Белый шаман

Глава 15

С Прохором мы проговорили всю ночь. Вернее, говорил в основном я. Не знаю, почему он мне поверил. Наверное, все-таки чувствовал родную кровь. Да и то, что мне от него ничего не надо, тоже сыграло свою роль. По большому счету можно обойтись и без подтверждения родства. Сложнее, муторней, не совсем законно, но можно. Однако, Прохор выслушал и принял, как своего.

Ему было интересно все. Какая жизнь настанет потом, кем будут его потомки, куда раскидает нас всех жизнь. Вот и пришлось мне отдуваться. Про грядущий голод, войны, революции, самолеты и космические корабли. Да много про что. Как-то тянулось все одно за другим. Рассказ о грядущих войнах Прохор принял спокойно. На то, мол, мы и казаки, чтобы воевать. Предки так жили, сейчас так живем, и потомки, стало быть, казачьей славы не посрамят. Да что там говорить, война, она же и сейчас идет. Это здесь не чувствуется, а немного южнее кочевники частенько шалят. Разоряют и грабят поселки, людей в полон угоняют. Так что казачья служба, она завсегда нужна. А война, оно, конечно, плохо. Лучше бы без нее. Но если Государь прикажет, то мы завсегда рады стараться. А вот революцию и роспуск казачества, да, близко к сердцу принял. Но к моему удивлению горячку пороть не стал. Сказал, сам поговорит с кем надо.

А вот про деда, про отца, про меня выспрашивал подробно. Деда-то я почти не помню, мне 7 лет было, когда он умер. Больше знаю о нем по рассказам бабушки. А еще запомнилась выцветшая, пахнущая потом и табаком гимнастерка и серая, надвинутая на глаза кепка. Зато порадовал я Прохора, что будет у него сын Пашка.

Старший-то, Иван, сейчас службу несет на Зайсане. Охраняет торговые пути из Китая и Монголии от лихих степняков. Средний, Петька, в Оренбурге в юнкерском училище, чем Прохор, кстати, очень гордится. Сынок офицером будет! Дочки Марфа и Ольга замужем. Иришка нас встречала. Есть еще Анна, Евдокия и совсем маленькая двухлетняя Ниночка. Сейчас жена Прохора Прасковья тоже на сносях. И тоже будет девочка. Бабка-повитуха так сказала, а ей можно верить, еще никогда не ошибалась. А с девок, какой толк? Не зря степняки говорят: «Дочь в доме родителей — гость», а русские: «Дочку в колыбельку — приданное в коробельку». Вон старших замуж отдали и все. У них свои семьи. Ольга еще бывает, заскочит. А Марфа с мужем далеко. В Верном.

Внуком своим, моим дедом, Прохор погордился. Крякнул одобрительно узнав про орден и две медали. Зато, отца ругал сильно. Вопреки насаждаемому в моем мире мнению о том, что русский мужик пьяница и лентяй, к алкоголю здесь и среди крестьян и, уж тем более, среди казаков отношение крайне отрицательное. Выпить могут и любят. Но в меру, не до потери человеческого облика. И по поводу. А чтобы пить просто ради того, чтобы напиться… Есть, конечно, и такие, но их презирают и за людей-то особо не считают. Так что-то совершенно бесполезное и бессмысленное. А вот новость, что я могу лечить, да еще и был учеником у шамана, Прохор воспринял неоднозначно. С одной стороны ведун-характерник в роду это серьезно поднимает рейтинг семьи, а с другой… В общем, не любят и боятся таких как я, хоть и уважают.

Поговорили и про службу мою. Решили, что как Сход решит, так и будет. Только Прохор сразу сказал, что регулярные полки мне вряд ли светят. Два сына у него уже к казачьей службе приставлены. Хватит. Ну а меня решили третьим сыном назвать. Незаконнорожденным, но признанным. Так проще будет объяснить мое появление. Ну, погулял батька в молодости, с кем не бывает. Посудачит народ, да перестанет. Еще и уважать больше начнут. Единственное условие — на наследство я не претендую. Ну, так оно мне и не надо. Могу даже бумагу подписать. Вот за бумагу чуть по шее не получил. Мол, какие бумаги, между родными людьми⁈ Эх, Прохор Иваныч, Прохор Иваныч, безгрешный ты человек, предок мой дорогой. Знал бы ты, на что способны самые близкие и единственные друг у друга люди ради денег или лишних квадратных метров!

Ну и единственного на всю округу колдуна предсказателя и лекаря, под пули и сабли никто не отправит. Оженить попытаются, как пить дать. Да и полечить наибольших людей придется. Тут никак не отвертеться. На счет полечить- добро дал, пусть сам решает, кого и когда. Но в виду имеет, что долго я у него не загощусь, мне еще кровников своих надо отыскать. Кстати, на счет кровников, еле отговорил Прохора от участия в этом деле. Ни к чему. Ему еще прадедушку Пашу делать! А вот насчет оженить меня, тут я сразу отрезал: «Хрен им по всей харе, хай сами женятся, кому это надо!»

Давно уже закончилась самогонка. Да и не нужна она была больше. Нам и так было хорошо. Странно, мы этим вечером впервые увидели друг друга, а такое ощущение, что знакомы всю жизнь. Горизонт потихоньку посерел, звезды тускло поморгали и совсем потухли. Мы и не заметили, как пришло утро. Вдалеке от воды послышался звонкий голос Иринки:

— Тятя! Тятька!

— Засиделись мы с тобой Митрий! — легко, одним рывком поднялся на ноги Прохор, — Потеряли нас! Ты сейчас спать ложись. С дороги, да еще ночь за разговорами, сомлеешь к вечеру.

— Не сомлею, — следом поднялся и я, — Дел много. К приставу надо. Где искать-то его, хоть?

— То не твоя забота, — усмехнулся предок, — Ирку пошлю, сам придет. Но это завтра. А сегодня со стариками поговорить надо будет. Но тут я сам. Понадобишься — позовем.

А Прохор­ ох как не прост, видать не очень-то и преувеличивали семейные предания повествуя, что был он в поселке в большом авторитете. И да, именно поселке. Станица Усть­-Каменогорская, а окрестные казачьи поселения уже к ней относятся. Поселки Новоустькаменогорский, Красноярский, Уваровский, Таврический, Донской, Ульбинский.

— Спасибо, тебе, Прохор Иваныч, — с благодарностью киваю родственнику.

— Нет, ты меня уж теперь батей привыкай величать, — с по-юношески задорной улыбкой, неожиданно возникшей на его постоянно хмуром лице, поправляет он меня, и уже серьезней добавляет, — Понимаю Митрий, что по годам старше ты, хоть и принять то тяжело. Больно молодо выглядишь. Но раз порешали с тобой так, придется и вести себя подобающе. Мир-то, он все примечает. Начнут кумушки шептаться, следом слухи по всему поселку пойдут. Ни к чему оно.

— Батей, так батей, — соглашаюсь с ним я, — Пойдем что ли, батя — я ухмыляюсь во все зубы, — А то вон сестренка как разоряется, все село сейчас поднимет. Ее пади и в Глубоком слыхать!

— Это, да! Ирка горластая у нас уродилась! А поет как! — а ведь этот суровый с виду казак с почти всегда хмуро сдвинутыми к переносице бровями очень любит свою семью и гордится каждым своим ребенком. А ведь точно таким же я запомнил деда. Хмурым, молчаливым и очень-очень добрым. И тут у меня заныло ухо, когда-то намотанное на твердый как стальной прут палец. Так ведь за дело. Я бы тоже намотал, если б у меня внучок по картохе вприпрыжку носился. Зато запомнилось. И никаких депрессий и детских травм! Вот она, где педагогика! Я даже тихонько рассмеялся от своих воспоминаний.

— Ты чего, гогочешь-то? — он подозрительно зыркнул в мою сторону. Ну, а я что? Я и рассказал. Так похохатывая и перешучиваясь, мы и предстали перед обеспокоенными взглядами Прасковьи и Степана. Господа офицеры, видимо, еще почивать изволили.

­– Вы где были? Просыпаюсь- никого! — тут же накинулся на нас Карпов.

— Ты, каво, раскудахтался, как наседка, — тут же окоротил его Прохор, — С сыном разговаривали. Было, о чем поговорить, — и посмотрел на вдруг окаменевшую, безвольно вытянувшую вдоль тела руки,жену, — Пойдем, Панюшка, — он ласково обнял ее за плечи, — Поговорим. А то напридумывала, пади, себе уже невесть что.

Не знаю, чего уж нарассказывал Прохор супруге, но относиться она ко мне стала с какой-то особой теплотой и сочувствием. Ну и я старался по возможности помочь женщине. Срок у нее уже был большой, как говорится, пузо на лоб лезло, а хозяйство и дом на ней, как были, так и оставались. Дочки в помощь, конечно, особенно Иринке с Аней доставалось. Но хозяйство большое, работы на всех хватало. А послабления женщинам в тягости тут не принято делать. Баба она и есть баба, дело ей такое Богом дадено — дом вести, да ребятишек рожать и ничего с ней с того не сделается. Вот и старался я облегчить им жизнь. Где дровишек подколю да на кухню натаскаю, где по воду схожу, где сестричкам своим названным, помогу со скотиной. А ее не мало. Бычок, три коровки, телушка. Куры с гусями. Лошади. Рабочие мерин с кобылкой, мои Байкал с Кокеткой и Кудлатый — жеребчик-трехлетка Прохора. Но он содержался отдельно и занимался им пращур сам, по какой-то своей методе, выезжая с ним каждый день на два-три часа в луга. Частенько и я с ним увязывался. Мой Байкал, конечно, Кудлатому был не ровня. Но зато выносливей и аллюр помягче. Прохор учил меня верховой езде и основам джигитовки. Так-то я в седле держаться умею, но все одно наездник так себе. Ну а я подтягивал его на кулачках, да с шашкой. В этом деле, как оказалось, равных мне здесь нет. Силен граф, ничего не скажешь, навыки-то его. Порой к нам присоединялась и местная молодежь.

После наших ночных посиделок дела завертелись практически сразу. Прохор, буквально на ходу позавтракав и попросив без него никаких действий не предпринимать, умчался к отцу. Как-то упустил я, что названный отец здесь не один Уколов и даже не самый главный в роду. Есть еще четверо братьев — двое старших — Егор с Кузьмой и двое младших — Алексей и Семен, ну и их отец глава рода — Иван Никифорович, пока живущий своим хозяйством. Потом, когда не смогут они с супругой по старости жить самостоятельно, уйдут к кому-то из сыновей. Скорее всего, к старшему Егору Ивановичу. Есть еще сестры, тетки мои, как бы. Но они давно замужем и в семейных раскладах не участвуют.

Спустя два часа прибежал незнакомый малец и через Иришку вызвал меня. В общем, ждут меня на семейный совет. Я шел, с любопытством поглядывая по сторонам. А не так уж сильно изменится село через 100 лет. Разве что, вместо деревянного моста через Красноярку поставят бетонный. Да домов прибавится. А этот сруб я помню. Тут дедов приятель жил. Говорливый деда Коля, любивший угощать меня конфетами и делиться рыбацкими своими хитростями. Свернули к центру и, пройдя метров сто, остановились у большого добротного дома с глухим деревянным забором:

— Тута, — ткнул пальцем с обгрызенными ногтями в крашеную суриком калитку мой юный проводник и тут же умчался по своим, несомненно важным, мальчишеским делам. Ну, тута, так тута. Никто меня не встречает, но кобеля в будке закрыли. Вон нос торчит из-за придавленной камнем доски и раздается низкое злобное рычание. Ничего, я не гордый и сам зайду. Подворье у Ивана Никифоровича не большое, меньше чем у Прохора. Небольшая стайка, сейчас пустая — видно в приоткрытую дверь. Огородик, наверное, соток семь-восемь. Грядки уже пустые, только картошка зеленеет в дальнем конце. Пора бы уже копать так-то.

Поднимаюсь на высокое крыльцо. В сенках тоже никого. Скидываю сапоги и ныряю в стоящие тут же войлочные чуни. А сердце-то екает. Прохор Прохором, а как остальные примут? Уверенно колочу кулаком в низкую крепкую дверь и не дожидаясь ответа ныряю в горницу. Теперь ясно, откуда пращур планировку собрал. Все то же самое, что и в нашем родовом доме. Справа большая русская печь, рядом с ней длинная массивная лавка, слева в стену набиты гвозди, на которых висит одежда там же еще одна лавка. Прямо передо мной большой, уже накрытый, стол. Казаки уже успели посидеть. Тарелки пустые, резанное сало прилично подъедено, а вот бутылка лишь слегка отпита. За столом по центру мощный, кряжистый, как старый дуб бородатый старик в душегрейке на белую самотканую рубаху. По правую руку от него, как две капли воды похожий на своего отца, мужик лет пятидесяти, так понимаю Егор. Значит слева рядом с Прохором Кузьма. Алексей с Семеном, знаю, в полках службу несут. Под пристальными изучающими тяжелыми взглядами крещусь на иконы и так же, как встречающие в меня, впиваюсь в них взглядом. В эту игру и я играть умею. Но перебарщивать не стоит:

— Здравствуйте, Иван Никифорович, — уважительно киваю старику, потом криво усмехнувшись смотрю на братьев, — Ну и вам не хворать Егор Иваныч и Кузьма Иваныч, — ну а что. Будут они меня еще пужать! Деду можно, дед глыба. А братовья… Так-то я Егору ровесник по годам. Так что нечего. Сынов своих пусть зыркалами стращают!

В горнице повисла тяжелая тишина. Слышно только, как где-то у соседей до хрипа заливается в лае собака, да братья Егор с Кузьмой яростно сопят, поглядывая на отца. Прохор же одобрительно усмехается в усы. Наконец, дед отмирает:

— И тебе здравствовать, Митрий, — он кивает на лавку рядом с Егором, — проходи, садись. Не чужой, чай, нам человек.

Кидаю быстрый взгляд на Прохора. Тот слегка прикрыв глаза показывает, что уже рассказал мою настоящую историю. Ну, оно и к лучшему. Зато теперь понятно, почему женщин из дому услали. Не для их ушей разговор. Но все равно, рассказ для Ивана Никифоровича повторить пришлось. Ну и по мелочам пробежаться, как жил, сколько детей, почему так мало, какие планы на будущее. Если с Прохором мы просто беседовали делясь своей жизнью, то тут расспросы больше походили на допрос. А в конце старый хрыч меня добил:

— Значит так, Митрий, — заявил он, хлопнув широченной, как лопата ладонью по столу, — В ниверситет свой иди, одобряю. Дохтур в семье завсегда при деле будет. Земля в Томске ни к чему. Здесь тебе тридцать десятин от обчества полагается, да еще докупишь. Пахать тебе все одно не придется, нет у тебя к земле сноровки, и так вижу. Мы тут сами с сынами управимся. Дом тоже поставишь в Красноярском, рядом с Прохором, раз уж он за тебя ратует. Тоже поможем. Денег оставишь, артель мы наймем, хорошие хоромы поставят. Сам прослежу, — он сжал могучий кулак, демонстрируя, как проследит, — На счет девки для тебя подумаю еще. Не к спеху. Дело серьезное. У Марковых, вон, с Чебаковыми невесты подрастают, скоро в пору войдут, — я сидел и тихонько охреневал, а дед вошел в раж, — На счет войн и бунтов, про которые ты Прошке голову задурил, не лезь! Не нашего то ума дело, чай царь с генералами сами разберутся! Наше дело границу боронить, да землю пахать. В полках делать тебе неча, с тебя казак, как с дерьма пуля, — а вот сейчас обидно было, но ничего, ты дедушка говори-говори, я послушаю, да отвечу сразу на все, — С Ильей, да Пахомом я потолкую в вечеру, ну а Сход, как мы скажем, так и порешит. Тем более после ниверситета твоего чин тебе офицерский положен будет. Тогда и запишешься в полк, коли захочешь. А не захочешь в селе останешься, дохтур обчеству нужон.

Дядья, как китайские болванчики закивали чубатыми головами. Вот так-то! Я тут голову ломаю, как быть, да что делать, а за меня уже все решили. Расписали и распланировали на десятки лет вперед. Ну, чего-то подобного я и ждал. Почему? Так я тоже Уколов! Только хреновый, наверное. Кто знает, может, прояви я такую же стальную волю, как дед Иван, и семья бы целой осталась, и дети изнеженными никчемышами не выросли. А я в работу ушел, упустил. Ладно, то такое, просто не отболело и, пожалуй, никогда не отболит. Все-таки предательство родных людей это безумно больно. Такое не забывается и не прощается. Я ушел в свои мысли, а старый, видя, что я молчу разошелся не на шутку:

— С варнаками правильно разобраться решил! А вот, что от помощи отказался — плохо. Дело семейное. Семя каторжное уколовскую казачью кровь жизни лишило! Мы как миру в глаза посмотрим, если одного тебя за ними отпустим, ты подумал⁈ — он хряснул кулаком по столешнице и тут же, перекрестившись, забормотал молитву. А то ж! Стол — Божья ладошка, он на ней пищу дает. Пока дед успокаивал себя молитвой, «дядья» буравили меня взглядами. Егор с Кузьмой мрачными, даже злыми, а Прохор веселым. Ну что ж, вы сами так захотели! Дам сейчас слабину, так и будут понукать, как дитя малое. Нет уж! Я дождался, пока дед перестанет бормотать и тоже шарахнул ладонью по столу:

— Значит так, господа Уколовы! — я ожег их злым взглядом, начиная с деда Ивана и заканчивая названным батькой, ­­– Что поверили, да в семью приняли — благодарствую, — я встал и, перекрестившись поклонился. Сначала старому, потом дядьям, — Да только я уже Уколов, по крови, по деду, по батьке. Родился им, им и останусь, что бы вы тут не нарешали. Поможете с паспортом — поклонюсь, нет — сам управлюсь. Но по указке вашей жить не буду!

— Да ты! — яростно зашипел на меня старший брательник, ухватив стальными пальцами за руку.

— Угомонись, Егор! — я, ухватив его за запястье, заставил разжать хватку. — Ты на меня не смотри, что выгляжу молодо. Чай, годками, постарше тебя буду. Так что не шипи и кулачки-то разожми. Захочешь, потом смахнемся на дворе­. А пока, я вас выслушал, теперь и вы меня послушайте, — я уселся и посмотрел на старого, — Все ты правильно сказал, Иван Никифорович, — продолжил я спокойно, — а только если бы было мне на сколь выгляжу. Да ведь говорил я вам, полвека мне было, когда сюда попал. Да здесь уже больше пяти лет. Шестой десяток мне так-то, — я криво усмехнулся, — Потому совет добрый приму, от помощи не откажусь, у кого нужда возникнет, помогу — родные люди. А как жить мне, сам решать буду. Не потому, что против рода пойти хочу, а потому, как не смогу по-другому.

— А я вам что говорил, — расхохотался Прохор, глядя на отца с братьями, — Наша порода! Уколовская!

— Да поняли ужо, — буркнул Егор.

Так это, значит, проверяли они меня! Ну, примерно, так я и думал. Шибко уж круто разошелся дед Иван.

— Цыц! — глянул из-под бровей на них старый хрыч, и мужики тут же притихли, — Продолжай, Митрий.

— Землю надо — дам денег. Вернее денег нет. Золотишко есть. Найдем, кому пристроить? — старый кивнул, с интересом поглядывая то на меня, то на сыновей:

— Кузьма, к Устюгову подойдешь. Он купчина богатый, может купит, — и повернулся ко мне, — Самородное или песок?

— Украшения, — я пожал плечами, — С камнями есть. Если купец не возьмет, попробую в Колывани или Томске пристроить. Если не к спеху.

Дед кивнул:

— Пожалуй, так лучше. С Устюговым повремени. Подумаю еще, — и показал Прохору на бутыль, ­– Налей. Выпьем. За пополнение в роду. Добрый правнук у нас народился! — и хрыч весело и громко расхохотался. Ну а следом грянули хохотом и остальные.

На следующий день позвали пристава. Угостили наливочкой, пригласили за стол и только потом оформили все бумаги. Сход порешал, как и предсказал дед Иван. А по-другому и быть не могло, в руках трех семей самые богатые пахотные земли, половина казаков им должна, вторая половина, так или иначе, зависит от стариков. Знаете, почему Прохор так радовался, что сынок в офицеры выйдет? Это я по наивности своей думал — отцовская гордость за отпрыска. А тут другими мерками мыслят. Рядовому казаку с войсковых земель причитается 30 десятин земли, а офицеру, если похлопотать да подсуетиться уже 1000! А земелька тут ценится. Так-то по правому берегу Иртыша в основном неудобья, песчаники да сопки скалистые. Потому у старожилов, что давным-давно заняли для себя лучшие куски и преимущества все. И вся община казачья в кулаке. А ведь помимо казаков еще купечество развивается, крестьянам разрешили на казачьих землях селиться. Тут такой клубок противоречий и интриг, куда там Версалю!

Через три дня Ефтин, Осипов и я двинули в Усть-Каменогорск, в Третий военный отдел Сибирского казачьего войска. Раз уж назвался я казаком и Сход это подтвердил, теперь предстоит оформить все документально. Кое-как отыскали Володиного брата — есаула Осипова[i]. Ефим Никитич оказался точной копией Володи, только лет на десять старше, немного пониже и покоренастей. Услышав о нашей просьбе, перво-наперво поблагодарил меня за спасение брата, и устроил на постоялый двор для офицеров, прибывающих в отдел по служебной надобности. Ну и пошел хлопотать перед атаманом отдела полковником Шишкиным. Дело предстояло не быстрое. Сначала решение Схода должен подписать атаман отдела, потом документы мои отправятся в Омск, к наказному войсковому атаману генералу от кавалерии барону Таубе. И лишь после его одобрения я смело могу называть себя казаком. А пока остаюсь обычным мещанином со справкой околоточного пристава.

На следующий день Ефим порадовал, что вопрос мой решен положительно, бумаги подписаны и в ближайшее время отправятся в Омск. Теперь остается только ждать. Но тут уже я сам управлюсь. Вернулись в Красноярский, отметили успешное завершение дела и настало время прощаться. Ефтин с Осиповым отправлялись в полк, Степан Карпов домой в Талицкий. Ну а я пока останусь у Прохора.

Потянулось время ожидания. Не скажу, что серое и нудное, дел хватало. Выкопали и уложили в погреба картошку, сначала у деда Ивана, потом и у братовьев по старшинству. Заодно и с остальными родственниками познакомился, а их у меня оказалось, ой, как много! Но как-то так получилось, что близко сошлись мы с Ваньшей, сыном Кузьмы. Договязый, жилистый, с острым хищным взглядом, он уже успел послужить в Джаркенте, а сейчас отпущен был домой на хозяйство. Есть такая льгота у служивых казаков. А получилось все интересно.

Я возвращался от деда Ивана. Моя очередь была помогать старикам по хозяйству. А работы в доме и на земле в селе всегда хватает. И пусть осенью ее меньше, но она есть. Вот и сейчас, переколол дров, натаскал воды с Красноярки, подправили со старым забор. Ну и подлечил старого с бабкой Акулиной. То теперь тоже моя святая обязанность. Как и посещение по воскресеньям церкви. Это чтоб в колдовстве не обвинили. Кстати с местным батюшкой, молодым, пять лет как из семинарии, отцом Иоанном мы тоже сошлись нормально. Он проникся моим коротким знакомством с протоиереем Федором, ну а я снял токсикоз и отеки матушке.

Я подходил к мосту. На село уже опустились густые сумерки. И тут на дорогу с двух сторон от речки выскочили темные фигуры. Меня ждали, как пить дать! Ну, в принципе и я ждал, когда же местные проверять начнут пришлого. Даже удивительно, что еще не схлестнулись. Да и недовольных моим появлением много должно быть. Это старым ничего не сделаешь, не поймут. А вот меня поучить — сам Бог велел! Но что-то многовато их. Раз, два, три… Восемь! Хрен там! Вон еще трое. Но эти вроде лезть не собираются, но иметь в виду придется. Ладно, вывезу, убивать, пади, не будут. И да, деревенская драка это не дуэль, а тут и парни настроены серьезно. И главное не знаю я их. С Заречья что ли пришли? А вот троицу наблюдающую в сторонке, вроде видал. Что я не ожидал, так это того, что начнут без разговоров, разогрева. Я едва успел собраться как в меня уже летит первый удар.

Ну что ж. Пришлось побегать. Ну а что, я не герой, да и первое правило драки с несколькими противниками растянуть, растащить их, чтоб ты всегда был с кем-то из них один на один. В общем, первых трех я положил довольно просто, поймав охальников на их же кураже. А нечего нестись за мной, как лоси на гоне, ничего не видя вокруг. Вот и подловил их на противоходе, пробив резко и главное точно. Все, эти быстро не встанут! А у одного так и хрустнуло что-то. Хорошо, если челюсть, а не позвоночник или черепушка дурная. Не хватало мне еще разборок с приставом. А потом стало тяжелей. Все-таки деревенские ребята в драке умелые. Сразу поняли что к чему и растягиваться перестали. А вот появившиеся в их руках дрыны, говорят о серьезности намерений. Значит не убить, так точно покалечить пришли. Валить бы надо отсюда, в таком случае. Мне, вообще, эти разборки ни к чему. Да вот только пока бегал, докружился до того, что дорога к отступлению оказалась отрезана той троицей, которая в битве пока не участвовала. А вот сейчас тоже стоят палками покачивают. Смельчаки, что я могу сказать!

Ну и закрутилось. Мне, хоть и граф был в помощь, но прилетать стало все чаще и чаще. Еще чуть-чуть и упаду, а там точно забьют. Эх, а я так молод! Ха! Еще и шутить умудряюсь, отмахиваясь из последних сил. Зря я не воспринял их серьезно, понадеялся на кулаки, надо было спосбностями приложить. Но никак я к псионике этой не прывкну, не считаю ее пока частью себя. И тут, вдруг, стало легче. А потом и вообще нападавшие куда-то делись. Ничего не видя перед собой, я тяжело осел на холодную землю.

— Брат, ты как? Шибко помяли? — будто сквозь вату послышался голос Ваньки, сына Кузьмы.

— Нормально, — выдохнул я, и закашлялся от острой боли, ребра судя по всему сломаны. Способностями пробегаю по организму. Нормально! Могло быть и хуже! К утру, как огурчик буду. Мне бы только до кровати добраться да лечь, а там займусь собой, — Помоги подняться.

— Ага, давай! — он поднырнул мне под руку, аккуратно водружая мою тушку на ноги, — Ну ты силен, братуха! — восхищенно выдохнул он, — В одиночку чуть всех зареченских не уложил!

— Или они меня, — пытаюсь улыбнуться, но опухшие губы не слушаются, — Спасибо, брат!

— Ты что! Родня же!

— Все равно! И отпусти уже, что ты меня обнимаешь⁈ Чай, не девка!

— Тьфу! — беззлобно плюнул он, но тем не менее придерживать меня не перестал, — Давай, шагай ужо! Ой, получим от дядьки, что не углядели! — боязливо протянул он. А мне стало смешно. Здоровенный детина, не раз рубившийся со степняками, боится собственного дядьку, больше, чем всех кочевников туркестанской линии.

Пока я отлеживался, братовья разобрались с зареченскими. Кого надо поучили, с кем надо поговорили. Хорошо поговорили. Только что не поубивали. Потому как не по чину землепашцам пришлыми на казачий род руку поднимать! А нападавшие, кроме троицы наблюдателей, были из крестьян. А вот с тремя провокаторами разбирался уже Сход. Тут тоже свои заморочки. Если бы они сами меня избили, прокатило бы, ну тешится молодежь, удаль свою показывает. А вот так, подрядит чужих, да еще и с дрекольем на одного. Не по- понятиям, в общем! Так что выпороли дураков, да в полки отправили. А мы с Иваном после того случая крепко задружились. А главное, его, как и меня, старые хрычи оженить еще не успели, хоть и пора нам, по всем законам местным. Так что, на посиделки с девками меня Ваньша все-таки вытащил. Да толку только с тех посиделок. Попробуй глянь не так на какую красавицу, вмиг под венец затащат! Нее, ребята! Чую, есть тут подвох! Ох не просто так брательник таскает меня за собой. Кабы не деды тут поручений надавали. Но то домыслы, а их, как известно, к делу не пришьешь.

К середине ноября пришли мои бумаги из Омска. Теперь я официально казак Сибирского казачьего войска на льготе. Заплатил 10 рублей подати за то что не служу. На следующий год еще 10 рублей надо оплатить будет. И так 22 года. Предложил оплатить сразу все, сказали не положено. А вдруг меня из льготы в действующий полк призовут, кто мне из казны будет червонец взад вертать⁈

Проводы нам устроили богатые, будто мы не в Колывань, а минимум на войну уезжаем. Да-да, именно нам, потому как навязали мне в попутчики Ваньшу. Он и с варнаками подмогнет разобраться, да и в дороге одному не так грустно и опасно будет. Все-таки ноябрь у нас в Сибири, это уже почитай зима. Может и пурга в дороге застать, и разбойнички еще попадаются, да и волки могут повстречаться. Снарядили родственники меня знатно. Теперь я счастливый обладатель настоящего натасканного на бой казачьего коня. Вороного. Горячего и необузданного, как действующий вулкан и злого, как тысяча татар! Но и я уже не тот пентюх-наездник. В общем с Везувием мы поладили. А вот Кокетку я оставил Прохору. Для работы коняшка самое то будет. А Байкала оставил заводным, или скорее вьючным. Ну и в довесок одарили меня казачьей берданкой, разработки полковника Сафонова. Так себе ружьишко, если честно. Но за неимением ничего другого, пока обойдусь им. А в Томске прикуплю что получше, должны же быть там оружейные магазины. Так что теперь я вполне себе упакованный казак. 11 ноября мы с Иваном покинули Красноярское. Теперь осталось встретиться с обещавшим дождаться меня в Колывани Семеном, узнать у него о результатах «беседы» с «лепилой», а там уже решать куда направиться. Дел много, но Рудой с Сидором на первом месте. Не будет мне покоя, пока они живы!

[i] В РИ есаул Осипов не служил при Третьем отделе. Служил там сотник Осипов Александр Константинович, к нашим героям никакого отношения не имеющий.