Белый шаман

Глава 17

Сидору кто-то ворожит, не иначе! Потому как уже полгода бегает от меня, гад, и даже не догадывается об этом. Вот и сейчас, вместо того, чтобы отправиться в Питер на поиски своего кровника я двигаюсь в Томск. И да, теперь я чуть ли не святой, излечивающий наложением рук и святой молитвой! Ага! Вот так, вот! И ладно бы тетка Олимпиада с ума сходила, так ведь и отец Федор, с какого-то перепугу проникся! Смотрят на меня теперь горящими фанатизмом глазами.

Я когда лечить батюшку начинал, не учел впечатлительность и религиозность местных. Вот и получилось то, что получилось. А с другой стороны их можно понять. Тетка Олимпиада, зашла проведать батюшку, а тут я громко бормочу молитвы, водя руками над больным стариком, а вокруг нас играет ослепительное Божественное сияние. Это со слов впечатлительной женщины. С последним: «Аминь», — я падаю. А еще утром еле-еле таскающий ноги батюшка, вскакивает, как молодой и подхватывает мою почти двухметровую тушку весом под центнер. При этом совершенно прекрасно себя чувствует. Тут и тетка подоспела на помощь. Вот и воспылали они от таких спецэффектов небывалым религиозным пылом.

Уложили меня на тот же диван, где я продрых почти сутки, а проснулся уже прославившимся на всю Колывань. Отец Федор с Олимпиадой не могли же умолчать о чудесном исцелении. А на меня теперь даже брат смотрит, как на икону животворящую. Да и ладно, пусть себе, смотрят, как хотят, но мне же Аксинья доступ к телу перекрыла. Потому как грешна и недостойна! И в обратном ее не убедить, уперлась баба, хоть режь! Теперь веду образ жизни полный святости и аскетизма. Пытался поговорить на эту тему с протоиереем, но получил в ответ лекцию, что Бог осенил меня своим светом, а это большая честь и ответственность. Ну и вишенкой на торте приглашения в Томск к губернатору Тобизену и епископу Томскому и Семипалатинскому Макарию. С губером встреча обещает быть полезной. Мне землю выкупать надо под завод, а то господин Костромин, судя по всему, забыл про меня, а обещал, передать просьбу по инстанции. Но у нас обещанного три года ждут, а тут даже полгода не прошло. А вот с Макарием-то мне, о чем говорить? Хотя, как это о чем⁈ О лекарствах и «Дарах Сибири»! Мне на них церковное благословение еще как нужно. С отцом Федором я так и не успел дела обсудить. А потом не до того стало.

С обустройством в Томске проблем не возникло. Сразу по прибытию, нас разместили в гостевых комнатах Архиерейского дома на Почтамтской улице. Отец Федор тут же ускакал к Макарию, ну а мы с Ваньшей ополоснулись во, вполне себе соответствующей стандартам даже XXI века, ванной с горячей водой и завалились отдыхать. Брательник до сих пор ходит пришибленный от неожиданных перемен, свалившихся на нашу голову. Мне не совсем понятно его чинопочитание, возведенное в абсолют, но я дитя совсем другого мира. Для меня что губернатор, что епископ просто чиновники, может быть по местным меркам и очень высокого полета, но явно не повод трепетать в экстазе, как делает Иван. Даже не ожидал от него такого. Или брата просто масштаб поразил?

— Ваньш, да успокойся уже, захотим, и у нас такая будет, ­– я попытался отвлечь парня от разглядывания вычурной, украшенной резьбой, позолотой и блестящей от толстого слоя лака мебели.

— Не скажи, — он покачал головой, ­– Нам такое не по карману. Такой даже у Павла Порфирьевича нет.

Едва сдерживаюсь, чтобы не заржать в голос.

— Ну, ты сравнил, хоромы сельского коммерсанта и архиепископский дом. А это, — под удивленным взглядом Ваньки пренебрежительно машу рукой на убранство выделенных нам апартаментов, — Noblesse oblige, то есть положение обязывает. Чтобы подчеркнуть достаток и величие церкви, — при упоминании церкви, Ванька тут же начинает креститься. Приходится и мне. Эта привычка крестить пузо по поводу и без порой жутко раздражает! Брательник наконец угомоняется и разваливается в обитом алым бархатом кресле, почему-то стойко ассоциирующемся у меня с театром. Вид у него при этом до того гордо-придурковатый, что не могу удержать смешок.

— Каво ржёшь? ­– подозрительно смотрит он на меня, не зная то ли обидеться, то ли присоединиться к веселью.

— Да так, — анекдот вспомнил.

— Рассказывай, — ну вот, придется выкручиваться, и что ему рассказать-то. Я по анекдотам не очень. Придется Ржевского немного переделать, думаю, Ваньше, как армейцу зайдет.

­– Спрашивают как-то казака в высоком аристократическом обществе: «Господин есаул, а вы любите свою лошадь?», «Только в тяжёлом и продолжительном походе».

Ванька лупает на меня глазами, не понимая, когда смеяться, и тут до него потихоньку начинает доходить пошлая двусмысленность. Он хмуриться:

— Тьфу, дурак! — Иван осуждающе качает головой, но все же не выдержав, сначала хрюкает, а потом начинает дико хохотать. Так хохочущими нас и застал пожилой церковный чин в черной рясе и круглой монашеской шапочке. Окинув нас удивленным взглядом, приятным тихим голосом он спроси:

­ — Кто из вас господин Уколов?

— Я, — пришлось вставать с такого удобного дивана.

— Вас зовет Преосвященейший Владыка Макарий.

— Позвольте привести себя в порядок? Не ждал такого быстрого вызова.

— Поторопитесь, я жду Вас в коридоре.

— Да заходите, — пытаюсь пригласить мужчину к нам в номер, но тот решительно отказывается.

­– Откажусь. Поторопитесь, господин Уколов. Владыка очень занятой человек.

Ну а мне собраться только подпоясаться, в буквальном смысле. Быстро мотаю портянки, ноги в новенькие мягкие кавказские сапоги, перетягиваю ремнем даренную названным отцом казачью гимнастерку без погон- и я готов. Пройдя по застеленным ковровыми дорожками коридорам, поднялись на этаж выше и оказались перед массивной лакированной дверью. Мой сопровождающий чуть слышно стучится сухоньким кулачком и, робко приоткрыв щелку, не заходя докладывает:

— Ваше Преосвященство, я господина Уколова привел.

Я не слышу, что ему ответили, но мужчина, отпрянув от двери, открывает ее шире и приглашающе машет мне рукой.

Большой, вдоль одной стены заставленный стеллажами с книгами кабинет. Мощный стол, над ним иконы. Привычно осеняю себя крестом. Правей икон ростовой портрет Александра III. Большие, от потолка до пола, окна завешаны красивыми белыми с золотом портьерами, тут же в ряд стоят стулья для посетителей. Помещение просто олицетворяет собой богатство и величие. Ну, и где епископ? В кабинете совершенно пусто. Но кто-то же ответил моему проводнику. Тут за книжными стеллажами отворяется небольшая дверца, замаскированная под дубовые декоративные панели, украшающие нижнюю треть стен, и оттуда выглядывает отец Федор:

— Проходи, Митрий, — он кивает головой в комнату, откуда появился, — Мы сегодня по- простому.

Небольшая комнатушка обставлена довольно аскетично, зато вся увешана иконами. Тусклый свет пробивается через маленькое, под самым потолком, глухое оконце. Потому в помещении душно и тяжело пахнет горящими свечами. Узенькая софа с гнутыми под звериные лапы ножками и жесткой деревянной спинкой застелена обычным серым шерстяным одеялом. Вместо подушечки валик. Круглый чайный столик у стены, с двумя невысокими креслами по бокам. Третье, не вписывающееся в гарнитур, поставлено видимо специально для меня. Вот и все убранство.

На одном из кресел, сидит мужчина лет 55−60-ти, пристально вглядываясь в меня из-под сурово сдвинутых косматых бровей умными, с толикой юношеского любопытства глазами. Высокий лоб с залысиной. Бороду лопатой, достигающую длинной середину груди, густо усыпала седина. Простую черную рясу украшает массивный золотой крест.

Пустые чайные чашки, ополовиненная вазочка с малиновым вареньем и крошки от баранок, стоящих тут же на столе, говорят о том, что старики сидят уже долго. Через еще одну, незамеченную мной дверцу, больше похожую на лаз, низко согнувшись занырнул мальчонка с парящим самоваром. Ловко водрузив его на столик, служка тут же исчез.

— Здравствуй, Дмитрий. Налей нам чайку и присаживайся, — движением руки Макарий показывает мне на кресло по центру. Отец Федор уже уселся на свое место и поглядывает на меня с легкой, едва различимой улыбкой. Пока я колдовал с чашечками, деды молча наблюдали за мной. Потом еще минут пятнадцать так же молча швыркали кипяток. Ну, и я не отставал. Хороший чаек у епископа, душистый, с травами таежными.

А потом начался допрос. Куда там Костромину с Зубрицким! Полицейские по сравнению с этими матерыми дедами, что щенки перед волкодавами. Кто я такой, откуда взялся, что помню о себе, о прошлом, а не о себе, а может каких людей вспомнил или события? Где научился фехтовать, убивать, лечить? Лекарства? От холеры и тифа? Отлично! Обдумаем! Покажешь потом и расскажешь подробней. А драгоценности откуда? Много их? Продать? Не надо продавать — церковь выкупит. Завод? Дары Сибири? А церкви какой интерес? Тоже решим. Монахи помогут. Мед, воск, травы. А вот самоедин только крещеных на производство, иначе не будет тебе благословения. А, кстати, почему ты ­– православный, стал учеником шамана? А может от веры отступился? Нет? Не верил особо? Почему? А как относишься к Государю Императору? А к монархии? Русскому народу? Иноверцам? Почему не помнишь ничего, а имя свое и фамилию помнишь. А точно ты Уколов? А может Бестужев? А фамилию Бестужев раньше слышал? Где? При каких обстоятельствах? Как родня встретила? А в Усть-Каменогорске, что запомнилось? Кто обучал этикету? Языкам? Почему часто вставляешь в разговор английские словечки? Вот уж не замечал за собой, но раз спрашивают, значит, проскакивали где-то англицизмы, все-таки в моей прошлой жизни их хватало. И все это под видом доброжелательной беседы.

В общем, выжали меня, как тряпку. Аж, гимнастерка на спине вспотела. Ну, как есть, чекисты-энкэведешники. Хорошо хоть готовился я к этому разговору. Обдумал все, мысленно отрепетировал. Вопросы-то большей частью предсказуемые задавали. Правда, и мои собеседники готовились. По крайней мере о деталях моей поездки в Красноярское они были в курсе. Но все же ничего лишнего я, вроде, не ляпнул. Зато, заводик мой благословили. Но с условием, что быть при нем часовне и батюшке. Надзирателя, то есть, приставили. Да не одного, потому как обещали еще рабочие руки в виде монахов. Вот зачем они мне там⁈ Но отбрыкаться не получилось. Зато Макарий разрешил писать на этикетке, что продукция выпускается с его личного благословения. А это неимоверная честь и мощное продвижение по местным меркам.

Лекарства разрешили попробовать на тяжелых больных в богадельнях при церковных приходах. На что пообещали выдать надлежащую бумагу от аппарата епископа Томского и Семипалатинского. При этом ненавязчиво обязали нас с Иваном по дороге в Питер сопроводить до Златоуста обоз с хлебом для голодающих. Будет и своя охрана из казаков и монахов, но два лишних бойца вовсе не повредят. Грабить стали на дорогах беспощадно. Голод покатился по Уралу и центральным губерниям России, набирая обороты. Холеры пока еще не было, а вот тиф уже появился. Люди от безнадеги шли на любые преступления, чтобы спастись и спасти родных и близких. Да и при раздаче хлеба случались происшествия.

Напоследок полечил Макарию суставы больные, так же с молитвами и легким зеленым сиянием. Побожился, что нет в даре моем участия сил богопротивных. На что получил, скрепя сердце, разрешение заниматься целительством. И то, только тогда, когда совсем уже больше никак. Но лучше не заниматься. Потому как бесконтрольные чудеса, суть есть зло и смута. И вещи такие надо творить только под приглядом церкви, в крайнем случае, гражданской администрации, дабы не было брожений в народе крамольных. Я и не собирался так-то. Помог разок нужному и симпатичному мне человеку, так сам же этот человек и раздул из мухи слона. Ага, а взгляд-то отец Федор отводит. Стыдно! Стыдно должно быть, товарищ батюшка!

Приема у губернатора пришлось ждать четверо суток, господин Тобизен был очень занят делами губернии. Благо, из гостевых комнат архиерейского дома нас никто не гнал. Время это я зря не тратил. Посетил Императорский Томский университет на предмет поступления туда на будущий год. Принял меня почему-то чиновник специальной дисциплинарной комиссии. Сухой, желчный мужчина с одутловатым лицом в мундире, висящем на нем как на вешалке. Взглянув на меня высокомерно и брезгливо, будто на вошь, сунул листок со списком предметов обязательных для сдачи при поступлении и отвернулся, буркнув, чтобы приходил летом. Пришлось немножко встряхнуть зарвавшегося штафирку, не с бедолагой-семинаристом разговаривает, а с казаком. На возмущение и угрозы этого хрена, с доброй улыбкой посоветовал ему отправить жалобу в Третий военный отдел казачьего войска, а еще лучше напрямую наказному атаману господину генералу от кавалерии Таубе. Хмырь тут же сник и все же соизволил объяснить, какие кафедры имеют место быть в учебном заведении. Потом с ехидством заметил, что обучение стоит пятьдесят рублей в год, и мундир справляется за свой счет. А это сотня рубликов. Но видя, что суммы большого впечатления на меня не произвели, сник еще больше. В конечном итоге он спровадил меня к господину Леману[i], декану кафедры фармации и фармакологии, если уж заниматься производством лекарств, то и образование надо получать профильное. Я даже слышал, как этот червь бумажный облегченно вздохнул, когда я выходил из кабинета. Но в случае поступления сюда, врага себе я уже нажил. Интересно, что за дисциплинарная комиссия? Как-то не вяжется все это со студенческой вольницей.

Эдуард Александрович был занят, читал лекции. Мягкий, вкрадчивый голос с хорошо ощутимым акцентом раздавался из аудитории. Я поневоле прислушался. И заинтересовался. Правда, понимал, о чем идет речь с пятого, на десятое, но понимал же. А когда профессор перешел на целебные свойства растений, лекция стала еще занимательней. Тут уже и я мог многое рассказать профессору. Все-таки почти пять лет в учениках у местного шамана. А в тайге таблеток нет, только природные средства.

Наконец, лекция закончилась и из аудитории гурьбой повалили студенты. Худюще, с впалыми щеками, в мундирчиках и… при коротких шпагах! А ковырялки-то эти им зачем? По тому, как большая часть спотыкается о болтающиеся ножны видно, что оружие это для них совершенно чуждое и непонятное. Однако, есть и те, кто шагает уверенно, привычно придерживая эфес. Эти, думаю, или из наших — казаков или из дворян. Они и выглядят получше. Видно, что питаются нормально и тяжелым трудом себя не изнуряют.

Разговор с профессором поначалу не сложился. Оно и понятно, занятой образованный человек, и тут какой-то казак неизвестно откуда. Да еще и о поступлении что-то там пытается выяснить! Для этого есть другие люди. А ему некогда. Пришлось пойти с козырей, благо, что-то похожее на бизнес-план, всегда таскаю с собой, в любой момент могут вызвать к губернатору. А там вполне возможно потребуют обоснование на выкуп земли. Вот и ношу с собой пачку бумаг, напечатанную Фирсом на желтой бумаге с облюдением нынешней орфографии. В той же папочке у меня и рецептура. Как предложенная искином, так и своя, от Эрохота. Вот этим я и купил Лемана с потрохами. Поначалу Эдуард Александрович отнесся к записям более чем скептически. Но по мере чтения, брови его стали подниматься все выше и выше, а ленивое пренебрежение сменилось горячим интересом. Минут через пятнадцать изучения бумаг бросив мне:

­ — Ждите здесь! — он стремительно, не отрывая взгляда от бумаг, умчался в неизвестном направлении. Не убился бы, а то совсем под ноги не смотрит. Ну а я что, сказали ждать, стою, жду. Мимо меня несколько раз прошли профессора и студенты, поглядывая на незнакомого казака, кто с любопытством, кто с пренебрежением, а кто и с вызовом. Не обращаю на них внимания. У меня тут свои цели ­– узнать о своем поступлении и о перспективных и бедных студентах, которых можно будет потом привлечь на производство.

Вернулся Леман с каким-то бородатым мужиком:

— Вот, Павел Войцехович, — бесцеремонно ткнул в меня пальцем профессор, — Этот молодой человек.

— Буржинский, — он резко кивнул головой, представляясь, ­– Павел Войцехович, декан кафедры фармакологии.

— Уколов Дмитрий Никитич, — растерянно отозвался я, — Эээ, простите, а разве не Эдуард Александрович руководит кафедрой?

— С недавнего времени я вхожу в состав правления университета, передав кафедру Павлу Войцеховичу, — гордо сверкнул лысиной Леман. Вот же чернильная душонка, подставил меня, ввел в заблуждение. Это выходит я к руководству учебного заведения приперся по сути с ерундовыми вопросами. Тогда понятно, почему профессор меня так встретил. Тут и завкафедрой-то птица не моего полета.

— Простите Эдуард Александрович, не знал. Был введен в заблуждение.

­– Бывает, молодой человек, бывает, — покивал тот и тут же спросил, — А скажите, Дмитрий Никитич, откуда у Вас эти записи?

— Мои, — я непонимающе посмотрел на взирающих на меня с недоверием профессоров, — А что? Что-то не так?

— Нет, Вы не поняли! Кто писал сей труд⁈ — нетерпеливо воскликнул Буржинский.

— Я и писал, — все равно не понимаю. Или Фирс сунул мне материалы не соответствующие земной флоре и фауне? Так я, вроде, просмотрел. Нет там ничего такого. Обычный каталог лекарственных растений Западной Сибири, хорошо знакомых и узнаваемых чуть ли не с детства. Ну и частично народные средства из арсенала тюйкулских шаманов и охотников. Правда, систематизированы как мне удобно. По болячкам, от которых помогают. Ученым, наверное, непонятно. У них же наверняка своя классификация, по цветикам-семицветкикам, да вершкам-корешкам.

— Не врите! — чуть ли не взвизгнул Леман, с усилившимся от возмущения акцентом, — Здесь работа многих лет целого научного коллектива!

Пожимаю плечами и, оскорбленно вскинув голову, выдаю:

— Я, не заглядывая в эти бумажки, могу рассказать все, что там написано, и еще от себя добавить. Просто, получилось так, что я около пяти лет прожил среди тюйкулов, принятый в ученики их шаманом. Многое описанное здесь, — я киваю на пачку бумаг, которая так оставалась в руках Буржиснкого, — Давно известно и с успехом применяется коренным населением Сибири. Я не могу рассказать, почему то или иное растение помогает от какой-то хвори, как раз, чтобы понять это, я и пришел к Вам. Но зато могу подробно рассказать, что из этого списка и от чего можно использовать, когда собирать и, как готовить.

После чего я был утянут в пустую аудиторию и буквально взят в плен этими двумя фанатиками от науки. У меня сложилось впечатление, что они готовы прямо сию минуту обрядить меня в мундирчик со шпажкой и приковать к батарее, чтобы я рассказывал им об отличиях лесной и тундровой брусники, тонкостях ее цветения в зависимости от места произрастания и прочих совершенно обыденных для меня и удивительных для них мелочах. К нам не раз заглядывали студенты и не только, но тут же исчезали, нарвавшись на яростные, горящие жарким пламенем безумия, фанатичные взгляды ученых.

Вырваться удалось только клятвенно пообещав вернуться к ним летом и устроить экспедицию в тайгу для сбора лекарственных трав. С перспективными студентами тоже обещали помочь ближе к лету. Сказали, все равно большая часть отсеется, не выдержав напряженного графика или не имея возможности оплатить обучение. Именно таких, бедных, но умных, я попросил тут же отправлять к Колыванскому протоиерею Федору. Оставлю батюшке денег, пусть подписывает с ними договор, по окончанию университета отработать на заводе не менее десяти лет. А я за это буду оплачивать их учебу. Более того, два профессора насели на меня, чтобы я допустил их на производства. Им действительно было интересно, что и как я собираюсь делать. Ну а мне не жалко. Два таких ученых- большое подспорье в работе. Смущает только то, что оба иностранцы. Ну, никак не могу я воспринимать немцев и поляков, как своих. Хотя, здесь они вполне себе замечательно служат практически повсюду, являясь подданными Российской Империи. Ну да ничего, в подземелья ходу им не будет. А что касается производства из природных компонентов, все одно рано или поздно повторят конкуренты. Вот к антибиотикам точно их на пушечный выстрел не допущу! Там только свои будут, хорошо проверенные и обязанные, да и те под присмотром.

На фоне двух таких насыщенных встреч, аудиенция у губернатора вышла более чем блеклой. Господин Тобизен по-моему сам не знал, для чего пригласил этого непонятного человека. Он разглядывал меня своими рыбьими чуть навыкате глазами, как какую-то невиданную зверушку. Вежливо поинтересовался, чем меня наградить за спасение офицера и протоиерея. Выяснив, что всего лишь дозволением выкупить землю, тут же повеселел. Вызвал какого-то согнутого крючком мужчину, распорядился во всем содействовать мне в моей просьбе и к обоюдному облегчению милостиво отпустил меня из кабинета.

В общем, земля, которую я хотел выкупить, обошлась мне в 200 рублей. И судя по довольной, счастливой роже человека-крючка, переплатил я изрядно. Ну и пусть себе. Главное быстро. Буквально через три дня после аудиенции мне прямо в архиерейский дом доставили все бумаги на землю. С печатями и подписями.

Я даже не заметил, как подошло Рождество, которое мы с Иваном отметили, отстояв большую службу и угостившись в лучшей ресторации Томска. А еще через три дня, получив благословение самого Макария, от которого брательник впал в самый настоящий религиозный экстаз, мы с продуктовым обозом двинулись в сторону Златоуста.

[i] Эдуард Александрович Леман (14 февраля 1849, Курляндия — 10 марта 1919, Казань) — русский фармаколог из семьи балтийских немцев, профессор Томского университета. 1890–1894 входил в правление Томского университета, с 1896 года был членом хозяйственного клинического совета Томского университета. В 1893 году стал заведующим клинической аптекой. В 1889 году стал членом-учредителем Общества естествоиспытателей и врачей при университете, являлся его казначеем в 1889—1895 годах. Вместе с П. В. Буржинским выделил из коры обвойника греческого гликозид периплоцин и его агликон периплогенин, исследовал их фармакологические свойства. Написал ряд публикаций, посвящённых анализу питьевой воды в Томске и Томской губернии. В 1895 году выпустил монографию о флоре Прибалтики.