Белый шаман

Глава 9

Осипова проводил до самой Луговой. Не заходя в деревню, вернулся в тайгу. По-моему Володя подумал, что я скрываюсь от кого-то. Пусть себе. Не думаю, что он меня жандармам сдаст. Не тот человек. А мне надо было побыть одному. Разобраться и понять, как быть дальше, что делать?

Надо же 1891 год! Если этот мир похож на мой, то через двенадцать с небольшим лет начнется русско-японская война. Потом революция девятьсот пятого, Первая мировая, Февральская, Октябрь, Интервенция и Гражданская. Страна доживает последние относительно спокойные дни. А потом начнется кровавая вакханалия. Могу я что-то изменить? И надо ли что-то менять? Так-то надо, конечно. Только знать бы что. Лично я, что могу предпринять? Даже принимая во внимание Фирса. Которого я обнулил, между прочим.

Ну, допустим, что-то осталось на съемных носителях. Сомневаюсь только, что полезное для нынешнего технологического уровня. Ну, найду я в Центре чертеж какого-нибудь имперского танка и что? Технологии, сырье, оборудование, персонал для его производства, где брать? Да и просто представить. Вот в руках у меня документы, технологические карты и прочая, прочая, прочая и куда я пойду. В ГАУ? Ждут меня там, ночей не спят. Хрен с горы, шаман из тайги. Ни документов, ни образования местного. Хорошо если просто пошлют на три веселых буквы, а могут ведь и обратно в Сибирь вернуть, только уже в роли каторжника. А чертежи быстренько в Европе окажутся. И будут там храниться аккуратно, пока не пригодятся против нас же.

Поехать что ли короля английского укандахать, как покойный Сявка говорил? А толку? И опять же документы нужны, за границу ехать. Это внутри страны всем все пофиг. Хотя в соседнюю губернию выезжать, вроде, тоже какие-то бумаги требуются. А у меня, как у того кота усы и хвост, вернее борода, вместо документов. Можно, конечно, напечатать их в Центре, не думаю, что для Фирса это будет проблемой, нарисует так, что от настоящих не отличишь. Только вот как узнать, что печатать. Паспорт, вид на жительство, мандат какой, или что тут у них в ходу. Я же ни сном, ни духом! Да и в России сейчас общество сословное. Наверняка это тоже в документах отражаться должно. В общем, не просто все. Как ни крути, придется с Осиповым на эту тему говорить. А еще лучше с братом его. Он вроде при чинах в военном отделе в Усть-Каменогорске.

Чушь, какая чушь лезет в голову! Английский король, революция, прогрессорство! Зачем, для чего? Кто сказал, что это кому-то нужно? И нужно ли это мне? И вообще, все эти фантазии — всего лишь предохранитель. Я просто боюсь думать сыне и жене. Они были моим спасением, лучиком света, который не давал мне окончательно провалиться в трясину безумия. А теперь их нет! Нет теплых, ласковых рук и задорных любящих глаз, нет веселого детского смеха, нет запаха трав и варящегося в казане мяса. Тех незначительных, незаметных мелочей из которых и складывается счастье. И не будет! Никогда! Опять навалилась беспросветная тоска, от которой хочется выть. А еще очень хочу добраться до тех двоих, что успели уйти. Они были там. Рудой и Сидор! Я помню! Я найду! Из-под земли достану! Моя девочка сумела ранить одного из них! Маленькая, добрая, веселая! Она оказалась лучшим воином, чем все мужчины поселка. Да и что можно было ждать от простых охотников и рыбаков?

С тяжелыми мыслями вернулся к Фирсу. Искин полностью восстановил жилые помещения, повсюду развешав гербы Империи и рода Строгановых. Ничего менять не стал, все равно тут практически не бываю. Да и красиво получилось, хоть и пафосно. Как в фантастическом кино, что то из «Звездных войн» навеяло. Но все равно, лучше бы он какую-никакую техническую базу восстановил. Видимо, не судьба. Все оборудование находилось в разрушенной части подземелья. Может там и есть что-то полезное, но пока до него докопаешься. В общем решил, не сто̒ит оно того. Тем более с энергией на базе не густо, даже если что-то и удастся восстановить, запитывать технику не от чего будет. Мощностей не хватит.

Да и хрен с ними. У меня личные способности есть и медкапсула. А это не мало. Вон банду с помощью псионики уничтожил. Правда, при этом чуть сознание не потерял от напряжения. Но это, скорей, по неопытности. Думаю дальше попроще будет. Хотя, пределы тоже должны быть. Если бы псионы в Империи могли батальонами людей косить, то берегли бы их как стратегический ресурс. А нашего графа гоняли, куда Макар телят не гонял. Несмотря на то, что псион и аристократ.

А вот здоровье поправить или наоборот подпортить могу легко. Царя-батюшку Сашу третьего что ли подлечить? Может тогда Коленька не натворит дел, и революции не будет, да и русско-японской тоже. Или будет? Ага, так меня и допустили до царственной тушки. Вот еще одна причина не лезть в исторические процессы. Я не историк, не политолог, не социолог. Я, блин, строитель! По идее, что-то должно было достаться от графа, но вот не проявляются пока его знания. Да и вообще с чего я взял, что здесь история будет развиваться, как у нас? Может тут вообще все иначе. А то смори-ка, увидал форму знакомую и обрадовался.

Но ведь, прямо, точная копия. У прадеда такая же была. Только он в 9-ом Сибирском служил, а Осипов в 4-ом. Интересно, а как тут предки мои живут? Надо будет заглянуть в Красноярское, посмотреть, есть ли они вообще в этом мире. Почему только раньше такие мысли в голову не приходили? Как морок какой-то. Три года среди тюйкулов прожил, и не тянуло никуда абсолютно. Зато счастлив был. Хоть и не долго.

Из горла вырывается полустон, полурык. Любые мысли постоянно возвращаются к жене и сыну. Что мне судьба империи, тем более такой, где всякие мрази убивают женщин и детей⁈ Оставлю ее на потом, сейчас есть дела поважней. У меня еще два потенциальных мертвеца пока еще живут и радуются. Как же мне вас отыскать, господа бандиты?

Не глядя, накидал в мешок золотых побрякушек, собранных во время раскопок Фирсом, оставил иномирный арбалет и двинул все-таки в Колывань к Осипову. Начинать поиски Рудого с Сидором с чего-то надо, а Володя единственный человек, которого я тут знаю. Люди леса не считаются, они в моем деле мне не помощники.

Шел на обласке, останавливаясь в тюйкулских селениях, там и тут разбросанных вдоль берегов. Встречали меня с почтением и искренним сочувствием, весть об уничтожении рода Выдры уже прокатилась среди народа реки. Меня кормили лучшей в поселке едой и одаривали дорогими шкурками и продуктами. И отказаться было нельзя. Этим можно сильно обидеть хозяев. Я и не отказывался. Правда принимал подарки по минимуму, если бы брал столько, сколько давали, моя лодка пошла бы ко дну под грузом мехов и рыбы с мясом.

Как миновал слияние Оби с Томью пошли уже чисто русские поселки. Там пришлось останавливаться в трактирах. Благо, деньги были, затрофеил с убитых бандитов. Да еще в одном из трактиров удалось пристроить часть продуктов.

Цены тоже оказались вполне по карману. Но после первой же ночи, напрочь испорченной лютыми, как таежный гнус клопами, следующие ночевки предпочитал устраивать на трактирном сеновале. И воздух свежее и насекомые не донимают. Комары только, но это зло привычное.

В одной из деревень прикупил себе в лабазе при почтовом тракте смену белья и мыло. Там же договорился с баней. Какой же кайф! Как мне этого не хватало! У тюйкулов тоже есть что-то подобное. В чуме на очаге разогреваются камни, греется вода, и моешься песком с золой. Но это не то. Не сравнить с привычной баней. И пусть топится она по-черному, с нормальным мылом это просто сказка. Еще бы парикмахера найти. Но это только в Томске. Туда без документов соваться пока рано. И хоть Цесаревич из города уже отбыл, полиция с жандармами пока не успокоились. Землю рыли в верноподданнических чувствах. По деревням тоже шустрили. Но тут больше казачьи разъезды. Одинокий охотник, выбравшийся из тайги им не интересен.

Лишь раз в одном из трактиров подсел ко мне чубатый урядник. Долго буравил меня недобрым взглядом, под ухмылки рядовых казаков. А потом сурово стал допрашивать, кто таков да зачем здесь сижу. Пришлось сказать, что к хорунжему Осипову еду в гости. По личному приглашению. Ну, после того, как выяснилось, что я тот самый лесовик, уничтоживший банду, убившую казаков отношение резко изменилось. Ребята оказались из той самой сводной сотни, состоящей при изыскательской партии. И им просто было скучно. Вот и привязались к одинокому охотнику. Хорошо посидели тогда. Помянули казаков, да за знакомство усугубили. А утром разбежались в разные стороны. Они дальше службу нести, а мне остался последний переход до Колывани.

А богато живет купеческая Колывань. Дома добротные. На окраине в основном срубы, простые да пятистенки. Ближе к центру уже начинаются кирпичные строения, и крыши крыты не дранкой, а кровельным железом. Окна узорчатые, фасады украшены полуколоннами, лепниной, коваными ажурными решетками. Смесь стилей и направлений. Тут и классицизм и модерн и сибирское барокко и эклектика. А как иначе? Статус и богатство надо напоказ выставлять. Иначе люди уважать не будут, а это потеря репутации и денег. В том мире довелось мне бывать в Колывани. И сейчас с интересом и ностальгией смотрю на знакомые дома, которые простоят больше ста лет. Это во мне строитель проснулся.

Ноги сами вынесли на людную соборную площадь. Шум, гам, веселое торжище. А какое сегодня число-то и день недели?

— Эй, малец⁈ — передо мной предстал мальчишка годков десяти-одиннадцати, дерзким взглядом взирающий на меня из-под козырька заломленного на ухо картуза, — Почем газетка?

— По деньгам, дядя, — усмехается он мне в глаза, — Зачем тебе? Ты хоть читать умеешь, бирюк таежный? Если самосад заворачивать, лучше у дядьки Афанасия бумагу возьми, по две копейки. Я покажу.

Ах, ты же шкет! Почему-то рассердиться на наглого шпингалета не получалось совсем.

— За надом, — усмехаюсь в ответ, парень мне понравился, шустрый, пробивной, — Не твоего ума, умею, не умею. Почем газета? А то в другом месте куплю, — решил слегка припугнуть юного коммерсанта. Не тут-то было.

— Да не купишь, — ухмыляется шельмец, ему просто скучно, — Тут только я продаю, да Машка сестра моя, но она седня дома осталась на хозяйстве. Полтинник давай и читай.

— Че дорого так? — нихрена себе тут цены на периодику! У меня в трактирах по дороге, ужин с ночлегом в полтинник обходился!

— Не нравится, не бери! — жмет плечами мальчуган.

— Свежая хоть?

— Обижаешь, дядя, ­– он выразительно, обиженно надувает губы, — Вчерашние. Утром с Томска кривцовский пароход прибыл.

Пришлось расставаться с полтинником. Да и не жалко. Деньги пока есть, а дальше украшения продам или меха. А нет, так еще что придумаю.

Счастливый пацан убежал, сверкая босыми пятками. А я впился взглядом в титульный лист газеты. Четверг, 25 июля. Значит сегодня 26-ое, пятница. Получается праздники ни при чем. Здесь всегда так весело и людно. Да и не удивительно, наверное. Колывань город купеческий, торговый, деловой. Сунул газету за пояс, потом почитаю. Сейчас не до того, тем более от обилия всяких еръ и ять информация усваивалась с трудом. Привыкать придется. А лучше репетитора нанимать, нынешнюю грамматику изучить. Необразованным дураком быть не хочется.

А храм этот я помню. Даже поучаствовал в реставрации. Немного. Потом уже стало не до того. Рак. Зам вроде продолжал заниматься. Интересно, как там Петрович? Наверное, родственнички одолели его с наследством. Только хрен им! Все равно развалят дело. А Жуков нет. Мы с Петровичем его начинали, ему и продолжать.

Не заметил, как оказался перед церковным крыльцом. Никогда не был верующим, а тут вдруг оробел. Тяжело перекрестившись, шагнул внутрь. И что делать? Опять перекреститься или не надо? И зачем я вообще сюда заглянул? Любопытство? Нет. Точно нет!

— Делай, что душа тебе подскажет.

Я вздрогнул, обернувшись на тихий вкрадчивый голос.

— Здравствуйте, батюшка, — передо мной стоит худенький седой священник в простой черной рясе и шапочке монашеской, не знаю, как она называется.

— Отец Федор, настоятель Собора Святой Живоначальной Троицы, — представляется попик, чем вызывает у меня улыбку. Вспомнился алчный поп, гоняющийся за наследством воробьяниновской тещи из Ильфа и Петрова. Батюшка улыбается в ответ.

— Дмитрий, — представляюсь в ответ.

— Крещенный⁈ — почему-то удивляется священник.

— Был крещенным.

— Что значит был⁈ — журит меня старичок, словно глупого непослушного внука, — Таинство крещения, это навсегда. Или отринул ты Бога, подавшись в богомерзкое колдовство шаманское? — ого, сколько ярости и напора. Дедок-то завелся. Так вот почему он так удивился, увидев меня в храме. Одежду шаманскую узнал. И что ему ответить?

— Не знаю, батюшка, — пожимаю плечами, — Не был я никогда сильно верующим.

— А зачем пришел тогда в храм Божий? — как ни странно дед успокаивается, смотрит на меня не по годам яркими умными глазами.

— Само, — пожимаю плечами. Под этим его взглядом мне почему-то становится стыдно. Хотя стыдиться-то вроде нечего.

— Само, — ворчит старик, — Зачем тряпьё богомерзкое надел? Думаешь, не знаю что это? Шаманская сие одежда. Самоедин диких колдунов.

— Так нет другой, — пожимаю плечами, — А эту жена пошила. Память. Да и сам я, как есть я шаман тюйкульский, — почему-то врать не хотелось. Да и не видел смысла.

Старик остро смотрит мне в глаза. Мощный дед! Силы в нем внутренней не меряно. Тяжело мне этот взгляд выдержать. Пожалуй, посильней Юнгонжа давит. Но справился.

— Пойдем, — не дожидаясь моего согласия, он скрывается за еле заметной за колонной низенькой дверцей. Пришлось шагать следом. Не зря ведь я сюда пришел. Может пойму зачем.

Батюшка завел меня в небольшой уютный кабинет-келью. С красного угла на меня сурово взирают святые. Под испытующим взглядом попа пришлось перекреститься. На что последовал одобрительный кивок. Старик, кряхтя, уселся за стол, заваленный какими-то бумагами. Быстренько собрал их в стопочку и убрал в выдвижной ящик.

— Садись, — он мотнул бородой на стул напротив и с силой шарахнул кулаком по стене позади себя. — Олимпиада! Чаю нам принеси! И баранки! ­– неожиданно гаркнул попик. Вот это голос! Таким бойцов в атаку поднимать! Никак с тщедушным тельцем не сочетается. А таким тихим, благообразным казался.

Через полчаса пожилая дородная тетка притащила нам самовар, баранки и вазочку смородинового варенья. И так же молча исчезла. Все это время мы промолчали. Я разглядывал кабинет-келью, а батюшка думал о чем-то своем, глядя то на меня, то в стену, с большой картой Томской губернии. Старик так же молча разлил чай по фарфоровым красивым чашечкам. Одну из них пододвинул мне, из второй швыркнул сам. А красивый фарфор, явно китайский, с богатой росписью. Рассмотрел чашку и тоже хлебнул вкуснейшего чая с добавлением смородинового листа и душицы. Мммм! Как давно я не пил нормальный чай! С прошлой жизни! Аж глаза сами закатились от удовольствия.

— Ну, а теперь рассказывай! — прервал мою негу поп.

— Что рассказать?

— Кто ты? Откуда? Как грамотный, образованный, обученный манерам молодой человек у тюйкулов в шаманах оказался? Все рассказывай!

Приплыли! И что ему рассказать? К такому разговору я готов совершенно не был! А ведь ему не соврешь, почует! Да и ни к чему врать-то. Можно просто не все рассказать. Вот и начну, пожалуй, как в тайге очнулся да с Эрохотом встретился. А вот про прошлое, Фирса и реальный мой возраст знать ему ни к чему. Все равно не поверит.

Хорошо посидели с батюшкой. Душевно. Умеет слушать. И расположить к себе умеет. Да и мне легче стало, после того как выговорился. Будто камень с души упал.

— Не все ты мне поведал, сын мой, — покачал седой головой отец Федор, — Но то твое право, не на исповеди, чай. Хотя надо бы тебе исповедаться, но рано еще. Не готов ты, — смотри-ка, и батюшка словами Великого Мамонта заговорил. Там не готов, здесь не готов, будто дитя не разумное. А может и правы они? Кто я в этом мире, как ни дитя? Грамоту не знаю, быт, обычаи, людей… Ничего не знаю. Так что правы они. Как есть несмышленыш.

— Настанет время, расскажешь о себе правду, — продолжил старик, — А пока не чувствую я в тебе зла. Только на разбойников, родных твоих лютой смерти придавших. Мстить собрался?

Пожимаю плечами. Ну а что, он ждет, что я скажу, да, мол, собрался двух негодяев убить?

— Твое право. Удивлен? — поп смотрит на меня, нахмурив брови. Молча киваю. Удивлен! Конечно, удивлен! — Отговорить тебя не смогу. Ведаю то. Одно скажу. Губит душу месть, разъедает, — он качает головой, — Но и понимаю тебя. Не должны такие лиходеи кровавые, детей и женщин убивающие по земле ходить, — он крестится на иконы и снова смотрит на меня, — Об одном прошу, не очерствей сердцем на этом пути. Чтобы таким же не стать. Молиться буду за тебя.

— Не стану, батюшка, — смотрю ему в глаза, — Постараюсь не стать, ­– и, повинуясь спонтанному позыву, предлагаю, — Примите на храм от меня, отче?

— Отчего не принять, коль от души, — пожимает плечами старик.

Быстро разматываю тесемки мешка и ныряю рукой внутрь, зачерпнув пригоршню ювелирки, захваченной из подземелья. Высыпаю на стол перед священником. Пара цепочек, какое-то колье, пара колец и мужской перстень со слегка затертым вроде даже знакомым гербом, зацепившийся за цепочку. В самый неподходящий момент он падает на пол, едва не укатившись под стол. Успеваю задержать его ногой и, подняв, кладу на кучку золота. Батюшка осторожно берет в руки перстень и разглядывает его, поднеся к свечам.

— Откуда⁈ — голос его становится требовательным и суровым. Понимаю, о чем подумал.

— Нет на них крови, святой отец. Криминала тоже нет. Считайте, наследство то мое.

Он долго пристально смотрит мне в глаза. Не отвожу взгляда, открыто глядя на него. Тут совесть моя чиста, побрякушки действительно наследство, оставшееся мне от старого герцога и обитателей научного центра. Наконец батюшка кивает.

— Ты хоть цену им знаешь?

Да откуда⁈ Я цену газеты местной только сегодня узнал. А в этой ерунде так и вовсе никогда не разбирался. Это бывшая моя глазами алчными горела на все блестящее, а я равнодушен всегда был.

— Не дороже денег, — легкомысленно машу рукой. Ну не понимаю я пиетета перед золотом и драгоценными камнями. В той жизни не понимал, и сейчас ничего не изменилось. Да и что мне делать с таким количествам золота? Нагреб-то я его щедро. А батюшка к делу пристроит. Понравился он мне.

— Удивил ты меня, Дмитрий. Ох и не прост ты, — покачал головой отец Федор, — Ладно, ступай. Устал я, да и подумать надо, — и тоном, не подразумевающим ослушания, приказал, — Вечер уже. Сегодня при храме переночуешь. Олимпиада покажет где. Завтра пойдешь хорунжего своего искать. Служке прикажу, до путейцев проводит тебя.

Сердце тревожно забилось. А вдруг не поверил мне батюшка и служка сейчас до полицейского участка бежит. А меня просто задержать пытаются до их прибытия. Может зря я так раскрылся? С чего нашло-то? Поговорил со мной по душам первый встречный, и я раскис! Но назад уже не отыграешь. Да и бежать, только подозрения лишние наводить. Ладно, будь, что будет! В крайнем случае, своими способностями воспользуюсь и уйду обратно в тайгу. Тюйкулы не выдадут.

Но тяжелые мысли не уходили, крутясь в голове. Пока шел за переваливающейся на больных ногах Олимпиадой. Пожалел бабку, не удержался, подправил чуть-чуть ей здоровье. Не сильно, чтобы не поняла, что я тут виноват. Просто боль снял да энергию свою прогнал по венам. Она даже вздохнула после этого с облегчением, перекрестившись. Никуда не делись эти мысли, и когда Олимпиада пристроила меня в небольшом домике при храме на железную койку, застеленную соломенным матрасом и чистейшим постельным бельем. Так и лежал я, лупая глазами в темноте в беленную мелом стену и ожидая явления местных полицейских или жандармов. Но сон все-таки оказался сильней тревог и переживаний.

Отец Федор, в миру Василий Иванович Бирюков старого дворянского рода Бирюковых жалованных гербом еще при Софьи Алексеевне, тяжело поднялся с жесткого неудобного стула и потянулся, разминая затекшую больную спину. Старость брала свое. Еще два года и разменяет седьмой десяток. Если разменяет. Здоровье в последнее время становилось все хуже и хуже. Да и старая рана все чаще давала о себе знать. Смерти он не страшился. Просто пока ему было рано. Столько дел, столько забот и хлопот навалилось в последнее время.

Жизнь его прошла насыщенно и интересно. Юным корнетом участвовал в Крымской войне, был ранен, к воинской службе после этого оказался не пригоден. Разочарованный крушением всех мечтаний и надежд, связанных с военной карьерой, Василий поступает в Тобольскую духовную семинарию. Где и знакомится с нынешним епископом Томским Макарием, тогда еще вечно голодным, но пылающим фанатичной верой семинаристом Мишкой. Так и пошли они по жизни вместе, неся свет православия сибирским народам и искореняя раскольничью ересь.

Макарий долго жил среди алтайцев, изучая язык и обычаи этого народа и неся им свет Православия, а Федор с той же целью ушел в тайгу к остякам-самоедам. Они так решили, посчитав правильным разделиться. Тяжело было поначалу непривычному к дикой лесной жизни изнеженному дворянину, но вера и присущее всем Бирюковым упрямство дали силы не свернуть с выбранного пути. А сколько тяжелых словесных, да и не только словесных битв было у него с самоедскими дикими необузданными совершенно безумными шаманами. Он боролся с ними за каждую грешную наивную остяцкую душу.

Каково же было его удивление, когда одного из этих богомерзких шаманов он увидел у себя в храме, неуверенно крестящимся на святые лики. Еще больше протоирей удивился, поняв, что перед ним не высохший от дурманящих настоев дикарь-самоед, а молодой парень вполне европейского вида, говорящий по-русски хоть и с акцентом, но правильно и образно, что предполагало какое-никакое образование. Потому и заинтересовался он молодым человеком. Пригласил к себе для разговора. И ни капли не пожалел.

Страшную, трагичную и кровавую историю поведал ему Дмитрий. Часть этой истории отец Федор уже слышал от своих прихожан — казаков.Правда, протоиерей чувствовал, что парень чего-то не договаривает. Но то было его право. Он пришел не на исповедь. Вообще, в том, что такой далекий от Бога человек, как Дмитрий, первым делом оказавшись в местах цивилизованных, пришел в храм, отец Федор увидел проведение Господне и испытание. Бог поручал ему этого молодого человека испытавшего столько боли и горя в столь юном возрасте, ведь на вид ему не больше, а то и меньше двадцати пяти. Если бы не тусклый взгляд старика, иногда вспыхивающий лютой ненавистью и жутким, словно бездна преисподней безумием. Протоирей перекрестился и покачал головой. И при всем при этом в парне не чувствовалось зло. Скорее беспросветное отчаянье. А еще это золото! Неужели прощальный дар, в надежде смягчить Божий гнев за грех самоубийства⁈ Нет, он такого не допустит! Потому и отправил Дмитрия ночевать в гостевой домик при храме и велел прислужникам приглядывать за ним.

А драгоценностей, что молодой человек небрежным жестом, будто какой-то мусор вывалил на стол, хватит на строительство еще одного храма. Только вот не продать их в губернии, это в столицу надо или в Москву. Надо с Его Преосвященством Макарием посоветоваться. А значит надо ехать в Томск. Сильно богатый дар преподнесен храму, чтобы обычный протоиерей им распоряжался. Да еще и не простой. Наследство значит. Врет? Нет, не врет! Или Дмитрий очень искусный лжец. Отец Федор очень тонко научился чувствовать любую фальшь. Слишком долгую и насыщенную жизнь он прожил. Но если наследство… Священник подошел к столу и взял в руки перстень, которому Дмитрий не дал укатиться под стол. Остановив ногой, как медную копейку. Подойдя к свечам, он еще раз вгляделся в герб на печатке. Будь он простым священником, наверное, это прошло бы мимо его внимания. Но он из старого дворянского рода и образование получил соответствующее.

Получается, не угас род? А ведь, такое вполне возможно! Очень даже возможно! Последний, официально признанный представитель рода характер имел буйный, необузданный, жизнь вел грешную, разгульную. Мог оставить после себя наследников. И спрятать их мог, от интриг, козней и гнева врагов, коих у графа было великое множество. Очень не сдержан был и высокомерен. Уж кому, как не Бирюквым знать об этом, все-таки родня, хоть и очень дальняя. Но чтобы потомок появился спустя сто пятьдесят лет после официального пресечения линии⁈ Ерунда какая-то! Но ведь вот он, фамильный перстень с гербом и графской короной! Только получается, парень не хочет иметь ничего общего с родом? Кто же ты — Дмитрий Никитич Уколов? Или не Уколов? А ведь ты ни словом не обмолвился о детстве, юности, где родился, рос, воспитывался. Придется приглядеть за тобой.

Протоирей подошел к столу и позвонил в стоящий на нем колокольчик. Буквально через несколько секунд в кабинет сунулась кудлатая голова церковного служки.

— Митрофан, Лукьяна позови мне, быстро.

— Так ушел он уже, Ваше Высокопреподобие, — звонко и бодро, будто и не спал только что, доложил служка.

— Сбегай. Скажи, срочно нужен. И на пристань забеги, узнай, чей пароход завтра в Томск пойдет. Потом зайдешь к хозяину, скажешь, чтобы меня дождались, после заутреней в Томск с ними поплыву. Но сначала Лукьяна найди.

— Уже бегу, — выдохнул мальчишка и скрылся за дверью. В коридоре тут же послышался быстрый топот босых пяток по деревянному полу. Отец Федор по-доброму усмехнулся вслед мальчугану, кряхтя, уселся за стол и взялся за перо. И тут же вернул его обратно в чернильницу. Нет, рано! Сначала надо самому разобраться. Вот Лукьяну он это и поручит. Алтарник мужик хваткий пронырливый. Да и дети у него шустрые, сметливые. Смогут проследить незаметно за нужным человеком, приметить все необычное и доложить своевременно.