Белая

Глава 29

Сообщение улетело адресату. Я сжала телефон в ставшей влажной ладони и сделала крохотный шажок вперед по мосту.

Мир завертелся перед глазами, горло сжало спазмом, а ноги задрожали так, что я была уверена — еще чуть-чуть, и мое бесчувственное тело рухнет в стремительные воды Катуни. Упав на колени, я вцепилась в доску под собой и попыталась отдышаться.

С воздухом случилась какая-то беда. Я вдыхала его во всю мощь своих здоровых легких, но кислород словно отказывался поступать в мой организм. Ощущение было такое, будто я нырнула под воду, и теперь мне срочно нужно вынырнуть на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.

Только я уже и так была на суше.

Мне казалось, что моей выдержки хватит в лучшем случае на минуту. А потом — я просто умру от отсутствия кислорода.

И я сдалась. Просто сдалась и поползла назад, к берегу, с которого пришла. На ноги у меня встать так и не получилось — казалось, если приму вертикальное положение, то ни за что не смогу удержать равновесие.

Как ни удивительно, передвижение в позе пятящегося рака привело мою нервную систему в относительное равновесие. Я все-таки смогла вдохнуть терпкий чистый воздух, села на колени, для надежности держась одной рукой за доску под собой, и оглянулась. До берега осталось еще с десяток ползков. Я улыбнулась смешному слову «ползки» и вспомнила про телефон.

Когда я отправляла сообщение с середины моста, то заметила в мессенджере непрочитанные послания от мамы. Пока еще работал интернет, можно было и прочитать, что пишет мама, и даже ответить ей.

Сообщения от мамы источали тревогу — я чувствовала ее беспокойство даже через экран. Несколько дней мама ограничивалась лишь несколькими строчками, спрашивая, как дела да все ли со мной в порядке.

Последнее сообщение от нее пришло сегодня ночью. В три часа. Как раз, когда я проснулась, разбуженная голосом отца.

«Лера, — писала мама, — я так боюсь за тебя, что готова все бросить и мчаться тебя спасать. К сожалению, я не знаю, где именно ты находишься. Я очень тебя прошу выйти на связь. Знаешь, раньше я не верила в материнское чутье. А теперь верю. Пожалуйста, уезжай оттуда, где ты сейчас находишься. Уезжай срочно».

Пока я читала это сообщение, мама появилась в сети и написала еще кое-что.

«Прости за то, что не защитила тебя от отца».

Это последнее сообщение, про отца, так меня потрясло, что я тупо уставилась на него, не веря, что его написала моя собственная мать. Никогда она даже не упоминала о том, что чувствует свою вину за то, что не вставала на мою сторону, когда отец проводил свои воспитательные эксперименты. И я ни разу не поднимала эту тему. Мне казалось, что это со мной какие-то проблемы, раз я так и не смогла угодить никому из родителей.

Не зная, что ответить на мамино сообщение, я продолжила свой путь к агартовскому берегу, на всякий случай продолжая сжимать телефон в ладони. Один ползок. Второй ползок. Интересно, а что это была за женщина с квакающим голосом, поджидавшая меня у моста, когда я впервые пошла в Агарт?

Я открыла поисковик и, как смогла, сформулировала запрос. Результаты поиска оказались однотипными: поисковая система предполагала, что меня интересуют кикиморы. Зеленоватая кожа, квакающий голос, спутанные волосы и неопрятный внешний вид.

Бред какой-то, решила я. Но все же открыла одну статью. Автор этого опуса писал о том, как кикиморы могут вредить и помогать людям, как сложно избавиться от их присутствия, и прочее в том же духе.

Я решила долистать текст до конца для очистки совести и больше не тратить время на чтение всякой чуши. Но когда я увидела фото в конце статьи, мое решение моментально изменилось.

На фото была изображена продавщица из агартовского магазина, в котором я случайно украла молоко.

Я вглядывалась и вглядывалась в фотографию, хотя сразу было понятно, что ошибки быть не могло. Память на лица у меня была прекрасная — один раз увидев человека, я запоминала его навсегда. У женщина на фото не было темных очков, как у продавщицы в сельском магазине. Но лучше бы очки были. Потому что глаз у женщины был всего один и располагался ровно на том месте, где у обычных людей находится переносица.

Подпись к фото была не менее впечатляющей, чем само фото. «Лихо одноглазое. Остерегайтесь подходить близко!» — гласила подпись.

Мои губы дергались, и я никак не могла повлиять на этот процесс. Нервный тик? Или того хуже — инсульт? В тридцать лет…

Подавив желание вышвырнуть телефон в реку, я перешла по ссылке, попав по синим буквам на экране раза с десятого. Автор статьи продолжал пугать читателей. Хотя если бы мне попалась эта статейка в спокойной обстановке, я бы только посмеялась, как и любой трезвомыслящий человек.

Но на шатком мосту, под которым бурлила горная река, мне было не до смеха. Я продолжала держаться за ненадежную конструкцию и усилившийся ветер качал меня, как одинокую травинку, неизвестно как выросшую на бесплодном поле.

«Лихо — воплощение зла, — читала я. — Проникает взором в самую душу… Ворует радость и счастье… Худшая напасть, которая может приключиться с человеком…».

Кажется, я научилась радоваться малому. Пока я ползла к агартовскому берегу, меня почти сделала счастливой одна-единственная малость — как хорошо, говорила себе я, что продавщица не сняла передо мной темные очки.

На берегу я распрямилась, держась за спину и охая, словно древняя старушка. Похлопала себя по карману, убеждаясь, что телефон на месте. С тоской посмотрела на противоположный берег в надежде обнаружить там кого-то, кто мог бы мне помочь.

Никого там не было. А если б и был — как бы этот кто-то догадался, что мне требуется помощь? Вряд ли кому придет в голову, что взрослая женщина так панически боится перейти мост, что готова броситься назад в сонное село, к людям, от которых не знаешь чего ожидать.

Если это вообще люди…

Я возвращалась к дому с оранжевой крышей, думая о клятве, которую с меня взял Максим. И никаких внезапно выросших стен не понадобилось — выходило, что я осталась в Агарте по собственной воле.

Мария стояла ровно на том месте, где мы с ней расстались. Что, в общем, было неудивительно — это для меня на мосту время текло мучительно медленно, а в действительности прошло полчаса или чуть больше.

— Пришла, — констатировала Мария.

Я остановилась рядом с ней, понуро уставившись себе под ноги.

Мария протянула руку и погладила меня по плечу. Это был настолько неожиданно сочувственный жест, что я едва не разрыдалась — мне так давно никто по-настоящему не сопереживал, что я почти забыла, каково это.

Только Саша всегда был готов разделить со мной все печали. Жаль, что я этого не ценила.

Я прикрыла глаза, не оттолкнув руку, по-матерински приобнявшую меня. Воспоминания об отправленном с интернет-моста сообщении грели мне душу.

У меня появилась надежда.

Мне послышался шорох и какой-то низкий звук, похожий на рычание собаки. Я хотела обернуться, но Мария не дала мне этого сделать, прижавшись своим лбом к моему.

— Тут лучше лишний раз не оборачиваться.

Темные глаза, в которых почти не видны были зрачки, смотрели на меня в упор. Я думала о том, что не видела людей, настолько непохожих друг на друга, как Мария и ее дочь.

Звуки за моей спиной стихли. Мария отодвинулась и стала методично отряхивать свой легкий цветастый сарафан. Она выглядела, как человек, оттягивающий время перед неприятным разговором.

— Я вернулась. Как вы и предрекали, — признала я.

Мария кивнула и переключилась на собственные коротко остриженные ногти. Она их так пристально изучала, будто на ногтях и впрямь было что-то увлекательное.

— Что ты знаешь про дом, в который отвел тебя Максим? — наконец спросила она.

— Про дом? Ничего особо интересного. За исключением того, что в этом доме жила девушка… Девочка. Которая была влюблена в Макса. А потом он ее бросил. И девочка пошла топиться. У реки встретила… встретила кое-кого. В итоге она, Мила, не утопилась.

— Мила встретила мою дочь, — Мария смотрела себе под ноги, и меня начинало напрягать, что женщина словно избегает моего взгляда. Можно было подумать, что она чувствует себя в чем-то виноватой. — Бэллу. Или то существо, которым она стала.

— Вы знаете обо всем, что произошло, гораздо больше, чем я. Не пойму, к чему тогда ваши вопросы. Скажите лучше, как мне отсюда выбраться.

Мария все же глянула на меня своими темными глазами, в которых я прочитала что-то вроде сочувствия или сожаления.

И вернулась к изучению своих ногтей.

— Боюсь, выбраться тебе отсюда невозможно. Разве что Макс и вправду бы тебя полюбил. Но он уже вчера признался, что ты — снова не та.

Я почувствовала себя так, словно кто-то с размаху ударил меня по лицу. Не та?

Конечно, этого можно было ожидать. И не то что бы во мне взыграло задетое самолюбие. Слова про «не ту» для меня означали совсем другое, нечто куда более страшное, чем не оправдавшиеся надежды на любовь. Они означали, что мне не выбраться отсюда, как и всем прочим женщинам, которым не повезло встретить Макса.

Мария уже не казалась мне добродушной тетушкой, готовой по-матерински меня пожалеть. Она наконец оторвалась от рассматривания собственных ногтей и взглянула на меня. Зрачки в ее карих глазах стали совсем уже неразличимы.

А на загрубевшем от ветров, мороза и солнца лице отчетливо проступили темные пятна.