

- Белая не индианка, - с сочувствием напомнил Бурый Медведь. - Открой ей глаза, скажи правду...

В типи Бурого Медведя, Хения явился сразу, как только его позвали. Кроме Бурого Медведя возле очага уже сидели старейшие, храбрые из храбрых: Желтый Койот и Бизоний След. Хмурый Дождь со своим племенем перекочевал с этих мест две луны назад. Если Хения и был удивлен столь высоким собранием то, никак не показал этого. Сначала совет решал общую проблему для всех племен сиу: где выслеживать бизонов и куда направить разведчиков. С юга и запада бизонов прогоняют с их пастбищ бледнолицые. На востоке кочевали сородичи - племена лакота, которым тоже нужно было охотиться, запасаясь к предстоящей зиме мясом. Оставалось двигаться на север, надеясь, что туда же уйдет часть бизонов. Это не было проблемой, проблемой были бледнолицые, синие мундиры да горячность подрастающей молодежи. До их стойбища уже не раз доходили слухи, что военные отряды соседних племен, объединялись в банды, грабящие почтовые дилижансы и обозы мирных переселенцев. Хения презирал эти стаи трусливых койотов способных лишь на то, чтобы задирать слабую добычу. Таким взять форт или разгромить отряд синих мундиров не по зубам, они сразу поджимают хвосты повизгивая, как собаки почуявшие гризли. Подобные отряды ставили своих сородичей под удар, но в племени Буруго Медведя так не было. Молодежь смотрела на Хению и, примеряя его след, шла за ним. И вот когда Хения вернул выкуренную трубку общего согласия Бурому Медведю, тот сказал слова, ударившие его в самое сердце, хотя он давно был готов к ним.

- Брат, - обратился к нему Бурый Медведь, - пора тебе отпустить Белую.

- Ты же знаешь, духи отняли у нее память, как я могу отпустить ее?

- Ты расскажешь ей все. Пусть твои слова вернут ей утерянные дни.

- Нет. Если духи отняли у Белой память, значит такова их воля, и ей нельзя покидать племя. Она останется с нами, - Хения был непреклонен.

Минуту другую в палатке стояла тишина.

- Я говорил с духами, после того, как ты пришел ко мне этим утром, - нарушил ее Бурый Медведь. - Белая намного сильнее, чем ты думаешь, брат. У нее несгибаемая воля, упорство воина и уязвляющая красота. Дай ей выбрать самой. Мы должны быть честными с ней и рассказать о том, что она вольна покинуть нас, когда захочет.

- Нет.

- Она не твоя женщина, - проговорил Желтый Койот. - Ты не можешь решать ее судьбу.

- Она живет в моей палатке, - спокойно ответил Хения. - Вместе мы пришли к Черным Холмам. Она обязана мне жизнью, так же, как и я ей. Наши судьбы переплелись как корни векового дуба и я не хочу, чтобы их обрубали.

- Тогда скажи ей, что хочешь взять ее в жены, - посоветовал Бизоний След.

- Я скажу ей.

- Но только после того, как она узнает, что в праве покинуть нас, - безжалостно добавил Бурый Медведь. - Если она останется, ты сделаешь ее своей женой. Если захочет вернуться к родному очагу, ты отпустишь и забудешь ее.

И Хении оставалось, молча подчиниться.

- Спросите у женщины Бегущей Вверх, может ли Белая приблизиться к мужчине? - попросил Бурый Медведь и Бизоний След, кивнув, вышел из палатки.

Хения оставался спокоен, он был уверен, что женщина Бегущая Вверх, старейшина матерей Серых Сов не позволит Белой приблизиться к вождям. По его прикидкам было еще не время. Поэтому он был неприятно удивлен, когда Белая вошла в типи Бурого Медведя, хотя никак не показал этого. Здесь, в полумраке палатки, ее красота казалась еще светлее, и Хении стало трудно дышать. Он разозлился на себя. Он вспомнил, как ревниво и зло смотрел на собаку, лежащую у ее ног и как ему хотелось пнуть ее. Белая села перед вождями на бизоньи шкуры, стиснув пальцами колени, не догадываясь, что так же стиснула ими и его сердце.

- Скажи, - обратился к ней Бурый Медведь. - Видишь ли ты те дни, когда с Воином Духа шла к Саха Сапа?

- Да, - просто сказала она, приведя совет вождей и Хению в замешательство.

- Ты помнишь, как шла с вождем к Священным Холмам и вернулась в лагерь с ним? - недоверчиво спросил Бурый Медведь.

- Я помню как шла с вождем к священной пещере, но не помню, что было после нашей стычки с пауни, - покачала она головой. - Потому что дубинка пауни на время похитила мой дух.

Желтый Койот наклонившись к Бурому Медведю, что-то шепнул ему и тот кивнув, вновь обратился к Белой.

- Скажи нам свое имя.

- Меня зовут Видящая Сны или Белая.

- Но она помнит себя, - удивился Бизоний След.

- Может ли твоя память вернуть нам те дни, когда вы с Воином Духа шли к Черным Холмам? - спросил Бурый Медведь, жестом останавливая Бизоний След.

-- Да.

- Покажи их нам.

Белая нерешительно взглянула в неподвижное лицо Хении и тот едва заметно кивнул.

- Я помню, что мы ехали не останавливаясь. Помню разведчика Крадущегося Позади с которым Хения выкурил трубку. Помню, как после мы натолкнулись на пауни. Они убили Крадущегося Позади и Хения отомстил за него. Помню, что пауни шли по нашему следу и вождь перебил их, но это оказался не весь их отряд. Вождь предвидел, что они ждут нас у Священных пещер и мы взобрались к ним по отвесной скале. Там, где можно услышать, что говорят звезды, отважного воина посетил дух горы и он боролся с ним, - рассказывала Белая, раз от раза останавливаясь, чтобы вспомнить и подобрать более точное слово для того, что хотела сказать. - И дух отступил. Но когда мы покинули пещеры, то угодили к пауни с которыми схватились.

Вожди и воины внимательно слушали Белую, иногда кивая. Она рассказывала, как истинная скво, ни слова о себе, но превознося подвиги мужчины. Бурый Медведь поднял руку.

- Ты не сказала главного. Ты и Хения укрывались одним одеялом?

- Что? - прошептала на родном языке девушка, покраснев, но потом спохватилась. - Конечно, нет. Вождь даже не хотел разговаривать со мной.

Все смотрели на Хению, сидящего с каменным лицом, но багровыми пятнами на щеках. Возможно, многие из них посчитали его хоть и храбрым, но очень глупым мужчиной, раз он даже не попробовал заполучить Белую под свое одеяло. Но Хению мало волновало, какие мысли наполняют чьи-то пустые головы. Его очень задело то, что Белая в те дни даже не видела в нем мужчины. А он? Еще в прерии, когда она металась в бреду в его руках, плотная пелена ненависти спала с его глаз, уже тогда Белая засела в его сердце, так же глубоко, как нож, что вошел в ее грудь в тот роковой день, когда он захватил обоз в котором она ехала. Наверное, уже тогда, глядя на бледнолицую в пыли умирающую у его ног, он знал, что она не уйдет от него. Подчиняясь смутному зову, он потащил ее за волосы к своему коню, надеясь все же, что она умрет. Тщетно искал он ненависть к ней в своем сердце и он почти заставил себя поверить, что ненавидит, когда духам стало угодно, чтобы они шли в Саха Сапа. Почему он был слеп? Почему не хотел слышать, как неровно бьется при ней его сердце? Почему прозрел так поздно? Ведь все то, что они испытали вместе, идя к Черным Холмам, не давало ему никаких прав на нее, а он беспечно упускал время, когда еще тогда мог сделать ее своей женщиной. От терзавших его мыслей, Хению отвлек голос Бурого Медведя:

- Помнит ли Белая, что было обещано ей, перед тем, как она отправилась к Черным Холмам?

Вожди напряженно ждали ее ответа.

- Да, - кивнула Белая. - Мне была обещана свобода.

- Хорошо, - кивнул Бурый Медведь, не обращая внимания на переглядывающихся между собой вождей и воинов. - Ты хотела свободы, ты добивалась ее, и теперь знаешь, что свободна. Что же до сих пор держит тебя здесь?

Хению словно заморозили. Уже бился головной болью ответ - Белую удерживало здесь чувство к другому мужчине. Кто он? Белая ответила не сразу, а опустив голову долго молчала. Обдумывая свой ответ, она разглядывала пальцы, которыми до боли стискивала колени. Потом, подняв голову, медленно произнесла:

-- Когда дубинка пауни изгнала дух из моего тела, он блуждал в царстве видений. Я не знала куда идти и, кажется, очень долго просто бродила в пустоте, пока не увидела большие дома, множество огней и повозок. Там было много людей. Это был народ, среди которого я родилась и жила, и я пошла туда по широкой белой дороге. Но чем ближе подходила к большим домам, тем плотней становился туман вокруг меня. Я плохо различала куда иду, пока путь мне не преградил черный конь. Конь сказал мне, что я иду не туда, что я сбилась с пути, и хотел, чтобы я последовала за ним. Я пошла за ним и неожиданно белая дорога превратилась в красную тропу. Туман разошелся, и я видела все ясно и четко. Я шла до тех пор, пока не очнулась в типи хункпапа. Я не могу уйти.

Воины и старейшины одобрительно закивали головами, переговариваясь, но от Хении не укрылись те многозначительные взгляды, которыми обменялись Бурый Медведь и Желтый Койот. Он выпрямился, насторожившись... О, духи, дайте ему ясность ума, чтобы понять, что проиходит.

- Ты можешь оставаться у нас столько, сколько захочешь, сестра, - мягко проговорил Бурый Медведь. - Мой народ - твоя семья и мое сердце радуется твоему решению... Но сердца наших воинов смущены. Многие из них хотят взять тебя к своему очагу и назвать своей женой. Уже не один воин спрашивал у меня дозволения выкупить тебя у Хении.

Хения сидел прямо, от ярости все плыло у него перед глазами, и он сильнее стиснул зубы. Такого он не ожидал. Ослепленный своей любовью, он и не заметил, что в лагере на Белую глядят много других жадных глаз. Слова Бурого Медведя едва доходили до него:

- Воины хотят знать, выберет ли Белая кого-нибудь из них себе в мужья?

Сердце Хении ухнуло в ледяную пропасть. На лбу выступили холодные капли пота. Белая опустила голову, ее плечи поникли. Ей приходилось принимать тяжелое решение, что разрывало сердце Хении. Какое-то время она молчала, продлевая его агонию, заставляя умирать мучительно медленно. Он готов был отказаться от нее, отправить обратно к ее народу, лишь бы не видеть, что она принадлежит другому.

- Да, - сказала она, подняв голову и тем безжалостно приканчивая Хению на месте. - Я выберу себе мужа.

От этих слов у него заложило уши. Остекленевшими глазами он смотрел перед собой, созерцая мельтешащие черные точки и расплывающиеся багровые круги. Он был полностью опустошен, время для него остановилось. Словно издалека до него доходили слова Белой.

- Но я выберу мужа с одним условием, - и когда Бурый Медведь кивнул, объявила: - По обычаю моего народа мужчина должен иметь одну жену. Об этом написано в Священной книге, по которой я живу.

Бурый Медведь снова кивнул.

- Я знаю этот обычай бледнолицых. Я уважаю волю своей сестры. Будет так: кто поклянется в том, что захочет иметь женой Белую и только ее одну, станет ее мужем.

Хения прикрыл глаза, пытаясь унять головокружения и рвущиеся из груди вопли восторга. Он готов был хоть сейчас прокричать эту клятву. О, духи! И это все, что она требует?! Да разве для него это жертва, когда она стала его кровью, его дыханием, его сердцем. Его сердце билось в ритм ее дыханию, и он хочет одного - врасти в ее жизнь.

- Я сказал, - поднял ладонь Бурый Медведь, показывая, что совет окончен.

Белая покинула типи первой, следом степенно потянулись вожди, старейшины и воины, обсуждая услышанное. Новость о том, что Белую может заполучить в жены всякий кто захочет, облетит стойбище со скоростью лесного пожара. Хения, совершенно обессиленный, выбрался из типи последним. Он был вымотан так, будто всю ночь скакал до форта Десс, взял его штурмом, сжег, и вернулся обратно. Не заходя к Легкому Перу, сгорающей от нетерпения услышать новости, он пошел к загону, вывел своего коня и ускакал в прерию, чтобы хоть немного успокоиться и решить, что ему сказать Белой.

Уехав далеко от стойбища, Хения взошел на холм и там открыл Великому Духу свое сердце, спрашивая, как случилось, что хрупкая и слабая бледнолицая стала необходима ему так, что он не может уже дышать без нее. Почему он был настолько неосторожен, что подпустил ее к себе так близко? Но она была словно драгоценный подарок, от которого невозможно отказаться. Пусть сначала вырвут его сердце, а потом уже Белая идет куда захочет. Но может ему попробовать распутать узы, которыми она привязала его к себе? В свое время, когда его сердце воспротивилось тому, что она будет принадлежать Когтистой Лапе, он совершил поступок необъяснимый, прежде всего для себя самого, и зря отмахнулся от этого. Он до сих пор помнил и ту смертельную обиду, недоумение и тоску, когда Белая сбежала от него и Легкого Пера во второй раз, и тот дикий страх, когда она вжала дуло револьвера в висок, готовая выстрелом разнести себе голову. Он помнил, как гордился ею, когда она притащилась к их привалу с оленихой и с котелком воды в зубах, и то восхищение, когда он видел, чего ей стоило преодолеть страх перед подъемом на скалу и все же следовать за ним. А укол нежности, когда проснувшись в пещере, почувствовал ее рядом, прижавшейся к его боку, обрушил твердыню его ненависти ко всем бледнолицым. И он твердо знал, что она уже не предаст его самого и его дружбы, видя ее противостояние с пауни. И сам он никогда не предаст ее, потому и нес Белую многие мили на руках, зная, что скорее умрет, чем оставит девушку. Почему же он упорно не хотел признать то, что открывало ему его сердце, что так ясно читалось в нем. Не потому ли он упорствовал, что оно горячо забилось для дочери его врагов. Он не желал этого. Он отвергал свои чувства к бледнолицей, но тогда, что заставляло его исступленно молить Великого Духа сохранить ей жизнь, в тайне надеясь, что она будет жить только для него. Нет, то были не те вопросы, которые нужно задать Великому Духу.

Может, стоит заглянуть в самое начало, когда он видел у своих ног умирающую. Разве только красивую молодую бледнолицую увидел он? Сколько молодых, белых женщин оставлял он умирать в прерии, равнодушно отворачиваясь от них. Сколько из них молили его помочь им, сколько из них просили, как о великой милости, добить их, и никто не тронул его сердца? Почему же она? Что заставило его сохранить жизнь именно ей? Что было в ней такого, что остановило руку, решившую выдернуть нож из смертельной раны не ее груди? И когда зажглись звезды, Великий Дух ответил воину. Хении вдруг вспомнилось, то мимолетное видение у тела умирающей Белой, которое после сгладилось. Тогда он увидел ее волю к жизни. Он увидел, как ее светлый дух боролся, не желая покидать тело. А то, что она рассказала сегодня на совете? Он испытал слишком сильные переживания, чтобы сразу понять, что видение, рассказанное ею, и было главным. Разве оно, ее видение, так уж отличалось от его сна? Хения закрыл глаза в благоговении. Она была по духу равна ему, и если это было так, Великий Маниту даст ему знать об этом. Однако, он не спешил покидать холм, а запрокинув голову, с тайной надеждой глядел в ночное небо. Может, Великий Дух откроет ему и то, что произошло в священной пещере в Черных Холмах? Но ответом ему было лишь лукавое перемигивание звезд. Что ж, даже Великий Дух не властен над женскими тайнами. Возвращаясь на рассвете в лагерь, Хения увидел Белую, ехавшую на Лори ему навстречу.

В эту ночь звуки флейты не тревожили ее сон. И даже, не смотря на волнение, которое вызвал в ней разговор с Осенним Листом, пусть и успокоивший ее сомнения, она все же заснула и спала крепко. Проснулась на самой заре. Через полог типи пробивался слабый свет начинающегося дня, и он обещал быть по-летнему ярким и знойным. Больше заснуть она не могла из-за тихой радости, нараставшей в ней. Она любит и любима! Приподняв голову, Белая различила спящую у противоположной стены Легкое Перо, скинувшей с себя одеяло, но место Хении пустовало. Девушка поднялась и бесшумно выбралась из типи. Стойбище спало. По-утреннему прохладный воздух был чист и прозрачен, как родниковая вода. В мире стояла тишина, не потревоженная пыльной взвесью забот суетного дня. Глубоко вздохнув, Белая постояла немного и пошла к загону. Лори подняв голову, негромко заржала, приветствуя хозяйку. Выдернув из загородки загона верхний шест, девушка прошла к своей любимице и обняла ее. Хоть она и не была самой быстрой лошадью, но Белая искренне любила Лори. Ласково погладив ее по гриве, девушка наткнулась на два вплетенных в нее пера, окрашенные в цвета Хении. Этим он давал понять, что Лори принадлежит его табуну, и если кто-то попробует увести ее, будет иметь дело с ним. Выведя лошадь из загона, девушка вскочила на нее и, держась за гриву, пустила вскачь. Она неслась во весь опор, так как хотелось ей. Ветер трепал и развевал ее волосы, свистел в ушах, бил в лицо и это напомнило ей те трудные и опасные дни, когда они с вождем таскались по прерии, а она даже не догадывалась, как счастлива была тогда. Сейчас она это понимает и, кажется, все же есть надежда, что счастье не обойдет ее. Лори неслась во весь опор, ей тоже этого хотелось, потому-то она и выкладывалась без всяких понуканий. Белая рассмеялась и, отпустив гриву лошадки, раскинула руки навстречу бьющему в лицо ветру. «Мир, я твоя!» - ликовало она. Девушка не знала, сколько носилась по степи вольной птицей, но поднялось солнце, и душа ее запела вместе с ветром гимны Великому Духу. Она и ветер! Она и солнце! Она и небо! Это была ее молитва зарождающемуся дню. Рубаха из тонкой кожи льнула к телу, нисколько не стесняя движений. Она задралась до бедер, и девушка сдавила голыми коленками бока Лори, заставляя ее повернуть к лагерю. Ей дышалось легко и вольно! Ее тело больше никогда не признает жестких стягивавших корсетов, а разум и чувства будут полагаться только на Бога, что внутри нее — ее совесть, а не на никчемные, и порой бессмысленные правила и приличия, которые вздумалось установить горстке людей, называемых обществом. Сейчас она вернется к себе, и никто и слова ей не скажет, никто ни о чем не спросит, никто не посмотрит с подозрением или презрением, поставив крест на ее репутации. В самом деле, разве прилично девице носиться по прерии ранним утром в одной ночной рубахе? Да, прилично, если хочется! Это была та роскошь, с которой не могло сравниться красивое тряпье, блеск драгоценностей, комфортное и сытое, но такое убогое, существование. Белая испытывала то редкое состояние, когда находишься в ладу с самим собой и окружающим миром. Мерно покачиваясь, она ехала на своей лошадке, с наслаждением чувствуя, как первые лучи встававшего солнца ласкают ее затылок и спину, когда увидела гарцующего впереди всадника. Это был сиу, и она даже знала кто это, по тому, как замерло ее сердце, хотя всадник находился еще далеко, чтобы как следует рассмотреть его. Он двинулся ей навстречу и, подъехав ближе, преградил путь, заставляя Лори остановиться. Та возмущенно расфыркалась и его жеребец попятился, неуверенно косясь на нее влажным глазом, пока не был остановлен твердой рукой. Седоки, молча, взирали друг на друга. Глаза мужчины горели восхищением, женщина спокойно ждала. Ему хотелось молчать и только смотреть на женщину, любуясь ею, но, может быть, она ждала его слов.

«Чувства так хрупки, что тяжесть слов разбивает их, а счастье исчезает как дым, стоит отвлечься на слова» - думала Белая. Зачем говорить, когда она и так знает, что переживает сейчас вождь. Но нет, он все-таки не смог сдержаться.

- Пересядь ко мне, - попросил он.

Белая разочаровано отвела взгляд в сторону. Так и есть, своим порывом, он разбил то хрупкое состояние душевного равновесия, в котором она бережно удерживала миг счастья, и оно утекало сейчас, как вода из разбитого сосуда. И тогда подняло голову ее, до сих пор молчавшее, благоразумие. «Что ты делаешь? - холодно спросило оно тоном ее матери. - Это и есть предел твоих мечтаний? Посмотри на него. Разве твое будущее рядом с этим нищим дикарем?» Вздрогнув, Белая, по-новому, трезво посмотрела на Хению.

Почему? - спросил он знаком.

Потому, что это был бы последний, решающий шаг, после которого пути назад будет уже никогда. Эйфория спала. Любит ли она Хению настолько, чтобы окончательно погубить себя для мира белых? Даже слова брата, вспомнившиеся сейчас: «всегда делай так, как считаешь нужным», не могли уже ничего исправить. И тогда, чтобы скрыть свое сомнение и нерешительность, склонив голову на бок, с самой милой улыбкой с какой на светских приемах научилась говорить гадости, она брякнула первое, что пришло на ум:

А... ты не умеешь целоваться, - и засмеялась, увидев в его глазах замешательство и удивление.

Белым девушкам это нравится, - добавила она, дразня его.

Она прекрасно видела, что сейчас его гордость снесет от нее все обидные слова, но Хения, как всегда, молча, принял вызов. Соскочив с коня, не сводя с Белой глаз, он пошел к ней, откровенно любуясь лежащими по плечам длинными волосами, вокруг которых, встающее солнце создало светящийся ореол, и золотило ее колени и бедра, сжимающие бока лошади. Хения приблизился к всаднице вплотную.

Белые так ласкают своих женщин? - тихо спросил он, коснувшись губами ее колена.

Она не вздрогнула от его прикосновения, но уже без улыбки смотрела на него сверху. Солнце вовсю играло на ее волосах, глаза блестели, лицо светилось, она была ослепительно красива. Он провел губами по ее бедру, так, как будто собирал мед, медленно, со вкусом.

Тебе нравится? - прошептал он, с трудом оторвав горячие губы от ее прохладной гладкой кожи. Он приник к ней душой, но видя, что, кажется, пугает ее, спросил: - Я буду продолжать? – и, не сдержавшись, нежно провел ладонью по ее колену, сдвигая рубаху выше и обнажая стройное бедро. - Я хочу... продолжать, - прошептал он.

Белую, уже отвыкшую от проявления его эмоций, напугала откровенная чувственность Хении и она, стукнув пятками по бокам Лори, пустила ее вскачь. Ее сердце билось, вторя бешеному перестуку копыт несущейся лошади. Если бы Белая не знала Хению... но она знала, вождь никогда не показывал своих переживаний и если сейчас ведет себя с ней так откровенно... Какие же чувства бушуют в нем, если он хотел сдержаться, - она видела это, - чтобы не пугать ее, но не смог. И если та кроха чувственности, которая прорвался сквозь его каменную сдержанность, так напугал ее, то, что с ней будет, если он даст ей волю? С дико сверкнувшим взором, Хения вскочил на коня и погнал его за Белой, ни на миг не упуская из вида тонкой фигурки впереди и развевавшихся по ветру светлых волос. Но у Лори была фора и Белая первой влетела в стойбище. Хения, уже натигавший ее, осадил коня тут же, едва поравнялся с ней. Девушка, кубарем скатилась с лошадки и, только что рыбкой, не нырнула в типи Легкого Пера. Женщины, разжигавшие очаги возле своих палаток, с изумлением смотрели вслед пронесшимся мимо них всадникам и на то, как потом Хения кружил возле собственной палатки. Легкое Перо, хлопотавшая в это время у очага, и беспокоившаяся о том, куда могла подеваться Белая, теперь с изумлением взирала на нее, ворвавшуюся в типи, а у палатки метался всадник, беспокойно ржал его конь. Нахмурившись, Легкое Перо решительно вышла, чтобы выяснить, что происходит и навести порядок, но увидев тяжело переводившего дух Хению, смотревшего на нее взволнованным, затуманенным взором, удивленно произнесла:

Почему ты не можешь войти в свою палатку и взять женщину, которая по праву принадлежит тебе?

Она еще не назвала меня своим мужем.

С начала лета люди болтают о вас всякие небылицы, а ты никак не можешь решиться сделать ее своей? Сколько мне еще ждать внуков, вождь?

Никто не мог объяснить странную нерешительность Хении и, прежде всего, его мать.

Я не желаю делать это насильно, - ответил он, придерживая разволновавшегося коня. - Или ты хочешь, что бы она в омерзении отворачивалась от меня и отдергивала руку от своего мужа, как от скользкой жабы? Но, может ты хочешь, чтобы Белая сама пришла к твоему сыну и с таким же желанием делила с ним одеяло, с каким желает этого он?

Белая стояла посреди палатки и слышала все, и то, как мать упрекает сына и горький ответ Хении, потом стук удаляющихся копыт, и чуть не плача, обозвала себя полной, непроходимой дурой. Идиотка! Разве не она злилась на Хению, что он ничего не предпринимает? И разве не решилась она, щадя свое самолюбие, поддержать общее мнение о том, что ничего не помнит, чтобы не оказаться в дурацком положении отверженной. А когда чувства Хении, которые он и не скрывал, а просто сдерживал, стали ясны, она сама «подстегнула» его на совете вождей своим условием. И что же? Он, опережая всех, сразу же примчался к ней, и вместо того, чтобы стать его женщиной, она зачем-то удрала... В бессилии, что либо уже поправить, она подошла к своему лежаку, и повалилась на циновку. Она все испортила! Хения понял ее поступок как отказ, он не вошел в палатку вслед за ней, он отказался от нее, и Белая тихо заплакала. Ей придется сегодня же уйти из его типи, потому что она больше не может ставить его в неловкое положение, но и принадлежать никому другому не может. Вернуться к себе, в свой мир? А как ей жить, не видя Хении? Она просто умрет без него. Тогда от чего она убежала? От него, от себя? И как ей посмотреть в глаза Легкому Перу, которую она полюбила, как мать? А Осенний Лист и Широкое Крыло, что они подумают о ней? Легкое Перо так и не зашла в палатку и Белая проспала почти до обеденного солнца, а когда проснулась в типи так никого и не было. Стены из шкур светились из-за бившего сквозь них солнечного света, и внутри было по-праздничному светло. Белая поднялась, отбросила волосы с лица и с болью огляделась, а когда увидела у очага, прикрытую чистой тряпицей миску со свежеиспеченными лепешками, пересыпанными свежими ягодами, на глазах снова навернулись слезы. Ее душа согревалась тишиной и мягким приглушенным светом, струящимся в палатку, тогда как сердце ныло от непоправимости сделанной ошибки. И если до этого утра у нее была хоть какая-то надежда завоевать любовь дорогого человека, то сейчас она превратилась в несбыточный сон. К чему привела ее сложная женская хитрость, когда можно было просто и прямо объясниться? Она не может, но должна уйти... Не сейчас, но чем скорее, тем лучше... В типи просунулась голова Широкого Крыла и Белая быстро смахнула слезы.

Мы идем к воде, засоня, - сказал он. - Хочешь с нами?

Минуту девушка пристально смотрела на него. Ей казалось, что каждый в стойбище знает о том, что она отвергла Хению и осуждает ее за это.

Уже иду, - ответила она, тут же выходя из палатки.

Возникшее уже давно беспечное чувство девочки на каникулах, было раздавлено болью от непоправимой утраты.

А где все? - оглядела она странно опустевшее стойбище.

Ушли к реке. Жарко, - коротко пояснил Широкое Крыло, держа на поводу невысокого лохматого пони на котором восседала Осенний Лист. - Мы тоже пойдем к воде, но не далеко, - и он обернулся к жене, обмахивавшейся хвостом ястреба, похожим на небольшой веер.

Белая посмотрела на обнаженный торс Широкого Крыла, влажные от пота бронзовые плечи и отвела глаза. По-видимому, еще никто ничего не знал о ней и Хении. Тем лучше, она сможет привыкнуть к мысли о разлуке.