Берег варваров

Глава первая

Скорее всего, я был на войне. У меня за ухом — след от раны, длинная узкая полоска кожи, на которой не растут волосы. Впрочем, сейчас, когда я немного оброс, прикрыть этот дефект не составит труда даже для самого неумелого парикмахера. Другое дело — шрам у меня на спине. Здесь будет бессилен даже искусный цирюльник. Чтобы скрыть этот шрам, потребуются скорее услуги портного.

Глядя в зеркало, я вижу в нем лицо куда более красивое, чем то, которое, по всей видимости, принадлежало мне изначально. У меня есть все основания полагать, что прямым носом, скульптурным подбородком и гладкими, правильной формы скулами я обязан мастерству какого-то ваятеля, так и оставшегося неизвестным для меня. Бесполезно смотреть на себя в зеркало и гадать, всегда ли принадлежали мне эти каштановые волосы и серые глаза: я ничего не знаю и ничего не помню. Я не знаю даже, сколько мне лет. Я уверен, что мне никак не меньше двадцати пяти; вполне возможно, что я даже старше, но стараниями тех, кто меня спасал и выхаживал, из зеркала на меня глядит молодой человек без единой морщинки.

Было время, когда я отчаянно пытался вспомнить, что же произошло и когда все это случилось. В какой-то момент мне даже удалось нарисовать для себя вполне правдоподобную картину с разбившимся самолетом и языками пламени, врывающимися в мою кабину. Не успел я свыкнуться с этим, как самолет каким-то неведомым образом превратился в горящий танк, в чреве которого я был заперт заклинившим люком; вслед за этим воображение рисовало передо мной совершенно иную картину: горящий дом и пылающую балку, обрушивающуюся мне на спину. Эти не то фантазии, не то воспоминания следовали друг за другом, нанизываясь на единую нить, как бусы или четки; гранаты, снаряды, бомбы, — я и сейчас могу представить чуть ли не сотню подобных картинок, но скорее всего все случилось совсем иначе.

Время от времени в моей памяти всплывают какие-то воспоминания. Доверять им я бы и сам себе не советовал. Я, например, абсолютно уверен, что мои родители умерли, что вырос я в детском доме и всегда, всю жизнь, был очень бедным. Тем не менее иногда у меня возникает ощущение, что по крайней мере мать я помню, а кроме того, мне кажется, что какое-то нормальное образование я все-таки получил. Считается, что глухие живут вовсе не в мире тишины: их звуковое пространство заполнено до предела мириадами шумов, причем порой резких, назойливых и неприятных: грохотом, скрежетом и даже колокольным звоном; темноту, в которой существуют слепые, озаряют невидимые нами вспышки и сполохи; так и для меня память никогда не была непреодолимой стеной; она скорее играла роль рулетки, которая наугад, по воле случая оживляла то важнейшие события моей жизни, то какие-нибудь ничего не значащие пустяки. Все они смешивались в моей черепной коробке, и зачастую я не мог отличить элементарного, заурядного происшествия от образа, рожденного лишь порывом моей разбушевавшейся фантазии; да что там, иногда я даже не мог отличить прошлого от будущего; подробности моей собственной жизни смешивались и терялись в биографиях других людей — таких разных и в то же время так похожих одна на другую. Я никогда не был уверен, действительно ли таили иное событие происходило со мной или же я лишь придумал его. Для меня оставалось загадкой, знал ли я того или иного человека на самом деле или же, например, читал о нем в книге. Невозможно было выяснить, бывал ли я в какой-нибудь стране или же представляю ее себе по рассказам кого-то из знакомых. Накопившиеся лет за десять газетные новости были для меня в равной мере близки, как что-то очень личное, и далеки, как не имеющие ко мне никакого отношения древние легенды. Даже те города, где я скорее всего когда-то жил, не значили для меня больше, чем те места, побывать в которых мне совершенно точно не доводилось. У меня не было своей личной истории, а значит, вся история принадлежала мне. Жаль только, что досталась она мне в ужасающем состоянии. Лишь изредка моему разуму удавалось вырвать из мешанины скопившихся в памяти обломков нечто вразумительное и неплохо сохранившееся. Но, бог ты мой, как мало было в моем распоряжении этих здраво понимаемых фрагментов и какую огромную, бесконечную мозаику-пазл мне предстояло сложить.

Было время, когда я прикладывал огромные усилия, чтобы восстановить свое прошлое. Я затеял интенсивную переписку с секретариатами соответствующих государственных учреждений; не раз и не два я отклонялся от нужного мне маршрута, следуя по улице за незнакомыми людьми лишь потому, что мне в какой-то момент казалось, будто тот или иной человек посмотрел на меня с любопытством; я штудировал списки фамилий и вглядывался в бесконечную череду фотографий. После очередного дня, потраченного на подобные поиски, я ложился на кровать и пытался вычленить из бесконечного вихря догадок и предположений хоть что-то более или менее похожее на правду. Сколько времени, сколько сил и нервов было потрачено на эту адскую работу, а в результате я сделал для себя лишь один-единственный вывод: прошлого у меня нет, а следовательно — нет и будущего. У слепых обостряется слух, глухие учатся по-новому видеть, я же получил в качестве компенсации за утраченное прошлое и новое зрение, и способность очень хорошо слышать; нет ничего удивительного, что главным в моей жизни стало настоящее. Так, наверное, и должно было случиться.

Поскольку настоящее разворачивается во времени и стремительно уходит в прошлое, я стал жадно заполнять память всем тем, что случилось со мной на прошлой неделе или месяц назад; это стало моим жизненным опытом, подчеркну — всем моим жизненным опытом. Настоящее и недавнее прошлое стали моим внутренним опытом, пусть ограниченным и даже во многом ущербным; как бы то ни было, но год спустя после того, как я осознал себя в этом мире — без имени, без биографии, без всего того, что есть у каждого нормального человека, — я уже мог вполне сносно скрывать дефекты своего сознания, неплохо маскируясь под тех самых нормальных людей. Я жил как отшельник в пустыне, который в поте лица своего отрабатывает наложенную на него епитимью и ждет божественного знака, свидетельствующего о прощении. Дело это было практически безнадежное, — я и сейчас глубоко сомневаюсь, что когда-либо смогу вновь обрести прошлое в виде воспоминаний или свидетельств о моих личных детстве и юности. Зато я смог, как мне кажется, неплохо и вполне логично выстроить для себя хотя бы скелет другой, общей для всех людей истории. Дело это оказалось далеко не пустым и бесполезным: я не просто худо-бедно нашел для себя место в окружающем мире, но и в некотором роде сумел гармонично вписаться в пространство и время. Впрочем, не уверен, что это именно те слова, которыми нужно было бы передавать то, что тогда происходило.

Сейчас, когда я стал писать, мне порой приходится сравнивать себя с другими людьми, которые на моем месте вынуждены придумывать себе новое имя, судьбу и биографию, и порой мне кажется, что я нахожусь в несколько более выигрышном положении: я тренировался в этом искусстве долгие годы, старательно придумывая как самого себя, так и свое прошлое. Кроме того, мое сознание не отягощено воспоминаниями о давно ушедших и, конечно же, лучших годах моей жизни. Ну и тяжело же им, наверное, приходится — тем, другим, которые берутся за то же дело, что и я. Интересно было бы знать, какие фантазии будоражат их разум?

Одно из видений посещает меня с завидной регулярностью. Похоже, у меня в голове сложился своего рода механизм, действующий до смешного просто: стоит мне начать забывать эти картины, хранящиеся в глубинах подсознания, как спускается невидимый курок и моему внутреннему взору предстает все тот же образ.

Я вижу путника. Причем этот человек — определенно не я. Он средних лет, довольно полный и, как мне кажется, только что приехал куда-то, проделав долгий путь на самолете или, например, на поезде. Теперь он стоит на вокзале или у выхода из аэропорта, что, впрочем, совершенно неважно.

Он очень торопится домой. Его багаж чуть задерживается, что приводит человека в некоторое раздражение; наконец формальности закончены, ему отдают чемоданы, он немедленно останавливает такси, кладет вещи в багажник, говорит шоферу адрес и, облегченно вздохнув, усаживается поудобнее на заднем сиденье. Все вокруг пронизано ощущением мира и покоя. Человек чуть лениво поворачивает голову, разглядывая из окна машины детей, играющих у обочины дороги.

Только теперь он начинает понимать, как он, оказывается, устал; его дыхание становится учащенным и сбивчивым. Чтобы отвлечься от этих неприятных ощущений, он достает газету и начинает читать ее, но — странное дело — буквы пляшут перед ним и сливаются в какие-то бесформенные пятна. Человек откладывает газету в сторону. Внезапно и даже коварно на него наваливается отчаяние. Он пытается бороться: ничего, просто дорога была тяжелая и долгая. Устал, успокаивает он себя и вновь смотрит в окно.

Оказывается, такси едет вовсе не туда, куда ему нужно!

Что же делать? Вроде бы все просто: подними руку и постучи в стекло, отделяющее пассажирский салон от шофера, но путник почему-то понимает, что сейчас не время отвлекать водителя от дороги. Вместо того чтобы сказать, куда ехать, он вновь выглядывает в окно.

Он живет именно в этом городе, но почему-то никогда не видел этих улиц. Архитектура здесь странная, да и прохожие одеты как-то необычно. Он пытается прочитать какую-то вывеску, но внезапно понимает, что она написана буквами неизвестного ему алфавита.

Он прижимает ладонь к груди — словно пытаясь утихомирить бешено бьющееся сердце. Все это просто сон, думает он, стараясь поудобнее устроиться на заднем сиденье такси. Все это мне снится: город, такси и все, мимо чего мы проезжаем. А машина тем временем едет дальше.

Я кричу на него. Все не так, вы неправы, ору я, но он меня не слышит; этот город — самый настоящий, надрываюсь я, он материальный, а машина, в которой вы едете, — это история. Я кричу ему эти слова, а изображение тем временем начинает на глазах рассыпаться на куски.

Вечер сменяется ночью, и я сижу один, передо мной горит свеча. То, что еще недавно казалось фантазией и выдумкой, становится вполне реальным. Да, в мою комнату проведено электричество, но света в ней давно нет. Время идет своим чередом, а я все жду у двери, прислушиваясь к раздающимся за нею шагам других жильцов. Они уходят на работу — в ночь. Через четырнадцать часов они вернутся обратно.

Вот так слепой ведет за собой слепого, а глухой изо всех сил пытается докричаться до глухого, желая предупредить его об опасности. В конце концов их голоса растворяются в пустоте.