Белый шаман

Глава 7

— Не скучайте, — обнимаю свою лебедушку, ведь именно так переводится Чингэ на русский. Позади нее в берестяной колыбельке, сделанной и подаренной Сахолом — лучшим мастером тюйкулов, сладко посапывает маленький Эрохот. С ним я уже попрощался, чмокнув в маленький носик, который он так смешно морщит во сне.

После похорон, признания кругом шаманов и нашей свадьбы с Чингэ я стал для тюйкулов окончательно своим. Между мной и односельчанами буквально прорвало плотину отчужденности и непонимания. Теперь, наоборот, ко мне шли и шли люди. Я только сейчас стал понимать, какую роль играл в нашем поселке шаман. Это и служитель культа и администратор и доктор и психолог и даже метеоролог. Вот мне и пришлось заменить односельчанам своего учителя, взвалив на себя его непростые обязанности.

Ответственность за поселок и жену с ребенком привязала меня к этому месту, спасла от сумасшествия, которое, к сожалению, никуда не ушло. Накатывало временами. И если раньше своими ядреными отварами помогал Эорохот, то теперь только теплые нежные руки Чингэ не давали мне окончательно скатиться в ужас безумия.

Моя маленькая жена стала для меня спасением и светом. Хозяйкой в моем чуме, матерью моего сына, поддержкой и опорой. После той ночи, порывистая, не сдержанная на язык, язвительная девчонка, превратилась в тихую, спокойную, беспрекословно слушающуюся каждого моего слова женщину. Нет, она не стала покорной, просто ее жизнь стала моей жизнью, она сама для себя так решила и следовала этому решению с присущим ей упрямством. Хорошо это, или плохо, не знаю. Мне нравится и та и другая Чингэ. Ведь иногда ее прорывает и тогда по нашему чуму проносится яростный вихрь, который, впрочем, быстро утихает. И вот уже моя любимая, лежит у меня на плече, тихонько дуя в шею и водя пальчиком по моей груди. А я наслаждаюсь умиротворением и всеобъемлющим счастьем, которого мне так не хватало в прошлой жизни. А еще я твердо знаю, что эта женщина меня никогда не предаст.

— Будем, — она, обижено надувшись, отворачивается, но тут же, передумав, утыкается носом мне в рубаху, — Возвращайся скорей. Беду чую.

Мое сердце тревожно ёкает. Жена из древнего шаманского рода. Вещунья, хоть и не очень сильная. Учиться надо было, а она не захотела. Знала, что женой шамана будет. Сама мне об этом рассказала. Было у нее видение еще в детстве. И это только подтверждает ее дар. Говорящие с духами чаще всего одиночки. Трудно жить с человеком, практически постоянно находящимся в мире грез. Это я такой особенный и рациональный. Среди известных мне шаманов тюйкулов единственный женатый. Есть еще старая Лондра, но она не считается, она замужем за духом. И такое у нас возможно.

Захотелось все бросить и остаться дома. Но это невозможно. Юнгож позвал. Такие сходки раз в год проходят. Решаются на них споры, распределяются ресурсы и места стойбищ, заключаются союзы между родами. Нельзя пропускать. Никак нельзя. Можно оказаться за бортом жизни. И ладно самому, мы с женой переживем. Но ведь на поселке скажется.

— Я быстро, — целую любимую в кончик носа, — Сама знаешь, надо.

— Знаю, — она сильно толкает меня в грудь, буквально выгоняя из чума, — Иди! Сама справлюсь! — это не было грубостью. Это было поддержкой. Чтобы я не переживал за них. Спасибо тебе, родная!

Долбленка тихо скользит по водной глади. Внимательно вглядываюсь в берег, а мысли возвращаются домой. Как там Чингэ, малыш? Вот же, не думал, не гадал. Прикипел я к ним. Даже про Фирса забыл. Наведывался пару раз, когда на охоту выбирался. Тяжело мне в том месте находиться. Давит что-то. А в целом, центр подземелья приведен в порядок, расчищен удобный выход на поверхность. Причем на каком-то острове, надо будет разобраться на каком. Приказал замаскировать его и приглядывать, чтобы не залез никто. Но это вряд ли. Места тут дикие, кроме тюйкулов и не бывает никого. А они на остров не полезут. Зачем? Рыбы, дичи там нет, а любопытство тешить — не та жизнь.

А вот в город надо выбраться. Разобраться, что за место, да с эпохой определиться. Какой век-то нынче в моем новом мире? И насколько этот мир соответствует моему бывшему? Интересно же. А-то тюйкулы, как жили шесть тысяч лет назад, так и сейчас живут. Не меняются. Наверное, это их и сгубило. Не помню такой народ в том своем мире. А может и есть такой. Историей края я как-то особо не интересовался. Сходил разок с детьми в краеведческий музей и все.

Решено! Эрохот подрастет чуть-чуть и сорвусь. Пока рано, тяжело будет жене. Люди помогут, конечно. Но зачем? Куда мне спешить? Жить, судя по всему, я буду долго, если не погибну, конечно. Жизнь-то у меня непредсказуемая. А так, вон, какой бугай получился. Того пятидесятилетнего, потрепанного жизнью мужика ничего не напоминает. Больше тридцати лет и не дашь. Здоровенный парень, косая сажень в плечах. Встреться мне сейчас тот медведь, я бы его голыми руками, пожалуй, заломал.

Ага. Вот и сломанный кедр. Где-то тут должен быть камень похожий на медвежью голову. Так объяснил мне путь гонец от Юнгожа. Хотя, не обязательно этот самый камень будет именно таким. Вполне возможно, что это гонец его так увидел. А на самом деле обычный валун, которых тут, вдоль берега полно. Вот. Вроде он. Направляю лодку в заводь, открывшуюся за излучиной реки. Да, точно здесь! Вон, вижу на берегу лодку посыльного. Ну, теперь пешочком на север. Можно было и дальше по реке, но это петлять дня четыре. А тут, глядишь, к завтрашнему утру и доберусь.

Так оно и вышло. По пути подстрелил косулю. Не то чтобы сильно надо, но и не с пустыми же руками в гости идти.

Поселок Юнгожа побольше нашего. Да и место богаче. Стрелка, где Чулуми-кы[i] впадает в более крупную Еме[ii]. Неподалеку почтовый тракт, людно. И да, живут здесь оседло, в сложенных вдоль крутого берега из бревен и засыпанных землей жилищах — карамо. Старого шамана нашел быстро. Вон он, живчик бегает, командует. Спина сутулая, голова наклонена вперед, взгляд острый, тяжелый, походка стремительная, подпрыгивающая. Ну, вылитая росомаха. И народ на него посматривает с опаской. Репутация! Вот как получается у тюйкулов давать такие точные имена? Ведь в колыбели не угадаешь, каким вырастет ребенок. Ан, нет. Каждое имя, практически стопроцентное попадание.

Юнгож заметил меня издалека. Махнул рукой, чтобы я подождал, и продолжил каркающим голосом отдавать распоряжения, успевая при этом еще и покрикивать на женщин кашеварящих неподалеку от его землянки. Ну, оно завсегда так, сначала надо накормить гостей, расспросить, а к рабочим вопросам перейдем только завтра. Сегодня банкет и танцы. Почему-то в голову полезли ассоциации из прошлой жизни. Корпоратив, саммит, не к ночи они будут помянуты.

Наконец, старик освободился и тут же засеменил в мою сторону, оскалившись улыбкой и поддавливая аурой. Хищник, сразу видно. Только и мы не лыком шиты. Шагаю ему навстречу и давлю в ответ. Воздух между нами густеет, зеваки потихоньку расползаются подальше. А за год, что мы не виделись, я окреп. Теперь не так тяжело тягаться со старым шаманом. Когда он у нас был последний раз? На рождение Эрохота? Точно! Весной прошлого года. За пару шагов друг от друга перестаём меряться силой и обнимаемся.

— Рад видеть тебя, Чагэл! — радушно приветствует меня старик, ­– Как добрался?

— Я тоже рад, альжигэ[iii] Юнгож! Тайга наш дом, разве можно в собственном чуме найти беду? Хорошо добрался. Косулю принес, ­– показываю добычу, — Пусть женщины приготовят.

— Ниша, — не повышая голоса, произносит шаман и, рядом словно соткалась из воздуха коренастая некрасивая женщина, — Забери у нашего гостя его добычу и приготовь нам вечером, — Ниша берет у меня косулю и так же незаметно исчезает. Старик масляным взглядом провожает ее. Да уж, странные у него вкусы, но кто я такой, чтоб судить? Может, это любовь? Или он так на косулю глядел. С хитрой росомахой ни в чем нельзя быть уверенным. — Как Чингэ? Маленький Эрохот? — Юлгож переводит взгляд на меня, и улыбка тут же сползает с его лица, ­– Жди! — командует он мне и без объяснения причин стремительно скрылся в одной из землянок. Правда, ожидание мое было не долгим. Не успел я как следует осмотреться в поселке, а Юлгож уже появился с таким же старым, как и он тюйуклом. — Это Камнач, — кивнул он на спутника, тот молча кивнул, глядя тусклыми стариковским глазами сквозь меня. — С ним пойдем, — старый шаман явно был чем-то встревожен.

— Куда? И зачем? — меня начала раздражать это непонятная недосказанность.

— К тебе пойдем, — бросил старый шаман, направляясь к реке. Вот же зараза древняя! Ровесник мамонтов! Таймень снулый!

— Стоять! — я кинул ему в спину волну своей ауры. Ха! Как перышком погладил, Юнгож даже плечами не повел, только крикнул не оборачиваясь:

— Быстрей давайте. По дороге все объясню.

Вот же вредный старикашка! Не зря они с учителем дружили. Сто̒ят друг друга. И спорить тут совершенно бесполезно. Пришлось догонять ускакавшего вперед шамана. Камнач, не смотря на свою кажущуюся дряхлость, успевал за мной, а на подходе к реке так и вовсе вырвался вперед, подскочив к самой большой лодке, которую уже сталкивали в реку молодые парни.

Едва обласок[iv] закачался на воде, как тут же примчались два чумазых мальчугана, притащив сумки с припасами. Старики по-молодому ловко запрыгнули в лодку и приняли у молодых продукты. Долбленка уже отходила от берега, поэтому и мне пришлось поспешить. Камнач, подхватив длинный шест, споро перебрался на корму и плавно отталкиваясь от дна повел нас против течения. Юнгож кряхтя уселся на носу, кивнув мне на середину.

— Теперь объяснишь, что за спешка? — я, недобро прищурившись, посмотрел на старого шамана. Ну а что? Он мне не старший родственник, не учитель. Статусы у нас примерно равные, а возраст не дает ему права помыкать мной. Сейчас пойди на поводу и потом будет гонять, как тех мальчишек. Старик молчал, жуя губу. Я хотел, было, уже вспылить, как он заговорил:

— Нет, — тяжелый взгляд уперся в меня, — Не объясню, — и, не дожидаясь, когда я взорвусь, добавил, — Потому что не знаю. Духи сказали, надо к тебе в дом спешить.

Сердце, остановившись, рухнуло куда-то вниз. Борт лодки захрустел под сжавшимися пальцами. Черно-багровая пелена застелила взгляд. Предчувствие… Нет не предчувствие, уверенность в свершившемся непоправимом ледяным пламенем обожгла душу.

— Зачем мне вы? Одни быстрее, — мой глухой голос раздается, будто из-под воды.

— Где ты будешь идти три дня, Камнач проведет нас за полтора. Духи сказали, чтобы я шел с тобой.

Молча киваю. Если духи сказали, ни один из нас не ослушается. Я исключение. Я не шаман, я псион. Голос Юнгожа скрежещет по ушам:

— Ты что-то знаешь? Пришли видения?

С трудом, сделав неимоверное усилие, вырываю себя из тьмы накатывающегося отчаянья. Что я паникую? Сумасшедшему старику упившемуся настойкой из мухоморов что-то привиделось, а я уже напридумывал себе! И понимаю, что все аргументы ни к чему. И на Юнгожа зря наговариваю. Его уму и здравомыслию могут позавидовать молодые.

— Нет, — слова обдирают горло, цепляясь за связки, будто колючки чертополоха, ­– Чингэ тоже что-то чувствовала.

Старик кивает.

— Быстрее! — командует он Камначу.

— Нельзя быстрее, — флегматично отвечает тот, так же плавно и не торопясь, отталкиваясь шестом от дна. Только я знаю, что за этой кажущейся медлительностью таится сноровка, наработанная многолетним опытом. Например, я так управлять обласком не умею. Поэтому молчу. А хочется кричать, крушить, бежать. Но только крепче сжимаю зубы, мои психи сейчас совершенно ни к чему.

Шаман был прав. До знакомых мест добрались за полтора дня. Камнач вел нас заболоченными узенькими протоками, укрытыми зарослями густо разросшейся ракиты, так, что, не зная места, никогда не догадаешься, что там, за этими плачущими пенными слезами ветвями таятся скрытые водные пути старых таежных охотников.

На ночевку встали пред пешим участком пути. Ночь была невыносимо долгой. Я не спал, все время просидев у костра, наедине с метавшимися в голове мыслями. Ко мне подсаживался Юнгож с разговорами, угощал своим настоянным на мухоморах и вороньем глазе чаем. Это ирония, если что. Обычный успокоительный сбор: чабрец, мята, полынь, собачья крапива[v]. Чай я выпил, не помогло. Только горечь во рту осталась и продержалась до самого утра. А утром, едва забрезжил рассвет, двинули дальше.

Чем ближе к поселку, тем сильней росла уверенность, что все самые плохие предчувствия были оправданы. Слишком тихо. И не пахнет дымом. Так не бывает. Не слушая окриков стариков, я рванул вперед. Нос уловил сладковато-приторный запах мертвечины. Рыча по-звериному, я ворвался в поселок, уже догадываясь, что там увижу. Все односельчане, мужчины, женщины, старики, старухи были мертвы. Поглоданные мелкими животными трупы уже распухли и почернели. Над черными лужами крови кружили жирные мухи. Не помня себя, бросился к своему чуму.

Моя девочка лежала у самого входа в наш, еще несколько дней назад полный счастья и радостного детского смеха чум. С заломленными за голову руками, раскидав в стороны голые ноги. Черные волосы разметались по земле и всохли в густую кровавую лужу, натекшую из перерезанного горла. Эрохот лежал тут же, в двух шагах. Скорее всего, его не хотели убивать. Он просто мешал, и его отбросили сильным ударом по голове, отчего слабые детские позвонки не выдержав сломались. Он и умер не сразу. Маленькое тельце выглядело лучше остальных.

Я взял его на руки и, подойдя к Чингэ, упал перед ней на колени. Качая своего мертвого малыша, я смотрел в выклеванные птицами глазницы лебедушки и говорил, говорил, говорил. Я рассказывал им, как мы спешили. Что Камнач вел нас самой короткой дорогой. Что у Юнгожа в поселке была ярмарка, и я присмотрел для нее красивый платок, а сыну отличный юкагирский лук — эйэ. Но не успел купить, потому что очень спешил к ним. А они не дождались. А я спешил… И так по кругу. Снова и снова.

Я не перестал разговаривать с ними, когда подошли Юнгож с Камначем. Старый шаман, что-то спрашивал, тряс за плечо. Потом зашел в наш чум, поднял и повесил на место бубен учителя, стал собирать разбросанные пришельцами обереги и амулеты. Мне было все равно. Только рос и набухал в груди тяжелый ком боли, вдруг вырвавшийся нечеловеческим и даже не звериным, а каким-то потусторонним низким воем.

Они стояли рядом. Улыбающаяся Чингэ с Эрохотом на руках. Сын смеется и тянет ко мне ручки. Из-за спины жены сердито хмурится учитель. Тяжелая холодная рука ложится мне на плечо. Великий Мамонт. А рядом герцог с графом. Смотрят на меня, будто я им что-то должен. Да, вот, хрен вам! Сыну с женой должен. Учителю. А вам нет! На вас мне плевать! Вокруг начинает клубиться туман, подбираясь ближе и ближе. Еще чуть-чуть и он накроет нас. И спрячет от меня дорогих людей! Вскакиваю, стряхивая с плеча руку Мамонта. От меня расходятся изумрудные волны пси-энергии. Туман отступает. Но вместе с ним и тускнеют облики жены, сына, учителя. Усилием воли возвращаю их обратно, вглядываясь в дорогие лица.

На плечо снова ложится рука. В раздражении оборачиваюсь, прожигая взглядом духа Мамонта.

— Ты должен отомстить! — его голос звучит глухо, не как в прошлый раз.

Вот как⁈ Покомандовать решили? Во мне поднимается волна ярости.

— Кому должен? — несмотря на бурлящую душу, голос мой спокоен.

— Мы так решил, — он указывает на себя и имперских аристократов.

— Вот как⁈ — смотрю на эту троицу. Совсем охренели! Я отомщу. Обязательно отомщу. Потому, что то, что убийцы сделали с любимой, с сыном прощать нельзя. Но при чем тут древний вождь с двумя светлостями или как их там? — А вы кто такие⁈ — давлю на них аурой и Мамонт отступает, — Вы предупредили меня, чтобы я защитил их? А может быть вы, великие духи тайги, сами помогли спастись женщинам, детям, старикам?

— Мы не всесильны. В средний мир нам дороги нет.

— Тогда заткнитесь! Уходите! К Нум, или Кызы[vi], или еще куда!

Чувствую, как на меня наваливается тяжесть. Глазницы троицы наливаются серебристо-серым туманом. Придавить меня решили? Твари бестелесные! Горе, боль, ярость, злость на себя, за то, что не уберег самое дорогое, что мне было даровано в новой жизни, на несправедливость случившегося смешавшись мощным потоком вырвались из меня, сметая, почувствовавших себя хозяевами древних духов. Их буквально корежило, рвало на куски, перемалывало в водовороте моих чувств. Сейчас мной двигала лишь непреодолимая, сжигающая душу жажда уничтожения. Эти духи не были виноваты в гибели жены и сына. Более того, они были правы требуя мести. Иначе они не могли, ведь именно она их питала. Вождя, герцога, графа, каждому из них было, за что и кому мстить. Но какая мне сейчас разница. Они исчезнут первыми, а потом я найду убийц. Обязательно найду! Я знаю, как найти! Каждого чувствую! Ни один не уйдет!

— Ягоды пособираем,

Орех поделаем,

Потом воду пить будем тоже.

Откуда-то раздается тихое пение. Кто⁈ Не пой! Нельзя! Это наша с Чингэ песня! Простая и незамысловатая, как жизнь нашего селения, наша с любимой жизнь. Которую какие-то твари, походя, уничтожили.

— Звёзды будут гореть,

На обласке будем отправляться

Потом духу приклад сделаем тоже.

Слова льются как весенний ручеек. А голос такой знакомый и родной!

— Рыбу половим,

Капканы проверим,

Потом у костра посидим тоже.­

Нет! Нет! Нет! Моя ярость успокаивается, смертельная круговерть вокруг затихает. Духи в панике исчезают. Я чувствую их страх. Правильно! Пусть боятся!

— Ягоду будем варить,

Сладость наделаем,

Потом ребятишек будем кормить тоже.

Слезы текут по щеке. Я падаю на колени, цепляясь пальцами за рыхлую землю.

— Бе ̒лок надобываем,

Шкуры поснимаем,

Потом сами обрабатывать будем шкуры тоже [vii].

Струйка воздуха ласково коснулась моей шеи. Рука потянулась погладить головку любимой притаившейся на моем плече и наткнулась на пустоту. Подбородок щекочет что-то теплое. Провожу ладонью по лицу. Кровь. Из прокушенной губы. Перед глазами тает силуэт женщины с ребенком и старика. Тянусь к ним, не хочу отпускать. Но ловлю лишь воздух. С недоумением оглядываюсь по сторонам.

Темно. Не заметил, как наступила ночь. Огонь от близкого костра играет на стенках чума. Тел Чингэ и Эрохота рядом нет. Зато слышу близкие голоса Юнгожа и Камнача. Они замолкают, и передо мной появляется старый шаман. Протягивает мне чашку чего-то травяного. Не чувствуя ожога, выливаю кипяток в горло.

— Где? — не узнаю свой голос, глухой и хриплый.

— Вместе со всеми, — понимает меня старик с полуслова. Киваю и, поднявшись, на ватных ногах иду к костру. Поселок, в котором я провел почти пять лет, стал для меня абсолютно чужим. Камнач протягивает мне кусок мяса. Вгрызаюсь в него зубами. Почему-то невероятно сильно хочется есть. Буквально уничтожаю мясо и густой наваристый бульон с корнем рогоза и черемшой. Встаю и иду к своим. Старики потрудились, пока я пребывал за гранью. Натаскали валежника и сложили его посредине поселка, сверху накидали кедровый лапник. Хорошее погребальное ложе для односельчан. Они лежат здесь, будто обнявшись. Чингэ, Эрохот, Анчикэ, Сохол, Кыта, Сепак, все! На них напали рано утром или поздно вечером. Люди еще не легли спать, или только встали. Все добытчики еще были в поселке, не разбредясь по промыслам.

В темноте разбираю чумы и из шестов делаю подобие шалаша над погибшими. Сверху накидываю и накидываю еще валежник. Нас трое, а мертвых много, поэтому только огненное погребение. Хорошо. Дым — самый быстрый путь в Верхний мир. Ко мне присоединяется Камнач. Спустя время подходит Юнгож с бубном учителя. Он сильный шаман, он совладает с чужими духами. Только не сегодня. Плавно, чтобы не оскорбить, останавливаю его первый удар:

— Сам.

Юнгож вглядывается в мои глаза и, что-то заметив в них, понятное только ему, передает бубен и надевает на голову «сомпыл укы» — шаманскую шапку, похожую на корону с оленьими рогами. Камнач бросает на валежник горящую головню и, не моргая, сморит, как начинает разгораться огонь.

— Пойдем, — бросает ему шаман, утягивая за руку от погребального костра, — Сегодня нам здесь не место, — и они, захватив с собой остатки пищи, уходят вверх по реке, туда, где у Эрохота когда-то стояла пасека. Хорошее место переждать эту ночь.

«Буммм!» — тихонько гудит бубен, ударившись о мое бедро. Я стою, наклонив голову, вглядываюсь в игры теней на земле. Мне не нужны отвары, чтобы войти в транс, я и так могу это сделать. «Бум-бум-бум» — бубен ворчит все громче и громче. Поднимаю голову. Они тут, они ждут. Сейчас. Еще чуть-чуть. «Бум-бум-бум-бум» — ворчание переходит в гулкий рокот, ноги сами несут меня вокруг костра. За мной следом, повторяя мои движения тянутся духи односельчан. «Бум-бум-бум-бум-бум» — мы кружимся все быстрей и быстрей. Закручивая вихрь вокруг костра, отчего огонь взлетает в звездное июньское небо. Я летаю вокруг пламени, поднимаясь все выше и выше к Полярной звезде, туда, где на пике Мировой горы начинается путь в Верхние миры. Я чувствую, как духи, обгоняя меня, устремляются туда, вверх, я лечу вместе с ними. Пока рядом не остается один. Вернее одна.

— Стой! Тебе туда еще нельзя, — слышу ее тихий шепот, и мою шею ласкает нежный ветерок. Именно он в очередной раз не дает мне совершить безумие. В бессилии, тяжело дыша, падаю на мокрую от утренней росы землю, вглядываясь в начинающее светлеть небо. Ковш Малой Медведицы становиться все тусклей и тусклей пока не исчезает в свете зарождающего нового дня. Дня, где я опять остался совершенно один.

[i] Река Чулым (селькуп.)

[ii] Река Обь (селькуп.)

[iii] Уважаемый (селькуп.)

[iv] Обласок — селькупская лодка-долбленка

[v] Пустырник

[vi] Нум наблюдает за землей через отверстие в полу своего небесного дома, который соединяется с землей лестницей или столбом, по которому можно подняться на небо.

По преданиям, на всех «этажах» мира люди живут одинаково. Только смерть человека на небе — это его рождение на земле, а смерть на земле — рождение в подземном мире.

[vii] РАӇЫМПЫ — ҶОБОРЛА ВАТЭҖЕКЛАЙ https://www.youtube.com/watch?v=hhY9cik48Ok